- Не веришь? Смотри!
Он быстро протянул к ней руки и вытащил из-за ее головы голубой шарф. Мей Фэн весело рассмеялась и присела на соседний ящик. Оттянула дверцу клетки и погладила попугая.
- Какой красивый! Зачем ты посадил его в клетку? А летать он может? Как его зовут?
Фокусник поднял руки.
- Хватит. Не слишком ли много вопросов сразу? Давай по порядку. Конечно, он не может летать. Я подрезал ему крылья. Что толку мне в птице, которая может летать? В клетку я посадил его, чтобы он привык к ней и чувствовал себя дома в любом незнакомом месте. И заодно лишил его возможности сбежать. Знаешь, он может быстро бегать. Не думаю, чтоб ему нравилось в клетке.
Но, как любой из нас, он научился устраивать дом где придется. А мы-то - разве мы не в клетке, здесь, на сцене?
- Ох, что ты болтаешь! Конечно, нет. Вечно ты говоришь чепуху и выделываешь всякие смешные штуки.
- Ты уверена, малышка, что мы не в клетке? Нас засадили в клетку раз и навсегда, и некому открыть нам дверцу.
- Перестань дурачиться! Я могу пойти, куда захочу!
- В самом деле?
- Ну конечно же, глупый. Скажи лучше, зачем ты подрезал его прекрасные крылья? Вот - всего один вопрос!
- Так его легче дрессировать. Иначе его не укротишь, так же как тебя. Если ты и впрямь хочешь стать настоящей танцовщицей, ты должна быть вроде этой птицы в клетке, с подрезанными крыльями. Тебя будут дрессировать опять и опять, пока не отобьют всякую охоту куда-нибудь улететь.
- Но я уже настоящая танцовщица!
- О, конечно! Такие серьезные номера! Прыг-скок, туда-сюда!
- Нет, в самом деле! И я даже выйду сегодня на помост! Честное слово!
- Что? Ни в коем случае не выходи! Зачем? Ты ведь еще совсем ребенок!
Фокусник даже с места вскочил. Мей Фэн испугалась. А он кричал:
- Нет, ты не должна даже ступать на помост! Это невероятно! Как ты можешь? В конце концов, это дело Руби Хо и ей подобных. Ты такая юная! Плевать, когда такие, как Руби, там выплясывают. Но тебе... Кто тебе велел выходить? Кто разрешил?
- А почему бы и нет? Что в этом такого?
- Ты что, не понимаешь? Танцуй только на сцене! Довольствуйся этим! А еще лучше - беги отсюда как можно скорее!
- Ой, да ты совсем спятил! Разве ты забыл, как они хлопают Руби, когда она выходит туда? Я сто раз слышала. Это так прекрасно! Когда хлопают и смеются!
- Значит, ты до сих пор ничего не понимаешь? Я сказал тебе - ни шагу со сцены! А интересно: как это Руби дает тебе такую возможность? Разве сегодня не ее выход?
- Она порезала ногу и не сможет танцевать.
- Так-так, забавно! И где это она порезалась?
- Она сказала... да... она сказала, что порезалась... ну, в общем... порезалась...
- Ну, смелей! Что ты там мямлишь? Предвкушаю что-то очень смешное.
- Она сказала, что порезалась на сцене.
- Чем? Когда?
- Сказала, что порезалась осколками стакана, которые ты нарочно разбросал по сцене. Честное слово, я не поверила, что ты сделал это нарочно!
- Какая чудовищная ложь! Грязная тварь! Я сегодня и не собирался показывать этот фокус и вообще не выходил на сцену! Грязная тварь!
От возмущения фокусник всплеснул руками и задел клетку. Клетка свалилась с ящика и покатилась по полу вместе с орущим от ужаса попугаем. Она сильно ударилась о ножку стула, дверка распахнулась, попугай, хлопая крыльями, выскочил наружу и запутался в занавесках.
В тот же миг фокусник бросился к нему. Удирая от него, попугай стремительно пробежал по полу и забился в щель между двумя тяжелыми сундуками.
Мей Фэн кинулась туда - она увидела кошку, припавшую к земле для прыжка и не сводившую глаз с сундуков. Ее лапы напряженно сжались, а хвост выбивал по полу ритмичную воинственную дробь. Слышалось басовитое глухое урчание.
Фокусник одним прыжком оказался рядом с кошкой, но та успела проскользнуть в щель. Раздались пронзительные птичьи крики. Фокусник выхватил птицу, кошка большими прыжками убралась восвояси. Мей Фэн взглянула на попугая и вскрикнула. Чудесные зеленые перья были залиты кровью, голова безжизненно повисла.
- Ну как он? Как?
- Пока не знаю.
Фокусник нежно гладил птицу и осматривал ее так и эдак. Надавил пальцем на живот. Послышался клекот. Фокусник поднял глаза и улыбнулся.
- Жив. Благодарение богу! Он жив.
- А перья? Смотри, все разодраны.
В это время, судорожно озираясь по сторонам, вбежал режиссер. За ним следом - вся труппа. И Руби Хо - она с насмешливым торжеством смотрела на фокусника, - и певица, и жонглер в трико. Беременная жена хозяина что-то бормотала себе под нос. Явился и господин Чао с друзьями. Он подошел прямо к Мей Фэн, и его рука скользнула под полотенце, прикрывавшее ее плечи. Господин Чао нарушил молчание:
- В чем дело? Этот тип приставал к тебе? Признайся! Слизняк! Он будет иметь дело со мной!
Мей Фэн поразилась жестокости в его голосе. Она сбросила его руку с плеча и подошла к фокуснику.
Фокусник, не обращая ни на кого внимания, поглаживал живот попугая.
199
Режиссер, тощий чахоточный человек, визгливо закричал:
- Что здесь происходит, в конце концов? Что за грохот?
Фокусник снял очки и протер их.
- Ровным счетом ничего. Просто попугай решил глотнуть свободы и чудом остался цел. Вот и все.
- Тогда что за шум? Я тебя спрашиваю! Ты забыл, где находишься? Я тебя спрашиваю! Ты что, задумал разорить всех нас? Ведешь себя как в собственном доме! Не знаешь, что это сцена? Моя сцена!
- Да знаю, знаю... Скажи "четыре"! Скажи "четыре"!
Фокусник повернулся ко всем спиной и стал совать согнутый палец через решетку клетки. Это вконец взбесило режиссера. Он опять заорал на фокусника, тем самым показывая всем свою значительность:
- Слушай, ты! Здесь я хозяин! Пока что ты у меня служишь! Попридержи язык здесь! Я хозяин!
- Знаю, знаю. Скажи "четыре"! Скажи "четыре"!
Господин Чао, раздраженный поведением Мей Фэн, решил вмешаться:
- Ваш фокусник, по-моему, большой наглец. Надо бы его проучить как следует.
Фокусник снял очки и медленно двинулся к кучке людей. Угроз господина Чао он не испугался. Его голос задрожал от скрытого бешенства:
- О, наш высокий гость все еще с нами?! И, как всегда, поучает! Да, он дает нам уроки! Как делать деньги на черном рынке, как покупать хорошеньких девочек... Не успеет он открыть рот - и мы уже слышим его поучения. Он такой важный, все должны бояться его, низко кланяться! Надутый пузырь! Вот-вот лопнет от важности!
