Никитайская Наталия. Вторжение Бурелома

   Его глаза были словно два бельма на мучнистом фоне лица. Камушек на груди излучал тревожные электрические сигналы. "Успокойся, - мысленно сказала я ему, - эту опасность я и сама отлично понимаю." И покалывание прекратилось. Работала я механически, однако совсем неплохо: наверное, это и есть профессионализм. Успех был, хотя думала я бог знает о чем, только не о номере. "Что ему от меня нужно? Я и не самая красивая здесь, и не самая молоденькая. И на влюбленного Бурелом не похож."
   Следом за нашим с Мишкой номером шел балет, в котором были заняты все девочки из моей гримерной. И Мишка, как всегда, пошел со мной: обычно нам приносили в гримерную кофе. Принесли и сегодня. Мишка начал что-то рассказывать про Лизочку, что-то смешное, но не успел договорить, как дверь открылась и вошел Бурелом.
   - Добрый вечер, - сказал он и улыбнулся. Улыбка была бы у него даже хорошей, если бы не тусклая невыразительность глаз.
   Я смотрела на него и по-прежнему не могла понять: почему он такой страшный при вполне сносной внешности? Как, каким словом определить источник того страха, смешанного с отвращением, который вызывал он?
   Бурелом обратился к Мишке:
   - Вы всегда тут вместе кофейничаете?
   - Да. Хотите, я попрошу, чтобы принесли кофе и вам?
   - Нет. Кофе я не хочу, а вот против того, чтобы ты выкатился, ничего не имею.
   Мишку как ветром сдуло, хотя было заметно, что ему хотелось бы соблюсти пусть и видимость достоинства.
   Камень неистовствовал.
   - Очень печально, - сказала я, - что вы так невежливо обходитесь с моим партнером...
   Мой гость захохотал смехом долгим и очень гулким:
   - Невежливо?! Да я был сейчас так вежлив, как никогда в жизни!..
   Странно, но я ему поверила.
   - Кстати, о партнере, - продолжал Бурелом. - Этот смазливый еврейчик партнер только по сцене? А, может, и по постели?..
   Я прямо зашлась гневом:
   - Для меня, к вашему сведению, люди делятся только на талантливых и бездарных, на хороших и плохих. Я понимаю, это немного по-детски, но я так воспитана. - Камень снова застрекотал, и я опомнилась - я очень ценила Мишку, чтобы вызывать ревность Бурелома к нему. - А что касается моих любовников, то, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, Миша всегда был моим другом и я дружу с его женой и дочкой, и для нашего круга такая дружба сама по себе является отрицательным ответом на ваш пакостный вопрос. Вот так, Лев Петрович... - Я повернулась к зеркалу. Увидела там свое и его отражение.
   - Скажите, Мария Николаевна, вы что - начисто лишены инстинкта самосохранения?..
   - Нет, отчего же. Не стану скрывать: вы мне непонятны и чужды, но если уж мне приходится общаться с вами, то я хотела бы, чтобы не я постигала законы вашего мира, а чтобы вы постарались понять мои. Да, чуть не забыла. По моим законам я обязана поблагодарить вас за помощь в тот вечер, за ужин и за машину. И я вам действительно благодарна.
   Мне пришлось играть: я играла спокойную уверенность бесстрашного человека. На самом деле у меня тряслись поджилки...
   До нашей гримерной донеслись аплодисменты.
   - Вы ведь пришли зачем-то?.. Говорите, сейчас сюда прибегут девочки, и не заставите же вы их, потных и разгоряченных, ждать за дверью.
   Бурелом усмехнулся:
   - Нет, на сегодня достаточно. Я считаю, начало знакомству положено. И я понял, что не ошибся: вы именно тот человек, который мне нужен. Счастливо.
   - До свидания, - ответила я.
   Как только он вышел, я вся скукожилась: этот разговор украл у меня силы. Влетели девчонки.
   - Блин, у тебя был Бурелом?.. Приставал?.. - спросила Вера.
   - А ты чего такая? - поинтересовалась Сливкина.
   - Эй, не горюй: Бурелом хотя бы самый главный тут. Не с шушерой, блин, путаться!.. - снова Верка.
   Вернулся Мишка. Он был суров, напряжен и решителен.
