Неизвестен Автор. Герои и антигерои Отечества (Сборник)

   Но Драгомиров, как хорошо известно, еще со времен русско-турецкой войны был одним из наиболее близких к Скобелеву людей из числа высших руководителей армии. Жена Драгомирова вспоминала: "Мне всегда казалось, что М. Д. Скобелев ощущал нравственную моральную силу Михаила Ивановича, уважал и любил его, насколько мог уважать и любить кого-либо". Поэтому вполне естественно сделать предположение, что предпринятые "белым генералом" шаги в отношении Лаврова в значительной степени связаны с теми переговорами, которые велись Драгомировым в Петербурге.
   Скобелев, конечно, не был революционером и, безусловно, ни в коей мере не сочувствовал идеалам "Народной воли". Его попытки установить отношения с подпольем диктовались совершенно иными соображениями. В связи с этим целесообразно привести письмо "известного писателя" (видимо, речь идет о В. И. Немировиче-Данченко, бывшего в близких отношениях со Скобелевым), которое опубликовано в книге В. Я. Богучарского о политическом движении в России конца прошлого века.
   В письме говорилось: "Я только из вашей статьи узнал, что в 1882 г. Скобелев искал в Париже свидания с Лавровым. В половине 80-х годов я, однако, слышал в Петербурге, что он через генерала... (похоже, что речь идет о М. И. Драгомирове. - А. Ш.) пробовал закинуть ниточку в революционные кружки. Это тогда меня не особенно удивило. Чтобы понять Скобелева, надо помнить, что это был не только человек огромного честолюбия, но, когда надо было, и политик - политик даже в тех случаях, когда могло казаться, что он совершает политические бестактности. В последние годы он, несомненно, создал себе такое кредо: правительство (в смысле старого режима) отжило свой век, оно бессильно извне, оно также бессильно и внутри. Революционеры? Они тоже не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила - это армия, и в ее руках судьбы России. Но армия может подняться лишь как масса, и на это может ее подвинуть лишь такая личность, которая известна всякому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярной личности мало, нужен лозунг, понятный не только армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть провозглашение войны немцам за освобождение и объединение славян. Этот лозунг сделает войну популярною в обществе. Но как ни слабы революционные элементы, и их, однако, игнорировать не следует, - по меньшей мере как отрицательная сила они могут создать известные затруднения, а это нежелательно. В известных случаях Скобелев мог говорить о борьбе с "нигилизмом", но на самом деле вряд ли он об этом думал. Движущая и важнейшая цель у него была другая, и она всегда поглощала его". (Вероятно, имеются в виду масонские замыслы преобразования России, в которых "нигилизму" отводилась определенная роль. - А. Ш.)
   Такова скорее всего истинная причина этих странных на первый взгляд событий. "Цель оправдывает средства!" - лозунг вполне приемлемый для "белого генерала", любившего повторять: "Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться. Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, а придет момент - пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере... Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт!.. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости... Лишь бы дело сделала!"
   Ожесточенный шум на всю Европу и окрик разгневанного самодержца, судя по всему, не испугали М. Д. Скобелева. Возможно, что он и хотел именно такой реакции. Правда, в Петербург он ехал готовый ко всему, даже к отставке. Михаил Дмитриевич считал, этого давно добиваются пруссаки, особенно после того как перед геок-тепинским походом он отказался наотрез допустить к войскам племянника графа Мольтке. Скобелев тогда прямо сказал, что позорно на русской крови и деньгах учить будущего неприятельского офицера. "Моя патриотическая совесть мне и теперь подсказывает, что я был прав, но в Берлине к этому не привыкли, да и не любят".
   Следует отметить, что в это время "немец" стал для Скобелева и его друзей своеобразным защитным цветом. Все неприятности объясняются только одними немецкими происками. Подводя итоги парижскому инциденту, надо признать, что Скобелев выступил в нем скорее пассивным лицом, нежели активным политиком. Во всяком случае, его неопытность в роли политического деятеля дала французской прессе возможность использовать в данный момент имя знаменитого генерала скорее в интересах Франции, нежели России.
