Страница:
Если бы человек мог говорить и делать, что думает,
он бы увидел, как может измениться.
В центре стены был вмурован простой белый камень, к которому дож и его свита отнеслись так, словно в нем было заключено некое чудо. И тут меня пробила дрожь. С моих глаз слетела пелена. Я смог увидеть все. Это был не просто ритуал, это был процесс, который разворачивался перед нами, каждая остановка в ходе движения символизировала ступень на пути перехода из одного состояния в другое. Это было похоже на формулу. Формулу чего? И наконец я понял…
Тут Руссо прервал рассказ и, отложив рукоделие, снова залез в свою кожаную сумку и достал оттуда потертый от старости рисунок. Осторожно развернув бумагу, он отдал ее мне.
— Это моя схема «Долгого хода», здесь я указал путь процессии с шестнадцатью остановками, по числу фигур на шахматной доске. Как видите, сам путь представляет собой восьмерку, подобно двум змеям на жезле Гермеса, подобно восьмеричному пути, предписанному Буддой для вхождения в нирвану, подобно восьми ярусам Вавилонской башни, одолев которую человек мог бы достичь богов. Похожую формулу восемь мавров некогда преподнесли Карлу Великому. Она была спрятана в шахматах Монглана…
— Формула? — спросил я в изумлении.
— Формула абсолютной власти, — ответил Руссо. — Формула, чье значение забыто, но чей магнетизм столь велик, что люди продолжают изображать ее, не понимая, что делают, как мы с Казановой в тот день тридцать пять лет назад, в Венеции.
— Этот ритуал выглядит очень красивым и таинственным, — согласился я. — Но почему вы полагаете, будто он имеет нечто общее с шахматами Монглана — сокровищем, которое все считают не более чем легендой?
— Как вы не понимаете! — вспылил Руссо. — Жители островов Италии и Греции унаследовали свои традиции, лабиринты и культы поклонения камням из одного источника — источника, из которого произошли сами.
— Вы имеете в виду Финикию?
— Я имею в виду Темный остров, — с видом заговорщика сказал Руссо. — Остров, который арабы сначала называли Аль-Джезаир. Остров между двумя реками, которые извиваются подобно змеям на жезле Гермеса, образуя цифру восемь, реками, которые омывали колыбель человечества. Тигр и Евфрат…
— Вы считаете, что этот ритуал, эта формула пришла к нам из Месопотамии? — воскликнул я.
— Я целую жизнь посвятил тому, чтобы заполучить ее! — произнес Руссо, поднимаясь со своего места и хватая меня за руку. — Я посылал Казанову, Босуэлла и Дидро, чтобы они узнали эту тайну. Теперь я посылаю вас, чтобы вы нашли следы этой формулы, потому что я провел тридцать пять лет, пытаясь понять ее значение. Теперь слишком поздно…
— Но, мсье! — растерялся я. — Даже если вы узнаете, что это за секретная формула, что вы будете с ней делать? Вы ведь писали о прелестях деревенской жизни на природе, о равноправии людей, данном им от рождения. Какую пользу может принести вам эта вещь?
— Я враг королей! — воскликнул Руссо в отчаянии. — Формула, которая содержится в шахматах Монглана, принесет смерть всем королям и царям на все времена! Ах, если бы я мог прожить достаточно долго, чтобы заполучить ее!
У меня было много вопросов к Руссо, однако он побледнел от усталости, лоб его покрылся бисеринками пота. Философ убрал обратно свое кружево, показывая, что разговор окончен. Но прежде чем снова погрузиться в свои размышления, куда мне дороги не было, он посмотрел на меня в последний раз.
— Был однажды великий царь,—мягко сказал Руссо. — Самый могущественный царь на земле! Говорили, что он никогда не умрет, что он бессмертен. Его называли аль-Искандер, двурогий бог, и на золотых монетах он изображен с витыми козлиными рогами, знаком божества, на царственном лбу. В истории он остался как Александр Великий, завоеватель мира. Он умер в возрасте тридцати трех лет в Вавилоне, в Месопотамии, разыскивая формулу. Если бы только секрет оказался в наших руках…
— Я готов исполнять ваши приказы, — сказал я, помогая Руссо, тяжело опиравшемуся на мое плечо, перейти через мост. — Вдвоем мы отыщем шахматы Монглана, если они еще существуют, и узнаем значение этой формулы.
— Мне уже поздно пускаться на поиски, — сказал Руссо, печально качая головой. — Возьмите эту схему, поскольку это единственный ключ, который у нас есть. Легенда гласит, что шахматы Монглана спрятаны во дворце Карла Великого в Экс-ла-Шапель25 или в аббатстве Монглан. Ваша задача — найти их.
Робеспьер внезапно замолчал и оглянулся. Перед ним на столе в свете лампы лежала сделанная им по памяти схема венецианского ритуала. Давид, который внимательно изучал набросок, поднял глаза на своего собеседника.
— Вы ничего не слышали? — спросил Робеспьер, в его зеленых глазах отразился отблеск фейерверка.
— Это лишь игра вашего воображения, — резко ответил Давид. — После вашей истории я уже не удивляюсь, что вы так пугливы. Интересно, как много из того, что вы рассказали было следствием старческого слабоумия?
— Вы же слышали, что рассказал вам Филидор, а мне Руссо,—раздраженно ответил Робеспьер. — Ваша воспитанница Мирей владеет несколькими фигурами — она призналась в этом в Аббатской обители. Вы должны отправиться со мной в Бастилию, надо заставить ее все рассказать. Только тогда я смогу помочь вам.
Художник прекрасно понял угрозу, крывшуюся в его словах: без помощи Робеспьера смерть Мирей была неминуема, и смерть самого Давида тоже. Робеспьер имел огромное влияние и мог обратить его против них, а художник уже по уши увяз в этой истории. Только теперь он ясно понял, что Мирей была права, предупреждая его относительно этого «друга».
— Так вы и вправду работали на Марата! — закричал он. — Этого-то Мирей и опасалась! Эти монахини, письма которых я отдал вам… что с ними сталось?
— Вы до сих пор не поняли, — нетерпеливо сказал Робеспьер. — Эта Игра столь велика, что вы, или я, или ваша воспитанница и эти глупые монахини — ничто по сравнению с ней. Женщину, которой я служу, лучше видеть своим союзником, чем противником. Помните об этом, если хотите сохранить голову на плечах. Я не могу вам ответить, что произошло с монахинями. Я только знаю, что она, как и Руссо, пытается собрать шахматы Монглана ради блага человечества…
— Она? — спросил Давид.
