Никитайская Наталия. Вторжение Бурелома

   - Да, есть и противник...
   - Ну, что ж, тогда все укладывается... - произнес он задумчиво, словно бы про себя.
   - Не мешало бы говорить пояснее, - с обидой вклинилась я в его едва начатый монолог.
   - Могу и пояснее. Значит так!.. Нравственная сфера - как бы ни была она неизведанна и тонка - по моим понятиям - и доказанным, между прочим мною, понятиям - является ничем иным, как определенным видом энергии, который распространяется и существует в нашем мире по определенным законам. Причем довольно важную роль здесь играет, если говорить языком моих терминов - нравственный знак. Ибо энергия эта бывает положительной, отрицательной и нейтральной, а сочетания этих видов вызывают и бури, и вихревые потоки, и прорывы в огромном, скрытом от наблюдения нравственном пространстве... В зависимости от того, какой в этом пространстве преобладает знак - замечаются и среди людей, среди массы людей отклонения то в одну - нравственную, то в другую - бездуховную - стороны... Я понятно теперь выражаюсь?..
   - Я понимаю, что вы упрощаете, что вы разговариваете со мной, как с невеждой. Но представьте себе - ответ на вопрос, что такое Нравственное Пространство, я ведь придумывала сама, потому что никто не понимал вопроса. Как это ни странно, мой ответ частично соответствует вашему представлению...
   - Ну что ж, совсем глупой девочкой вас не назовешь. Не случайно же баталия завязалась именно вокруг вас.
   - Да кто же они такие - Старик и Бурелом?
   - Мне-то кажется, - сказал после некоторого раздумья Владимир Михайлович, - мне-то кажется, что и тот и другой - искусственные порождения разнознаковых скоплений...
   Вздох вырвался из моей груди:
   - Пожалуйста, Владимир Михайлович, не мучайте бедную артистку, едва сдавшую на четверку экзамен по философии к тому же весьма снисходительному к актерам преподавателю!..
   Психиатр рассмеялся.
   - Ну, хорошо. Перейдем к практической стороне дела. Вы вовлечены в процесс схлестывания стихий.
   - Вы так считаете? - спросила я, уже окончательно запутанная... Он снова рассмеялся:
   - Я-то просто считаю, а вы-то в этом живете. И вам несладко. И если иногда вам кажется, что вы - на рубеже - можно только позавидовать вашей обостренной чувствительности, потому что вы не очень ошибаетесь... Ибо, как и все в нашем мире, нравственное пространство Земли и нравственный мир отдельного человека находятся в постоянном взаимодействии и взаимозависимости. И как Нравственное Пространство может воздействовать на Человека, так и Человек в определенной степени формирует Нравственное Пространство...
   Я внимательно слушала.
   - Но, впрочем, хотя в вашем деле знание теории не помешало бы, оно тем не менее не обязательно. А вот на практике... - Он пожевал губами в задумчивости и размышлении... - На практике - кажется, я уже вам советовал это? - па практике я, как человек осторожный, вернул бы камень тому, кто вам его подарил...
   - Я не могу этого сделать, - моментально ответила я. - Старик уже неделю не показывается...
   - Это неважно. Положите камень туда, где вы его обнаружили, и произнесите мысленно любой текст вежливого отказа, какой вам придет в голову; только отказ должен быть твердым и непоказным.
   Шутка сказать! Да не хотела я отказываться от своего камушка! Я привыкла к нему, он стал как бы частью меня самой - мы с ним столько всего пережили вместе. И что бы он ни нес в себе, чего бы ни таил - я от него не откажусь...
   - Да не переживайте вы так, - усмехнулся Владимир Михайлович - я и забыла на время, что нахожусь в присутствии проницательного человека, - не переживайте. Я же ни на чем не настаиваю, я только осторожно советую. "Будь я на вашем рубеже - я бы был настороже!" Вот пристрастился к рифме - в последнее время столько всего зарифмовал, сколько и за жизнь не случалось... - И он снова как-то саркастически усмехнулся.
   Я пережила его сарказм - тем более, что непонятно было, в чей адрес и по какому поводу он направлен.