Господин Чао в ярости замахнулся на фокусника.
Тот сделал едва уловимый жест - ив поднятой руке господина Чао вдруг возник портсигар. Крышка распахнулась, и посыпались сигареты. Господин Чао оторопел. Одна сигарета попала ему в рукав, и он, извиваясь, старался ее вытряхнуть. Это было настолько потешно, что все захохотали. Даже приятели, которые звали его прочь, и те не могли сдержать улыбку.
Фокусник вернулся к клетке, согнулся над ней и как ни в чем не бывало стал опять уговаривать попугая сказать "четыре".
Режиссер злобно сверкал глазами. Уходя с господином Чао, он погрозил пальцем фокуснику.
- Не волнуйтесь, он заплатит за оскорбление! Завтра же я его уволю. Вот увидите! Завтра же!
Толпа разбрелась. Мей Фэн стояла у кулис, готовая к выходу.
Режиссер дал сигнал, осветитель притушил огни, оркестр грянул. И вот она на сцене!
Выбегая на сцену, она успела посмотреть по сторонам. Господин Чао прислонился к щиту декорации и, пыхтя сигаретой, следил за ней взглядом. Фокусник качал головой, и глаза его за очками были печальны.
Мей Фэн словно вошла в иной мир. Прожектор выхватил ее из темноты и заключил в прозрачный белый шар. Публика в темном зале шуршала, как шелк. Мей Фэн возникла на сцене в полной тишине, потом послышалась музыка, тихая и нежная, как дыхание волны. Она быстро пошла вперед, кланяясь и улыбаясь. Взяла два маленьких блюдца - в каждом из них горела тоненькая свечка.
Осторожно поставила блюдца на ладони и начала свой танец.
Наконец-то она одна! Танцуя, она думала о фокуснике. Как странно он себя вел... Даже сквозь музыку ей слышался его мягкий голос. "Скажи "четыре"! Четыре!" Она плавно двигала руками по кругу - и пламя свечей дрожало. Она улыбалась. Свет прожекторов резал глаза. Она сделала поворот. Блюдца в ее руках медленно кружились, свечи стояли прямо, и язычки их пламени вытянулись в неподвижном жарком воздухе. Серебристо-черный мотылек неожиданно выпорхнул из темноты и затрепетал крылышками перед огнем. Крошечный, почти невидимый. Пламя свечей едва заметно вздрагивало, как будто кто-то дул на него. Мотылек исчез.
Постепенно музыка менялась, и Мей Фэн танцевала быстрее и быстрее. Помост еле различимой полосой тянулся в глубину зала. Как дорога к неведомому. Она приближалась к нему, но какая-то сила влекла ее назад. Поток незнакомых ощущений обрушился на нее. Безысходность и одиночество. Сомнение шевельнулось в ней. Захотелось убежать, но яркий свет прожекторов сковывал волю. Громкая музыка усилила беспокойство, и она нетвердыми шагами двинулась в сторону зала.
Она ступила на помост, и мгновенно все фонари - розы и лотосы - по его краям ожили и бросили в пространство красные, желтые, зеленые огни.
Слева и справа от нее ряды публики поднимались плавными волнами. Но различить она могла только сидящих у самого помоста. Они безмолвно смотрели на нее застывшими глазами. Ни проблеска радости, ни намека на веселье не было в их лицах. Они смотрели и смотрели. Неподвижно.
Тихо. Так много мужчин. Так много лиц. Ряды, ряды, надвигающиеся, сплошные, словно камни в безбрежной пустыне.
Дряхлый старик с седой головой и отвислыми трясущимися щеками назойливо пялился на нее.
- Мей Фэн, иди сюда! Сюда!
Кто-то звал ее из зала.
Она посмотрела через плечо. Господин Чао. Каким-то образом он успел занять место у помоста и теперь размахивал тлеющей сигаретой в нескольких футах от нее. Она покачала головой.
Она дошла уже до последних рядов и, танцуя, медленно двигалась назад, к сцене, когда старик внезапно вскочил с места и судорожно вц|пился в сверкающие ленты у ее талии. Мей Фэн испуганно отшатнулась. Как безобразно он выглядел в жалком и тщетном порыве, со своими толстыми пальцами. Мужчины, сидящие рядом, загоготали, подпрыгивая в креслах. Словно подбадриваемый общим смехом, господин Чао с криком влез на помост. Он был пьян. Приятели старались стащить его вниз, а он все орал: "Я хочу ее! Я ее хочу!" Казалось, отовсюду к ней тянутся руки, тянутся, чтобы хватать, гладить, душить.
Вдруг до нее дошло, что ей надо улыбаться этим чужим, этим странным мужчинам и добиваться аплодисментов. Ноги ее уже не могли больше грациозно ступать. Она застыла как вкопанная с блюдцами в руках прямо посреди помоста, с трудом подавляя рыдания. Это вызвало взрыв дикого хохота. Хохот этот не могли заглушить ни музыка, ни барабанная дробь. С плачем она бросилась на сцену и пропала в глубине кулис.
Фокусник поднял глаза, когда она прибежала, и скорбно покачал головой. Потом снова наклонился к своему попугаю и произнес мягко, но настойчиво:
- Скажи "четыре"! Четыре! Четыре!
А все зрители сошлись на том, что новая звезда была чертовски мила и зрелище, конечно же, окупило истраченный доллар.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Перевод М. Елагиной
Она покраснела, когда ребенок увидел ее в окне. До чего же мил, думала она. Ножки пухленькие, как булки. Только грязный. Все понятно. Играет, наверное, на полу, подбирая щепки и остатки еды, и ни разу в жизни его не мыли как следует. Если б она следила за ним, он бы у нее блестел, как хорошо протертая тарелка. Но, говорят, грязные дети растут толстенькими, а чистые худыми...
Бабушка звала ее. Она еще раз поглядела на ребенка, который сидел на спине у матери - торговки рыбой, закрыла ставни и быстро сбежала вниз по ступенькам.
Бабушка восседала на жесткой деревянной скамье. Скрещенные ноги туго натянули на коленях саронг. Она жевала бетель.
- Вот что, дитя. Поздоровайся-ка с дядей Тэном из северной деревни, дитя.
Повинуясь взмаху Бабушкиной руки, она опустилась на холодный пол и сидела, кивая дяде Тэну.
Дядя Тэн смотрел на нее. Он улыбался. Зубы у него были желтые оттого, что слишком часто жевал бетель. Все лицо - в мелких морщинках. Он кивал головой и то и дело поворачивался к Бабушке.
Бабушка вела беседу. Спрашивала о фруктовой плантации дяди Тэна. Сколько кокосов он снимает с каждой пальмы? Не вредят ли белые муравьи?
Если вредят, пусть пойдет в лавку к "рыжему" {"Рыжий" - презрительная кличка европейцев.} и купит ядовитую жидкость. Не хватит денег - она одолжит, немного, конечно.
Говоря это, Бабушка улыбалась ей. Дядя Тэн тоже кивал и улыбался.
