Страница:
– Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, а вот целая толпа прибежала меня бить.
– Ради меня, – сказал игумен, – отправляйся скорее спать завтра мы поговорим.
– Если бы не игумен, я убил бы кое-кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи-шэнь, обращаясь к монахам.
Игумен приказал служителям уложить Чжи-шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.
Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:
– Мы уже предупреждали вас, почтенный отец, Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего правила буддизма!
– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал игумен, – но, верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.
Расходясь по своим кельям, монахи насмешливо улыбались и говорили друг другу:
– Ну и игумен! Не хочет внять нашим словам!
На другой день после утренней трапезы игумен послал за Чжи-шэнем послушника. Оказалось, что тот еще не вставал, и посланный решил подождать, пока он проснется. Вдруг Чжи-шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой опрометью выбежал из кельи так, что послушник даже испугался. Но, выйдя следом посмотреть, куда побежал Чжи-шэнь, он не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи-шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает игумен.
Когда Чжи-шэнь явился к настоятелю монастыря, тот стал упрекать его:
– Хотя ты и бывший военный, Чжи-шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, а я, при пострижении, наставлял тебя пяти заповедям – непременным правилам поведения монахов: не убивай живых душ, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?
– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи-шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.
– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал игумен, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!
Чжи-шэнь встал и, сложив ладони, сказал:
– Впредь я не посмею так вести себя.
Оставив Чжи-шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи-шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.
Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится посмелее и поразвязнее, а уж что говорить о человеке свободном и независимом по характеру!
После происшедшего скандала Лу Чжи-шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда выдался особенно теплый денек, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже не мог не выразить своего удовольствия вслух. Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин-дин-дон-дин», который раздался внизу, у подножья горы.
Чжи-шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок, насчитывающий около семисот домов. Здесь шла бойкая торговля – продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.
«Вот чертовщина! – подумал Чжи-шэнь, – если б я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из-за той кадушки, а давным-давно купил бы себе здесь вина. За последние дни я только и видел, что воду. Пойду-ка посмотрю, что здесь можно достать».
Звуки, которые он слышал еще на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Приют отцам и сыновьям».
Подойдя к кузнице, Чжи-шэнь увидел, что там работают три человека.
– Эй, хозяин, есть хорошая сталь? – спросил он.
Кузнец поднял голову и, увидев лицо Чжи-шэня, на котором безобразно торчала небритая щетина, сперва испугался. Прекратив работу, он произнес:
– Пожалуйста, присядьте, святой отец. Что прикажете вам изготовить?
– Мне надо выковать монашеский посох и кинжал, – ответил Чжи-шэнь. – Есть ли у тебя сталь высшего сорта?
– Сейчас у меня есть очень хорошая сталь, – ответил кузнец. – Какого веса вы хотели бы иметь посох?
– В сто цзиней, – сказал Чжи-шэнь.
– Что вы! – засмеялся кузнец. – Это был бы непомерно тяжелый посох. Боюсь, что мне и не выковать такой. Да и как вы будете носить его? Даже меч Гуань-вана весил всего восемьдесят один цзинь!
– А чем я хуже Гуань-вана! – вспылил Чжи-шэнь. – Он тоже был всего-навсего человек!
– Я всем говорю, – ответил кузнец, – что можно выковать посох не тяжелей сорока или пятидесяти цзиней весом. Да и тот слишком тяжел!
– Ну, пусть будет по-твоему! – согласился Чжи-шэнь. – Сделай мне посох, как меч Гуань-вана – в восемьдесят один цзинь.
– Такой посох будет очень толст, – уговаривал Чжи-шэня кузнец, – некрасив и неудобен. Послушайтесь моего совета, отец, и я выкую вам хорошо закаленный посох в шестьдесят два цзиня. Но если он покажется вам слишком тяжелым, то пеняйте на себя! Насчет кинжала понятно, о нем не стоит и говорить. Все это я изготовлю вам из самой лучшей стали.
– А сколько будут стоить эти две вещи? – спросил Чжи-шэнь.
– Сговоримся, – отвечал кузнец, – за все я возьму пять лян серебром.
– Будь по-твоему, – сказал Чжи-шэнь. – А если сделаешь хорошо, то сверх платы получишь еще и вознаграждение.
Взяв задаток, кузнец сказал:
– Так я сейчас же и примусь за работу.
– У меня тут осталась кое-какая мелочь, – добавил Чжи-шэнь, – может быть, купим немного вина и выпьем?
– Вы уж, пожалуйста, отец, устраивайте это сами, – промолвил кузнец. – Мне нужно закончить работу, и я не могу составить вам компанию.
Расставшись с кузнецами и пройдя не более тридцати шагов, Чжи-шэнь увидел вывеску кабачка. Откинув дверную занавеску, он вошел туда, уселся за столик и, постучав по нему, крикнул:
– Подайте вина!
К нему тотчас подошел хозяин и вежливо сказал:
– Извините меня, отец, но дом, который я занимаю, и деньги, на которые торгую, дал мне монастырь. Игумен строго приказал всем нам, торговцам, не продавать вина монахам, иначе он отберет деньги и выгонит из дома. Не вините меня – сами видите, в каком я положении.
– А ты все же подай мне немного вина, – стал просить Чжи-шэнь. – Я никому не скажу об этом.
– Никак нельзя, – отвечал хозяин кабачка. – Может быть, вы пойдете куда-нибудь в другое место. Прошу вас, не гневайтесь!
Что было делать Чжи-шэню? Он встал и, уходя, угрожающе сказал:
– Хорошо, я найду вино в другом месте, а потом вернусь и поговорю еще с тобой!
Невдалеке Чжи-шэнь увидел вывеску другого кабачка. Он немедленно завернул туда, сел и потребовал:
– Хозяин! Подай скорее вина, пить хочется!
– Отец, – ответил хозяин, – разве вы не понимаете нашего положения? Вы должны знать о приказе игумена. Почему же вы хотите подвести нас?
Несмотря на все уговоры, хозяин так и не согласился отпустить Чжи-шэню вина. Тот заходил еще в несколько питейных заведений, но и там ничего не добился.
«Надо пойти на хитрость, – подумал Чжи-шэнь, – а то так и останешься без выпивки…» Тут он заметил на краю поселка, под абрикосовыми деревьями, шест с метлой. Лу Чжи-шэнь поспешил туда и увидел еще один небольшой кабачок. Он вошел и, сев у окна, окликнул хозяина:
– Эй, подай-ка вина прохожему монаху!