   - Ну, а Черешков?.. Ему-то хоть мы можем помочь?
   - Я - нет, не могу. Вы, пожалуй, да...
   - А как?
   - Думаю, нет другого способа, как вспомнить о нем в момент максимального выброса энергии... Я смотрела на него вопросительно.
   - Ну, говоря проще, в кульминационный момент.
   - О какой кульминации вы говорите?
   - О кульминации в вашей истории - потому что она будет, думаю, развиваться по законам драматургии, и еще потому, что это определение вам понятно. Вы же сдавали экзамены не только по философии, не так ли? - он засмеялся.
   По существу, наш разговор был окончен. И когда мы уже распрощались и я уже взялась за дверную ручку, чтобы выйти из кабинета, Владимир Михайлович вдруг остановил меня:
   - Мария Николаевна, - сказал он с выражением явного сочувствия, - все время помните об одном: решать вам, только вам!.. Ни от кого не ждите помощи, полагайтесь только на свои понятия о жизни и на свою интуицию. И не бойтесь своего решения - каким бы оно ни было!.. Ведь боязнь решения - по существу, боязнь жизни! Держитесь!..
   - Спасибо, - сказала я с навернувшимися на глаза слезами - еще никто, пожалуй, не понимал меня так, как этот человек - пусть и не самый, на мой взгляд, симпатичный.
   Ходила я к Владимиру Михайловичу для того, чтобы просветиться и получить советы. Конечно, в определенной степени он меня просветил. И советы дал. Но меня этот визит не успокоил. Наоборот, я, уже выходя из кабинета, вспомнила, что завтра - 6 января, канун Рождества, что завтра мне надо давать ответ Бурелому...
   С пугающей ясностью я поняла: решения нет. И это несмотря на то, что подспудно я все эти дни решение искала, хотя и жила внешне суетной текущей минутой. Все-таки человек - существо необъятного заполнения. И такое понятие как "поток мыслемоций" ждет еще своего гениального исследователя.
   Часто в последние дни я предавалась мечтам и раздумьям, не понимая, что именно эти мечты и раздумья подталкивают меня то к одному, то к другому решению...
   Вот, на одной из елок Лева взмахнул волшебной палочкой и загорелась иллюминация, и поднялся счастливый гвалт, а я вдруг подумала: "Не так уж много и нужно, чтобы быть счастливой - красивый наряд и вовремя данная подсветка. Вот ты уже и блистаешь..." И перед мысленным взором выплывает разлоскученная несчастная голубизна волшебного платья...
   Или Миша аккомпанирует мне в нашем "Диком Западе", подмигивает после исполнения мною с особенным шиком сложного па, а я улыбаюсь ему и думаю: "Черт возьми, здесь, в этом вонючем кабаке он не реализует и десятой доли того, на что способен. Из него вышел бы и отличный коммерческий директор или продюсер, и музыкант, что называется, от бога... и надежен, как скала... Таких и троих порознь не сразу найдешь... А тут один в трех лицах - и свой, и рядом..."
   Или, восседая в Юриной машине, я вдруг принималась мысленно перебирать классические женские роли, которые хотела бы сыграть... "Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит..." "О боже! Я всю жизнь любила одного, и дорогое это существо теперь вторично я теряю!" И конечно же: "Слово найдено. Я вещь!" Это последнее всегда ранило меня. Счастливая Валентина! Она-то получила, чего хотела. А я занимаюсь тем, что в данный момент мне доступно!.. И задетое самолюбие - тоже штука неприятная...
   Или, помню, Вера появляется на работе в роскошной песцовой шубе до пят. Ну, тут и ахи, и вскрики, и шутливое: "Машку не подпускать, блин разорвет в клочья!", и смех. А потом я и спрашиваю: "Вера, но откуда?.." И слышу незамысловатый ответ: "Насильника моего помнишь?.. Богатый, блин. Замуж зовет..." И тут в голове сразу рождается: "Да, для счастья нужно совсем немного - никакой щепетильности, короткая память и небрезгливая жажда красивой жизни..." А Верка между тем стоит посреди гримерной, выставив из-под шубы свою длиннющую, обалденную ногу, высоко вскинув голову, и на лице - торжество и презрительная снисходительность к окружающим... Я запоминаю и эту позу, и это выражение лица. Актерский мой арсенал пополняется образом "глупости на вершине блаженства"...
