Никитайская Наталия. Вторжение Бурелома

   Стол был накрыт на двоих. Обслуживала нас вполне приличная девица, молчаливая, как Николай. Вышколенная.
   Мне пришлось вспомнить все уроки хорошего тона, полученные в институте. Я заставила себя ни на минуту не расслабиться, не почувствовать себя, как дома. Бурелом, надо отдать ему должное, не стремился продемонстрировать манеры, которых за ним не водилось. Он ел примерно так же, как ел мой отец: громко хлебал суп, мясо откусывал от большого куска, наколотого на вилку, в кофейной чашке, как в стакане с чаем, оставил ложечку. Все это вызвало во мне даже подобие уважения, если вообще этот человек способен был когда-нибудь мое уважение завоевать.
   За обедом разговор наш продолжился. Бурелом начал первым:
   - Вернемся-ка, Мария Николаевна, к театру. Вы даже не представляете, как много людей выстраивается с протянутой рукой, стоит только человеку разжиться деньгами!.. И среди тех, кто попрошайничает, полным-полно ваших коллег...
   - Немудрено, - ответила я. - Театры - нищие. - Честное слово, помимо воли, я гордилась сейчас этой нашей нищетой.
   Бурелом только усмехнулся:
   - У меня почти нет опыта театрального зрителя. - Он откинулся на стуле. - Не люблю я этих театров. Не привык. Сначала не до того было. А теперь уже поздно привыкать. Варьете - еще туда-сюда. Голенькие попки, клоуны; когда русское поют, тоже люблю. "Хасбулат удалой, бедна сакля твоя", - пропел он, в меру скверно...
   - Но если так, о чем же мы будем с вами говорить?
   - Вот невнимательный вы человек, Мария Николаевна. Аналитик уже давно сделал бы вывод, к чему я клоню. Я же вам русским языком сказал: Я ХОЧУ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛО ВСЕ. Но речь не только о доме, вилле, яхте и прочем... Я хочу иметь ВСЕ, что мог позволить себе просвещенный монарх, в том числе и свой, придворный театр!..
   Я расхохоталась. Так явственно дыхнуло на меня перегаром тщеславия, убогого, мещанского. В сочетании с просвещенным монаршеством это выглядело так же нелепо, как мантия с головками чеснока вместо хвостиков горностая. Я смеялась так, что на глаза навернулись слезы. Камень мой посылал разряд за разрядом, взывая к моему благоразумию. И один из его разрядов оказался таким сильным, что сердце мое чуть не остановилось. Я схватилась руками за грудь и охнула, соединив в этом выдохе неожиданную боль с последним звуком смеха и промелькнувшей догадкой: Бурелом хочет иметь свой театр и для этого он пригласил меня!.. Театр и я!.. Боже, что же я делаю?!
   Все это время Бурелом молча, не отрываясь, смотрел на меня. Глаза его, казалось, ничего не выражали. Но именно эта пустота в глазах и была пугающей. И тут вошла девица, прислуживавшая за столом:
   - Лев Петрович, извините, звонит Ирокез. Вы просили сразу соединить.
   - Да! - рявкнул Бурелом в трубку так, что завибрировали стены. - Что скажешь? Чего ору? Это тебя не касается!.. Кто будет сопровождать груз?! Безработный? Каскадер?! Ты что, звезданулся?! Эта работа для профессионалов, а не для трюкачей... Да нет, Ирокез, когда я тебе не доверял... Раз ручаешься, значит, головой ответишь... В министерстве? Порядок. Документы доставит Николай, прямо к составу... У тебя все? Ну и у меня все!.. Ни пуха, ни пера!..
   Он повесил трубку, посмотрел на меня глазами уже обычной, неяростной мутности и сказал:
   - Подумать только, и этот послал к черту. Да есть ли смысл в таком посыле?..
   Я заставила себя улыбнуться. По правде говоря, я не прислушивалась к разговору, хотя и бросились мне в уши слова о каскадере - "как Лева", подумала я. И это воспоминание не улучшило моего настроения: вот уж действительно, похоже, посмеялась к слезам. Идиотка!.. Столько прошляпить из-за активно и некстати прорвавшейся смешливости!.. После такого Бурелом вряд ли захочет продолжить со мной переговоры.
