Страница:
— Знаете ли, я интересуюсь другой шахматной игрой. Возможно, мсье Босуэлл уже догадался об этом. Я знаю, что именно он пытался отыскать на Корсике много лет назад, знаю, что искал Жан Жак Руссо. Мне известно, что мсье Филидор узнал от великого математика Эйлера, когда был в Пруссии, и что вы, мсье Вордсворт, узнали от Давида и Робеспьера.
— Не имеем представления, о чем вы толкуете, — вмешался Босуэлл.
Филидор побледнел и стал оглядываться в поисках стула, чтобы присесть.
— Нет, джентльмены, вы прекрасно знаете, о чем я говорю, — с достоинством заявила Мирей.
Четверо мужчин уставились на нее во все глаза.
— Я говорю о шахматах Монглана, по поводу которых вы собрались здесь сегодня вечером. Вам нет нужды смотреть на меня с таким ужасом. Думаете, я пришла бы сюда, если бы ничего не знала о ваших планах?
— Она ничего не знает, — сказал Босуэлл. — Здесь люди, которые пришли посмотреть представление. Я предлагаю отложить разговор…
Вордсворт налил в стакан воды и дал его Филидору — тот выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.
— Кто вы? — спросил шахматист, глядя на Мирей, как на привидение.
Она заставила себя успокоиться.
— Мое имя Мирей, я приехала из Монглана, — сказала она. — Я знаю, что шахматы Монглана существуют. У меня есть фигуры.
— Вы — воспитанница Давида! — воскликнул Филидор.
— Та, которая исчезла! — подхватил Вордсворт. — Та, которую все ищут!
— Нам надо кое с кем посоветоваться, — спешно вмешался Босуэлл, — прежде чем пойдем дальше…
— Нет времени, — отрезала Мирей. — Если вы расскажете мне то, что знаете, я сообщу вам то, что известно мне. Однако сейчас, а не позже.
— Выгодная сделка, на мой вкус, — ухмыльнулся Блейк, с задумчивым видом меряя комнату шагами. — Признаюсь, у меня есть на эти шахматы собственные виды. Что бы там ни воображали себе ваши сторонники, мой дорогой Босуэлл, я здесь ни при чем. Я узнал о шахматах из совершенно иного источника, мне поведал о них голос в ночи…
— Вы глупец! — закричал Босуэлл, в пьяном остервенении колотя кулаком по столу. — Вы думаете, что привидение вашего братца дало вам право на единоличное владение этими шахматами. Существуют и другие, кто понимает всю их ценность, — те, которые не помешаны на мистицизме.
— Если, по-вашему, мои мотивы слишком чисты, — упрямился Блейк, — вам не следовало приглашать меня присоединиться к вашему заговору этим вечером. — Он с холодной улыбкой повернулся к Мирей и объяснил: — Мой брат Роберт умер несколько лет назад. Роберт был для меня всем на этой земле. Когда его душа покинула бренное тело, она велела мне искать шахматы Монглана, средоточие и источник всей мистической науки с начала времен. Мадемуазель, если вы что-либо знаете относительно этого предмета, я буду рад поделиться с вами тем, что знаю я. И Вордсворт тоже, если я не ошибаюсь.
Босуэлл в ужасе посмотрел на него и заспешил вон из комнаты. Филидор цепким взглядом оглядел Блейка и предостерегающе похлопал его по плечу.
— По крайней мере, это дает мне надежду, — сказал Блейк, — что прах моего брата наконец обретет покой.
Он предложил Мирей сесть на стул у стены и отошел, чтобы принести ей коньяк, Вордсворт помог Филидору устроиться за столом в центре комнаты. Комната быстро заполнялась новыми гостями. Шахин с Шарло на руках сел рядом с Мирей.
— Пьяница вышел из здания, — спокойно сказал он. — Я чую опасность, аль-Калим тоже чувствует. Нам надо немедленно покинуть это место.
— Не сейчас, — сказала Мирей. — Сначала я должна кое-что узнать.
Вернулся Блейк с обещанным коньяком и сел рядом с ней. Когда последние гости занимали свои места, к ним присоединился Вордсворт. Какой-то человек, наверное распорядитель, объяснял правила игры, тогда как Филидор с повязкой на глазах сидел перед шахматной доской. Оба поэта наклонились к Мирей, и Блейк вполголоса повел свой рассказ.
— Это хорошо известная в Англии история, — говорил он. — Она связана со знаменитым французским философом Франсуа Мари Аруэ, известным под именем Вольтер. Однажды вечером, в канун Рождества тысяча семьсот двадцать пятого года — за тридцать лет до моего рождения, — Вольтер сопровождал актрису Адриенн Лекуврер в парижский театр «Комеди Франсез». Во время антракта Вольтера публично оскорбил шевалье де Роан-Шабо, который кричал на все фойе: «Мсье де Вольтер, мсье Аруэ — вы что, не можете выбрать себе имя?» Вольтер за словом в карман не полез: «Мое имя начинается с меня, ваше вами заканчивается». Вскоре после этот шевалье отплатил Вольтеру за резкий ответ — нанял шестерых бродяг, которые жестоко избили поэта. Несмотря на то что дуэли были запрещены, — продолжал Блейк, — поэт отправился в Версаль и открыто потребовал у шевалье сатисфакции. За это его бросили в Бастилию. Когда он находился в камере, ему пришла в голову одна идея. Он обратился к властям с просьбой заменить ему тюремное заключение ссылкой в Англию.
— Говорят, — продолжил его рассказ Вордсворт, — что во время своего первого пребывания в Бастилии Вольтер расшифровал тайную рукопись, посвященную шахматам Монглана. Тогда он решил отправиться в путешествие, чтобы предлодожить решить эту головоломку нашему знаменитому математику сэру Исааку Ньютону, чьими сочинениями он восхищался. Ньютон был стар и слаб, он потерял интерес к работе, поскольку загадки природы больше не бросали ему вызов. Вольтер надеялся, что документ, который он заполучил, сможет стать искрой, благодаря которой великий мыслитель снова загорится энтузиазмом исследователя. Сложность задачи состояла вовсе не в том, чтобы разгадать код, что Вольтер уже сделал, а в том, чтобы понять истинный смысл, скрытый за его содержанием. Потому как по слухам, мадам, эта рукопись хранила тайну шахмат Монглана — формулу беспредельной власти.
— Я знаю, — прошипела Мирей, отрывая от себя маленькие пальчики Шарло, который норовил дернуть ее за волосы.
Остальная аудитория не отводила глаз от доски в центре, где Филидор с завязанными глазами слушал каждый ход своего противника и выкрикивал ответ.
