Страница:
В кабину Лена запрыгнула легко, Димон опять на нее залюбовался, а Танька едва вскарабкалась, ее коротенькие ножки никак не доставали до нижней ступеньки. При этом она так заливалась, словно ее щекотали. Лена тоже смеялась и тянула из кабины руку.
— Шо, подсадить, може? — с досадой спросил Димон, когда ему надоело наблюдать ее возню у подножки грузовика.
— Вот еще! — уже хохоча во все горло, Татьянка наконец вскарабкалась. Мимо проходили учителя и неодобрительно посматривали на веселящихся молодых учительниц. Димон завел мотор и машина резво рванула, девчонки от неожиданности откинулись на спинки сиденья. Татьяна опять залилась дробным смехом. «И чему такая может научить детей?» — подумал Димон и сурово посмотрел на нее. Татьяна заметила его взгляд и подтолкнула Лену в бок.
— Какой у нас строгий водитель! Даже не улыбнется… Дима, — вдруг вспомнила она, — а где ваша лошадь? Вы же тут по станице обычно на лошадях катаетесь.
— Не лошадь, а конь. И не катаемся, а скачем, — почему-то Димон стал все больше раздражаться. Он уже пожалел, что проявил мягкость и разрешил присоединиться к ним этой болтливой хохотушке.
— Конь ваш где? — не унималась Татьяна.
— Где, где…В конюшне, где же ему еще быть, если я на работе?
— А покатайте нас когда-нибудь на этом…коне, — у Татьяны улыбка не сходила с лица, ее зеленые выпуклые глаза весело щурились, она была похожа на хулиганистую старшеклассницу, а не на учительницу химии, которая работала в школе уже четвертый год.
— Это вам не качели, это боевой конь, — сквозь зубы процедил Димон.
— А меня покатаете? — лукаво улыбнулась Лена, и Димон сразу растаял.
— А вас, Лена, обязательно покатаю.
— Спасибо, — ласково проворковала Лена и улыбнулась.
Он скосил глаза и увидел, как Татьяна подтолкнула Лену локтем в бок и многозначительно хмыкнула. Рот у нее растянулся в улыбке так, что он увидел маленький остренький клычок на том месте, где у всех нормальных людей растет обычный человеческий зуб. «Вот маленькая ведьма, все настроение портит».
Учительши не обращали на его настроение никакого внимания, они смотрели по сторонам и болтали о педсовете.
— Здорово Гасиловский папаша уел наших старых грымз! — подвела итог Татьяна.
— Да мне их, честно говоря, жалко. Они же не виноваты, что у них времени совсем нет, чтобы уровень держать. Пашка, конечно, паразит. Выпендривается перед всеми. Он меня на уроках тоже пытался как-то поддеть. Но ему это пока не удалось. Я думаю — вдруг удастся? Как тогда реагировать, чтобы не уронить себя в глазах детей?
— В рожу плюнуть! — тут же посоветовала Татьяна и захохотала так, что задребезжали стекла.
— Боюсь, его папаша меня тогда побьет, — рассмеялась Лена. — Знаешь, что я теперь делаю? Я на уроках иногда провожу параллели, рассказываю о зарубежных писателях, если удается к теме привязать И тут же спрашиваю у Пашки — а ты слышал о таком-то? А такую-то книгу читал? И выбираю совсем малоизвестные имена. Он только глазами своими сверкает, что-то мычит в ответ, а сам-то не знает! — торжествующим тоном заявила Лена.
— Ну, у меня он сидит молчком, на химии особо не поизгаляешься. Ее понять надо. Это тебе не литература и не география.
— И то правда, — отозвалась Лена. — Я в химии ничего не понимаю.
В Озерках Димон решил зайти в библиотеку вместе с девушками. Он слонялся между стеллажами и присматривался к книгам, которые выбирали его попутчицы. Взгляд его упал на книгу «Маугли» и он с удивлением прочитал на корешке имя автора — Киплинг. Когда-то в детстве он посмотрел мультфильм и очень его полюбил. Димон даже не задумывался, что у этой сказки есть автор. Все сказки он считал народными. Он вытащил книгу и стал ее листать. Подскочила вездесущая Татьяна. Заглянула из-под его рук на заглавие книги и зашлась в смехе.
— Чего ты? — улыбаясь спросила Лена.
— Наш бравый конник — большой любитель детских сказок, — ответила наконец Татьяна, вытирая слезы.
— А, может, он сестре хочет взять? — вступилась за Димона Лена.
— Да, хочу взять сестре, — покраснев, как рак, ответил Димон и пошел записываться в библиотеку. Чтобы девушки не подумали, что он совсем темный, по дороге прихватил первую попавшуюся книгу, решив про себя, что через неделю сдаст ее, даже не открывая. Книги он читать не любил, считал, что они забивают голову.
Татьяна и тут не оставила его в покое. Она заглянула на название и ее голос выразил крайнее изумление.
— Пу И… «Воспоминания последнего императора Китая». Дима, оказывается, вы читаете такие серьезные книги?
Если бы не лукавые искорки в ее зеленых вылупленных глазах, Димон поверил бы, что она задает этот вопрос с искренним уважением к его читательским интересам. Но он уже понял, что она как Пашка Гасилов, только выбрала себе другой объект для насмешки.
— Я люблю книги про императоров, — злобно ответил он и понял, что возненавидел ее до конца своей жизни.
Всю обратную дорогу он мрачно молчал, считая, что так тщательно подготовленное свидание сорвалось, и все из-за этой жабы, ведьмы, которая и предмет преподает такой отвратительный, как раз ей под стать. Еще в школе от слова «химия» его воротило. Но у него преподавала пожилая учительница Мария Ивановна, которая проработала в школе сорок лет и дорабатывала последний год, поэтому ничего от детей не требовала. Лишь бы списать умели. А эта, видать, и на уроках над бедными детьми издевается. Вон, даже Пашку Гасилова сумела укоротить.
Как ни странно, после этой неудачной поездки Лена ему показалась такой близкой, такой родной, словно между ними исчезли все преграды. Она тоже при встречах держалась с ним так просто, словно они уже давно были друзьями. И хотя Димону хотелось совсем других отношений, он никак не мог придумать, как себя вести, чтобы Лена наконец увидел в нем не просто обычного парня, а человека, который готов ради нее на все. Каждый раз на приглашения Димона пойти с ним в кино или на танцы, Лена отвечала отказом, но мягко и в глазах ее он видел сожаление, поэтому продолжал на что-то надеяться.