Но Робеспьер уже поднялся, собираясь уходить.
— Белая королева, — ответил он насмешливо. — Подобно богине, она берет, что желает, и дарует, что хочет. Попомните мои слова: если вы сделаете, как я говорю, вы будете хорошо вознаграждены. Она проследит за этим.
— Мне не нужны ни союзники, ни награды, — сухо заметил Давид, тоже поднимаясь.
Каким же Иудой он стал! У него не было другого выхода, как согласиться, но только страх заставил его пойти на это.
Художник взял со стола масляную лампу и проводил Робеспьера к дверям, затем предложил проводить и до ворот, потому что слуг в доме не было.
— Не имеет значения, чего вы хотите, покуда вы делаете То, что от вас требуется, — сухо сказал Робеспьер. — Когда она вернется из Лондона, я представлю вас. Не могу сейчас сказать вам ее имя, но ее называют женщиной из Индии…
Их голоса раздавались теперь в холле. Когда в комнате стало совсем темно, дверь в студию со скрипом отворилась. Освещенная только случайными всполохами от фейерверка, темная фигура проскользнула в комнату и подошла к столу, за которым недавно сидели двое мужчин. Когда очередной залп фейерверка залил комнату, он осветил лицо Шарлотты Корде. Женщина склонилась над столом. В руках у Шарлотты был ящик с красками и покрывало, которое она стащила в студии.
Она изучила лежащую на столе карту, затем осторожно взяла ее со стола, сложила и спрятала за корсажем. После этого женщина скользнула в коридор и растворилась во мраке ночи.
17 июля 1793 года
В тюремной камере было темно. Маленькое зарешеченное окошко было слишком высоко, чтобы до него добраться, оно пропускало лишь тонкий луч света, который делал камеру еще темней. Вода, капавшая с замшелых стен, смешивалась на полу с лужами нечистот и мочи. Тюрьма называлась Бастилией, это с ее штурма четыре года назад началась революция. Мирей попала сюда в ночь на 14 июля, день взятия Бастилии. В ночь, когда она убила Марата.
Она провела в камере уже три дня, и только сегодня ее впервые повели на допрос. Судьям не понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт: смерть. Через два часа она покинет эту камеру, чтобы больше в нее не возвращаться.
Мирей сидела на жестких нарах, не прикасаясь к корке хлеба и воде в жестяной кружке, которые ей принесли в качестве последней трапезы. Молодая мать думала о своем ребенке, Шарло, оставленном в пустыне. Ей больше никогда не увидеть его. Она гадала, каково это — быть гильотинированной, что она почувствует, когда раздастся барабанная дробь и палач возьмется за рычаг. Через два часа она это узнает. Мирей думала о Валентине.
Голова ее до сих пор раскалывалась после удара, который она получила, когда ее схватили. Хотя рана уже закрылась, в затылке все еще ощущалась тупая боль. Но допрос был гораздо хуже, чем арест. Прямо перед судьями обвинитель разорвал ей на груди платье, чтобы достать бумаги Шарлотты, которые были засунуты за корсаж. Теперь все поверили, что она — Шарлотта Корде, и если бы Мирей развеяла их заблуждение, жизнь всех монахинь из Монглана оказалась бы в опасности. Если бы только она могла передать на волю то, что узнала! То, что перед смертью рассказал Марат о белой королеве.
За дверью ее камеры послышался какой-то шум, затем звук открывающегося засова. Дверь распахнулась, и Мирей увидела в тусклом свете две фигуры. Один был ее тюремщик, другой, одетый в бриджи, шелковые чулки и свободный костюм с фуляром, был ей незнаком. Шляпа с опущенными полями частично скрывала его лицо. Тюремщик шагнул в камеру, и Мирей поднялась на ноги.
— Мадемуазель, — сказал тюремщик. — Судьи прислали рисовальщика, чтобы зарисовать вас для архива. Он сказал, что вы дали свое согласие…
— Да, да! — быстро сказала Мирей. — Впустите его! «Это мой шанс», — подумала она в возбуждении. Если бы только она могла довериться этому человеку, заставить его рискнуть жизнью и вынести из тюрьмы записку! Она подождала, пока охранник уйдет, затем подошла к художнику. Тот сидел на ящике с красками и держал масляную лампу, которая сильно коптила.
— Мсье! — воскликнула Мирей. — Дайте мне клочок бумаги и что-нибудь, чем написать письмо. Меня скоро казнят, и мне необходимо послать весточку на волю, той, кому я доверяю. Ее имя, как и мое, Корде…
— Ты не узнала меня, Мирей? — спросил художник мягким голосом.
Мирей вытаращила глаза, глядя на то, как он снимает жакет, затем шляпу. Рыжие кудри упали на грудь Шарлотты Корде!
— Подойди, нельзя терять времени, — сказала женщина. — Очень многое надо сделать и рассказать. Мы должны немедленно поменяться одеждой.
— Я не понимаю… Что вы делаете? — громким шепотом спросила Мирей.
— Я была у Давида, — сказала Шарлотта, хватая Мирей за руку. — Он сговорился с этим дьяволом Робеспьером. Я подслушала их. Они уже были здесь?
— Здесь? — воскликнула Мирей, совершенно сбитая с толку.
— Они знают, что это ты убила Марата, и более того, за всем этим стоит женщина, они называют ее женщиной из Индии. Это белая королева, и она отправилась в Лондон…
— В Лондон? — переспросила Мирей.
Это было как раз то, о чем говорил Марат, имея в виду, что она опоздала. Это вовсе не Екатерина Великая, однако она теперь в Лондоне, там, куда Мирей отправила фигуры! Женщина из Индии…
— Поторопись, — говорила Шарлотта. — Ты должна снять платье и надеть эти вещи, я украла их у Давида.
— Вы сошли с ума? — ахнула Мирей. — Эти новости и все, что удалось узнать мне, надо передать аббатисе. Теперь не время для шуток — они нам больше не помогут. А мне надо многое рассказать вам…
— Пожалуйста, поторопись, — спокойно ответила Шарлотта. — Мне тоже надо многое рассказать тебе, а у нас очень мало времени. Смотри, вот этот рисунок ничего не напоминает тебе?
Она вручила Мирей рисунок, сделанный Робеспьером, села на нары и принялась снимать туфли и чулки. Мирей внимательно изучила рисунок.
