Страница:
— Но теперь, — говорил Ллуэллин, — я вышел на клиента, который собирает очень редкие вещи. Если я сумею найти и приобрести одну из тех, которые он ищет, это поможет мне получить пропуск к независимости.
— Вы имеете в виду, что вещь, которую он разыскивает, находится в Алжире? — спросила я, глядя на Бланш.
Она потягивала шампанское и, казалось, не прислушивалась к разговору.
— Если я и отправлюсь туда, то только через три месяца, когда будет готова моя виза, — объяснила я. — Кроме того, Ллуэллин, почему бы вам самому не съездить в Алжир?
— Все не так просто, — сказал он. — У меня есть выход на одного тамошнего антиквара. Он знает, где находится эта вещь, но не владеет ею. Владелец — затворник. Может потребоваться небольшое усилие и некоторое время. Это было бы проще сделать тому, кто там живет.
— Почему ты не покажешь ей рисунок? — бесстрастным тоном спросила Бланш.
Ллуэллин взглянул на сестру, кивнул и достал из нагрудного кармана сложенную цветную фотографию, которая выглядела так, словно ее вырвали из какой-то книги. Ллуэллин разгладил фотографию на столе и положил ее передо мной.
Это был снимок крупной статуэтки, вырезанной то ли из дерева, то ли из слоновой кости. Статуэтка изображала черного слона с наездником. Наездник восседал в похожем на трон кресле, которое придерживали несколько фигурок пехотинцев, стоящих на спине слона. У ног слона располагались фигурки покрупней — конные всадники со средневековым оружием. Это была великолепная резная работа, очевидно очень старая. Я не была уверена, что означают эти фигурки, но при взгляде на снимок по спине у меня пробежал холодок. Я посмотрела в окно.
— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался Ллуэллин. — Она замечательна, верно?
— Вы чувствуете, что на этом можно заработать? — спросила я.
Ллуэллин покачал головой. Бланш внимательно наблюдала за мной, словно пыталась прочитать мои мысли. Ллуэллин продолжал:
— Это арабская копия индийской статуэтки из слоновой кости. Подлинник находится в Национальной библиотеке в Париже. Ты сможешь взглянуть на него, когда будешь проездом в Европе. Я полагаю, индийская фигурка была скопирована с гораздо более древней, той, которая еще не найдена. Ее называют «Король Карл Великий».
— Разве Карл Великий ездил на слоне? Я думала, это был Ганнибал.
— Это не сам Карл Великий. Это король из набора шахмат, предположительно принадлежавших Карлу Великому. На фотографии — копия, сделанная с копии. Оригинал — легенда. Никто из тех, кого я знаю, никогда не видел его.
Мне стало интересно.
— Тогда откуда вы знаете, что он существует?
— Оригинал существует. Он описывается в «Легенде о короле Карле Великом». Мой клиент уже приобрел несколько фигур для своей коллекции и хочет приобрести все. Он готов заплатить огромные суммы денег за фигуры, но хочет сохранить инкогнито. Все это следует держать в секрете, дорогая. Я полагаю, оригиналы сделаны из двадцатичетырехкаратного золота и инкрустированы драгоценными камнями.
Я уставилась на Ллуэллина, засомневавшись, что верно поняла смысл его слов. Затем я осознала, на что он меня подбивает.
— Ллуэллин, существуют законы о вывозе золота и драгоценностей, не говоря уже о предметах исторической ценности. Вы что, сошли с ума или вам хочется, чтобы меня засадили в какую-нибудь арабскую тюрьму?
— Гарри возвращается, — спокойно сказала Бланш, вставая словно для того, чтобы размять ноги.
Ллуэллин торопливо сложил фотографию и убрал в карман.
— Ни слова об этом моему зятю, — прошептал он. — Мы обсудим все еще раз перед твоим отъездом. Если ты заинтересуешься, это может принести нам обоим деньги. Большие деньги.
Я кивнула и тоже встала, когда Гарри приблизился к нам. В руках у него был поднос с бокалами.
— О, а вот и Гарри с флипом на всех, — сказал Ллуэллин. — Как это любезно с его стороны. — Наклонившись ко мне, он прошептал: — Терпеть не могу флип. Помои для свиней, вот что это такое.
Он забрал у Гарри поднос и помог расставить бокалы.
— Дорогой, — сказала Бланш, глядя на свои наручные часики, украшенные драгоценными камнями. — Гарри вернулся, все мы здесь, почему бы тебе не пойти и не поискать предсказательницу? Уже без четверти двенадцать, а Кэт должна услышать свое предсказание до наступления Нового года.
Ллуэллин кивнул и ушел, явно испытывая облегчение оттого, что ему представился случай сбежать от ненавистного флипа. Гарри посмотрел ему вслед с подозрением.
— Ты знаешь, — сказал он Бланш, — мы живем вместе уже двадцать пять лет, и я все время ломал голову, кто же каждый раз выливает флип в цветы под Новый год.
— Флип отличный, — сказала я.
Коктейль был густой, с обилием сливок и восхитительно крепкий.
— Этот твой братец…— начал Гарри, обращаясь к жене. — Все эти годы я поддерживал его, а он выливал мой флип в цветы. Пригласить предсказательницу — первая достойная мысль, которая пришла ему в голову.
— На самом деле мы узнали о ней от Лили, — сказала Бланш. — Хотя откуда ей самой стало известно, что в отеле «Пятая авеню» есть предсказательница, один Бог знает. Возможно, Лили играла здесь в шахматы, — сухо добавила Бланш. — Похоже, теперь в шахматы играют повсюду.
И Гарри принялся занудно разглагольствовать о том, как бы отбить у Лили дурную привычку к шахматам. Пока он говорил, Бланш старательно воздерживалась от дискредитирующих замечаний: в этой семье каждый из супругов обвинял другого в том, что их единственное чадо выросло таким заблудшим созданием.
Лили не просто играла в шахматы, она больше ни о чем не хотела думать. Ее не интересовали ни бизнес, ни замужество, и это больно ранило родительское сердце Гарри. У Бланш и Ллуэллина вызывали отвращение «неотесанные» знакомцы Лили и «нецивилизованные» места, где она предпочитала проводить время. Честно говоря, то всепоглощающее высокомерие, которое породили в Лили шахматы, было просто невыносимо. Все ее главные достижения в жизни заключались в перестановке фигур на шахматной доске. Поэтому мне трудно было обвинить ее домашних в том, что они несправедливы к Лили.
