Страница:
Талейран насадил на крючок кусочек нутряного жира и снова забросил его в темные воды Темзы. Он приложил столько усилий, чтобы перед отъездом из Франции достать для себя дипломатический паспорт, но это ничем не помогло ему. Для того, кто объявлен в розыск на родине, двери британского высшего общества были закрыты. Даже соотечественники, эмигрировавшие в Англию, проклинали Талейрана за то, что он предал свое сословие и поддержал революцию. Самым неприятным было то, что у него почти совсем закончились средства. Любовницы, к которым он обратился за помощью, тоже нуждались в деньгах и занимались тем, что делали на продажу соломенные шляпки или же писали романы.
Дни его были полны уныния. Талейрану казалось, что на его глазах тридцать восемь лет жизни бесследно тонут в воде Темзы, словно наживка. Но он по-прежнему высоко держал голову. Хотя он редко говорил об этом вслух, Талейран никогда не забывал своих предков начиная с Карла Лысого, внука Карла Великого, и Адальбера Перигора, который посадил на французский трон Гуго Капета. Тайфер Железоруб был героем в битве при Гастингсе, Элия де Талейран помог взойти на папский престол Папе Иоанну XXII. Морис Талейран происходил из славной династии «делателей королей», чей девиз был «Reque Dieu» — «Мы служим лишь Богу». Если жизнь становилась унылой, Талейраны-Перигоры бросали ей вызов, а не отбрасывали надежду.
Морис выбрал леску, срезал наживку и бросил ее в корзину Куртье. Слуга помог ему подняться на ноги.
— Куртье, — произнес вдруг Талейран, — ты знаешь, что через несколько месяцев мне исполнится тридцать девять лет?
— Разумеется, — ответил слуга. — Не желает ли монсеньор, чтобы я подготовил празднование?
Услышав такое, Морис от души расхохотался.
— К концу месяца мне придется освободить дом на Вудсток-стрит и переехать в Кенсингтон. К концу года, если не найду источника дохода, я вынужден буду продать библиотеку…
— Возможно, монсеньор чего-то не замечает, — осторожно Произнес Куртье, помогая Морису складывать вещи. — Чего-то, что предназначено самой судьбой разрешить трудную ситуацию, в которой оказался монсеньор. Я имею в виду одну из тех вещиц, что спрятаны за книгами в библиотеке на Вудсток-стрит.
— Не проходит и дня, Куртье, чтобы я сам не думал об этом, — признался Талейран. — Однако я не могу поверить, что их можно продать.
— Осмелюсь заметить, — сказал Куртье, подавая Морису одежду и туфли, — разве монсеньор получал известия от мадемуазель Мирей?
— Нет, — признался тот. — Но я еще не готов писать ей эпитафию. Она храбрая девочка и выбрала правильный путь. Я имею в виду, что сокровище, которое она оставила мне, ценнее того золота, из коего оно сделано. Иначе оно просто не смогло бы просуществовать так долго. Для Франции время иллюзий закончилось. Король потерял власть, и, разумеется, подданные тут же возжелали его крови. Суд над ним — простая формальность. Но анархия не сможет заменить даже слабого управления страной. В чем сейчас нуждается Франция, так это в вожде, лидере, а вовсе не в правителе. Когда этот лидер появится, я первым узнаю его.
— Монсеньор, вы имеете в виду человека, который будет служить воле Господа и восстановит долгожданный мир?
— Нет, Куртье, — вздохнул Талейран. — Если бы Господь хотел мира, мир бы уже давно воцарился на земле. Спаситель сказал однажды: «Не мир принес я вам, но меч!» Человек, который придет, поймет всю ценность шахмат Монглана, а она заключена в одном слове — «власть »! Именно это я предложу человеку, который однажды возглавит Францию.
Пока они шли вдоль берега Темзы, Куртье все сомневался, стоит ли задавать еще вопросы, хотя они так и вертелись у него на языке. Вопросы касались той самой газеты, лежавшей в корзине под таявшим льдом и рыбой.
— Каким образом, монсеньор, вы планируете узнать этого человека, если обвинение в измене мешает вам вернуться во Францию?
Талейран улыбнулся и хлопнул слугу по плечу, хотя подобная фамильярность была совершенно не в его духе.
— Мой дорогой Куртье! — сказал он. — Измена — это все-го лишь вопрос времени.
Париж, декабрь 1792 года
На календаре было 11 декабря, тот самый день, на который был назначен суд над королем Людовиком XVI по обвинению в государственной измене.
Клуб якобинцев уже закрылся, когда Жак Луи Давид вошел в парадную дверь. Другие, кто так же, как он, опоздал на слушание дела, пристроились позади него. Некоторые хлопали Давида по плечу. Он улавливал обрывки разговоров. Дамы в ложах пили ликеры, разносчики продавали в зале Конвента лед, любовницы герцога Орлеанского шептались и хихикали, прикрываясь кружевными веерами. Король притворялся, что впервые видит письма, которые извлекли из его «железного шкафа». Он отрицал, что подпись принадлежит ему, и ссылался на плохую память, когда ему предъявляли доказательства его вины в измене государству. Он заправский шут, признали якобинцы. Большинство из них знали, как будут голосовать, еще до того, как переступили порог дубовых дверей якобинского клуба.
Давид шел по выложенному плитками полу монастыря, в котором якобинцы проводили свои собрания. Внезапно кто-то тронул его за рукав. Он обернулся и встретился взглядом с Максимилианом Робеспьером. Зеленые глаза Робеспьера
горели холодным огнем. Волосы его были тщательно напудрены, на плечах ладно сидел всегдашний серебристо-серый сюртук с высоким воротником. Правда, лицо Робеспьера казалось бледнее, чем в прошлую их встречу с Давидом, и, пожалуй, суровей. Максимилиан кивнул художнику, затем вынул из кармана коробочку с пастилками, открыл ее, взял одну пастилку и протянул коробочку Давиду.
— Мой дорогой друг, последние месяцы вас не было видно, — сказал он. — Я слышал, вы работали над картиной «Клятва в зале для игры в мяч». Знаю, вы великолепный художник, но не следует исчезать так надолго. Революция нуждается в вас.
В такой манере Робеспьер обычно давал понять, что для революционера больше небезопасно уклоняться от активной деятельности. Это могло быть расценено как отсутствие интереса.