   - Неплохо я вас повеселил, - сказал Бурелом, наливая себе еще кофе. Но задачи такой перед собой не ставил.
   - Догадываюсь, - сказала я и обреченно посмотрела на часы.
   - Не поглядывайте на часики. Когда настанет время, за вами зайдут, тут же отреагировал Бурелом и продолжил, как ни в чем не бывало. - Однако нам следует все-таки поторопиться. В прошлый раз вы сказали мне, что театры горят и потому, в частности, что нет хороших современных пьес... Я знаю, что горят они и потому, что нет денег...
   - Да, конечно... - я была в замешательстве и в напряженном ожидании: неужели?! неужели?! неужели я так близка к чуду?..
   - А еще?.. Еще какие причины?
   Я заставила себя собраться:
   - Их много... Отсутствие зрителя, например.
   - А что нужно, чтобы зритель был?
   - Очень немного: охрану каждой женщине-театралке... Вы ведь знаете, всегда, даже в лучшие времена, в театры ходили, в основном, женщины. А сейчас они боятся поздно возвращаться домой.
   Бурелом в раздражении присвистнул:
   - Я говорю с вами серьезно.
   Я дернулась от такой неожиданной реакции:
   - И я серьезно.
   - Ну, ладно. Что вы скажете о бродвейской системе?
   Ого! Уж таких-то вопросов я от него ждать не могла.
   - Это хорошая система, и у нас уже есть довольно удачные попытки ее введения, но лично мне ближе театр, который культивировался у нас - театр единомышленников. С постоянной труппой, со своей манерой, со своим стилем... Конечно, без разбухших административных служб и огромного количества никому не нужных бездарных актеров в штате...
   - А что вы скажете, если я поставлю и на тот и на другой варианты?..
   Вот оно!.. Все внутри у меня замерло от сладкого предчувствия...
   - Что я могу сказать? Театр не скачки, а актеры и режиссеры - не беговые лошадки. Творчество и творческий народ - сфера тонкая и ненадежная. А ведь вы хотите вложить свои деньги наверняка?..
   Каким-то образом мне удавалось сохранять видимость по-деловому простого разговора, но из головы не выходило: почему он простил мне мой смех? Почему усилием воли - а я разглядела это усилие - заставил себя подавить гнев. Нельзя было говорить о моем будущем, оставив этот вопрос не проясненным, и я спросила:
   - Лев Петрович, можно я немного отклонюсь в сторонy? - Он кивнул и я продолжила. - Я вот все думаю: в какой форме вы примете от меня извинения за мой неуместный хохот?
   - А, вот вы о чем? Меня это не интересует. Мы ведь с вами души родственные. Вон вы тут как ели за столом - вас научили. Но не дома, не с детства, а в институте. Потому что дом ваш немногим лучше моего: папа плотник, мама - бывший музейный служащий - машинистка в Эрмитаже. Так что я знаю цену и вашему аристократизму и своей царственности... Однако, каким бы образом вы ни приобрели свои манеры, есть шанс, что вы не сконфузитесь и за королевским столом, а за мной тоже есть кое-что...
   Что ж, уел он меня неплохо. И, черт побери, мне, оказывается, интересно было с ним разговаривать! Я усмехнулась:
   - Сейчас мне всего двадцать четыре года, по своим друзьям и подругам я знаю, что в этом возрасте стесняются своих родителей. Но не я. Я своим родителям благодарна: они, не втолковывая, не нудя, убедили меня в том, что на свете есть любовь, взаимоуважение и самоуважение. Не знаю, как ваши, а мои родители достойные люди.
   - Двадцать четыре?.. - как бы переспросил Бурелом. - А ведете себя и рассуждаете на все тридцать пять...
   - Хорошо, по крайней мере, что не выгляжу столетней...
   - Да, - сказал он, - но молодость проходит быстро...