— Дай мне рассказать, что поведала предсказательница по поводу Лили, — говорил Гарри, не обращая внимания на недовольную мину Бланш. — Она сказала, что молодая женщина, не имеющая отношения к моей семье, сыграет важную роль в жизни Лили.
— Гарри это понравилось, можешь себе представить? — с улыбкой заметила Бланш.
— Она сказала, что в той игре, которая зовется жизнью, пешки — это сердце. Пешка может изменить свой ход, если ей поможет женщина извне. Я думаю, это относилось к тебе.
— Предсказательница сказала: «Пешки — душа шахматной игры», — перебила мужа Бланш, — Кажется, это цитата.
— Как ты это запомнила? — спросил Гарри.
— Ллу записал все прямо на салфетке, — ответила Бланш. — «Это игра жизни, и пешки — ее душа. И даже самая последняя пешка может стать королевой. Тот, кого ты любишь, повернет реку вспять. Женщина, которая вернет вашу дочь в лоно семьи, перережет связь отождествления и приведет события к предсказанному финалу».
Бланш отложила салфетку и, не глядя больше на нас, сделала глоток шампанского.
— Ты видишь? — радостно сказал Гарри. — Я понимаю это так, что ты совершишь чудо, заставишь Лили отложить шахматы и зажить нормальной жизнью.
— На твоем месте я бы умерила пыл, — холодно сказала его жена.
Появился Ллуэллин, таща за собой, как на буксире, предсказательницу. Гарри встал и освободил ей место рядом со мной. Мое первое впечатление было, что надо мной сыграли шутку. Предсказательница оказалась совершенно диковинным существом, таким старым, что ей самое место было в витрине антикварного магазина. Вся какая-то согбенная, с шарообразной прической, похожей на парик, она уставилась на меня сквозь очки, продолговатыми лепестками разлетающиеся к вискам. Оправа очков была усыпана горным хрусталем, а на дужки надеты концы цепочки, сделанной из цветных резинок. Такие цепочки обычно мастерят дети. Предсказательница была одета в розовый свитер с вышитыми жемчугом маргаритками и плохо сидевшие на ней зеленые брюки. Картину довершали ярко-розовые туфли для боулинга, на которых было написано: «Мимси». В руках женщина держала планшет с зажимом и время от времени поглядывала на него, словно искала подсказку. Во рту у предсказательницы была жвачка «Джуси фрут». До меня донесся ее запах, когда женщина заговорила.
— Это ваша подруга? — скрипучим голосом спросила она у Гарри.
Тот кивнул и дал ей немного денег, которые она закрепила под зажимом планшета, сделав там краткую пометку. После этого женщина присела рядом со мной, а Гарри устроился с другой стороны от нее. Женщина смотрела на меня.
— Теперь, дорогая, — сказал Гарри, — просто кивай головой, если она права. Ей может помешать…
— Кому предсказывают будущее? — проскрипела старая леди, продолжая изучать меня через стекла очков.
Она просидела некоторое время молча, словно не торопясь предсказывать мое будущее. Прошло несколько мгновений, и все расслабились.
— Желаете взглянуть на мою ладонь? — спросила я.
— Ты должна молчать! — в один голос воскликнули Гарри и Ллуэллин.
— Молчать! — раздраженно сказала предсказательница. — Это серьезный предмет. Я стараюсь сконцентрироваться.
Да уж, конечно, подумала я. Скорей уж — навести фокус. Предсказательница не отрывала от меня взгляд с того самого момента, как села рядом. Я взглянула на часы Гарри. Было без семи минут двенадцать, а предсказательница не шевелилась. Она словно окаменела.
Приближалась полночь, и посетители бара оживились. Их голоса резали ухо. Люди доставали бутылки шампанского из ведерок со льдом, приготавливали хлопушки, доставали смешные колпаки и коробочки с серпантином и конфетти. Едва старый год закончится, бар взорвется, словно огромная хлопушка с серпантином. Я сразу вспомнила, почему не люблю встречать Новый год вне дома. Предсказательница как будто забыла об окружающем мире. Она просто сидела, пристально уставившись на меня.
Я прятала глаза, старалась не смотреть на нее. Гарри и Ллуэллин подались вперед, затаив дыхание. Бланш откинулась в кресле, спокойно обозревая профиль предсказательницы. Когда я снова взглянула на пожилую женщину, она все еще сидела не двигаясь. Казалось, она впала в транс и смотрела сквозь меня. Затем глаза женщины медленно сфокусировались, и наши взгляды встретились.
Когда это произошло, я снова ощутила холодок, как при dзгляде на ту фотографию. Только теперь тревожное ощущеаие поселилось где-то глубоко внутри меня.
— Молчи, — внезапно прошептала мне предсказательница. Прошло какое-то время, прежде чем я осознала, что ее губы
шевелятся. Она была единственной, кто говорил. Гарри наклонился, чтобы услышать ее, так же поступил Ллуэллин.
— Ты в большой опасности, — сказала предсказательница. — Я ощущаю ее вокруг, повсюду. Прямо сейчас.
— Опасность? — строго спросил Гарри.
В этот момент к нам подскочила официантка с ведерком для шампанского. Гарри раздраженно сделал ей знак оставить его и уйти.
— О чем вы говорите? Это шутка?
Предсказательница посмотрела на планшет, постукивая карандашом по металлической рамке, словно прикидывая, стоит ли продолжать. Я вдруг почувствовала раздражение. Почему эта так называемая предсказательница, чье дело развлекать тех, кто ожидает свой коктейль, пытается напугать меня? Внезапно она подняла глаза. Должно быть, на моем лице она увидела злость, потому что сразу сделалась очень деловой.
— Ты правша, — сказала она. — А потому на твоей левой руке написана судьба, с которой ты родилась. Правая рука указывает направление твоего движения в жизни. Дай мне сначала левую руку.
Должна признать, это показалось мне странным, но женщина молча уставилась на мою левую руку. Я начала испытывать жуткое чувство, что она действительно может там что-то разглядеть. Ее хрупкие узловатые пальцы, сжимающие мою руку, были холодны как лед.
— У-У, — протянула она странным голосом, — какая у тебя рука, юная леди.
Женщина сидела молча, разглядывая мою руку, ее глаза за стеклами очков становились все больше и больше.
Планшет соскользнул с ее колен на пол, но никто не наклонился поднять его. Вокруг нашего стола сгустилось напряжение, сжатая энергия звенела в воздухе, угрожая взрывом, но никто не произносил ни слова. Взгляды Гарри, его жены и Ллуэллина были прикованы ко мне, тогда как шум в комнате все нарастал.
