Назаров В.. Загадки Русского Междуречья

 
   Из предыдущего обзора языческих верований и самых оснований языческого умонастроения и умоначертания уже можно видеть, что сам нрав язычника носит в себе те же черты горячего непреодолимого чувства, каким был исполнен и весь круг его понимания природы. Как известно, теперешние люди много размышляют; размышление – их сила и слабость, потому что во многих случаях оно охлаждает даже и высокие порывы чувства; язычник, наоборот, все понимал только чувством. В подвижности и стремительности его чувства его сила, которая, конечно, чаще всего приводила его к погибели, но зато приводила и к полному торжеству.
   В этом отношении о язычнике можно говорить, что он «натура цельная», не раздвоенная и не половинчатая, отнюдь не разъедаемая в своих поступках многообъемлющим отвлечением и размышлением. То качество, которое лежало в основе языческого нрава, можно, пожалуй, назвать донкихотством, самодурством и тому подобными обозначениями его сильной, полной и цельной воли, которая, раз почувствовав прямизну своего направления, уже неизменно и непреодолимо стремилась выполнить себя во всех обстоятельствах и со всеми подробностями.
   Можно сказать, что языческий нрав вообще сильнее, чем теперешний; язычник, как мы говорили, жил наиболее чувством, одним чувством на высоте своих идеалов и чувственностью – внизу своих материальных потребностей. По этой причине и весь его нрав состоял из полноты чувства. Это стихия его нравственного существования. Его страсти стремительнее и непреодолимее, пожалуй, можно сказать – животные. Союз любви, родства и дружбы он чувствовал живее, крепче, искреннее, сердечнее, но зато с такой же живостью и силой отдавался злобе и ненависти.
   Естественно, что во всех поступках он больше всего уважал ту же самую силу чувства, поэтому мужество и храбрость во всех случаях составляли вершину или венец его нравственных деяний. Византиец Кедрин рассказывает в своей «Истории» один случай (1034 г.) о русских варягах, служивших в греческом войске наемниками. «Один из варангов, – говорит он, – рассеянных в области Фракисийской (в Малой Азии, на Армянской границе) для зимовки, встретив в пустынном месте туземную женщину, сделал покушение на ее целомудрие. Не успев склонить ее убеждением, он прибег к насилию; но женщина, выхватив (из ножен) меч этого человека, поразила варвара в сердце и убила его на месте. Когда ее поступок сделался известным в окружности, варанги, собравшись вместе, воздали честь^[90] этой женщине, отдав ей и все имущество насильника, а его бросили без погребения, согласно с законом о самоубийцах».
   Немецкие ученые, присваивающие имя варягов одному только германскому племени, принимают и этот случай как доказательство германства варягов именно потому, что здесь обнаруживается во всем блеске германское уважение к женской чести и вообще германская высота нравственности.
   Г-н Васильевский, сторонник норманства Руси, в своем образцовом исследовании о варяго-русской дружине в Константинополе очень основательно доказывает, что в этом случае имя варягов принадлежит Русской Руси. Нам кажется, что и толковать здесь о нравственности по нашим теперешним понятиям едва ли находится повод. Здесь простые люди приведены в восхищение мужественным делом женщины и воздали ей справедливую почесть. Не говорим о том, что подобной справедливости, быть может, требовали и варяжские обязательства перед греками, как вести себя посреди чужого населения. Смелый и мужественный подвиг и устав отношений к туземцам – все это вместе послужило основанием для восстановления и торжества житейской правды. По греческим законам все имение такого насильника действительно отдавалось обиженной.
   Свод нравственных законов, который существует у теперешних людей, язычнику совсем неизвестен. Первородное дитя природы, он в своих понятиях о нравственности не мог еще выйти из круга стихийных начал нравственного мира. Он еще сам стихийная природа, как можно назвать ту связь побуждений и стремлений, руководимых наиболее чувством и наименее разумом, которая и составляла нравственную почву язычника.