— Конечно, я слышал о судьбе вашей воспитанницы в тюрьме Аббатской обители, — добавил Максимилиан. — Разрешите выразить вам глубокие соболезнования, хотя они и запоздали. Вы, должно быть, знаете, что жирондисты обвинили Марата на глазах у всего Собрания. Когда они стали кричать, требуя наказать его, он поднялся на трибуну, достал пистолет и приставил дуло к виску. Отвратительное представление, но оно купило Марату жизнь. Может, и королю стоит последовать его примеру?
— Вы думаете, Конвент проголосует за смертную казнь для короля? — спросил Давид, стараясь увести разговор от болезненной для него темы — смерти Валентины, которую он безуспешно пытался забыть в течение долгих месяцев.
— Живой король — опасный король! — сказал Робеспьер. — Хотя я и не сторонник крайних мер, но ведь его корреспонденция совершенно однозначно подтверждает его вину в государственной измене. Если в случае с вашим другом Талейраном еще могли быть какие-то сомнения… Теперь-то вы видите, что мои предсказания относительно Талейрана сбылись.
— Дантон прислал мне записку, требуя, чтобы я присутствовал сегодня на собрании, — произнес Давид. — Похоже, есть сомнения относительно того, стоит ли решать судьбу короля всеобщим голосованием.
— Именно поэтому мы и встретились, — заметил Робеспьер. — Жирондисты скрепя сердце поддерживают идею о голосовании. Однако боюсь, если мы позволим всем этим провинциалам голосовать, то со временем снова скатимся к монархии. К слову о жирондистах: мне хотелось бы познакомить вас с молодым англичанином, приехавшим к нам, другом поэта Андре Шенье. Я пригласил его на этот вечер, так что его романтические иллюзии могут исчезнуть, когда он увидит левое крыло в действии!
Давид увидел приближающегося к ним долговязого молодого человека. У него была нездоровая желтоватая кожа, редкие прямые волосы, то и дело падавшие ему на лоб, и привычка при ходьбе наклоняться вперед, словно иноходец на выгоне. Молодой человек был одет в тесный коричневый жакет, который выглядел так, словно его откопали в мусорном ведре. Вместо фуляра на шее у него был повязан черный платок. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, глаза юноши сияли и были ясными, слабый подбородок уравновешивался крупным выступающим носом, ладони были в мозолях, как у человека, который живет в деревне и все делает своими руками.
— Это молодой Уильям Вордсворт, он поэт, — сказал Робеспьер, когда юноша подошел к ним и пожал протянутую Давидом руку. — Уильям в Париже уже больше месяца, но это его первый визит в клуб якобинцев. Представляю вам гражданина Жака Луи Давида, бывшего председателя Национального собрания.
— Мсье Давид! — воскликнул Вордсворт, тепло пожимая руку Давида. — Я имел честь видеть вашу картину «Смерть Сократа» в Лондоне, когда приезжал туда на каникулы из Кембриджа. Ваше искусство вдохновляет таких, как я, чье самое сильное желание — запечатлеть ход истории.
— Вы писатель? — спросил его Давид. — Тогда я согласен с Робеспьером, что вы прибыли во Францию как раз вовремя. Вы станете свидетелем очень важного события — падения французской монархии.
— Наш британский поэт, мистик Уильям Блейк, в прошлом году опубликовал поэму «Французская революция», в которой, как в Библии, было пророчество о падении королей. Возможно, вы читали ее?
— Боюсь, я предпочитаю Геродота, Плутарха и Ливия, — с улыбкой произнес Давид. — Они не мистики и не поэты, но у них я нахожу подходящие сюжеты для своих картин.
— Странно, — заметил Вордсворт. — Мы в Англии думали, что за французской революцией стояли масоны, которые определенно являются мистиками.
— Это правда, — перебил его Робеспьер. — Большинство из нас принадлежит к этому обществу. В действительности изначально якобинский клуб был основан Талейраном как масонская ложа. Однако во Франции масоны едва ли относятся к Мистикам…
— Некоторые — да, — вмешался Давид. — Например, Марат.
— Марат? — спросил Робеспьер, приподняв одну бровь. — Вы, конечно, ошибаетесь. С чего вы так решили?
— На самом деле сегодня я пришел сюда не из-за приглашения Дантона, — неохотно признался Давид.—Я пришел, чтобы встретиться с вами, подумал, вы сможете помочь мне. Вы тут вспоминали о несчастье, которое произошло с моей воспитанницей в Аббатской обители. Вы знаете, что ее смерть не была случайностью. Марат целенаправленно подверг ее пыткам, а затем, когда она ничего не сказала, казнил… Вы слышали когда-нибудь о шахматах Монглана?
При этих словах художника Робеспьер побледнел. Молодой поэт в полной растерянности переводил взгляд с одного собеседника на другого.
— Вы понимаете, о чем говорите? — спросил Робеспьер. Он оттащил Давида в сторону, но Вордсворт заинтересованно последовал за ними.
— Что могла знать ваша воспитанница о подобных вещах?
— Обе мои воспитанницы — бывшие послушницы аббатства Монглан…— начал Давид.
Робеспьер перебил его:
— Почему вы не упоминали об этом раньше? — Его голос задрожал. — Конечно, теперь понятно, почему епископ Отенский постоянно крутился вокруг них! Если бы вы сказали мне об этом раньше, до того, как он сбежал!
— Я никогда не верил в эту историю, Максимилиан, — произнес Давид. — По-моему, это всего лишь легенда, суеверие. А вот Марат верит. И Мирей тоже. Она не задумываясь бросилась спасать жизнь кузины и сказала Марату, что сказочное сокровище в действительности существует! Мирей призналась, что у них с кузиной есть часть его, что она зарыта в саду. Когда Марат появился на следующее утро, чтобы выкопать…
— Да?
В голосе Робеспьера послышалась ярость, его пальцы почти расплющили руку художника. Вордсворт жадно ловил каждое слово.
— Мирей исчезла, — прошептал художник. — Тайник оказался неподалеку от фонтана, было видно, что землю там недавно разрыли.
— Где теперь эта ваша воспитанница?! — Робеспьер почти кричал. — Ее надо допросить немедленно!
— Как раз об этом я и хотел просить вас, — сказал Давид. — Я уже потерял надежду, что она вернется. Только вы с вашими связями и смогли бы разыскать ее.
— Мы найдем ее, даже если нам придется перевернуть всю Францию, — заверил художника Робеспьер. — Вы должны дать нам ее описание со всеми возможными деталями.
