Страница:
над рекою, -- поистине, не поверят, если кто скажет тогда: "Все
течет".
Даже увальни будут противоречить ему. "Как? -- скажут
увальни, -- все течет? Ведь балки и перила перекинуты
над рекой!"
"Над рекою все крепко, все ценности вещей, мосты,
понятия, все "добро" и "зло" -- все это крепко!" --
А когда приходит суровая зима, укротительница рек, --
тогда и насмешники начинают сомневаться; и поистине, не одни
только увальни говорят тогда: "Не все ли -- спокойно?"
"В основе все спокойно" -- это истинное учение зимы,
удобное для бесплодного времени, хорошее утешение для спячих
зимою и печных лежебок.
"В основе все спокойно" -- но против этого говорит
ветер в оттепель!
Ветер в оттепель -- это бык, но не пашущий, а бешеный бык,
разрушитель, гневными рогами ломающий лед! Лед же -- ломает
мостки!
О братья мои, не все ли течет теперь? Не все ли
перила и мосты попадали в воду? Кто же станет держаться
еще за "добро" и "зло"?
"Горе нам! Благо нам! Теплый ветер подул!" -- так
проповедуйте, братья мои, по всем улицам!
Есть старое безумие, оно называется добро и зло. Вокруг
прорицателей и звездочетов вращалось до сих пор колесо этого
безумия.
Некогда верили в прорицателей и звездочетов; и
потому верили: "Все -- судьба: ты должен, ибо так надо!"
Затем опять стали не доверять всем прорицателям и
звездочетам; и потому верили: "Все -- свобода: ты
можешь, ибо ты хочешь!"
О братья мои, о звездах и о будущем до сих пор только
мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих
пор только мечтали, но не знали их!
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" -- такие
слова назывались некогда священными; перед ними преклоняли
колена и головы, и к ним подходили, разувшись.
Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников
и убийц, как не тогда, когда эти слова были особенно священны?
Разве в самой жизни нет -- грабежа и убийства? И считать
эти слова священными, разве не значит -- убивать саму
истину?
Или это не было проповедью смерти -- считать священным то,
что противоречило и противоборствовало всякой жизни? -- О
братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
Мне жаль всего прошлого, ибо я вижу, что оно отдано на
произвол, --
-- отдано на произвол милости, духа и безумия каждого из
поколений, которое приходит и все, что было, толкует как мост
для себя!
Может прийти великий тиран, лукавый изверг, который своей
милостью и своей немилостью будет насиловать все прошлое --
пока оно не станет для него мостом, знамением, герольдом и
криком петуха.
Но вот другая опасность и мое другое сожаление: память
тех, кто из толпы, не идет дальше деда, -- и с дедом кончается
время.
И так все прошлое отдано на произвол: ибо может
когда-нибудь случиться, что толпа станет господином, и всякое
время утонет в мелкой воде.
Поэтому, о братья мои, нужна новая знать,
противница всего, что есть всякая толпа и всякий деспотизм,
знать, которая на новых скрижалях снова напишет слово:
"благородный".
Ибо нужно много благородных, и разнородных благородных,
чтобы составилась знать! Или, как говорил я однажды в
символе, "в том божественность, что существуют боги, а не
Бог!".
О братья мои, я жалую вас в новую знать: вы должны стать
созидателями и воспитателями -- сеятелями будущего, --
-- поистине, не в ту знать, что могли бы купить вы, как
торгаши, золотом торгашей: ибо мало ценности во всем том, что
имеет свою цену.
Не то, откуда вы идете, пусть составит отныне вашу честь,
а то, куда вы идете! Ваша воля и ваши шаги, идущие дальше вас
самих, -- пусть будут отныне вашей новой честью!
Поистине, не то, что служили вы князю -- что значат теперь
князья! -- или что были вы оплотом тому, что стоит, чтобы
крепче стояло оно!
Не то, что ваш род при дворах сделался придворным и вы
научились, пестрые, как фламинго, часами стоять в мелководных
прудах.
-- Ибо уменье стоять есть заслуга у придворных; и
все придворные верят, что к блаженству после смерти принадлежит
-- позволение сесть! --
Также и не то, что дух, которого они называют святым, вел
ваших предков в земли обетованные, которых я не обещаю; ибо,
где выросло худшее из всех дерев -- крест, -- в такой земле
хвалить нечего!
-- И поистине, куда бы не вел этот "святой дух" своих
рыцарей, всегда бежали впереди таких шествий -- козлы и
гуси, безумцы и помешанные! --
О братья мои, не назад должна смотреть ваша знать, а
вперед! Изгнанниками должны вы быть из страны ваших
отцов и праотцев!
Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да
будет вашей новой знатью, -- страну, еще не открытую, лежащую в
самых далеких морях! И пусть ищут и ищут ее ваши паруса!
Своими детьми должны вы искупить то, что вы дети
своих отцов: все прошлое должны вы спасти этим путем!
Эту новую скрижаль ставлю я над вами!
"К чему жить? Все -- суета! Жить -- это молотить солому;
жить -- это сжигать себя и все-таки не согреться". --
Эта старая болтовня все еще слывет за "мудрость"; за
то, что стара она и пахнет затхлым, еще более уважают ее.
Даже плесень облагораживает. --
Дети могли так говорить: они боятся огня, ибо он
обжег их! Много ребяческого в старых книгах мудрости.
И кто всегда "молотит солому", какое право имеет он хулить
молотьбу! Таким глупцам следовало бы завязывать рот!
Они садятся за стол и ничего не приносят с собой, даже
здорового голода; и вот хулят они: "все -- суета!"
Но хорошо есть и хорошо пить, о братья мои, это, поистине,
не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали тех, кто
никогда не радуется!
"Для чистого все чисто" -- так говорит народ. Но я говорю
вам: для свиней все превращается в свинью!
Поэтому исступленные и святоши, у которых даже сердце
поникло, проповедуют: "Сам мир есть грязное чудовище".
Ибо все они не чисты духом; особенно те, кто не находят ни
покоя, ни отдыха, разве что видя мир сзади, -- и
потусторонники!