Как-то он в казачьей форме пронесся по улицам станицы, торопясь на очередной смотр, и решил изменить свой обычный маршрут — свернул на улицу, где в доме бывшего мента жила Лена. У самого дома он натянул поводья, конь замедлил ход и пошел шагом. Димон гордо восседал на коне зная, что форма ему очень идет. Еще Аленка иногда заставляла его надевать форму, когда приходила к нему ночью. И потом любила сама его раздевать, приговаривая, что когда он в казачьих штанах, у нее возникает прямо дикое желание им овладеть.
Лена возилась во дворе, поливала цветы, и увидев над забором голову Димона, от удивления распахнула свои необыкновенные русалочьи глаза.
— Дима, — восхищенно произнесла она, — как вам идет форма! Вы прямо как казак со страниц книги Шолохова «Тихий Дон»!
В ее словах прозвучало такое искреннее восхищение, что Дима просиял от счастья. Он ей нравится! Иначе зачем бы она так им восхищалась?
Ночью ему снилась Лена, которую он держал в объятиях и любил ее, любил, испытывая такое наслаждение, какое никогда не испытывал даже с Аленкой. Во сне вдруг белая прозрачная кожа Лены потемнела, она оскалила свой большой рот и лязгнула железными зубами. Он проснулся весь в поту и на следующий день, встретив Лену на улице, сказал, что больше так продолжаться не может. Он ждал, что она сама обо всем догадается, но теперь решил сказать, что любит ее. И пускай она скорее станет его невестой, и если она согласна стать его женой, он готов хоть сейчас повести ее расписаться.
Лена выслушала его, а потом сказала, что по ряду причин она сейчас не готова ему ответить.
— У тебя кто-то есть? — спросил он сразу.
— Был. Давно. Но я все еще не могу его забыть, — ответила Лена.
— Со мной забудешь, — просто пообещал Димон. И не нашел ничего умнее, как добавить:
— Я тебе каждый день раков ловить буду.
— Верю, — улыбнулась Лена. — Но пока я ничего не могу тебе сказать.
Дима ушел окрыленный. Если бы хотела отказать, отказала бы сразу.
А Лена думала о том, что никогда, наверное, не научится отшивать настойчивых поклонников так же ловко и бесстрашно, как это умела делать бойкая хохотушка Танька. За ней тоже пытались ухлестывать местные парни. Но она была такой острой на язык, так отбривала их, что вскоре ее просто начали побаиваться. Вроде ничего особенного и не скажет, но так остроумно, что все вокруг хохочут. Обидно, унизительно, но придраться не к чему. Потому что не хочется показывать, что слова какой-то учительши больно задели. Лучше держаться от нее подальше.
— Танюш, ну что ты их всех так унижаешь? — спросила ее как-то Лена. — Ведь им обидно!
— А что — хороводиться с ними как ты? А потом не знать, куда от них деваться? Ты предпочитаешь отрубать коту хвост по частям. А я одним махом. Раз — и в ауте. Может, я неправильно выразилась? — забеспокоилась она. — Но ты меня и так поняла. В общем — ну их всех на фиг. Мне такие женихи не нужны. О чем я с ними говорить буду? Об огородах? Ты видала какие у них огороды? А всякие там козы, бараны, куры, петухи? Выходить за таких, чтобы потом пахать до посинения? Да на их мамаш глянешь и сразу все понятно станет. Им нужно, чтобы жена сына с утра до ночи их хозяйство обихаживала. А я человек городской. Поработаю еще с годик и в Ростов вернусь. К папе с мамой. Папа у меня в военном училище преподает. Жениха мне подыщет приличного.
— А что ты тогда здесь делаешь?
— Отдыхаю от плотной родительской опеки, — рассмеялась Танька. На щеках ее заиграли ямочки, большие зеленые глаза лучились, дивные густые каштановые волосы блестели на солнце. Танька была так хороша, что Лена поняла всех ее поклонников. Но характерец конечно тот еще. Танька никому спуску не давала. Ни ученикам, ни учителям. Даже с Фантомасом разговаривала так, что он не знал, как реагировать. Однажды от растерянности даже пригрозил Таньке, что вызовет ее родителей. Танька потом рассказывала Лене, что чуть не умерла от смеха. Представила, как ее папа в форме полковника выслушивает претензии директора школы, что его дочь, молодой специалист Татьяна Ивановна Солодова никого не боится и нет для нее никаких авторитетов. Вот в чем он ее обвинял, когда она отказалась отдать ему свой любимый 10-Б класс в обмен на сумасшедший 7-Б. Директор школы тоже преподавал химию и дети на его уроках буквально засыпали, кроме 7-Б, который вечно ходил на головах.
Димону даже в голову не приходило, что Лена просто не решается бортануть его, поскольку уже наслушалась о «подвигах» казаков в станице и о том, что Димон — самый отчаянный из них, да не просто удалой казак, а совершенно бесбашенный. Это ухаживая за ней он проявляет несвойственную ему мягкость и нерешительность. А на самом деле он совсем другой — наглый и агрессивный. Она привыкла делиться с дядей Володей своими проблемами, и когда в разговорах стала упоминать имя Димона, Володя сразу ее предостерег:
— Держись от него подальше, племяшка. Опасный он человек. Как бы не обидел тебя…Если совсем оборзеет со своими приставаниями, скажи мне. Я ему быстро мозги вправлю, — дядя Володя сжал пальцы в кулак и потряс им воздухе. Лена поняла, что дядя ее в обиду не даст. Но он же немолодой уже…
— Дядя Володя, да он такой бык… — решила напомнить она о физическом превосходстве Димона.
— Не волнуйся, Лена, я найду на него управу, — заверил ее Володя. Но Лена все равно старалась не обострять ситуацию, была с Димоном сдержанно-вежливой, а он считал это хорошим знаком — не прогоняет, значит он ей нравится.
Димон был потрясен тем, как Лена обошлась с ним сегодня. Оказывается, вот какой она бывает. Со всеми приветливая, вежливая, культурная девушка, да и с ним до сих пор такой была. А именно сегодня, когда он у всех на глазах спьяну признался ей в любви, невестой назвал, она разговаривала с ним, как с каким-то лохом и готова была спустить курок. Так унизила его! Он заскрежетал зубами. Раз она так с ним при людях, то и он теперь будет с ней по-другому. Хватит обманываться. Вовсе не от скромности или каких-то там сопливых воспоминаний о бывшем любовнике она был с ним такой ласковой и добренькой. Боится она его, вот что. И правильно, что боится. Потому что и не таких ему приходилось обламывать. Ментовка сучья…
Димон уже забыл, что боготворил Лену и совсем недавно боялся даже подступиться к девушке. После прилюдного унижения хотелось только отомстить ей, и он знал, как.