Дядя Тэн поддерживал беседу. Рассказывал Бабушке, что его братья собираются построить несколько новых хижин у реки. Одному из них посчастливилось, вырастил хорошего сына. Ему уже около двадцати трех лет. Очень смелый и сильный. Бережливый и трудолюбивый.
Говоря это, дядя Тэн улыбался ей, Бабушка кивала и тоже улыбалась.
Икры у нее свело судорогой, и она села поудобней.
Было уже не так жарко, не то что днем, когда она мыла тарелки и чистила горшки.
Дядя Тэн и Бабушка продолжали беседовать, и дядя Тэн то и дело посмеивался. Их голоса жужжали, как москиты.
Темнело. Лицо дяди Тэна было уже трудно разглядеть, но Бабушкино лицо со стекающими из углов рта красными струйками бетеля она видела отчетливо.
"Сегодня мне двадцать пять лет", - думала она. Никто не помнил дня ее рождения. После обеда, убрав со стола, она поднялась на чердак и вытащила темную кокосовую шкатулку. На дне ее перекатывались красные бусинки. Она высыпала их на ладонь и пересчитала - двадцать четыре. Из кармана кофты извлекла еще одну. Стало двадцать пять.
На чердаке было темно. Темноту прорезал тоненький луч солнца, пробившийся на чердак из маленького люка в крыше. В луче плясали пылинки. Если посмотреть через люк вверх, увидишь ярко-синее небо. Надо бы снять паутину как-нибудь на той неделе... И, закрыв шкатулку, она спустилась по приставной лестнице.
В своей комнате она зажгла свечу. Электрические лампочки в доме были вывернуты - так Бабушка распорядилась. Она придвинула свечу поближе. Зеркало поймало ее отражение.
Говорят, что у нее глаза матери и дедушкин подбородок. Она села против зеркала на деревянную кровать. Какие непослушные волосы, она обязательно смажет их маслом. Под кофтой отчетливо обозначилась грудь. Она покраснела и напомнила себе, что надо стянуть ее, сделать плоской. Иначе Бабушка непременно скажет что-нибудь нехорошее. Ее передергивало, когда Бабушка называла ее груди куриными гузками.
Бабушка нагнулась и сплюнула бетелевую жвачку.
- Пойди-ка позови нашего Бакалавра хирургии!
Дядя Тэн внимательно смотрел, как она поднималась с пола.
Бакалавр лежал у себя в комнате. Услышав, что его зовет Бабушка, он начал зевать, потягиваться, строить рожи. Наконец он поднялся и сказал, что придет.
Они спускались вместе. Бакалавр в новых белых шортах, в новых сандалиях. Они шлепали по ступенькам, как скрученное мокрое белье о стиральную доску.
Он направился прямо к Бабушке и, только когда та указала пальцем на дядю Тэна, взглянул на старика и ухмыльнулся. Потом он захохотал и заявил, что Бабушка всегда склонна дружить со стариками в это время года. Дядя Тэн рассмеялся, а Бабушка стала бранить Бакалавра.
Бакалавр сел. Дядя Тэн спросил, сколько ему лет, и, воздавая должное его возрасту, стал шутить с ним о его будущих женах. Бакалавру нравились современные девчонки. Они носят юбки как у "рыжих", и у них такие гладкие ноги... И когда Бабушка вмешалась, чтобы он не зашел слишком далеко, он повернулся к ней и сказал, что ни у одной из наших все равно нет таких красных губ, как у Бабушки. Дядя Тэн смеялся, и Бакалавр смеялся. Бабушка снисходительно кивала.
Было уже поздно, и дяде Тэну предложили поужинать с ними. Здесь очень хорошо готовят. Бабушка кивнула в ее сторону. Дядя Тэн улыбался.
Они уселись на стулья вокруг стола. Посредине стояла свеча. Нагибаясь, чтобы снять с фитиля нагар, она краем глаза наблюдала за движением их теней на стене.
Маленькая голова Бакалавра сновала туда-сюда. Бабушка, которая опять жевала бетель, была похожа на старую толстую кошку. Кошка шевелилась, облизывалась. Дядя Тэн сидел почти неподвижно. Его тень утыкалась в угол. Иногда нос переползал на другую стену и вытягивался, а подбородок отвисал.
Под потолком шуршали крылатые тараканы. Когда Бабушкина тень качнулась, один сорвался со стены и упал на пол, на кучу дров.
Она снова сняла нагар со свечи.
Тени то сливались в огромное черное пятно, то разъединялись и жили по отдельности. Нос у дяди Тэна стал коротким, а подбородок исчез совсем. Зато затылок разбух наподобие тыквы. Бабушка стала худой, как щепка, шея ее как-то странно колебалась, когда она открывала рот.
Бакалавр бесформенной массой расплывался между ними.
Она передвинула горшок с рисом, и вырвавшийся из-под крышки пар обжег ей глаза. Она отпрянула и чуть не споткнулась о полено, на котором сидел таракан. Нет, там их два. Шевелят длинными усами. Вот один побежал, а другой догоняет. Полезли вверх и опять шевелят усами... Потом оба пролетели через комнату и приклеились к стене.
Она следила за ними. Вот они залезли на Бабушкину тень, выше лба, а когда Бабушка дернула головой, оказались у нее на губах. Как много тараканов на стене... Блестящие рыжие спины, беспокойно шевелящиеся усы...
Рис уже кипел. Скоро его нужно будет слить. Но главное - кэрри. Она надеялась, что перцу будет в самый раз. А то Бабушка начнет кашлять, а Бакалавр поморщится и состроит ей свирепую рожу. Дядя Тэн - гость особенный, надо все приготовить как следует.
Они разом заулыбались, когда она расставила тарелки с рисом. Стол накрыт, не хватает только кэрри. Она подогрела его и медленно перелила в чашку. Он вытекал из половника, как сок бетеля. Теперь все готово, и она подняла чашку с кэрри.
Таракан с гуденьем пролетел у нее над головой, и она с ужасом подумала: как бы он не упал в чашку. Но он очутился на ее правой руке и сидел, спокойно шевеля усами. Она дернулась влево, и горячий кэрри плеснулся через край, побежал по пальцам.
Дядя Тэн болтал с Бакалавром и вдруг вскочил - кэрри растекался по его брюкам. Она, бормоча что-то, бросилась за салфеткой, быстро стерла пятно. Бабушка подняла глаза и страшно побледнела.
Нагнувшись низко-низко, чтобы спрятаться от Бабушки и не слышать ее раскатистой брани, она вытирала лужицу на полу.
- Дитя, как ты неуклюжа! Дядя Тэн, у нее от рожденья слепые глаза, а вместо рук - палки. Она ошпарила вас, дядя Тэн? Дитя, в наказание ты останешься голодной. Нет, дядя Тэн, у нас такой порядок. Она не получит сегодня еды.
Пока они ели, она сидела на куче дров. До чего же огромны и спокойны их тени. Она старалась сдержать слезы. Что-то поползло по ноге. Таракан! Она сбросила его на пол и растоптала.
Дядя Тэн ушел. Она торопливо вымыла тарелки, задула свечу и быстро побежала вверх по ступенькам. Бабушка кричала ей вслед, она притворилась, что не слышит.