   Нравственность человека возрождается и развивается из понятий о человеческом достоинстве. Чувствовал ли и мог ли понимать такое достоинство язычник, взирая на самого себя и относясь к другим? Неразвитая высшим сознанием природа, он смотрел на весь мир только как на почву для собственного существования, где торжествует и поглощает все другое только природная же сила, в каких бы видах она ни выразилась. С этой точки зрения язычник смотрел и на человеческий мир, едва отличая зверя от человека и при ссоре и вражде охотясь за порабощением людей, как и за истреблением зверей. Как мы видели, рабы отличались от всякого другого товара лишь тем, что они товар живой, обладали способностью уходить от владельца, почему с особой заботливостью о сохранности такого товара и толкуют договоры с греками. В этом случае достоинство человека, подобно всякому товару, оценено на вес золота.
   Как известно, таково убеждение всего древнего мира. Первичные понятия о нравственной ценности людей народились только в пределах человеческого гнезда, которое именовалось родом, что, конечно, обнаруживало природное происхождение этих понятий, то есть из самого естества животной жизни. Родич – личность, имевшая в глазах рода гнездовое нравственное значение как единица родовой крови. Понятия о родиче составляют уже почву для выработки понятий о человеческом достоинстве. Однако родич – только родная кровь. Достоинство его лица терялось в сплетениях родства. Только одно колено братьев пробуждало идею о равенстве личных прав, о равном достоинстве каждого брата и, следовательно, каждого лица. Поэтому и переход понятий к идеям о равном достоинстве всех людей, всех лиц, переход от родового корня к корню общины, естественно, отмечен родовым именем брата. В общинном быту брат является уже со всеми признаками того личного достоинства, какое потом распространилось в понятиях о достоинстве человека вообще. Но выработка новых отношений между людьми и новых понятий о достоинстве человека шла очень медленно, с растительной постепенностью и вполне зависела от хода самой истории во всей стране. Языческий быт уже в христианское время все еще руководился, как мы сказали, только первобытными стихийными началами нравственности.
   Охраняя и защищая свое родовое гнездо и своих птенцов-родичей, этот быт с особой силою развивал стихийное нравственное чувство – месть. Конечно, это единственная и самородная управа в защиту личной и родовой жизни; но она же ввергала эту жизнь в бесконечную вражду и служила главнейшей причиной для взаимного истребления охранявших себя родов и целых племен.
   Месть вообще – самый сильный двигатель и устроитель языческой нравственности. Это священный долг и святое право, которое исполнялось без рассуждения и разбора, какие средства нравственны или безнравственны, лишь бы доводили до желанной цели. Высшее нравственное понятие заключалось уже в самой мести.
   Мы видели, как действовала мстительница Ольга и мститель Владимир. Несомненно, месть же воспитала и Святославову дружину в ее подвигах в Хозарской области, ибо и отец его Игорь три года собирал войско для мести грекам. Мы видели, что самое начало русских подвигов в Аскольдовом походе на греков тоже вызвано чувством мести за убийство в Царьграде, по словам Фотия, каких-то провевальщиков зерна. А этот случай в полной мере объясняется другим подобным событием, описанным армянским историком конца Х века Асохиком. В то время у греческих царей находился на службе отдельный полк русских, которые даже и на народном языке греков назывались также и варягами. Около 1000 года царь Василий, тот самый, при котором Святой Владимир крестился, ходил в Армению в сопровождении русского отряда. В одно время этот отряд стоял лагерем в местности между теперешним Диарбекиром и Эрзерумом. В той же местности стояли и грузинские полки. Войны не было. Царь Василий приходил в Армению с миром и делал дружелюбные приемы властителям Грузии и Кавказа. Случилось, «что из пехотного отряда рузов (так армянин пишет имя Руси. – И.З.) какой-то воин нес сено для своей лошади. Подошел к нему один из грузин и отнял у него сено. Тогда прибежал на помощь рузу другой руз. Грузин кликнул к своим, которые, прибежав, убили первого руза. Тогда весь народ рузов, бывший там, поднялся на бой. Их было шесть тысяч человек пеших, вооруженных копьями и щитами. Тех рузов выпросил царь Василий у царя рузов в то время, когда он выдал сестру свою замуж за последнего. В это же самое время рузы уверовали во Христа. Все князья и вассалы грузинские выступили против них и были побеждены…». Другой армянский историк говорит, что «тридцать человек самых знатных умерли на том месте. В этот день не ускользнул ни один благородный грузин, все заплатили немедленной смертью за свое преступление».