— Удалось ли сэру Исааку Ньютону разгадать головоломку? — нетерпеливо спросила Мирей.
Даже не оглядываясь на Шахина, она шестым чувством улавливала, как с каждой минутой растет его тревога. Шахин считал, что надо уходить.
— Разумеется, — ответил Блейк.—Именно об этом мы и хотим рассказать вам. Год спустя великий физик умер, и последнее, что он успел сделать перед смертью, — найти разгадку шахмат Монглана…
История двух поэтов
— Не имеем представления, о чем вы толкуете, — вмешался Босуэлл.
Филидор побледнел и стал оглядываться в поисках стула, чтобы присесть.
— Нет, джентльмены, вы прекрасно знаете, о чем я говорю, — с достоинством заявила Мирей.
Четверо мужчин уставились на нее во все глаза.
— Я говорю о шахматах Монглана, по поводу которых вы собрались здесь сегодня вечером. Вам нет нужды смотреть на меня с таким ужасом. Думаете, я пришла бы сюда, если бы ничего не знала о ваших планах?
— Она ничего не знает, — сказал Босуэлл. — Здесь люди, которые пришли посмотреть представление. Я предлагаю отложить разговор…
Вордсворт налил в стакан воды и дал его Филидору — тот выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.
— Кто вы? — спросил шахматист, глядя на Мирей, как на привидение.
Она заставила себя успокоиться.
— Мое имя Мирей, я приехала из Монглана, — сказала она. — Я знаю, что шахматы Монглана существуют. У меня есть фигуры.
— Вы — воспитанница Давида! — воскликнул Филидор.
— Та, которая исчезла! — подхватил Вордсворт. — Та, которую все ищут!
— Нам надо кое с кем посоветоваться, — спешно вмешался Босуэлл, — прежде чем пойдем дальше…
— Нет времени, — отрезала Мирей. — Если вы расскажете мне то, что знаете, я сообщу вам то, что известно мне. Однако сейчас, а не позже.
— Выгодная сделка, на мой вкус, — ухмыльнулся Блейк, с задумчивым видом меряя комнату шагами. — Признаюсь, у меня есть на эти шахматы собственные виды. Что бы там ни воображали себе ваши сторонники, мой дорогой Босуэлл, я здесь ни при чем. Я узнал о шахматах из совершенно иного источника, мне поведал о них голос в ночи…
— Вы глупец! — закричал Босуэлл, в пьяном остервенении колотя кулаком по столу. — Вы думаете, что привидение вашего братца дало вам право на единоличное владение этими шахматами. Существуют и другие, кто понимает всю их ценность, — те, которые не помешаны на мистицизме.
— Если, по-вашему, мои мотивы слишком чисты, — упрямился Блейк, — вам не следовало приглашать меня присоединиться к вашему заговору этим вечером. — Он с холодной улыбкой повернулся к Мирей и объяснил: — Мой брат Роберт умер несколько лет назад. Роберт был для меня всем на этой земле. Когда его душа покинула бренное тело, она велела мне искать шахматы Монглана, средоточие и источник всей мистической науки с начала времен. Мадемуазель, если вы что-либо знаете относительно этого предмета, я буду рад поделиться с вами тем, что знаю я. И Вордсворт тоже, если я не ошибаюсь.
Босуэлл в ужасе посмотрел на него и заспешил вон из комнаты. Филидор цепким взглядом оглядел Блейка и предостерегающе похлопал его по плечу.
— По крайней мере, это дает мне надежду, — сказал Блейк, — что прах моего брата наконец обретет покой.
Он предложил Мирей сесть на стул у стены и отошел, чтобы принести ей коньяк, Вордсворт помог Филидору устроиться за столом в центре комнаты. Комната быстро заполнялась новыми гостями. Шахин с Шарло на руках сел рядом с Мирей.
— Пьяница вышел из здания, — спокойно сказал он. — Я чую опасность, аль-Калим тоже чувствует. Нам надо немедленно покинуть это место.
— Не сейчас, — сказала Мирей. — Сначала я должна кое-что узнать.
Вернулся Блейк с обещанным коньяком и сел рядом с ней. Когда последние гости занимали свои места, к ним присоединился Вордсворт. Какой-то человек, наверное распорядитель, объяснял правила игры, тогда как Филидор с повязкой на глазах сидел перед шахматной доской. Оба поэта наклонились к Мирей, и Блейк вполголоса повел свой рассказ.
— Это хорошо известная в Англии история, — говорил он. — Она связана со знаменитым французским философом Франсуа Мари Аруэ, известным под именем Вольтер. Однажды вечером, в канун Рождества тысяча семьсот двадцать пятого года — за тридцать лет до моего рождения, — Вольтер сопровождал актрису Адриенн Лекуврер в парижский театр «Комеди Франсез». Во время антракта Вольтера публично оскорбил шевалье де Роан-Шабо, который кричал на все фойе: «Мсье де Вольтер, мсье Аруэ — вы что, не можете выбрать себе имя?» Вольтер за словом в карман не полез: «Мое имя начинается с меня, ваше вами заканчивается». Вскоре после этот шевалье отплатил Вольтеру за резкий ответ — нанял шестерых бродяг, которые жестоко избили поэта. Несмотря на то что дуэли были запрещены, — продолжал Блейк, — поэт отправился в Версаль и открыто потребовал у шевалье сатисфакции. За это его бросили в Бастилию. Когда он находился в камере, ему пришла в голову одна идея. Он обратился к властям с просьбой заменить ему тюремное заключение ссылкой в Англию.
— Говорят, — продолжил его рассказ Вордсворт, — что во время своего первого пребывания в Бастилии Вольтер расшифровал тайную рукопись, посвященную шахматам Монглана. Тогда он решил отправиться в путешествие, чтобы предлодожить решить эту головоломку нашему знаменитому математику сэру Исааку Ньютону, чьими сочинениями он восхищался. Ньютон был стар и слаб, он потерял интерес к работе, поскольку загадки природы больше не бросали ему вызов. Вольтер надеялся, что документ, который он заполучил, сможет стать искрой, благодаря которой великий мыслитель снова загорится энтузиазмом исследователя. Сложность задачи состояла вовсе не в том, чтобы разгадать код, что Вольтер уже сделал, а в том, чтобы понять истинный смысл, скрытый за его содержанием. Потому как по слухам, мадам, эта рукопись хранила тайну шахмат Монглана — формулу беспредельной власти.
— Я знаю, — прошипела Мирей, отрывая от себя маленькие пальчики Шарло, который норовил дернуть ее за волосы.