Предсказательница вцепилась в мою кисть двумя руками, мне стало больно. Я попыталась высвободиться, но старуха держала меня мертвой хваткой. Почему-то это страшно разозлило меня, даже привело в ярость. К тому же меня слегка подташнивало от флипа и запаха «Джуси фрут». Свободной рукой я перехватила длинные костлявые пальцы и открыла рот, чтобы заговорить.
— Послушай меня, — перебила меня предсказательница. Ее голос стал мягким, совершенно непохожим на прежний
скрежет.
Я уловила в ее речи легкий иностранный акцент, но не сумела определить его. Если поначалу я приняла предсказательницу за древнюю старуху — из-за того, что она сильно сутулилась, а волосы ее были седыми, то теперь я обратила внимание, что кожа ее выглядит великолепно и почти лишена морщин, и ростом женщина гораздо выше, чем показалось мне с первого взгляда.
Я снова хотела заговорить, но Гарри опередил меня. Он встал с кресла и навис над нами, огромный и грозный.
— На мой взгляд, все это уж слишком мелодраматично, — заявил он, опуская свою руку на плечо предсказательницы. Другой рукой он залез в карман и вытащил несколько монет. — Давайте на этом поставим точку, и дело с концом, хорошо?
Предсказательница не удостоила Гарри вниманием и наклонилась ко мне.
— Я пришла предупредить тебя, — прошептала она. — Куда бы ты ни пошла, оглядывайся через плечо. Не верь никому. Подозревай всех. Потому что линии на твоей руке показывают… это та самая рука, про которую было предсказано.
— Предсказано кем? — спросила я. Предсказательница снова взяла мою руку и стала трепетно водить по ней кончиками пальцев, словно читала книгу для слепых. Она все еще шептала, словно вспоминала что-то, какие-то стихи, которые слышала очень давно:
— Коль перекрестье этих линий, дающих ключ к разгадке, подобно шахматной доске, то ты должна следить, чтоб матом не закончилась игра, когда четыре — цифра месяца и дня. Одна игра есть жизнь, другая — лишь подобие ее. Неуловимо время — эта мудрость, увы, приходит слишком поздно. И будут белые сражаться бесконечно, и будет черный странствовать по свету в стремлении найти свою судьбу. Ты тридцать три и три не прекращай искать. На двери тайной — вечная завеса5.
Когда предсказательница умолкла, я не сразу смогла заговорить. Гарри стоял рядом, сунув руки в карманы. Смысл слов этой женщины казался туманным, но у меня родилось странное ощущение, что все это уже случалось со мной — будто бы я была здесь, в этом баре, и выслушивала эти слова. «Дежа вю», — решила я и попыталась прогнать навязчивое чувство «уже виденного».
— Не имею представления, о чем вы говорите, — сказала я вслух.
— Не понимаешь? — спросила предсказательница и заговорщицки мне улыбнулась. — Но поймешь. Четвертый день и четвертый месяц — это что-нибудь означает для тебя?
— Да, но…
Женщина приложила палец к губам и покачала головой.
— Ты не должна никому говорить, что это означает. Скоро ты поймешь и остальное, потому что именно о твоей руке говорилось в пророчестве, твоя рука — рука Судьбы. Ибо сказано: «На четвертый день четвертого месяца придут восемь».
— Что вы имеете в виду? — в тревоге воскликнул Ллуэллин.
Он рванулся через стол и схватил предсказательницу за руку, но женщина отшатнулась.
И в этот миг комната погрузилась в кромешную тьму. Повсюду раздались выстрелы хлопушек. Звонко вылетали пробки из бутылок шампанского, люди в баре в один голос кричали «С Новым годом!». На улице вспыхнули огни фейерверков. В тусклом свете тлеющих в камине углей силуэты посетителей бара метались вокруг, словно духи из Дантова ада; голоса гулко отдавались в темноте.
Когда свет зажегся снова, Гарри стоял возле своего кресла, а предсказательница исчезла. Мы удивленно переглянулись с ним через пустое пространство, в котором она находилась всего мгновение назад, Гарри рассмеялся, наклонился и поцеловал меня в щеку.
— С Новым годом, дорогая! — сказал он, нежно обнимая меня. — Я-то думал, ты повеселишься. Прости меня.
Бланш и Ллуэллин о чем-то шептались по другую сторону стола.
— Перестаньте, — сказал им Гарри. — Как вы смотрите на то, чтобы смыть все мрачные мысли шампанским? Кэт, тебе тоже надо выпить.
Ллуэллин встал и подошел ко мне, чтобы чмокнуть в щеку.
— Кэт, я полностью согласен с Гарри. Ты выглядишь так, словно увидела привидение.
Я чувствовала себя разбитой. Должно быть, сказалось напряжение, которое я испытывала все последние недели, и последний час — в особенности.
— Какая неприятная старуха, — продолжал Ллуэллин. — Все это чепуха, выкинь ее дурацкие предостережения из головы. Хотя ты, похоже, не считаешь их бессмысленными. Или это мне только кажется?
— Боюсь, что нет, — пробормотала я. — Шахматные доски, числа и… что это за восемь? Восемь чего? Не могу понять, что бы это значило.
Гарри подал мне бокал шампанского.
— Ладно, не важно, — сказала Бланш, передавая мне через стол салфетку. На ней виднелись какие-то каракули. — Вот, возьми, Ллуэллин здесь все записал. Возможно, позже это освежит твою память. Хотя лучше бы ты все забыла. Это так называемое предсказание наводит тоску.
— Да брось, шутка получилась весьма недурная! — сказал Ллуэллин. — Жаль, что ничего не понятно, но она ведь упомянула шахматы, верно? Что-то о том, «чтоб матом не закончилась игра» и так далее. Весьма зловеще. Вы знаете, слово «мат» — имеется в виду шахматный мат — пришло из персидского: «шах-мат» означает «смерть королю». Вкупе с тем, что предсказательница говорила об опасности, ты уверена, что у тебя нет никаких соображений?
— О, да прекрати же! — оборвал Гарри наседавшего на меня Ллуэллина. — Я был не прав, когда надеялся, что судьба подскажет мне, что делать с Лили. Теперь ясно, что все эти предсказания — совершеннейшая чепуха! Выброси их из головы, а то у тебя будут ночные кошмары.
— Лили не единственная из моих знакомых, кто играет в шахматы, — сказала я. — У меня есть друг, который участвовал в турнирах.
— Правда? — быстро спросил Ллуэллин. — Я его знаю? Я покачала головой. Бланш уже собралась было заговорить, но Гарри вручил ей бокал шипучки. Она улыбнулась и сделала глоток.