Им говорю я в лицо, хотя это и звучит не любезно:
мир тем похож на человека, что и у него есть задняя часть, -- и
лишь настолько это верно!
Существует в мире много грязи -- и лишь настолько это
верно! Но оттого сам мир не есть еще грязное чудовище!
Есть мудрость в том, что многое в мире дурно пахнет, -- но
само отвращение создает крылья и силы, угадывающие источники!
Даже в лучшем есть и нечто отвратительное; и даже лучший
человек есть нечто, что должно преодолеть!
О братья мои, много мудрости в том, что много грязи есть в
мире!
Я слышал, как благочестивые потусторонники говорили к
своей совести, и поистине, без злобы и лжи, -- хотя и нет в
мире ничего более лживого и злобного.
"Предоставь миру быть миром! Не поднимай против него даже
мизинца!"
"Пусть, кто хочет, душит и колет людей и сдирает с них
кожу -- не поднимай против него даже мизинца! Так научатся они
отрекаться от мира".
"А свой собственный разум -- ты должен сам задушить его:
ибо это разум мира сего, -- так научишься ты сам отрекаться от
мира".
-- Разбейте, разбейте, о братья мои, эти старые скрижали
благочестивых! Развейте слова клеветников на мир!
"Кто много учится, разучивается всякому сильному желанию"
-- так шепчут сегодня на всех темных улицах.
"Мудрость утомляет, ничто -- не вознаграждается; ты не
должен желать!" -- эту новую скрижаль нашел я вывешенной даже
на базарных площадях.
Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую
скрижаль! Утомленные миром повесили ее и проповедники смерти и
тюремщики: ибо, смотрите, это также есть проповедь, призывающая
к рабству!
Ибо они дурно учились, и далеко не лучшему, и всему
слишком рано и всему слишком скоро: ибо они плохо ели, и
потому они получили этот испорченный желудок,
-- ибо испорченный желудок есть их дух: он советует
смерть! Ибо, поистине, братья мои, дух есть желудок!
Жизнь есть родник радости; но в ком говорит испорченный
желудок, отец скорби, для того все источники отравлены.
Познавать -- это радость для того, в ком воля льва!
Но кто утомился, тот сам делается лишь "предметом воли", с ним
играют все волны.
И так бывает всегда с людьми слабыми: они теряются на
своих путях. И наконец усталость их еще спрашивает: "К чему
ходили мы когда-то по дорогам? Везде все равно!"
Им приятно слышать, когда проповедуют: "Ничто не
вознаграждается! Вы не должны желать!" Но ведь это проповедь,
призывающая к рабству.
О братья мои, как дуновение свежего ветра приходит
Заратустра ко всем уставшим от их пути; многие носы заставит он
еще чихать!
Даже сквозь стены проникает мое свободное дыхание, входит
в тюрьмы и плененные умы!
"Хотеть" освобождает: ибо хотеть значит созидать, --
так учу я. И только для созидания должны вы
учиться!
И даже учиться должны вы сперва у меня научиться,
хорошо научиться! -- Имеющий уши да слышит!
Челн готов -- на той стороне ты попадешь, быть может, в
великое Ничто. -- Но кто хочет вступить в это "быть может"?
Никто из вас не хочет вступить в челн смерти! Как же
хотите вы тогда быть утомленными миром!
Утомленные миром! Вы даже еще не отрешились от земли!
Похотливыми находил я вас всегда к земле, еще влюбленными в
собственное утомление землею!
Недаром отвисла у вас губа: маленькое земное желание еще
сидит на ней! А в глазу -- разве не плавает облачко незабытой
земной радости?
На земле есть много хороших изобретений, из них одни
полезны, другие приятны; ради них стоит любить землю.
И многие изобретения настолько хороши, что являются, как
грудь женщины, -- одновременно полезными и приятными.
А вы, уставшие от мира и ленивые! Вас надо высечь розгами!
Ударами розги надо вернуть вам резвые ноги.
Ибо -- если вы не больные и не отжившие твари, от которых
устала земля, то вы хитрые ленивцы или вороватые, притаившиеся,
похотливые кошки. И если вы не хотите снова весело
бежать, должны вы -- исчезнуть!
Не надо желать быть врачом неизлечимых -- так учит
Заратустра, -- поэтому вы должны исчезнуть!
Но надо больше мужества для того, чтобы положить
конец, чем чтобы высидеть новый стих, -- это знают все врачи и
поэты. --
О братья мои, есть скрижали, созданные утомлением, и
скрижали, созданные гнилой леностью, -- хотя говорят они
одинаково, но хотят, чтобы слушали их неодинаково. --
Посмотрите на этого томящегося жаждой! Только одна пядь
еще отделяет его от его цели, но от усталости лег он здесь
упрямо в пыли -- этот храбрец!
От усталости зевает он на путь, на землю, на цель и на
себя самого: ни одного шагу не хочет сделать он дальше -- этот
храбрец!
И вот солнце палит его, и собаки лижут его пот; но он
лежит здесь в своем упрямстве и предпочитает томиться жаждой --
-- на расстоянии пяди от своей цели томиться жаждой! И,
поистине, вам придется еще тащить его за волосы на его небо --
этого героя!
Но еще лучше, оставьте его лежать там, где он лег, чтобы
пришел к нему сон-утешитель с шумом освежающего дождя.
Оставьте его лежать, пока он сам не проснется, -- пока он
сам не откажется от всякой усталости и от всего, чему учила
усталость в нем!
Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр
и весь шумящий сброд --
-- весь шумящий сброд людей "культурных", который
лакомится -- потом героев! --
Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все
меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю
хребет из все более священных гор. --
Но куда бы ни захотели вы подняться со мной, о братья мои,
-- смотрите, чтобы не поднялся вместе с вами какой-нибудь
паразит!
Паразит -- это червь, пресмыкающийся и гибкий, желающий
разжиреть в больных, израненных уголках вашего сердца.
И в том его искусство, что в восходящих душах он
угадывает, где они утомлены; в вашем горе и недовольстве, в
вашей нежной стыдливости строит он свое отвратительное гнездо.