Взглянув на него, хозяин спросил:
– Ты откуда пришел?
– Я странствующий монах. Только что пришел к вам в поселок и хочу немного выпить, – отвечал Чжи-шэнь.
– Если ты из монастыря на горе Утай, я не могу продать тебе вина.
– Да нет же, – возразил Чжи-шэнь. – Давай скорее вино.
Хозяин оглядел Лу Чжи-шэня с ног до головы и, решив, что и по виду и по разговору он отличается от здешних монахов, спросил:
– Сколько тебе подать вина?
– Да не спрашивай, наливай побольше – и ладно, – сказал Чжи-шэнь. Выпив с десяток чашек, он опять подозвал хозяина:
– Найдется ли у тебя какое-нибудь жаркое? Подай мне! – С утра было немного говядины, да я уж всю распродал, – развел руками крестьянин.
Но в это время Чжи-шэнь почувствовал запах мяса. Он вышел на улицу и увидел, что на очаге около стены в горшке варится собачье мясо.
– У тебя же есть собачина, почему ты не хочешь мне продать?
– Я не думал, что монах станет есть собачину, – отвечал крестьянин. – Потому и не предлагал тебе.
– Вот, держи деньги! – сказал Чжи-шэнь, вытаскивая все свое наличное серебро. – Давай мне половину твоего мяса!
Хозяин торопливо отрезал половину сварившейся собачьей тушки, нарезал немного чесноку и поставил еду перед Чжи-шэнем. Последний так и накинулся на мясо, разрывая его руками и обмакивая в чесночную приправу. Не забывал Чжи-шэнь и о вине. Выпив с десяток чашек, он все более входил во вкус и требовал еще и еще.
Хозяин кабачка остолбенел от удивления и только вскрикивал:
– Ну и монах! Вот чудеса!
– Я не даром у тебя ем! – огрызнулся Лу Чжи-шэнь, свирепо посмотрев на хозяина. – Какое тебе дело до меня?
– Сколько же тебе еще налить? – спросил хозяин.
– Давай еще кадушку, – потребовал Чжи-шэнь.
И хозяину ничего не оставалось, как поставить перед ним еще кадушку вина.
Вскоре Чжи-шэнь опорожнил и эту кадушку, а недоеденную собачью ногу сунул себе за пазуху. Перед тем как уйти он сказал:
– Завтра я снова приду выпить на оставшиеся деньги.
Хозяин кабачка был так напуган, что стоял, не двигаясь с места, вытаращив глаза, и окончательно растерялся, когда увидел, что монах направляется к горе Утай.
Добравшись до беседки, Чжи-шэнь присел отдохнуть; между тем винные пары начали оказывать свое действие. Вскочив на ноги, он закричал:
– Эх! Давненько я не тренировался! У меня уж и тело-то все одеревенело! Попробую-ка я проделать несколько выпадов!
Выйдя из беседки и засучив рукава, он сделал несколько движений и почувствовал, как в нем заиграла кровь. Тогда он приналег плечом на столб беседки раздался сильный треск, столб сломался, и беседка повалилась набок.
Монастырские привратники, заслышав грохот, взглянули вниз и увидели, что в гору нетвердыми шагами подымается Лу Чжи-шэнь.
– Вот беда-то! – закричали они. – Эта тварь опять нализалась!
И тут же закрыли ворота на засов и стали подглядывать в щелку. А Лу Чжи-шэнь, подойдя к воротам и обнаружив, что они заперты, начал отчаянно барабанить кулаками. Но привратники не решались его впустить.
Побарабанив так без толку несколько минут, Чжи-шэнь повернулся и, увидев слева от себя статую бога-хранителя монастыря, закричал:
– Ах ты, чертов истукан, почему ты не стучишь за меня в ворота? Еще кулаком грозишь! А я тебя совсем не боюсь!
Тут Чжи-шэнь вскочил на возвышение, поломал, как перья лука, окружающую статую частокол и, схватив одну из палок, принялся дубасить бога-хранителя по ноге. Со статуи посыпались глина и позолота…
Завидев это, привратники с криком «Ой, беда!» побежали доложить о случившемся игумену.
Передохнув немного, Чжи-шэнь обернулся и, заметив справа от ворот такую же статую, рявкнул:
– А ты, глупая тварь чего рот разинула? Тоже вздумала смеяться надо мной!
И, подскочив к этой статуе, он так хватил ее два раза по ноге, что тут же послышался страшный треск и статуя бога-хранителя покатилась на землю. Подняв сломанный деревянный каркас статуи, Чжи-шэнь громко рассмеялся от удовольствия.
Тем временем игумен уговаривал пришедших к нему с докладом привратников:
– Не раздражайте его, идите!
Но тут в келью игумена вошли настоятель храма, казначей и келарь в сопровождении других монахов. Все они заговорили разом:
– Этот дикий кот опять сегодня напился до безобразия. Он свалил беседку на горе и разбил статуи богов-хранителей у ворот! Что же мы будем теперь делать?
– Еще в древности говорили, – отвечал им игумен: – «Даже Сын неба избегает пьяных». Что же остается делать нам, старым монахам? Он уничтожил статуи богов-хранителей, а мы попросим его поручителя, господина Чжао, поставить новые. Он поломал беседку, мы опять же попросим Чжао справить ее. Все это он, конечно, сделает…
– Статуи богов охраняют монастырь, как же можно их заменять? – возразили монахи.
– Это еще полбеды, что он разрушил стоявшие у ворот статуи богов-хранителей, – продолжал игумен. – Даже если бы он разбил все статуи Будды в храме, и то ничего нельзя было бы сделать! Опасно доводить его до буйства. Вы же сами видели, как он свирепствовал в прошлый раз!
– Ну и игумен у нас, – ворчали монахи, покидая его покои. – Глуп, как невозделанный бамбук. Привратники! – приказали они. – Не смейте открывать ворота, и все время наблюдайте за тем, что он там вытворяет.
Между тем Лу Чжи-шэнь разошелся вовсю.
– Эй вы, падаль, лысые ослы! – кричал он. – Если вы сейчас же не впустите меня в монастырь, я разведу костер и сожгу ваше чертово логово.
Услышав это, монахи сказали привратникам:
– Откройте засов! Пусть эта скотина зайдет! А то он и в самом деле еще что-нибудь натворит.