— Это похоже на карту, — сказала она, и что-то всплыло у Нее в памяти. — Теперь я припоминаю… Это же покров, который мы извлекли вместе с фигурами. Покров темно-синего Цвета, в него были завернуты шахматы Монглана! Рисунок на нем дохож на эту карту!
— Точно! — сказала Шарлотта. — Есть история, которая с этим связана. Делай, что я сказала, и быстро.
— Вы не можете поменяться со мной местами, — сказала Мирей. — Через два часа меня поведут на казнь. Вам не удастся сбежать, они обнаружат подмену.
— Слушай внимательно, — сурово произнесла Шарлотта с усилием развязывая тугой узел фуляра. — Аббатиса послала менй сюда, чтобы защитить тебя любой ценой. Мы знали, кто ты, задолго до того, как я пришла в Монглан. Если бы не ты, аббатиса никогда бы не достала шахматы из тайника и не вывезла из аббатства. Когда она послала вас обеих в Париж, ее избранницей была вовсе не Валентина. Аббатиса знала, что без Валентины ты никуда не поедешь, но это ты ей нужна, только ты можешь добиться успеха…
Шарлотта продолжала раздеваться. Внезапно Мирей схватила ее за руку.
— Что значит «она выбрала меня»? — прошептала она. — Почему вы говорите, что аббатиса вытащила шахматы на свет из-за меня?
— Не будь такой слепой, — в ярости прошипела Шарлотта. Она схватила Мирей за руку и поднесла ее к тусклому свету от лампы. — Это знак на твоей руке! Твой день рождения — четвертое апреля! Ты — та самая, появление которой было предсказано, та, кто соберет шахматы Монглана!
— Боже мой! — воскликнула Мирей, отдергивая свою руку. — Вы понимаете, что говорите? Валентина умерла из-за этого! Из-за дурацкого пророчества вы рискуете своей жизнью…
— Нет, моя дорогая, — спокойно заметила Шарлотта. — Я отдаю мою жизнь.
Мирей в ужасе уставилась на нее. Как она может принять такую жертву? Она снова подумала о своем ребенке, которого оставила в пустыне…
— Нет! — закричала она. — Хватит жертв из-за этих проклятых фигур. Достаточно смертей они уже вызвали!
— Ты хочешь, чтобы мы погибли вместе? — заметила Шарлотта, продолжая надевать на себя одежду Мирей и сдерживая слезы, готовые брызнуть из глаз.
Мирей взяла ее за подбородок и повернула голову к свету, обе они долго смотрели в глаза друг другу. Потом Шарлотта произнесла дрожащим голосом:
— Мы должны уничтожить тех, кто противостоит нам, — сказала она. — Ты — единственная, кто может сделать это. разве ты не видишь? Мирей, ты — черная королева!
Через два часа Шарлотта услышала грохот засовов и поняла, что стражники пришли отвести ее на казнь. В темноте она опустилась на колени рядом с нарами и помолилась.
Мирей забрала масляную лампу и несколько набросков, которые она сделала с Шарлотты, чтобы было что предъявить при выходе из тюрьмы. После их тяжелого прощания Шарлотта погрузилась в собственные мысли и воспоминания. Она чувствовала приближение конца. В глубине души она сберегла озерцо безмятежного спокойствия, которое не сможет разрушить даже лезвие гильотины. Она готова была предстать перед Господом.
Дверь за ее спиной открылась и закрылась снова. Было темно, однако она услышала чье-то дыхание в камере. Кто это? Почему ее не выводят? Она молча ждала.
Раздался звук удара о кресало, и в камере вспыхнул свет.
— Разрешите представиться, — произнес мягкий голос. По спине Шарлотты пробежал холодок. Затем она вспомнила — и заставила себя не оборачиваться.
— Я — Максимилиан Робеспьер.
Шарлотта задрожала снова и попыталась спрятать лицо. Она заметила, как свет лампы приближается к ней, услышала, как рядом с ней, коленопреклоненной, поставили стул. Раздался еще один звук, которого она не могла понять. Неужели в комнате находится кто-то еще? Она боялась повернуться и посмотреть.
— Вам нет нужды представляться, — спокойно сказал Робеспьер. — Я был на заседании суда сегодня и раньше на допросе. Эти бумаги, которые обвинитель вытащил у вас из-за Форсажа, — ведь они не ваши.
Затем она услышала звук крадущихся шагов, кто-то направлялся к ним. Они были не одни в камере. Она вскочила, громко застонав, когда почувствовала на своем плече чью-то руку.
— Мирей, пожалуйста, прости меня за то, что я сделал! — выкрикивал голос, который принадлежал художнику Давиду. — Мне пришлось привести его сюда — у меня не было выбора. Мое дорогое дитя…
Давид кинулся к ней и спрятал лицо у нее на шее. Через его плечо она увидела, как вытянулось лицо человека в напудренном парике, загорелись огнем зеленые глаза Максимилиана Робеспьера. Его улыбка быстро сменилась выражением изумления, затем ярости, когда он поднял фонарь повыше, чтобы было лучше видно.
— Вы глупец! — взвизгнул он срывающимся голосом, поднял ошалевшего Давида с колен и показал на Шарлотту. — Говорил я вам, что будет поздно! Но нет, вам хотелось дождаться решения суда. Можно подумать, ее помиловали бы! Теперь она сбежала, и все из-за вас!
Он поставил фонарь обратно на стол, разлив немного масла, затем подошел к Шарлотте и поднял ее на ноги. Держа одной рукой Давида, другой он ударил ее по лицу.
— Где она? — вопил он. — Что ты с ней сделала? Ты умрешь вместо нее, не имеет значения, что она наговорила тебе, клянусь, если ты не признаешься! Умрешь!
Шарлотта вытерла кровь с разбитых губ, гордо выпрямилась и взглянула на Робеспьера, Затем она улыбнулась.
— Именно это я и собираюсь сделать, — спокойно сказала она.
Лондон, 30 июля 1793 года
Было уже около полуночи, когда Талейран вернулся домой из театра. Бросив свой плащ на стул при входе, он направился в маленький кабинет, чтобы налить себе хереса. В холл быстро вошел Куртье.
— Монсеньор, к вам гостья, — произнес он громким шепотом. — Я разрешил ей побыть до вашего прихода в кабинете. Похоже, у нее есть что-то важное. Она сказала, что у нее известия о мадемуазель Мирей.