Где сильный бывает слаб, а благородный слишком кроток, --
там строит он свое отвратительное гнездо: паразит живет там,
где у великого есть израненные уголки в сердце.
Какой род всего сущего самый высший и какой самый низший?
Паразит -- самый низший род; но кто высшего рода, тот кормит
наибольшее число паразитов.
Ибо душа, имеющая очень длинную лестницу и могущая
опуститься очень низко, -- как не сидеть на ней наибольшему
числу паразитов? --
-- душа самая обширная, которая далеко может бегать,
блуждать и метаться в себе самой; самая необходимая, которая
ради удовольствия бросается в случайность, --
-- душа сущая, которая погружается в становление; имущая,
которая хочет войти в волю и в желание, --
-- убегающая от себя самой и широкими кругами себя
догоняющая; душа самая мудрая, которую тихонько приглашает к
себе безумие, --
-- наиболее себя любящая, в которой все вещи находят свое
течение и свое противотечение, свой прилив и отлив, -- о, как
не быть в самой высокой душе самым худшим из паразитов?
О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то
нужно еще толкнуть!
Все, что от сегодня, -- падает и распадается; кто захотел
бы удержать его! Но я -- я хочу еще толкнуть его!
Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную
глубину? -- Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они
скатываются в мои глубины!
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои!
Пример! Делайте по моему примеру!
И кого вы не научите летать, того научите -- быстрее
падать! --
Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой -- надо
также знать, кого рубить!
И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и
пройти мимо -- и этим сохранить себя для более
достойного врага!
Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы
ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы
гордились своим врагом, -- так учил я уже однажды.
Для более достойного врага должны вы беречь себя, о друзья
мои; поэтому должны вы проходить мимо многого, --
-- особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в
уши о народе и народах.
Сохраняйте свои глаза чистыми от их "за" и "против"! Там
много справедливого, много несправедливого: кто заглянет туда,
негодует.
Заглянуть и рубить -- это дело одной минуты: поэтому
уходите в леса и вложите свой меч в ножны!
Идите своими дорогами! И предоставьте народу и
народам идти своими! -- поистине, темными дорогами, не
освещаемыми ни единой надеждой!
Пусть царствует торгаш там, где все, что еще блестит, --
есть золото торгаша! Время королей прошло: что сегодня
называется народом, не заслуживает королей.
Смотрите же, как эти народы теперь сами подражают
торгашам: они подбирают малейшие выгоды из всякого мусора!
Они подстерегают друг друга, они высматривают что-нибудь
друг у друга, -- это называют они "добрым соседством". О
блаженное далекое время, когда народ говорил себе: "Я хочу над
народами -- быть господином!"
Ибо, братья мои, лучшее должно господствовать, лучшее и
хочет господствовать! И где учение гласит иначе, там --
нет лучшего.
Если бы эти -- имели хлеб даром, увы! о чем кричали
бы они! Их пропитание -- вот настоящая пища для их
разговоров; и пусть оно трудно достается им!
Они хищные звери: в их слове "работать" -- слышится еще и
грабить, в их слове "заработать" -- слышится еще и перехитрить!
Поэтому пусть оно трудно достается им!
Так должны они стать лучшими хищными зверями, более
хитрыми, более умными, более похожими на человека: ибо
человек есть самый лучший хищный зверь.
У всех зверей человек уже ограбил добродетели их; поэтому
из всех зверей человеку наиболее трудно достается пропитание
его.
Только еще птицы выше его. И если бы человек научился еще
и летать, увы! -- куда бы не залетала хищность его!
Я хочу видеть мужчину и женщину: одного способным к войне,
другую способную к деторождению, но обоих способными к пляске
головой и ногами.
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни
разу не плясали мы! И пусть ложной назовется у нас всякая
истина, у которой не было смеха!
Заключение ваших браков: смотрите, чтобы не вышло оно
плохим заключением! Вы заключили слишком быстро: отсюда
следует -- осквернение брака!
И лучше еще осквернить брак, чем изогнуть брак, изолгать
брак! -- говорила мне одна женщина: "Да, я осквернила брак, но
сперва брак осквернил -- меня!"
Плохих супругов находил я всегда самыми мстительными: они
мстят целому миру за то, что уже не могут идти каждый отдельно.
Поэтому я хочу, чтобы честные говорили друг другу: "мы
любим друг друга; посмотрим, можем ли мы продолжать
любить друг друга! Или обещание наше будет недосмотром?"
-- "Дайте нам срок и недолгий союз, чтобы видели мы,
годимся ли мы для долгого союза! Великое дело -- всегда быть
вдвоем!"
Так советую я всем честным; и чем была бы любовь моя к
сверхчеловеку и ко всему, что должно наступить, если бы я
советовал и говорил иначе!
Расти не только вширь, но и ввысь -- о братья мои,
да поможет вам сад супружества!
Кто умудрен в старых источниках, смотри, тот будет в конце
концов искать родников будущего и новых источников. --
О братья мои, еще недолго, и возникнут новые
народы, и новые родники зашумят, ниспадая в новые глубины.
Ибо землетрясение -- засыпает много колодцев и создает
много томящихся жаждою; но оно же вызывает на свет внутренние
силы и тайны.
Землетрясение открывает новые родники. При сотрясении
старых народов вырываются новые родники.
И кто тогда восклицает: "Смотри, здесь единый родник для
многих жаждущих, единое сердце для многих томящихся,
единая воля для многих орудий", -- вокруг того
собирается народ, т. е. много испытующих.
Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться -- это
испытуется там! Ах, каким долгим исканием, удачей и
неудачею, изучением и новыми попытками!
Человеческое общество: это попытка, так учу я, -- долгое
искание; но оно ищет повелевающего! --
-- попытка, о братья мои! Но не "договор"!
Разбейте, разбейте это слово сердец мягких и нерешительных и
людей половинчатых!
О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для
всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных? --
-- не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: "Мы
знаем уже, что хорошо и что праведно, мы достигли этого; горе
тем, кто здесь еще ищет!"