Привратники неслышно подкрались к воротам, потихоньку отодвинули засов и мгновенно скрылись в помещение. Попрятались и остальные монахи.
В этот момент Лу Чжи-шэнь напряг все свои силы к обеими руками приналег на ворота. Неожиданно ворота распахнулись, он с шумом влетел за ограду и упал. Вскочив на ноги, он испуганно ощупал свою голову, а потом бросился в храм, где сидели монахи, погрузившиеся в самосозерцание. Когда Чжи-шэнь рванул дверную занавеску и ввалился к ним, они замерли в страхе и еще ниже склонили головы.
Едва Чжи-шэнь подошел к первой попавшейся скамье, как его начало рвать. Монахи зажали носы и были лишь в состоянии бормотать: «Боже милостивый! Боже милостивый!»
Облегчившись, Чжи-шэнь взгромоздился на скамью, развязал пояс, с треском разорвал его и стащил с себя одежду. Тут он заметил выпавшую из-за пазухи собачью ногу.
– Вот и хорошо! Я как раз проголодался! – и, разломав кость, он принялся есть.
Увидев это, монахи в ужасе прикрыли лицо рукавами и отошли подальше от Чжи-шэня. Заметив это, Чжи-шэнь оторвал кусок собачины и, подойдя к близ стоящему монаху, предложил:
– А ну, полакомься и ты!
Испуганный монах еще плотнее закрыл лицо рукавами одежды.
– А, ты не хочешь есть? – вскричал Чжи-шэнь и, повернувшись, сунул собачину в рот монаху, сидевшему рядом. Тот не успел отстраниться и упал со скамьи. Тогда Чжи-шэнь схватил его за ухо и стал насильно всовывать мясо ему в рот.
Монахи, сидевшие напротив, вскочили со своих мест и принялись всячески успокаивать Чжи-шэня, а тот, отбросив в сторону остатки собачины, стал барабанить кулаками по их бритым головам. В храме поднялся невообразимый шум: монахи с громкими возгласами схватили чашки для сбора подаяний и одежду и сломя голову бросились бежать. Этот скандал впоследствии получил название «разгон всего храма». Как же мог настоятель храма остановить Лу Чжи-шэня?
Он теперь так разбушевался, что начал крушить все кругом. Большинство монахов укрылось в своих кельях. Тогда казначей и келарь, ни слова не говоря игумену, собрали монахов, позвали прислугу, а также монастырских кузнецов, рабочих-мирян, послушников и носильщиков. Всего набралось около двухсот человек. Обвязав головы косынками и вооружившись палками и вилами, они все разом ворвались в храм.
Увидев их, Чжи-шэнь взревел от гнева и, не имея под руками никакого оружия, ухватился за стоявший перед статуей. Будды стол для жертвоприношений. Выдернув у стола ножки, он бросился на противника. Монахи сильно оробели и отступили под балкон. Рассвирепевший Чжи-шэнь кинулся за ними, размахивая ножками от стола и сбивая с ног всех, кто попадался ему под руку, пощадил он только двух старших монахов.
Когда Чжи-шэнь пробился к самому алтарю, внезапно появился игумен и повелительно крикнул:
– Прекрати безобразничать, Чжи-шэнь! А вы, монахи, также успокойтесь!
Среди монахов было уже несколько десятков раненых. Услышав голос игумена, все попятились. Заметив это, Чжи-шэнь в свою очередь бросил ножки стола и воскликнул:
– Святой отец, будьте моим заступником! – К этому времени он почти совсем протрезвился.
– Чжи-шэнь, – строго обратился к нему игумен, – ты доставляешь всем нам много беспокойства! Когда в прошлый раз ты напился и устроил скандал, я сообщил об этом твоему названому брату Чжао. И он прислал письмо, в котором просил монахов простить тебя. Сегодня ты снова нарушил святые заповеди Будды! Напившись до безобразия, ты сломал беседку и разбил статуи богов-хранителей, стоящие у ворот. Все это было бы еще полбеды, но ты учинил безобразие в самом храме и разогнал всех монахов, а это уже непростительный грех! Наш монастырь Манджутры Бодисатвы существует тысячу лет, это место священно, и мы больше не можем терпеть твое богохульство! Иди за мной в мои покои. Ты проведешь там несколько дней, а я тем временем постараюсь устроить тебя куда-нибудь в другое место.
Затем игумен отослал монахов обратно в храм предаваться самосозерцанию, а получившим ушибы разрешил отдохнуть.
Чжи-шэня он оставил у себя ночевать.
На следующий день, посоветовавшись с настоятелем храма, игумен решил выдать Чжи-шэню немного денег на дорогу и отправить его в другой монастырь. Однако об этом они решили предварительно известить Чжао. Игумен послал к нему двух служителей с письмом да еще поручил им обо всем подробно рассказать и сразу же возвращаться с ответом.
Когда Чжао прочел письмо, ему стало очень тяжко. Он написал игумену почтительный ответ, в котором говорилось: «На восстановление статуй богов-хранителей и беседки я немедленно вышлю деньги, а что касается Чжи-шэня, отправляйте его, куда сочтете нужным».
Получив такой ответ, игумен приказал слугам достать монашеское одеяние из черной материи, пару туфель и десять лян серебра. Потом он призвал Чжи-шэня и сказал ему:
– Когда ты впервые в пьяном виде учинил в монастыре бесчинство, это можно было отнести за счет твоего недомыслия. Но ты снова напился и настолько потерял рассудок, что разбил статуи богов-хранителей, сломал беседку и даже выгнал из храма всех монахов, углубившихся в самосозерцание. Это уже тяжкий грех. К тому же ты ранил многих. Мы удалились от мира, это место благостно и свято, а твои поступки нарушают его чистоту. Ради твоего благодетеля господина Чжао я даю тебе письмо, чтобы ты мог найти себе иное пристанище. Здесь я больше не могу тебя оставить. Вечером я прочту тебе напутственную речь, четыре строчки наставления, которые должны наставить тебя на праведный путь.
– Отец мой! – воскликнул Чжи-шэнь. – Я готов направиться туда, куда ты посылаешь меня, и с благодарностью приму твое наставление.