— Довольно, — сказал Гарри. — Давайте лучше выпьем за новый год, что бы он нам ни принес.
И около получаса после этого мы пили шампанское. Потом наконец мы взяли пальто и вышли на улицу. Перед нами, словно по волшебству, явился лимузин, и все уселись в него. Гарри велел Солу сначала подбросить меня — я жила на набережной Ист-Ривер. Когда лимузин остановился у моего дома, Гарри вышел из машины и крепко обнял меня.
— Надеюсь, наступивший год принесет тебе счастье, — сказал он. — Может, ты сделаешь что-нибудь с моей невозможной дочерью. По правде говоря, я в этом нисколько не сомневаюсь. Я загадал такое желание, когда увидел падающую звезду.
— А у меня сейчас искры из глаз посыплются, если я немедленно не отправлюсь в постель, — проговорила я, сражаясь с зевотой. — Спасибо за флип и шампанское.
Я пожала Гарри руку и пошла домой. Он стоял и смотрел, как я вхожу в темноту вестибюля. Привратник спал в кресле,
сразу за дверью. Он даже не пошевельнулся, когда я пересекла слабо освещенное фойе и остановилась у лифта. В здании было тихо, как в могиле.
Я нажала кнопку, и двери лифта тихо закрылись. Пока он поднимался, я достала из кармана пальто салфетку и перечитала предсказание. Никаких связных мыслей по поводу его содержания у меня так и не возникло, и я спрятала записку в карман. У меня хватало проблем, которые требовали самого пристального внимания, так к чему придумывать себе новые? Двери лифта открылись, я вышла в полутемный коридор и направилась к своей квартире, гадая, каким образом предсказательница узнала, что мой день рождения — четвертого апреля, в четвертый день четвертого месяца.
Фьянкетто6
Париж, лето 1791 года
— Дерьмо, дерьмо! — воскликнул Жак Луи Давид.
В ярости он бросил на пол черную самодельную кисть и вскочил на ноги.
— Я велел вам не двигаться. Не шевелиться! Теперь все складки нарушены. Все пропало!
Он сердито испепелял глазами Валентину и Мирей, позировавших на возвышении в студии. Девушки были почти обнажены, прикрытые только прозрачным газом, который был тщательно уложен и подвязан под грудью в подражание древнегреческому стилю, столь популярному тогда среди парижских модниц.
Давид закусил сустав большого пальца. Его темные волосы торчали в разные стороны, черные глаза горели яростным огнем. Фуляровый платок в синюю и желтую полосу был дважды обернут вокруг шеи и завязан бантом, припорошенным угольной пылью. Зеленый бархатный жакет с широкими расшитыми полами сидел на нем косо.
— Теперь придется все начинать сначала! — простонал художник.
Валентина и Мирей молчали. Они вспыхнули от смущения, глядя на широко раскрывшуюся за спиной художника дверь студии.
Жак Луи раздраженно оглянулся через плечо, В дверях стоял высокий, хорошо сложенный молодой мужчина такой изумительной красоты, что казался почти ангелом. Густые кудри золотых волос были перехвачены сзади простой лентой. Длинная сутана из пурпурного шелка, словно вода, обтекала его совершенные формы.
Невероятно синие глаза молодого человека спокойно смотрели на художника. Он усмехнулся, глядя на Жака Луи.
— Надеюсь, я не помешал, — сказал гость, разглядывая двух молодых натурщиц.
Девушки замерли, словно пугливые лани, готовые сорваться с места. В голосе незнакомца слышалась мягкая уверенность человека из высшего общества, слегка разочарованного столь холодным приемом и ожидающего, что хозяева вскоре исправят ошибку.
— А-а-а… Это всего лишь вы, Морис, — раздраженно проговорил Жак Луи. — Кто вас впустил? Знают же, что я не выношу, когда меня отвлекают от работы.
— Надеюсь, не всех гостей, которые заходят к вам до завтрака, вы встречаете в подобной манере, — ответил молодой человек, по-прежнему улыбаясь. — К тому же, на мой взгляд, ваше занятие мало напоминает работу. Над такой работой я не прочь потрудиться и сам.
Он снова взглянул на Валентину и Мирей, замерших в золотом сиянии солнечных лучей, которые лились в комнату через северные окна. Сквозь прозрачную ткань гостю были видны все изгибы трепещущих юных тел.
— Мне кажется, вы и без того поднаторели в подобной работе, — сказал Жак Луи, взяв другую кисть из оловянной банки на мольберте. — Будьте так добры, отправляйтесь к помосту и поправьте для меня эти драпировки. Я буду направлять вас отсюда. Утренний свет почти ушел, еще минут двадцать — и мы прервемся на завтрак.
— Что вы рисуете? — спросил молодой человек. Когда он двинулся к помосту, стала заметна легкая хромота,
словно он берег больную ногу.
— Уголь и растушевка, — сказал Давид. — Идею я позаимствовал из тем Пуссена. «Похищение сабинянок».
— Какая прелестная мысль! — воскликнул Морис. — Что вы хотите, чтобы я исправил? По мне, все выглядит очаровательно.
Валентина стояла на помосте перед Мирей, одно колено выдвинуто вперед, руки подняты на высоту плеча. Мирей — на коленях, позади нее, вытянув вперед руки в умоляющем жесте. Ее темно-рыжие волосы были перекинуты таким образом, что практически полностью закрывали обнаженную грудь.
— Эти рыжие волосы надо убрать, — сказал Давид через студию.
Он прищурил глаза, разглядывая девушек на помосте, и, помахивая кистью, стал указывать Морису направление.
— Нет, не совсем! Прикройте только левую грудь. Правая должна оставаться полностью обнаженной. Полностью! Опустите ткань ниже. В конце концов, они не монастырь открывают, а пытаются соблазнить солдат, чтобы заставить их прекратить сражение.
Морис делал все, что ему говорили, но его рука дрожала, когда он откидывал легкую ткань.
— Больше! Больше, Бога ради! Так, чтобы я мог видеть ее. Кто, в конце концов, здесь художник? — закричал Давид.
Морис слабо улыбнулся и подчинился. Он никогда в своей жизни не видел столь восхитительных молодых девушек и недоумевал, где Давид отыскал их. Было известно, что женская половина общества становится в очередь в его студию, в надежде, что он запечатлеет их на своих знаменитых полотнах в виде греческих роковых женщин. Однако эти девушки были слишком свежи и простодушны для пресыщенных плотскими удовольствиями столичных аристократок.