— Слава богу, наконец-то! — произнес Талейран, ринувшись в кабинет.
Там перед камином стояла стройная женщина, закутанная в черный бархатный плащ. Она грела над огнем руки. Когда Талейран вошел, она откинула капюшон и позволила плащу соскользнуть с ее обнаженных плеч. Белокурые волосы рассыпались по ее груди. При свете огня Морис видел трепещущую плоть в глубоком вырезе платья, профиль, освещенный золотым сиянием, прямой нос и подбородок с ямочкой. Декольте великолепно подчеркивало ее формы. Морис не мог вздохнуть, боль скрутила его сердце, и он застыл в дверном проеме.
— Валентина! — прошептал он.
Великий Боже, как это могло произойти? Как могла она вернуться из могилы?
Она обернулась к нему и улыбнулась, ее голубые глаза сияли, искорки света блестели в волосах. Плавной, текучей походкой она двинулась к нему, замершему на пороге, и преклонила перед ним колени, прижалась лицом к его руке. Другой рукой он коснулся ее волос и погладил их. Его сердце разбивалось вновь. Как это могло произойти?
— Монсеньор, я в большой опасности, — прошептала гостья низким голосом.
Это не был голос Валентины. Морис открыл глаза, чтобы посмотреть на обращенное к нему лицо — такое красивое, так похожее на лицо Валентины… Но это была не она.
Его взгляд пробежал по золотистым волосам гостьи, ее мягкой коже, тени между грудями… И тут, в отблесках пламени в камине, Морис увидел, что она держит в руках и протягивает ему. Это была золотая пешка, сверкающая драгоценностями, пешка из шахмат Монглана!
— Вверяю себя вашему милосердию, сэр, — прошептала женщина. — Я нуждаюсь в вашей помощи. Мое имя Кэтрин Гранд, и я приехала из Индии…
Черная королева
Алжир, июнь 1973 года
Итак, Минни Ренселаас оказалась предсказательницей.
Мы сидели в ее комнате с огромными, от пола до потолка, окнами, увитыми снаружи диким виноградом. На бронзовом столике стояли закуски — их принесли с кухни несколько женщин в чадрах и исчезли так же бесшумно, как и появились.
Лили развалилась на груде подушек, разбросанных по полу, и увлеченно поедала гранат. Я сидела рядом с ней в глубоком кожаном кресле и жевала пирог с начинкой из киви и хурмы. Напротив нас на оттоманке зеленого бархата вольготно расположилась Минни Ренселаас.
Наконец-то я встретилась с ней — с предсказательницей, которая шесть месяцев назад втянула меня в эту опасную игру. У нее было множество лиц. Для Нима она была доброй приятельницей, вдовой последнего консула Нидерландов, способной защитить меня, если я попаду в переделку. Если верить Терезе, передо мной сидела весьма известная в городе особа. Для Соларина она была связной. Мордехай считал ее своим союзником и старым другом. Если послушать Эль-Марада, она была Мокфи Мохтар из Казбаха — владелицей фигур шахмат Монглана. Для каждого из нас она была иной, однако все сводилось к одному.
— Вы — черная королева! — сказала я.
Минни Ренселаас улыбнулась загадочной улыбкой.
— Добро пожаловать в Игру! — сказала она.
— Так вот при чем тут пиковая дама! — воскликнула Лили, выпрямившись на диванных подушках. — Она — игрок, и значит, она знает все ходы!
— Ведущий игрок, — согласилась я, все еще изучая Минни. — 0на и есть та самая предсказательница, с которой я встретилась благодаря ухищрениям твоего отца. И если я не ошибаюсь, она знает об этой Игре гораздо больше, чем просто ходы.
— Вы не ошибаетесь, — согласилась Минни, улыбаясь, словно чеширский кот.
Непостижимо, как по-разному выглядела она при каждой нашей встрече. Сейчас, когда она сидела на темно-зеленой оттоманке, одетая в мерцающее серебро, на ее сияющей коже не было заметно морщин, и эта загадочная женщина выглядела гораздо моложе, чем в прошлую нашу встречу, когда она танцевала в кабаре. И уж совсем трудно было узнать в ней очкастую предсказательницу или старуху в черном, кормившую птиц у штаб-квартиры ООН. Не человек, а хамелеон. Интересно, каково же ее настоящее лицо?
— Наконец-то ты пришла, — произнесла она низким голосом, напоминающим журчание бегущей воды. Она говорила с легчайшим акцентом, происхождение которого трудно было определить. — Я ждала тебя так долго… Но теперь ты можешь помочь мне.
Мое терпение лопнуло.
— Помочь вам? — спросила я. — Послушайте, леди, я не просила вас «выбирать» меня для этой игры. Но раз уж я здесь, вы дадите мне ответы на мои вопросы, совсем как говорилось в вашем стишке. И извольте открыть мне «великое и недоступное, чего я не знаю». Я уже по уши сыта тайнами и загадками. В меня стреляли, меня преследует тайная полиция, я стала свидетелем двух убийств. Лили разыскивает иммиграционная служба, и ее вот-вот упекут в алжирскую тюрьму — и все это из-за вашей так называемой Игры!
Выпалив все это, я замолчала, чтобы восстановить дыхание а эхо моего голоса еще металось по комнате. Кариока в поисках защитника прыгнул на колени Минни, и Лили возмущенно уставилась на своего пса.
— Отрадно видеть, что у тебя есть решимость, — спокойно отметила Минни.
Она погладила Кариоку, и маленький предатель свернулся у нее на коленях и разве что не мурлыкал, как ангорский кот.
— Однако в шахматах куда больше решимости необходимо терпение, твоя подруга Лили может это подтвердить. В ожидании тебя мне потребовалось все мое терпение. С огромным риском для жизни я отправилась в Нью-Йорк, только чтобы встретиться с тобой. До этого путешествия я не покидала Казбах целых десять лет, со времени революции в Алжире. На самом деле я узница здесь. Но ты освободишь меня.
— Узница! — воскликнули мы с Лили в один голос.
— Вы слишком мобильны для узницы, — добавила я. — Кто держит вас в тюрьме?
он бы увидел, как может измениться.