Остальная аудитория не отводила глаз от доски в центре, где Филидор с завязанными глазами слушал каждый ход своего противника и выкрикивал ответ.
— Удалось ли сэру Исааку Ньютону разгадать головоломку? — нетерпеливо спросила Мирей.
Даже не оглядываясь на Шахина, она шестым чувством улавливала, как с каждой минутой растет его тревога. Шахин считал, что надо уходить.
— Разумеется, — ответил Блейк.—Именно об этом мы и хотим рассказать вам. Год спустя великий физик умер, и последнее, что он успел сделать перед смертью, — найти разгадку шахмат Монглана…
История двух поэтов
Вольтеру было слегка за тридцать, а Ньютону — восемьдесят три, когда они познакомились в Лондоне в мае 1726 года. В течение последних тридцати лет Ньютон страдал от творческого кризиса. Он лишь изредка публиковал научные статьи.
Когда они встретились, стройный, циничный, остроумный Вольтер сначала был разочарован, увидев Ньютона — толстого розового старика с гривой седых волос и вялыми, уступчивыми манерами. Хотя он заслужил славу и признание общества, Ньютон на самом деле был очень одиноким человеком, мало говорил и ревниво хранил свои мысли. В общем, он был полной противоположностью своему молодому французскому поклоннику, который уже дважды попадал в Бастилию за грубый и резкий нрав.
Однако Ньютона всегда занимали вопросы без ответов, будь то задачи математического или мистического свойства. Когда Вольтер привез ему таинственный манускрипт, сэр Исаак тотчас же забрал рукопись и исчез в своем кабинете, оставив поэта в недоумении. Не показывался он оттуда несколько дней. Наконец великий физик пригласил Вольтера в кабинет, который был заставлен оптическими приборами и заплесневелыми книгами.
— Я опубликовал только часть моей работы, — сказал ученый философу. — И то лишь по настоянию Королевского научного общества. Теперь я стар и богат и делаю что хочу, однако я до сих пор отказываюсь публиковать созданный мною труд. Ваш кардинал Ришелье понял бы меня, недаром он зашифровывал свои записи.
— Итак, вы расшифровали дневник? — спросил Вольтер.
— Да, и даже больше того, — сказал с улыбкой математик и повел Вольтера в угол кабинета.
Там стоял большой металлический ящик, запертый на замок. Ньютон извлек из кармана ключ и испытующе посмотрел на француза,
— Шкатулка Пандоры. Желаете открыть? — спросил он. Вольтер нетерпеливо кивнул, и они повернули ключ в ржавом замке.
Там лежали рукописи многовековой давности, некоторые из них едва не рассыпались в пыль, так небрежно с ними обращались предыдущие хозяева. Однако большинство были просто основательно зачитаны — должно быть, самим Ньютоном, как заподозрил Вольтер. Физик осторожно извлек манускрипты из ящика, и Вольтер с изумлением прочитал заглавия: «De Occulta Philosofia», «The Musaeum Hermeticum», «Transmutatione Metallorum»… То были еретические сочинения Аль-Джабира, Парацельса, Виллановы, Агриппы, Люлли. Трактаты по черной магии, запрещенные христианской церковью. Здесь же были и десятки алхимических трактатов, а под ними, бережно завернутые в бумагу, лежали тысячи страниц протоколов экспериментов и теоретических заметок, сделанных рукой самого Ньютона.
— Но ведь вы же величайший поборник разума и логики, какого только знает наша эпоха! — Вольтер уставился на названия книг, не веря своим глазам. — Как вы могли погрузиться в эту трясину мистицизма и магии?
— Не магии, — поправил его Ньютон, — но науки. Самой опасной из всех наук, чья задача — изменить направление развития природы. Человек изобрел логику только затем, чтобы расшифровать формулы, созданные Богом. Во всем сущем заключен свой шифр, а к каждому шифру можно найти ключ. Я повторил множество опытов древних алхимиков, но документ, который вы привезли мне, говорит, что последний ключ скрыт в шахматах Монглана. Если это правда, я бы отдал все свои открытия за один только час работы с этими фигурами.
— Что же такое скрывает этот «последний ключ», что все ваши исследования и эксперименты не смогли вам открыть? — спросил Вольтер.
— Камень, — ответил Ньютон. — Ключ ко всем тайнам.
Когда поэты остановились перевести дыхание, Мирей сразу же повернулась к Блейку. Игра вслепую была в разгаре, зрители увлеченно переговаривались вполголоса, и за этим ропотом никто не смог бы подслушать их беседу.
— Что за камень он имел в виду? — спросила Мирей, схватив поэта за руку.
— Ох, я забыл, — рассмеялся Блейк. — Я сам изучал алхимию, и мне стало казаться, что это все знают. Цель всех алхимических экспериментов — получить некий раствор, после выпаривания которого остается лепешка из красноватого порошка. По крайней мере, так пишут в трактатах. Я читал записи Ньютона. Поскольку никто не верил, что он занимался подобной чепухой, они не были опубликованы, но, к счастью, их не уничтожили.
— А при чем здесь лепешка из красноватого порошка? — продолжала допытываться Мирей.
От нетерпения она едва сдерживалась, чтобы не повысить голос. Шарло дергал ее за волосы и платье, но ей не нужно было пользоваться его пророческим даром, чтобы понять, что она и так уже слишком надолго тут задержалась.
— А вот при чем, — сказал Вордсворт, наклонившись вперед. Его глаза горели от возбуждения. — Лепешка и есть камень. Его кусочек может превращать обычные металлы в золото. А если растворить его и выпить этого раствора, считается, что он излечит все болезни. Он зовется философским камнем…
Мирей быстро суммировала все, что ей теперь было известно. Священные камни, которым поклонялись финикийцы. Белый камень из рассказа Руссо, вмурованный в стене в Венеции: «Если бы человек мог говорить и делать, что думает, — гласила надпись, — он бы увидел, как может измениться». Белая Королева, превращающая человека в Бога…
Мирей порывисто встала. Вордсворт и Блейк в изумлении вскочили на ноги.
— Что случилось? — быстро прошептал молодой Вордсворт.
Несколько человек раздраженно покосились на них.
— Я должна идти, — сказала Мирей и чмокнула его в щеку. Поэт покраснел как свекла. Она повернулась к Блейку и взяла его за руку.
— Я в опасности, мне нельзя здесь больше оставаться. Но я не забуду вас.
Она повернулась и торопливо вышла из комнаты. Шахин двинулся следом, словно тень.
— Возможно, нам следует пойти за ней,—пробормотал Блейк. — Однако мне почему-то кажется, что мы о ней еще услышим. Замечательная и запоминающаяся женщина, ты согласен?
