Страница:
— Но тогда были совсем другие времена. Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши! С другой стороны… Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?
— Верю, насколько может верить чекист. Главное, что он уже закреплен на боевом деле…
— Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь».
Медовый месяц организовали по добрым советским традициям: в Москве жили на спецдаче за городом, обедали в кабинетах «Арагви», вечерами — Большой с роскошным ужином в соседнем «Савое», днем — осмотр Кремля, художественные галереи, поездки на катере по Москве-реке.
— Пойдем в Мавзолей? — предложил Богдан однажды.
— Я не люблю мертвецов…
— Но это же не мертвец, это же сам Ленин!
— Я устала, Богдан… — Она посмотрела на свой округлившийся живот — влюбленные времени зря не теряли.
Он присел на корточки и прижался головой к ее животу.
— Эй, сыночек, как ты поживаешь? Давай вылезай! Ты не сердишься на маму за то, что она не взяла тебя к дедушке Ленину? — Он чудил и шевелил ушами, у него это славно получалось.
— Веди себя прилично, Богдан… Мне очень нравится Москва, но здесь шумно и хочется к морю.
На Кавказе они жили в коттедже недалеко от Сочи, стол всегда ломился от икры всех сортов, от севрюг и белуг, от грузинских вин и лучших армянских коньяков.
Острый взгляд Инге подмечал и деланную вежливость обслуги, и многочисленные хижины за дворцами-санаториями, и озабоченность людей на улицах, перебегавших из очереди в очередь, — раздражение в ней возрастало с каждым днем.
— Я устала от достижений социализма, милый… — сказала она однажды.
— Но они действительно существуют, — горячился Богдан, которому все вокруг страшно нравилось. — У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны… Конечно, мы живем беднее, чем вы или Запад, но это временно, мы все-таки много потеряли во время войны…
— Ничего, скоро в Берлине построят стену, и будем жить в нормальном социализме.
— Не все так просто, Инге, западная демократия — как фиговый листок. Давай говорить начистоту: кто бежит в Западный Берлин? Подонки и жулье, бегут потому, что хотят делать деньги. Разве это лучшая часть нации?
— Тебе забили голову пропагандой, Богдан! Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь можно задохнуться от всеобщего рабства!
Они не на шутку поругались и не разговаривали целый день, пока Богдан не попросил прощения.
Однако такие беседы продолжались, храбрый боевик оказался податливым, как воск, и очень скоро не только проникся вредной идеологией жены, но и во многом превзошел ее. Зная все методы работы КГБ, он вел откровенные беседы с Инге только там, где их не могли подслушать, более того, они договорились внешне сохранять образ законопослушных советских граждан.
Однако трудно обмануть всесильную службу: нос у нее чуток, как у борзой, к тому же слишком независимое поведение Сташинского и его привязанность к Инге посеяли сомнения у его шефов.
— Мы боремся с американцами, — говорил Степан Федорович другому генералу, — а главный враг сидит внутри у нас, наш заклятый враг — это бабы! Это проклятое племя взрывает планы КГБ и мешает работать. Столько сил и денег потрачено на Сташинского! И какой был хороший парень! Придется пока закрыть ему выезд на Запад и подержать эту парочку под хорошим контролем…
— Но она рвется рожать в Восточный Берлин, там ее родители.
— Возражать неудобно, все-таки мы — гуманная организация… — вздыхал Степан Федорович. — Но его будем держать в Москве… мало ли что?
Перед отъездом Богдан вывел Инге на прогулку.
— У меня к тебе очень серьезный разговор. Мои начальники не хотят выпускать меня на Запад, они даже боятся направить меня с тобой в Восточный Берлин. Но это не все: я — убийца, Инге, я убил двоих
— Ребета и Бандеру.
Инге побледнела, и они долго шли молча.
— Я люблю тебя, — сказала она наконец. — Всегда помни, что я тебя люблю.
Она улетела в Восточный Берлин. Супруги, зная о контроле КГБ, разработали ряд условностей для переписки.
31 марта 1961 года Инге родила сына. Богдан рвался в Восточный Берлин, он забросал своих шефов рапортами и просьбами, однако «в связи с новой оперативно-агентурной обстановкой в Берлине» к Инге его не пускали.