   Аудиенция в Зимнем
   Скобелев выехал из Парижа незамедлительно. Путь его лежал не через враждебный Берлин, но и не через Швецию, как советовал граф Орлов, а через Вену и Варшаву. Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. Судя по его словам, здесь была некоторая аналогия с подобным вызовом его из Ферганы в 1877 году, - о чем он упомянул в письме к И. С. Аксакову. Сохранился черновик этого послания, написанного в марте в Варшаве с "верною возможностью", т. е. с уверенностью в доставке, вероятно, с какой-либо оказией, так как их переписка, со слов Аксакова, была предметом особого внимания со стороны почтового ведомства. Скобелев писал: "Меня вызвали по Высочайшему повелению в Петербург, - о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома - кн. Бисмарку... впрочем, с участием прибалтийских баронов и вообще культуртрегеров" (людей, прикрывающих свои корыстные захватнические цели маской распространения культуры. - А. Ш.).
   Далее, в который раз, Скобелев вспоминает свою обиду. "Я Петербург знаю - в 1877 г., по окончании ферганской войны, потратив на нее не более 500 000, захватив более ста орудий, с отрядом, никогда не превышавшим 3 тыс. человек, я был принят хуже последнего негодяя; теперь ожидаю гораздо худшего, ибо ныне "немец изволит быть недоволен".
   Как видно, мрачные мысли и готовность "надеть фрак" владели Скобелевым на пути в Россию. Однако, после границы, настроение у него несколько поднялось. Причина - горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей (не без некоторого кликушества со стороны его усердных почитателей), не говоря уже о военной среде, близкой "белому генералу" по своим воинственным настроениям.
   Надо сказать, высшее руководство России было поставлено Скобелевым в довольно затруднительное положение. Даже несмотря на желание некоторых министров, об отставке генерала не могло быть и речи - на такой вызов русской общественности и русской армии нельзя было решиться. Кроме того, они понимали, что военный и административный авторитет Скобелева так высок, что его отставка в гораздо большей степени подорвала бы устои армии, чем политические выходки генерала.
   У Скобелева, разумеется, имелось достаточно доброжелателей в высших кругах, чтобы смягчить предстоящий прием Александром III. Были нажаты многие пружины. В этом направлении, например, действовали и граф Игнатьев и Катков, который в передовых статьях "Московских ведомостей" старался сгладить неблагоприятное впечатление от парижского выступления Скобелева, пользуясь поправками в интервью генерала с английскими и немецкими корреспондентами.
   Военный министр генерал Банковский встретил М. Д. Скобелева выговором, но последний, "как высокопревосходительный (Ванновский только превосходительный), принял наказание довольно фамильярно, сказал, что он сам сожалеет".
   Генерал Ванновский в разговоре с Перетцом высказан мысль, что государь "любит Скобелева и сочувствует истинно национальному его направлению". Но военный министр считал Скобелева человеком несколько опасным. "Нельзя ему доверить корпуса на западной границе, - сейчас возникнут столкновения с Германией и Австрией - может быть, он даже сам постарается их вызвать". Конечно, трудно предположить, чтобы корпусной командир в каком-нибудь Минске мог вызвать столкновение с Германией. "Скобелева, - замечает далее Ванновский, - надо поставить самостоятельно. Главнокомандующий он был бы отличный, если же подчинить его кому-нибудь, то нельзя поздравить то лицо, которому он будет подчинен: жалобам и интригам не будет конца".
   Таким образом, можно было ожидать, что Скобелев получит назначение вроде туркестанского генерал-губернатора. Сама по себе мысль назначить Скобелева начальником края, который он очень хорошо знал, имела свою логику и никого бы не удивила. Очень возможно, что на этом посту он чувствовал бы себя более самостоятельно, чем в роли корпусного командира в это трудное для себя бремя, но в тот период своей политической популярности, когда в Западной Европе загорелась его звезда, назначение его в далекий Туркестан, хотя бы и на высокий пост, могло рассматриваться только как почетная ссылка.
   Благополучно прошла и встреча с Александром III 7 (19) марта, во время которой Скобелеву каким-то образом удалось отвести от себя императорский гнев.