5
— Шо, подсадить, може? — с досадой спросил Димон, когда ему надоело наблюдать ее возню у подножки грузовика.
— Вот еще! — уже хохоча во все горло, Татьянка наконец вскарабкалась. Мимо проходили учителя и неодобрительно посматривали на веселящихся молодых учительниц. Димон завел мотор и машина резво рванула, девчонки от неожиданности откинулись на спинки сиденья. Татьяна опять залилась дробным смехом. «И чему такая может научить детей?» — подумал Димон и сурово посмотрел на нее. Татьяна заметила его взгляд и подтолкнула Лену в бок.
— Какой у нас строгий водитель! Даже не улыбнется… Дима, — вдруг вспомнила она, — а где ваша лошадь? Вы же тут по станице обычно на лошадях катаетесь.
— Не лошадь, а конь. И не катаемся, а скачем, — почему-то Димон стал все больше раздражаться. Он уже пожалел, что проявил мягкость и разрешил присоединиться к ним этой болтливой хохотушке.
— Конь ваш где? — не унималась Татьяна.
— Где, где…В конюшне, где же ему еще быть, если я на работе?
— А покатайте нас когда-нибудь на этом…коне, — у Татьяны улыбка не сходила с лица, ее зеленые выпуклые глаза весело щурились, она была похожа на хулиганистую старшеклассницу, а не на учительницу химии, которая работала в школе уже четвертый год.
— Это вам не качели, это боевой конь, — сквозь зубы процедил Димон.
— А меня покатаете? — лукаво улыбнулась Лена, и Димон сразу растаял.
— А вас, Лена, обязательно покатаю.
— Спасибо, — ласково проворковала Лена и улыбнулась.
Он скосил глаза и увидел, как Татьяна подтолкнула Лену локтем в бок и многозначительно хмыкнула. Рот у нее растянулся в улыбке так, что он увидел маленький остренький клычок на том месте, где у всех нормальных людей растет обычный человеческий зуб. «Вот маленькая ведьма, все настроение портит».
Учительши не обращали на его настроение никакого внимания, они смотрели по сторонам и болтали о педсовете.
— Здорово Гасиловский папаша уел наших старых грымз! — подвела итог Татьяна.
— Да мне их, честно говоря, жалко. Они же не виноваты, что у них времени совсем нет, чтобы уровень держать. Пашка, конечно, паразит. Выпендривается перед всеми. Он меня на уроках тоже пытался как-то поддеть. Но ему это пока не удалось. Я думаю — вдруг удастся? Как тогда реагировать, чтобы не уронить себя в глазах детей?
— В рожу плюнуть! — тут же посоветовала Татьяна и захохотала так, что задребезжали стекла.
— Боюсь, его папаша меня тогда побьет, — рассмеялась Лена. — Знаешь, что я теперь делаю? Я на уроках иногда провожу параллели, рассказываю о зарубежных писателях, если удается к теме привязать И тут же спрашиваю у Пашки — а ты слышал о таком-то? А такую-то книгу читал? И выбираю совсем малоизвестные имена. Он только глазами своими сверкает, что-то мычит в ответ, а сам-то не знает! — торжествующим тоном заявила Лена.
— Ну, у меня он сидит молчком, на химии особо не поизгаляешься. Ее понять надо. Это тебе не литература и не география.
— И то правда, — отозвалась Лена. — Я в химии ничего не понимаю.
В Озерках Димон решил зайти в библиотеку вместе с девушками. Он слонялся между стеллажами и присматривался к книгам, которые выбирали его попутчицы. Взгляд его упал на книгу «Маугли» и он с удивлением прочитал на корешке имя автора — Киплинг. Когда-то в детстве он посмотрел мультфильм и очень его полюбил. Димон даже не задумывался, что у этой сказки есть автор. Все сказки он считал народными. Он вытащил книгу и стал ее листать. Подскочила вездесущая Татьяна. Заглянула из-под его рук на заглавие книги и зашлась в смехе.
— Чего ты? — улыбаясь спросила Лена.
— Наш бравый конник — большой любитель детских сказок, — ответила наконец Татьяна, вытирая слезы.
— А, может, он сестре хочет взять? — вступилась за Димона Лена.
— Да, хочу взять сестре, — покраснев, как рак, ответил Димон и пошел записываться в библиотеку. Чтобы девушки не подумали, что он совсем темный, по дороге прихватил первую попавшуюся книгу, решив про себя, что через неделю сдаст ее, даже не открывая. Книги он читать не любил, считал, что они забивают голову.
Татьяна и тут не оставила его в покое. Она заглянула на название и ее голос выразил крайнее изумление.
— Пу И… «Воспоминания последнего императора Китая». Дима, оказывается, вы читаете такие серьезные книги?
Если бы не лукавые искорки в ее зеленых вылупленных глазах, Димон поверил бы, что она задает этот вопрос с искренним уважением к его читательским интересам. Но он уже понял, что она как Пашка Гасилов, только выбрала себе другой объект для насмешки.
— Я люблю книги про императоров, — злобно ответил он и понял, что возненавидел ее до конца своей жизни.
Всю обратную дорогу он мрачно молчал, считая, что так тщательно подготовленное свидание сорвалось, и все из-за этой жабы, ведьмы, которая и предмет преподает такой отвратительный, как раз ей под стать. Еще в школе от слова «химия» его воротило. Но у него преподавала пожилая учительница Мария Ивановна, которая проработала в школе сорок лет и дорабатывала последний год, поэтому ничего от детей не требовала. Лишь бы списать умели. А эта, видать, и на уроках над бедными детьми издевается. Вон, даже Пашку Гасилова сумела укоротить.
Как ни странно, после этой неудачной поездки Лена ему показалась такой близкой, такой родной, словно между ними исчезли все преграды. Она тоже при встречах держалась с ним так просто, словно они уже давно были друзьями. И хотя Димону хотелось совсем других отношений, он никак не мог придумать, как себя вести, чтобы Лена наконец увидел в нем не просто обычного парня, а человека, который готов ради нее на все. Каждый раз на приглашения Димона пойти с ним в кино или на танцы, Лена отвечала отказом, но мягко и в глазах ее он видел сожаление, поэтому продолжал на что-то надеяться.