Если бы игумен не отправил Лу Чжи-шэня в назначенное место и не заставил его следовать данному завету, то, возможно, не произошло бы тех событий, о которых можно сказать:
Глава 4
– Здесь тебе больше нельзя оставаться. У меня есть духовный брат по имени Чжи-цин, который управляет монастырем Дасянго в Восточной столице. Ты пойдешь к нему и вручишь это письмо. Попроси его дать тебе какую-нибудь службу при монастыре. Этой ночью мне было видение, и я поведаю тебе о четырех знамениях, касающихся тебя. Смотри, крепко запомни их и следуй им всю жизнь.
– Я готов выслушать ваши наставления, учитель, – отвечал Чжи-шэнь, опускаясь перед ним на колени.
Тогда игумен торжественно произнес:
– В твоей жизни счастье связано с лесом; гора сулит тебе богатство; избегай больших городов, но можешь спокойно останавливаться у полноводных рек.
Внимательно выслушав эти слова, Лу Чжи-шэнь отвесил игумену девять поклонов. Затем он подвязал дорожные сумы, и спрятав письмо игумена, взвалил на плечи узел с вещами.
Распростившись с игуменом и со всеми монахами, Лу Чжи-шэнь покинул гору Утай и направился в гостиницу, расположенную рядом с кузницей. Там он решил немного передохнуть, дождаться, когда будут изготовлены посох и кинжал, и затем отправиться дальше.
Уходу Лу Чжи-шэня из монастыря все монахи очень обрадовались. Настоятель приказал починить разбитые статуи богов-хранителей и сломанную беседку. Спустя несколько дней в монастырь прибыл и сам Чжао с богатыми подарками и деньгами. Статуи богов и беседка были восстановлены, и об этом мы больше не будем рассказывать.
Последуем лучше за Лу Чжи-шэнем. Он прожил в гостинице около кузницы несколько дней и дождался выполнения своего заказа. Затем он приказал сделать ножны для кинжала, а посох покрыть лаком. Хорошо вознаградив кузнеца за труд, Лу Чжи-шэнь снова взвалил на плечи свой узел, привесил к поясу кинжал, взял в руки посох и, простившись с хозяином гостиницы и кузнецом, тронулся в путь. Встречные принимали его за бродячего монаха.
Покинув монастырь на горе Утай, Лу Чжи-шэнь направился в Восточную столицу. Более полмесяца провел он в пути, стараясь не останавливаться в монастырях и предпочитая ночевать на постоялых дворах, где готовил себе еду; днем же он заходил в придорожные кабачки.
Однажды, следуя намеченным путем, Лу Чжи-шэнь так засмотрелся на красоту окружающей природы, что не заметил, как наступил вечер. До постоялого двора было далеко, и он оказался без ночлега. Как на беду, на дороге не было никого, кто мог бы составить ему компанию, и он не знал, где устроиться на ночлег. Пройдя еще двадцать ли и миновав какой-то деревянный мостик, Лу Чжи-шэнь заметил вдалеке мелькающие огни и вскоре подошел к поместью, расположенному в лесу. Сразу за поместьем поднимались крутые горы, словно нагроможденные друг на друга. «Что поделаешь! – подумал Лу Чжи-шэнь, – придется попроситься ночевать здесь». Он поспешил к поместью и увидел несколько десятков поселян, бегавших взад и вперед и что-то перетаскивавших.
Подойдя к ним вплотную, Лу Чжи-шэнь оперся на свой посох и с поклоном их приветствовал.
– Монах, зачем ты пришел сюда в такое позднее время? – спросили поселяне.
– Я не успел добраться до ближайшего постоялого двора, – отвечал Лу Чжи-шэнь, – и хотел попросить у вас разрешения переночевать здесь. Завтра я пойду дальше.
– Ну, здесь с ночлегом у тебя ничего не выйдет, – отвечали селяне. – У нас и так сегодня хлопот хоть отбавляй!
– На одну-то ночь, уж наверно, можно найти приют, – возразил Чжи-шэнь, – ведь завтра я уйду!
– Проваливай-ка лучше, монах, – закричали крестьяне, – или тебе жить надоело!
– Что за чудеса? – удивился Чжи-шэнь. – Что же тут особенного, если я проведу здесь одну ночь. И причем тут моя жизнь?
– Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову! А не уйдешь – мы тебя свяжем!
– Ах, деревенщина неотесанная! – рассердился Чжи-шэнь. – Я ничего плохого вам не сказал, а вы вязать меня вздумали!
Некоторые из селян принялись ругаться, другие же старались уговорить его уйти. А Лу Чжи-шэнь, схватив свой посох, совсем было собрался пустить его в ход, как увидел, что из усадьбы вышел какой-то пожилой человек. Чжи-шэнь сразу решил, что ему было за шестьдесят. Старик шел, опираясь на посох, который был выше его. Приблизившись, он крикнул крестьянам:
– Что это вы раскричались?
– Да как нам тут не кричать, – отвечали те, – ведь этот монах собрался нас бить!
– Я из монастыря, что на горе Утай, – выступив вперед, сказал Лу Чжи-шэнь, – держу путь в Восточную столицу, где буду служить. Я не успел дойти до ближайшего постоялого двора и решил просить ночлега в вашем поместье, а эти невежи собрались вязать меня!
– Ну, если вы духовный отец с горы Утай, – сказал старик, – то следуйте за мной.
Лу Чжи-шэнь прошел следом за стариком в парадный зал, где они уселись, один заняв место хозяина, другой – гостя, как того требовал обычай.
– Вы не обижайтесь, святой отец, – начал старик, – крестьяне не знают, что вы пришли из обиталища живого Будды – и смотрят на вас, как на простого человека. Я же всегда глубоко почитаю три сокровища буддизма: Будду, его законы и буддийскую общину. И хотя сегодня вечером в поместье много хлопот, я прошу вас переночевать в моем доме.
Чжи-шэнь, поставив свой посох к стене, поднялся с места и, низко поклонившись хозяину, промолвил с благодарностью:
– Я тронут вашей добротой, мой благодетель. Разрешите спросить, как называется это поместье и ваше уважаемое имя?
– Фамилия моя Лю, – отвечал старик. – А наша деревня называется Таохуа – «Цветы персика». Жители всей округи называют меня дедушкой Лю из поместья Таохуа. Осмелюсь ли и я узнать ваше монашеское имя?
– Ради меня, – сказал игумен, – отправляйся скорее спать завтра мы поговорим.
– Если бы не игумен, я убил бы кое-кого из вас, лысых ослов, – сказал Чжи-шэнь, обращаясь к монахам.
Игумен приказал служителям уложить Чжи-шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.
Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:
– Мы уже предупреждали вас, почтенный отец, Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего правила буддизма!
– Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, – отвечал игумен, – но, верьте, придет день – и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придется и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.
Расходясь по своим кельям, монахи насмешливо улыбались и говорили друг другу:
– Ну и игумен! Не хочет внять нашим словам!
На другой день после утренней трапезы игумен послал за Чжи-шэнем послушника. Оказалось, что тот еще не вставал, и посланный решил подождать, пока он проснется. Вдруг Чжи-шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой опрометью выбежал из кельи так, что послушник даже испугался. Но, выйдя следом посмотреть, куда побежал Чжи-шэнь, он не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи-шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает игумен.
Когда Чжи-шэнь явился к настоятелю монастыря, тот стал упрекать его:
– Хотя ты и бывший военный, Чжи-шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, а я, при пострижении, наставлял тебя пяти заповедям – непременным правилам поведения монахов: не убивай живых душ, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?
– Я никогда больше не буду так поступать, – сказал Чжи-шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.
– Ты ведь пошел в монахи, – продолжал игумен, – как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!
Чжи-шэнь встал и, сложив ладони, сказал:
– Впредь я не посмею так вести себя.
Оставив Чжи-шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи-шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.
Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится посмелее и поразвязнее, а уж что говорить о человеке свободном и независимом по характеру!
После происшедшего скандала Лу Чжи-шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда выдался особенно теплый денек, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже не мог не выразить своего удовольствия вслух. Внезапно ветерок донес до него металлический звон «дин-дин-дон-дин», который раздался внизу, у подножья горы.
Чжи-шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел поселок, насчитывающий около семисот домов. Здесь шла бойкая торговля – продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.
«Вот чертовщина! – подумал Чжи-шэнь, – если б я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из-за той кадушки, а давным-давно купил бы себе здесь вина. За последние дни я только и видел, что воду. Пойду-ка посмотрю, что здесь можно достать».
Звуки, которые он слышал еще на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Приют отцам и сыновьям».
Подойдя к кузнице, Чжи-шэнь увидел, что там работают три человека.
– Эй, хозяин, есть хорошая сталь? – спросил он.
Кузнец поднял голову и, увидев лицо Чжи-шэня, на котором безобразно торчала небритая щетина, сперва испугался. Прекратив работу, он произнес:
– Пожалуйста, присядьте, святой отец. Что прикажете вам изготовить?
– Мне надо выковать монашеский посох и кинжал, – ответил Чжи-шэнь. – Есть ли у тебя сталь высшего сорта?
– Сейчас у меня есть очень хорошая сталь, – ответил кузнец. – Какого веса вы хотели бы иметь посох?
– В сто цзиней, – сказал Чжи-шэнь.
– Что вы! – засмеялся кузнец. – Это был бы непомерно тяжелый посох. Боюсь, что мне и не выковать такой. Да и как вы будете носить его? Даже меч Гуань-вана весил всего восемьдесят один цзинь!
– А чем я хуже Гуань-вана! – вспылил Чжи-шэнь. – Он тоже был всего-навсего человек!
– Я всем говорю, – ответил кузнец, – что можно выковать посох не тяжелей сорока или пятидесяти цзиней весом. Да и тот слишком тяжел!
– Ну, пусть будет по-твоему! – согласился Чжи-шэнь. – Сделай мне посох, как меч Гуань-вана – в восемьдесят один цзинь.
– Такой посох будет очень толст, – уговаривал Чжи-шэня кузнец, – некрасив и неудобен. Послушайтесь моего совета, отец, и я выкую вам хорошо закаленный посох в шестьдесят два цзиня. Но если он покажется вам слишком тяжелым, то пеняйте на себя! Насчет кинжала понятно, о нем не стоит и говорить. Все это я изготовлю вам из самой лучшей стали.
– А сколько будут стоить эти две вещи? – спросил Чжи-шэнь.
– Сговоримся, – отвечал кузнец, – за все я возьму пять лян серебром.
– Будь по-твоему, – сказал Чжи-шэнь. – А если сделаешь хорошо, то сверх платы получишь еще и вознаграждение.
Взяв задаток, кузнец сказал:
– Так я сейчас же и примусь за работу.
– У меня тут осталась кое-какая мелочь, – добавил Чжи-шэнь, – может быть, купим немного вина и выпьем?
– Вы уж, пожалуйста, отец, устраивайте это сами, – промолвил кузнец. – Мне нужно закончить работу, и я не могу составить вам компанию.
Расставшись с кузнецами и пройдя не более тридцати шагов, Чжи-шэнь увидел вывеску кабачка. Откинув дверную занавеску, он вошел туда, уселся за столик и, постучав по нему, крикнул:
– Подайте вина!
К нему тотчас подошел хозяин и вежливо сказал:
– Извините меня, отец, но дом, который я занимаю, и деньги, на которые торгую, дал мне монастырь. Игумен строго приказал всем нам, торговцам, не продавать вина монахам, иначе он отберет деньги и выгонит из дома. Не вините меня – сами видите, в каком я положении.
– А ты все же подай мне немного вина, – стал просить Чжи-шэнь. – Я никому не скажу об этом.
– Никак нельзя, – отвечал хозяин кабачка. – Может быть, вы пойдете куда-нибудь в другое место. Прошу вас, не гневайтесь!
Что было делать Чжи-шэню? Он встал и, уходя, угрожающе сказал:
– Хорошо, я найду вино в другом месте, а потом вернусь и поговорю еще с тобой!
Невдалеке Чжи-шэнь увидел вывеску другого кабачка. Он немедленно завернул туда, сел и потребовал:
– Хозяин! Подай скорее вина, пить хочется!
– Отец, – ответил хозяин, – разве вы не понимаете нашего положения? Вы должны знать о приказе игумена. Почему же вы хотите подвести нас?
Несмотря на все уговоры, хозяин так и не согласился отпустить Чжи-шэню вина. Тот заходил еще в несколько питейных заведений, но и там ничего не добился.
«Надо пойти на хитрость, – подумал Чжи-шэнь, – а то так и останешься без выпивки…» Тут он заметил на краю поселка, под абрикосовыми деревьями, шест с метлой. Лу Чжи-шэнь поспешил туда и увидел еще один небольшой кабачок. Он вошел и, сев у окна, окликнул хозяина:
– Эй, подай-ка вина прохожему монаху!
Взглянув на него, хозяин спросил:
– Ты откуда пришел?