   Вот что рассказывал генерал Витмер об этой встрече со слов дежурного свитского генерала. Император, "когда доложили о приезде Скобелева, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и - но прошествии двух часов вышел веселым и довольным". Витмер добавляет (передавая распространившееся тогда мнение): "Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не может он распекать целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей".
   Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: "В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. - А. Ш.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать в печати. Можно сказать только одно - что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее".
   Видимо, за известное снисхождение и даже благорасположение со стороны императора Скобелев заплатил обетом благоразумного "молчания". Самоограничение в высказывании своих политических взглядов стесняло Скобелева, иногда раздражало, а порой приводило к угнетенному состоянию и меланхолии вообще.
   Правительство тут же запретило военнослужащим произнесение публичных речей. Это решение произвело на Скобелева удручающее впечатление. Он даже собирался подать в отставку. Его отговорил начальник главного штаба генерал Н. Н. Обручев, убедивший Скобелева, что этим поставит императора в затруднительное положение.
   Во время пребывания в Петербурге Скобелев стремился развеять подозрения к себе не только Александра III, но и влиятельных государственных деятелей. Генерал специально заводил с ними разговоры о своих нашумевших речах. Например, с графом П. А. Валуевым он дважды "случайно" беседовал на эту тему в английском клубе. Скобелев, не жалея красноречия, внушал министру, что его выступления, как и поездки в Париж, Женеву и Цюрих были продиктованы лучшими побуждениями - поднять воинственный патриотизм славян, чтобы с его помощью успешнее вести борьбу с нигилизмом и тем самым укрепить положение царствующей династии.
   Недоверчивый и осторожный Валуев, которому нельзя отказать в уме, поддался обаянию и заверениям Скобелева, поверил, что основным мотивом поступков генерала действительно была лишь ненависть к радикализму.
   Внешние успехи в Петербурге не сняли у Скобелева внутреннего напряжения. Он понимал, что идет по ниточке, которая в любую минуту может порваться. Его не покидали дурные предчувствия.
   Примечателен в этом плане разговор Скобелева с Дукмасовым - своим адъютантом времен Балканской кампании. "Это постоянное напоминание о смерти Михаилом Дмитриевичем, - вспоминал Дукмасов, - крайне дурно действовало на меня, и я даже несколько рассердился на генерала.
   - Что это вы все говорите о смерти! - сказал я недовольным голосом. Положим, это участь каждого из нас, но вам еще слишком рано думать о могиле... Только напрасно смущаете других. Ведь никто вам не угрожает смертью?!
   - А почем вы знаете? Впрочем, все это чепуха! - прибавил он быстро.
   - Конечно, чепуха, - согласился я".
   Похожий разговор приводит в своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко. "Я уже говорил о том, как он не раз выражал предчувствия близкой кончины друзьям и интимным знакомым. Весною прошлого года (то есть 1882-го. - А. Ш.), прощаясь с доктором Щербаковым, он опять повторил то же самое.
   - Мне кажется, я буду жить очень недолго и умру в этом же году!
   Приехав к себе в Спасское, он заказал панихиду по генералу Кауфману.
   В церкви он все время был задумчив, потом отошел в сторону, к тому месту, которое выбрал сам для своей могилы и где лежит он теперь, непонятный в самой смерти.
   Священник о. Андрей подошел к нему и взял его за руку.
   - Пойдемте, пойдемте... Рано еще думать об этом...
   Скобелев очнулся, заставил себя улыбнуться.
   - Рано?.. Да, конечно, рано... Повоюем, а потом и умирать будем...
   Прощаясь с одним из своих друзей, он был полон тяжелых предчувствий.
   - Прощайте!
   - До свидания...
   - Нет, прощайте, прощайте... Каждый день моей жизни - отсрочка, данная мне судьбой. Я знаю, что мне не позволят жить. Не мне докончить все, что я задумал. Ведь вы знаете, что я не боюсь смерти. Ну, так я вам скажу: судьба или люди скоро подстерегут меня. Меня кто-то назвал роковым человеком, а роковые люди и кончают всегда роковым образом... Бог пощадил меня в бою... А люди... Что же, может быть, в этом искупление. Почем знать, может быть, мы ошибаемся во всем и за наши ошибки расплачиваются другие!..