   - Больше я никогда тебя не брошу. Я столько пережил за эти минуты, ты не представляешь!.. Я трус и скотина: бросил тебя, как будто оставил врагу без боя собственный дом...
   Он шептал мне все это на ухо, и мне стало хорошо от этого его шепота.
   - Не преувеличивай. Все нормально. Вот только не могу понять: что ему нужно от меня.
   - Влюблен, я же говорил тебе.
   - Нет, Мишка, нет. Тут что-то другое.
   Я уже вознамерилась рассказать ему про сон, но вовремя застрекотал камушек. Я промолчала.
   Поздним вечером у служебного входа меня ждала машина Бурелома. Я прошла мимо. Шофер догнал меня в два прыжка.
   - Только не говорите, Мария Николаевна, что вы меня не заметили.
   - Заметила, конечно. Но хочу поехать сегодня общественным транспортом.
   - Не выйдет, - сказал шофер и потянул меня за руку.
   - Делать мне больно вам приказал Бурелом? - спросила я, выдергивая руку. Электрические покалывания не смолкали во мне, но я была настроена решительно.
   Мой вопрос сильно смутил шофера.
   - Как вас зовут? - спросила я.
   - Николай.
   Я вспомнила испуг Вражича, когда отказывалась от подношения Бурелома, и фразу, которую сказал ему тогда Мишка: "Успокойся, нагоняя не будет". Ничего умнее этой фразы в голову мне сейчас не пришло, и я сказала испуганному Николаю:
   - Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...
   - Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...
   Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."
   Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.
   "Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.
   Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.
   Папа ждал меня. И мама еще не спала.
   - Слава богу, Мария! - сказала она. - Я очень волновалась за тебя.
   Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.
   - Почему? - спросила я без всякой подкавыки.
   - Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...
   - Насмерть?! - с замиранием души спросила я.
   Ответил отец:
   - Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...
   - Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...
   - Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..
   Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.
   Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:
   - Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?
   - Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?
   - Да не комплекс, нет.
   - Юрке, что ли, собралась изменить?..
   - Когда люди расстались, новый человек в жизни - уже не измена. Так ты можешь ответить мне?
   - Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.
   - Так ты забеременела не от него?
   - С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала - мечтала о ребенке, о Коле - а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.
   - А что снилось? - спросила я, как бы невзначай.
   Мать моя покраснела и рассердилась:
   - Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...
   "Снилось", - подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.
   Чем хороша усталость - не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.
   III
   На следующий день я позвонила Юрке.
   - Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, - Юрка тяжело дышал в трубку.
   - Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.
   - Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, - ответил Юрка.
   - Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.
   - Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.
   Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.
   - Что скажете, сеньорита? - произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.
   - С вашего позволения... - подхватила я.
   Юрка перебил:
   - "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."
   - Вот именно, - ответила я. - Простите, сеньор, но у меня ни черта не получаются песенки: буду петь прошлогодние.
   - Можно, конечно. Но одну ты должна сочинить, на любой, приятный тебе мотивчик. Когда они забредают в чашу и Баба-Яга, то есть я, пытается помешать им оттуда выбраться. Самое время спеть. На одну-то песенку тебя хватит?
   - "Пробираясь темной чащей, ты смотри под ноги чаще..." - скаламбурила я.
   - Начало готово. А ты боялась!.. У тебя все?
   - Нет, Юрка, не все. У меня появился поклонник...
   - Хороший мужик?.. - спросил после маленькой заминки Юрка.
   Эта запиночка и интонация ревнивого любопытства, которую я сумела распознать за Юркиным вопросом, очень меня воодушевили.
   - Крутой, - ответила я.
   - Звучит безрадостно. Ну что ж, Маша. По телефону я не буду выпытывать, что да как. Могу предложить: приходи ко мне сейчас, я тебя обниму, и ты мне все расскажешь...
   Мне очень захотелось поддаться. И я бы поддалась, если бы не понимала: объятиями дело и ограничится.
   - Знаешь, мне, пожалуй, достаточно на сегодня уже и того, что ты сказал. Спасибо, дорогой. Пока.
   - Надо говорить: "с вашего позволения", чумичка!..
   Следующий звонок делать было неприятно, но с моей точки зрения, необходимо.
   - Наталья Васильевна, здравствуйте. Это Маша. Как там Валерка? Что с ним?!
   - Маша! Хорошо, что ты позвонила. Я вчера наорала на твою мать, извинись за меня: сама не понимала, что горожу. Плохо с Валеркой. Очень плохо. У него с головой непорядок...