   И все-таки - решения не было. Но странно, хотя частенько я вроде бы склонялась к мысли, что не могу не принять предложение Бурелома - камень мой молчал. Они оба - и Бурелом, и Старик - оставили меня в покое. И меня поражала эта "деликатность" - каждый, по-видимому, считал, что сделал все, что мог, и предоставил мне самой выкарабкиваться...
   С Левой после елки мы отправились в кафе. Лева был на высоте: очень внимателен, нежен и настойчив:
   - Так что, правда, не можешь остаться у меня?
   - Нет, Лева, родители совсем извелись, а они у меня старенькие...
   Я и сама хотела хорошо выспаться: за последние дни вымоталась ужасно. А еще с институтских времен запомнила правило: на экзамен приходить надо подготовленной прежде всего физически. Завтра же мне предстоял экзамен по предмету, понятия о котором были весьма расплывчаты.
   - Завтра ты встречаешься с Буреломом? - вдруг спросил Лева, словно угадав мои мысли.
   Я живо откликнулась:
   - Да вроде бы. Но он куда-то подевался.
   - Это плохо, - констатировал Лева, - Может, уже и передумал...
   Я изумленно уставилась на Леву:
   - Плохо?..
   - Ну, а чего хорошего: упустить такой шанс?! Улыбка как-то незаметно сошла с моего лица:
   - А ты был уверен, что не упущу?..
   - Был уверен. Я даже хочу предложить тебе, если все-таки Бурелом объявится, свою помощь...
   - Помощь?.. Какую?.. - Давно я не была так напряжена: ощущение, что сейчас произойдет нечто скверное, непоправимое, охватило меня.
   - Ну-ну, - улыбнулся Лева самой чудесной из своих улыбок, расслабь-ка мышцы лица, перестань хмуриться...
   И тут, сама не знаю почему, я впервые за короткую, но бурную историю отношений с Фениксом, схитрила. Очень послушно, как на репетиции после замечания режиссера, я действительно расслабилась и даже - довольно сносно - улыбнулась:
   - Прости, - сказала я. - Подозрительность и к месту и не к месту, кажется, уже входит у меня в привычку.
   - Сама по себе такая привычка в наше смутное время, пожалуй, не помешает... - как бы упрекая и прощая одновременно, облегченно выдохнул Лев.
   А я испугалась: и зачем оборвала его? Вдруг его намерения были, что называется, чисты. А теперь вот сиди тут, мучайся недоверием на пустом месте!.. И я, теперь уже вполне искренне, коснулась его руки. Лева сразу принял эту искренность и обрадовался ей. И сказал:
   - Понимаешь, я вот тут все думал: если тебе так сложно общаться с Буреломом - физиономия-то у него - бр-р, отталкивающая - переложи на меня эту тяготу. Скажи свое "да", а меня назначь своим посредником, сославшись на полное неумение вести какие бы то ни было денежные дела - при этом ты ведь, действительно, этого не умеешь...
   - Ты виделся с Буреломом? - спросила я, машинально продолжая улыбаться.
   В быстром рассерженном взгляде Левы я уловила досаду: он понял, что проговорился, и следующий свой вопрос задал исключительно для того, чтобы собраться с мыслями:
   - С чего ты взяла?
   - Но ты сказал: "Физиономия у него отталкивающая", а ведь ты его не видел. Никогда...
   - Нет, - возмутился Лева, - это становится невозможным!.. Да видел я его, видел, как-то вечером, когда заходил за тобой, мельком, и кто-то окликнул его: "Лев Петрович!" Я думал, меня. А тебе забыл отчитаться!..