— Вы имеете в виду, что вещь, которую он разыскивает, находится в Алжире? — спросила я, глядя на Бланш.
Она потягивала шампанское и, казалось, не прислушивалась к разговору.
— Если я и отправлюсь туда, то только через три месяца, когда будет готова моя виза, — объяснила я. — Кроме того, Ллуэллин, почему бы вам самому не съездить в Алжир?
— Все не так просто, — сказал он. — У меня есть выход на одного тамошнего антиквара. Он знает, где находится эта вещь, но не владеет ею. Владелец — затворник. Может потребоваться небольшое усилие и некоторое время. Это было бы проще сделать тому, кто там живет.
— Почему ты не покажешь ей рисунок? — бесстрастным тоном спросила Бланш.
Ллуэллин взглянул на сестру, кивнул и достал из нагрудного кармана сложенную цветную фотографию, которая выглядела так, словно ее вырвали из какой-то книги. Ллуэллин разгладил фотографию на столе и положил ее передо мной.
Это был снимок крупной статуэтки, вырезанной то ли из дерева, то ли из слоновой кости. Статуэтка изображала черного слона с наездником. Наездник восседал в похожем на трон кресле, которое придерживали несколько фигурок пехотинцев, стоящих на спине слона. У ног слона располагались фигурки покрупней — конные всадники со средневековым оружием. Это была великолепная резная работа, очевидно очень старая. Я не была уверена, что означают эти фигурки, но при взгляде на снимок по спине у меня пробежал холодок. Я посмотрела в окно.
— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался Ллуэллин. — Она замечательна, верно?
— Вы чувствуете, что на этом можно заработать? — спросила я.
Ллуэллин покачал головой. Бланш внимательно наблюдала за мной, словно пыталась прочитать мои мысли. Ллуэллин продолжал:
— Это арабская копия индийской статуэтки из слоновой кости. Подлинник находится в Национальной библиотеке в Париже. Ты сможешь взглянуть на него, когда будешь проездом в Европе. Я полагаю, индийская фигурка была скопирована с гораздо более древней, той, которая еще не найдена. Ее называют «Король Карл Великий».
— Разве Карл Великий ездил на слоне? Я думала, это был Ганнибал.
— Это не сам Карл Великий. Это король из набора шахмат, предположительно принадлежавших Карлу Великому. На фотографии — копия, сделанная с копии. Оригинал — легенда. Никто из тех, кого я знаю, никогда не видел его.
Мне стало интересно.
— Тогда откуда вы знаете, что он существует?
— Оригинал существует. Он описывается в «Легенде о короле Карле Великом». Мой клиент уже приобрел несколько фигур для своей коллекции и хочет приобрести все. Он готов заплатить огромные суммы денег за фигуры, но хочет сохранить инкогнито. Все это следует держать в секрете, дорогая. Я полагаю, оригиналы сделаны из двадцатичетырехкаратного золота и инкрустированы драгоценными камнями.
Я уставилась на Ллуэллина, засомневавшись, что верно поняла смысл его слов. Затем я осознала, на что он меня подбивает.
— Ллуэллин, существуют законы о вывозе золота и драгоценностей, не говоря уже о предметах исторической ценности. Вы что, сошли с ума или вам хочется, чтобы меня засадили в какую-нибудь арабскую тюрьму?
— Гарри возвращается, — спокойно сказала Бланш, вставая словно для того, чтобы размять ноги.
Ллуэллин торопливо сложил фотографию и убрал в карман.
— Ни слова об этом моему зятю, — прошептал он. — Мы обсудим все еще раз перед твоим отъездом. Если ты заинтересуешься, это может принести нам обоим деньги. Большие деньги.
Я кивнула и тоже встала, когда Гарри приблизился к нам. В руках у него был поднос с бокалами.
— О, а вот и Гарри с флипом на всех, — сказал Ллуэллин. — Как это любезно с его стороны. — Наклонившись ко мне, он прошептал: — Терпеть не могу флип. Помои для свиней, вот что это такое.
Он забрал у Гарри поднос и помог расставить бокалы.
— Дорогой, — сказала Бланш, глядя на свои наручные часики, украшенные драгоценными камнями. — Гарри вернулся, все мы здесь, почему бы тебе не пойти и не поискать предсказательницу? Уже без четверти двенадцать, а Кэт должна услышать свое предсказание до наступления Нового года.
Ллуэллин кивнул и ушел, явно испытывая облегчение оттого, что ему представился случай сбежать от ненавистного флипа. Гарри посмотрел ему вслед с подозрением.
— Ты знаешь, — сказал он Бланш, — мы живем вместе уже двадцать пять лет, и я все время ломал голову, кто же каждый раз выливает флип в цветы под Новый год.
— Флип отличный, — сказала я.
Коктейль был густой, с обилием сливок и восхитительно крепкий.
— Этот твой братец…— начал Гарри, обращаясь к жене. — Все эти годы я поддерживал его, а он выливал мой флип в цветы. Пригласить предсказательницу — первая достойная мысль, которая пришла ему в голову.
— На самом деле мы узнали о ней от Лили, — сказала Бланш. — Хотя откуда ей самой стало известно, что в отеле «Пятая авеню» есть предсказательница, один Бог знает. Возможно, Лили играла здесь в шахматы, — сухо добавила Бланш. — Похоже, теперь в шахматы играют повсюду.
И Гарри принялся занудно разглагольствовать о том, как бы отбить у Лили дурную привычку к шахматам. Пока он говорил, Бланш старательно воздерживалась от дискредитирующих замечаний: в этой семье каждый из супругов обвинял другого в том, что их единственное чадо выросло таким заблудшим созданием.
Лили не просто играла в шахматы, она больше ни о чем не хотела думать. Ее не интересовали ни бизнес, ни замужество, и это больно ранило родительское сердце Гарри. У Бланш и Ллуэллина вызывали отвращение «неотесанные» знакомцы Лили и «нецивилизованные» места, где она предпочитала проводить время. Честно говоря, то всепоглощающее высокомерие, которое породили в Лили шахматы, было просто невыносимо. Все ее главные достижения в жизни заключались в перестановке фигур на шахматной доске. Поэтому мне трудно было обвинить ее домашних в том, что они несправедливы к Лили.
— Дай мне рассказать, что поведала предсказательница по поводу Лили, — говорил Гарри, не обращая внимания на недовольную мину Бланш. — Она сказала, что молодая женщина, не имеющая отношения к моей семье, сыграет важную роль в жизни Лили.
— Гарри это понравилось, можешь себе представить? — с улыбкой заметила Бланш.
