Никитайская Наталия. Вторжение Бурелома

   Последняя фраза прозвучала с такой приближенностью к оригиналу Вере - что у Юрки отвисла челюсть:
   - Ну, даешь. Характерности в тебе - позавидовать! С кого слизала?
   - Есть тут одна.
   - А у меня, - опять перешел на шепот Юрка, - есть одна... пиесочка. Оч-чень современная. И главная героиня - прямо этот "блин". Как будто для тебя написана. Когда будешь сколачивать театр, посмотри. Приятель мой предложил ее нашему Старику, да тот с негодованием отверг. А уж поверь мне: хорошая пьеса. Не чернуха, не порнуха - чувство юмора и жизни колоссальное. И каждому есть, что играть.
   Я посмотрела на Юрку с подозрением. Я точно помнила, что ничего определенного ни ему, ни Мишке не сказала.
   - Значит, ты уже сделал вывод, что про театр я обмолвилась неспроста?
   - Сколько раз тебе говорить, Маша, я - рационалист и тебя умею вычислять. Ты говорила о театре, потому что что-то маячит...
   - Может, ты и переспать предложил, чтобы местечко в театре для себя забронировать, - я сделала паузу и, чтобы скрасить грубость вопроса, добавила, - блин!..
   - Ты же знаешь: дела и постель не смешиваю. Просто ты нуждаешься в ласке. Не Левчику же тебя отдавать.
   "Да не больно-то он и берет..." - мысленно прокомментировала я. А ответила со смехом:
   - Ну ты, блин, даешь!.. А театр-то "нам только снится", увы! Я мечтаю, Юра, уйти из кабака и выдумываю себе варианты, фантазирую на сон грядущий.
   - Допустим, Маша, я тебе поверил, - сказал Юрка, и мы простились.
   На пороге мне снова повстречалась Маруся с полным бидоном еды для кошек.
   - Все носишь? - спросила я.
   - А чего же не носить, раз Лев Петрович распорядились. Да мне и понравилось, - Маруся с готовностью остановилась поговорить. - Кошки меня уже со всей округи знают. Подхожу, одна из-под машины вылазит, другая - из подвала, а которые уже столбиком возле плошек сидят. И до чего же вежливые попадаются: ни за что есть не примутся, пока не потрутся об ноги благодарят, значит.
   - А Льву Петровичу рассказывала?
   - Откуда! Они на меня и не смотрят, да и не было их уже давно.
   - А ты все-таки увидишь - расскажи, доставь ему радость, может, и он с тобой отправится посмотреть на дело рук своих!..
   - Скажешь тоже. Шутить ты, Маша, здорова. И потом: боюсь я их очень...
   Маруся отправилась по тропинке во двор соседнего дома, и меня потянуло за ней вслед, еле удержалась, чтобы не пойти. И хорошо сделала, потому что, не пройдя и двух шагов, Маруся обернулась:
   - А что, правда, что Верку вчера прямо на сцене трахнули?! Та еще блядь!..
   - Маруся! Как не стыдно! Женщина же ты. И сплетню эту ни сама никому не повторяй, ни другим не разрешай. Вере вчера досталось, но того, о чем ты спрашиваешь, не случилось, слава Богу.
   Маруся только фыркнула: явно осталась при своем мнении, и что хуже чужая беда воспринималась ею со злорадством. Это злорадство меня расстроило.
   Я прошла в гримерную, разделась и отправилась к Мишке. Он уже ждал меня. И не просто так ждал, а со сметой в руках:
   - Посмотри, тут первоначальная прикидка расходов. В одном варианте помещение театра мы арендуем, в другом - выкупаем в собственность... Без учета инфляции и взяток чиновникам...
   - Миша, ты обалдел?! Кто - мы?! Какого - театра?!
   Мишка хитро мне подмигнул:
   - Ги-по-те-ти-чес-ко-го... - по складам произнес он.