   Вот по какой причине имя Руси было страшно всем врагам и разносило победу по всем окрестным странам. Однако и в этом случае Русь действовала справедливо и законно. Еще в договорах Олега и Игоря убийца должен умереть на месте убийства. Сопротивление грузин только увеличило число жертв. Никакой обиды, а тем более убийства Русь не прощала никогда и рано ли, поздно ли наносила верное отмщение. Неудовлетворенная месть горела и не потухала многие годы, и история русских войн с соседями, а равно и домашних междоусобий, конечно, главным образом всегда исполнена счетами мести за нанесенные обиды. Месть в то время единственное основание людской правды; на возмездии основывалась и всякая справедливость.
   Но если месть почиталась единственной правдой, самым существом правды, то понятно, что при ее исполнении всякие средства казались не только позволенными, но даже и необходимыми. Да и вообще в глазах язычника всякая цель его стремлений и чувствований становилась правдой для его нравственных поступков, тем более что круг его нравственных уставов не очень обширен.
   Из чувства и права мести сама собой вырастала новая стихия людских отношений – самоуправство. Сильный стремительностью чувства, язычник поступал самоуправно везде, где своя воля сильнее чужой воли.
   Если в понятиях язычника цель его стремлений и чувствований оправдывает всякие средства и не заставлена различными соображениями о нравственности или безнравственности поступка, то мы напрасно будем рассуждать, что поступки Олега, Ольги, Владимира коварны, низки, недостойны правдивого, а тем более мудрого человека. Коварство как доля или свойство хитрости у язычника почиталось высшей способностью ума и употреблялось только там, где недоставало прямой силы. Сам летописец, уже христианин, изображая дела Олега при занятии Киева, дела Ольги по случаю мести древлянской, вовсе и не помышляет, что это поступки только коварные. Напротив, выставляет их как дела мудрые, хитрые, ибо сами слова «хитрость» и «хитрец» означали в то время способность творческую, вдохновенную, вещую. Хитрец и хитрок значили просто – художник своего дела. Хитрые поступки и дела, в каком бы виде они ни обнаруживались, приводили язычника в восхищение и восторг как высокие качества ума. Нравственный разбор в этих случаях появился уже в христианское время, когда восстановились уже другие жизненные идеалы, и нет ничего ошибочнее судить и осуждать языческую нравственность с точки зрения современных нравственных понятий, к тому же и существующих больше всего только в поучении, в теории, на словах и на бумаге, больше всего в хвастовстве современными успехами развития. Язычник, поступая по-язычески, со всех сторон прав, потому что таково его воззрение на жизнь и нравственность. Правы ли современные люди, поступающие все еще по-язычески, проповедующие даже такую языческую истину, что все, что тебе мешает и сопротивляется на твоем пути, должно быть всячески истребляемо, должно погибать, ибо таков закон борьбы за существование, правы ли эти люди, вмести с тем твердо знающие и высший идеал, и высший закон нравственных поступков?
   В понятиях о нравственности, как и во всех других своих воззрениях, язычник был сама природа, простая, вполне чувственная природа, неразвитая сознательною мыслию. Поэтому его совесть допускала очень многое, чего мы уже не прощаем и почитаем за великий грех. Он, например, бывал часто бесстыден в отношениях к другому полу, о чем говорят в Х веке арабы, видевшие руссов на Волги, о чем свидетельствует и наш летописец, описывая древний, а быть может, еще и современный ему быт древлян, северян, вятичей и т. д. Летописец же рассказывает былину про язычника Владимира, как он бесстыдно отомстил Полоцкой Рогнеде за то, что назвала его робичичем, сыном рабы, и не захотела пойти за него замуж. Однако все это рисует не разврат нрава, как у римлян в последние столетия их жизни, не падение общества, а одно малолетнее детство этого общества, по нравственным понятиям еще не отделившегося от неразумной животной природы и не ведавшего вины в подобных поступках. Из той же близости к животной природе вырастали и все другие качества языческих нравов, недобрые и добрые.