— Она сказала, что в той игре, которая зовется жизнью, пешки — это сердце. Пешка может изменить свой ход, если ей поможет женщина извне. Я думаю, это относилось к тебе.
— Предсказательница сказала: «Пешки — душа шахматной игры», — перебила мужа Бланш, — Кажется, это цитата.
— Как ты это запомнила? — спросил Гарри.
— Ллу записал все прямо на салфетке, — ответила Бланш. — «Это игра жизни, и пешки — ее душа. И даже самая последняя пешка может стать королевой. Тот, кого ты любишь, повернет реку вспять. Женщина, которая вернет вашу дочь в лоно семьи, перережет связь отождествления и приведет события к предсказанному финалу».
Бланш отложила салфетку и, не глядя больше на нас, сделала глоток шампанского.
— Ты видишь? — радостно сказал Гарри. — Я понимаю это так, что ты совершишь чудо, заставишь Лили отложить шахматы и зажить нормальной жизнью.
— На твоем месте я бы умерила пыл, — холодно сказала его жена.
Появился Ллуэллин, таща за собой, как на буксире, предсказательницу. Гарри встал и освободил ей место рядом со мной. Мое первое впечатление было, что надо мной сыграли шутку. Предсказательница оказалась совершенно диковинным существом, таким старым, что ей самое место было в витрине антикварного магазина. Вся какая-то согбенная, с шарообразной прической, похожей на парик, она уставилась на меня сквозь очки, продолговатыми лепестками разлетающиеся к вискам. Оправа очков была усыпана горным хрусталем, а на дужки надеты концы цепочки, сделанной из цветных резинок. Такие цепочки обычно мастерят дети. Предсказательница была одета в розовый свитер с вышитыми жемчугом маргаритками и плохо сидевшие на ней зеленые брюки. Картину довершали ярко-розовые туфли для боулинга, на которых было написано: «Мимси». В руках женщина держала планшет с зажимом и время от времени поглядывала на него, словно искала подсказку. Во рту у предсказательницы была жвачка «Джуси фрут». До меня донесся ее запах, когда женщина заговорила.
— Это ваша подруга? — скрипучим голосом спросила она у Гарри.
Тот кивнул и дал ей немного денег, которые она закрепила под зажимом планшета, сделав там краткую пометку. После этого женщина присела рядом со мной, а Гарри устроился с другой стороны от нее. Женщина смотрела на меня.
— Теперь, дорогая, — сказал Гарри, — просто кивай головой, если она права. Ей может помешать…
— Кому предсказывают будущее? — проскрипела старая леди, продолжая изучать меня через стекла очков.
Она просидела некоторое время молча, словно не торопясь предсказывать мое будущее. Прошло несколько мгновений, и все расслабились.
— Желаете взглянуть на мою ладонь? — спросила я.
— Ты должна молчать! — в один голос воскликнули Гарри и Ллуэллин.
— Молчать! — раздраженно сказала предсказательница. — Это серьезный предмет. Я стараюсь сконцентрироваться.
Да уж, конечно, подумала я. Скорей уж — навести фокус. Предсказательница не отрывала от меня взгляд с того самого момента, как села рядом. Я взглянула на часы Гарри. Было без семи минут двенадцать, а предсказательница не шевелилась. Она словно окаменела.
Приближалась полночь, и посетители бара оживились. Их голоса резали ухо. Люди доставали бутылки шампанского из ведерок со льдом, приготавливали хлопушки, доставали смешные колпаки и коробочки с серпантином и конфетти. Едва старый год закончится, бар взорвется, словно огромная хлопушка с серпантином. Я сразу вспомнила, почему не люблю встречать Новый год вне дома. Предсказательница как будто забыла об окружающем мире. Она просто сидела, пристально уставившись на меня.
Я прятала глаза, старалась не смотреть на нее. Гарри и Ллуэллин подались вперед, затаив дыхание. Бланш откинулась в кресле, спокойно обозревая профиль предсказательницы. Когда я снова взглянула на пожилую женщину, она все еще сидела не двигаясь. Казалось, она впала в транс и смотрела сквозь меня. Затем глаза женщины медленно сфокусировались, и наши взгляды встретились.
Когда это произошло, я снова ощутила холодок, как при dзгляде на ту фотографию. Только теперь тревожное ощущеаие поселилось где-то глубоко внутри меня.
— Молчи, — внезапно прошептала мне предсказательница. Прошло какое-то время, прежде чем я осознала, что ее губы
шевелятся. Она была единственной, кто говорил. Гарри наклонился, чтобы услышать ее, так же поступил Ллуэллин.
— Ты в большой опасности, — сказала предсказательница. — Я ощущаю ее вокруг, повсюду. Прямо сейчас.
— Опасность? — строго спросил Гарри.
В этот момент к нам подскочила официантка с ведерком для шампанского. Гарри раздраженно сделал ей знак оставить его и уйти.
— О чем вы говорите? Это шутка?
Предсказательница посмотрела на планшет, постукивая карандашом по металлической рамке, словно прикидывая, стоит ли продолжать. Я вдруг почувствовала раздражение. Почему эта так называемая предсказательница, чье дело развлекать тех, кто ожидает свой коктейль, пытается напугать меня? Внезапно она подняла глаза. Должно быть, на моем лице она увидела злость, потому что сразу сделалась очень деловой.
— Ты правша, — сказала она. — А потому на твоей левой руке написана судьба, с которой ты родилась. Правая рука указывает направление твоего движения в жизни. Дай мне сначала левую руку.
Должна признать, это показалось мне странным, но женщина молча уставилась на мою левую руку. Я начала испытывать жуткое чувство, что она действительно может там что-то разглядеть. Ее хрупкие узловатые пальцы, сжимающие мою руку, были холодны как лед.
— У-У, — протянула она странным голосом, — какая у тебя рука, юная леди.
Женщина сидела молча, разглядывая мою руку, ее глаза за стеклами очков становились все больше и больше.
Планшет соскользнул с ее колен на пол, но никто не наклонился поднять его. Вокруг нашего стола сгустилось напряжение, сжатая энергия звенела в воздухе, угрожая взрывом, но никто не произносил ни слова. Взгляды Гарри, его жены и Ллуэллина были прикованы ко мне, тогда как шум в комнате все нарастал.
Предсказательница вцепилась в мою кисть двумя руками, мне стало больно. Я попыталась высвободиться, но старуха держала меня мертвой хваткой. Почему-то это страшно разозлило меня, даже привело в ярость. К тому же меня слегка подташнивало от флипа и запаха «Джуси фрут». Свободной рукой я перехватила длинные костлявые пальцы и открыла рот, чтобы заговорить.