   Они все подталкивали меня к решению, которого я еще не приняла, да и не могла принять: никакие объяснения не убеждали меня, что подарок Бурелома - случись он в действительности - не таит в себе изрядного подвоха, тем более, что меня предупредили о его вероломстве. Да если бы и не предупредили, я и сама понимала: за каждый проглоченный кусок надо заплатить. И то, что форма оплаты выглядит столь невинной - очень смущало. И пока я не пойму, почему именно я избрана Буреломом, не будет никакого моего согласия. Но мысль о том, что когда-нибудь может настать момент моего полного освобождения от работы, сдобренной запахами кухни и самодовольным сопением пьяных купчиков, что я смогу заниматься настоящим искусством, полагаясь на свои способности и вкус, мысль эта отчаянно будоражила, заставляла работать фантазию, и фантазия, кажется, брала верх над муками совести: главное, ничего не выпытывать, ни до какой правды не докапываться, а просто пользоваться моментом и делать свое дело - единственное, к которому я подготовлена.
   - Дай сюда, - сказала я Мишке и протянула руку за сметой, - любопытно, в какую сумму может нынче обернуться придворный театришко.
   Сумма была астрономической. И меня это несколько успокоило: Бурелом, вероятно, не понимает, во что ему может обойтись его затея.
   До представления оставалось время. Я чувствовала себя усталой и решила вздремнуть на нашей обшарпанной козетке в гримерной. Подстелила душевое полотенце, легла и провалилась в сон.
   Что-то мне приснилось странное. Я стояла одна посреди зеленой и ровной земли, а надо мной простиралось нежно-голубое и ровное небо. Было хорошо и спокойно. Как вдруг по небу пробежали разряды, а затем что-то затрещало, как будто туго натянутую ткань прорезали огромные ножницы, и оказалось, что там - над тонюсеньким слоем голубого шелка - тяжелая, гнетущая серая масса. Она шевелилась, она заполняла собой все пустоты, и становилось страшно, потому что казалось: вот, еще мгновение - и не будет ни зеленого, ни голубого - одна только эта серая вязкость... "И меня, меня тоже не будет!" - вдруг спохватилась я. И тут увидела, как отовсюду появились люди. В руках у них были большущие иглы с нитками. И они - вытянув руки, непропорционально длинные - ухватывали расползающуюся голубую ткань и сикось-накось - нервничая и торопясь, сшивали края. Там, среди этих людей я увидела известного всей стране академика, которого даже при этой поспешной работе не покидала мягкая, чарующая, интеллигентная улыбка. Там был порывистый, чуть желчный, замечательный наш симфонический дирижер. Там была нежно любимая зрителями балетная пара - они трудились как-то особенно слаженно и швы у них ложились ровнее и плотнее... Там было много людей. Какой-то мальчишка работал неумело, но старательно. Какие-то девочки... Там я увидела Анастасию Ивановну, нашу библиотекаршу. Я обрадовалась и кинулась к ней.
   - Анастасия Ивановна, я хочу помочь. Где взять иглу?..
   - А разве у тебя ее нет? - удивленно спросила Анастасия Ивановна.
   Я посмотрела на свои руки: и правда, в правой - была игла.
   И руки мои сами собой принялись за работу.
   - Анастасия Ивановна, - заталкивая нечто серое за скрепляемые края ткани, привычно обратилась я к старой библиотекарше с вопросом - сколько разъяснений получила я от нее за годы учебы! - А что мы зашиваем, почему?..
   - Маша, не спрашивай меня об этом - ответ у каждого - свой. Есть он и у тебя...
   - Вы заметили, - с беспокойством спросил меня стоящий рядом патлатый юноша, - заметили, что ткань все тоньше и тоньше?..
   Я растерялась. Анастасия Ивановна ответила за меня:
   - Заметила, молодой человек. И меня это тоже тревожит.
   - Но сегодня-то мы справились, - сказал юноша и вколол иголку в отворот джинсовой куртки.
   Я посмотрела в небо над собой. Там не было уже прорех и даже разноцветные стежки на глазах приобретали голубой оттенок и полностью сливались с обшей небесной голубизной.