   Мы сказали, что хитрость и коварство, как ловкие орудия ума, без которых, например, невозможно поймать ни одного зверя, ни одной птицы, в людских отношениях употреблялись, однако, только там, где недоставало прямой силы. Как скоро язычник сознавал свою силу и могущество, он действовал всегда прямо, открыто, честно. Святослав всегда вперед посылал сказать соседним странам, с которыми хотел воевать: «Иду на вас!» Святослав говорил так, конечно, от лица всей своей дружины, от лица всей Руси, что вполне соответствовало положению тогдашних русских дел. Но каждый из храбрых, каждый его дружинник, воспитанный с ним вместе в сознании русского могущества, – такой же Святослав в своих нравах и поступках. Об этом засвидетельствовал и летописец, говоря, что со Святославом вся его дружина жила одинаково. Сознание своей силы и могущества есть уже качество богатырское, и потому идеал нравственного человека по языческим понятиям должен выразиться по преимуществу в лице богатыря, как он изображается в народных песнях-былинах. Храбрые Святославовой дружины действительно богатыри, почему и византийская риторика в описании Святославовых битв, как мы видели, очень походит на песню-былину. В ней, как и в наших песнях-былинах, богатырь-воевода хватает врага за пояс и помахивает им, защищаясь, как щитом или палицей; и в ней богатыри рассекают пополам и людей и лошадей. Борьба с богатырями заставила и греческого ритора сказать богатырское слово (так в древности именовалась песня-былина) в честь великих и истинно богатырских подвигов этой борьбы.
   Как образ не простой, а стихийной силы, буйной и ярой, как сама природа, богатырь, этот буй тур и яр тур древних песен, конечно, не знал нравственных слабостей или пороков бессилия, каковы коварство, вероломство, криводушие, малодушие, трусость и т. п. Самая жестокость и свирепость, до которых в иных случаях доходил в своих подвигах и богатырь, только выражение простой стихийности его богатырской силы и богатырского нрава. Если христианская нравственность требует именно обуздания страстей, то языческая нравственность тем и отличалась, что в ней всякое движение чувства получало стремительность и горячность самой стихии. Война, месть врагу, истребление врага не простое отношение вражды, но стихийное чувство злобы и ненависти. Вот почему и благодушный, добрейший по своей природе Илья Муромец становился диким зверем, когда сокрушал врага.
   Богатырское дело – дело дружинное. В нем и нравственность должна носить черты дружинного быта и особенно дорожить теми качествами, какие создавали высоту дружинного идеала.
   Различная бытовая среда воспитывала и различные нравы, и различные нравственные понятия. Нрав зверолова, конечно, не во всем походил на нрав земледельца, как и нрав богатыря-воина – на нрав промышленника-торговца. В каждой среде создавались свои идеалы нравственных людей, и надо заметить, что язычник очень верно определял достоинство самого корня нравственных поступков в каждой отдельной среде быта. Звериный и птичий промышленник почитал неприкосновенной святыней чужую добычу, хотя бы она встречалась ему в самом глухом, пустынном месте. Купец почитал выше всего правое, то есть верное, слово, честность в исполнении обязательств и сделок. И промышленник-охотник и промышленник-купец на самих себе очень хорошо испытывали великую тяжесть всех трудов, с какими доставались промысловые добычи, и потому сколько берегли свою собственность, столько же уважали и неприкосновенность чужих добытков труда. Мы видели, с какой заботою руссы оберегали на Черном море во время крушения чужие ладьи и товары, и знаем также, как они преследовали злодеев должников.