— Да, — ответил Вордсворт. — Я уже представляю, как ее образ воплотится в поэме. — Он рассмеялся, заметив встревоженное выражение на лице Блейка. — Нет, не в моей! В твоей…
Мирей с Шахином быстро прошли через переднюю комнату, их ноги утопали в мягком ковре. Официанты толпились рядом с баром и вряд ли заметили их уход. Когда они вышли на улицу, Шахин поймал Мирей за руку и прижал ее к темной стене. Маленький Шарло у него на руках вглядывался в мокрую ночь, малыш видел в темноте, как кошка.
— Что случилось? — прошептала Мирей, но Шахин молча прижал к ее губам палец.
Она тоже стала напряженно всматриваться в темноту. Вскоре ей удалось расслышать тихие, крадущиеся шаги по мокрой мостовой. Из тумана появились две размытые тени.
Тени воровато приблизились к двери заведения Парслоу и остановились всего в нескольких футах от того места, где не дыша замерли Мирей и Шахин. Даже Шарло был тих как мышь. Дверь клуба открылась, полоса света осветила фигуры на мокрой мостовой. Одним из пришедших оказался совершенно пьяный Босуэлл, кутающийся в длинный темный плащ. А другой… Мирей застыла с открытым ртом, когда увидела, как Босуэлл поворачивается и подает руку.
Вторым оказалась женщина, стройная и красивая. Она отбросила с лица капюшон, и по ее плечам рассыпались белокурые локоны Валентины! Это была Валентина! Мирей издала сдавленный стон и шагнула было на свет, однако Шахин держал ее железной хваткой. Она взвилась от ярости, но он быстро наклонился к ее уху и прошептал: — Белая королева.
Мирей в ужасе юркнула обратно в тень. Мгновением позже дверь клуба с грохотом захлопнулась, снова оставив их в темноте.
Нормандские острова, февраль 1794 года
За недели ожидания, пока отремонтируют его корабль, у Талейрана была возможность близко познакомиться с Бенедиктом Арнольдом, известным изменником, который предал свою страну и стал шпионить на британское правительство.
Как ни странно, но они вдвоем часто сиживали в гостинице за шашками или шахматами. Каждый из них когда-то имел многообещающую карьеру, занимал высокие посты, пользовался уважением. Однако оба заслужили неприятие, которое
стоило им репутации и средств к существованию. Арнольд, когда его раскрыли, вернулся в Англию и обнаружил, что его не ждут никакие посты в военном министерстве. К нему относились с презрением и не желали принимать в обществе. Этим и объяснялось то незавидное положение, в котором нашел его Талейран.
Хотя Арнольд и не мог дать ему рекомендательных писем к высокопоставленным американцам, зато он мог рассказать много полезного о стране, куда Талейрану предстояло отправиться. Неделями Морис забрасывал корабельного плотника вопросами. И теперь, накануне отплытия в Новый Свет, Талейран продолжал за игрой в шахматы расспрашивать своего знакомца.
— Чем занимается в Америке общество? — спрашивал Талейран. — У них есть салоны, как в Англии или Франции?
— За пределами Филадельфии или Нью-Йорка, в которых полно иммигрантов из Европы, нет почти ничего, кроме городишек на границе цивилизации. Люди сидят у камина и читают книги или играют в шахматы, как мы сейчас. На восточном побережье мало чем можно заняться. Шахматы там чуть ли не национальная игра. Говорят, даже трапперы-охотники носят с собой маленькие шахматы.
— В самом деле? — удивился Талейран. — Кто бы мог подумать, что в колониях, которые до недавнего времени были оторваны от мира, люди так высоко ценят разум!
— Не разум, а мораль, — ответил Арнольд. — Во всяком случае, они это понимают именно так. Возможно, вы читали работу Бена Франклина, которая так популярна в Америке? Она называется «Этика шахмат», и в ней говорится о том, как много жизненных уроков можно почерпнуть, изучая игру в шахматы. — Он издал сухой смешок и посмотрел в глаза Талейрану.—Знаете, Франклин просто помешался на загадке шахмат Монглана.
Талейран бросил на него испытующий взгляд.
— Боже правый, вы серьезно? — спросил он. — Хотите сказать, что эта смешная легенда обсуждается даже на том берегу Атлантики?
— Смешная или нет, — заметил Арнольд с усмешкой, смысл которой остался для Талейрана загадкой, — но говорят, старый Бен Франклин всю свою жизнь пытался разгадать ее тайну. Даже ездил в Монглан, когда был послом во Франции. Монглан — это такое местечко на юге Франции.
— Я знаю, где это, — фыркнул Талейран. — Что же он искал?
— Конечно же, шахматы Карла Великого. Я думал, здесь об этом каждый знает. Говорят, они были спрятаны в Монглане. Бенджамин Франклин был прекрасным математиком и шахматистом. Он рассчитал формулу прохода коня и утверждал, что в этой формуле заключено его представление о том, как должны быть расставлены шахматы Монглана.
— Расставлены? — спросил Талейран.
Он содрогнулся, осознав, что означают слова Арнольда: даже в Америке, за тысячи миль от ужасов Европы, он не будет чувствовать себя в безопасности от хватки этих проклятых шахмат, которые перевернули всю его жизнь.
— Да, — сказал Арнольд, переставляя на доске фигуру. — Вы должны познакомиться с Александром Гамильтоном, он масон. Говорят, Франклин расшифровал часть формулы и перед смертью передал ее масонам…
Восьмая линия
— Наконец-то восьмая линия! — воскликнула Алиса, прыгнула через ручеек и бросилась ничком на мягкую, как мох, лужайку, на которой пестрели цветы. — Ах, как я рада, что я наконец здесь! Но что это у меня на голове? — воскликнула она и в страхе схватилась за что-то тяжелое, охватившее обручем голову. — И как оно сюда попало без моего ведома? — спросила Алиса, сняла с головы загадочный предмет и положила к себе на колени, чтобы получше разглядеть.
Это была золотая корона.
Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье. Перевод Н. Демуровой
Когда я с горем пополам выбралась на полоску галечного пляжа, меня едва не стошнило соленой водой. Но я была жива. И благодарить за это следовало шахматы Монглана.
Тяжесть фигур потянула меня на дно сразу же, едва я упала в воду, и это спасло меня от пуль, выпущенных прихвостнями Шарифа. Поскольку глубина здесь была всего десять футов, я благополучно выбралась на мелководье и, прячась за бортами лодок, рискнула высунуть нос, чтобы глотнуть воздуха. Вот так, используя рыбацкие корыта для маскировки, а сумку в качестве якоря, я и стала пробираться вдоль берега подальше от злополучного причала.