Наконец-то одна! Она подошла к зеркалу вплотную и пыталась рассмотреть, не красные ли у нее глаза. Бабушка поднималась по лестнице. Слышны были редкие глухие удары ее палки. Вот стихло - это она переводит дух. Глухие удары раздались в коридоре, приблизились к двери...
Бабушка вошла в комнату и впилась в нее тяжелым взглядом.
- Все шло, как я наметила, и вот на тебе. Как я устала от всего этого! Будешь старой девой, сколько тебе осталось жить! Уродина нескладная!
Она пристально вглядывалась в зеркало. Говорят, что у нее глаза матери, а они были как раз такими темными и блестящими перед тем, как ей родиться.
ПИТЕР ГО, П. К. НГО
РАССВЕТ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ВЕКА
Перевод М. Елагиной
Поудобнее усаживаюсь в мягком кресле. Да, так-то оно лучше. На этой работе особенно не устанешь, но здорово надоедает. Являешься пять раз в неделю, погружаешься в кресло на пять часов. И ничего больше.
Нет, мне все-таки повезло. Не многим удается найти приличное место. Где еще станут платить так щедро за подобную ерунду? Я-то вовремя сумел нажать на кое-какие педали. Вот и устроился...
Кипа бумаг вырастает на моем столе как гриб. Текучка.
- Мистер Тан, когда компьютер выдаст первые восемь листов, представьте мне их вместе с микрофильмом. - Отдав распоряжение, я тупо смотрю на свои пальцы.
- Мистер Оу!
Я оборачиваюсь, описав полукруг в вертящемся кресле.
- Вас вызывают по городскому телефону.
- Спасибо.
Нажимаю кнопку внешней связи.
- Оу слушает.
- Добрый день, милый, это я. Постарайся прийти домой сразу после службы. Дети совсем от рук отбились, прислуга требует расчет, целая куча счетов...
- Ладно, приду. Еще что-нибудь?
- Нет, ничего...
- Ну, дорогая, я сейчас занят. Пока.
Щелк.
Фу-ты, черт! А ведь я собирался провести вечер в клубе. Как всегда. Придется пропустить партию в кегли.
Бросаю взгляд на электронные часы-календарь. Час до ухода. Сегодня 16 августа. Итак, мы проехали полпути по двухтысячному году. Каких-нибудь десять-двадцать лет назад все мечтали о новом веке, о новом, прекрасном мире... Новый век пришел. Но прежние проблемы остались. Даже усугубились. В городах людей столько, что плюнуть некуда, цены растут как бешеные, с транспортом черт знает что. Прогресс? О да! Уже добрались до Марса. Только мне что до этого? Человек-то не изменился. Тоска.
Снова поворачиваюсь к кипе бумаг на столе. А вот тут что-то интересное. И важное. Тщательно копаюсь в бумагах, кое-что проверяю по компьютеру. И пошло, и пошло.
Без пяти четыре. Звонок. Шеф сегодня в хорошем настроении. Только я не очень-то от этого выигрываю. Мне ничего не светит на вечер, кроме собственного дома.
Взбудораженная людская масса впихивает меня в кабину лифта. Он быстро падает вниз, возвращая всех на землю.
- До свидания, - бормочу я, уходя. - К сожалению, в клубе вечером быть не смогу. Передайте, пусть вычеркнут меня из партии в кегли. До завтра.
Пробиваюсь в толкучке к метро. В метро ехать быстрее. И дешевле. Всего восемь минут - и десяти километров до дома как не бывало. На "тойоте" пришлось бы тащиться больше часа - вон что творится на улицах в конце рабочего дня. Правда, есть еще поезда на магнитной подвеске. И монорельсовые, снующие во все концы острова, гораздо быстрее. Но они хороши только на больших расстояниях.
Вот и поезд. Прибыл тютелька в тютельку. Сую монету в щель автомата, получаю билет и погружаюсь в комфорт кондиционированного воздуха. Поехали.
Вылезаю у квартала новостроек. Огромное пространство, сплошь утыканное типовыми домами. Последнее слово строительной техники! Сами по себе эти дома довольно дешевые, но какие цены на землю!!!
Несколько быстрых шагов - и я дома. Набираю цифры кода и, захлопнув за собой дверь, ощупью пробираюсь по темной прихожей. Проклятье! Неужели ей трудно включать свет?!
- Вот и я, дорогая.
Жена выплывает из освещенной комнаты и опускается в кресло.
- Прислуга заявила, что хочет получить расчет в двадцать четыре часа. Ей кто-то пообещал платить больше.
- Наплевать. Найдем другую.
- Ты только загляни в дневники детей: отметки - ужас! Они жалуются, что в школе дым столбом, шум, духота, никакой возможности нормально заниматься.
Голос жены монотонно гудит, прерываясь тяжелыми вздохами.
- Обедать пора, - вспоминает она наконец. - После поговорим. Да и сам этот дом - я никак не могу к нему привыкнуть. Фабрика заслоняет свет, так что с утра до вечера сумерки, а от грохота грузовиков на шоссе просто мочи нет.
Ничего не скажешь, она прекрасно готовит. Даже из консервов. Обед мне пришелся по душе.
Проблемы - нет. Но мы с ними справились. Относительно, конечно. Зазвонил телефон.
- Подойду, - буркнул я и не спеша побрел по коридору. Проклятье! Ты уже тянешь руку к трубке, а телефон все звонит и звонит. Как это раздражает!
- Алло! Могу я поговорить с мистером Оу?
- Я слушаю. Выкладывайте, что у вас, поживее.
- Это Служба предупреждения самоубийств.
- О, весьма важное управление - максимум ответственности, минимум работы!
- О'кей, о'кей. Только нам не до шуток. Вам знакомо имя Онг Кенхэ?
- Онг... Постойте, ну как же! Мы с ним дружили в детстве. Он руководит фирмой, насколько мне известно.
- Он руководил фирмой.
- Как? Вы хотите сказать, что он умер?
- Нет, просто ему нашли замену. Но он явно стремится поскорее расстаться с этим светом. Намерен покончить с собой.
- И вам нужно, чтобы я его отговорил?
- Именно. В данный момент он еще в нерешительности.
- Ладно, согласен.
- Его адрес: Сингапур, 32Б, Саннихилл-драйв, высотные дома, блок К, этаж 59, квартира 31.
- Выезжаю немедленно! Щелк.
- Дорогая, мне нужно уйти. Часа на три.
"Тойота" рванула вперед, и я вывернул на тихое прибрежное шоссе. Этот путь ровно вдвое длиннее, но зато мне удастся выиграть время. За окном пролетали глухие стены пакгаузов. Вдоль обочины торчали справа какие-то голые деревья. Будто часовые, что охраняют железнодорожное полотно. Потом бесконечной диаграммой потянулись километры закоптелых фабрик.
Я включил фильтрующее устройство кондиционера - прямо передо мной вторгалась в море гора вонючих отбросов. Запах химического распада был невыносим. Так-так, и вот это должно стать долгожданной возвращенной сушей... Я повел машину в объезд, чтоб ненароком не увязнуть в смердящей жиже.
Жилые дома выросли внезапно, как разбуженные великаны. До чего огромен этот блок К. Его шестьдесят этажей грубо вонзаются в небо. В лифте я сел и просидел весь путь до пятьдесят девятого. Квартира 28... 29... 30...