   И часто, и многим повторял он, что смерть уже сторожит его, что судьба готовит ему неожиданный удар".
   22 апреля (4 мая) 1882 года М. Д. Скобелев отправился в Минск к "вверенному ему корпусу". Народ встречал "белого генерала" хлебом-солью. В Могилев, где стояла 16-я дивизия, во главе которой он участвовал в Балканском походе, Скобелев въезжал поздно вечером при свете факелов. Выйдя из экипажа, генерал шел с непокрытой головой по улицам, запруженным людьми и войсками. В Бобруйске навстречу ему вышло все духовенство, возглавляемое каноником Сенчиковским.
   В мае 1882 года Скобелев последний раз посетил Париж. Здесь он нарушил "обет молчания", продолжал фрондировать по отношению к Александру III, открыто выражая свое неодобрение внутренней и внешней политикой правительства, весьма пессимистически высказываясь о будущей судьбе России.
   Вернувшись из Франции, Скобелев начал лихорадочно готовиться к чему-то. Посетившему его князю Д. Д. Оболенскому "белый генерал" заявил, что собирается ехать в Болгарию, где вскоре начнется настоящая война. "Но надо взять с собой много денег, - добавил он, - я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собою. Это очень важно - не быть связанным деньгами, а иметь их свободными. И это у меня будет: я все процентные бумаги обращу в деньги..."
   Через несколько дней Д. Д. Оболенский вновь навестил Скобелева в Петербурге. Тот отдавал распоряжения о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и т. п.
   "Все взято из государственного банка, все продано, и собирается около миллиона, - сказал Михаил Дмитриевич, - да из Спасского хлеб продается, - он в цене, будет и весь миллион.
   Когда к нему обратились с просьбой занять 5000 рублей, обычно исключительно щедрый и добрый Скобелев отказал.
   "Не могу дать никаким образом, - ответил он, - я реализовал ровно миллион и дал себе слово до войны самому не тратить ни копейки с этого миллиона. Кроме жалования, я ничего не проживаю, а миллион у меня наготове, на случай - будет надобность ехать в Болгарию".
   Однако этот рассказ не внушает большого доверия, история с миллионом продолжает оставаться и по сей день одной из тайн, окружающих имя "белого генерала".
   Разговоры о Болгарии, конечно, не могли восприниматься всерьез. Это была неубедительная маскировка "дельфийского оракула". Деньги нужны были не для войны, а для какой-то политической комбинации, о которой можно только гадать.
   Эпоха "пропусиаменто", когда возможно было ставить на "Бонапарта), если вообще таковые мечты были в голове Скобелева, миновала. Реакция вступала в полосу консолидации.
   А помнишь, Дукмасов?
   Не случайно в последний год своей жизни М. Д. Скобелев неоднократно возвращался мыслями к Болгарии. Ведь эту страну вместе с другими русскими воинами он освободил от турецкого ига, с ней была связана его слава славянского защитника. Особенно часто вспоминал "белый генерал" ожесточенные бои под Плевной. Три штурма русских отбили засевшие в этом городке турки и лишь в результате осады наконец сдались на милость победителя. Многократно на белом коне, в белом кителе и белой фуражке водил Скобелев свои войска в атаки и контратаки, личным примером и задушевным словом внушал солдатам уверенность в победе. Его популярность среди русских воинов значительно выросла.
   - А помнишь, Дукмасов, Зеленые горы? - как-то обратился он к своему ординарцу, неотступно сопровождавшему его в русско-турецкую войну 1877 1878 гг.
   Конечно, Петр Архипович не мог забыть эти позиции на покрытых зеленой растительностью холмах, расположенных вокруг Плевны. Не раз переходили они из рук в руки.