Как-то он в казачьей форме пронесся по улицам станицы, торопясь на очередной смотр, и решил изменить свой обычный маршрут — свернул на улицу, где в доме бывшего мента жила Лена. У самого дома он натянул поводья, конь замедлил ход и пошел шагом. Димон гордо восседал на коне зная, что форма ему очень идет. Еще Аленка иногда заставляла его надевать форму, когда приходила к нему ночью. И потом любила сама его раздевать, приговаривая, что когда он в казачьих штанах, у нее возникает прямо дикое желание им овладеть.
Лена возилась во дворе, поливала цветы, и увидев над забором голову Димона, от удивления распахнула свои необыкновенные русалочьи глаза.
— Дима, — восхищенно произнесла она, — как вам идет форма! Вы прямо как казак со страниц книги Шолохова «Тихий Дон»!
В ее словах прозвучало такое искреннее восхищение, что Дима просиял от счастья. Он ей нравится! Иначе зачем бы она так им восхищалась?
Ночью ему снилась Лена, которую он держал в объятиях и любил ее, любил, испытывая такое наслаждение, какое никогда не испытывал даже с Аленкой. Во сне вдруг белая прозрачная кожа Лены потемнела, она оскалила свой большой рот и лязгнула железными зубами. Он проснулся весь в поту и на следующий день, встретив Лену на улице, сказал, что больше так продолжаться не может. Он ждал, что она сама обо всем догадается, но теперь решил сказать, что любит ее. И пускай она скорее станет его невестой, и если она согласна стать его женой, он готов хоть сейчас повести ее расписаться.
Лена выслушала его, а потом сказала, что по ряду причин она сейчас не готова ему ответить.
— У тебя кто-то есть? — спросил он сразу.
— Был. Давно. Но я все еще не могу его забыть, — ответила Лена.
— Со мной забудешь, — просто пообещал Димон. И не нашел ничего умнее, как добавить:
— Я тебе каждый день раков ловить буду.
— Верю, — улыбнулась Лена. — Но пока я ничего не могу тебе сказать.
Дима ушел окрыленный. Если бы хотела отказать, отказала бы сразу.
А Лена думала о том, что никогда, наверное, не научится отшивать настойчивых поклонников так же ловко и бесстрашно, как это умела делать бойкая хохотушка Танька. За ней тоже пытались ухлестывать местные парни. Но она была такой острой на язык, так отбривала их, что вскоре ее просто начали побаиваться. Вроде ничего особенного и не скажет, но так остроумно, что все вокруг хохочут. Обидно, унизительно, но придраться не к чему. Потому что не хочется показывать, что слова какой-то учительши больно задели. Лучше держаться от нее подальше.
— Танюш, ну что ты их всех так унижаешь? — спросила ее как-то Лена. — Ведь им обидно!
— А что — хороводиться с ними как ты? А потом не знать, куда от них деваться? Ты предпочитаешь отрубать коту хвост по частям. А я одним махом. Раз — и в ауте. Может, я неправильно выразилась? — забеспокоилась она. — Но ты меня и так поняла. В общем — ну их всех на фиг. Мне такие женихи не нужны. О чем я с ними говорить буду? Об огородах? Ты видала какие у них огороды? А всякие там козы, бараны, куры, петухи? Выходить за таких, чтобы потом пахать до посинения? Да на их мамаш глянешь и сразу все понятно станет. Им нужно, чтобы жена сына с утра до ночи их хозяйство обихаживала. А я человек городской. Поработаю еще с годик и в Ростов вернусь. К папе с мамой. Папа у меня в военном училище преподает. Жениха мне подыщет приличного.
— А что ты тогда здесь делаешь?
— Отдыхаю от плотной родительской опеки, — рассмеялась Танька. На щеках ее заиграли ямочки, большие зеленые глаза лучились, дивные густые каштановые волосы блестели на солнце. Танька была так хороша, что Лена поняла всех ее поклонников. Но характерец конечно тот еще. Танька никому спуску не давала. Ни ученикам, ни учителям. Даже с Фантомасом разговаривала так, что он не знал, как реагировать. Однажды от растерянности даже пригрозил Таньке, что вызовет ее родителей. Танька потом рассказывала Лене, что чуть не умерла от смеха. Представила, как ее папа в форме полковника выслушивает претензии директора школы, что его дочь, молодой специалист Татьяна Ивановна Солодова никого не боится и нет для нее никаких авторитетов. Вот в чем он ее обвинял, когда она отказалась отдать ему свой любимый 10-Б класс в обмен на сумасшедший 7-Б. Директор школы тоже преподавал химию и дети на его уроках буквально засыпали, кроме 7-Б, который вечно ходил на головах.
Димону даже в голову не приходило, что Лена просто не решается бортануть его, поскольку уже наслушалась о «подвигах» казаков в станице и о том, что Димон — самый отчаянный из них, да не просто удалой казак, а совершенно бесбашенный. Это ухаживая за ней он проявляет несвойственную ему мягкость и нерешительность. А на самом деле он совсем другой — наглый и агрессивный. Она привыкла делиться с дядей Володей своими проблемами, и когда в разговорах стала упоминать имя Димона, Володя сразу ее предостерег:
— Держись от него подальше, племяшка. Опасный он человек. Как бы не обидел тебя…Если совсем оборзеет со своими приставаниями, скажи мне. Я ему быстро мозги вправлю, — дядя Володя сжал пальцы в кулак и потряс им воздухе. Лена поняла, что дядя ее в обиду не даст. Но он же немолодой уже…
— Дядя Володя, да он такой бык… — решила напомнить она о физическом превосходстве Димона.
— Не волнуйся, Лена, я найду на него управу, — заверил ее Володя. Но Лена все равно старалась не обострять ситуацию, была с Димоном сдержанно-вежливой, а он считал это хорошим знаком — не прогоняет, значит он ей нравится.
Димон был потрясен тем, как Лена обошлась с ним сегодня. Оказывается, вот какой она бывает. Со всеми приветливая, вежливая, культурная девушка, да и с ним до сих пор такой была. А именно сегодня, когда он у всех на глазах спьяну признался ей в любви, невестой назвал, она разговаривала с ним, как с каким-то лохом и готова была спустить курок. Так унизила его! Он заскрежетал зубами. Раз она так с ним при людях, то и он теперь будет с ней по-другому. Хватит обманываться. Вовсе не от скромности или каких-то там сопливых воспоминаний о бывшем любовнике она был с ним такой ласковой и добренькой. Боится она его, вот что. И правильно, что боится. Потому что и не таких ему приходилось обламывать. Ментовка сучья…
Димон уже забыл, что боготворил Лену и совсем недавно боялся даже подступиться к девушке. После прилюдного унижения хотелось только отомстить ей, и он знал, как.