В центре стены был вмурован простой белый камень, к которому дож и его свита отнеслись так, словно в нем было заключено некое чудо. И тут меня пробила дрожь. С моих глаз слетела пелена. Я смог увидеть все. Это был не просто ритуал, это был процесс, который разворачивался перед нами, каждая остановка в ходе движения символизировала ступень на пути перехода из одного состояния в другое. Это было похоже на формулу. Формулу чего? И наконец я понял…
Тут Руссо прервал рассказ и, отложив рукоделие, снова залез в свою кожаную сумку и достал оттуда потертый от старости рисунок. Осторожно развернув бумагу, он отдал ее мне.
— Это моя схема «Долгого хода», здесь я указал путь процессии с шестнадцатью остановками, по числу фигур на шахматной доске. Как видите, сам путь представляет собой восьмерку, подобно двум змеям на жезле Гермеса, подобно восьмеричному пути, предписанному Буддой для вхождения в нирвану, подобно восьми ярусам Вавилонской башни, одолев которую человек мог бы достичь богов. Похожую формулу восемь мавров некогда преподнесли Карлу Великому. Она была спрятана в шахматах Монглана…
— Формула? — спросил я в изумлении.
— Формула абсолютной власти, — ответил Руссо. — Формула, чье значение забыто, но чей магнетизм столь велик, что люди продолжают изображать ее, не понимая, что делают, как мы с Казановой в тот день тридцать пять лет назад, в Венеции.
— Этот ритуал выглядит очень красивым и таинственным, — согласился я. — Но почему вы полагаете, будто он имеет нечто общее с шахматами Монглана — сокровищем, которое все считают не более чем легендой?
— Как вы не понимаете! — вспылил Руссо. — Жители островов Италии и Греции унаследовали свои традиции, лабиринты и культы поклонения камням из одного источника — источника, из которого произошли сами.
— Вы имеете в виду Финикию?
— Я имею в виду Темный остров, — с видом заговорщика сказал Руссо. — Остров, который арабы сначала называли Аль-Джезаир. Остров между двумя реками, которые извиваются подобно змеям на жезле Гермеса, образуя цифру восемь, реками, которые омывали колыбель человечества. Тигр и Евфрат…
— Вы считаете, что этот ритуал, эта формула пришла к нам из Месопотамии? — воскликнул я.
— Я целую жизнь посвятил тому, чтобы заполучить ее! — произнес Руссо, поднимаясь со своего места и хватая меня за руку. — Я посылал Казанову, Босуэлла и Дидро, чтобы они узнали эту тайну. Теперь я посылаю вас, чтобы вы нашли следы этой формулы, потому что я провел тридцать пять лет, пытаясь понять ее значение. Теперь слишком поздно…
— Но, мсье! — растерялся я. — Даже если вы узнаете, что это за секретная формула, что вы будете с ней делать? Вы ведь писали о прелестях деревенской жизни на природе, о равноправии людей, данном им от рождения. Какую пользу может принести вам эта вещь?
— Я враг королей! — воскликнул Руссо в отчаянии. — Формула, которая содержится в шахматах Монглана, принесет смерть всем королям и царям на все времена! Ах, если бы я мог прожить достаточно долго, чтобы заполучить ее!
У меня было много вопросов к Руссо, однако он побледнел от усталости, лоб его покрылся бисеринками пота. Философ убрал обратно свое кружево, показывая, что разговор окончен. Но прежде чем снова погрузиться в свои размышления, куда мне дороги не было, он посмотрел на меня в последний раз.
— Был однажды великий царь,—мягко сказал Руссо. — Самый могущественный царь на земле! Говорили, что он никогда не умрет, что он бессмертен. Его называли аль-Искандер, двурогий бог, и на золотых монетах он изображен с витыми козлиными рогами, знаком божества, на царственном лбу. В истории он остался как Александр Великий, завоеватель мира. Он умер в возрасте тридцати трех лет в Вавилоне, в Месопотамии, разыскивая формулу. Если бы только секрет оказался в наших руках…
— Я готов исполнять ваши приказы, — сказал я, помогая Руссо, тяжело опиравшемуся на мое плечо, перейти через мост. — Вдвоем мы отыщем шахматы Монглана, если они еще существуют, и узнаем значение этой формулы.
— Мне уже поздно пускаться на поиски, — сказал Руссо, печально качая головой. — Возьмите эту схему, поскольку это единственный ключ, который у нас есть. Легенда гласит, что шахматы Монглана спрятаны во дворце Карла Великого в Экс-ла-Шапель25 или в аббатстве Монглан. Ваша задача — найти их.
Робеспьер внезапно замолчал и оглянулся. Перед ним на столе в свете лампы лежала сделанная им по памяти схема венецианского ритуала. Давид, который внимательно изучал набросок, поднял глаза на своего собеседника.
— Вы ничего не слышали? — спросил Робеспьер, в его зеленых глазах отразился отблеск фейерверка.
— Это лишь игра вашего воображения, — резко ответил Давид. — После вашей истории я уже не удивляюсь, что вы так пугливы. Интересно, как много из того, что вы рассказали было следствием старческого слабоумия?
— Вы же слышали, что рассказал вам Филидор, а мне Руссо,—раздраженно ответил Робеспьер. — Ваша воспитанница Мирей владеет несколькими фигурами — она призналась в этом в Аббатской обители. Вы должны отправиться со мной в Бастилию, надо заставить ее все рассказать. Только тогда я смогу помочь вам.
Художник прекрасно понял угрозу, крывшуюся в его словах: без помощи Робеспьера смерть Мирей была неминуема, и смерть самого Давида тоже. Робеспьер имел огромное влияние и мог обратить его против них, а художник уже по уши увяз в этой истории. Только теперь он ясно понял, что Мирей была права, предупреждая его относительно этого «друга».
— Так вы и вправду работали на Марата! — закричал он. — Этого-то Мирей и опасалась! Эти монахини, письма которых я отдал вам… что с ними сталось?
— Вы до сих пор не поняли, — нетерпеливо сказал Робеспьер. — Эта Игра столь велика, что вы, или я, или ваша воспитанница и эти глупые монахини — ничто по сравнению с ней. Женщину, которой я служу, лучше видеть своим союзником, чем противником. Помните об этом, если хотите сохранить голову на плечах. Я не могу вам ответить, что произошло с монахинями. Я только знаю, что она, как и Руссо, пытается собрать шахматы Монглана ради блага человечества…
— Она? — спросил Давид.
Но Робеспьер уже поднялся, собираясь уходить.