Он быстро протянул к ней руки и вытащил из-за ее головы голубой шарф. Мей Фэн весело рассмеялась и присела на соседний ящик. Оттянула дверцу клетки и погладила попугая.
- Какой красивый! Зачем ты посадил его в клетку? А летать он может? Как его зовут?
Фокусник поднял руки.
- Хватит. Не слишком ли много вопросов сразу? Давай по порядку. Конечно, он не может летать. Я подрезал ему крылья. Что толку мне в птице, которая может летать? В клетку я посадил его, чтобы он привык к ней и чувствовал себя дома в любом незнакомом месте. И заодно лишил его возможности сбежать. Знаешь, он может быстро бегать. Не думаю, чтоб ему нравилось в клетке.
Но, как любой из нас, он научился устраивать дом где придется. А мы-то - разве мы не в клетке, здесь, на сцене?
- Ох, что ты болтаешь! Конечно, нет. Вечно ты говоришь чепуху и выделываешь всякие смешные штуки.
- Ты уверена, малышка, что мы не в клетке? Нас засадили в клетку раз и навсегда, и некому открыть нам дверцу.
- Перестань дурачиться! Я могу пойти, куда захочу!
- В самом деле?
- Ну конечно же, глупый. Скажи лучше, зачем ты подрезал его прекрасные крылья? Вот - всего один вопрос!
- Так его легче дрессировать. Иначе его не укротишь, так же как тебя. Если ты и впрямь хочешь стать настоящей танцовщицей, ты должна быть вроде этой птицы в клетке, с подрезанными крыльями. Тебя будут дрессировать опять и опять, пока не отобьют всякую охоту куда-нибудь улететь.
- Но я уже настоящая танцовщица!
- О, конечно! Такие серьезные номера! Прыг-скок, туда-сюда!
- Нет, в самом деле! И я даже выйду сегодня на помост! Честное слово!
- Что? Ни в коем случае не выходи! Зачем? Ты ведь еще совсем ребенок!
Фокусник даже с места вскочил. Мей Фэн испугалась. А он кричал:
- Нет, ты не должна даже ступать на помост! Это невероятно! Как ты можешь? В конце концов, это дело Руби Хо и ей подобных. Ты такая юная! Плевать, когда такие, как Руби, там выплясывают. Но тебе... Кто тебе велел выходить? Кто разрешил?
- А почему бы и нет? Что в этом такого?
- Ты что, не понимаешь? Танцуй только на сцене! Довольствуйся этим! А еще лучше - беги отсюда как можно скорее!
- Ой, да ты совсем спятил! Разве ты забыл, как они хлопают Руби, когда она выходит туда? Я сто раз слышала. Это так прекрасно! Когда хлопают и смеются!
- Значит, ты до сих пор ничего не понимаешь? Я сказал тебе - ни шагу со сцены! А интересно: как это Руби дает тебе такую возможность? Разве сегодня не ее выход?
- Она порезала ногу и не сможет танцевать.
- Так-так, забавно! И где это она порезалась?
- Она сказала... да... она сказала, что порезалась... ну, в общем... порезалась...
- Ну, смелей! Что ты там мямлишь? Предвкушаю что-то очень смешное.
- Она сказала, что порезалась на сцене.
- Чем? Когда?
- Сказала, что порезалась осколками стакана, которые ты нарочно разбросал по сцене. Честное слово, я не поверила, что ты сделал это нарочно!
- Какая чудовищная ложь! Грязная тварь! Я сегодня и не собирался показывать этот фокус и вообще не выходил на сцену! Грязная тварь!
От возмущения фокусник всплеснул руками и задел клетку. Клетка свалилась с ящика и покатилась по полу вместе с орущим от ужаса попугаем. Она сильно ударилась о ножку стула, дверка распахнулась, попугай, хлопая крыльями, выскочил наружу и запутался в занавесках.
В тот же миг фокусник бросился к нему. Удирая от него, попугай стремительно пробежал по полу и забился в щель между двумя тяжелыми сундуками.
Мей Фэн кинулась туда - она увидела кошку, припавшую к земле для прыжка и не сводившую глаз с сундуков. Ее лапы напряженно сжались, а хвост выбивал по полу ритмичную воинственную дробь. Слышалось басовитое глухое урчание.
Фокусник одним прыжком оказался рядом с кошкой, но та успела проскользнуть в щель. Раздались пронзительные птичьи крики. Фокусник выхватил птицу, кошка большими прыжками убралась восвояси. Мей Фэн взглянула на попугая и вскрикнула. Чудесные зеленые перья были залиты кровью, голова безжизненно повисла.
- Ну как он? Как?
- Пока не знаю.
Фокусник нежно гладил птицу и осматривал ее так и эдак. Надавил пальцем на живот. Послышался клекот. Фокусник поднял глаза и улыбнулся.
- Жив. Благодарение богу! Он жив.
- А перья? Смотри, все разодраны.
В это время, судорожно озираясь по сторонам, вбежал режиссер. За ним следом - вся труппа. И Руби Хо - она с насмешливым торжеством смотрела на фокусника, - и певица, и жонглер в трико. Беременная жена хозяина что-то бормотала себе под нос. Явился и господин Чао с друзьями. Он подошел прямо к Мей Фэн, и его рука скользнула под полотенце, прикрывавшее ее плечи. Господин Чао нарушил молчание:
- В чем дело? Этот тип приставал к тебе? Признайся! Слизняк! Он будет иметь дело со мной!
Мей Фэн поразилась жестокости в его голосе. Она сбросила его руку с плеча и подошла к фокуснику.
Фокусник, не обращая ни на кого внимания, поглаживал живот попугая.
199
Режиссер, тощий чахоточный человек, визгливо закричал:
- Что здесь происходит, в конце концов? Что за грохот?
Фокусник снял очки и протер их.
- Ровным счетом ничего. Просто попугай решил глотнуть свободы и чудом остался цел. Вот и все.
- Тогда что за шум? Я тебя спрашиваю! Ты забыл, где находишься? Я тебя спрашиваю! Ты что, задумал разорить всех нас? Ведешь себя как в собственном доме! Не знаешь, что это сцена? Моя сцена!
- Да знаю, знаю... Скажи "четыре"! Скажи "четыре"!
Фокусник повернулся ко всем спиной и стал совать согнутый палец через решетку клетки. Это вконец взбесило режиссера. Он опять заорал на фокусника, тем самым показывая всем свою значительность:
- Слушай, ты! Здесь я хозяин! Пока что ты у меня служишь! Попридержи язык здесь! Я хозяин!
- Знаю, знаю. Скажи "четыре"! Скажи "четыре"!
Господин Чао, раздраженный поведением Мей Фэн, решил вмешаться:
- Ваш фокусник, по-моему, большой наглец. Надо бы его проучить как следует.
Фокусник снял очки и медленно двинулся к кучке людей. Угроз господина Чао он не испугался. Его голос задрожал от скрытого бешенства:
- О, наш высокий гость все еще с нами?! И, как всегда, поучает! Да, он дает нам уроки! Как делать деньги на черном рынке, как покупать хорошеньких девочек... Не успеет он открыть рот - и мы уже слышим его поучения. Он такой важный, все должны бояться его, низко кланяться! Надутый пузырь! Вот-вот лопнет от важности!