   И слова эти отдались во мне грустью: да, слишком быстро, по крайней мере, Джульетту в возрасте Джульетты мне уже не сыграть!..
   Встав из-за стола, Бурелом направился в кабинет, я пошла за ним. Он удобно устроился в кресле и закурил.
   - В общем, подобьем бабки, Мария Николаевна, - сказал он. - Я не хочу бросать денег на ветер, я вложу деньги только в стоящее дело. "Звездным" спектаклем для меня займется "звездный" же режиссер - тут я рассчитываю вернуть назад свои денежки. В случае же с вами речь пойдет о том, что мы построим театр с нуля: театр "под вас"...
   Да, к этому времени догадка уже вызрелa во мне, да, я уже ожидала услышать что-то подобное, по произнесенные Буреломом вслух слова поразили меня почти до обморока. Я задохнулась от радости и ответила чисто автоматически:
   - Но почему именно "под меня"? Вы же сами говорили, что не понимаете в театральном деле?..
   - А специалисты на что?.. - ответил он с той хитрой улыбкой, которая ставила под сомнение необходимость для Бурелома с кем-то советоваться. Большинство находит пас очень талантливой, - продолжил он. - А при благоприятных условиях талант должен лишь расцвести...
   - А плата? - все так же автоматически спросила я.
   - Что - плата? - не понял меня Бурелом. - Вы же, надеюсь, уже поняли, что тем, кто со мной сотрудничает, я плачу до сытости...
   - Не о том, не о том я вас спрашиваю, Лев Петрович. Меня интересует другое: чем и как должна расплачиваться я?!
   Бурелом широко разулыбался:
   - Ай-яй-яй, Мария Николаевна, что за надрыв? Вы явно перебираете: не нужно мне ваше тело, не нужно ваше участие в моих махинациях, я не втягиваю вас в свои дела. Мне нужно, чтобы вы пошли на договор со мной по доброй воле и с открытой душой. Мне нужно только ваше согласие - оно же плата, если хотите...
   - Иными словами, - ко мне постепенно возвращалась способность соображать и иронизировать, - вы покупаете мою душу? Договор о купле-продаже будем скреплять кровью?..
   Белоглазый!.. Нет, Старик мой Алмазный вряд ли сам Господь Бог, но, может, так и выглядят ангелы-хранители?.. А Белоглазый - не сам антихрист, но черт, антихристов слуга?.. Надо сказать, на эти размышления меня подталкивало постоянное, становящееся с каждой минутой все более болезненным, покалывание камушка на груди. "Ну, хватит, - мысленно приказала я ему, - мне больно..." Приказ был проигнорирован. А Белоглазый смеялся:
   - Ну, какая прелесть!.. Хорошо иметь дело с людьми, обладающими воображением. Так я и вправду кажусь вам этаким Мефистофелем?..
   - Ну, наверняка-то я не могу этого утверждать, - отшутилась и я. - Но вот у меня вопрос: деньги, которые вы хотите вложить в театр, откуда они, как добыты?..
   - Вопрос ваш, Мария Николаевна, из тех, которые не следует задавать и которыми не следует задаваться: так будет лучше для вашего здоровья. И что вам важно, в конце концов: делать любимое дело или мучиться моральными комплексами и при этом не делать любимого дела?.. Вот подруга ваша получила роль, о которой молодая актриса может только мечтать, а вы чем хуже?.. Разве только тем, что не вышли, как она, из актерской семьи...
   Как детально он, однако, осведомлен!.. И как хорошо, что сегодня, именно сегодня открылись во мне какие-то дополнительные силы, о которых еще вчера я не подозревала. Еще вчера такой разговор мог сбить меня с ног: я просто проглотила бы наживку - лесть, обещание будущего, укол зависти к удачливой подруге - много ли надо, чтобы вскипели надежды?! Но сегодня сегодня я была сражена открывшейся перспективой - это тебе не театр в провинции! Сегодня я увидела вдруг, что исполнение мечты вот оно - рядом, только руку протяни! Сегодня я увидела, что желанный щелчок по носу - а я этого, оказывается, желала - всем, кто поторопился списать меня в неудачницы, возможен... Сегодня я растерялась, разнервничалась от неожиданности!.. Но сегодня же я была ДРУГОЙ!.. И через весь поток, мощный поток почти детского доверия к судьбе, через захлестнувшие эмоции жалким ручейком - но все-таки! - просочилось наружу недоверие к падающему с неба ни с того, ни с сего - жирному желанному куску!..