— Я могу сделать лучше, — ответил Давид. — У меня есть ее портрет.
Корсика, январь 1793 года
Но судьба распорядилась так, что та, которая послужила моделью для портрета, не могла дольше оставаться на французской земле.
Как-то в конце января, уже за полночь, Летиция Буонапарте разбудила Мирей, которая делила с Элизой небольшую комнатку в доме. Мирей уже многое узнала от Летиции из того, что ей следовало знать.
— Немедленно одевайтесь, —тихим голосом произнесла мадам Буонапарте.
Девушки терли спросонья глаза. Кроме них в комнате было еще двое детей: Мария Каролина и Гийом. Дети, так же как и мать, были одеты для путешествия.
— Что произошло? — спросила Элиза.
— Мы должны бежать, — спокойным голосом произнесла Летиция. — Здесь были солдаты Паоли, король Франции казнен.
— Нет! — воскликнула Мирей, резко садясь на постели.
— Десять дней назад он был казнен в Париже, — повторила мать Элизы, доставая из комода одежду. — Паоли поднял войска Корсики, чтобы вместе с армиями Испании и Сардинии скинуть правление французов.
— Но, матушка, — закапризничала Элиза, не желавшая покидать теплую постель, — каким образом это может коснуться нас?
— Твои братья Наполеоне и Лучано сегодня в Корсиканской ассамблее выступили против Паоли, — сказала Летиция с кривой усмешкой, — Паоли объявил им вендетту.
— Что это такое? — спросила Мирей, выбравшись из кровати и принимаясь надевать на себя одежду, которую ей подавала Летиция.
— Месть, кровная месть, — прошептала Элиза. — Это в обычае на Корсике: если кто-нибудь наносит вред тебе, то мстят всей семье. Где теперь мои братья?
— Лучано прячется вместе с моим братом, кардиналом Фешем, — ответила Летиция, подавая теперь одежду Элизе. — Наполеоне бежал с острова. Надо идти, у нас мало лошадей, чтобы добраться сегодня до Боконьяно, даже если мы посадим детей по двое. Нам придется украсть еще коней, чтобы добраться до места затемно.
Летиция вышла из комнаты, подталкивая перед собой младших детишек. Они всхлипывали, пугаясь темноты. Мирей услышала, как их мать произнесла суровым голосом:
— Я ведь не плачу, почему же вы плачете?
— Что такого в Боконьяно? — шепотом спросила Мирей.
— Там живет моя бабушка, Анджела Мария ди Пьетра-Сантос, — ответила Элиза. — Все говорит за то, что наши дела плохи!
Мирей пришла в смятение от слов подруги. Наконец-то! Она встретится с женщиной, о которой так много слышала, доверенной подругой аббатисы Монглана!
Элиза схватила девушку за руку, и они поспешили в ночную мглу.
— Анджела Мария живет на Корсике всю жизнь. Из братьев, кузенов и внучатых племянников она может собрать целую армию, которая составит половину мужского населения острова. Именно поэтому матушка к ней и обращается. Это значит, что и ей объявлена кровная месть!
Деревня Боконьяно была похожа на крепость: окруженная стеной, она пряталась в горах, на высоте почти в две с половиной тысячи метров над уровнем моря.
Уже светало, когда они верхом на лошадях пересекли последний мост, под которым клубился туман. Стоя на холме, Мирей разглядывала многочисленные острова, словно жемчужины разбросанные в водах Средиземного моря к востоку
от Корсики. Пьяноса, Формика, Эльба и Монтекристо, казалось, плывут в небесах, и совсем рядом из тумана выступило побережье Тосканы.
Анджела Мария ди Пьетра-Сантос вовсе не обрадовалась, увидев незваных гостей.
— Итак! — произнесла похожая на карлицу женщина, когда вышла на порог своего маленького домика и встала, подбоченившись. — Опять у сыновей Карла Буонапарте неприятности! Я должна была предвидеть, что когда-нибудь они доведут нас до беды.
Если Летиция и была удивлена тем, что мать знает о причине их приезда, то не показала виду. Ее лицо оставалось спокойным, а улыбка безмятежной. Женщина соскочила с лошади и подошла обнять свою сердитую матушку.
— Так, так…— бормотала старуха. — Достаточно. Снимайте детей с лошадей, они чуть живые от усталости! Ты что, совсем не кормишь их? Они все выглядят словно заморенные цыплята.
С этими словами старуха ринулась снимать детишек с лошади. Когда она поравнялась с Мирей, то внезапно остановилась и вперила в девушку изумленный взгляд. Недолго думая она шагнула к Мирей, взяла ее за подбородок и повернула к себе лицом, чтобы получше разглядеть,
— Так это и есть та самая девушка, о которой ты столько рассказывала? — бросила она через плечо Летиции. — Та, что ждет ребенка? Из Монглана?
Мирей была уже на пятом месяце беременности. Ее здоровье восстановилось, как и предсказывала Летиция.
— Нам надо уехать с острова, матушка! — сказала Летиция. — Мы больше не можем защищать ее, хотя я знаю, что аббатиса хотела бы этого.
— Как много она узнала? — спросила старая женщина.
— Столько, сколько я смогла рассказать ей за такое короткое время, — ответила Летиция, ненадолго задержав свои светло-голубые глаза на девушке. — Однако этого недостаточно.
— Так, давайте не будем обсуждать наши дела на улице! Не хватало еще, чтобы все узнали! — воскликнула старая женщина.
Она повернулась к Мирей и заключила ее в объятия.
— Ты пойдешь со мной, девочка. Возможно, Элен де Рок и просветит меня, что делать дальше, но для этого ей надо регулярно отвечать на наши письма. Я не получила от нее ни строчки за все то время, что ты была на Корсике. Сегодня, — продолжила она с таинственной улыбкой, — я пойду договорюсь о корабле, который отвезет тебя к моему другу. Там ты будешь в безопасности, пока все не закончится.
— Но, мадам, ваша дочь не завершила мое обучение, — возразила Мирей. — Если я должна все время убегать и прятаться до конца битвы, это повредит моей миссии. У меня нет возможности ждать дольше…
— Кто просит тебя ждать? — Старуха слегка ткнула Мирей в живот и улыбнулась. — Кроме того, мне надо, чтобы ты отправилась туда, куда я тебя посылаю. Не думаю, что ты станешь возражать. Этот человек будет охранять тебя, он уже ждет твоего приезда. Его зовут Шахин. Это лихое имя, по-арабски оно означает «сокол-сапсан». Он и продолжит твое обучение в Алжире.