Выйдя наконец на берег, я протерла глаза и огляделась, пытаясь понять, куда меня занесло. Хотя было уже девять вечера и почти совсем стемнело, мне удалось рассмотреть вдалеке дрожащее марево электрических фонарей — вполне возможно, это был порт в Сиди-Фрейдж. До него было не больше двух миль, и я могла бы добраться туда пешком, если, конечно, меня не схватят по дороге. Однако куда же подевалась Лили?
Я порылась в своей насквозь мокрой сумке. Фигуры были на месте. Возможно, пока я тащила сумку по донному песку,
оттуда что-нибудь и выпало, но рукопись двухсотлетней давности тоже уцелела. К счастью, дневник лежал в водонепроницаемой косметичке на молнии. Только бы она не протекла!
Пока я обдумывала, что делать дальше, в нескольких ярдах от меня на прибрежную гальку выползло мокрое до нитки создание. В лучах догорающего заката существо здорово смахивало на только что вылупившегося цыпленка, но когда оно коротко тявкнуло и попыталось вскарабкаться ко мне на колени, стало ясно, что это просто-напросто мокрый и грязный Кариока. Вытереть беднягу мне было нечем, на мне и самой не осталось ни единой сухой нитки. Так что я просто встала и, засунув пса под мышку, направилась в сосновый лес, через который рассчитывала срезать путь домой.
Во время блужданий под водой я потеряла одну туфлю, так что теперь я сбросила последнюю уцелевшую обувку и пошла босиком, ступая по ковру из сосновых иголок. Минут пятнадцать я шла наугад, положившись на свое чувство направления, когда услышала, как где-то рядом хрустнула ветка. Застыв на месте, я прижала к себе дрожащего Кариоку, моля Бога, чтобы пес не устроил такой же концерт, как в пещере с летучими мышами.
Однако вскоре это стало уже не важно. Мгновение спустя в лицо мне ударил сноп света. Я замерла, затаив дыхание и зажмурившись. Затем в луче света появился солдат в хаки и шагнул ко мне. В руках у него был пулемет, сбоку зловеще свешивалась лента с патронами. Дуло пулемета смотрело мне в живот.
— Стоять! — закричал он, хотя я и не думала двигаться с места. — Кто вы? Говорите! Что вы здесь делаете?
— Я водила купаться свою собаку, — ответила я и подняла повыше Кариоку в качестве доказательства. — Я Кэтрин Велис. У меня есть документы…
Тут я спохватилась, что мои бумаги, которые я собиралась показывать, промокли, а мне совсем не хотелось, чтобы военный обыскивал мою сумку, Я быстро затараторила:
— Понимаете, я прогуливала свою собаку по Сиди-Фрейдж, и она свалилась с пирса в воду. Я прыгнула следом, чтобы спасти ее, потом нас подхватило течение…— Господи, что я несу!
В Средиземном море нет никаких течений! Я заторопилась дальше. — Я работаю на ОПЕК, на министра Кадыра. Он может поручиться за меня. Я живу неподалеку, вон там…
Я подняла руку, чтобы показать, и солдат дернул стволом пулемета вверх, направив его мне в лицо.
Тогда я решила попробовать другую тактику — изобразить сварливую американку.
— Говорю же вам, мне надо видеть министра Кадыра, — властным тоном заявила я, расправив плечи, хотя попытка принять горделивую позу, будучи мокрой как мышь, со стороны выглядела, наверное, смехотворно. — Да вы представляете, кто я?
Солдат оглянулся на своего напарника, который стоял позади прожектора и потому оставался для меня невидимым.
— Вы прибыли на конференцию? — спросил он, снова оборачиваясь ко мне.
Ну конечно! Вот почему эти солдаты патрулировали лес. Вот почему на дорогах были проверки. Вот почему Камиль так настаивал, чтобы я вернулась к концу недели. Началась конференция стран — членов ОПЕК.
— Именно! — заверила я патрульного. — У меня важный доклад. Меня непременно хватятся!
Солдат удалился в темноту и заговорил со своим напарником по-арабски. Через несколько минут свет погас. Старший патрульный произнес извиняющимся тоном:
— Мадам, мы проводим вас к вашей группе. Как раз сейчас делегаты собрались в ресторане «Дю Пор». Но вы, наверное, предпочитаете сначала заехать домой и переодеться?
Именно это я и предпочла. Полчаса спустя я в сопровождении патрульного добралась до своей квартиры. Мой страж ждал снаружи, пока я быстро переоделась, высушила волосы феном и даже по возможности привела в порядок шерсть Кариоки.
Оставлять фигуры в квартире явно не стоило, так что я раскопала в гардеробной шерстяной рюкзак и засунула внутрь шахматы, а сверху — Кариоку. Книга, которую дала мне Минни, немного подмокла, но благодаря водонепроницаемой косметичке не очень пострадала. Перелистав страницы, я слегка просушила их феном, после чего сунула дневник Мирей в рюкзак и вышла на лестницу, где меня ждал солдат.
Ресторан «Дю Пор» занимал массивное здание с высокими потолками и мраморными полами, я часто обедала там, еще когда жила в «Эль-Рияде». От площади рядом с портом к нему шла дорожка, обрамленная двумя рядами изящных арок. Миновав ее, мы поднялись по широким ступеням, которые начинались у самой воды и вели к ярко освещенным стеклянным стенам ресторана. На лестнице через каждые тридцать ступеней, заложив руки за спину, стояли солдаты с винтовками за плечами. Мы добрались до входа, и я попыталась высмотреть через стеклянные стены Камиля.
Столы в ресторанном зале были сдвинуты в пять рядов в сотню футов каждый. В центре, на П-образном возвышении, огороженном перильцами, восседали наиболее высокопоставленные особы. Даже издалека состав участников производил немалое впечатление. Собрались не только министры нефтяной промышленности, но и правители всех стран ОПЕК. Пестрота нарядов поражала воображение: здесь были и парадные мундиры с золотыми галунами, и расшитые балахоны, дополненные леопардовыми шапочками-«таблетками», и белые хламиды жителей пустыни, и черные деловые костюмы.
Угрюмый охранник, стоявший перед дверью, отобрал у моего провожатого оружие и жестом показал на мраморное возвышение. Солдат зашагал передо мной между рядами столов, накрытых белыми скатертями, к короткой лестнице в центре. Уже с тридцати футов я смогла разглядеть на лице Камиля выражение ужаса. Я поднялась по лесенке, солдат щелкнул каблуками, Камиль встал.