8 августа раздался телефонный звонок.
— Мальчик умер от воспаления легких… — Она говорила тихо, сдерживая рыдания.
Тут скалы дрогнули, и Сташинскому разрешили вылететь на похороны в сопровождении офицера КГБ.
— У нас есть информация, — говорил ему мудрый офицер в самолете, — что вашего сына отравили американские или западногерманские спецслужбы. Мы также не исключаем, что его убила сама Инге, чтобы заманить вас в Восточный Берлин. Будьте осторожны, бандеровцы ведут за вами охоту.
В Восточном Берлине за Богданом и Инге выставили плотное наружное наблюдение якобы для защиты от происков врагов.
На следующий день после приезда между супругами в шумной толпе состоялась решающая беседа.
— Послушай, Богдан, мы должны уйти на Запад. Я не могу больше оставаться в этой рабской стране!
— Меня там арестуют, посадят или казнят, — отвечал он.
— Если ты признаешься, тебя простят. Если ты боишься, я уйду сама. Я это сделаю сегодня же! Завтра будет поздно: уже объявили о берлинской стене.
— А как же похороны?
— Неужели ты не понимаешь, что сразу же после похорон нас арестуют и вывезут в Россию?
В тот же вечер 12 августа они выбрались из дома через задний ход, прошли по задворкам, которые Инге знала с детства, взяли такси, добрались до вокзала, переправились в Западный Берлин и явились в полицию, где Сташинский рассказал о себе и попросил контакта с американцами.
Он не просил снисхождения, он требовал наказания — это было покаяние, искреннее желание очистить душу.
Пораженные цэрэушники с недоверием выслушали Сташинского и решили, что это очередной психопат, никто из них не допускал и мысли, что убийца двух человек жаждет сам подписать себе приговор. Однако врачи нашли его совершенно здоровым, проверки на «детекторе лжи» показали, что он говорит правду. Тогда его передали западногерманской полиции, которая начала следствие, — немцы тоже не поверили ни одному слову Сташинского. Дотошная полиция постепенно раскопала массу доказательств его вины, нашла свидетелей, которые видели его на месте преступления, выброшенное оружие и даже кусочек сломанного ключа.
— Будь мужественным, пройди через все это, как через чистилище! Я люблю тебя, я всегда буду любить тебя… — говорила Инге.
Открытый процесс над Богданом Сташинским начался лишь в октябре 1962 года в Карлсруэ. Его разоблачения получили такой резонанс, что Политбюро приняло решение больше не проводить террористических актов за границей, Шелепину влетело за то, что его сотрудники — слабаки и трусы, в свою очередь председатель учинил разгон подчиненным.
— Я хочу только очистить свою совесть! — повторял на суде Богдан.
Учитывая признание и раскаяние, суд дал ему лишь восемь лет, главным преступником был признан КГБ.
— Я горжусь тобой, Богдан, я еще больше люблю тебя. Ты настоящий герой! — говорила Инге.
Просидел он недолго и вскоре попал под амнистию.
Потом оба сменили фамилии, скрываясь и от бандеровцев, и от КГБ, и затерялись в нашем огромном мире.
(М. Любимов. // Совершенно секретно. — 1995. — №9)
Черные гонорары
Цепной пес Берии
— Верю, насколько может верить чекист. Главное, что он уже закреплен на боевом деле…
— Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь».
* * *
Медовый месяц организовали по добрым советским традициям: в Москве жили на спецдаче за городом, обедали в кабинетах «Арагви», вечерами — Большой с роскошным ужином в соседнем «Савое», днем — осмотр Кремля, художественные галереи, поездки на катере по Москве-реке.
— Пойдем в Мавзолей? — предложил Богдан однажды.
— Я не люблю мертвецов…
— Но это же не мертвец, это же сам Ленин!
— Я устала, Богдан… — Она посмотрела на свой округлившийся живот — влюбленные времени зря не теряли.
Он присел на корточки и прижался головой к ее животу.
— Эй, сыночек, как ты поживаешь? Давай вылезай! Ты не сердишься на маму за то, что она не взяла тебя к дедушке Ленину? — Он чудил и шевелил ушами, у него это славно получалось.