   Люди стали расходиться. И пока я смотрела на небо, не заметила, как ушла и Анастасия Ивановна. Я метнулась в одну сторону, в другую - нигде ее не увидела. Только услышала еще, как одна из женщин сказала другой:
   - А по прогнозу обещают перед Рождеством ураганный прорыв...
   - И наши ряды так катастрофически убывают...
   - Но сегодня-то мы все-таки справились, - с гордостью ответила первая.
   И снова я была одна на зеленой земле под голубым небом, а в руке сжимала иглу с прочной ниткой белого цвета.
   "А шила-то я белыми нитками..." - почему-то с огорчением подумалось мне.
   Я повертела иглу в руках, думая, куда бы ее деть, нечаянно укололась и проснулась...
   Надо мной наклонилась Вера:
   - Ты чего кимаришь, заболела что ли? До начала десять минут.
   Краем глаза, чтобы не увидела Верка, я посмотрела на правую руку. В кулаке была зажата иголка с ниткой. Заболело сердце. Голова была такой, будто в нее поместили пудовую гирю.
   - Заболела?.. Может быть. С утра чувствую себя неважно. Веруня, тебя вчера валерьянкой отпаивали, накапай мне тридцать капель...
   - Ну, блин, еще не хватало... Я сейчас.
   Верка отбежала, а я разжала кулак. Откуда могла взяться у меня эта игла? Да не Черешкову, а мне нужен психиатр. Я вколола иглу в занавеску на окне. Выпила валерьянку, принесенную Веркой. Встала. Меня чуть пошатывало, но я приходила в себя.
   - А знаешь, Маша, о чем я сегодня думала? Мне сказали, что ты ударила того гада канделябром по голове. А если бы он был настоящий - ты бы его убила. Ты знала, что не убьешь?
   - Убила бы, ну и что?
   - Спасибо тебе, Маша. Генаха по обязанности помогал, а остальные, кроме тебя, просто смотрели. Одна ты ринулась. Вот даю тебе честное слово, что не выругаюсь, блин, больше ни разу... Вот, блин, привычка!.. Но я исправлю речь, буду говорить, как ты... Это мне Сливкина рассказала, что ты схватила канделябр и ему по голове двинула. "Я, говорит, от страха чуть не померла: убьет!.. А потом вспомнила: он же бутафорский..."
   - Хватит, Вера. Тебе пора на выход.
   - А ты как же? Может, отпросишься?
   - Посмотрю.
   Силы понемногу возвращались ко мне. И сердце отпустило. Мишка заварил мне крепкого чаю, дал таблетку аспирина. И с грехом пополам мы свою программу отработали.
   IX
   Утром я проснулась почти здоровой. Только легкая слабость говорила о том, что я была на грани болезни. Я подошла к зеркалу. Лицо было моим: молодым, немного бледным, а в то же время никогда еще не чувствовала я себя такой старой. Я восстановила в памяти мой вчерашний сон. Да и сон ли? Что это было?.. "Прорыв сознания", - возникла странная догадка. И самое удивительное: она не казалась мне такой уж странной.
   За завтраком я получила от отца заботливую ругань, на которую мне нечем было возразить:
   - Вот они - елочки твои. Не заработать всех денег, а здоровье ухлопать - пора пустяков.
   - Папа, мне интересно там, на елках. Я раскрепощаюсь, чувствую, что я артистка, а не кафешантанная дива...
   - Тогда и иди в артистки, как Валька твоя.
   - Папа!..
   Он принял укор и переменил тему разговора:
   - Пуховик-то видела?
   - Нет. А что - неужели отчистил?!
   Мама довольно засмеялась:
   - Еще как! Ни пятнышка. А всего-то бартер. Мастерица взялась почистить в частном порядке после того, как отец сказал, что починит им прилавок.
   Честно говоря, возвращение к жизни пуховика меня обрадовало. Вот если бы так же вернулся ко мне тот день, когда я в этом пуховике каталась с Левой на лыжах... И снова на меня накатила сердечная боль. И камень был спокоен, и боль была несомненной. Да что же это со мной?..