Позиционный анализ
Дорога петляла по берегу моря, на каждом повороте открывался захватывающий вид. Подножия скал тонули в тучах брызг, а выше, там, куда не доставали морские волны, камни густо заросли лишайником и мелкими цветущими растениями. Золотистые бутоны ледяника покачивались среди кружевной вязи заостренных листьев, выстилающей скалы поверх соляной корки. Море отливало глубоким зеленым цветом. Цветом глаз Соларина.
Да, пейзаж был прекрасен, но я не могла оценить его красоту по достоинству. Прошлая ночь принесла слишком много загадок, предположения и версии толкались у меня в голове, норовя оттеснить друг дружку. И пока такси несло меня по открытой эстакаде в Алжир, я решила воспользоваться этими минутами, чтобы привести мысли в порядок.
Каждый раз, когда я пыталась сложить два и два, у меня получалось восемь. Восьмерки были повсюду, куда ни посмотри. Сначала на них указала предсказательница, когда намекнула на мой день рождения. Потом Мордехай, Шариф и Соларин дружно принялись твердить, что это, дескать, магический знак. Русский вообще заявил, что на моей ладони не только линии образуют восьмерку, но и присутствует некая загадочная «формула восьми». И с этими словами он растворился в ночи, забыв вернуть ключ от номера и предоставив мне Шарифа в качестве провожатого до отеля.
Шариф, разумеется, очень хотел узнать, кто был этот красавец, который привел меня в кабаре, и почему он так неожиданно исчез. Я расписала ему, как лестно для простой девушки вроде меня, когда ей назначают не одно, а целых два свидания в первый же вечер после прибытия на чужой континент. Больше ничего я объяснять не стала, предоставив Шарифу делать выводы самостоятельно. Он и его головорезы подвезли меня до отеля в военном джипе.
Когда мы добрались до гостиницы, выяснилось, что ключ от комнаты оставлен у портье, а велосипед Соларина исчез из-под моего окна. Поскольку с мыслью хорошенько выспаться все равно можно было попрощаться, я решила посвятить остаток ночи небольшому научному исследованию.
Итак, теперь я знала о существовании некой формулы, и проход коня был тут совершенно ни при чем. Как и предположила Лили, это была формула другого рода, ее не сумел расшифровать даже Соларин. И она была каким-то образом связана с шахматами Монглана.
Ним пытался предупредить меня об этом, не так ли? Он прислал мне книги о математических формулах и играх. Я решила начать с той, которая вызвала жгучий интерес Шарифа, с книги самого Нима — брошюры о числах Фибоначчи. И я принялась штудировать этот занудный труд, К рассвету у меня появилось ощущение, что мое решение себя оправдало, хотя я пока и не могла точно сказать, как именно. Числа Фибоначчи, оказывается, могут использоваться не только в анализе графиков торгов. Вот каким образом они работают.
Фибоначчи предложил последовательность целых чисел, где каждое последующее число начиная с третьего равно сумме двух предыдущих. Начинается этот ряд с двух единиц. Итак, 1 + 1-2; 2 + 1-3; 3 + 2 = 5; 5 + 3 = 8 и так далее. Леонардо Фибоначчи был своего рода мистиком, азы науки он познавал у арабов, которые верили, что числа обладают магическими свойствами. Он обнаружил, что формула, описывающая отношение соседних членов его последовательности чисел:
1/2(√5-1)
также описывает все существующие в природе спирали.
Если верить книге Нима, ботаники установили, что каждое растение, лепестки или стебли которого образуют спираль, соотносится с числами Фибоначчи. Биологи подтвердили, что раковина наутилуса и вообще все спирали, встречающиеся в морских формах жизни, соответствуют этой последовательности. Астрономы заявили, что соотношения между планетами Солнечной системы и даже форма Млечного Пути могут быть описаны с помощью чисел Фибоначчи.
Но я заметила и еще кое-что, о чем в книге говорилось гораздо позже. Хотя математика не мой конек, но в колледже я специализировалась на музыке. Видите ли, эта маленькая формула не была изобретением Фибоначчи: за две тысячи лет до него ее открыл другой парень по имени Пифагор. Греки называли ее aurio sectio— «золотое сечение».
Проще говоря, золотое сечение — это деление отрезка на две части таким образом, что меньшая часть относится к большей так же, как большая часть относится к длине всего отрезка. Это соотношение использовалось всеми древними цивилизациями в архитектуре, изобразительном искусстве, музыке. Платон и Аристотель считали его мерилом красоты: если в произведении соблюдалось правило золотого сечения, они называли это произведение эстетически совершенным.
Что касается Пифагора, то по части приверженности к мистике Фибоначчи ему в подметки не годился. Греки называли его Пифагором Самосским, потому что в Кротон он приехал с острова Самос, спасаясь от политических распрей. По словам современников, он родился в Тире, городе, основанном древними финикийцами (теперь это территория Ливана). Пифагор за свою жизнь много путешествовал: двадцать один год он прожил в Египте, двенадцать лет — в Месопотамии и наконец в возрасте пятидесяти лет приехал в Кротон. Там Пифагор основал общество мистиков, которое с натяжкой можно назвать философской школой. Его ученики изучали тайны, которые он познал в своих путешествиях. Они касались двух вещей — математики и музыки.
Именно Пифагор обнаружил, что основой европейской музыкальной шкалы является октава, поскольку при колебании струны каждая ее половина издает тот же тон, что и целая струна, но на октаву выше. Частота вибрации струны обратно пропорциональна ее длине. Один из секретов пифагорейцев состоял в том, что квинта (интервал в пять нот диатонической гаммы, золотое сечение октавы), повторенная двенадцать раз в восходящей последовательности, должна была бы дать первоначальный тон, только семью октавами выше, однако вместо этого дает звук на одну восьмую тона выше первоначального. Таким образом, восходящая последовательность тоже образует спираль.
Однако величайшей тайной пифагорейцев была теория, что вся Вселенная состоит из чисел, каждое из которых имеет божественные свойства. Эти магические отношения чисел проявляются в природе повсюду. Пифагор считал, что даже планеты, двигаясь в космической пустоте, издают звуки, которые подчиняются тем же гармониям чисел. «В звучании струн заключена геометрия, — говорил Пифагор, — а в геометрии сфер — музыка».