5
Старый казак Деревянко улучил момент, когда его жена Верка прилипла к низенькому забору, обсуждая с соседкой Настасьей последние станичные новости, и бочком, бочком захромал к калитке. Вчера, после очередной воркотни сварливой жены наконец смазал петли машинным маслом, так что вышел тихонечко, калитка не скрипнула. Жена теперь не меньше часа будет трепать языком, как помелом. Ее хлебом не корми — дай посплетничать. А он после трудов праведных всю траву успел выкосить на подворье, и теперь ломанул в кабак. Верка, чертова баба, последнее время особенно рьяно принялась за его воспитание. Куда бы он не спрятал бутылку, находила и перепрятывала. Вот же зараза, нюх у нее на самогонку. У него, хоть тресни, такого нюха не было. После ее ревизии ройся, не ройся — бутылка исчезала, словно ее и не было. Вроде и прятать ей особо некуда, свое хозяйство он знал, как свои пять пальцев, а ведь находила куда спрятать! Выливать содержимое бутылок не стала бы ни за что, еще не родился такой человек, который переплюнул бы ее в жадности. И продавать бы не стала, скоро у них юбилей, пятьдесят лет совместной жизни, которая скорее похожа на бессрочную каторгу. Так что копила его законную самогонку скорее всего на богатое застолье, о котором ему все уши прожужжала еще с прошлой осени. Деревянко любил выпить, но поддержки в небольшой слабости от жены никогда не получал. Сплошное порицание. Ругань одним словом. Но хитрости ему не занимать, удавалось припрятать от пенсии кой-какую мелочишку, чтобы совсем не захиреть от трезвой жизни. И при первой возможности шкандыбал в кабак, благо недалеко ходить, на соседнюю улицу. Верка иногда, увлекшись перемыванием косточек соседей с такой же пустобрешкой Настасьей, не успевала даже заметить, что Григорий уже слинял со двора. А он, хоть и не слишком прытко ходил, успевал выпить в «Лимане» за свое здоровье и благополучно вернуться домой. Сидел потом довольный на завалинке, курил дешевые папиросы, пускал дым колечками и хитро поглядывал на жену. Со спины она еще совсем ничего была — крепкая старуха, задастая, ноги как у молодой, по хате пройдется — посуда в буфете звенит. И пока та не поворачивалась к нему лицом, он был настроен к ней весьма благодушно. Но стоило ей развернуться и открыть свое хайло… Правда, Деревянко за полвека уже наловчился отключать свое сознание в моменты яростного извержения гнева супружницы. Когда-то, еще в молодости, пытался он приструнить жену. Но баба ему досталась не робкого десятка, и руки у нее были в молодости крепкие, как у мужика. Иной раз двинет так, что он, сильно проигрывавший ей в весе, не всегда мог устоять на ногах. Тогда, смешно даже вспоминать, он гордился ее силой. Крепкая баба на хозяйстве дорогого стоит. Да только поздно понял, что сила эта была злая, пугающая.
Деревянко вспомнил с досадой историю своей женитьбы. И не помышлял он тогда семью заводить. Кто же в станице в двадцать лет женится, когда даже на ногах еще толком не стоишь? А окрутили его мать с Веркой так быстро, что он и опомниться не успел. Конечно, сам виноват, чего уж там. Гулял тогда на веселой свадьбе соседа Митрофана и этой самой Настасьи и спьяну пригласил Верку на сеновал. Он особо ни на что и не рассчитывал, думал — потискает ее крепкое налитое тело, может — ущипнет пару раз ядреные ягодицы, уж очень они были привлекательные. Кто ж знал, что она позволит большее? Он даже не успел обнять ее, как Верка навалилась на него горячим телом и стала вытворять с ним что-то такое, отчего было и стыдно, и приятно. Всего один разочек и покувыркались в сене. А она, подлая, потом к его матери пошла, нажаловалась, что младенчик у нее от Митьки будет. Что насильно ее затащил, а она слабая, не сумела отбиться, свою девичью честь отстоять. Мать с сомнением оглядела фигуристую Верку, с трудом представив, как Митька мог с ней совладать, если бы она сама этого не захотела. Но раз девка забрюхатела, а Митька не отрицает, что провел с ней какое-то время на сеновале, должен грех Веркин покрыть. Иначе девке житья не будет в станице. Кто ее такую тогда в жены возьмет? Ходили потом слухи, что Верка обманула и бедного Митьку, и его мамашу. Ребеночка прижила с заезжим шабашником. Кто-то видел, как они вместе возвращались с Ялпужанки в темноте. Что они там делали, спрашивается? А уж потом, когда шабашник уехал и носа не казал в станицу, а она поняла, что младенчик у нее завязался, заманила дурака Митьку, чтобы было на кого свалить нечаянный приплод. Ох, как Митька не хотел жениться на Верке, в ногах у матери валялся, плакал, что молодой еще и не погулял толком, что отцом ему рано становиться, что рядом с Веркой он как комар против курицы — клюнет и проглотит. Но мать строгая была, царствие ей небесное, велела Митьке слезы не лить, чай не девица, а повести себя, как мужик.
— Хватило ума потоптать девку да младенчика ей сделать — значит мужик ты теперь. И будь мужиком. Неча баб портить. Отвечай за себя сам, хватит за материну юбку держаться.
Когда родился мальчишка, Митька сначала очень радовался и гордился. Ни у кого из его друзей детей еще не было, да к тому же с первого раза — и сынок получился. Но потом стал приглядываться — а на кого же сынок похож? Что-то в нем было от Верки, но вот своего он не видел ничего, как ни старался. Мать помалкивала, внучка полюбила, Верку не корила. А чего теперь задним умом гадать? Сын пристроен, семейный он стал гораздо серьезнее. Ну рано оженила она его, зато такую хозяйственную бабоньку заполучила. В станице поболтали, поболтали да и перестали перемывать косточки семье Деревянко, надоело, другие новости не заставили себя долго ждать. Станица большая, людей много — то похороны, то свадьба, то крестины, то драка между мужиками, то бабы друг другу волосья выдирают за одного мужика. За всеми и не уследишь, новостями делиться нужно, так как жизнь наполненная и многообразная.