И какой бы вред ни нанесли злые, -- вред добрых -- самый
вредный вред!
И какой был вред ни нанесли клеветники на мир, -- вред
добрых -- самый вредный вред.
О братья мои, в сердце добрых и праведных воззрел некогда
тот, кто тогда говорил: "Это -- фарисеи". Но его не поняли.
Самые добрые и праведные не должны были понять его; их дух
в плену у их чистой совести. Глупость добрых неисповедимо умна.
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, -- им
нет другого выбора!
Добрые должны распинать того, кто находит себе свою
собственную добродетель! Это -- истина!
Вторым же, кто открыл страну их, страну, сердце и землю
добрых и праведных, -- был тот, кто тогда вопрошал: "Кого
ненавидят они больше всего?"
Созидающего ненавидят они больше всего: того, кто
разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, -- кого
называют они преступником.
Ибо добрые -- не могут созидать: они всегда начало
конца --
-- они распинают того, кто пишет новые ценности на новых
скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, -- они
распинают все человеческое будущее!
Добрые -- были всегда началом конца.
О братья мои, поняли ли вы также и это слово? И что сказал
я однажды о "последнем человеке"? --
В ком же лежит наибольшая опасность для всего
человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?
Разбейте, разбейте добрых и праведных! -- О братья
мои, поняли ли вы также и это слово?
Вы бежите от меня? Вы испуганы? Вы дрожите при этом слове?
О братья мои, когда я велел вам разбить добрых и скрижали
добрых, -- тогда впервые пустил я человека плыть по его
открытому морю.
И теперь только наступает для него великий страх, великая
осмотрительность, великая болезнь, великое отвращение, великая
морская болезнь.
Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам
добрые; во лжи добрых были вы рождены и окутаны ею. Добрые все
извратили и исказили до самого основания.
Но кто открыл землю "человек", открыл также и землю
"человеческое будущее". Теперь должны вы быть мореплавателями,
отважными и терпеливыми!
Ходите прямо вовремя, о братья мои, учитесь ходить прямо!
Море бушует; многие нуждаются в вас, чтобы снова подняться.
Море бушует: все в море. Ну что ж! вперед! вы, старые
сердца моряков!
Что вам до родины! Туда стремится корабль наш, где
страна детей наших! Там, на просторе, более неистово,
чем море, бушует наша великая тоска! --
"Зачем так тверд! -- сказал однажды древесный уголь
алмазу. -- Разве мы не близкие родственники?" --
Зачем так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве
вы -- не мои братья?
Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много
отрицания, отречения в сердце вашем? Так мало рока во взоре
вашем?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, -- как
можете вы когда-нибудь вместе со мною -- победить?
А если ваша твердость не хочет сверкать и резать и
рассекать, -- как можете вы когда-нибудь вместе со мною --
созидать?
Все созидающие именно тверды. И блаженством должно
казаться вам налагать вашу руку на тысячелетия, как на воск, --
-- блаженством писать на воле тысячелетий, как на бронзе,
-- тверже, чем бронза, благороднее, чем бронза. Совершенно
твердо только благороднейшее.
Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте
тверды! --
О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность
моя! Предохрани меня от всяких маленьких побед!
Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне!
Надо мною! Предохрани и сохрани меня для единой великой
судьбы!
И последнее величие свое, о воля моя, сохрани для конца,
-- чтобы была ты неумолима в победе своей! Ах, кто не
покорялся победе своей!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья
нога не спотыкалась и не разучалась в победе -- стоять!
Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел,
как раскаленная добела медь, как туча, чреватая молниями, и как
вымя, вздутое от молока, --
-- готов для себя самого и для самой сокровенной воли
своей: как лук, пламенеющий к стреле своей, как стрела,
пламенеющая к звезде своей;
-- как звезда, готовая и зрелая в полдне своем, пылающая,
пронзенная, блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
-- как само солнце и неумолимая воля его, готовая к
уничтожению в победе!
О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя!
Сохрани меня для единой великой победы!
Так говорил Заратустра.
Однажды утром, вскоре после возвращения своего в пещеру,
вскочил Заратустра с ложа своего, как сумасшедший, стал кричать
ужасным голосом, махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и
не хотел вставать; и так гремел голос Заратустры, что звери
его, испуганные, прибежали к нему и из всех нор и щелей,
соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,
улетая, уползая и прыгая, -- какие кому даны были ноги и
крылья. Заратустра же так говорил:
Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух
твой и утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай!
вставай! голос мой разбудит тебя!
Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать
тебя! Вставай! Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить
и могилы прислушиваться!
Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление
с глаз своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой --
лекарство даже для слепорожденных.
И когда ты проснешься, ты навеки останешься бодрствующей.
Не таков я, чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать
им -- чтобы продолжали они спать!
Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай!
Не хрипеть -- говорить должна ты! Заратустра зовет тебя,
безбожник!
Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания,
заступник круга, -- тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!
Благо мне! Ты идешь -- я слышу тебя! Бездна моя
говорит, свою последнюю глубину извлек я на свет!
Благо мне! Иди! Дай руку -- ха! пусти! Ха, ха --
отвращение! отвращение! отвращение! -- горе мне!
Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и
долго оставался как мертвый. Придя же в себя, он был бледен,
дрожал, продолжал лежать и долго не хотел ни есть, ни пить.
Такое состояние длилось у него семь дней; звери его не покидали
его ни днем, ни ночью, и только орел улетал, чтобы принести
пищи. И все, что он находил и что случалось ему отнять силою,
складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал
наконец среди желтых и красных ягод, среди винограда, розовых
яблок, благовонных трав и кедровых шишек. У ног же его были
простерты два ягненка, которых орел с трудом отнял у пастухов
их.
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своем
течет".
Даже увальни будут противоречить ему. "Как? -- скажут
увальни, -- все течет? Ведь балки и перила перекинуты
над рекой!"
"Над рекою все крепко, все ценности вещей, мосты,
понятия, все "добро" и "зло" -- все это крепко!" --
А когда приходит суровая зима, укротительница рек, --
тогда и насмешники начинают сомневаться; и поистине, не одни
только увальни говорят тогда: "Не все ли -- спокойно?"