   Это было похоже на правду. Но Лева переиграл возмущение - чуть-чуть, но переиграл, к тому же я определенно знала, что с того времени, как Лева стал меня встречать, Бурелом был в ресторане только раз - после истории с платьем. И Лева никак не мог его увидеть. И получалось, что я поймала Феникса на лжи. Пусть и мелкой, но лжи. А это было ужасно, потому что вранье - любого вида и толка - было мне отвратительно! Любимому человеку я хотела доверять безоговорочно. То обстоятельство, что и сама я только что пустилась на хитрость, меня смущало лишь самую малость: я, конечно, хитрила, но не врала же... Да и хитрости-то моей хватило ненадолго, потому что я уже не скрывала своих чувств. Знакомая мне дрожь во всем теле должна была бы остановить меня, ибо предвещала нечто необратимое и отвратительное, но я уже была во власти гнева:
   - Та-ак, - сказала я с расстановочкой, - значит, ты у нас уже все решил?! И согласие мое - дал?! И непрактичность мою вычислил?! И все неприятное согласен, из благородства, взвалить на себя?! Боже мой!.. Боже!.. Да разве ж можно было с такими решениями и ко мне - и сразу - в лоб?! Ты еще не понял, что обаятельная улыбка работает только первое время?! А потом - надо думать и напрягаться, чтобы отношения любви были прочными и прекрасными! И это ты еще не усек до своих тридцати?!
   - Потише!.. - прошипел мне Лева, крепко схватив за руку и вытаскивая в гардероб. - Истерики хороши, но не в общественных местах - на нас же смотрят! Ты же потом будешь локти кусать!
   Я почти не слышала его:
   - Деловой!.. - язвительно кричала я. - Весь от мира сего!.. Денежки на фильм понадобились, а тут Бурелом-чик - какая прелесть! То-то Юрка говорит: "Просто удивляюсь - еще ни одной бабы у Феникса не видел кряду трех дней!.."
   Уже докричав фразу, я остановилась, как вкопанная, и огляделась. Народ, и вправду, клубился возле нас, заинтересованно наблюдая. Лев стоял красный от ярости, его куртка уже была на нем, а моя дубленка валялась на банкетке.
   - Успокоилась?! - с ненавистью спросил он. - Вот и чудесно!.. Общий всем привет!.. - И дверь кафе за ним захлопнулась с ласковым и долгим звоном колокольчика...
   Весь вечер, едва только оставалась без свидетелей, я принималась плакать. Ну, а уж дома, у себя в постели, дала слезам волю. Беззвучные рыдания сотрясали меня. Я не думала сейчас, кто прав, кто виноват - я проклинала себя! я ненавидела Леву! я оплакивала так бездарно провалившуюся любовь!.. "Холодный, расчетливый, жестокий человек!.. Как только что-нибудь ему не по нраву - шапку в охапку - и пошел!.. А ты тут изводись!.. Реви в три ручья!.. Распоследняя букашка!.. И общий тебе привет!.." Из путаных и доставляющих боль размышлений рождалось твердое убеждение: "Уж чего-чего, а бросать людей Лев Петрович Новицкий умеет. Это сколько же надо было бросить женщин до меня, чтобы дойти до такого убийственного совершенства в этом деле!.."
   А потом, в потоке кровоточащих мыслемоций, прорывалось: "Талантливая, блин!.. Умная, блин!.. Замуж вышла, блин!.. По любви!.. Истеричка, блин!.."
   И еще, уже полнейшей и несусветнейшей чушью подумалось вдруг: "Наверное, Бурелом специально его ко мне подослал!.. Тезку и по имени, и по отчеству!.." Эта чудовищная идиотская мысль меня перепугала: так в подозрительности и не заметишь, как окажешься на одной плоскости с шизофрениками!.. Но видеться-то он, определенно, с Буреломом виделся!.. И продался, потому что есть аргумент: "дойная корова"... Изумительный аргумент!.. Подлый!..
   Пару раз я вскакивала с постели и босиком по мягкому ковру накручивала молчаливые круги с закушенной от обиды губой...