Дни его были полны уныния. Талейрану казалось, что на его глазах тридцать восемь лет жизни бесследно тонут в воде Темзы, словно наживка. Но он по-прежнему высоко держал голову. Хотя он редко говорил об этом вслух, Талейран никогда не забывал своих предков начиная с Карла Лысого, внука Карла Великого, и Адальбера Перигора, который посадил на французский трон Гуго Капета. Тайфер Железоруб был героем в битве при Гастингсе, Элия де Талейран помог взойти на папский престол Папе Иоанну XXII. Морис Талейран происходил из славной династии «делателей королей», чей девиз был «Reque Dieu» — «Мы служим лишь Богу». Если жизнь становилась унылой, Талейраны-Перигоры бросали ей вызов, а не отбрасывали надежду.
Морис выбрал леску, срезал наживку и бросил ее в корзину Куртье. Слуга помог ему подняться на ноги.
— Куртье, — произнес вдруг Талейран, — ты знаешь, что через несколько месяцев мне исполнится тридцать девять лет?
— Разумеется, — ответил слуга. — Не желает ли монсеньор, чтобы я подготовил празднование?
Услышав такое, Морис от души расхохотался.
— К концу месяца мне придется освободить дом на Вудсток-стрит и переехать в Кенсингтон. К концу года, если не найду источника дохода, я вынужден буду продать библиотеку…
— Возможно, монсеньор чего-то не замечает, — осторожно Произнес Куртье, помогая Морису складывать вещи. — Чего-то, что предназначено самой судьбой разрешить трудную ситуацию, в которой оказался монсеньор. Я имею в виду одну из тех вещиц, что спрятаны за книгами в библиотеке на Вудсток-стрит.
— Не проходит и дня, Куртье, чтобы я сам не думал об этом, — признался Талейран. — Однако я не могу поверить, что их можно продать.
— Осмелюсь заметить, — сказал Куртье, подавая Морису одежду и туфли, — разве монсеньор получал известия от мадемуазель Мирей?
— Нет, — признался тот. — Но я еще не готов писать ей эпитафию. Она храбрая девочка и выбрала правильный путь. Я имею в виду, что сокровище, которое она оставила мне, ценнее того золота, из коего оно сделано. Иначе оно просто не смогло бы просуществовать так долго. Для Франции время иллюзий закончилось. Король потерял власть, и, разумеется, подданные тут же возжелали его крови. Суд над ним — простая формальность. Но анархия не сможет заменить даже слабого управления страной. В чем сейчас нуждается Франция, так это в вожде, лидере, а вовсе не в правителе. Когда этот лидер появится, я первым узнаю его.
— Монсеньор, вы имеете в виду человека, который будет служить воле Господа и восстановит долгожданный мир?
— Нет, Куртье, — вздохнул Талейран. — Если бы Господь хотел мира, мир бы уже давно воцарился на земле. Спаситель сказал однажды: «Не мир принес я вам, но меч!» Человек, который придет, поймет всю ценность шахмат Монглана, а она заключена в одном слове — «власть »! Именно это я предложу человеку, который однажды возглавит Францию.
Пока они шли вдоль берега Темзы, Куртье все сомневался, стоит ли задавать еще вопросы, хотя они так и вертелись у него на языке. Вопросы касались той самой газеты, лежавшей в корзине под таявшим льдом и рыбой.
— Каким образом, монсеньор, вы планируете узнать этого человека, если обвинение в измене мешает вам вернуться во Францию?
Талейран улыбнулся и хлопнул слугу по плечу, хотя подобная фамильярность была совершенно не в его духе.
— Мой дорогой Куртье! — сказал он. — Измена — это все-го лишь вопрос времени.
Париж, декабрь 1792 года
На календаре было 11 декабря, тот самый день, на который был назначен суд над королем Людовиком XVI по обвинению в государственной измене.
Клуб якобинцев уже закрылся, когда Жак Луи Давид вошел в парадную дверь. Другие, кто так же, как он, опоздал на слушание дела, пристроились позади него. Некоторые хлопали Давида по плечу. Он улавливал обрывки разговоров. Дамы в ложах пили ликеры, разносчики продавали в зале Конвента лед, любовницы герцога Орлеанского шептались и хихикали, прикрываясь кружевными веерами. Король притворялся, что впервые видит письма, которые извлекли из его «железного шкафа». Он отрицал, что подпись принадлежит ему, и ссылался на плохую память, когда ему предъявляли доказательства его вины в измене государству. Он заправский шут, признали якобинцы. Большинство из них знали, как будут голосовать, еще до того, как переступили порог дубовых дверей якобинского клуба.
Давид шел по выложенному плитками полу монастыря, в котором якобинцы проводили свои собрания. Внезапно кто-то тронул его за рукав. Он обернулся и встретился взглядом с Максимилианом Робеспьером. Зеленые глаза Робеспьера
горели холодным огнем. Волосы его были тщательно напудрены, на плечах ладно сидел всегдашний серебристо-серый сюртук с высоким воротником. Правда, лицо Робеспьера казалось бледнее, чем в прошлую их встречу с Давидом, и, пожалуй, суровей. Максимилиан кивнул художнику, затем вынул из кармана коробочку с пастилками, открыл ее, взял одну пастилку и протянул коробочку Давиду.
— Мой дорогой друг, последние месяцы вас не было видно, — сказал он. — Я слышал, вы работали над картиной «Клятва в зале для игры в мяч». Знаю, вы великолепный художник, но не следует исчезать так надолго. Революция нуждается в вас.
В такой манере Робеспьер обычно давал понять, что для революционера больше небезопасно уклоняться от активной деятельности. Это могло быть расценено как отсутствие интереса.
— Конечно, я слышал о судьбе вашей воспитанницы в тюрьме Аббатской обители, — добавил Максимилиан. — Разрешите выразить вам глубокие соболезнования, хотя они и запоздали. Вы, должно быть, знаете, что жирондисты обвинили Марата на глазах у всего Собрания. Когда они стали кричать, требуя наказать его, он поднялся на трибуну, достал пистолет и приставил дуло к виску. Отвратительное представление, но оно купило Марату жизнь. Может, и королю стоит последовать его примеру?