"В основе все спокойно" -- это истинное учение зимы,
удобное для бесплодного времени, хорошее утешение для спячих
зимою и печных лежебок.
"В основе все спокойно" -- но против этого говорит
ветер в оттепель!
Ветер в оттепель -- это бык, но не пашущий, а бешеный бык,
разрушитель, гневными рогами ломающий лед! Лед же -- ломает
мостки!
О братья мои, не все ли течет теперь? Не все ли
перила и мосты попадали в воду? Кто же станет держаться
еще за "добро" и "зло"?
"Горе нам! Благо нам! Теплый ветер подул!" -- так
проповедуйте, братья мои, по всем улицам!
Есть старое безумие, оно называется добро и зло. Вокруг
прорицателей и звездочетов вращалось до сих пор колесо этого
безумия.
Некогда верили в прорицателей и звездочетов; и
потому верили: "Все -- судьба: ты должен, ибо так надо!"
Затем опять стали не доверять всем прорицателям и
звездочетам; и потому верили: "Все -- свобода: ты
можешь, ибо ты хочешь!"
О братья мои, о звездах и о будущем до сих пор только
мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих
пор только мечтали, но не знали их!
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" -- такие
слова назывались некогда священными; перед ними преклоняли
колена и головы, и к ним подходили, разувшись.
Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников
и убийц, как не тогда, когда эти слова были особенно священны?
Разве в самой жизни нет -- грабежа и убийства? И считать
эти слова священными, разве не значит -- убивать саму
истину?
Или это не было проповедью смерти -- считать священным то,
что противоречило и противоборствовало всякой жизни? -- О
братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
Мне жаль всего прошлого, ибо я вижу, что оно отдано на
произвол, --
-- отдано на произвол милости, духа и безумия каждого из
поколений, которое приходит и все, что было, толкует как мост
для себя!
Может прийти великий тиран, лукавый изверг, который своей
милостью и своей немилостью будет насиловать все прошлое --
пока оно не станет для него мостом, знамением, герольдом и
криком петуха.
Но вот другая опасность и мое другое сожаление: память
тех, кто из толпы, не идет дальше деда, -- и с дедом кончается
время.
И так все прошлое отдано на произвол: ибо может
когда-нибудь случиться, что толпа станет господином, и всякое
время утонет в мелкой воде.
Поэтому, о братья мои, нужна новая знать,
противница всего, что есть всякая толпа и всякий деспотизм,
знать, которая на новых скрижалях снова напишет слово:
"благородный".
Ибо нужно много благородных, и разнородных благородных,
чтобы составилась знать! Или, как говорил я однажды в
символе, "в том божественность, что существуют боги, а не
Бог!".
О братья мои, я жалую вас в новую знать: вы должны стать
созидателями и воспитателями -- сеятелями будущего, --
-- поистине, не в ту знать, что могли бы купить вы, как
торгаши, золотом торгашей: ибо мало ценности во всем том, что
имеет свою цену.
Не то, откуда вы идете, пусть составит отныне вашу честь,
а то, куда вы идете! Ваша воля и ваши шаги, идущие дальше вас
самих, -- пусть будут отныне вашей новой честью!
Поистине, не то, что служили вы князю -- что значат теперь
князья! -- или что были вы оплотом тому, что стоит, чтобы
крепче стояло оно!
Не то, что ваш род при дворах сделался придворным и вы
научились, пестрые, как фламинго, часами стоять в мелководных
прудах.
-- Ибо уменье стоять есть заслуга у придворных; и
все придворные верят, что к блаженству после смерти принадлежит
-- позволение сесть! --
Также и не то, что дух, которого они называют святым, вел
ваших предков в земли обетованные, которых я не обещаю; ибо,
где выросло худшее из всех дерев -- крест, -- в такой земле
хвалить нечего!
-- И поистине, куда бы не вел этот "святой дух" своих
рыцарей, всегда бежали впереди таких шествий -- козлы и
гуси, безумцы и помешанные! --
О братья мои, не назад должна смотреть ваша знать, а
вперед! Изгнанниками должны вы быть из страны ваших
отцов и праотцев!
Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да
будет вашей новой знатью, -- страну, еще не открытую, лежащую в
самых далеких морях! И пусть ищут и ищут ее ваши паруса!
Своими детьми должны вы искупить то, что вы дети
своих отцов: все прошлое должны вы спасти этим путем!
Эту новую скрижаль ставлю я над вами!
"К чему жить? Все -- суета! Жить -- это молотить солому;
жить -- это сжигать себя и все-таки не согреться". --
Эта старая болтовня все еще слывет за "мудрость"; за
то, что стара она и пахнет затхлым, еще более уважают ее.
Даже плесень облагораживает. --
Дети могли так говорить: они боятся огня, ибо он
обжег их! Много ребяческого в старых книгах мудрости.
И кто всегда "молотит солому", какое право имеет он хулить
молотьбу! Таким глупцам следовало бы завязывать рот!
Они садятся за стол и ничего не приносят с собой, даже
здорового голода; и вот хулят они: "все -- суета!"
Но хорошо есть и хорошо пить, о братья мои, это, поистине,
не суетное искусство! Разбейте, разбейте скрижали тех, кто
никогда не радуется!
"Для чистого все чисто" -- так говорит народ. Но я говорю
вам: для свиней все превращается в свинью!
Поэтому исступленные и святоши, у которых даже сердце
поникло, проповедуют: "Сам мир есть грязное чудовище".
Ибо все они не чисты духом; особенно те, кто не находят ни
покоя, ни отдыха, разве что видя мир сзади, -- и
потусторонники!
Им говорю я в лицо, хотя это и звучит не любезно:
мир тем похож на человека, что и у него есть задняя часть, -- и
лишь настолько это верно!
Существует в мире много грязи -- и лишь настолько это
верно! Но оттого сам мир не есть еще грязное чудовище!