Верка показала себя хорошей хозяйкой, не ленилась, все на себе тащила. Иногда у Митьки закрадывалась крамольная мысль, что мать нарочно его оженила, чтобы было на кого хозяйство свалить. Потому что хворала она часто, а отец Митьки к тому времени помер, утонул в Ялпужанке. Никто и не знал, как такое с ним приключилось. Шептались — водяной утащил, потому что отец был заядлый рыбак и проводил на воде в своей утлой лодочке чуть ли не все время. Митька привык к жене и даже по-своему полюбил. Ему нравилось наблюдать за ней, как все спорилось у нее в руках, как уверенно она передвигалась по дому, тяжело ступая — крупная, грудастая, с большим задом, глядя на который так и хотелось ущипнуть. Иногда он протягивал руку, но тут же и отдергивал. Верка была хозяйкой и в постели. Допускала к телу не часто, соблюдала меру, чтобы не баловать мужа, но одновременно следила, чтобы у него не возникало соблазна гулять на стороне. Но Митька и так со своими скромными потребностями не помышлял о том, чтобы подкатиться к какой-нибудь бабе. Хотя были, были случаи, когда и Наталья-вековуха, и мужняя жена Анюта намекали ему, когда дверь на ночь не запирают. Но Деревянко делал вид, что намеков не понимает. У него своя есть для таких надобностей. И если бы не сварливый характер да тяжелая рука Верки, Митька был бы, наверное, с ней счастлив. Но от ее лютого характера даже сынок Глеб сбежал из родительского дома, как только в силу вошел. Вот смеху-то было на всю деревню. И позору на голову стариков Деревянко.
Когда Глеб привел в семью молодую жену Люську — тихую, робкую немногословную, свекруха ее сразу невзлюбила.
— И где ты ее только такую надыбал? — упрекала она сына. — Своих, что ли мало? Да в каждом втором дворе девки на выданье — и фигурой крепкие, и приданое за ними немалое…
Это она намекала на невысокий рост и худобу невестки и то, что привезла она с собой небольшой чемоданчик с убогим барахлишком. А привез ее Глеб из Калуги, где служил в армии да там и познакомился с дочкой санитарки военного госпиталя, когда лежал с такими же бедолагами с дизентерией. Люська забегала иногда к матери, да так и познакомились. А какое приданое могла накопить для дочери санитарка, если в доме еще трое младших, а муж харкает кровью, доживая последние деньки и его даже в госпиталь уже не берут? Старик Деревянко невестку полюбил за ее тихий нрав и ласковый взгляд голубых глаз. А Верке, конечно, на городскую красоту было наплевать. Что ей васильковые глазки да робкая улыбка на бледном личике? Ей нужна была помощница на хозяйстве, чтобы справлялась со всеми многочисленными обязанностями играючи, как она сама в молодые годы. Да чтобы бедра были широкие внуков рожать таких же крепких. А эта городская приблуда даже ведро с водой волокла, казалось, из последних сил. Глеб характером тоже не в мать пошел. Не мог оборонить свою жену от материной лютости. Но и уходить из дома боялся, чтобы скандала не было. Так и жили-мучились, и ночами утешал он свою молодую жену, когда та тихо всхлипывала у него на плече, потому что знала — за стеной свекруха прислушивается к каждому звуку. Даже поплакать вволю было страшно. Дождались они однажды, когда мать пироги затеяла лепить на кухне. А сами договорились с соседом, что грузовик подаст поближе к двору, но не к воротам. Чтобы мать не заметила, как они выметаться будут. Все свое небогатое имущество в узлы завязали да через окно и вытащили. И сами в окно попрыгали, задними дворами на улицу выбрались. Кое-кто из соседей с веселым любопытством наблюдал бегство молодой семьи из родительского дома, но никто не спешил доносить Верке, какое кино она пропускает под самым своим носом в то время, когда толкла картошку для начинки. А зато какой скандал разгорелся, когда Верка зашла к молодым попенять, что сидят да милуются в комнате, а дела стоят. А их и след уже простыл! Она даже не сразу поняла, куда они девались и почему в комнате беспорядок. А потом такой хай подняла, что все соседи вмиг собрались, как на похороны. Только слез никто не лил, все держались за животы и смеялись так, как никогда. Досталось бедному старику Деревянко, что не устерег сына.
— Это ты им потакал, — вопила она на мужа.
А он растерянно моргал подслеповатыми глазами и разводил руками. Дескать, знал бы, что надумают сбежать, глаз не спускал бы. А сам думал: «Ну и молодцы, и правильно. Зачем свою жизнь с такой ведьмой портить? Это я уже старый, деваться некуда. А молодость должна в радости да любви расцветать».
Глеб с Люськой недалеко уехали, в Ворыпаевку. Сняли комнату у одинокой старушки на окраине, чтобы дешевле платить было, и зажили дружно и в согласии. Никто теперь не ворчал на них день деньской, не попрекал бездельем. Глеб устроился водителем-дальнобойщиком на грузовую фуру, зарабатывал неплохо. Люська медсестрой в больницу. О родителях не забывали и при случае передавали через знакомых привет отцу-матери. Но адрес свой не говорили. А когда улеглось все, Верка поостыла, тогда они и приехали прощение просить. Через полгода после бегства. Верка для порядка еще поругала, поскандалила, а потом плюнула и простила. Все-таки единственный сынок, от доходяги мужа почему-то детки не завязывались. Даже иногда стала ездить в семью сына с деревенскими гостинцами. А когда родилась у молодых девочка, не поскупилась на приданое, выделила деньги и торжественно вручила пакет, завернутый в газету. Все-таки не чужая кровь. Хотя малышка родилась щупленькая и беленькая, как ее мать, но голосистая, прямо как Глеб в младенчестве. А старик и вовсе души не чаял в Надюшке, первую кроватку ей своими руками смастерил. Да с резьбой, как царскую. Люська даже расплакалась, увидев такую красоту. Сказала — в книжке видела про музей какой-то, там похожая была на фотографии, царского младенца в ней качали когда-то.
В последнее время Верка не дралась. То ли надоело, то ли силы уже не те были. Так что Деревянко до тех пор, пока Верка не успевала опомниться, что давно деда своего не пилила, уже успевал и отдохнуть по человечески. А ты давай, старая, принюхивайся да ломай голову, где это твой муженек успел хлебнуть и не на твое ли припрятанное посмел посягнуть? А если не на твое, то откуда он, старый пень, гроши взял да как посмел их потратить на самогонку или горилку? — думал он ехидно в то время, когда его жена, запыхавшись, носилась по двору в поисках его новых заначек. Дура, ну дура, да разве станет он теперь ховать свою добычу? Да он сразу заливал ее в свое горло, шобы эта бешеная кадушка не отняла и не перепрятала.