   Вообще должно заметить, что нравственные понятия в языческой жизни нарождались сами собой, под влиянием самих дел и условий языческого быта. Таковы известные обстоятельства немой торговли, без слов, о которой скажем ниже и которая, как древнейший неизбежный способ сделок между чужими племенами и между людьми, не разумевшими языка друг у друга, в древних торговых сношениях случалась нередко; самые свойства такого образа сношений заключали уже в себе плодовитое зерно для развития самых прямых и в высокой степени твердых и честных отношений и к собственному слову, и к чужому имуществу. Добрые нравственные качества человека в этих обстоятельствах являлись вовсе не от доброго поучения, а как неизбежное последствие его бытовых порядков; они нарождались и воспитывались самим делом повседневной жизни, потому что во многих случаях при тогдашнем состоянии общества быть честным, держать крепко правое слово язычнику выгоднее, ибо хитрый обман в повседневных сделках разрушал самую основу сношений, которые в то время вообще достигались с немалым трудом. Таким образом, можно сказать, что вся нравственность язычника и в добрых, и в худых своих стремлениях, – естественное произведение самой природы тогдашнего быта.

ЛИТЕРАТУРА
(Источники сведений и иллюстраций)

   Абрамов Ю.А., Дёмин В.Н. 100 великих книг. М., 1999.
   Агеева Р. А., Васильев В.Л., Горбаневский М.В. Старая Русса: Тайны имени древнего города. М., 2002.
   Азбелев С.Н. Предания о древнейших князьях Руси по записям IX—XX вв. // Славянская традиционная культура и современный мир. Вып. 1. М., 1997.
   Алексеева Л.М. Полярные сияния в мифологии славян. М., 2001.
   Амброз А.К. Раннеземледельческий культовый символ («ромб с крючками») // Сов. археология. 1965. № 3.
   Андреев А. Магия и культура в науке управления. СПб., 2000.
   Он же. Мир Тропы: Очерки русской этнопсихологии. СПб., 2000.
   Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914.
   Аномалии и чудеса Подмосковья. Картогр. прил. к журн. «Лик». Вып. 1. М. – Красногорск, 2001.
   Апокрифы древней Руси. Тексты и исследования. М., 1997.
   Археология с древнейших времен до Средневековья. В 20 т. М., 1981—2000. Изд. не завершено.)
   Асов А.И. Славянские боги и рождение Руси. М., 1999.
   Он же. Славянские руны и «Боянов гимн». М., 2000.
   Афанасьев А.Н. Народ-художник: Миф. Фольклор. Литература. М., 1986.
   Он же. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 т. М., 1994.
   Бадер О.Н. Элементы культа светил в палеолите // Древняя Русь и славяне. М., 1978.
   Белова О.В. Славянский бестиарий. М., 2000.
   Бернштам Т.А. Следы архаических ритуалов и культов в русских молодежных играх «ящер» и «олень». Опыт реконструкции.) // Фольклор и этнография: Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990.
   Бессонов П.А. Калики перехожие. Вып. 1 – 6. М., 1861 – 1864.
   Библиотека литературы Древней Руси в 20 т. Т. 1 – 10. М., 1997—2001. (Изд. продолжается.)
   Библиотека русского фольклора в 20 т. Т. 1 – 11. М., 1988 – 2001. (Изд. продолжается.)
   Блок А.А. Поэзия заговоров и заклинаний // Собр. соч. в 8 т. Т.5. М. – Л., 1962.
   Бобринской А.А. О некоторых символических знаках, общих первобытной орнаметике всех народов Европы и Азии // Труды Ярославского областного съезда исследователей истории и древностей Ростово-Суздальской области. М., 1902.
   Богуславская И.Я. Русская народная вышивка. М., 1972.
   Брей У., Трамп Д. Археологический словарь. М., 1990.
   Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной поэзии и искусства. Т. 1 – 2. СПб., 1861.
   Бычков А.А., Низовский А.Ю., Черносвитов П.Ю. Загадки Древней Руси. М., 2000.
   Варвары: Сборник статей по истории древнего мира и Средневековой Европы. М., 1999.