Господин Чао в ярости замахнулся на фокусника.
Тот сделал едва уловимый жест - ив поднятой руке господина Чао вдруг возник портсигар. Крышка распахнулась, и посыпались сигареты. Господин Чао оторопел. Одна сигарета попала ему в рукав, и он, извиваясь, старался ее вытряхнуть. Это было настолько потешно, что все захохотали. Даже приятели, которые звали его прочь, и те не могли сдержать улыбку.
Фокусник вернулся к клетке, согнулся над ней и как ни в чем не бывало стал опять уговаривать попугая сказать "четыре".
Режиссер злобно сверкал глазами. Уходя с господином Чао, он погрозил пальцем фокуснику.
- Не волнуйтесь, он заплатит за оскорбление! Завтра же я его уволю. Вот увидите! Завтра же!
Толпа разбрелась. Мей Фэн стояла у кулис, готовая к выходу.
Режиссер дал сигнал, осветитель притушил огни, оркестр грянул. И вот она на сцене!
Выбегая на сцену, она успела посмотреть по сторонам. Господин Чао прислонился к щиту декорации и, пыхтя сигаретой, следил за ней взглядом. Фокусник качал головой, и глаза его за очками были печальны.
Мей Фэн словно вошла в иной мир. Прожектор выхватил ее из темноты и заключил в прозрачный белый шар. Публика в темном зале шуршала, как шелк. Мей Фэн возникла на сцене в полной тишине, потом послышалась музыка, тихая и нежная, как дыхание волны. Она быстро пошла вперед, кланяясь и улыбаясь. Взяла два маленьких блюдца - в каждом из них горела тоненькая свечка.
Осторожно поставила блюдца на ладони и начала свой танец.
Наконец-то она одна! Танцуя, она думала о фокуснике. Как странно он себя вел... Даже сквозь музыку ей слышался его мягкий голос. "Скажи "четыре"! Четыре!" Она плавно двигала руками по кругу - и пламя свечей дрожало. Она улыбалась. Свет прожекторов резал глаза. Она сделала поворот. Блюдца в ее руках медленно кружились, свечи стояли прямо, и язычки их пламени вытянулись в неподвижном жарком воздухе. Серебристо-черный мотылек неожиданно выпорхнул из темноты и затрепетал крылышками перед огнем. Крошечный, почти невидимый. Пламя свечей едва заметно вздрагивало, как будто кто-то дул на него. Мотылек исчез.
Постепенно музыка менялась, и Мей Фэн танцевала быстрее и быстрее. Помост еле различимой полосой тянулся в глубину зала. Как дорога к неведомому. Она приближалась к нему, но какая-то сила влекла ее назад. Поток незнакомых ощущений обрушился на нее. Безысходность и одиночество. Сомнение шевельнулось в ней. Захотелось убежать, но яркий свет прожекторов сковывал волю. Громкая музыка усилила беспокойство, и она нетвердыми шагами двинулась в сторону зала.
Она ступила на помост, и мгновенно все фонари - розы и лотосы - по его краям ожили и бросили в пространство красные, желтые, зеленые огни.
Слева и справа от нее ряды публики поднимались плавными волнами. Но различить она могла только сидящих у самого помоста. Они безмолвно смотрели на нее застывшими глазами. Ни проблеска радости, ни намека на веселье не было в их лицах. Они смотрели и смотрели. Неподвижно.
Тихо. Так много мужчин. Так много лиц. Ряды, ряды, надвигающиеся, сплошные, словно камни в безбрежной пустыне.
Дряхлый старик с седой головой и отвислыми трясущимися щеками назойливо пялился на нее.
- Мей Фэн, иди сюда! Сюда!
Кто-то звал ее из зала.
Она посмотрела через плечо. Господин Чао. Каким-то образом он успел занять место у помоста и теперь размахивал тлеющей сигаретой в нескольких футах от нее. Она покачала головой.
Она дошла уже до последних рядов и, танцуя, медленно двигалась назад, к сцене, когда старик внезапно вскочил с места и судорожно вц|пился в сверкающие ленты у ее талии. Мей Фэн испуганно отшатнулась. Как безобразно он выглядел в жалком и тщетном порыве, со своими толстыми пальцами. Мужчины, сидящие рядом, загоготали, подпрыгивая в креслах. Словно подбадриваемый общим смехом, господин Чао с криком влез на помост. Он был пьян. Приятели старались стащить его вниз, а он все орал: "Я хочу ее! Я ее хочу!" Казалось, отовсюду к ней тянутся руки, тянутся, чтобы хватать, гладить, душить.
Вдруг до нее дошло, что ей надо улыбаться этим чужим, этим странным мужчинам и добиваться аплодисментов. Ноги ее уже не могли больше грациозно ступать. Она застыла как вкопанная с блюдцами в руках прямо посреди помоста, с трудом подавляя рыдания. Это вызвало взрыв дикого хохота. Хохот этот не могли заглушить ни музыка, ни барабанная дробь. С плачем она бросилась на сцену и пропала в глубине кулис.
Фокусник поднял глаза, когда она прибежала, и скорбно покачал головой. Потом снова наклонился к своему попугаю и произнес мягко, но настойчиво:
- Скажи "четыре"! Четыре! Четыре!
А все зрители сошлись на том, что новая звезда была чертовски мила и зрелище, конечно же, окупило истраченный доллар.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Перевод М. Елагиной
Она покраснела, когда ребенок увидел ее в окне. До чего же мил, думала она. Ножки пухленькие, как булки. Только грязный. Все понятно. Играет, наверное, на полу, подбирая щепки и остатки еды, и ни разу в жизни его не мыли как следует. Если б она следила за ним, он бы у нее блестел, как хорошо протертая тарелка. Но, говорят, грязные дети растут толстенькими, а чистые худыми...
Бабушка звала ее. Она еще раз поглядела на ребенка, который сидел на спине у матери - торговки рыбой, закрыла ставни и быстро сбежала вниз по ступенькам.
Бабушка восседала на жесткой деревянной скамье. Скрещенные ноги туго натянули на коленях саронг. Она жевала бетель.
- Вот что, дитя. Поздоровайся-ка с дядей Тэном из северной деревни, дитя.
Повинуясь взмаху Бабушкиной руки, она опустилась на холодный пол и сидела, кивая дяде Тэну.
Дядя Тэн смотрел на нее. Он улыбался. Зубы у него были желтые оттого, что слишком часто жевал бетель. Все лицо - в мелких морщинках. Он кивал головой и то и дело поворачивался к Бабушке.
Бабушка вела беседу. Спрашивала о фруктовой плантации дяди Тэна. Сколько кокосов он снимает с каждой пальмы? Не вредят ли белые муравьи?
Если вредят, пусть пойдет в лавку к "рыжему" {"Рыжий" - презрительная кличка европейцев.} и купит ядовитую жидкость. Не хватит денег - она одолжит, немного, конечно.
Говоря это, Бабушка улыбалась ей. Дядя Тэн тоже кивал и улыбался.
Дядя Тэн поддерживал беседу. Рассказывал Бабушке, что его братья собираются построить несколько новых хижин у реки. Одному из них посчастливилось, вырастил хорошего сына. Ему уже около двадцати трех лет. Очень смелый и сильный. Бережливый и трудолюбивый.