   И Алмазный Старик, и Бурелом были, без сомнения, личностями неординарными. И знакомство с ними могло бы быть необычайно полезным в познавательном смысле, если бы только эти ПАНЫ не дрались между собой, а я не оказалась странным образом той высоткой, тем неприметным глазу бугорком, вокруг которого разыгрывались их бои. И если бы этот бугорок, который и с места сдвинуться не может, и изменить ничего не в состоянии - куда ему против таких великанов! - еще бы и не мучился. И чем?! Смешно сказать личной ответственностью за сохранность нравственного пространства!..
   А ну-ка, братцы, покажите мне документик, по которому я бралась что бы то ни было сохранять!.. Да и пространство это не забудьте предъявить - не мешало бы посмотреть на это чудо!..
   И едва я додумалась до такого ехидного предложения, как вдруг покрылась жаркой испариной: ТАК ВЕДЬ УЖЕ И ПОКАЗАЛИ!.. Эти иглы, эти торопливые руки, эта заполняющая все и вся серая масса!.. и главное люди!.. Рядом со мной там были люди, одна близость к которым могла вызвать и в более взрослом существе, чем я, прилив страстного самоуважения...
   "Я хочу быть рядом с этими людьми!" - подумалось мне отчетливо. И тут же возник вопрос: "А хочу ли я быть с самыми замечательными людьми, если за это придется заплатить своим будущим, своей мечтой о театре? Да и если заплачу: интересна ли буду тогда кому-нибудь, в том числе и тем, ради кого это сделала?!"
   Я поднялась из-за стола и меня слегка пошатнуло. Отец с матерью кинулись меня поддержать.
   - Ничего, ребята, все в порядке, просто оступилась, - сказала я, стараясь не выдать слабости.
   Родители озабоченно переглянулись, но смолчали.
   Елка началась с анекдота. Мы всегда заранее смотрим подарки, которые будем вручать детям. И тут посмотрели и обалдели все, даже наш студентик. Десяти-одиннадцатилетним детям мы по окончании праздника должны были вручить "Яму" Куприна.
   - А "Декамерона" не будет? - спросил Юрка у культмассовички. - Откуда такие подарочки?
   - Спонсоры выделили.
   - Ну да, не ходовой товар... А вы сами-то читали?
   - Ну, Куприн все-таки, классика.
   - Хорошо, - сказал Юра таким суровым, таким замораживающим голосом, какой бывал у него только в минуты крайнего возмущения. - Классику раздадите родителям и сотрудникам, а детишкам наш Дед Мороз скажет, что в виду плохой работы транспорта гуманитарная помощь от коллеги Санта-Клауса из Америки не успела к нашему празднику...
   - Разве так можно! - возмутилась массовичка. - Дети же расстроятся.
   - Думайте, у вас два часа на то, чтобы выйти из положения с честью. Хотите, я спонсорам позвоню? Негодяи!.. Они что, книгами торгуют?.. Пусть везут Носова или Волкова... А то, видали, "Яма"... Мы и так все в выгребной яме, не хватало еще праздник портить!..
   Поднялась суматоха, но мы отгородились от нее в комнатке за сценой. Подгримировывались, переодевались.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросила Валентина.
   - Приличнее, чем можно было предположить по вчерашнему вечеру.
   - Ненавижу! - прервал вдруг Юрка нашу мирную беседу. - И сам не святой, но у этих - такая степень бесстыдства, что просто воротит! Вот, кстати, чуть не забыл, а прямо впондан теме "Классики и современность", Юра порылся D сумке, достал из нее газету, развернул. - Во, объявленице слушайте, но поскольку "Аэрофлот" стал бедным, наиболее чувствительные приготовьте собственные пакеты - может стошнить. И Юрка прочитал:
   - Александр Сергеевич Пушкин,
   Будучи в расцвете сил,
   Испытал бы верх блаженства,
   "Орхидею" посетив.
   И в восторге написал бы
   Эти строки: "Господа!
   "Орхидея" - чудо света!
   Не женитесь никогда!"
   И вот еще тут: "Орхидея. Красивые и умные девушки для настоящих мужчин". Каково?..