— Мадемуазель Велис! — сказал он и повернулся к военному. — Спасибо, что привели сюда нашего уважаемого сотрудника, офицер. Она сбилась с дороги?
Краем глаза он следил за мной. Видно, скоро Камиль потребует от меня объяснений.
— В сосновом лесу, министр, — ответил солдат. — Пес мадемуазель чуть не утонул. Мы так поняли, что она приглашена…
Он глянул на стол. Места за ним были полностью заняты, Для меня места не было.
Когда они встретились, стройный, циничный, остроумный Вольтер сначала был разочарован, увидев Ньютона — толстого розового старика с гривой седых волос и вялыми, уступчивыми манерами. Хотя он заслужил славу и признание общества, Ньютон на самом деле был очень одиноким человеком, мало говорил и ревниво хранил свои мысли. В общем, он был полной противоположностью своему молодому французскому поклоннику, который уже дважды попадал в Бастилию за грубый и резкий нрав.
Однако Ньютона всегда занимали вопросы без ответов, будь то задачи математического или мистического свойства. Когда Вольтер привез ему таинственный манускрипт, сэр Исаак тотчас же забрал рукопись и исчез в своем кабинете, оставив поэта в недоумении. Не показывался он оттуда несколько дней. Наконец великий физик пригласил Вольтера в кабинет, который был заставлен оптическими приборами и заплесневелыми книгами.
— Я опубликовал только часть моей работы, — сказал ученый философу. — И то лишь по настоянию Королевского научного общества. Теперь я стар и богат и делаю что хочу, однако я до сих пор отказываюсь публиковать созданный мною труд. Ваш кардинал Ришелье понял бы меня, недаром он зашифровывал свои записи.
— Итак, вы расшифровали дневник? — спросил Вольтер.
— Да, и даже больше того, — сказал с улыбкой математик и повел Вольтера в угол кабинета.
Там стоял большой металлический ящик, запертый на замок. Ньютон извлек из кармана ключ и испытующе посмотрел на француза,
— Шкатулка Пандоры. Желаете открыть? — спросил он. Вольтер нетерпеливо кивнул, и они повернули ключ в ржавом замке.
Там лежали рукописи многовековой давности, некоторые из них едва не рассыпались в пыль, так небрежно с ними обращались предыдущие хозяева. Однако большинство были просто основательно зачитаны — должно быть, самим Ньютоном, как заподозрил Вольтер. Физик осторожно извлек манускрипты из ящика, и Вольтер с изумлением прочитал заглавия: «De Occulta Philosofia», «The Musaeum Hermeticum», «Transmutatione Metallorum»… То были еретические сочинения Аль-Джабира, Парацельса, Виллановы, Агриппы, Люлли. Трактаты по черной магии, запрещенные христианской церковью. Здесь же были и десятки алхимических трактатов, а под ними, бережно завернутые в бумагу, лежали тысячи страниц протоколов экспериментов и теоретических заметок, сделанных рукой самого Ньютона.
— Но ведь вы же величайший поборник разума и логики, какого только знает наша эпоха! — Вольтер уставился на названия книг, не веря своим глазам. — Как вы могли погрузиться в эту трясину мистицизма и магии?
— Не магии, — поправил его Ньютон, — но науки. Самой опасной из всех наук, чья задача — изменить направление развития природы. Человек изобрел логику только затем, чтобы расшифровать формулы, созданные Богом. Во всем сущем заключен свой шифр, а к каждому шифру можно найти ключ. Я повторил множество опытов древних алхимиков, но документ, который вы привезли мне, говорит, что последний ключ скрыт в шахматах Монглана. Если это правда, я бы отдал все свои открытия за один только час работы с этими фигурами.
— Что же такое скрывает этот «последний ключ», что все ваши исследования и эксперименты не смогли вам открыть? — спросил Вольтер.
— Камень, — ответил Ньютон. — Ключ ко всем тайнам.
Когда поэты остановились перевести дыхание, Мирей сразу же повернулась к Блейку. Игра вслепую была в разгаре, зрители увлеченно переговаривались вполголоса, и за этим ропотом никто не смог бы подслушать их беседу.
— Что за камень он имел в виду? — спросила Мирей, схватив поэта за руку.
— Ох, я забыл, — рассмеялся Блейк. — Я сам изучал алхимию, и мне стало казаться, что это все знают. Цель всех алхимических экспериментов — получить некий раствор, после выпаривания которого остается лепешка из красноватого порошка. По крайней мере, так пишут в трактатах. Я читал записи Ньютона. Поскольку никто не верил, что он занимался подобной чепухой, они не были опубликованы, но, к счастью, их не уничтожили.
— А при чем здесь лепешка из красноватого порошка? — продолжала допытываться Мирей.
От нетерпения она едва сдерживалась, чтобы не повысить голос. Шарло дергал ее за волосы и платье, но ей не нужно было пользоваться его пророческим даром, чтобы понять, что она и так уже слишком надолго тут задержалась.
— А вот при чем, — сказал Вордсворт, наклонившись вперед. Его глаза горели от возбуждения. — Лепешка и есть камень. Его кусочек может превращать обычные металлы в золото. А если растворить его и выпить этого раствора, считается, что он излечит все болезни. Он зовется философским камнем…
Мирей быстро суммировала все, что ей теперь было известно. Священные камни, которым поклонялись финикийцы. Белый камень из рассказа Руссо, вмурованный в стене в Венеции: «Если бы человек мог говорить и делать, что думает, — гласила надпись, — он бы увидел, как может измениться». Белая Королева, превращающая человека в Бога…
Мирей порывисто встала. Вордсворт и Блейк в изумлении вскочили на ноги.
— Что случилось? — быстро прошептал молодой Вордсворт.
Несколько человек раздраженно покосились на них.
— Я должна идти, — сказала Мирей и чмокнула его в щеку. Поэт покраснел как свекла. Она повернулась к Блейку и взяла его за руку.
— Я в опасности, мне нельзя здесь больше оставаться. Но я не забуду вас.
Она повернулась и торопливо вышла из комнаты. Шахин двинулся следом, словно тень.
— Возможно, нам следует пойти за ней,—пробормотал Блейк. — Однако мне почему-то кажется, что мы о ней еще услышим. Замечательная и запоминающаяся женщина, ты согласен?
— Да, — ответил Вордсворт. — Я уже представляю, как ее образ воплотится в поэме. — Он рассмеялся, заметив встревоженное выражение на лице Блейка. — Нет, не в моей! В твоей…
Мирей с Шахином быстро прошли через переднюю комнату, их ноги утопали в мягком ковре. Официанты толпились рядом с баром и вряд ли заметили их уход. Когда они вышли на улицу, Шахин поймал Мирей за руку и прижал ее к темной стене. Маленький Шарло у него на руках вглядывался в мокрую ночь, малыш видел в темноте, как кошка.