Есть мудрость в том, что многое в мире дурно пахнет, -- но
само отвращение создает крылья и силы, угадывающие источники!
Даже в лучшем есть и нечто отвратительное; и даже лучший
человек есть нечто, что должно преодолеть!
О братья мои, много мудрости в том, что много грязи есть в
мире!
Я слышал, как благочестивые потусторонники говорили к
своей совести, и поистине, без злобы и лжи, -- хотя и нет в
мире ничего более лживого и злобного.
"Предоставь миру быть миром! Не поднимай против него даже
мизинца!"
"Пусть, кто хочет, душит и колет людей и сдирает с них
кожу -- не поднимай против него даже мизинца! Так научатся они
отрекаться от мира".
"А свой собственный разум -- ты должен сам задушить его:
ибо это разум мира сего, -- так научишься ты сам отрекаться от
мира".
-- Разбейте, разбейте, о братья мои, эти старые скрижали
благочестивых! Развейте слова клеветников на мир!
"Кто много учится, разучивается всякому сильному желанию"
-- так шепчут сегодня на всех темных улицах.
"Мудрость утомляет, ничто -- не вознаграждается; ты не
должен желать!" -- эту новую скрижаль нашел я вывешенной даже
на базарных площадях.
Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую
скрижаль! Утомленные миром повесили ее и проповедники смерти и
тюремщики: ибо, смотрите, это также есть проповедь, призывающая
к рабству!
Ибо они дурно учились, и далеко не лучшему, и всему
слишком рано и всему слишком скоро: ибо они плохо ели, и
потому они получили этот испорченный желудок,
-- ибо испорченный желудок есть их дух: он советует
смерть! Ибо, поистине, братья мои, дух есть желудок!
Жизнь есть родник радости; но в ком говорит испорченный
желудок, отец скорби, для того все источники отравлены.
Познавать -- это радость для того, в ком воля льва!
Но кто утомился, тот сам делается лишь "предметом воли", с ним
играют все волны.
И так бывает всегда с людьми слабыми: они теряются на
своих путях. И наконец усталость их еще спрашивает: "К чему
ходили мы когда-то по дорогам? Везде все равно!"
Им приятно слышать, когда проповедуют: "Ничто не
вознаграждается! Вы не должны желать!" Но ведь это проповедь,
призывающая к рабству.
О братья мои, как дуновение свежего ветра приходит
Заратустра ко всем уставшим от их пути; многие носы заставит он
еще чихать!
Даже сквозь стены проникает мое свободное дыхание, входит
в тюрьмы и плененные умы!
"Хотеть" освобождает: ибо хотеть значит созидать, --
так учу я. И только для созидания должны вы
учиться!
И даже учиться должны вы сперва у меня научиться,
хорошо научиться! -- Имеющий уши да слышит!
Челн готов -- на той стороне ты попадешь, быть может, в
великое Ничто. -- Но кто хочет вступить в это "быть может"?
Никто из вас не хочет вступить в челн смерти! Как же
хотите вы тогда быть утомленными миром!
Утомленные миром! Вы даже еще не отрешились от земли!
Похотливыми находил я вас всегда к земле, еще влюбленными в
собственное утомление землею!
Недаром отвисла у вас губа: маленькое земное желание еще
сидит на ней! А в глазу -- разве не плавает облачко незабытой
земной радости?
На земле есть много хороших изобретений, из них одни
полезны, другие приятны; ради них стоит любить землю.
И многие изобретения настолько хороши, что являются, как
грудь женщины, -- одновременно полезными и приятными.
А вы, уставшие от мира и ленивые! Вас надо высечь розгами!
Ударами розги надо вернуть вам резвые ноги.
Ибо -- если вы не больные и не отжившие твари, от которых
устала земля, то вы хитрые ленивцы или вороватые, притаившиеся,
похотливые кошки. И если вы не хотите снова весело
бежать, должны вы -- исчезнуть!
Не надо желать быть врачом неизлечимых -- так учит
Заратустра, -- поэтому вы должны исчезнуть!
Но надо больше мужества для того, чтобы положить
конец, чем чтобы высидеть новый стих, -- это знают все врачи и
поэты. --
О братья мои, есть скрижали, созданные утомлением, и
скрижали, созданные гнилой леностью, -- хотя говорят они
одинаково, но хотят, чтобы слушали их неодинаково. --
Посмотрите на этого томящегося жаждой! Только одна пядь
еще отделяет его от его цели, но от усталости лег он здесь
упрямо в пыли -- этот храбрец!
От усталости зевает он на путь, на землю, на цель и на
себя самого: ни одного шагу не хочет сделать он дальше -- этот
храбрец!
И вот солнце палит его, и собаки лижут его пот; но он
лежит здесь в своем упрямстве и предпочитает томиться жаждой --
-- на расстоянии пяди от своей цели томиться жаждой! И,
поистине, вам придется еще тащить его за волосы на его небо --
этого героя!
Но еще лучше, оставьте его лежать там, где он лег, чтобы
пришел к нему сон-утешитель с шумом освежающего дождя.
Оставьте его лежать, пока он сам не проснется, -- пока он
сам не откажется от всякой усталости и от всего, чему учила
усталость в нем!
Только, братья мои, отгоните от него собак, ленивых проныр
и весь шумящий сброд --
-- весь шумящий сброд людей "культурных", который
лакомится -- потом героев! --
Я замыкаю круги вокруг себя и священные границы; все
меньше поднимающихся со мною на все более высокие горы; я строю
хребет из все более священных гор. --
Но куда бы ни захотели вы подняться со мной, о братья мои,
-- смотрите, чтобы не поднялся вместе с вами какой-нибудь
паразит!
Паразит -- это червь, пресмыкающийся и гибкий, желающий
разжиреть в больных, израненных уголках вашего сердца.
И в том его искусство, что в восходящих душах он
угадывает, где они утомлены; в вашем горе и недовольстве, в
вашей нежной стыдливости строит он свое отвратительное гнездо.
Где сильный бывает слаб, а благородный слишком кроток, --
там строит он свое отвратительное гнездо: паразит живет там,
где у великого есть израненные уголки в сердце.