— Вы думаете, Конвент проголосует за смертную казнь для короля? — спросил Давид, стараясь увести разговор от болезненной для него темы — смерти Валентины, которую он безуспешно пытался забыть в течение долгих месяцев.
— Живой король — опасный король! — сказал Робеспьер. — Хотя я и не сторонник крайних мер, но ведь его корреспонденция совершенно однозначно подтверждает его вину в государственной измене. Если в случае с вашим другом Талейраном еще могли быть какие-то сомнения… Теперь-то вы видите, что мои предсказания относительно Талейрана сбылись.
— Дантон прислал мне записку, требуя, чтобы я присутствовал сегодня на собрании, — произнес Давид. — Похоже, есть сомнения относительно того, стоит ли решать судьбу короля всеобщим голосованием.
— Именно поэтому мы и встретились, — заметил Робеспьер. — Жирондисты скрепя сердце поддерживают идею о голосовании. Однако боюсь, если мы позволим всем этим провинциалам голосовать, то со временем снова скатимся к монархии. К слову о жирондистах: мне хотелось бы познакомить вас с молодым англичанином, приехавшим к нам, другом поэта Андре Шенье. Я пригласил его на этот вечер, так что его романтические иллюзии могут исчезнуть, когда он увидит левое крыло в действии!
Давид увидел приближающегося к ним долговязого молодого человека. У него была нездоровая желтоватая кожа, редкие прямые волосы, то и дело падавшие ему на лоб, и привычка при ходьбе наклоняться вперед, словно иноходец на выгоне. Молодой человек был одет в тесный коричневый жакет, который выглядел так, словно его откопали в мусорном ведре. Вместо фуляра на шее у него был повязан черный платок. Несмотря на непрезентабельный внешний вид, глаза юноши сияли и были ясными, слабый подбородок уравновешивался крупным выступающим носом, ладони были в мозолях, как у человека, который живет в деревне и все делает своими руками.
— Это молодой Уильям Вордсворт, он поэт, — сказал Робеспьер, когда юноша подошел к ним и пожал протянутую Давидом руку. — Уильям в Париже уже больше месяца, но это его первый визит в клуб якобинцев. Представляю вам гражданина Жака Луи Давида, бывшего председателя Национального собрания.
— Мсье Давид! — воскликнул Вордсворт, тепло пожимая руку Давида. — Я имел честь видеть вашу картину «Смерть Сократа» в Лондоне, когда приезжал туда на каникулы из Кембриджа. Ваше искусство вдохновляет таких, как я, чье самое сильное желание — запечатлеть ход истории.
— Вы писатель? — спросил его Давид. — Тогда я согласен с Робеспьером, что вы прибыли во Францию как раз вовремя. Вы станете свидетелем очень важного события — падения французской монархии.
— Наш британский поэт, мистик Уильям Блейк, в прошлом году опубликовал поэму «Французская революция», в которой, как в Библии, было пророчество о падении королей. Возможно, вы читали ее?
— Боюсь, я предпочитаю Геродота, Плутарха и Ливия, — с улыбкой произнес Давид. — Они не мистики и не поэты, но у них я нахожу подходящие сюжеты для своих картин.
— Странно, — заметил Вордсворт. — Мы в Англии думали, что за французской революцией стояли масоны, которые определенно являются мистиками.
— Это правда, — перебил его Робеспьер. — Большинство из нас принадлежит к этому обществу. В действительности изначально якобинский клуб был основан Талейраном как масонская ложа. Однако во Франции масоны едва ли относятся к Мистикам…
— Некоторые — да, — вмешался Давид. — Например, Марат.
— Марат? — спросил Робеспьер, приподняв одну бровь. — Вы, конечно, ошибаетесь. С чего вы так решили?
— На самом деле сегодня я пришел сюда не из-за приглашения Дантона, — неохотно признался Давид.—Я пришел, чтобы встретиться с вами, подумал, вы сможете помочь мне. Вы тут вспоминали о несчастье, которое произошло с моей воспитанницей в Аббатской обители. Вы знаете, что ее смерть не была случайностью. Марат целенаправленно подверг ее пыткам, а затем, когда она ничего не сказала, казнил… Вы слышали когда-нибудь о шахматах Монглана?
При этих словах художника Робеспьер побледнел. Молодой поэт в полной растерянности переводил взгляд с одного собеседника на другого.
— Вы понимаете, о чем говорите? — спросил Робеспьер. Он оттащил Давида в сторону, но Вордсворт заинтересованно последовал за ними.
— Что могла знать ваша воспитанница о подобных вещах?
— Обе мои воспитанницы — бывшие послушницы аббатства Монглан…— начал Давид.
Робеспьер перебил его:
— Почему вы не упоминали об этом раньше? — Его голос задрожал. — Конечно, теперь понятно, почему епископ Отенский постоянно крутился вокруг них! Если бы вы сказали мне об этом раньше, до того, как он сбежал!
— Я никогда не верил в эту историю, Максимилиан, — произнес Давид. — По-моему, это всего лишь легенда, суеверие. А вот Марат верит. И Мирей тоже. Она не задумываясь бросилась спасать жизнь кузины и сказала Марату, что сказочное сокровище в действительности существует! Мирей призналась, что у них с кузиной есть часть его, что она зарыта в саду. Когда Марат появился на следующее утро, чтобы выкопать…
— Да?
В голосе Робеспьера послышалась ярость, его пальцы почти расплющили руку художника. Вордсворт жадно ловил каждое слово.
— Мирей исчезла, — прошептал художник. — Тайник оказался неподалеку от фонтана, было видно, что землю там недавно разрыли.
— Где теперь эта ваша воспитанница?! — Робеспьер почти кричал. — Ее надо допросить немедленно!
— Как раз об этом я и хотел просить вас, — сказал Давид. — Я уже потерял надежду, что она вернется. Только вы с вашими связями и смогли бы разыскать ее.
— Мы найдем ее, даже если нам придется перевернуть всю Францию, — заверил художника Робеспьер. — Вы должны дать нам ее описание со всеми возможными деталями.
— Я могу сделать лучше, — ответил Давид. — У меня есть ее портрет.
Корсика, январь 1793 года
Но судьба распорядилась так, что та, которая послужила моделью для портрета, не могла дольше оставаться на французской земле.
Как-то в конце января, уже за полночь, Летиция Буонапарте разбудила Мирей, которая делила с Элизой небольшую комнатку в доме. Мирей уже многое узнала от Летиции из того, что ей следовало знать.