Говоря это, дядя Тэн улыбался ей, Бабушка кивала и тоже улыбалась.
Икры у нее свело судорогой, и она села поудобней.
Было уже не так жарко, не то что днем, когда она мыла тарелки и чистила горшки.
Дядя Тэн и Бабушка продолжали беседовать, и дядя Тэн то и дело посмеивался. Их голоса жужжали, как москиты.
Темнело. Лицо дяди Тэна было уже трудно разглядеть, но Бабушкино лицо со стекающими из углов рта красными струйками бетеля она видела отчетливо.
"Сегодня мне двадцать пять лет", - думала она. Никто не помнил дня ее рождения. После обеда, убрав со стола, она поднялась на чердак и вытащила темную кокосовую шкатулку. На дне ее перекатывались красные бусинки. Она высыпала их на ладонь и пересчитала - двадцать четыре. Из кармана кофты извлекла еще одну. Стало двадцать пять.
На чердаке было темно. Темноту прорезал тоненький луч солнца, пробившийся на чердак из маленького люка в крыше. В луче плясали пылинки. Если посмотреть через люк вверх, увидишь ярко-синее небо. Надо бы снять паутину как-нибудь на той неделе... И, закрыв шкатулку, она спустилась по приставной лестнице.
В своей комнате она зажгла свечу. Электрические лампочки в доме были вывернуты - так Бабушка распорядилась. Она придвинула свечу поближе. Зеркало поймало ее отражение.
Говорят, что у нее глаза матери и дедушкин подбородок. Она села против зеркала на деревянную кровать. Какие непослушные волосы, она обязательно смажет их маслом. Под кофтой отчетливо обозначилась грудь. Она покраснела и напомнила себе, что надо стянуть ее, сделать плоской. Иначе Бабушка непременно скажет что-нибудь нехорошее. Ее передергивало, когда Бабушка называла ее груди куриными гузками.
Бабушка нагнулась и сплюнула бетелевую жвачку.
- Пойди-ка позови нашего Бакалавра хирургии!
Дядя Тэн внимательно смотрел, как она поднималась с пола.
Бакалавр лежал у себя в комнате. Услышав, что его зовет Бабушка, он начал зевать, потягиваться, строить рожи. Наконец он поднялся и сказал, что придет.
Они спускались вместе. Бакалавр в новых белых шортах, в новых сандалиях. Они шлепали по ступенькам, как скрученное мокрое белье о стиральную доску.
Он направился прямо к Бабушке и, только когда та указала пальцем на дядю Тэна, взглянул на старика и ухмыльнулся. Потом он захохотал и заявил, что Бабушка всегда склонна дружить со стариками в это время года. Дядя Тэн рассмеялся, а Бабушка стала бранить Бакалавра.
Бакалавр сел. Дядя Тэн спросил, сколько ему лет, и, воздавая должное его возрасту, стал шутить с ним о его будущих женах. Бакалавру нравились современные девчонки. Они носят юбки как у "рыжих", и у них такие гладкие ноги... И когда Бабушка вмешалась, чтобы он не зашел слишком далеко, он повернулся к ней и сказал, что ни у одной из наших все равно нет таких красных губ, как у Бабушки. Дядя Тэн смеялся, и Бакалавр смеялся. Бабушка снисходительно кивала.
Было уже поздно, и дяде Тэну предложили поужинать с ними. Здесь очень хорошо готовят. Бабушка кивнула в ее сторону. Дядя Тэн улыбался.
Они уселись на стулья вокруг стола. Посредине стояла свеча. Нагибаясь, чтобы снять с фитиля нагар, она краем глаза наблюдала за движением их теней на стене.
Маленькая голова Бакалавра сновала туда-сюда. Бабушка, которая опять жевала бетель, была похожа на старую толстую кошку. Кошка шевелилась, облизывалась. Дядя Тэн сидел почти неподвижно. Его тень утыкалась в угол. Иногда нос переползал на другую стену и вытягивался, а подбородок отвисал.
Под потолком шуршали крылатые тараканы. Когда Бабушкина тень качнулась, один сорвался со стены и упал на пол, на кучу дров.
Она снова сняла нагар со свечи.
Тени то сливались в огромное черное пятно, то разъединялись и жили по отдельности. Нос у дяди Тэна стал коротким, а подбородок исчез совсем. Зато затылок разбух наподобие тыквы. Бабушка стала худой, как щепка, шея ее как-то странно колебалась, когда она открывала рот.
Бакалавр бесформенной массой расплывался между ними.
Она передвинула горшок с рисом, и вырвавшийся из-под крышки пар обжег ей глаза. Она отпрянула и чуть не споткнулась о полено, на котором сидел таракан. Нет, там их два. Шевелят длинными усами. Вот один побежал, а другой догоняет. Полезли вверх и опять шевелят усами... Потом оба пролетели через комнату и приклеились к стене.
Она следила за ними. Вот они залезли на Бабушкину тень, выше лба, а когда Бабушка дернула головой, оказались у нее на губах. Как много тараканов на стене... Блестящие рыжие спины, беспокойно шевелящиеся усы...
Рис уже кипел. Скоро его нужно будет слить. Но главное - кэрри. Она надеялась, что перцу будет в самый раз. А то Бабушка начнет кашлять, а Бакалавр поморщится и состроит ей свирепую рожу. Дядя Тэн - гость особенный, надо все приготовить как следует.
Они разом заулыбались, когда она расставила тарелки с рисом. Стол накрыт, не хватает только кэрри. Она подогрела его и медленно перелила в чашку. Он вытекал из половника, как сок бетеля. Теперь все готово, и она подняла чашку с кэрри.
Таракан с гуденьем пролетел у нее над головой, и она с ужасом подумала: как бы он не упал в чашку. Но он очутился на ее правой руке и сидел, спокойно шевеля усами. Она дернулась влево, и горячий кэрри плеснулся через край, побежал по пальцам.
Дядя Тэн болтал с Бакалавром и вдруг вскочил - кэрри растекался по его брюкам. Она, бормоча что-то, бросилась за салфеткой, быстро стерла пятно. Бабушка подняла глаза и страшно побледнела.
Нагнувшись низко-низко, чтобы спрятаться от Бабушки и не слышать ее раскатистой брани, она вытирала лужицу на полу.
- Дитя, как ты неуклюжа! Дядя Тэн, у нее от рожденья слепые глаза, а вместо рук - палки. Она ошпарила вас, дядя Тэн? Дитя, в наказание ты останешься голодной. Нет, дядя Тэн, у нас такой порядок. Она не получит сегодня еды.
Пока они ели, она сидела на куче дров. До чего же огромны и спокойны их тени. Она старалась сдержать слезы. Что-то поползло по ноге. Таракан! Она сбросила его на пол и растоптала.
Дядя Тэн ушел. Она торопливо вымыла тарелки, задула свечу и быстро побежала вверх по ступенькам. Бабушка кричала ей вслед, она притворилась, что не слышит.