– Я странствующий монах. Только что пришел к вам в поселок и хочу немного выпить, – отвечал Чжи-шэнь.
– Если ты из монастыря на горе Утай, я не могу продать тебе вина.
– Да нет же, – возразил Чжи-шэнь. – Давай скорее вино.
Хозяин оглядел Лу Чжи-шэня с ног до головы и, решив, что и по виду и по разговору он отличается от здешних монахов, спросил:
– Сколько тебе подать вина?
– Да не спрашивай, наливай побольше – и ладно, – сказал Чжи-шэнь. Выпив с десяток чашек, он опять подозвал хозяина:
– Найдется ли у тебя какое-нибудь жаркое? Подай мне! – С утра было немного говядины, да я уж всю распродал, – развел руками крестьянин.
Но в это время Чжи-шэнь почувствовал запах мяса. Он вышел на улицу и увидел, что на очаге около стены в горшке варится собачье мясо.
– У тебя же есть собачина, почему ты не хочешь мне продать?
– Я не думал, что монах станет есть собачину, – отвечал крестьянин. – Потому и не предлагал тебе.
– Вот, держи деньги! – сказал Чжи-шэнь, вытаскивая все свое наличное серебро. – Давай мне половину твоего мяса!
Хозяин торопливо отрезал половину сварившейся собачьей тушки, нарезал немного чесноку и поставил еду перед Чжи-шэнем. Последний так и накинулся на мясо, разрывая его руками и обмакивая в чесночную приправу. Не забывал Чжи-шэнь и о вине. Выпив с десяток чашек, он все более входил во вкус и требовал еще и еще.
Хозяин кабачка остолбенел от удивления и только вскрикивал:
– Ну и монах! Вот чудеса!
– Я не даром у тебя ем! – огрызнулся Лу Чжи-шэнь, свирепо посмотрев на хозяина. – Какое тебе дело до меня?
– Сколько же тебе еще налить? – спросил хозяин.
– Давай еще кадушку, – потребовал Чжи-шэнь.
И хозяину ничего не оставалось, как поставить перед ним еще кадушку вина.
Вскоре Чжи-шэнь опорожнил и эту кадушку, а недоеденную собачью ногу сунул себе за пазуху. Перед тем как уйти он сказал:
– Завтра я снова приду выпить на оставшиеся деньги.
Хозяин кабачка был так напуган, что стоял, не двигаясь с места, вытаращив глаза, и окончательно растерялся, когда увидел, что монах направляется к горе Утай.
Добравшись до беседки, Чжи-шэнь присел отдохнуть; между тем винные пары начали оказывать свое действие. Вскочив на ноги, он закричал:
– Эх! Давненько я не тренировался! У меня уж и тело-то все одеревенело! Попробую-ка я проделать несколько выпадов!
Выйдя из беседки и засучив рукава, он сделал несколько движений и почувствовал, как в нем заиграла кровь. Тогда он приналег плечом на столб беседки раздался сильный треск, столб сломался, и беседка повалилась набок.
Монастырские привратники, заслышав грохот, взглянули вниз и увидели, что в гору нетвердыми шагами подымается Лу Чжи-шэнь.
– Вот беда-то! – закричали они. – Эта тварь опять нализалась!
И тут же закрыли ворота на засов и стали подглядывать в щелку. А Лу Чжи-шэнь, подойдя к воротам и обнаружив, что они заперты, начал отчаянно барабанить кулаками. Но привратники не решались его впустить.
Побарабанив так без толку несколько минут, Чжи-шэнь повернулся и, увидев слева от себя статую бога-хранителя монастыря, закричал:
– Ах ты, чертов истукан, почему ты не стучишь за меня в ворота? Еще кулаком грозишь! А я тебя совсем не боюсь!
Тут Чжи-шэнь вскочил на возвышение, поломал, как перья лука, окружающую статую частокол и, схватив одну из палок, принялся дубасить бога-хранителя по ноге. Со статуи посыпались глина и позолота…
Завидев это, привратники с криком «Ой, беда!» побежали доложить о случившемся игумену.
Передохнув немного, Чжи-шэнь обернулся и, заметив справа от ворот такую же статую, рявкнул:
– А ты, глупая тварь чего рот разинула? Тоже вздумала смеяться надо мной!
И, подскочив к этой статуе, он так хватил ее два раза по ноге, что тут же послышался страшный треск и статуя бога-хранителя покатилась на землю. Подняв сломанный деревянный каркас статуи, Чжи-шэнь громко рассмеялся от удовольствия.
Тем временем игумен уговаривал пришедших к нему с докладом привратников:
– Не раздражайте его, идите!
Но тут в келью игумена вошли настоятель храма, казначей и келарь в сопровождении других монахов. Все они заговорили разом:
– Этот дикий кот опять сегодня напился до безобразия. Он свалил беседку на горе и разбил статуи богов-хранителей у ворот! Что же мы будем теперь делать?
– Еще в древности говорили, – отвечал им игумен: – «Даже Сын неба избегает пьяных». Что же остается делать нам, старым монахам? Он уничтожил статуи богов-хранителей, а мы попросим его поручителя, господина Чжао, поставить новые. Он поломал беседку, мы опять же попросим Чжао справить ее. Все это он, конечно, сделает…
– Статуи богов охраняют монастырь, как же можно их заменять? – возразили монахи.
– Это еще полбеды, что он разрушил стоявшие у ворот статуи богов-хранителей, – продолжал игумен. – Даже если бы он разбил все статуи Будды в храме, и то ничего нельзя было бы сделать! Опасно доводить его до буйства. Вы же сами видели, как он свирепствовал в прошлый раз!
– Ну и игумен у нас, – ворчали монахи, покидая его покои. – Глуп, как невозделанный бамбук. Привратники! – приказали они. – Не смейте открывать ворота, и все время наблюдайте за тем, что он там вытворяет.
Между тем Лу Чжи-шэнь разошелся вовсю.
– Эй вы, падаль, лысые ослы! – кричал он. – Если вы сейчас же не впустите меня в монастырь, я разведу костер и сожгу ваше чертово логово.
Услышав это, монахи сказали привратникам:
– Откройте засов! Пусть эта скотина зайдет! А то он и в самом деле еще что-нибудь натворит.
Привратники неслышно подкрались к воротам, потихоньку отодвинули засов и мгновенно скрылись в помещение. Попрятались и остальные монахи.