— Немедленно одевайтесь, —тихим голосом произнесла мадам Буонапарте.
Девушки терли спросонья глаза. Кроме них в комнате было еще двое детей: Мария Каролина и Гийом. Дети, так же как и мать, были одеты для путешествия.
— Что произошло? — спросила Элиза.
— Мы должны бежать, — спокойным голосом произнесла Летиция. — Здесь были солдаты Паоли, король Франции казнен.
— Нет! — воскликнула Мирей, резко садясь на постели.
— Десять дней назад он был казнен в Париже, — повторила мать Элизы, доставая из комода одежду. — Паоли поднял войска Корсики, чтобы вместе с армиями Испании и Сардинии скинуть правление французов.
— Но, матушка, — закапризничала Элиза, не желавшая покидать теплую постель, — каким образом это может коснуться нас?
— Твои братья Наполеоне и Лучано сегодня в Корсиканской ассамблее выступили против Паоли, — сказала Летиция с кривой усмешкой, — Паоли объявил им вендетту.
— Что это такое? — спросила Мирей, выбравшись из кровати и принимаясь надевать на себя одежду, которую ей подавала Летиция.
— Месть, кровная месть, — прошептала Элиза. — Это в обычае на Корсике: если кто-нибудь наносит вред тебе, то мстят всей семье. Где теперь мои братья?
— Лучано прячется вместе с моим братом, кардиналом Фешем, — ответила Летиция, подавая теперь одежду Элизе. — Наполеоне бежал с острова. Надо идти, у нас мало лошадей, чтобы добраться сегодня до Боконьяно, даже если мы посадим детей по двое. Нам придется украсть еще коней, чтобы добраться до места затемно.
Летиция вышла из комнаты, подталкивая перед собой младших детишек. Они всхлипывали, пугаясь темноты. Мирей услышала, как их мать произнесла суровым голосом:
— Я ведь не плачу, почему же вы плачете?
— Что такого в Боконьяно? — шепотом спросила Мирей.
— Там живет моя бабушка, Анджела Мария ди Пьетра-Сантос, — ответила Элиза. — Все говорит за то, что наши дела плохи!
Мирей пришла в смятение от слов подруги. Наконец-то! Она встретится с женщиной, о которой так много слышала, доверенной подругой аббатисы Монглана!
Элиза схватила девушку за руку, и они поспешили в ночную мглу.
— Анджела Мария живет на Корсике всю жизнь. Из братьев, кузенов и внучатых племянников она может собрать целую армию, которая составит половину мужского населения острова. Именно поэтому матушка к ней и обращается. Это значит, что и ей объявлена кровная месть!
Деревня Боконьяно была похожа на крепость: окруженная стеной, она пряталась в горах, на высоте почти в две с половиной тысячи метров над уровнем моря.
Уже светало, когда они верхом на лошадях пересекли последний мост, под которым клубился туман. Стоя на холме, Мирей разглядывала многочисленные острова, словно жемчужины разбросанные в водах Средиземного моря к востоку
от Корсики. Пьяноса, Формика, Эльба и Монтекристо, казалось, плывут в небесах, и совсем рядом из тумана выступило побережье Тосканы.
Анджела Мария ди Пьетра-Сантос вовсе не обрадовалась, увидев незваных гостей.
— Итак! — произнесла похожая на карлицу женщина, когда вышла на порог своего маленького домика и встала, подбоченившись. — Опять у сыновей Карла Буонапарте неприятности! Я должна была предвидеть, что когда-нибудь они доведут нас до беды.
Если Летиция и была удивлена тем, что мать знает о причине их приезда, то не показала виду. Ее лицо оставалось спокойным, а улыбка безмятежной. Женщина соскочила с лошади и подошла обнять свою сердитую матушку.
— Так, так…— бормотала старуха. — Достаточно. Снимайте детей с лошадей, они чуть живые от усталости! Ты что, совсем не кормишь их? Они все выглядят словно заморенные цыплята.
С этими словами старуха ринулась снимать детишек с лошади. Когда она поравнялась с Мирей, то внезапно остановилась и вперила в девушку изумленный взгляд. Недолго думая она шагнула к Мирей, взяла ее за подбородок и повернула к себе лицом, чтобы получше разглядеть,
— Так это и есть та самая девушка, о которой ты столько рассказывала? — бросила она через плечо Летиции. — Та, что ждет ребенка? Из Монглана?
Мирей была уже на пятом месяце беременности. Ее здоровье восстановилось, как и предсказывала Летиция.
— Нам надо уехать с острова, матушка! — сказала Летиция. — Мы больше не можем защищать ее, хотя я знаю, что аббатиса хотела бы этого.
— Как много она узнала? — спросила старая женщина.
— Столько, сколько я смогла рассказать ей за такое короткое время, — ответила Летиция, ненадолго задержав свои светло-голубые глаза на девушке. — Однако этого недостаточно.
— Так, давайте не будем обсуждать наши дела на улице! Не хватало еще, чтобы все узнали! — воскликнула старая женщина.
Она повернулась к Мирей и заключила ее в объятия.
— Ты пойдешь со мной, девочка. Возможно, Элен де Рок и просветит меня, что делать дальше, но для этого ей надо регулярно отвечать на наши письма. Я не получила от нее ни строчки за все то время, что ты была на Корсике. Сегодня, — продолжила она с таинственной улыбкой, — я пойду договорюсь о корабле, который отвезет тебя к моему другу. Там ты будешь в безопасности, пока все не закончится.
— Но, мадам, ваша дочь не завершила мое обучение, — возразила Мирей. — Если я должна все время убегать и прятаться до конца битвы, это повредит моей миссии. У меня нет возможности ждать дольше…
— Кто просит тебя ждать? — Старуха слегка ткнула Мирей в живот и улыбнулась. — Кроме того, мне надо, чтобы ты отправилась туда, куда я тебя посылаю. Не думаю, что ты станешь возражать. Этот человек будет охранять тебя, он уже ждет твоего приезда. Его зовут Шахин. Это лихое имя, по-арабски оно означает «сокол-сапсан». Он и продолжит твое обучение в Алжире.
Позиционный анализ
Шахматы — это искусство анализа.
Михаил Ботвинник, советский гроссмейстер, чемпион мира по шахматам
Шахматы — это игра воображения.
Давид Бронштейн, советский гроссмейстер
Wenn ihr’s nicht fuhlt, ihr werdet’s nicht erjagen. (Когда в вас чувства нет, то это труд бесцельный).