   - Мне надо подумать, Лев Петрович! - запинаясь, сказала я.
   - Да о чем? О чем думать, Мария Николаевна?! Когда и кто предложит вам такое? Это ваш, может быть, единственный шанс!.. Раздумывать над таким могут только полные идиоты!..
   - Значит, я и есть полная идиотка, - обиженно сказала я. - И если хотите знать, меня смущает, меня просто пугает личность дающего!..
   Уже договаривая, я поражалась себе: и чего несу?
   - Я?! Пугаю вас?! Что-то не замечал... - Бурелом усмехнулся и посмотрел на меня снисходительным взглядом очень мудрого, повидавшего немало на своем веку человека.
   Этот взгляд привел меня в полное замешательство. Бурелом вроде бы оставался все тем же Буреломом, но в нем появилась значительность подлинная, природная, а не привнесенная. Я молчала.
   - Ну что ж, давайте поговорим о плате... Впрочем, нет, - неожиданно прервал он сам себя. - Хочу спросить: может быть, вы верите в Бога? В загробную жизнь? В райские куши? Тогда я отступаю. Я понимаю: ради того, чтобы впоследствии вкушать райские яблочки, можно в этой жизни довольствоваться и гнилой картошкой. Не так ли?.. Но вы, по-моему, не из таких... Или я ошибаюсь?..
   Я по-прежнему молчала. Он совсем запутал меня, сбил с толку. Я была в смятении, и он отлично это видел.
   - Только не говорите мне о моральных принципах. Не уподобляйтесь тем, кто подобными разговорами оправдывает собственную бесталанность. Талант это всегда бунт против общепринятого, против обыденного. Из тех, кто обрел посмертную славу - я имею в виду художников, поэтов, актеров - много ли вы найдете таких, кто не преступал моральных принципов? Кто не продавал, как вы изволили выразиться, душу дьяволу? Ведь Бог учит смирению - не правда ли? А вы можете представить себе гения в смирительной рубахе?
   - Кошмар! - проговорила я, наконец, пытаясь преодолеть свою растерянность. - Не ожидала я от вас таких речей... Я считала, что вы... ну, как бы это сказать... попроще, что ли...
   - Да скажите уж прямо - вы считали меня этаким амбалом, без намека на серое вещество... Ну, и каков же ваш ответ будет теперь?..
   - Мне надо подумать, Лев Петрович! - повторила я.
   В этот момент в дверь кабинета постучали. На пороге стоял Николай.
   - Что, уже пора?
   Николай кивнул.
   - Быстро, однако, пролетели наши два часа, Мария Николаевна. А насчет подумать - разумеется. У вас есть время: ответите мне в канун Рождества, нашего православного Рождества...
   Мы ехали по тусклому, совсем не предновогоднему Ленинграду. "Сран-Петербург", как высказался недавно Мишка. Ни иллюминации, ни елок в городе не было. Тоскливо. Я все еще не могла отойти от разговора с Буреломом: я понимала, что этот разговор - событие в моей жизни переломное. Какой-то особый, скрытый смысл почудился мне в предложении Бурелома дать ответ под Рождество. Камень, наконец, унялся. Там, у Бурелома, он вел себя безобразно: предупреждая меня об опасности - сам становился источником таковой... Господи! Что это - что со мной происходит?! И вокруг меня?! Если бы кто-нибудь знал, как я не выношу слово "спонсор"! Какими тошнотворными кажутся мне заискивающие и унизительные речи, обращенные к спонсорам! И ведь обычно благодарят и заискивают актеры и режиссеры, чей вклад в культуру неоценим - так они талантливы. А благодарят каких-то сомнительных типчиков, которые тоже несомненно внесли свой вклад, но вовсе не в культуру, а в разворовывание страны. И хотя я понимала коллег - "кусить-то хосися", играть-то "хосися", сниматься-то "хосися" - значит, можно и переломить себя и поунижаться немного публично (подумаешь, еще одна роль!) - зато дело свое, предназначение свое удастся реализовать - все равно мне было стыдно за них, как будто это я сама унижалась.