Деревянко довольно хмыкнул себе под нос, и, постучав ногами у порога кабака, стряхивая дорожную пыль с кирзовых сапог, распахнул двери. А накурено! Сизый дым попер в открытую дверь мощной ядреной волной. Можно открыть рот и дышать бесплатно, никаких папирос не нужно. Григорий подслеповато всмотрелся в лица мужиков. О-о, казаки гуляют! Посередине залы, как называет неуютное помещение забегаловки буфетчица Зинка, мрачные казаки сдвинули два стола и восседали как на военном совете. Что-то невесело они сегодня гуляют — отметил Деревянко и тут же вспомнил, что вчера в станице произошли кое-какие события, которые встряхнули всю Новоорлянскую. Младшего брата Куренного убили — пронзила мысль. А вот и сам Куренной во главе стола. Мужику тридцать пять, а он ныне на все пятьдесят выглядит. Лицо аж почернело — и от горя, и от ярости. Скорее всего от ярости. Потому что Олежка, царствие ему небесное, родню свою давно позорил. Все в станице знали, чем он промышляет и на какие деньги машину купил, гуляет с друзьями, одевается в красивую одежду заграничную, когда не нужно в казачью выряжаться…А ведь казацкого рода парень, да еще и брат в чинах. Догулялся, жеребец…А что они тут все собрались? Поминки вроде рано справлять, еще и похорон не было.
Деревянко вспомнил с досадой историю своей женитьбы. И не помышлял он тогда семью заводить. Кто же в станице в двадцать лет женится, когда даже на ногах еще толком не стоишь? А окрутили его мать с Веркой так быстро, что он и опомниться не успел. Конечно, сам виноват, чего уж там. Гулял тогда на веселой свадьбе соседа Митрофана и этой самой Настасьи и спьяну пригласил Верку на сеновал. Он особо ни на что и не рассчитывал, думал — потискает ее крепкое налитое тело, может — ущипнет пару раз ядреные ягодицы, уж очень они были привлекательные. Кто ж знал, что она позволит большее? Он даже не успел обнять ее, как Верка навалилась на него горячим телом и стала вытворять с ним что-то такое, отчего было и стыдно, и приятно. Всего один разочек и покувыркались в сене. А она, подлая, потом к его матери пошла, нажаловалась, что младенчик у нее от Митьки будет. Что насильно ее затащил, а она слабая, не сумела отбиться, свою девичью честь отстоять. Мать с сомнением оглядела фигуристую Верку, с трудом представив, как Митька мог с ней совладать, если бы она сама этого не захотела. Но раз девка забрюхатела, а Митька не отрицает, что провел с ней какое-то время на сеновале, должен грех Веркин покрыть. Иначе девке житья не будет в станице. Кто ее такую тогда в жены возьмет? Ходили потом слухи, что Верка обманула и бедного Митьку, и его мамашу. Ребеночка прижила с заезжим шабашником. Кто-то видел, как они вместе возвращались с Ялпужанки в темноте. Что они там делали, спрашивается? А уж потом, когда шабашник уехал и носа не казал в станицу, а она поняла, что младенчик у нее завязался, заманила дурака Митьку, чтобы было на кого свалить нечаянный приплод. Ох, как Митька не хотел жениться на Верке, в ногах у матери валялся, плакал, что молодой еще и не погулял толком, что отцом ему рано становиться, что рядом с Веркой он как комар против курицы — клюнет и проглотит. Но мать строгая была, царствие ей небесное, велела Митьке слезы не лить, чай не девица, а повести себя, как мужик.
— Хватило ума потоптать девку да младенчика ей сделать — значит мужик ты теперь. И будь мужиком. Неча баб портить. Отвечай за себя сам, хватит за материну юбку держаться.
Когда родился мальчишка, Митька сначала очень радовался и гордился. Ни у кого из его друзей детей еще не было, да к тому же с первого раза — и сынок получился. Но потом стал приглядываться — а на кого же сынок похож? Что-то в нем было от Верки, но вот своего он не видел ничего, как ни старался. Мать помалкивала, внучка полюбила, Верку не корила. А чего теперь задним умом гадать? Сын пристроен, семейный он стал гораздо серьезнее. Ну рано оженила она его, зато такую хозяйственную бабоньку заполучила. В станице поболтали, поболтали да и перестали перемывать косточки семье Деревянко, надоело, другие новости не заставили себя долго ждать. Станица большая, людей много — то похороны, то свадьба, то крестины, то драка между мужиками, то бабы друг другу волосья выдирают за одного мужика. За всеми и не уследишь, новостями делиться нужно, так как жизнь наполненная и многообразная.
Верка показала себя хорошей хозяйкой, не ленилась, все на себе тащила. Иногда у Митьки закрадывалась крамольная мысль, что мать нарочно его оженила, чтобы было на кого хозяйство свалить. Потому что хворала она часто, а отец Митьки к тому времени помер, утонул в Ялпужанке. Никто и не знал, как такое с ним приключилось. Шептались — водяной утащил, потому что отец был заядлый рыбак и проводил на воде в своей утлой лодочке чуть ли не все время. Митька привык к жене и даже по-своему полюбил. Ему нравилось наблюдать за ней, как все спорилось у нее в руках, как уверенно она передвигалась по дому, тяжело ступая — крупная, грудастая, с большим задом, глядя на который так и хотелось ущипнуть. Иногда он протягивал руку, но тут же и отдергивал. Верка была хозяйкой и в постели. Допускала к телу не часто, соблюдала меру, чтобы не баловать мужа, но одновременно следила, чтобы у него не возникало соблазна гулять на стороне. Но Митька и так со своими скромными потребностями не помышлял о том, чтобы подкатиться к какой-нибудь бабе. Хотя были, были случаи, когда и Наталья-вековуха, и мужняя жена Анюта намекали ему, когда дверь на ночь не запирают. Но Деревянко делал вид, что намеков не понимает. У него своя есть для таких надобностей. И если бы не сварливый характер да тяжелая рука Верки, Митька был бы, наверное, с ней счастлив. Но от ее лютого характера даже сынок Глеб сбежал из родительского дома, как только в силу вошел. Вот смеху-то было на всю деревню. И позору на голову стариков Деревянко.