   - Его можно навестить? С утра я могла бы у него подежурить.
   - Спасибо, Маша. У тебя и своих забот по горло: я же знаю, как ты пашешь. Да пока и не надо. Не надо помощи. А навестить можешь: завтра впускной день с четырех до шести.
   После этого разговора настроение у меня не улучшилось, но я не позволила себе расслабиться. Однако из всех предстоящих сегодня занятий выбрала самое спокойное: решила сделать маникюр. Пошла в ванную, простирнула колготки и блузочку, приготовила инструменты и лак, включила телевизор. И попала на передачу об НЛО и о пришельцах.
   - Я уже спала, - рассказывала какая-то простецкая баба. - И вдруг меня точно по башке огрели. Глаза открываю: в углу комнаты сияние, и посреди этого сияния - человек стоит. Странный, как нарисованный. Как дети из черточек рисуют...
   На экране появился рисунок - иллюстрация к рассказу.
   Машинально я потрогала свой затылок - он уже не болел, но и благотворных последствий не наблюдалось. Досмотрела передачу до конца. Уже и лак высох, и время неумолимо текло, а я смотрела и слушала, и все думала: имеет ли это отношение ко мне? Может быть, отгадка именно в пришельцах? Не придя ни к какому выводу, я телевизор выключила.
   Песенка упорно не хотела сочиняться. Лезла в голову всякая галиматья и на бумаге сложилось только неказистое:
   Если ты блуждаешь в чаще,
   то смотри под ноги чаше.
   Попадешься в бурелом
   будет ноженькам облом!
   Не годилось даже для капустника. Даже для куплетов в ресторане, не то что для детского представления. К тому же слово "бурелом" так и тянуло написать с большой буквы.
   По дороге на работу в голову все еще лезли мысли о моем загадочном сне, о благородном старике и мечтающей о ребенке маме. Потом я постаралась избавиться от них. Следовало думать о песенке, о "рэкетирских" частушках, которые мы задумали с Мишкой, а не обо всяких ирра-циональностях. Есть задачи, которые никогда не решишь без специальной подготовки, и можно надеяться только на подсказку. Но подсказанный ответ незнающему человеку тоже может ничего не прояснить. Похоже, я наткнулась именно на такую задачку. Просто удивительно, как во мне уживались мечтательность и фантазерство с предельным скептицизмом: истории, рассказанные мне с телеэкрана, ни в чем меня не убедили, разве только в том, что есть довольно большой слой людей, способных убежденно отстаивать свои выдумки. Но мои вещественные доказательства - боль в затылке, камушек, посылающий мне сигналы тревоги, - были настолько вещественны, что мало походили на выдумку. И однако...
   После примерки новых костюмов, мы с Мишкой немного поболтали. Мне понравилась история про его Лизку, недорассказанная вчера. Когда они с женой купали девочку, Лизка попросила помыть ей голову шампунем "Видал Сассун", а потом, потряхивая курчавой головой, горделиво расхаживала по квартире и говорила: "Ну вот, теперь мое свидание пройдет прекрасно!.."
   Когда мы отсмеялись, Мишка протянул мне листок:
   - Да, вот начало "рэкетирских" частушек, - сказал он.
   Частушка была одна:
   Мне миленок - рэкетир
   Шубу лисью подарил.
   А спьяну - пушку к голове:
   "Гони, блин, выкуп в ЭС-КА-ВЕ..."
   - Ну, брат! - радостно воскликнула я. - Да мы оба с тобой в глубоком творческом кризисе! И плохая частушка и одна! Их должно быть сто, двести. Они должны сыпаться из нас, как из рога изобилия, чтобы все время удивлять чем-то новеньким.
   - Не могу найти темы. Понимаю, кому мы служим, но не понимаю ни их жизни, ни их проблем...
   - Стоит ли усложнять. Все предельно просто. Тем этих - тысячи. Ну вот сходу, в порядке бреда. В штате Техас орудует Ку-клукс-клан. И надо договориться, чтоб "приехал клан в Россию и повоспитывал Кавказ"... Техас-Кавказ - рифмуется...
   - Скользкая темочка. Буреломовцы и без нас с тобой разберутся с конкурентами: поделят сферы влияния. Лично я в такое вмешиваться не собираюсь. Только мне и способствовать разжиганию межнациональной розни...