— Белая королева, — ответил он насмешливо. — Подобно богине, она берет, что желает, и дарует, что хочет. Попомните мои слова: если вы сделаете, как я говорю, вы будете хорошо вознаграждены. Она проследит за этим.
— Мне не нужны ни союзники, ни награды, — сухо заметил Давид, тоже поднимаясь.
Каким же Иудой он стал! У него не было другого выхода, как согласиться, но только страх заставил его пойти на это.
Художник взял со стола масляную лампу и проводил Робеспьера к дверям, затем предложил проводить и до ворот, потому что слуг в доме не было.
— Не имеет значения, чего вы хотите, покуда вы делаете То, что от вас требуется, — сухо сказал Робеспьер. — Когда она вернется из Лондона, я представлю вас. Не могу сейчас сказать вам ее имя, но ее называют женщиной из Индии…
Их голоса раздавались теперь в холле. Когда в комнате стало совсем темно, дверь в студию со скрипом отворилась. Освещенная только случайными всполохами от фейерверка, темная фигура проскользнула в комнату и подошла к столу, за которым недавно сидели двое мужчин. Когда очередной залп фейерверка залил комнату, он осветил лицо Шарлотты Корде. Женщина склонилась над столом. В руках у Шарлотты был ящик с красками и покрывало, которое она стащила в студии.
Она изучила лежащую на столе карту, затем осторожно взяла ее со стола, сложила и спрятала за корсажем. После этого женщина скользнула в коридор и растворилась во мраке ночи.
17 июля 1793 года
В тюремной камере было темно. Маленькое зарешеченное окошко было слишком высоко, чтобы до него добраться, оно пропускало лишь тонкий луч света, который делал камеру еще темней. Вода, капавшая с замшелых стен, смешивалась на полу с лужами нечистот и мочи. Тюрьма называлась Бастилией, это с ее штурма четыре года назад началась революция. Мирей попала сюда в ночь на 14 июля, день взятия Бастилии. В ночь, когда она убила Марата.
Она провела в камере уже три дня, и только сегодня ее впервые повели на допрос. Судьям не понадобилось много времени, чтобы вынести вердикт: смерть. Через два часа она покинет эту камеру, чтобы больше в нее не возвращаться.
Мирей сидела на жестких нарах, не прикасаясь к корке хлеба и воде в жестяной кружке, которые ей принесли в качестве последней трапезы. Молодая мать думала о своем ребенке, Шарло, оставленном в пустыне. Ей больше никогда не увидеть его. Она гадала, каково это — быть гильотинированной, что она почувствует, когда раздастся барабанная дробь и палач возьмется за рычаг. Через два часа она это узнает. Мирей думала о Валентине.
Голова ее до сих пор раскалывалась после удара, который она получила, когда ее схватили. Хотя рана уже закрылась, в затылке все еще ощущалась тупая боль. Но допрос был гораздо хуже, чем арест. Прямо перед судьями обвинитель разорвал ей на груди платье, чтобы достать бумаги Шарлотты, которые были засунуты за корсаж. Теперь все поверили, что она — Шарлотта Корде, и если бы Мирей развеяла их заблуждение, жизнь всех монахинь из Монглана оказалась бы в опасности. Если бы только она могла передать на волю то, что узнала! То, что перед смертью рассказал Марат о белой королеве.
За дверью ее камеры послышался какой-то шум, затем звук открывающегося засова. Дверь распахнулась, и Мирей увидела в тусклом свете две фигуры. Один был ее тюремщик, другой, одетый в бриджи, шелковые чулки и свободный костюм с фуляром, был ей незнаком. Шляпа с опущенными полями частично скрывала его лицо. Тюремщик шагнул в камеру, и Мирей поднялась на ноги.
— Мадемуазель, — сказал тюремщик. — Судьи прислали рисовальщика, чтобы зарисовать вас для архива. Он сказал, что вы дали свое согласие…
— Да, да! — быстро сказала Мирей. — Впустите его! «Это мой шанс», — подумала она в возбуждении. Если бы только она могла довериться этому человеку, заставить его рискнуть жизнью и вынести из тюрьмы записку! Она подождала, пока охранник уйдет, затем подошла к художнику. Тот сидел на ящике с красками и держал масляную лампу, которая сильно коптила.
— Мсье! — воскликнула Мирей. — Дайте мне клочок бумаги и что-нибудь, чем написать письмо. Меня скоро казнят, и мне необходимо послать весточку на волю, той, кому я доверяю. Ее имя, как и мое, Корде…
— Ты не узнала меня, Мирей? — спросил художник мягким голосом.
Мирей вытаращила глаза, глядя на то, как он снимает жакет, затем шляпу. Рыжие кудри упали на грудь Шарлотты Корде!
— Подойди, нельзя терять времени, — сказала женщина. — Очень многое надо сделать и рассказать. Мы должны немедленно поменяться одеждой.
— Я не понимаю… Что вы делаете? — громким шепотом спросила Мирей.
— Я была у Давида, — сказала Шарлотта, хватая Мирей за руку. — Он сговорился с этим дьяволом Робеспьером. Я подслушала их. Они уже были здесь?
— Здесь? — воскликнула Мирей, совершенно сбитая с толку.
— Они знают, что это ты убила Марата, и более того, за всем этим стоит женщина, они называют ее женщиной из Индии. Это белая королева, и она отправилась в Лондон…
— В Лондон? — переспросила Мирей.
Это было как раз то, о чем говорил Марат, имея в виду, что она опоздала. Это вовсе не Екатерина Великая, однако она теперь в Лондоне, там, куда Мирей отправила фигуры! Женщина из Индии…
— Поторопись, — говорила Шарлотта. — Ты должна снять платье и надеть эти вещи, я украла их у Давида.
— Вы сошли с ума? — ахнула Мирей. — Эти новости и все, что удалось узнать мне, надо передать аббатисе. Теперь не время для шуток — они нам больше не помогут. А мне надо многое рассказать вам…
— Пожалуйста, поторопись, — спокойно ответила Шарлотта. — Мне тоже надо многое рассказать тебе, а у нас очень мало времени. Смотри, вот этот рисунок ничего не напоминает тебе?
Она вручила Мирей рисунок, сделанный Робеспьером, села на нары и принялась снимать туфли и чулки. Мирей внимательно изучила рисунок.
— Это похоже на карту, — сказала она, и что-то всплыло у Нее в памяти. — Теперь я припоминаю… Это же покров, который мы извлекли вместе с фигурами. Покров темно-синего Цвета, в него были завернуты шахматы Монглана! Рисунок на нем дохож на эту карту!