   Вот так замечательно я подготовилась к завтрашней решающей встрече с Буреломом, вот так еще раз "спокойно" перед сном взвесила все "за" и "против"!.. А ведь собиралась же!.. Но спохватилась поздно - надо же поспать, хотя бы немного. Снотворное сделало свое дело, но и засыпая, я все еще всхлипывала. И успела еще подумать: "А ведь из равновесия-то он меня вывел!.." Я подумала о Фениксе, но странно - увидела перед мысленным взором расплывающееся в предсонной темноте белесое лицо Бурелома. И почувствовала еще несильную, но все-таки боль в затылке - к чему бы?..
   XIV
   Утром отец накинулся на меня:
   - Вчера не стал тебя ругать, но доработалась ты до полной белизны и прозрачности!
   - Так до белизны или до прозрачности? УТОЧНИ, - попыталась я отшутиться.
   - Маша, здоровьем не шутят!..
   Я рассердилась: неужели нельзя оставить человека в покое, неужели непонятно, что иной раз назидания только расстраивают!.. И я огрызнулась:
   - Так что ты предлагаешь: отказаться играть елки, вот сейчас, в разгар сезона?.. Или не ходить на работу?.. - произнести это умудрилась грубо, если не сказать - по-хамски грубо.
   Отец ничего не ответил, только обиженно набычился, глядя в глубину кружки с чаем. И мне стало стыдно: в очередной раз отыгралась на родителях.
   - Ладно, папа, прости! - сказала я. - Ты прав, я постараюсь прислушаться к твоему совету...
   Отец посмотрел мне в глаза и молча кивнул. И столько любви увидела я в его взгляде, столько беспокойства за меня и столько понимания, что даже вздрогнула...
   - Папа, я тебя очень люблю, - сказала я неожиданно.
   Отец опешил: такие нежности не были приняты между нами. И мне показалось, что на глаза его навернулись слезы. Он ничего не ответил, только подошел ко мне и, как в детстве, погладил по голове. Как маленькую, когда я упала и расшибла колено.
   Нет, Феникс не был похож на моего отца. Самоотверженная любовь никогда не станет его слабым местом!..
   "Господи! - подумала я уже на бегу. - Как же мне с ним играть сейчас?! Он же дотрагиваться до меня будет!.." И от одной этой мысли меня передернуло. И я вся подобралась: меня предают во второй уже раз, а мне все хочется ответить на вечный женский вопрос, классически сформулированный: "Мой милый, что тебе я сделала?!" "Да ничего особенного, - подумала я сейчас, - просто создала лишнюю проблему. А нынешние мужчины предпочитают женщин, вроде Верки, - и красивых, и не имеющих проблем с совестью!.."
   Какая-то слепая, взрывной силы обида подхватила меня. О муже, достойном доверия, размечталась!.. Никого еще я не хотела увидеть мертвым, но теперь именно это желание - чтобы Феникс исчез с лица Земли навсегда! кипело во мне... И сквозь это кипение я почувствовала вдруг, как сильно болит затылок. Эта боль и отвлекла меня и приглушила мою ненависть.
   Выходя из автобуса, я приостановилась возле зеркальной витрины роскошного магазина и увидела там свое отражение, лицо свое, перечеркнутое злобой и от этого ставшее уже не моим лицом, и - опомнилась... Гнев и злость постепенно сменились во мне иронией, а отвратительные и позорные мысли сложились во фразу, которая окончательно меня отрезвила и даже заставила усмехнуться:
   "Ее роман благополучно завершился смертью любовника!.."
   Пожалуй, я уже была готова к встрече с Левой, я уже - хотя бы в общих чертах - понимала, как буду вести себя с ним... Тот самый "другизм", который я осознала вроде бы так недавно, уже понадобился. И если именно об этой - осознанной жизненной силе - говорил мой Старик, обещая благотворное действие удара по затылку - спасибо моему Алмазному Благодетелю!..
   "Разве может человек без подзатыльника понять, что на свете существует чувство собственного достоинства?!"
   Эта мысль прозвучала во мне с несомненной горечью - и тут же недовольно откликнулся камень. "Тебя не спросили!" - прикрикнула я, и он замолчал.
   Когда мы с Анастасией Ивановной встретились в вестибюле, я могла уже успешно скрывать свое настроение. Анастасия Ивановна пришла с маленькой девочкой, чем-то отдаленно на нее похожей.