— Послушай меня, — перебила меня предсказательница. Ее голос стал мягким, совершенно непохожим на прежний
скрежет.
Я уловила в ее речи легкий иностранный акцент, но не сумела определить его. Если поначалу я приняла предсказательницу за древнюю старуху — из-за того, что она сильно сутулилась, а волосы ее были седыми, то теперь я обратила внимание, что кожа ее выглядит великолепно и почти лишена морщин, и ростом женщина гораздо выше, чем показалось мне с первого взгляда.
Я снова хотела заговорить, но Гарри опередил меня. Он встал с кресла и навис над нами, огромный и грозный.
— На мой взгляд, все это уж слишком мелодраматично, — заявил он, опуская свою руку на плечо предсказательницы. Другой рукой он залез в карман и вытащил несколько монет. — Давайте на этом поставим точку, и дело с концом, хорошо?
Предсказательница не удостоила Гарри вниманием и наклонилась ко мне.
— Я пришла предупредить тебя, — прошептала она. — Куда бы ты ни пошла, оглядывайся через плечо. Не верь никому. Подозревай всех. Потому что линии на твоей руке показывают… это та самая рука, про которую было предсказано.
— Предсказано кем? — спросила я. Предсказательница снова взяла мою руку и стала трепетно водить по ней кончиками пальцев, словно читала книгу для слепых. Она все еще шептала, словно вспоминала что-то, какие-то стихи, которые слышала очень давно:
— Коль перекрестье этих линий, дающих ключ к разгадке, подобно шахматной доске, то ты должна следить, чтоб матом не закончилась игра, когда четыре — цифра месяца и дня. Одна игра есть жизнь, другая — лишь подобие ее. Неуловимо время — эта мудрость, увы, приходит слишком поздно. И будут белые сражаться бесконечно, и будет черный странствовать по свету в стремлении найти свою судьбу. Ты тридцать три и три не прекращай искать. На двери тайной — вечная завеса5.
Когда предсказательница умолкла, я не сразу смогла заговорить. Гарри стоял рядом, сунув руки в карманы. Смысл слов этой женщины казался туманным, но у меня родилось странное ощущение, что все это уже случалось со мной — будто бы я была здесь, в этом баре, и выслушивала эти слова. «Дежа вю», — решила я и попыталась прогнать навязчивое чувство «уже виденного».
— Не имею представления, о чем вы говорите, — сказала я вслух.
— Не понимаешь? — спросила предсказательница и заговорщицки мне улыбнулась. — Но поймешь. Четвертый день и четвертый месяц — это что-нибудь означает для тебя?
— Да, но…
Женщина приложила палец к губам и покачала головой.
— Ты не должна никому говорить, что это означает. Скоро ты поймешь и остальное, потому что именно о твоей руке говорилось в пророчестве, твоя рука — рука Судьбы. Ибо сказано: «На четвертый день четвертого месяца придут восемь».
— Что вы имеете в виду? — в тревоге воскликнул Ллуэллин.
Он рванулся через стол и схватил предсказательницу за руку, но женщина отшатнулась.
И в этот миг комната погрузилась в кромешную тьму. Повсюду раздались выстрелы хлопушек. Звонко вылетали пробки из бутылок шампанского, люди в баре в один голос кричали «С Новым годом!». На улице вспыхнули огни фейерверков. В тусклом свете тлеющих в камине углей силуэты посетителей бара метались вокруг, словно духи из Дантова ада; голоса гулко отдавались в темноте.
Когда свет зажегся снова, Гарри стоял возле своего кресла, а предсказательница исчезла. Мы удивленно переглянулись с ним через пустое пространство, в котором она находилась всего мгновение назад, Гарри рассмеялся, наклонился и поцеловал меня в щеку.
— С Новым годом, дорогая! — сказал он, нежно обнимая меня. — Я-то думал, ты повеселишься. Прости меня.
Бланш и Ллуэллин о чем-то шептались по другую сторону стола.
— Перестаньте, — сказал им Гарри. — Как вы смотрите на то, чтобы смыть все мрачные мысли шампанским? Кэт, тебе тоже надо выпить.
Ллуэллин встал и подошел ко мне, чтобы чмокнуть в щеку.
— Кэт, я полностью согласен с Гарри. Ты выглядишь так, словно увидела привидение.
Я чувствовала себя разбитой. Должно быть, сказалось напряжение, которое я испытывала все последние недели, и последний час — в особенности.
— Какая неприятная старуха, — продолжал Ллуэллин. — Все это чепуха, выкинь ее дурацкие предостережения из головы. Хотя ты, похоже, не считаешь их бессмысленными. Или это мне только кажется?
— Боюсь, что нет, — пробормотала я. — Шахматные доски, числа и… что это за восемь? Восемь чего? Не могу понять, что бы это значило.
Гарри подал мне бокал шампанского.
— Ладно, не важно, — сказала Бланш, передавая мне через стол салфетку. На ней виднелись какие-то каракули. — Вот, возьми, Ллуэллин здесь все записал. Возможно, позже это освежит твою память. Хотя лучше бы ты все забыла. Это так называемое предсказание наводит тоску.
— Да брось, шутка получилась весьма недурная! — сказал Ллуэллин. — Жаль, что ничего не понятно, но она ведь упомянула шахматы, верно? Что-то о том, «чтоб матом не закончилась игра» и так далее. Весьма зловеще. Вы знаете, слово «мат» — имеется в виду шахматный мат — пришло из персидского: «шах-мат» означает «смерть королю». Вкупе с тем, что предсказательница говорила об опасности, ты уверена, что у тебя нет никаких соображений?
— О, да прекрати же! — оборвал Гарри наседавшего на меня Ллуэллина. — Я был не прав, когда надеялся, что судьба подскажет мне, что делать с Лили. Теперь ясно, что все эти предсказания — совершеннейшая чепуха! Выброси их из головы, а то у тебя будут ночные кошмары.
— Лили не единственная из моих знакомых, кто играет в шахматы, — сказала я. — У меня есть друг, который участвовал в турнирах.
— Правда? — быстро спросил Ллуэллин. — Я его знаю? Я покачала головой. Бланш уже собралась было заговорить, но Гарри вручил ей бокал шипучки. Она улыбнулась и сделала глоток.
— Довольно, — сказал Гарри. — Давайте лучше выпьем за новый год, что бы он нам ни принес.