— Веди себя прилично, Богдан… Мне очень нравится Москва, но здесь шумно и хочется к морю.
На Кавказе они жили в коттедже недалеко от Сочи, стол всегда ломился от икры всех сортов, от севрюг и белуг, от грузинских вин и лучших армянских коньяков.
Острый взгляд Инге подмечал и деланную вежливость обслуги, и многочисленные хижины за дворцами-санаториями, и озабоченность людей на улицах, перебегавших из очереди в очередь, — раздражение в ней возрастало с каждым днем.
— Я устала от достижений социализма, милый… — сказала она однажды.
— Но они действительно существуют, — горячился Богдан, которому все вокруг страшно нравилось. — У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны… Конечно, мы живем беднее, чем вы или Запад, но это временно, мы все-таки много потеряли во время войны…
— Ничего, скоро в Берлине построят стену, и будем жить в нормальном социализме.
— Не все так просто, Инге, западная демократия — как фиговый листок. Давай говорить начистоту: кто бежит в Западный Берлин? Подонки и жулье, бегут потому, что хотят делать деньги. Разве это лучшая часть нации?
— Тебе забили голову пропагандой, Богдан! Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь можно задохнуться от всеобщего рабства!
Они не на шутку поругались и не разговаривали целый день, пока Богдан не попросил прощения.
Однако такие беседы продолжались, храбрый боевик оказался податливым, как воск, и очень скоро не только проникся вредной идеологией жены, но и во многом превзошел ее. Зная все методы работы КГБ, он вел откровенные беседы с Инге только там, где их не могли подслушать, более того, они договорились внешне сохранять образ законопослушных советских граждан.
Однако трудно обмануть всесильную службу: нос у нее чуток, как у борзой, к тому же слишком независимое поведение Сташинского и его привязанность к Инге посеяли сомнения у его шефов.
* * *
— Мы боремся с американцами, — говорил Степан Федорович другому генералу, — а главный враг сидит внутри у нас, наш заклятый враг — это бабы! Это проклятое племя взрывает планы КГБ и мешает работать. Столько сил и денег потрачено на Сташинского! И какой был хороший парень! Придется пока закрыть ему выезд на Запад и подержать эту парочку под хорошим контролем…
— Но она рвется рожать в Восточный Берлин, там ее родители.
— Возражать неудобно, все-таки мы — гуманная организация… — вздыхал Степан Федорович. — Но его будем держать в Москве… мало ли что?
Перед отъездом Богдан вывел Инге на прогулку.
— У меня к тебе очень серьезный разговор. Мои начальники не хотят выпускать меня на Запад, они даже боятся направить меня с тобой в Восточный Берлин. Но это не все: я — убийца, Инге, я убил двоих
— Ребета и Бандеру.
Инге побледнела, и они долго шли молча.
— Я люблю тебя, — сказала она наконец. — Всегда помни, что я тебя люблю.
Она улетела в Восточный Берлин. Супруги, зная о контроле КГБ, разработали ряд условностей для переписки.
31 марта 1961 года Инге родила сына. Богдан рвался в Восточный Берлин, он забросал своих шефов рапортами и просьбами, однако «в связи с новой оперативно-агентурной обстановкой в Берлине» к Инге его не пускали.
8 августа раздался телефонный звонок.
— Мальчик умер от воспаления легких… — Она говорила тихо, сдерживая рыдания.
Тут скалы дрогнули, и Сташинскому разрешили вылететь на похороны в сопровождении офицера КГБ.
— У нас есть информация, — говорил ему мудрый офицер в самолете, — что вашего сына отравили американские или западногерманские спецслужбы. Мы также не исключаем, что его убила сама Инге, чтобы заманить вас в Восточный Берлин. Будьте осторожны, бандеровцы ведут за вами охоту.
В Восточном Берлине за Богданом и Инге выставили плотное наружное наблюдение якобы для защиты от происков врагов.
* * *
На следующий день после приезда между супругами в шумной толпе состоялась решающая беседа.
— Послушай, Богдан, мы должны уйти на Запад. Я не могу больше оставаться в этой рабской стране!
— Меня там арестуют, посадят или казнят, — отвечал он.
— Если ты признаешься, тебя простят. Если ты боишься, я уйду сама. Я это сделаю сегодня же! Завтра будет поздно: уже объявили о берлинской стене.