   - Моя внучка, Мариночка. Дома мы называем ее Машей.
   - Значит, тезки, - улыбнулась я.
   - Бабушка Настя сказала, что вы будете Снегурочкой, да? - спросила меня девочка.
   - Да, - подтвердила я.
   - Это хорошо, - твердо сказала она в ответ.
   - Чем же? - мне стало интересно.
   - А вот у нас в садике есть девочка, у которой мама играет Бабу-Ягу, так она плакала...
   - Баба-Яга?.. Плакала?..
   - Нет, Кира, конечно.
   - Ну, и зря она плакала. Можешь ей сказать, что на роль Бабы-Яги только самых-самых хороших артисток берут. А тех, что похуже, - тех на роль Снегурочек.
   Марина недоверчиво на меня посмотрела: видно было, что мне она не поверила, но сомнение все-таки возникло...
   Я торопилась за кулисы, поэтому разговора с Анастасией Ивановной не получилось. Я радовалась этому: ныть и жаловаться не хотелось.
   За кулисами меня ждал сюрприз. Перед зеркалом приклеивал брови Деда Мороза наш когдатошний студент. Левы в гримерной не было. Юрка испытующе смотрел на меня.
   - Удивлена? - с намеком на вопросительную интонацию спросил он.
   - Скорее потрясена, - ответила я правду, и жгучий румянец стыда обжег меня изнутри. Однако щеки вопреки этому стали только чуть-чуть бледнее.
   - Снова командировка, ёш твою!.. И снова тебя не предупредил?! И это любовь?! - вопросил Юра, как всегда ерничая.
   - Да, кстати, - сказала Валентина, вклиниваясь в разговор, - ты с кем в вестибюле стояла? Неужели это Анастасия Ивановна?..
   - Она самая, - ответила я, очень благодарная Вале за перемену темы.
   - Анастасия Ивановна, библиотекарша? - спросил и Юра.
   Я кивнула.
   - Сильно постарела, - сказала Валентина, - но достоинству позавидовать...
   Я надела парик, расправила косу на груди. Кокошник был у меня в этом году новый и очень красивый... Смертельно хотелось плакать. Зря готовилась к встрече. Похоже, для Феникса не существует в человеческих отношениях узлов, вроде Гордиева - любой разрубает одним махом - рубит по живому!
   - Слушай, девочка, - раздался надо мной Юркин шепот, - да ты, никак, убиваешься?! Брось!.. Я его знаю: он вернется из этой своей вонючей командировки и придет к тебе, как ни в чем не бывало. Вы что, поссорились с ним?!
   Я ничего не ответила. А Юрка продолжил:
   - А если и не придет: у тебя же впереди столько работы. Шутка сказать - свой театр!..
   - Он и тебе рассказал?.. Ну что ж!.. Рассказал, так рассказал...
   Бурелом не звонил мне ни вчера, ни сегодня. И я уже начинала сомневаться, назначил ли он мне именно этот день. Впрочем, может, будет лучше всего, если Бурелом вообще не вернется к этой теме. По крайней мере уйдут из моей жизни всякие там сверхъестественные элементы. Не будет их. А уж с реальностью-то я как-нибудь справлюсь...
   - Рассказал, но очень кратко, - снова заговорил Юрка. - Ну, и о твоих колебаниях. И знаешь, что я тебе скажу: колебаться-то не стоит. Люди и позаслуженнее тебя берут деньги и не бегут к криминалистам снимать отпечатки пальцев: мол, через чьи это грязные лапищи прошли желанные купюры?.. И потом этот твой Бурелом - он дальновидный. Он, явно в убыток себе, деньги в твой театр вкладывает, и, знаешь, зачем? Затем, чтобы будущее его детей и детей его детей было не лишено культуры. Детей-то своих все они в мечтах своих видят чистенькими. На катки, на теннис, на английский, на фортепьяно водят!.. Так что дают - бери!..
   - Замолчи! - сказала я. - Ради всего святого, замолчи, Юра! Не лезь, куда не просят!..