   В середине сентября 1877 года, вступив в командование 16-й пехотной дивизией, генерал-лейтенант М. Д. Скобелев стал полным хозяином зеленогорских позиций. Он немедленно поставил во главе штаба дивизии произведенного в подполковники своего любимца и друга А. Н. Куропаткина, и эти двое людей стали душою Зеленых гор. Они сумели так устроить там свои полки, что они в Брестовце и его высотах расположились, как дома.
   В одну темную, ненастную октябрьскую ночь Скобелев выслал охотников с саперами, и к утру турецкие позиции оказались опоясанными русскими траншеями. Турки пробовали было выбивать русских, но напрасно.
   Скобелев вместе с Куропаткиным поселился в одной из траншей. Не проходило вылазки, чтобы он сам не отправлял охотников на турок, давая им наставления - как биться с врагом, заклепывать орудия, выбивать неприятеля штыками. Если же турки делали вылазку, сам генерал возглавлял контратаку.
   Михаил Дмитриевич редко обращался к солдатам с речами, но часто попросту разговаривал с ними.
   Вот выстроился взвод охотников. Они взялись подобраться чуть что не ползком к неприятельским траншеям и ворваться в них, давая этим время подоспеть как раз во время суматохи и товарищам.
   Скобелев обходит ряды.
   - Ну, молодцы, смотри, сделай дело! - слышится его голос.
   - Постараемся, ваше превосходительство! - гремит в ответ.
   - То-то постараемся! Надобно, чтобы все чисто было...
   - Редуты брали, а тут чтобы осрамиться... Ни в жизнь...
   - Редуты, ребята, другое дело. Их взять нужно, а тут только переполоху наделать... Подобрался, кричи "ура" и действуй штыком, пока турок не опомнится, а опомнился, уходи назад. Измором доймем, если в честном бою в руки не даются. А чтобы измором взять, покою давать нельзя. Поняли? Начальника, ребята, слушай: сказал он "стой" - ты ни с места. А вразброд будете действовать - самим хуже: перебьют не за понюх табаку.
   Однажды Скобелев отправился осмотреть передовые позиции. В сопровождении нескольких офицеров, перейдя Брсстовецккй лог, он только стал подниматься на окрестные холмы, как увидел бегущих солдат Владимирского полка. Некоторые были с ружьями, некоторые без них.
   - Это что такое? - закричал Скобелев. - Стой! - Что это за безобразие? Где офицер?
   Подошел испуганный офицер и взял под козырек.
   - Объясните, что это значит? - обратился к нему генерал.
   - Ваше превосходительство! Турки открыли такой огонь, что нагнали панику на солдат. Мы ничего не могли с ними поделать! - смущенно оправдывался офицер.
   - Как вам не стыдно, - загремел Скобелев, - у вас самолюбия нет! Вы своего долга не знаете. Стыдитесь, молодой человек!
   Подошло еще несколько человек. Скобелев пристыдил и их и лишь после этого обратился спокойно и даже ласково к солдатам.
   - Нехорошо, ребята! - заговорил он. - Вы забыли присягу, данную государю: живота не щадить. Смотрите, загладьте скорее свою страшную вину, иначе я не хочу вас знать, не буду вами командовать. Будьте молодцами. Господа офицеры! Соберите ваших людей, разберитесь по ротам и в порядке идите обратно в траншеи.
   Сконфуженные солдаты возвратились и под страшным огнем турок докончили работу.
   Суровый, величаво-холодный, грозный в бою, в дни отдыха Скобелев был товарищески нежен с подчиненными. Иногда казалось, будто он в лицо знает всех солдат, по крайней мере своей прославленной 16-й дивизии.
   Сослуживцы вспоминали такие случаи. Идет по лагерю генерал, навстречу ему пробирается сторонкой солдатик, стараясь всеми силами не попасться на глаза.
   Вдруг оклик:
   - Эй, нижний чин, стой!
   Солдатик ни жив ни мертв останавливается и вытягивается в струнку перед корпусным.
   - Петров? - слышит он голос несколько картавящего генерала.
   - Никак нет, ваше превосходительство, Степанов!
   - Ах, да, Степанов, как я это позабыть мог, братец... Ведь мы с тобою плевненские.