   - Да уж! - усмехнулась Валька. - Каждый бордельеро нынче метит в Пушкины!..
   - Сраму не имут!.. - прогремел Юрка.
   - Но кто-то же смотрит эти тексты перед опубликованием, - сказала я.
   - Смотрят не на тексты, глупая, смотрят на руки - много ли в руках денег, - быстро ответил мне Юра. - Всегда был уверен - деньги пошлее самой пошлости!.. Один платит деньги, другой берет, не глядя: кушайте, господа из товарищей!..
   Юркины слова больно меня задели. Хотя вроде бы не ко мне относились. Я даже одернула себя: нельзя же все принимать на свой счет...
   Студент наш сегодня был вполне на уровне. И текст знал назубок. Мне пришла в голову мысль предложить Юре оставить мальчонку с нами, а от предавшего нас Феникса отказаться. Надо же и гордость иметь. Но когда с тем же предложением выступил, опередив меня, сам Юрка, я так расстроилась, что не сумела скрыть расстройства.
   - Не плачь, Маша, я пошутил: на самом деле у меня и в мыслях не было разлучать тебя с ним - уж такая моя судьба: видеть, что ты полюбила другого при живом мне...
   - Не шути, Юра. Все не так просто.
   - Да я вижу: какие-то вокруг тебя вихри закрутились, что-то ты таишь в себе.
   - Каждый человек таит в себе мир непознанного, - ответила я с глубокомысленным пафосом.
   - Мысль философская, - пробурчал Юрка, - в меру заезженная...
   Он был прав, и я не нашлась, что ответить.
   На работе меня ждал маленький сюрприз. У Раисы находился ее кузен-психиатр, Владимир Михайлович. Он ждал меня. Пока разговор не начался, я все ломала голову, почему он решил повидать меня сегодня, а не завтра, как договаривались.
   - Сегодня утром я беседовал с вашим больным другом, - сказал он. И улыбнулся.
   Улыбка эта понравилась мне. Чем-то черты лица Владимира Михайловича напоминали Раисины, но выражение, или точнее говоря, сюжет этого лица был куда тоньше и интереснее.
   - История, поведанная мне Валерием, - продолжал он, - заинтересовала меня до крайности. Я хотел бы, с вашей помощью, попробовать в ней разобраться.
   Он говорил и одновременно приглядывался ко мне, будто изучая. Я почувствовала себя неуютно: под таким взглядом несложно показаться себе не вполне нормальной, тем более, что в нормальности своей я уже и сама начинала сомневаться.
   - Не очень понимаю, чем я могу вам помочь, я телесериалы практически не смотрю: некогда да и желания особенного нет.
   - Не волнуйтесь, мы не будем тратить время на эту чепуху, хотя одна из сторон заболевания вашего друга стоит и на этом. Он выдает их блоками: подборки одинаковых кубиков из разных сериалов. Мне, на протяжении разговора с ним, удалось записать несколько таких блоков. О пьянстве. "Не привыкай, Луис-Альберто. Пьянство до добра не доводит", потом аналогичная фраза, обращенная к Мейсону из "Санта-Барбары", потом - очень похожая из "Никто, кроме тебя", когда Ракель увещевает отца. Блок о ревности. О потере памяти - амнезия, похоже, самая распространенная в мире болезнь. Ну и главное - автомобильные катастрофы - это Валерия волнует особенно... Но пусть всем этим занимаются кинокритики, а лечащего врача заинтересовало другое, - Владимир Михайлович откинулся в кресле Раисы и загадочно на меня посмотрел. - Не поверите, какая нелепая история была поведана мне посредине всего этого сериального бреда!.. И история вплотную связана с вами...
   - Вот как?.. - спросила я, уже прикидывая, как буду отпираться.