И около получаса после этого мы пили шампанское. Потом наконец мы взяли пальто и вышли на улицу. Перед нами, словно по волшебству, явился лимузин, и все уселись в него. Гарри велел Солу сначала подбросить меня — я жила на набережной Ист-Ривер. Когда лимузин остановился у моего дома, Гарри вышел из машины и крепко обнял меня.
— Надеюсь, наступивший год принесет тебе счастье, — сказал он. — Может, ты сделаешь что-нибудь с моей невозможной дочерью. По правде говоря, я в этом нисколько не сомневаюсь. Я загадал такое желание, когда увидел падающую звезду.
— А у меня сейчас искры из глаз посыплются, если я немедленно не отправлюсь в постель, — проговорила я, сражаясь с зевотой. — Спасибо за флип и шампанское.
Я пожала Гарри руку и пошла домой. Он стоял и смотрел, как я вхожу в темноту вестибюля. Привратник спал в кресле,
сразу за дверью. Он даже не пошевельнулся, когда я пересекла слабо освещенное фойе и остановилась у лифта. В здании было тихо, как в могиле.
Я нажала кнопку, и двери лифта тихо закрылись. Пока он поднимался, я достала из кармана пальто салфетку и перечитала предсказание. Никаких связных мыслей по поводу его содержания у меня так и не возникло, и я спрятала записку в карман. У меня хватало проблем, которые требовали самого пристального внимания, так к чему придумывать себе новые? Двери лифта открылись, я вышла в полутемный коридор и направилась к своей квартире, гадая, каким образом предсказательница узнала, что мой день рождения — четвертого апреля, в четвертый день четвертого месяца.
Фьянкетто6
Епископы — прелаты с рогами. Деяния их полны коварства, ибо каждый епископ использует положение свое не во благо, а выгоды ради.
Папа Иннокентий III (1198-1216). Quaendam Moralitas de Scaccario
Париж, лето 1791 года
— Дерьмо, дерьмо! — воскликнул Жак Луи Давид.
В ярости он бросил на пол черную самодельную кисть и вскочил на ноги.
— Я велел вам не двигаться. Не шевелиться! Теперь все складки нарушены. Все пропало!
Он сердито испепелял глазами Валентину и Мирей, позировавших на возвышении в студии. Девушки были почти обнажены, прикрытые только прозрачным газом, который был тщательно уложен и подвязан под грудью в подражание древнегреческому стилю, столь популярному тогда среди парижских модниц.
Давид закусил сустав большого пальца. Его темные волосы торчали в разные стороны, черные глаза горели яростным огнем. Фуляровый платок в синюю и желтую полосу был дважды обернут вокруг шеи и завязан бантом, припорошенным угольной пылью. Зеленый бархатный жакет с широкими расшитыми полами сидел на нем косо.
— Теперь придется все начинать сначала! — простонал художник.
Валентина и Мирей молчали. Они вспыхнули от смущения, глядя на широко раскрывшуюся за спиной художника дверь студии.
Жак Луи раздраженно оглянулся через плечо, В дверях стоял высокий, хорошо сложенный молодой мужчина такой изумительной красоты, что казался почти ангелом. Густые кудри золотых волос были перехвачены сзади простой лентой. Длинная сутана из пурпурного шелка, словно вода, обтекала его совершенные формы.
Невероятно синие глаза молодого человека спокойно смотрели на художника. Он усмехнулся, глядя на Жака Луи.
— Надеюсь, я не помешал, — сказал гость, разглядывая двух молодых натурщиц.
Девушки замерли, словно пугливые лани, готовые сорваться с места. В голосе незнакомца слышалась мягкая уверенность человека из высшего общества, слегка разочарованного столь холодным приемом и ожидающего, что хозяева вскоре исправят ошибку.
— А-а-а… Это всего лишь вы, Морис, — раздраженно проговорил Жак Луи. — Кто вас впустил? Знают же, что я не выношу, когда меня отвлекают от работы.
— Надеюсь, не всех гостей, которые заходят к вам до завтрака, вы встречаете в подобной манере, — ответил молодой человек, по-прежнему улыбаясь. — К тому же, на мой взгляд, ваше занятие мало напоминает работу. Над такой работой я не прочь потрудиться и сам.
Он снова взглянул на Валентину и Мирей, замерших в золотом сиянии солнечных лучей, которые лились в комнату через северные окна. Сквозь прозрачную ткань гостю были видны все изгибы трепещущих юных тел.
— Мне кажется, вы и без того поднаторели в подобной работе, — сказал Жак Луи, взяв другую кисть из оловянной банки на мольберте. — Будьте так добры, отправляйтесь к помосту и поправьте для меня эти драпировки. Я буду направлять вас отсюда. Утренний свет почти ушел, еще минут двадцать — и мы прервемся на завтрак.
— Что вы рисуете? — спросил молодой человек. Когда он двинулся к помосту, стала заметна легкая хромота,
словно он берег больную ногу.
— Уголь и растушевка, — сказал Давид. — Идею я позаимствовал из тем Пуссена. «Похищение сабинянок».
— Какая прелестная мысль! — воскликнул Морис. — Что вы хотите, чтобы я исправил? По мне, все выглядит очаровательно.
Валентина стояла на помосте перед Мирей, одно колено выдвинуто вперед, руки подняты на высоту плеча. Мирей — на коленях, позади нее, вытянув вперед руки в умоляющем жесте. Ее темно-рыжие волосы были перекинуты таким образом, что практически полностью закрывали обнаженную грудь.
— Эти рыжие волосы надо убрать, — сказал Давид через студию.
Он прищурил глаза, разглядывая девушек на помосте, и, помахивая кистью, стал указывать Морису направление.
— Нет, не совсем! Прикройте только левую грудь. Правая должна оставаться полностью обнаженной. Полностью! Опустите ткань ниже. В конце концов, они не монастырь открывают, а пытаются соблазнить солдат, чтобы заставить их прекратить сражение.
Морис делал все, что ему говорили, но его рука дрожала, когда он откидывал легкую ткань.
— Больше! Больше, Бога ради! Так, чтобы я мог видеть ее. Кто, в конце концов, здесь художник? — закричал Давид.
Морис слабо улыбнулся и подчинился. Он никогда в своей жизни не видел столь восхитительных молодых девушек и недоумевал, где Давид отыскал их. Было известно, что женская половина общества становится в очередь в его студию, в надежде, что он запечатлеет их на своих знаменитых полотнах в виде греческих роковых женщин. Однако эти девушки были слишком свежи и простодушны для пресыщенных плотскими удовольствиями столичных аристократок.