— Точно! — сказала Шарлотта. — Есть история, которая с этим связана. Делай, что я сказала, и быстро.
— Вы не можете поменяться со мной местами, — сказала Мирей. — Через два часа меня поведут на казнь. Вам не удастся сбежать, они обнаружат подмену.
— Слушай внимательно, — сурово произнесла Шарлотта с усилием развязывая тугой узел фуляра. — Аббатиса послала менй сюда, чтобы защитить тебя любой ценой. Мы знали, кто ты, задолго до того, как я пришла в Монглан. Если бы не ты, аббатиса никогда бы не достала шахматы из тайника и не вывезла из аббатства. Когда она послала вас обеих в Париж, ее избранницей была вовсе не Валентина. Аббатиса знала, что без Валентины ты никуда не поедешь, но это ты ей нужна, только ты можешь добиться успеха…
Шарлотта продолжала раздеваться. Внезапно Мирей схватила ее за руку.
— Что значит «она выбрала меня»? — прошептала она. — Почему вы говорите, что аббатиса вытащила шахматы на свет из-за меня?
— Не будь такой слепой, — в ярости прошипела Шарлотта. Она схватила Мирей за руку и поднесла ее к тусклому свету от лампы. — Это знак на твоей руке! Твой день рождения — четвертое апреля! Ты — та самая, появление которой было предсказано, та, кто соберет шахматы Монглана!
— Боже мой! — воскликнула Мирей, отдергивая свою руку. — Вы понимаете, что говорите? Валентина умерла из-за этого! Из-за дурацкого пророчества вы рискуете своей жизнью…
— Нет, моя дорогая, — спокойно заметила Шарлотта. — Я отдаю мою жизнь.
Мирей в ужасе уставилась на нее. Как она может принять такую жертву? Она снова подумала о своем ребенке, которого оставила в пустыне…
— Нет! — закричала она. — Хватит жертв из-за этих проклятых фигур. Достаточно смертей они уже вызвали!
— Ты хочешь, чтобы мы погибли вместе? — заметила Шарлотта, продолжая надевать на себя одежду Мирей и сдерживая слезы, готовые брызнуть из глаз.
Мирей взяла ее за подбородок и повернула голову к свету, обе они долго смотрели в глаза друг другу. Потом Шарлотта произнесла дрожащим голосом:
— Мы должны уничтожить тех, кто противостоит нам, — сказала она. — Ты — единственная, кто может сделать это. разве ты не видишь? Мирей, ты — черная королева!
Через два часа Шарлотта услышала грохот засовов и поняла, что стражники пришли отвести ее на казнь. В темноте она опустилась на колени рядом с нарами и помолилась.
Мирей забрала масляную лампу и несколько набросков, которые она сделала с Шарлотты, чтобы было что предъявить при выходе из тюрьмы. После их тяжелого прощания Шарлотта погрузилась в собственные мысли и воспоминания. Она чувствовала приближение конца. В глубине души она сберегла озерцо безмятежного спокойствия, которое не сможет разрушить даже лезвие гильотины. Она готова была предстать перед Господом.
Дверь за ее спиной открылась и закрылась снова. Было темно, однако она услышала чье-то дыхание в камере. Кто это? Почему ее не выводят? Она молча ждала.
Раздался звук удара о кресало, и в камере вспыхнул свет.
— Разрешите представиться, — произнес мягкий голос. По спине Шарлотты пробежал холодок. Затем она вспомнила — и заставила себя не оборачиваться.
— Я — Максимилиан Робеспьер.
Шарлотта задрожала снова и попыталась спрятать лицо. Она заметила, как свет лампы приближается к ней, услышала, как рядом с ней, коленопреклоненной, поставили стул. Раздался еще один звук, которого она не могла понять. Неужели в комнате находится кто-то еще? Она боялась повернуться и посмотреть.
— Вам нет нужды представляться, — спокойно сказал Робеспьер. — Я был на заседании суда сегодня и раньше на допросе. Эти бумаги, которые обвинитель вытащил у вас из-за Форсажа, — ведь они не ваши.
Затем она услышала звук крадущихся шагов, кто-то направлялся к ним. Они были не одни в камере. Она вскочила, громко застонав, когда почувствовала на своем плече чью-то руку.
— Мирей, пожалуйста, прости меня за то, что я сделал! — выкрикивал голос, который принадлежал художнику Давиду. — Мне пришлось привести его сюда — у меня не было выбора. Мое дорогое дитя…
Давид кинулся к ней и спрятал лицо у нее на шее. Через его плечо она увидела, как вытянулось лицо человека в напудренном парике, загорелись огнем зеленые глаза Максимилиана Робеспьера. Его улыбка быстро сменилась выражением изумления, затем ярости, когда он поднял фонарь повыше, чтобы было лучше видно.
— Вы глупец! — взвизгнул он срывающимся голосом, поднял ошалевшего Давида с колен и показал на Шарлотту. — Говорил я вам, что будет поздно! Но нет, вам хотелось дождаться решения суда. Можно подумать, ее помиловали бы! Теперь она сбежала, и все из-за вас!
Он поставил фонарь обратно на стол, разлив немного масла, затем подошел к Шарлотте и поднял ее на ноги. Держа одной рукой Давида, другой он ударил ее по лицу.
— Где она? — вопил он. — Что ты с ней сделала? Ты умрешь вместо нее, не имеет значения, что она наговорила тебе, клянусь, если ты не признаешься! Умрешь!
Шарлотта вытерла кровь с разбитых губ, гордо выпрямилась и взглянула на Робеспьера, Затем она улыбнулась.
— Именно это я и собираюсь сделать, — спокойно сказала она.
Лондон, 30 июля 1793 года
Было уже около полуночи, когда Талейран вернулся домой из театра. Бросив свой плащ на стул при входе, он направился в маленький кабинет, чтобы налить себе хереса. В холл быстро вошел Куртье.
— Монсеньор, к вам гостья, — произнес он громким шепотом. — Я разрешил ей побыть до вашего прихода в кабинете. Похоже, у нее есть что-то важное. Она сказала, что у нее известия о мадемуазель Мирей.
— Слава богу, наконец-то! — произнес Талейран, ринувшись в кабинет.