В этот момент Лу Чжи-шэнь напряг все свои силы к обеими руками приналег на ворота. Неожиданно ворота распахнулись, он с шумом влетел за ограду и упал. Вскочив на ноги, он испуганно ощупал свою голову, а потом бросился в храм, где сидели монахи, погрузившиеся в самосозерцание. Когда Чжи-шэнь рванул дверную занавеску и ввалился к ним, они замерли в страхе и еще ниже склонили головы.
Едва Чжи-шэнь подошел к первой попавшейся скамье, как его начало рвать. Монахи зажали носы и были лишь в состоянии бормотать: «Боже милостивый! Боже милостивый!»
Облегчившись, Чжи-шэнь взгромоздился на скамью, развязал пояс, с треском разорвал его и стащил с себя одежду. Тут он заметил выпавшую из-за пазухи собачью ногу.
– Вот и хорошо! Я как раз проголодался! – и, разломав кость, он принялся есть.
Увидев это, монахи в ужасе прикрыли лицо рукавами и отошли подальше от Чжи-шэня. Заметив это, Чжи-шэнь оторвал кусок собачины и, подойдя к близ стоящему монаху, предложил:
– А ну, полакомься и ты!
Испуганный монах еще плотнее закрыл лицо рукавами одежды.
– А, ты не хочешь есть? – вскричал Чжи-шэнь и, повернувшись, сунул собачину в рот монаху, сидевшему рядом. Тот не успел отстраниться и упал со скамьи. Тогда Чжи-шэнь схватил его за ухо и стал насильно всовывать мясо ему в рот.
Монахи, сидевшие напротив, вскочили со своих мест и принялись всячески успокаивать Чжи-шэня, а тот, отбросив в сторону остатки собачины, стал барабанить кулаками по их бритым головам. В храме поднялся невообразимый шум: монахи с громкими возгласами схватили чашки для сбора подаяний и одежду и сломя голову бросились бежать. Этот скандал впоследствии получил название «разгон всего храма». Как же мог настоятель храма остановить Лу Чжи-шэня?
Он теперь так разбушевался, что начал крушить все кругом. Большинство монахов укрылось в своих кельях. Тогда казначей и келарь, ни слова не говоря игумену, собрали монахов, позвали прислугу, а также монастырских кузнецов, рабочих-мирян, послушников и носильщиков. Всего набралось около двухсот человек. Обвязав головы косынками и вооружившись палками и вилами, они все разом ворвались в храм.
Увидев их, Чжи-шэнь взревел от гнева и, не имея под руками никакого оружия, ухватился за стоявший перед статуей. Будды стол для жертвоприношений. Выдернув у стола ножки, он бросился на противника. Монахи сильно оробели и отступили под балкон. Рассвирепевший Чжи-шэнь кинулся за ними, размахивая ножками от стола и сбивая с ног всех, кто попадался ему под руку, пощадил он только двух старших монахов.
Когда Чжи-шэнь пробился к самому алтарю, внезапно появился игумен и повелительно крикнул:
– Прекрати безобразничать, Чжи-шэнь! А вы, монахи, также успокойтесь!
Среди монахов было уже несколько десятков раненых. Услышав голос игумена, все попятились. Заметив это, Чжи-шэнь в свою очередь бросил ножки стола и воскликнул:
– Святой отец, будьте моим заступником! – К этому времени он почти совсем протрезвился.
– Чжи-шэнь, – строго обратился к нему игумен, – ты доставляешь всем нам много беспокойства! Когда в прошлый раз ты напился и устроил скандал, я сообщил об этом твоему названому брату Чжао. И он прислал письмо, в котором просил монахов простить тебя. Сегодня ты снова нарушил святые заповеди Будды! Напившись до безобразия, ты сломал беседку и разбил статуи богов-хранителей, стоящие у ворот. Все это было бы еще полбеды, но ты учинил безобразие в самом храме и разогнал всех монахов, а это уже непростительный грех! Наш монастырь Манджутры Бодисатвы существует тысячу лет, это место священно, и мы больше не можем терпеть твое богохульство! Иди за мной в мои покои. Ты проведешь там несколько дней, а я тем временем постараюсь устроить тебя куда-нибудь в другое место.
Затем игумен отослал монахов обратно в храм предаваться самосозерцанию, а получившим ушибы разрешил отдохнуть.
Чжи-шэня он оставил у себя ночевать.
На следующий день, посоветовавшись с настоятелем храма, игумен решил выдать Чжи-шэню немного денег на дорогу и отправить его в другой монастырь. Однако об этом они решили предварительно известить Чжао. Игумен послал к нему двух служителей с письмом да еще поручил им обо всем подробно рассказать и сразу же возвращаться с ответом.
Когда Чжао прочел письмо, ему стало очень тяжко. Он написал игумену почтительный ответ, в котором говорилось: «На восстановление статуй богов-хранителей и беседки я немедленно вышлю деньги, а что касается Чжи-шэня, отправляйте его, куда сочтете нужным».
Получив такой ответ, игумен приказал слугам достать монашеское одеяние из черной материи, пару туфель и десять лян серебра. Потом он призвал Чжи-шэня и сказал ему:
– Когда ты впервые в пьяном виде учинил в монастыре бесчинство, это можно было отнести за счет твоего недомыслия. Но ты снова напился и настолько потерял рассудок, что разбил статуи богов-хранителей, сломал беседку и даже выгнал из храма всех монахов, углубившихся в самосозерцание. Это уже тяжкий грех. К тому же ты ранил многих. Мы удалились от мира, это место благостно и свято, а твои поступки нарушают его чистоту. Ради твоего благодетеля господина Чжао я даю тебе письмо, чтобы ты мог найти себе иное пристанище. Здесь я больше не могу тебя оставить. Вечером я прочту тебе напутственную речь, четыре строчки наставления, которые должны наставить тебя на праведный путь.
– Отец мой! – воскликнул Чжи-шэнь. – Я готов направиться туда, куда ты посылаешь меня, и с благодарностью приму твое наставление.
Если бы игумен не отправил Лу Чжи-шэня в назначенное место и не заставил его следовать данному завету, то, возможно, не произошло бы тех событий, о которых можно сказать:
О том, какими словами напутствовал Лу Чжи-шэня игумен, рассказывается в следующей главе.
Монаха посох вскинувши, играя,
Сражался он с героями Китая.
Вздымай во гневе инока кинжал,
Чтоб всюду он предателей сражал!