   И все-таки сегодняшний разговор с Буреломом разворошил мне душу. Все мысли крутились вокруг того выбора, который мне предстояло сделать. Даже воспоминание о Леве, о нашей нелепой размолвке отошло на второй план.
   Неужели это всерьез? Это правда? Свой театр?! И я еще о чем-то раздумываю?!
   Когда мы приехали в кабак, я с трудом заставила себя вернуться к обычным заботам и первым делом договорилась с нашим певцом, чтобы поменяться местами в программе: хорошо, что вспомнила о Мишкином предупреждении. Потом зашла к Раисе - та дала мне телефон своего брата и сказала, что он готов мне помочь. И уже "под занавес" у себя в гримерной сопровождаемая щебетом "балетных" написала сразу два куплета:
   У "Гостиного Двора"
   сияла елка, звезд полна.
   А теперь осталась "Память"
   да заезжая шпана.
   На востоке всяк петух
   топчет курочек за двух.
   А у нас - лишь в жопу клюнет
   русский жареный петух!..
   Сочинительство помогло мне хотя бы на время избавиться от нервозности, к тому же я сразу почувствовала, что написала удачно - со стопроцентным попаданием, захотелось похвастаться, тут же огласить написанное, но я вовремя остановилась: сюрпризы до поры до времени надо держать в секрете.
   Мишка вкатился мокрый, красный, загнанный:
   - Я на месте, сейчас переоденусь и готов!..
   - Что у тебя стряслось-то?
   - Маму от отчима перевозил - потом расскажу.
   Вечерняя, или скорее, ночная жизнь покатилась своим чередом. В зале были, в основном, японцы. Красота. Улыбаются. Всем довольны, особенно тем псевдорусским, что представлено у нас в изобилии. На мою долю тоже выпал успех. И сегодня, как никогда, я почувствовала свое единение с этим красивым залом, с нарядным его предновогодним убранством, со сценой, с шумом взрывающегося за столами шампанского, со смехом и беззаботностью балетных в моей гримерной, с бесконечными их обсуждениями любовных, полулюбовных и просто, как выражается Мишка, "экзотических" приключений. Экзотических, разумеется, вместо эротических. Сегодня, когда во мне вызревала УВЕРЕННОСТЬ В ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ, когда появилась РЕАЛЬНАЯ возможность поменять свою жизнь, я переживала практически ПОЛНУЮ ПРИМИРЕННОСТЬ с той жизнью, которую вела. Может быть, это был знак, что, мол, и менять-то ничего не следует?.. Может быть, может быть...
   - Так чего там с матерью-то? - спросила я в перерыве у Мишки.
   Он картинно заломил руки:
   - Трагедия!.. Драма наших дней!.. Вижу крупно набранный заголовок в газете: "ОНИ РАЗОШЛИСЬ ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ!" И смех, и грех! Я выслушал обе стороны, оборжался, но понял, что кровопролития не избежать - маманьку увез!..
   - Господи! У вас же такая теснота!
   - Ничего не поделаешь: родная мать за решеткой - зрелище не для меня, грешного.
   - Ну, и чем это кончится?
   - Даже предположений нет. Может, кто-нибудь из них пересмотрит свои политические позиции, - Мишка рассмеялся, а потом сказал. - Знаешь, Машка, в супружестве плевать, у кого какое образование, какие увлечения, кто какой национальности, главное сходиться во взглядах на политику!.. Соберешься замуж, вспомни это.
   - Если соберусь, то не скоро. Я рациональная старая холостячка, мужчина в мою жизнь не вписывается...