   Раисин брат вынул магнитофон, ткнул кнопку пуска, и я услышала знакомый с детства голос Черешкова:
   "...Она пришла ко мне, показала камень. Это не был брюлик. Но это не была и стекляшка. В жизни своей не видел ничего подобного. Камень был как живой. Готов поклясться, что происхождение камня - внеземное. Метеорит, что ли, драгоценный... В общем, черт те что!.. Сам не понимаю, но только с первых же секунд, как я взял этот чертов камушек, я решил его подменить. Никогда на чужое не зарился, вообще не подозревал в себе такого, а тут, будто бес меня под руку толкает: "Чем ты, Черешков, рискуешь? Она же ни фига в камнях не петрит - какая ей разница? А тут еще ящик стола выдвинул и среди развала камней приметил очень похожий фианит...
   Горбатился весь день и всю ночь, как папа Карло. Фианит точно под ее камушек подогнал и утром отдал ей подвеску... Вроде бы она чего-то заметила, но промолчала... Я готов был со стыда сгореть, когда она еще и "спасибо", сказала... Потом позавтракал, сходил в магазин, сделал пару мелких, неотложных дел и решил камнем полюбоваться... Просто предвкушал наслаждение!.. Как буду камень рассматривать, каталоги листать - хотя в каком каталоге могло оказаться такое чудо!..
   Открываю ящик, вынимаю камень - и глазам своим не верю! - тот же самый, чертов фианит, над которым сутки корячился!.. Мой собственный фианит! Как будто и не я его вогнал в Машкину подвеску!.. Я стал свои действия восстанавливать в памяти, может, под утро, уже очень усталый, я и правда перепутал камни?.. Нет!.. Не сходится!.. Точно помню - как закреплял в подвеске именно фианит.
   С горя и от того, что перестал что-либо в этой жизни понимать, достал водку, хлопнул рюмку. И тут ощутил удар по затылку...
   А какой-то голос за спиной говорит мне:
   - Боль в затылке у тебя пройдет, но последствия удара не оставят тебя до конца твоих дней.
   Я обернулся на голос и обомлел. Два необыкновенных глаза, состоящие, наверное, из тысячи Машкиных камушков, прожигали меня насквозь. Стены с окном, выходящим во двор, не было, и вся комната, казалось, уходила в черное пространство... Холодом повеяло - б-ррр!.. И Старик этот!.. Величественный, театральный какой-то, огромный...
   - Господи! - закричал я. - Господи! Спаси и помилуй!.. Прости мне прегрешения
   Сроду не молился, а тут упал - стыдно вспомнить - лбом об пол шандарахнулся!.. .
   - К Господу тебе следовало обратиться раньше, - сказал мне Старик и аккуратненько так подхватил меня двумя своими пальчиками за воротник - я только ногами в воздухе замельтешил. - Раньше. А теперь поздно. Теперь я пришел к тебе.
   И Старик, в точности, как мы осу за окно выбрасываем - бросил меня в черноту эту жуткую, что за окном была. Я и полетел, как в пропасть!.. И очнулся только в больнице, И тут только узнал, что элементарно - с пьяных глаз - попал под машину в собственном дворе..."
   Владимир Михайлович выключил магнитофон.
   - Как вы понимаете, я сознательно смонтировал запись - убрал все лишнее, всяческие ответвления, чтобы получился рассказ - а он очень связный, можно сказать, законченный... Фантастический, конечно, но логика безупречная...
   Я молчала. Я совершенно смешалась. Уж кому-кому, а мне многое говорили эти подробности. Примерно так я себе и представляла все, что произошло с Черешковым. А тут еще и голос его - повествовательный, монотонный...
   - Покажите мне этот ваш камень, - неожиданно попросил психиатр.
   Я не ожидала подобной просьбы, вздрогнула, боюсь, что не успела скрыть замешательство, ощутив предупреждающий толчок камня. Но тут же сообразила выдать свое замешательство за недоумение:
   - Вот он, камень, - ответила я, протягивая руку с кольцом на безымянном пальце, - но только это обычный аметист. Кольцо Валера сделал мне давно. А последний раз я заходила к нему, узнать, сколько он теперь берет за работу, подружка просила...
   - Так я и думал, - с недоверием покачал головой Владимир Михайлович. Конечно, трудно сознаться постороннему человеку в том, что твоя жизнь переплелась с чем-то загадочным, таинственным, непознанным... А я-то надеялся... Вы так сейчас слушали...