— А как же похороны?
— Неужели ты не понимаешь, что сразу же после похорон нас арестуют и вывезут в Россию?
В тот же вечер 12 августа они выбрались из дома через задний ход, прошли по задворкам, которые Инге знала с детства, взяли такси, добрались до вокзала, переправились в Западный Берлин и явились в полицию, где Сташинский рассказал о себе и попросил контакта с американцами.
Он не просил снисхождения, он требовал наказания — это было покаяние, искреннее желание очистить душу.
Пораженные цэрэушники с недоверием выслушали Сташинского и решили, что это очередной психопат, никто из них не допускал и мысли, что убийца двух человек жаждет сам подписать себе приговор. Однако врачи нашли его совершенно здоровым, проверки на «детекторе лжи» показали, что он говорит правду. Тогда его передали западногерманской полиции, которая начала следствие, — немцы тоже не поверили ни одному слову Сташинского. Дотошная полиция постепенно раскопала массу доказательств его вины, нашла свидетелей, которые видели его на месте преступления, выброшенное оружие и даже кусочек сломанного ключа.
— Будь мужественным, пройди через все это, как через чистилище! Я люблю тебя, я всегда буду любить тебя… — говорила Инге.
Открытый процесс над Богданом Сташинским начался лишь в октябре 1962 года в Карлсруэ. Его разоблачения получили такой резонанс, что Политбюро приняло решение больше не проводить террористических актов за границей, Шелепину влетело за то, что его сотрудники — слабаки и трусы, в свою очередь председатель учинил разгон подчиненным.
— Я хочу только очистить свою совесть! — повторял на суде Богдан.
Учитывая признание и раскаяние, суд дал ему лишь восемь лет, главным преступником был признан КГБ.
— Я горжусь тобой, Богдан, я еще больше люблю тебя. Ты настоящий герой! — говорила Инге.
Просидел он недолго и вскоре попал под амнистию.
Потом оба сменили фамилии, скрываясь и от бандеровцев, и от КГБ, и затерялись в нашем огромном мире.
(М. Любимов. // Совершенно секретно. — 1995. — №9)
Черные гонорары
Предложение был заманчивым: речь о копии истории болезни Президента. За документ весьма конфиденциального характера запрашивалась кругленькая сумма — 10 тысяч долларов. Но не дороговизна щекотливой сделки остановила Игоря Е., ответственного сотрудника одного из информационных агентств. (Плата за супергорячую, к тому же документально подтвержденную информацию колеблется от трех до десяти тысяч «зеленых»). И не соображения морально-этического характера заставили его сказать «нет». Игорь К. отказался по той простой причине, что заподозрил провокацию. Специалисту ничего не стоило вписать в историю болезни Ельцина пару-тройку несуществующих диагнозов, которые затем со ссылкой на агентство пойдут по страницам журналов и газет.
Читатель и телезритель, получая на тарелочке «жареный» факт или очередное скандальное разоблачение, и не подозревает об истинной цене этой новости. Журналисту не пришлось «трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете». Все было намного проще и циничнее: разгадка публикации того или иного документа или неожиданная разговорчивость господина X. таится в чьей-то чековой книжке. Так что секрет поразительной осведомленности некоторых изданий достаточно прост. Целый ряд пресс-служб российских ведомств давно уже перешел на коммерческую основу.
— Существует нормальная плата сотрудникам пресс-служб, — рассказывает Игорь К. — Классический вариант — ежемесячная зарплата наличными из «черной» кассы. Платишь за попадание на все мероприятия, проводимые по линии пресс-служб, за любой пул. Иногда достаточно и 50 тысяч рублей, бывает, что сумма доходит до 200—300 долларов.
Здесь все зависит от значимости мероприятия. Причем это никогда не скрывается. Сегодня не надо ходить вокруг да около, тебе обычно банально предлагают раскошелиться просто за хорошее отношение. Как правило, 200 долларов — это сумма, на которую соглашаются все. Берут спокойно. Некоторые не глядя смахивают конверт в ящик стола, другие не стесняются пересчитывать, третьи ждут, пока я уйду. При этом не произносится ни слова: чиновники боятся спрятанных микрофонов.