— Что случилось? — прошептала Мирей, но Шахин молча прижал к ее губам палец.
Она тоже стала напряженно всматриваться в темноту. Вскоре ей удалось расслышать тихие, крадущиеся шаги по мокрой мостовой. Из тумана появились две размытые тени.
Тени воровато приблизились к двери заведения Парслоу и остановились всего в нескольких футах от того места, где не дыша замерли Мирей и Шахин. Даже Шарло был тих как мышь. Дверь клуба открылась, полоса света осветила фигуры на мокрой мостовой. Одним из пришедших оказался совершенно пьяный Босуэлл, кутающийся в длинный темный плащ. А другой… Мирей застыла с открытым ртом, когда увидела, как Босуэлл поворачивается и подает руку.
Вторым оказалась женщина, стройная и красивая. Она отбросила с лица капюшон, и по ее плечам рассыпались белокурые локоны Валентины! Это была Валентина! Мирей издала сдавленный стон и шагнула было на свет, однако Шахин держал ее железной хваткой. Она взвилась от ярости, но он быстро наклонился к ее уху и прошептал: — Белая королева.
Мирей в ужасе юркнула обратно в тень. Мгновением позже дверь клуба с грохотом захлопнулась, снова оставив их в темноте.
Нормандские острова, февраль 1794 года
За недели ожидания, пока отремонтируют его корабль, у Талейрана была возможность близко познакомиться с Бенедиктом Арнольдом, известным изменником, который предал свою страну и стал шпионить на британское правительство.
Как ни странно, но они вдвоем часто сиживали в гостинице за шашками или шахматами. Каждый из них когда-то имел многообещающую карьеру, занимал высокие посты, пользовался уважением. Однако оба заслужили неприятие, которое
стоило им репутации и средств к существованию. Арнольд, когда его раскрыли, вернулся в Англию и обнаружил, что его не ждут никакие посты в военном министерстве. К нему относились с презрением и не желали принимать в обществе. Этим и объяснялось то незавидное положение, в котором нашел его Талейран.
Хотя Арнольд и не мог дать ему рекомендательных писем к высокопоставленным американцам, зато он мог рассказать много полезного о стране, куда Талейрану предстояло отправиться. Неделями Морис забрасывал корабельного плотника вопросами. И теперь, накануне отплытия в Новый Свет, Талейран продолжал за игрой в шахматы расспрашивать своего знакомца.
— Чем занимается в Америке общество? — спрашивал Талейран. — У них есть салоны, как в Англии или Франции?
— За пределами Филадельфии или Нью-Йорка, в которых полно иммигрантов из Европы, нет почти ничего, кроме городишек на границе цивилизации. Люди сидят у камина и читают книги или играют в шахматы, как мы сейчас. На восточном побережье мало чем можно заняться. Шахматы там чуть ли не национальная игра. Говорят, даже трапперы-охотники носят с собой маленькие шахматы.
— В самом деле? — удивился Талейран. — Кто бы мог подумать, что в колониях, которые до недавнего времени были оторваны от мира, люди так высоко ценят разум!
— Не разум, а мораль, — ответил Арнольд. — Во всяком случае, они это понимают именно так. Возможно, вы читали работу Бена Франклина, которая так популярна в Америке? Она называется «Этика шахмат», и в ней говорится о том, как много жизненных уроков можно почерпнуть, изучая игру в шахматы. — Он издал сухой смешок и посмотрел в глаза Талейрану.—Знаете, Франклин просто помешался на загадке шахмат Монглана.
Талейран бросил на него испытующий взгляд.
— Боже правый, вы серьезно? — спросил он. — Хотите сказать, что эта смешная легенда обсуждается даже на том берегу Атлантики?
— Смешная или нет, — заметил Арнольд с усмешкой, смысл которой остался для Талейрана загадкой, — но говорят, старый Бен Франклин всю свою жизнь пытался разгадать ее тайну. Даже ездил в Монглан, когда был послом во Франции. Монглан — это такое местечко на юге Франции.
— Я знаю, где это, — фыркнул Талейран. — Что же он искал?
— Конечно же, шахматы Карла Великого. Я думал, здесь об этом каждый знает. Говорят, они были спрятаны в Монглане. Бенджамин Франклин был прекрасным математиком и шахматистом. Он рассчитал формулу прохода коня и утверждал, что в этой формуле заключено его представление о том, как должны быть расставлены шахматы Монглана.
— Расставлены? — спросил Талейран.
Он содрогнулся, осознав, что означают слова Арнольда: даже в Америке, за тысячи миль от ужасов Европы, он не будет чувствовать себя в безопасности от хватки этих проклятых шахмат, которые перевернули всю его жизнь.
— Да, — сказал Арнольд, переставляя на доске фигуру. — Вы должны познакомиться с Александром Гамильтоном, он масон. Говорят, Франклин расшифровал часть формулы и перед смертью передал ее масонам…
Восьмая линия
— Наконец-то восьмая линия! — воскликнула Алиса, прыгнула через ручеек и бросилась ничком на мягкую, как мох, лужайку, на которой пестрели цветы. — Ах, как я рада, что я наконец здесь! Но что это у меня на голове? — воскликнула она и в страхе схватилась за что-то тяжелое, охватившее обручем голову. — И как оно сюда попало без моего ведома? — спросила Алиса, сняла с головы загадочный предмет и положила к себе на колени, чтобы получше разглядеть.
Это была золотая корона.
Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье. Перевод Н. Демуровой
Когда я с горем пополам выбралась на полоску галечного пляжа, меня едва не стошнило соленой водой. Но я была жива. И благодарить за это следовало шахматы Монглана.
Тяжесть фигур потянула меня на дно сразу же, едва я упала в воду, и это спасло меня от пуль, выпущенных прихвостнями Шарифа. Поскольку глубина здесь была всего десять футов, я благополучно выбралась на мелководье и, прячась за бортами лодок, рискнула высунуть нос, чтобы глотнуть воздуха. Вот так, используя рыбацкие корыта для маскировки, а сумку в качестве якоря, я и стала пробираться вдоль берега подальше от злополучного причала.
Выйдя наконец на берег, я протерла глаза и огляделась, пытаясь понять, куда меня занесло. Хотя было уже девять вечера и почти совсем стемнело, мне удалось рассмотреть вдалеке дрожащее марево электрических фонарей — вполне возможно, это был порт в Сиди-Фрейдж. До него было не больше двух миль, и я могла бы добраться туда пешком, если, конечно, меня не схватят по дороге. Однако куда же подевалась Лили?