Какой род всего сущего самый высший и какой самый низший?
Паразит -- самый низший род; но кто высшего рода, тот кормит
наибольшее число паразитов.
Ибо душа, имеющая очень длинную лестницу и могущая
опуститься очень низко, -- как не сидеть на ней наибольшему
числу паразитов? --
-- душа самая обширная, которая далеко может бегать,
блуждать и метаться в себе самой; самая необходимая, которая
ради удовольствия бросается в случайность, --
-- душа сущая, которая погружается в становление; имущая,
которая хочет войти в волю и в желание, --
-- убегающая от себя самой и широкими кругами себя
догоняющая; душа самая мудрая, которую тихонько приглашает к
себе безумие, --
-- наиболее себя любящая, в которой все вещи находят свое
течение и свое противотечение, свой прилив и отлив, -- о, как
не быть в самой высокой душе самым худшим из паразитов?
О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то
нужно еще толкнуть!
Все, что от сегодня, -- падает и распадается; кто захотел
бы удержать его! Но я -- я хочу еще толкнуть его!
Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную
глубину? -- Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они
скатываются в мои глубины!
Я только прелюдия для лучших игроков, о братья мои!
Пример! Делайте по моему примеру!
И кого вы не научите летать, того научите -- быстрее
падать! --
Я люблю храбрых; но недостаточно быть рубакой -- надо
также знать, кого рубить!
И часто бывает больше храбрости в том, чтобы удержаться и
пройти мимо -- и этим сохранить себя для более
достойного врага!
Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы
ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы
гордились своим врагом, -- так учил я уже однажды.
Для более достойного врага должны вы беречь себя, о друзья
мои; поэтому должны вы проходить мимо многого, --
-- особенно мимо многочисленного отребья, кричащего вам в
уши о народе и народах.
Сохраняйте свои глаза чистыми от их "за" и "против"! Там
много справедливого, много несправедливого: кто заглянет туда,
негодует.
Заглянуть и рубить -- это дело одной минуты: поэтому
уходите в леса и вложите свой меч в ножны!
Идите своими дорогами! И предоставьте народу и
народам идти своими! -- поистине, темными дорогами, не
освещаемыми ни единой надеждой!
Пусть царствует торгаш там, где все, что еще блестит, --
есть золото торгаша! Время королей прошло: что сегодня
называется народом, не заслуживает королей.
Смотрите же, как эти народы теперь сами подражают
торгашам: они подбирают малейшие выгоды из всякого мусора!
Они подстерегают друг друга, они высматривают что-нибудь
друг у друга, -- это называют они "добрым соседством". О
блаженное далекое время, когда народ говорил себе: "Я хочу над
народами -- быть господином!"
Ибо, братья мои, лучшее должно господствовать, лучшее и
хочет господствовать! И где учение гласит иначе, там --
нет лучшего.
Если бы эти -- имели хлеб даром, увы! о чем кричали
бы они! Их пропитание -- вот настоящая пища для их
разговоров; и пусть оно трудно достается им!
Они хищные звери: в их слове "работать" -- слышится еще и
грабить, в их слове "заработать" -- слышится еще и перехитрить!
Поэтому пусть оно трудно достается им!
Так должны они стать лучшими хищными зверями, более
хитрыми, более умными, более похожими на человека: ибо
человек есть самый лучший хищный зверь.
У всех зверей человек уже ограбил добродетели их; поэтому
из всех зверей человеку наиболее трудно достается пропитание
его.
Только еще птицы выше его. И если бы человек научился еще
и летать, увы! -- куда бы не залетала хищность его!
Я хочу видеть мужчину и женщину: одного способным к войне,
другую способную к деторождению, но обоих способными к пляске
головой и ногами.
И пусть будет потерян для нас тот день, когда ни
разу не плясали мы! И пусть ложной назовется у нас всякая
истина, у которой не было смеха!
Заключение ваших браков: смотрите, чтобы не вышло оно
плохим заключением! Вы заключили слишком быстро: отсюда
следует -- осквернение брака!
И лучше еще осквернить брак, чем изогнуть брак, изолгать
брак! -- говорила мне одна женщина: "Да, я осквернила брак, но
сперва брак осквернил -- меня!"
Плохих супругов находил я всегда самыми мстительными: они
мстят целому миру за то, что уже не могут идти каждый отдельно.
Поэтому я хочу, чтобы честные говорили друг другу: "мы
любим друг друга; посмотрим, можем ли мы продолжать
любить друг друга! Или обещание наше будет недосмотром?"
-- "Дайте нам срок и недолгий союз, чтобы видели мы,
годимся ли мы для долгого союза! Великое дело -- всегда быть
вдвоем!"
Так советую я всем честным; и чем была бы любовь моя к
сверхчеловеку и ко всему, что должно наступить, если бы я
советовал и говорил иначе!
Расти не только вширь, но и ввысь -- о братья мои,
да поможет вам сад супружества!
Кто умудрен в старых источниках, смотри, тот будет в конце
концов искать родников будущего и новых источников. --
О братья мои, еще недолго, и возникнут новые
народы, и новые родники зашумят, ниспадая в новые глубины.
Ибо землетрясение -- засыпает много колодцев и создает
много томящихся жаждою; но оно же вызывает на свет внутренние
силы и тайны.
Землетрясение открывает новые родники. При сотрясении
старых народов вырываются новые родники.
И кто тогда восклицает: "Смотри, здесь единый родник для
многих жаждущих, единое сердце для многих томящихся,
единая воля для многих орудий", -- вокруг того
собирается народ, т. е. много испытующих.
Кто умеет повелевать, кто должен повиноваться -- это
испытуется там! Ах, каким долгим исканием, удачей и
неудачею, изучением и новыми попытками!
Человеческое общество: это попытка, так учу я, -- долгое
искание; но оно ищет повелевающего! --
-- попытка, о братья мои! Но не "договор"!
Разбейте, разбейте это слово сердец мягких и нерешительных и
людей половинчатых!