   - Еще найдется - впишется. И этот твой, новый знакомый - мне показалось - реальный претендент...
   Лучше бы Мишка не вспоминал о Леве!.. Не знаю, зачем, но я рассказала Мишке про вчерашний загород, про рынок. Говорила, захлебываясь, и остановилась только тогда, когда мы чуть не пропустили последний наш выход.
   - А я-то думаю: может, мне из-за собственного перевозбуждения кажется, что ты тоже перевозбуждена сегодня сверх всякой меры. АН нет: у тебя свои обстоятельства...
   "Если бы только эти", - печально подумалось мне.
   - Ты его любишь? - спросил Мишка.
   - Не знаю пока, но могу полюбить, - ответила я.
   О предложении Бурелома я почему-то все-таки промолчала. Хотя очагом застойного возбуждения было сейчас именно оно.
   Дома, вечером, отец сказал, что мне никто не звонил. Я не думала, что это сообщение будет для меня таким ударом, каким оказалось на самом деле. Весь сегодняшний день навалился на меня своей тяжестью и требовал осмысления, на которое я была практически неспособна. И эта неспособность разыграть свою жизнь, хотя бы на один ход вперед предвидя последствия, так огорчала, что слезы наворачивались на глаза... Впрочем, слезы были вызваны не только этим. Я ушла спать, впервые за последние пять месяцев не сняв макияж, не умыв моськи. А ведь мне казалось, что я не позволю себе уже никогда подобной распущенности, после того, как "отревела" Юрку. Но там хоть было что "отревывать" - три года романа, не хухры-мухры. А здесь?.. Что было здесь?.. Ничего, кроме обещания чувства и горячей постели!..
   Горячность!.. Страсть!.. Пожалуй, не слишком подходящие слова для того, кто с заботой и бережностью (так казалось тогда), а на деле с холодной расчетливостью (прозрела я теперь!) увез меня от угрозы "несвежих простыней"!.. Это воспоминание еще одной обидой осело в душе...
   А тут еще стали возникать другие позорные воспоминания, как возникают пузыри ветрянки на голове ребенка: обильные и скверные.
   Мне вспоминалось, как униженно обивала я пороги театров, как получала отказ за отказом, как оставалась за бортом. Ничем уже не выскрести из себя это чувство отверженности, ненужности, безработности - проще сказать, полной бездарности!.. И кто мне помог тогда?!
   Да мне надо молиться на Бурелома! Боже - какие перспективы! И какая смехотворно низкая цена!.. Мое согласие!.. Подумать только - всего-навсего мое согласие!..
   Очень болело сердце. Ныло сердце. Только сейчас, маясь бессонницей, я вспомнила укол, нанесенный моему сердцу камушком там, в гостях у Бурелома. "Зачем же так? Я ведь живое существо, хрупкое... Меня можно и убить так ненароком!" Ответа я не получила. Камень лежал возле левого бока, на котором я устроилась плакать и размазывать тушь с ресниц по подушке, и мирно предлагал мне свое тепло. Даже в темноте от него исходило лучистое свечение.
   - Опасный подарочек! - в голос произнесла я.
   - Маша! Ты что-то говоришь? - раздался голос отца за дверью.
   - Папа, спи! Это я роль повторяю...
   - Роль, роль - а отдыхать когда? Завтра повторишь... Папа удалился, шаркая, а я с тоской подумала, что вряд ли сумею сегодня заснуть. Но заснула...
   Среди ночи я проснулась оттого, что меня расталкивали.
   - Ну, наконец-то, - услышала я недовольный голос. Надо мной склонялся Алмазный Старик.
   - Я не могу больше будить тебя прежним способом - это может оказаться опасным. А сон у тебя девичий, как я погляжу.
   - Вы? - спросила я, не очень еще проснувшись, но радуясь этому появлению - так много я хотела выяснить, так много хотела понять.
   - Нет, не я, - отчего-то грубо, наперекор моей радости, ответил Старик.
   Глаза его при этом сверкнули грозным сиянием.