   - Я слушала так, потому что тащусь от сказок. Однако, - продолжала я кривить душой, - у меня нет обыкновения сказочные наряды примерять на нашу обычную и далеко несказочную жизнь...
   "Последствия этого удара будут преследовать тебя до конца твоих дней", - вспомнилась мне фраза из повествования Черешкова. Что сможет Владимир Михайлович сделать против такой силы проклятья?.. Учитывая, что Алмазный Старик не собирается это проклятье с Черешкова снимать?.. Да, Черешков - показательный образчик последствий Добра, выступившего с кулаками...
   "Вы бессильны, - хотелось мне сказать Владимиру Михайловичу, придется вам отступиться". Но я не сказала, хотя и видела, что он по каким-то, одному ему ведомым признакам угадал в рассказе Черешкова голую правду. Владимир Михайлович, наверное, очень умен, но Черешкова вылечить ему не удастся.
   И как будто отвечая моим мыслям, психиатр вдруг сказал, явно заканчивая разговор:
   - Жаль, что вы не захотели поделиться со мной вашей тайной, а я-то надеялся, что с вашей помощью мы избавим Валерия от его недуга.
   "Не надо заставлять меня верить в возможности, которых у вас нет", хотела я сказать, но снова промолчала. Почему-то, может, и не без подсказки тревожащегося камня на груди, я знала: не следует выдавать так явно обреченность Черешкова..
   Поднявшись и взглянув в зеркало, я поняла, что и сегодня выгляжу не ахти. Бледна, встревоженна, глаза взирают на мир со вселенской грустью. Не хотелось предстать такой перед Левой, тем более, что я поставила задачу: вернуть, во что бы то ни стало вернуть его. Наверное, это будет нелегко, но попробовать стоило. Особенно, если учесть, что мужчины, способные мне понравиться, так редки. Сила косметики в который раз показала себя: из дома я вышла, имея уже вполне пристойное лицо. Погода была недурной, и даже солнышко высветило мне дорогу.
   Когда я добралась до площадки, Юра и Лева уже были там. Спустя пять минут появилась и Валентина. Еще издали завидев фигуру Левы, я вздрогнула, но, подойдя, сумела изобразить деловое равнодушие:
   - Привет, ребята, - сказала я.
   - Привет, Снегурочка, - ответил Юрка.
   - Здравствуй, - сказал Лева и посмотрел мне прямо в глаза Интонация и взгляд были обволакивающе нежными.
   - Я ждал нашей встречи, - сказал он, когда мы поднимались рядом с ним по лестнице.
   - Вот как?! Значит, дождался.
   - Все еще сердишься?
   - За что мне на тебя сердиться ? Может быть, за то, что ты спас меня от шальной пули?..
   - Мерзкая история. Ребятам рассказывала?
   - Нет.
   - Ну, и правильно.
   Потом мы переодевались и гримировались. Разговор был общим, но все мы, четверо, понимали или чувствовали нашу с Левой обособленность, выделенность: оказывается, мне не стоило опасаться, что примирения с Левой не будет, он искал его сам. И это ставило меня в положение намного более выигрышное, чем я надеялась. И вместо того, чтобы открывать ему каждым взглядом и каждым словом, и каждым движением ту очевидность, что я полностью принадлежу ему, я могла теперь изображать равнодушную незаинтересованность... Смешно, кого я хотела провести!..
   Спектакль наш начинался с диалога Деда Мороза и Лисы. Лева и Валентина отправились на сцену. Я дала музыкальную заставку. И понеслось!
   Я смотрела из-за кулис на сцену, слушая написанный Юркой текст, и обратила внимание, что в него уже после вчерашнего дня внесены небольшие изменения. Появился диалог, о котором меня не предупредили. Начиналось все у Деда Мороза в доме, у зеркала. Дед Мороз подравнивает себе ножницами бороду. Лиса помогает.
   ЛИСА. Дедушка, ну зачем тебе ее подравнивать? И так - ровно...