   - Так точно, ваше превосходительство!
   - Да, да, помню, в траншеях вместе были... Что, Степанов, поди, по деревне скучаешь? Поди, родители там остались?..
   - Так точно, ваше превосходительство! Отец с матерью...
   - Не скучай, скоро и по домам теперь... Послужили мы с тобой, Степанов, Отчизне, поработали всласть, теперь и на печке поваляться не грех... Ну, ступай, Степанов. Будешь в деревне, что понадобится, мне пиши, не стесняйся. А я товарища не забуду... Прощай пока!
   Генерал отходит, а солдат, как очарованный, стоит на месте и долго-долго смотрит ему вслед. В душе его растет горделивое сознание, что и он вовсе не какой-нибудь Степанов, из захолустной деревушки, а Степанов "товарищ" Скобелева, не простой солдат, а "скобечевец", и гордится Степанов сам собою и изо всех сип старается стать достойным такого "товарищам, как Михаил Дмитриевич...
   Если, встречаясь с солдатиком, Михаил Дмитриевич замечал, что у того что-нибудь не в порядке, то не бранил, не кричал на него, не грозил всевозможными карами.
   - Как же это ты так, братец? - журил он виноватого. - И не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного я не ожидал!
   - Виноват, ваше превосходительство! - чуть не плачет солдат, удивляясь и в то же время гордясь, что генерал от него не ожидал неисправности...
   - Только что разве виноват! Даешь слово, что в другой раз этого не будет?
   - Так точно, ваше превосходительство, даю.
   - Ну, смотри! Не давши слова крепись, давши - держись!
   Чаще всего бывало, что после подобного генеральского выговора солдат исправлялся и становился образцовым...
   Когда в Сан-Стефано среди солдат вдруг началась эпидемия тифа, Скобелев плакал, узнав, что и среди его корпуса есть заболевания. Слезы этого железного человека, проливаемые о подчиненных, все более и более увеличивали любовь к нему. Солдаты не только что 4-го корпуса, включавшего 16-ю и 30-ю дивизии, но и чужие начинали боготворить Михаила Дмитриевича...
   В поездках в Константинополь, "после мира", Михаил Дмитриевич нередко завертывал к туркам. Когда приходилось попадать туда в обеденное время, "белый генерал" прямо отправлялся к котлам, брал у ближайшего повара ложку и пробовал варево. Если он находил в нем какой-нибудь недостаток, то немедленно присылал к туркам свой провиант, а иногда и своих кашеваров, угощавших с русским радушием недавних врагов кислыми щами с кашей. Благодаря этому и среди турок росла популярность М. Д. Скобелева.
   Осень быстро переходила в зиму. Начинали трещать морозы, шел снег. Скобелев ухитрился раздобыть для солдат полушубки.
   - И меня, господа, - обратился он однажды при обходе траншей к офицерам, - можете поздравить с обновкою! Отец мне прислал прекрасный полушубок и просил, чтобы я постоянно носил его. Только мне он не нравится: весь черный.
   Скобелев был несколько суеверен, верил приметам, предчувствиям. Через несколько дней его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, говорил, что это произошло из-за черного полушубка.
   Однако случай напугал окружавших его офицеров.
   - Друзья, - сказал Куропаткин, когда Скобелев несколько отошел, - если генерал будет становиться на банкет и выставлять себя таким образом на показ неприятелю, становитесь и вы тоже. Я уверен, он реже станет рисковать собой.
   Так и сделали. Когда немного спустя Скобелев со дна рва взобрался на банкет и начал рассматривать неприятельские позиции, сопровождавшие его тоже влезли вслед за ним. Пули турок сейчас же засвистели над их головами. Скобелев несколько удивленно посмотрел на офицеров, но слез, не говоря ни слова, с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он повторил то же его спутники немедленно вслед за ним подставили и себя под расстрел турецким пулям.
   - Да чего вы-то торчите здесь? Сойдите вниз! - недовольным тоном сказал генерал.
   - Мы обязаны брать с начальства пример, - иронически заметил Куропаткин. - Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным вашим, жалеть себя нечего!