Иоганн Вольфганг Гёте. Фауст
Дорога петляла по берегу моря, на каждом повороте открывался захватывающий вид. Подножия скал тонули в тучах брызг, а выше, там, куда не доставали морские волны, камни густо заросли лишайником и мелкими цветущими растениями. Золотистые бутоны ледяника покачивались среди кружевной вязи заостренных листьев, выстилающей скалы поверх соляной корки. Море отливало глубоким зеленым цветом. Цветом глаз Соларина.
Да, пейзаж был прекрасен, но я не могла оценить его красоту по достоинству. Прошлая ночь принесла слишком много загадок, предположения и версии толкались у меня в голове, норовя оттеснить друг дружку. И пока такси несло меня по открытой эстакаде в Алжир, я решила воспользоваться этими минутами, чтобы привести мысли в порядок.
Каждый раз, когда я пыталась сложить два и два, у меня получалось восемь. Восьмерки были повсюду, куда ни посмотри. Сначала на них указала предсказательница, когда намекнула на мой день рождения. Потом Мордехай, Шариф и Соларин дружно принялись твердить, что это, дескать, магический знак. Русский вообще заявил, что на моей ладони не только линии образуют восьмерку, но и присутствует некая загадочная «формула восьми». И с этими словами он растворился в ночи, забыв вернуть ключ от номера и предоставив мне Шарифа в качестве провожатого до отеля.
Шариф, разумеется, очень хотел узнать, кто был этот красавец, который привел меня в кабаре, и почему он так неожиданно исчез. Я расписала ему, как лестно для простой девушки вроде меня, когда ей назначают не одно, а целых два свидания в первый же вечер после прибытия на чужой континент. Больше ничего я объяснять не стала, предоставив Шарифу делать выводы самостоятельно. Он и его головорезы подвезли меня до отеля в военном джипе.
Когда мы добрались до гостиницы, выяснилось, что ключ от комнаты оставлен у портье, а велосипед Соларина исчез из-под моего окна. Поскольку с мыслью хорошенько выспаться все равно можно было попрощаться, я решила посвятить остаток ночи небольшому научному исследованию.
Итак, теперь я знала о существовании некой формулы, и проход коня был тут совершенно ни при чем. Как и предположила Лили, это была формула другого рода, ее не сумел расшифровать даже Соларин. И она была каким-то образом связана с шахматами Монглана.
Ним пытался предупредить меня об этом, не так ли? Он прислал мне книги о математических формулах и играх. Я решила начать с той, которая вызвала жгучий интерес Шарифа, с книги самого Нима — брошюры о числах Фибоначчи. И я принялась штудировать этот занудный труд, К рассвету у меня появилось ощущение, что мое решение себя оправдало, хотя я пока и не могла точно сказать, как именно. Числа Фибоначчи, оказывается, могут использоваться не только в анализе графиков торгов. Вот каким образом они работают.
Фибоначчи предложил последовательность целых чисел, где каждое последующее число начиная с третьего равно сумме двух предыдущих. Начинается этот ряд с двух единиц. Итак, 1 + 1-2; 2 + 1-3; 3 + 2 = 5; 5 + 3 = 8 и так далее. Леонардо Фибоначчи был своего рода мистиком, азы науки он познавал у арабов, которые верили, что числа обладают магическими свойствами. Он обнаружил, что формула, описывающая отношение соседних членов его последовательности чисел:
1/2(√5-1)
также описывает все существующие в природе спирали.
Если верить книге Нима, ботаники установили, что каждое растение, лепестки или стебли которого образуют спираль, соотносится с числами Фибоначчи. Биологи подтвердили, что раковина наутилуса и вообще все спирали, встречающиеся в морских формах жизни, соответствуют этой последовательности. Астрономы заявили, что соотношения между планетами Солнечной системы и даже форма Млечного Пути могут быть описаны с помощью чисел Фибоначчи.
Но я заметила и еще кое-что, о чем в книге говорилось гораздо позже. Хотя математика не мой конек, но в колледже я специализировалась на музыке. Видите ли, эта маленькая формула не была изобретением Фибоначчи: за две тысячи лет до него ее открыл другой парень по имени Пифагор. Греки называли ее aurio sectio— «золотое сечение».
Проще говоря, золотое сечение — это деление отрезка на две части таким образом, что меньшая часть относится к большей так же, как большая часть относится к длине всего отрезка. Это соотношение использовалось всеми древними цивилизациями в архитектуре, изобразительном искусстве, музыке. Платон и Аристотель считали его мерилом красоты: если в произведении соблюдалось правило золотого сечения, они называли это произведение эстетически совершенным.
Что касается Пифагора, то по части приверженности к мистике Фибоначчи ему в подметки не годился. Греки называли его Пифагором Самосским, потому что в Кротон он приехал с острова Самос, спасаясь от политических распрей. По словам современников, он родился в Тире, городе, основанном древними финикийцами (теперь это территория Ливана). Пифагор за свою жизнь много путешествовал: двадцать один год он прожил в Египте, двенадцать лет — в Месопотамии и наконец в возрасте пятидесяти лет приехал в Кротон. Там Пифагор основал общество мистиков, которое с натяжкой можно назвать философской школой. Его ученики изучали тайны, которые он познал в своих путешествиях. Они касались двух вещей — математики и музыки.
Именно Пифагор обнаружил, что основой европейской музыкальной шкалы является октава, поскольку при колебании струны каждая ее половина издает тот же тон, что и целая струна, но на октаву выше. Частота вибрации струны обратно пропорциональна ее длине. Один из секретов пифагорейцев состоял в том, что квинта (интервал в пять нот диатонической гаммы, золотое сечение октавы), повторенная двенадцать раз в восходящей последовательности, должна была бы дать первоначальный тон, только семью октавами выше, однако вместо этого дает звук на одну восьмую тона выше первоначального. Таким образом, восходящая последовательность тоже образует спираль.
Однако величайшей тайной пифагорейцев была теория, что вся Вселенная состоит из чисел, каждое из которых имеет божественные свойства. Эти магические отношения чисел проявляются в природе повсюду. Пифагор считал, что даже планеты, двигаясь в космической пустоте, издают звуки, которые подчиняются тем же гармониям чисел. «В звучании струн заключена геометрия, — говорил Пифагор, — а в геометрии сфер — музыка».