   Васильев М.А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси: Религиозно-мифологическое взаимодействие с иранским мифом. Языческая реформа князя Владимира. М., 1999.
   Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978.
   «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв. М., 1987.
   Великорусские заклинания. Сборник Л.Н. Майкова. СПб., 1994.
   Великорусские сказки в записях И.А. Худякова. М. – Л., 1964.
   Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь – М., 1996.
   Власова М.Н. Новая АБЕВЕГА русских суеверий. Иллюстр. словарь. СПб., 1995.
   Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. М., 2000.
   Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII века до конца Х века по Р.Х.). СПб., 1870.
   Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.
   Голубиная книга: Русские народные духовные стихи XI—XIX веков. М., 1991.
   Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Энциклопедия славянской мифологии. М., 1996.
   Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990.
   Гумилев Л.Н. Этносфера: История людей и история природы. М., 1993.
   Гусева Н.Р. Русские сквозь тысячелетия: Арктическая теория. М., 1998.
   Гусева Н.Р. Славяне и арьи: Путь богов и слов. М., 2002.
   Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 1994.
   Даркевич В.П. Символы небесных светил в орнаменте Древней Руси // Сов. археология. 1960. № 4.
   Дёмин В.Н. Гиперборея: Исторические корни русского народа. М., 2 00 0.
   Дёмин В.Н. Тайны русского народа: В поисках истоков Руси. М., 1997.
   Денисова И. М. Вопросы изучения культа священного дерева у русских. М., 1995.
   Доленга-Ходаковский З.Я. Проект ученого путешествия по России для объяснения древней славянской истории // Сын Отечества. 1820. Ч. 63 – 64. № 27 – 33.
   Доленга-Ходаковский З.Я. Разыскания касательно русской истории // Вестн. Европы. 1819. № 20.
   Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. СПб., 2000.
   Древность. Арьи. Славяне. М., 1996.
   Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999.
   Дубов И.В. Новые источники по истории Древней Руси. Л, 1990.
   Есенин С.А. Ключи Марии // Собр. соч. в 5 т. Т. 5. М., 1962.
   Ефименко П.С. О Яриле, языческом Божестве русских славян. СПб., 1869.
   Жаков К.Ф. Биармия: Коми литературный эпос. Сыктывкар, 1993.
   Жарникова С.В. К вопросу о возможной локализации священных гор Меру и Хары индоиранской (арийской) мифологии // Информ. бюл. МАИКЦА. 1988. № 11.
   Женщина и вещественный мир культуры у народов Европы и России. СПб., 1999.
   Жизнеописания достопамятных людей земли русской. Х – ХХ вв. М., 1992.
   Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. В 2 т. М., 1876 – 1879.
   Забылин М. Русский народ, его обычаи, обряды, суеверия и поэзия. М., 1880.
   Зарубин Л.А. Солнце и зори в праславянском и славянском изобразительном искусстве // Сов. славяноведение. 1975. № 1.
   Он же. Сходные изображения Солнца и зари у индоарийцев и славян // Там же. 1971. № 6.
   Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
   Иванов С.В. Орнамент народов Сибири как исторический источник. М. – Л., 1963.
   Изобразительные мотивы в русской народной вышивке. М., 1990.
   Иловайский Д.И. Начало Руси. М., 1996.
   Он же. Рязанское княжество. М., 1997.
   Кандыба В.М. Запрещенная история. СПб., 1998.
   Карамзин Н.М. История государства Российского в 12 т. Т. 1 – 6. М., 1989 – 1998. (Изд. продолжается.)
   Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. М., 1986.
   Киреевский П.В. Собрание народных песен. Тула, 1986.
   Классен Е.И. Новые материалы для истории славян вообще и славяно-руссов дорюриковского времени в особенности. Вып. 1 – 3. М., 1854.
   Ключевский В.О. Соч. в 9 т. М., 1987 – 1990.
   Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М., 1973.
   Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921 – 922 гг. (Статьи, пер. и коммент.). Харьков, 1956.
   Кожинов В.В. История Руси и русского слова (конец IX – начало XVII века). М., 1999.