Там перед камином стояла стройная женщина, закутанная в черный бархатный плащ. Она грела над огнем руки. Когда Талейран вошел, она откинула капюшон и позволила плащу соскользнуть с ее обнаженных плеч. Белокурые волосы рассыпались по ее груди. При свете огня Морис видел трепещущую плоть в глубоком вырезе платья, профиль, освещенный золотым сиянием, прямой нос и подбородок с ямочкой. Декольте великолепно подчеркивало ее формы. Морис не мог вздохнуть, боль скрутила его сердце, и он застыл в дверном проеме.
— Валентина! — прошептал он.
Великий Боже, как это могло произойти? Как могла она вернуться из могилы?
Она обернулась к нему и улыбнулась, ее голубые глаза сияли, искорки света блестели в волосах. Плавной, текучей походкой она двинулась к нему, замершему на пороге, и преклонила перед ним колени, прижалась лицом к его руке. Другой рукой он коснулся ее волос и погладил их. Его сердце разбивалось вновь. Как это могло произойти?
— Монсеньор, я в большой опасности, — прошептала гостья низким голосом.
Это не был голос Валентины. Морис открыл глаза, чтобы посмотреть на обращенное к нему лицо — такое красивое, так похожее на лицо Валентины… Но это была не она.
Его взгляд пробежал по золотистым волосам гостьи, ее мягкой коже, тени между грудями… И тут, в отблесках пламени в камине, Морис увидел, что она держит в руках и протягивает ему. Это была золотая пешка, сверкающая драгоценностями, пешка из шахмат Монглана!
— Вверяю себя вашему милосердию, сэр, — прошептала женщина. — Я нуждаюсь в вашей помощи. Мое имя Кэтрин Гранд, и я приехала из Индии…
Черная королева
Der Hölle Rache kocht in meinem Herzen,
Tod und Verzweiflung flamment im mich her!..
Verstossen sei auf evig, verlassen sei auf evig,
Zertrümmert zei’n auf veig alle bande der Natur.
(Адская месть кипит в моем сердце,
Вокруг лишь смерть и отчаяние!..
Отброшены навсегда, запрещены навсегда,
Разрушены навсегда все связи в Природе.)
Вольфганг Амадей Моцарт, Эмануэль Шиканедер, Волшебная флейта, ария Царицы Ночи
Алжир, июнь 1973 года
Итак, Минни Ренселаас оказалась предсказательницей.
Мы сидели в ее комнате с огромными, от пола до потолка, окнами, увитыми снаружи диким виноградом. На бронзовом столике стояли закуски — их принесли с кухни несколько женщин в чадрах и исчезли так же бесшумно, как и появились.
Лили развалилась на груде подушек, разбросанных по полу, и увлеченно поедала гранат. Я сидела рядом с ней в глубоком кожаном кресле и жевала пирог с начинкой из киви и хурмы. Напротив нас на оттоманке зеленого бархата вольготно расположилась Минни Ренселаас.
Наконец-то я встретилась с ней — с предсказательницей, которая шесть месяцев назад втянула меня в эту опасную игру. У нее было множество лиц. Для Нима она была доброй приятельницей, вдовой последнего консула Нидерландов, способной защитить меня, если я попаду в переделку. Если верить Терезе, передо мной сидела весьма известная в городе особа. Для Соларина она была связной. Мордехай считал ее своим союзником и старым другом. Если послушать Эль-Марада, она была Мокфи Мохтар из Казбаха — владелицей фигур шахмат Монглана. Для каждого из нас она была иной, однако все сводилось к одному.
— Вы — черная королева! — сказала я.
Минни Ренселаас улыбнулась загадочной улыбкой.
— Добро пожаловать в Игру! — сказала она.
— Так вот при чем тут пиковая дама! — воскликнула Лили, выпрямившись на диванных подушках. — Она — игрок, и значит, она знает все ходы!
— Ведущий игрок, — согласилась я, все еще изучая Минни. — 0на и есть та самая предсказательница, с которой я встретилась благодаря ухищрениям твоего отца. И если я не ошибаюсь, она знает об этой Игре гораздо больше, чем просто ходы.
— Вы не ошибаетесь, — согласилась Минни, улыбаясь, словно чеширский кот.
Непостижимо, как по-разному выглядела она при каждой нашей встрече. Сейчас, когда она сидела на темно-зеленой оттоманке, одетая в мерцающее серебро, на ее сияющей коже не было заметно морщин, и эта загадочная женщина выглядела гораздо моложе, чем в прошлую нашу встречу, когда она танцевала в кабаре. И уж совсем трудно было узнать в ней очкастую предсказательницу или старуху в черном, кормившую птиц у штаб-квартиры ООН. Не человек, а хамелеон. Интересно, каково же ее настоящее лицо?
— Наконец-то ты пришла, — произнесла она низким голосом, напоминающим журчание бегущей воды. Она говорила с легчайшим акцентом, происхождение которого трудно было определить. — Я ждала тебя так долго… Но теперь ты можешь помочь мне.
Мое терпение лопнуло.
— Помочь вам? — спросила я. — Послушайте, леди, я не просила вас «выбирать» меня для этой игры. Но раз уж я здесь, вы дадите мне ответы на мои вопросы, совсем как говорилось в вашем стишке. И извольте открыть мне «великое и недоступное, чего я не знаю». Я уже по уши сыта тайнами и загадками. В меня стреляли, меня преследует тайная полиция, я стала свидетелем двух убийств. Лили разыскивает иммиграционная служба, и ее вот-вот упекут в алжирскую тюрьму — и все это из-за вашей так называемой Игры!
Выпалив все это, я замолчала, чтобы восстановить дыхание а эхо моего голоса еще металось по комнате. Кариока в поисках защитника прыгнул на колени Минни, и Лили возмущенно уставилась на своего пса.
— Отрадно видеть, что у тебя есть решимость, — спокойно отметила Минни.
Она погладила Кариоку, и маленький предатель свернулся у нее на коленях и разве что не мурлыкал, как ангорский кот.
— Однако в шахматах куда больше решимости необходимо терпение, твоя подруга Лили может это подтвердить. В ожидании тебя мне потребовалось все мое терпение. С огромным риском для жизни я отправилась в Нью-Йорк, только чтобы встретиться с тобой. До этого путешествия я не покидала Казбах целых десять лет, со времени революции в Алжире. На самом деле я узница здесь. Но ты освободишь меня.
— Узница! — воскликнули мы с Лили в один голос.
— Вы слишком мобильны для узницы, — добавила я. — Кто держит вас в тюрьме?