Наконец-то одна! Она подошла к зеркалу вплотную и пыталась рассмотреть, не красные ли у нее глаза. Бабушка поднималась по лестнице. Слышны были редкие глухие удары ее палки. Вот стихло - это она переводит дух. Глухие удары раздались в коридоре, приблизились к двери...
Бабушка вошла в комнату и впилась в нее тяжелым взглядом.
- Все шло, как я наметила, и вот на тебе. Как я устала от всего этого! Будешь старой девой, сколько тебе осталось жить! Уродина нескладная!
Она пристально вглядывалась в зеркало. Говорят, что у нее глаза матери, а они были как раз такими темными и блестящими перед тем, как ей родиться.
ПИТЕР ГО, П. К. НГО
РАССВЕТ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ВЕКА
Перевод М. Елагиной
Поудобнее усаживаюсь в мягком кресле. Да, так-то оно лучше. На этой работе особенно не устанешь, но здорово надоедает. Являешься пять раз в неделю, погружаешься в кресло на пять часов. И ничего больше.
Нет, мне все-таки повезло. Не многим удается найти приличное место. Где еще станут платить так щедро за подобную ерунду? Я-то вовремя сумел нажать на кое-какие педали. Вот и устроился...
Кипа бумаг вырастает на моем столе как гриб. Текучка.
- Мистер Тан, когда компьютер выдаст первые восемь листов, представьте мне их вместе с микрофильмом. - Отдав распоряжение, я тупо смотрю на свои пальцы.
- Мистер Оу!
Я оборачиваюсь, описав полукруг в вертящемся кресле.
- Вас вызывают по городскому телефону.
- Спасибо.
Нажимаю кнопку внешней связи.
- Оу слушает.
- Добрый день, милый, это я. Постарайся прийти домой сразу после службы. Дети совсем от рук отбились, прислуга требует расчет, целая куча счетов...
- Ладно, приду. Еще что-нибудь?
- Нет, ничего...
- Ну, дорогая, я сейчас занят. Пока.
Щелк.
Фу-ты, черт! А ведь я собирался провести вечер в клубе. Как всегда. Придется пропустить партию в кегли.
Бросаю взгляд на электронные часы-календарь. Час до ухода. Сегодня 16 августа. Итак, мы проехали полпути по двухтысячному году. Каких-нибудь десять-двадцать лет назад все мечтали о новом веке, о новом, прекрасном мире... Новый век пришел. Но прежние проблемы остались. Даже усугубились. В городах людей столько, что плюнуть некуда, цены растут как бешеные, с транспортом черт знает что. Прогресс? О да! Уже добрались до Марса. Только мне что до этого? Человек-то не изменился. Тоска.
Снова поворачиваюсь к кипе бумаг на столе. А вот тут что-то интересное. И важное. Тщательно копаюсь в бумагах, кое-что проверяю по компьютеру. И пошло, и пошло.
Без пяти четыре. Звонок. Шеф сегодня в хорошем настроении. Только я не очень-то от этого выигрываю. Мне ничего не светит на вечер, кроме собственного дома.
Взбудораженная людская масса впихивает меня в кабину лифта. Он быстро падает вниз, возвращая всех на землю.
- До свидания, - бормочу я, уходя. - К сожалению, в клубе вечером быть не смогу. Передайте, пусть вычеркнут меня из партии в кегли. До завтра.
Пробиваюсь в толкучке к метро. В метро ехать быстрее. И дешевле. Всего восемь минут - и десяти километров до дома как не бывало. На "тойоте" пришлось бы тащиться больше часа - вон что творится на улицах в конце рабочего дня. Правда, есть еще поезда на магнитной подвеске. И монорельсовые, снующие во все концы острова, гораздо быстрее. Но они хороши только на больших расстояниях.
Вот и поезд. Прибыл тютелька в тютельку. Сую монету в щель автомата, получаю билет и погружаюсь в комфорт кондиционированного воздуха. Поехали.
Вылезаю у квартала новостроек. Огромное пространство, сплошь утыканное типовыми домами. Последнее слово строительной техники! Сами по себе эти дома довольно дешевые, но какие цены на землю!!!
Несколько быстрых шагов - и я дома. Набираю цифры кода и, захлопнув за собой дверь, ощупью пробираюсь по темной прихожей. Проклятье! Неужели ей трудно включать свет?!
- Вот и я, дорогая.
Жена выплывает из освещенной комнаты и опускается в кресло.
- Прислуга заявила, что хочет получить расчет в двадцать четыре часа. Ей кто-то пообещал платить больше.
- Наплевать. Найдем другую.
- Ты только загляни в дневники детей: отметки - ужас! Они жалуются, что в школе дым столбом, шум, духота, никакой возможности нормально заниматься.
Голос жены монотонно гудит, прерываясь тяжелыми вздохами.
- Обедать пора, - вспоминает она наконец. - После поговорим. Да и сам этот дом - я никак не могу к нему привыкнуть. Фабрика заслоняет свет, так что с утра до вечера сумерки, а от грохота грузовиков на шоссе просто мочи нет.
Ничего не скажешь, она прекрасно готовит. Даже из консервов. Обед мне пришелся по душе.
Проблемы - нет. Но мы с ними справились. Относительно, конечно. Зазвонил телефон.
- Подойду, - буркнул я и не спеша побрел по коридору. Проклятье! Ты уже тянешь руку к трубке, а телефон все звонит и звонит. Как это раздражает!
- Алло! Могу я поговорить с мистером Оу?
- Я слушаю. Выкладывайте, что у вас, поживее.
- Это Служба предупреждения самоубийств.
- О, весьма важное управление - максимум ответственности, минимум работы!
- О'кей, о'кей. Только нам не до шуток. Вам знакомо имя Онг Кенхэ?
- Онг... Постойте, ну как же! Мы с ним дружили в детстве. Он руководит фирмой, насколько мне известно.
- Он руководил фирмой.
- Как? Вы хотите сказать, что он умер?
- Нет, просто ему нашли замену. Но он явно стремится поскорее расстаться с этим светом. Намерен покончить с собой.
- И вам нужно, чтобы я его отговорил?
- Именно. В данный момент он еще в нерешительности.
- Ладно, согласен.
- Его адрес: Сингапур, 32Б, Саннихилл-драйв, высотные дома, блок К, этаж 59, квартира 31.
- Выезжаю немедленно! Щелк.
- Дорогая, мне нужно уйти. Часа на три.
"Тойота" рванула вперед, и я вывернул на тихое прибрежное шоссе. Этот путь ровно вдвое длиннее, но зато мне удастся выиграть время. За окном пролетали глухие стены пакгаузов. Вдоль обочины торчали справа какие-то голые деревья. Будто часовые, что охраняют железнодорожное полотно. Потом бесконечной диаграммой потянулись километры закоптелых фабрик.
Я включил фильтрующее устройство кондиционера - прямо передо мной вторгалась в море гора вонючих отбросов. Запах химического распада был невыносим. Так-так, и вот это должно стать долгожданной возвращенной сушей... Я повел машину в объезд, чтоб ненароком не увязнуть в смердящей жиже.
Жилые дома выросли внезапно, как разбуженные великаны. До чего огромен этот блок К. Его шестьдесят этажей грубо вонзаются в небо. В лифте я сел и просидел весь путь до пятьдесят девятого. Квартира 28... 29... 30...