О братья мои! В ком же лежит наибольшая опасность для
всего человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных? --
-- не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: "Мы
знаем уже, что хорошо и что праведно, мы достигли этого; горе
тем, кто здесь еще ищет!"
И какой бы вред ни нанесли злые, -- вред добрых -- самый
вредный вред!
И какой был вред ни нанесли клеветники на мир, -- вред
добрых -- самый вредный вред.
О братья мои, в сердце добрых и праведных воззрел некогда
тот, кто тогда говорил: "Это -- фарисеи". Но его не поняли.
Самые добрые и праведные не должны были понять его; их дух
в плену у их чистой совести. Глупость добрых неисповедимо умна.
Но вот истина: добрые должны быть фарисеями, -- им
нет другого выбора!
Добрые должны распинать того, кто находит себе свою
собственную добродетель! Это -- истина!
Вторым же, кто открыл страну их, страну, сердце и землю
добрых и праведных, -- был тот, кто тогда вопрошал: "Кого
ненавидят они больше всего?"
Созидающего ненавидят они больше всего: того, кто
разбивает скрижали и старые ценности, разрушителя, -- кого
называют они преступником.
Ибо добрые -- не могут созидать: они всегда начало
конца --
-- они распинают того, кто пишет новые ценности на новых
скрижалях, они приносят себе в жертву будущее, -- они
распинают все человеческое будущее!
Добрые -- были всегда началом конца.
О братья мои, поняли ли вы также и это слово? И что сказал
я однажды о "последнем человеке"? --
В ком же лежит наибольшая опасность для всего
человеческого будущего? Не в добрых ли и праведных?
Разбейте, разбейте добрых и праведных! -- О братья
мои, поняли ли вы также и это слово?
Вы бежите от меня? Вы испуганы? Вы дрожите при этом слове?
О братья мои, когда я велел вам разбить добрых и скрижали
добрых, -- тогда впервые пустил я человека плыть по его
открытому морю.
И теперь только наступает для него великий страх, великая
осмотрительность, великая болезнь, великое отвращение, великая
морская болезнь.
Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам
добрые; во лжи добрых были вы рождены и окутаны ею. Добрые все
извратили и исказили до самого основания.
Но кто открыл землю "человек", открыл также и землю
"человеческое будущее". Теперь должны вы быть мореплавателями,
отважными и терпеливыми!
Ходите прямо вовремя, о братья мои, учитесь ходить прямо!
Море бушует; многие нуждаются в вас, чтобы снова подняться.
Море бушует: все в море. Ну что ж! вперед! вы, старые
сердца моряков!
Что вам до родины! Туда стремится корабль наш, где
страна детей наших! Там, на просторе, более неистово,
чем море, бушует наша великая тоска! --
"Зачем так тверд! -- сказал однажды древесный уголь
алмазу. -- Разве мы не близкие родственники?" --
Зачем так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве
вы -- не мои братья?
Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много
отрицания, отречения в сердце вашем? Так мало рока во взоре
вашем?
А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, -- как
можете вы когда-нибудь вместе со мною -- победить?
А если ваша твердость не хочет сверкать и резать и
рассекать, -- как можете вы когда-нибудь вместе со мною --
созидать?
Все созидающие именно тверды. И блаженством должно
казаться вам налагать вашу руку на тысячелетия, как на воск, --
-- блаженством писать на воле тысячелетий, как на бронзе,
-- тверже, чем бронза, благороднее, чем бронза. Совершенно
твердо только благороднейшее.
Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте
тверды! --
О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность
моя! Предохрани меня от всяких маленьких побед!
Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне!
Надо мною! Предохрани и сохрани меня для единой великой
судьбы!
И последнее величие свое, о воля моя, сохрани для конца,
-- чтобы была ты неумолима в победе своей! Ах, кто не
покорялся победе своей!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья
нога не спотыкалась и не разучалась в победе -- стоять!
Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел,
как раскаленная добела медь, как туча, чреватая молниями, и как
вымя, вздутое от молока, --
-- готов для себя самого и для самой сокровенной воли
своей: как лук, пламенеющий к стреле своей, как стрела,
пламенеющая к звезде своей;
-- как звезда, готовая и зрелая в полдне своем, пылающая,
пронзенная, блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
-- как само солнце и неумолимая воля его, готовая к
уничтожению в победе!
О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя!
Сохрани меня для единой великой победы!
Так говорил Заратустра.
Однажды утром, вскоре после возвращения своего в пещеру,
вскочил Заратустра с ложа своего, как сумасшедший, стал кричать
ужасным голосом, махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и
не хотел вставать; и так гремел голос Заратустры, что звери
его, испуганные, прибежали к нему и из всех нор и щелей,
соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,
улетая, уползая и прыгая, -- какие кому даны были ноги и
крылья. Заратустра же так говорил:
Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух
твой и утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай!
вставай! голос мой разбудит тебя!
Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать
тебя! Вставай! Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить
и могилы прислушиваться!
Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление
с глаз своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой --
лекарство даже для слепорожденных.
И когда ты проснешься, ты навеки останешься бодрствующей.
Не таков я, чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать
им -- чтобы продолжали они спать!
Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай!
Не хрипеть -- говорить должна ты! Заратустра зовет тебя,
безбожник!
Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания,
заступник круга, -- тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!
Благо мне! Ты идешь -- я слышу тебя! Бездна моя
говорит, свою последнюю глубину извлек я на свет!
Благо мне! Иди! Дай руку -- ха! пусти! Ха, ха --
отвращение! отвращение! отвращение! -- горе мне!
Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и
долго оставался как мертвый. Придя же в себя, он был бледен,
дрожал, продолжал лежать и долго не хотел ни есть, ни пить.
Такое состояние длилось у него семь дней; звери его не покидали
его ни днем, ни ночью, и только орел улетал, чтобы принести
пищи. И все, что он находил и что случалось ему отнять силою,
складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал
наконец среди желтых и красных ягод, среди винограда, розовых
яблок, благовонных трав и кедровых шишек. У ног же его были
простерты два ягненка, которых орел с трудом отнял у пастухов
их.
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своем