Когда Глеб привел в семью молодую жену Люську — тихую, робкую немногословную, свекруха ее сразу невзлюбила.
— И где ты ее только такую надыбал? — упрекала она сына. — Своих, что ли мало? Да в каждом втором дворе девки на выданье — и фигурой крепкие, и приданое за ними немалое…
Это она намекала на невысокий рост и худобу невестки и то, что привезла она с собой небольшой чемоданчик с убогим барахлишком. А привез ее Глеб из Калуги, где служил в армии да там и познакомился с дочкой санитарки военного госпиталя, когда лежал с такими же бедолагами с дизентерией. Люська забегала иногда к матери, да так и познакомились. А какое приданое могла накопить для дочери санитарка, если в доме еще трое младших, а муж харкает кровью, доживая последние деньки и его даже в госпиталь уже не берут? Старик Деревянко невестку полюбил за ее тихий нрав и ласковый взгляд голубых глаз. А Верке, конечно, на городскую красоту было наплевать. Что ей васильковые глазки да робкая улыбка на бледном личике? Ей нужна была помощница на хозяйстве, чтобы справлялась со всеми многочисленными обязанностями играючи, как она сама в молодые годы. Да чтобы бедра были широкие внуков рожать таких же крепких. А эта городская приблуда даже ведро с водой волокла, казалось, из последних сил. Глеб характером тоже не в мать пошел. Не мог оборонить свою жену от материной лютости. Но и уходить из дома боялся, чтобы скандала не было. Так и жили-мучились, и ночами утешал он свою молодую жену, когда та тихо всхлипывала у него на плече, потому что знала — за стеной свекруха прислушивается к каждому звуку. Даже поплакать вволю было страшно. Дождались они однажды, когда мать пироги затеяла лепить на кухне. А сами договорились с соседом, что грузовик подаст поближе к двору, но не к воротам. Чтобы мать не заметила, как они выметаться будут. Все свое небогатое имущество в узлы завязали да через окно и вытащили. И сами в окно попрыгали, задними дворами на улицу выбрались. Кое-кто из соседей с веселым любопытством наблюдал бегство молодой семьи из родительского дома, но никто не спешил доносить Верке, какое кино она пропускает под самым своим носом в то время, когда толкла картошку для начинки. А зато какой скандал разгорелся, когда Верка зашла к молодым попенять, что сидят да милуются в комнате, а дела стоят. А их и след уже простыл! Она даже не сразу поняла, куда они девались и почему в комнате беспорядок. А потом такой хай подняла, что все соседи вмиг собрались, как на похороны. Только слез никто не лил, все держались за животы и смеялись так, как никогда. Досталось бедному старику Деревянко, что не устерег сына.
— Это ты им потакал, — вопила она на мужа.
А он растерянно моргал подслеповатыми глазами и разводил руками. Дескать, знал бы, что надумают сбежать, глаз не спускал бы. А сам думал: «Ну и молодцы, и правильно. Зачем свою жизнь с такой ведьмой портить? Это я уже старый, деваться некуда. А молодость должна в радости да любви расцветать».
Глеб с Люськой недалеко уехали, в Ворыпаевку. Сняли комнату у одинокой старушки на окраине, чтобы дешевле платить было, и зажили дружно и в согласии. Никто теперь не ворчал на них день деньской, не попрекал бездельем. Глеб устроился водителем-дальнобойщиком на грузовую фуру, зарабатывал неплохо. Люська медсестрой в больницу. О родителях не забывали и при случае передавали через знакомых привет отцу-матери. Но адрес свой не говорили. А когда улеглось все, Верка поостыла, тогда они и приехали прощение просить. Через полгода после бегства. Верка для порядка еще поругала, поскандалила, а потом плюнула и простила. Все-таки единственный сынок, от доходяги мужа почему-то детки не завязывались. Даже иногда стала ездить в семью сына с деревенскими гостинцами. А когда родилась у молодых девочка, не поскупилась на приданое, выделила деньги и торжественно вручила пакет, завернутый в газету. Все-таки не чужая кровь. Хотя малышка родилась щупленькая и беленькая, как ее мать, но голосистая, прямо как Глеб в младенчестве. А старик и вовсе души не чаял в Надюшке, первую кроватку ей своими руками смастерил. Да с резьбой, как царскую. Люська даже расплакалась, увидев такую красоту. Сказала — в книжке видела про музей какой-то, там похожая была на фотографии, царского младенца в ней качали когда-то.
В последнее время Верка не дралась. То ли надоело, то ли силы уже не те были. Так что Деревянко до тех пор, пока Верка не успевала опомниться, что давно деда своего не пилила, уже успевал и отдохнуть по человечески. А ты давай, старая, принюхивайся да ломай голову, где это твой муженек успел хлебнуть и не на твое ли припрятанное посмел посягнуть? А если не на твое, то откуда он, старый пень, гроши взял да как посмел их потратить на самогонку или горилку? — думал он ехидно в то время, когда его жена, запыхавшись, носилась по двору в поисках его новых заначек. Дура, ну дура, да разве станет он теперь ховать свою добычу? Да он сразу заливал ее в свое горло, шобы эта бешеная кадушка не отняла и не перепрятала.
Деревянко довольно хмыкнул себе под нос, и, постучав ногами у порога кабака, стряхивая дорожную пыль с кирзовых сапог, распахнул двери. А накурено! Сизый дым попер в открытую дверь мощной ядреной волной. Можно открыть рот и дышать бесплатно, никаких папирос не нужно. Григорий подслеповато всмотрелся в лица мужиков. О-о, казаки гуляют! Посередине залы, как называет неуютное помещение забегаловки буфетчица Зинка, мрачные казаки сдвинули два стола и восседали как на военном совете. Что-то невесело они сегодня гуляют — отметил Деревянко и тут же вспомнил, что вчера в станице произошли кое-какие события, которые встряхнули всю Новоорлянскую. Младшего брата Куренного убили — пронзила мысль. А вот и сам Куренной во главе стола. Мужику тридцать пять, а он ныне на все пятьдесят выглядит. Лицо аж почернело — и от горя, и от ярости. Скорее всего от ярости. Потому что Олежка, царствие ему небесное, родню свою давно позорил. Все в станице знали, чем он промышляет и на какие деньги машину купил, гуляет с друзьями, одевается в красивую одежду заграничную, когда не нужно в казачью выряжаться…А ведь казацкого рода парень, да еще и брат в чинах. Догулялся, жеребец…А что они тут все собрались? Поминки вроде рано справлять, еще и похорон не было.