   - Молчу, уже замолчал... Слезы-то вытри - выход же твой!..
   "Смертью любовника..." - отдалось во мне эхом и тут же подумалось, а почему эта замечательная мысль сформулирована в единственном числе, а не заменить ли его - на множественное?!
   Наверное, я была действительно плоха, потому что ловила на себе настойчивый, тревожащийся взгляд Валентины, однажды она даже не удержалась, прошептала мне на ухо: "Подлец!" Я остановила ее: не хватало только разреветься на сцене.
   Между нами, подругами, было давно заведено: если боль у тебя слишком еще острая, нестерпимая, и ты хочешь забраться в щель, чтобы никого не видеть и не слышать - забирайся, скули там одна в своей норе, никто с сочувствием не станет навязываться. Но когда захочется излить горе в жилетку ближнего: только свистни...
   На Диму, студентика нашего, я вообще не могла смотреть, хотя он сильно подтянулся за то время, что я его не видела: учиться он умел и бесталанным, как мне показалось вначале, не был. Но для меня он являлся сейчас материальным, одушевленным символом Предательства. И хотя я прекрасно понимала, что уж он-то ни в чем не виноват, ничего поделать с собой не могла.
   Мне было плохо, плохо до головокружения, до тошноты...
   Но отыграла я нормально, сносно. Иногда взгляд мой отыскивал в зале Анастасию Ивановну - она, кажется, была довольна: а мне становилось досадно, что пригласила ее в такой неудачный момент.
   Бурелом появился неожиданно. Только мы всей компанией разместились за столиком, специально для нас сервированным - Анастасию Ивановну и ее внучку мы тоже пригласили - только я попробовала прожевать кусок мяса - и поняла, что в горло мне ничего не лезет, как тут и увидела Бурелома, который стоял на пороге служебного буфета и высматривал кого-то...
   Мне захотелось спрятаться - это был первый порыв. И мне захотелось подняться, чтобы он, не дай бог, не ушел, не заметив меня! Я не сделала ни того, ни другого - я оставалась на месте...
   - Что с вами, Маша? Вы побледнели, - заботливо сказала Анастасия Ивановна.
   - Неважно себя чувствую, - через силу, через парализовавшее меня волнение ответила я. И тут к столику подошел Бурелом.
   - Не ждали?! - спросил он и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.
   - Как вы узнали, что я здесь? - спросила я.
   Бурелом только загадочно улыбнулся: мол, неужели непонятно еще, что нет для меня тайн, нет и быть не может...
   Все смотрели на Бурелома: Юрка с некоторым даже уважением (он понял, кто это), Валентина - с непониманием (только сейчас я подумала, что "лучшая" подруга ничего не знает), Дима - равнодушно взглянул на Бурелома и снова навалился на еду - студентам не каждый день выпадает сытный обед, Анастасия Ивановна - с настороженным удивлением, и Мариша - с ужасом. И особенно меня поразил этот несомненный ужас в глазах ребенка!..
   Впрочем, мне некогда было анализировать чье бы то ни было поведение мне следовало задуматься над своим, потому что сама-то я, оказывается, смотрела на Бурелома с нескрываемо-радостной улыбкой. А он, похоже, и не ожидал ничего иного:
   - Вы сразу скажете свое "да"? - спросил Бурелом, и я слегка опомнилась.
   Тем более, что и камень мой заговорил, несносно пиликая. Если бы не это его пиликание, я не уверена, что не произнесла бы, действительно, уже готовое сорваться с языка: "да"... В эти первые секунды встречи я ощущала только возможность одержать Победу!.. Да, каверзные людишки, что держатся поближе к имеющим власть и деньги - люди эти поганые - но ведь как держатся! зубами, когтями! всеми своими присосками!.. И будь подобная власть у меня, Феникс не позволил бы себе такого поступка, такого откровенного пренебрежения мною. Он бы все ТЕРПЕЛ!.. Не то что вчерашний мой всплеск эмоций стерпел бы, а даже, если бы я плевала ему в лицо прилюдно! - с утра и до вечера, и каждый день, по графику!..