Глава 4
повествующая о том, как атаман разбойников оказался под расшитым свадебным пологом и как Лу Чжи-шэнь учинил скандал в деревне Таохуацунь
Итак, игумен сказал Чжи-шэню:– Здесь тебе больше нельзя оставаться. У меня есть духовный брат по имени Чжи-цин, который управляет монастырем Дасянго в Восточной столице. Ты пойдешь к нему и вручишь это письмо. Попроси его дать тебе какую-нибудь службу при монастыре. Этой ночью мне было видение, и я поведаю тебе о четырех знамениях, касающихся тебя. Смотри, крепко запомни их и следуй им всю жизнь.
– Я готов выслушать ваши наставления, учитель, – отвечал Чжи-шэнь, опускаясь перед ним на колени.
Тогда игумен торжественно произнес:
– В твоей жизни счастье связано с лесом; гора сулит тебе богатство; избегай больших городов, но можешь спокойно останавливаться у полноводных рек.
Внимательно выслушав эти слова, Лу Чжи-шэнь отвесил игумену девять поклонов. Затем он подвязал дорожные сумы, и спрятав письмо игумена, взвалил на плечи узел с вещами.
Распростившись с игуменом и со всеми монахами, Лу Чжи-шэнь покинул гору Утай и направился в гостиницу, расположенную рядом с кузницей. Там он решил немного передохнуть, дождаться, когда будут изготовлены посох и кинжал, и затем отправиться дальше.
Уходу Лу Чжи-шэня из монастыря все монахи очень обрадовались. Настоятель приказал починить разбитые статуи богов-хранителей и сломанную беседку. Спустя несколько дней в монастырь прибыл и сам Чжао с богатыми подарками и деньгами. Статуи богов и беседка были восстановлены, и об этом мы больше не будем рассказывать.
Последуем лучше за Лу Чжи-шэнем. Он прожил в гостинице около кузницы несколько дней и дождался выполнения своего заказа. Затем он приказал сделать ножны для кинжала, а посох покрыть лаком. Хорошо вознаградив кузнеца за труд, Лу Чжи-шэнь снова взвалил на плечи свой узел, привесил к поясу кинжал, взял в руки посох и, простившись с хозяином гостиницы и кузнецом, тронулся в путь. Встречные принимали его за бродячего монаха.
Покинув монастырь на горе Утай, Лу Чжи-шэнь направился в Восточную столицу. Более полмесяца провел он в пути, стараясь не останавливаться в монастырях и предпочитая ночевать на постоялых дворах, где готовил себе еду; днем же он заходил в придорожные кабачки.
Однажды, следуя намеченным путем, Лу Чжи-шэнь так засмотрелся на красоту окружающей природы, что не заметил, как наступил вечер. До постоялого двора было далеко, и он оказался без ночлега. Как на беду, на дороге не было никого, кто мог бы составить ему компанию, и он не знал, где устроиться на ночлег. Пройдя еще двадцать ли и миновав какой-то деревянный мостик, Лу Чжи-шэнь заметил вдалеке мелькающие огни и вскоре подошел к поместью, расположенному в лесу. Сразу за поместьем поднимались крутые горы, словно нагроможденные друг на друга. «Что поделаешь! – подумал Лу Чжи-шэнь, – придется попроситься ночевать здесь». Он поспешил к поместью и увидел несколько десятков поселян, бегавших взад и вперед и что-то перетаскивавших.
Подойдя к ним вплотную, Лу Чжи-шэнь оперся на свой посох и с поклоном их приветствовал.
– Монах, зачем ты пришел сюда в такое позднее время? – спросили поселяне.
– Я не успел добраться до ближайшего постоялого двора, – отвечал Лу Чжи-шэнь, – и хотел попросить у вас разрешения переночевать здесь. Завтра я пойду дальше.
– Ну, здесь с ночлегом у тебя ничего не выйдет, – отвечали селяне. – У нас и так сегодня хлопот хоть отбавляй!
– На одну-то ночь, уж наверно, можно найти приют, – возразил Чжи-шэнь, – ведь завтра я уйду!
– Проваливай-ка лучше, монах, – закричали крестьяне, – или тебе жить надоело!
– Что за чудеса? – удивился Чжи-шэнь. – Что же тут особенного, если я проведу здесь одну ночь. И причем тут моя жизнь?
– Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову! А не уйдешь – мы тебя свяжем!
– Ах, деревенщина неотесанная! – рассердился Чжи-шэнь. – Я ничего плохого вам не сказал, а вы вязать меня вздумали!
Некоторые из селян принялись ругаться, другие же старались уговорить его уйти. А Лу Чжи-шэнь, схватив свой посох, совсем было собрался пустить его в ход, как увидел, что из усадьбы вышел какой-то пожилой человек. Чжи-шэнь сразу решил, что ему было за шестьдесят. Старик шел, опираясь на посох, который был выше его. Приблизившись, он крикнул крестьянам:
– Что это вы раскричались?
– Да как нам тут не кричать, – отвечали те, – ведь этот монах собрался нас бить!
– Я из монастыря, что на горе Утай, – выступив вперед, сказал Лу Чжи-шэнь, – держу путь в Восточную столицу, где буду служить. Я не успел дойти до ближайшего постоялого двора и решил просить ночлега в вашем поместье, а эти невежи собрались вязать меня!
– Ну, если вы духовный отец с горы Утай, – сказал старик, – то следуйте за мной.
Лу Чжи-шэнь прошел следом за стариком в парадный зал, где они уселись, один заняв место хозяина, другой – гостя, как того требовал обычай.
– Вы не обижайтесь, святой отец, – начал старик, – крестьяне не знают, что вы пришли из обиталища живого Будды – и смотрят на вас, как на простого человека. Я же всегда глубоко почитаю три сокровища буддизма: Будду, его законы и буддийскую общину. И хотя сегодня вечером в поместье много хлопот, я прошу вас переночевать в моем доме.
Чжи-шэнь, поставив свой посох к стене, поднялся с места и, низко поклонившись хозяину, промолвил с благодарностью:
– Я тронут вашей добротой, мой благодетель. Разрешите спросить, как называется это поместье и ваше уважаемое имя?
– Фамилия моя Лю, – отвечал старик. – А наша деревня называется Таохуа – «Цветы персика». Жители всей округи называют меня дедушкой Лю из поместья Таохуа. Осмелюсь ли и я узнать ваше монашеское имя?