   - Не надо со мной так, - сказала я. Сон отлетел от меня, я уже припомнила почти все, что со мной случилось. - Мне и без того трудно...
   - Да уж, труднее не бывает! - припечатал Старик. - А ты хоть знаешь, почему трудно?..
   Мне казалось, я это знала. Но сейчас мне было важно услышать, что скажет Старик. Я села на кровати, он сел рядом, подвинув стул.
   - А почему? - спросила я. Ответ поверг меня в изумление:
   - Да потому, что легко бывает только тому, в ком чиста совесть!..
   Глупая назидательность тона меня возмутила, а явная несправедливость заставила ощетиниться:
   - "И жалок тот, в ком совесть нечиста!.." - иронически продекламировала я.
   Старик взвился - вскочил со своего стула и затряс бородой:
   - Ты стала много себе позволять, вольничать и своевольничать - так дело не пойдет!..
   - Да кто вы такой, чтобы указывать мне?
   - Я?! Кто Я такой?! Я - твой единственный направляющий! Я - твой УЧИТЕЛЬ!..
   - То Отец, то Учитель!.. Что вы мне голову-то морочите?..
   - Функционально эти два понятия малоразличимы!..
   - Ага, но способны внести сумятицу в душу.
   - Чистую душу смутить невозможно. А ты позволила дать себя смутить и прельстить!
   - Вам?.. - в одно это слово я вложила столько сарказма, что в розницу и на вес его можно было бы продавать всему миру в течение года. Я и сама не понимала, откуда во мне этот сарказм. И почему вдруг так изменилось мое отношение к ночному гостю.
   Старик мой, как ни был поглощен своим гневом, это почувствовал. Кажется, мой тон даже отрезвил его несколько. Он схватился за голову:
   - Что за наказание, господи!..
   И тут я кое-что вспомнила:
   - Вот правильно! О наказании. Это вы расправились с Черешковым? Так сурово и жестоко расправились?..
   Он устало опустился на стул:
   - Ну да, я. И что же из этого следует?
   - Из этого следует, что настала пора помиловать Черешкова, тем более, что он и не понимает своего бедствия, а страдает его несчастная мать...
   Старик внимательно на меня посмотрел:
   - Я этого не учел, - признался он после минутного размышления. - Но исправлять что-либо поздно. Я слишком долго был добрым. Такое даром не проходит... И теперь я решил: хватит. Добро должно быть с кулаками. И решение мое бесповоротно, потому что - неужели ты не видишь - куда, в какую яму катится человек?!
   - Нет, - сказала я почти честно, - не вижу.
   Я и вправду видела сейчас другое: я видела перед собой не театральный персонаж, не волшебника из сказки, а растерявшегося старого человека, именно от растерянности мечущего громы и молнии на мою голову. Таким мог бы оказаться мой отец, скажем, если бы пытался разговаривать со мной о политике - мы с ним стараемся избегать этой темы, потому что практически не имеем точек взаимопонимания. Отцу, конечно, кажется, что правда на его стороне. От невозможности меня убедить он начинает кричать, что тут же настраивает меня на издевательский лад. "Он не понимает меня, - сделала я вывод, - потому что ушло его время, и ему пора уступать дорогу новому, молодому и признать свое поражение. Однако кому приятно признаваться в полном крахе собственной жизни!" И я перестала вступать с отцом в споры. Может, и с Алмазным следует поступать так же?.. Только вряд ли это возможно...
   - Между прочим, - решила я сменить тему, - ваш камушек сегодня причинил мне адскую боль. Что же, если я поведу себя не так, как вам хотелось бы - вы и меня накажете?!
   Поменяла тему называется!.. Старик уставился на меня горящими, изливающими гневное сияние глазами:
   - Ты не имеешь права предавать меня!.. Белоглазый и так захватывает одну позицию за другой!..
   - Да кто вы оба такие?! - закричала и я, уже совершенно не способная себя контролировать. - У вас что, шахматный матч?.. А мы все - глупые, деревянные фигурки в вашей игре?.. - "Ключевая, рядовая", вспомнила я.