Я порылась в своей насквозь мокрой сумке. Фигуры были на месте. Возможно, пока я тащила сумку по донному песку,
оттуда что-нибудь и выпало, но рукопись двухсотлетней давности тоже уцелела. К счастью, дневник лежал в водонепроницаемой косметичке на молнии. Только бы она не протекла!
Пока я обдумывала, что делать дальше, в нескольких ярдах от меня на прибрежную гальку выползло мокрое до нитки создание. В лучах догорающего заката существо здорово смахивало на только что вылупившегося цыпленка, но когда оно коротко тявкнуло и попыталось вскарабкаться ко мне на колени, стало ясно, что это просто-напросто мокрый и грязный Кариока. Вытереть беднягу мне было нечем, на мне и самой не осталось ни единой сухой нитки. Так что я просто встала и, засунув пса под мышку, направилась в сосновый лес, через который рассчитывала срезать путь домой.
Во время блужданий под водой я потеряла одну туфлю, так что теперь я сбросила последнюю уцелевшую обувку и пошла босиком, ступая по ковру из сосновых иголок. Минут пятнадцать я шла наугад, положившись на свое чувство направления, когда услышала, как где-то рядом хрустнула ветка. Застыв на месте, я прижала к себе дрожащего Кариоку, моля Бога, чтобы пес не устроил такой же концерт, как в пещере с летучими мышами.
Однако вскоре это стало уже не важно. Мгновение спустя в лицо мне ударил сноп света. Я замерла, затаив дыхание и зажмурившись. Затем в луче света появился солдат в хаки и шагнул ко мне. В руках у него был пулемет, сбоку зловеще свешивалась лента с патронами. Дуло пулемета смотрело мне в живот.
— Стоять! — закричал он, хотя я и не думала двигаться с места. — Кто вы? Говорите! Что вы здесь делаете?
— Я водила купаться свою собаку, — ответила я и подняла повыше Кариоку в качестве доказательства. — Я Кэтрин Велис. У меня есть документы…
Тут я спохватилась, что мои бумаги, которые я собиралась показывать, промокли, а мне совсем не хотелось, чтобы военный обыскивал мою сумку, Я быстро затараторила:
— Понимаете, я прогуливала свою собаку по Сиди-Фрейдж, и она свалилась с пирса в воду. Я прыгнула следом, чтобы спасти ее, потом нас подхватило течение…— Господи, что я несу!
В Средиземном море нет никаких течений! Я заторопилась дальше. — Я работаю на ОПЕК, на министра Кадыра. Он может поручиться за меня. Я живу неподалеку, вон там…
Я подняла руку, чтобы показать, и солдат дернул стволом пулемета вверх, направив его мне в лицо.
Тогда я решила попробовать другую тактику — изобразить сварливую американку.
— Говорю же вам, мне надо видеть министра Кадыра, — властным тоном заявила я, расправив плечи, хотя попытка принять горделивую позу, будучи мокрой как мышь, со стороны выглядела, наверное, смехотворно. — Да вы представляете, кто я?
Солдат оглянулся на своего напарника, который стоял позади прожектора и потому оставался для меня невидимым.
— Вы прибыли на конференцию? — спросил он, снова оборачиваясь ко мне.
Ну конечно! Вот почему эти солдаты патрулировали лес. Вот почему на дорогах были проверки. Вот почему Камиль так настаивал, чтобы я вернулась к концу недели. Началась конференция стран — членов ОПЕК.
— Именно! — заверила я патрульного. — У меня важный доклад. Меня непременно хватятся!
Солдат удалился в темноту и заговорил со своим напарником по-арабски. Через несколько минут свет погас. Старший патрульный произнес извиняющимся тоном:
— Мадам, мы проводим вас к вашей группе. Как раз сейчас делегаты собрались в ресторане «Дю Пор». Но вы, наверное, предпочитаете сначала заехать домой и переодеться?
Именно это я и предпочла. Полчаса спустя я в сопровождении патрульного добралась до своей квартиры. Мой страж ждал снаружи, пока я быстро переоделась, высушила волосы феном и даже по возможности привела в порядок шерсть Кариоки.
Оставлять фигуры в квартире явно не стоило, так что я раскопала в гардеробной шерстяной рюкзак и засунула внутрь шахматы, а сверху — Кариоку. Книга, которую дала мне Минни, немного подмокла, но благодаря водонепроницаемой косметичке не очень пострадала. Перелистав страницы, я слегка просушила их феном, после чего сунула дневник Мирей в рюкзак и вышла на лестницу, где меня ждал солдат.
Ресторан «Дю Пор» занимал массивное здание с высокими потолками и мраморными полами, я часто обедала там, еще когда жила в «Эль-Рияде». От площади рядом с портом к нему шла дорожка, обрамленная двумя рядами изящных арок. Миновав ее, мы поднялись по широким ступеням, которые начинались у самой воды и вели к ярко освещенным стеклянным стенам ресторана. На лестнице через каждые тридцать ступеней, заложив руки за спину, стояли солдаты с винтовками за плечами. Мы добрались до входа, и я попыталась высмотреть через стеклянные стены Камиля.
Столы в ресторанном зале были сдвинуты в пять рядов в сотню футов каждый. В центре, на П-образном возвышении, огороженном перильцами, восседали наиболее высокопоставленные особы. Даже издалека состав участников производил немалое впечатление. Собрались не только министры нефтяной промышленности, но и правители всех стран ОПЕК. Пестрота нарядов поражала воображение: здесь были и парадные мундиры с золотыми галунами, и расшитые балахоны, дополненные леопардовыми шапочками-«таблетками», и белые хламиды жителей пустыни, и черные деловые костюмы.
Угрюмый охранник, стоявший перед дверью, отобрал у моего провожатого оружие и жестом показал на мраморное возвышение. Солдат зашагал передо мной между рядами столов, накрытых белыми скатертями, к короткой лестнице в центре. Уже с тридцати футов я смогла разглядеть на лице Камиля выражение ужаса. Я поднялась по лесенке, солдат щелкнул каблуками, Камиль встал.
— Мадемуазель Велис! — сказал он и повернулся к военному. — Спасибо, что привели сюда нашего уважаемого сотрудника, офицер. Она сбилась с дороги?
Краем глаза он следил за мной. Видно, скоро Камиль потребует от меня объяснений.
— В сосновом лесу, министр, — ответил солдат. — Пес мадемуазель чуть не утонул. Мы так поняли, что она приглашена…
Он глянул на стол. Места за ним были полностью заняты, Для меня места не было.