   - Мишка, ты молодец. Ты очень серьезный, а мне показалось смешным...
   - Ну, ладно, подумаю еще, - сказал Мишка, а потом опять, словно бы невзначай, спросил. - Ты до сих пор не поняла, чего хочет от тебя Бурелом?
   - Нет, Миша, не поняла, - ответила я честно.
   И снова по окончании работы меня ждала машина Бурелома, а в ней - и сам Бурелом. Я инстинктивно отшатнулась, когда он вылез из машины мне навстречу. Камень начал сигналить еще в тот момент, когда я подходила к вахте, сейчас я его остановила.
   - Испугались? - спросил Бурелом и утвердительно добавил. - Испугались. С чего бы? Разве я отношусь к вам плохо?
   Я взяла себя в руки.
   - Нет. Ничего плохого вы мне не сделали, пока только хорошее, но странно, мне... - я хотела сказать "мне отвратительно даже ваше хорошее", как зарефлексовал камушек, и я спохватилась, - мне, - продолжила я, хотелось бы знать, с чего вы так ко мне внимательны?
   - Ну, если я вам скажу, что мое внимание объясняется тем, что вы рядовая ключевая фигура, вы поймете причину?..
   - Нет, не пойму, потому что не люблю, когда со мной говорят загадками. Или рядовая, или ключевая - вместе эти понятия не соединяются.
   - Еще как соединяются, если умеешь смотреть в будущее... Вы, вероятно, учили диалектику?
   Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по "разбойному переходу к капитализму", но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.
   Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:
   - Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.
   Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.
   - Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, - я уже откровенно дразнила его, - вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?
   Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!
   - Ну, а еще, еще что-нибудь, - предложил он.
   Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.
   Я немного подумала:
   - Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово "жил" на "жид"... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее - вы просто не вспомните о них. Все!..
   - Отлично! - Бурелом смеялся.
   Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" - послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.
   - Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись, сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету "Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...
   В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.
   - Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?
   Бурелом тоже был достаточно серьезен:
   - Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...
   Я тяжело вздохнула:
   - Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.
   - А если бы были?
   - Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.
   Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.
   - Приехали, - сказал Николай.
   - Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.
   - Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.
   Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...
   То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:
   - Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.
   Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.
   - Назад, - прошипел он мне, - за меня!
   И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.
   - Стрельбы не будет, - спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. - Выметайтесь!..
   Тот же, что восхитился шубкой, ответил:
   - Будет сделано, шеф.
   По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.
   Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.
   - Николай, - крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, - все в порядке. Я сейчас.
   Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.
   В лифте я спросила:
   - Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?
   - Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.
   - Простите, - искренне сказала я, - это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.
   - Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..
   - Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.
   - Тогда ладно, - буркнул мой отец.
   Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.
   И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:
   - До свидания, - сказал он мне, - теперь я за вас спокоен...
   - Ничего себе поклонничек, - бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!
   "Маша". Впервые так назвал меня сегодня Бурелом. И это не вызвало во мне протеста.
   - Успокойся, папа. Внешность иногда бывает обманчива.
   - Бывает, - настаивал отец, - но только не такая.
   Как всегда, я очень устала за день, однако сон - как назло - не приходил. Я снова и снова вспоминала обстоятельства стычки в парадной и то спокойствие, что испытала, очутившись за спиной Бурелома. "Хорошо ли это?" - думала я. Но ничего не могла с собой поделать: надежность исходила для меня не только от моего отца - от Бурелома сегодня тоже. Камень на моей груди изнывал, изводился, предупреждал - ему явно не нравились мои мысли, скорее даже мыслемоции, потому что далеко не все мои ощущения можно было облечь в словами выраженную мысль. В какой-то момент камушек мой стал настолько досаждать, что я подумала было снять его вовсе: и тут он, поворчав - замолк. А через некоторое время и я спала.
   IV
   Утром были два неожиданных звонка.
   Во-первых, позвонила Валентина. И когда я услышала ее кокетливое: "Ал-ле, я тебя не разбудила?" - я вспомнила, что мы не общались по телефону уже целых два дня, а это было из ряда вон выходящим событием. И тут же вспомнилось, что она - а не я - будет играть Ларису. На душе чуть скребануло, но я не дала развиться этому некрасивому чувству - чувству зависти.