На Западе «чековый журнализм» не в почете. Солидные издания не считают возможным платить деньги за информацию. Шеф московского бюро журнала «Шпигель» Йорг Меттке резко отвергал все намеки на астрономические суммы, якобы выплаченные редакцией за скандально известные видеокассеты с допросами членов ГКЧП. Факт передачи материалов следствия западному журналу объясняли просто: продавец нашел богатого покупателя. Но дело в том, что «Шпигель» отнюдь не Рокфеллер в мире средств массовой информации. Вполне возможно, что дар был бескорыстным, через серьезный политический журнал организовывалась утечка.
«Горячая» информация, за которую не требуют денег, часто оказывается обыкновенной утечкой, выгодной тем или иным кругам. Через одно из агентств запускалась информация о том, что юрист Скоков является неназванным кандидатом оппозиции на президентских выборах. Или шумная история с «Версией №2», растиражированная со ссылкой на агентство «Постфактум»…
Два года назад Ассоциация иностранных корреспондентов выпустила «Белую книгу» с перечнем случаев, когда российские официальные лица и организации требовали от иностранных журналистов деньги за интервью или телевизионные съемки. Подробности поражают воображение. За организацию поездки на военную базу в целях освещения жизни военнослужащих представители Министерства обороны запросили с агентства «Ассошиэйтед Пресс» 600 долларов. Американскому журналу, обратившемуся в пресс-центр МО с аналогичной просьбой, было сообщено, что переводческие услуги, транспорт и прочая подготовительная работа обойдутся в 700 американских долларов в день. Корреспондент газеты «Филадельфия Инквайер» вынужден был отказаться от посещения танковой дивизии в Нижнем Новгороде, так как 500 «зеленых» наличными, назначенные пресс-центром Генерального штаба, показались ему слишком высокой платой. Репортаж о Рязанской десантной дивизии для французской газеты «Либерасьон» оценивался в один факс и один видеомагнитофон. Корреспонденту той же газеты Бернарду Коэну, обратившемуся с просьбой предоставить интервью с маршалом Евгением Шапошниковым, было сказано, что «целая группа людей уже ждет этого интервью и многие из них богаче…».
Экскурсия по зданию КГБ обошлась мексиканскому телевидению в 300 долларов. В 400 баксов оценивалось интервью с бывшим главой КГБ. Беседы с бывшими агентами когда-то всесильного ведомства организовывались тоже на коммерческой основе. Наиболее последовательным и жестким в своей позиции не платить за «оборудование пресс-центров» порой удавалось подготовить нужный материал бесплатно. Или приходилось искать некоммерческие темы.
Ставки варьируются в зависимости от издания, которое представляет корреспондент, и от страны, конечно. Фотосъемка, а в особенности телесюжеты обходятся традиционно дороже, чем газетно-журнальные варианты. Но бывает, когда редакции в поисках горячей информации рады бы заплатить весьма крупные суммы, не торгуясь, а продавца не находится. За факты торговли ядерными материалами, о которых шла речь в закрытом докладе для Ельцина, один известный журнал готов был выписать солидный гонорар, однако старания не увенчались успехом.
Давно уже считается в порядке вещей готовить к празднику для сотрудников нужных пресс-служб приятные подношения. Пакуется увесистая коробка с милыми сюрпризами: для женщин — конфеты и шампанское, для мужчин — бутылки приличного виски. Это такая же норма жизни, как несколько «штук» инспектору ГАИ, чтобы отвязался.
Телекомпании и издания, пользующиеся мировой известностью, стараются не платить. Исключения делаются крайне редко. И эти случаи хранятся в строжайшей тайне, дабы не нарушать этику и не выдать источник информации.
— Примерно раз в месяц кто-то приходит и предлагает продать какую-то информацию, — рассказывает Маттиас Шепп, руководитель московской редакции журнала «Штерн», — но обычно это некому не нужная чушь. Мы готовы заплатить за эксклюзив, как, впрочем, и за документы. Это, по-моему, не нарушает журналистской этики, потому что человек, который тебе доверяется, многим рискует. Были случаи, когда мы что-то покупали в московских и петербургских архивах. Один раз была информация, связанная с Лениным, другой раз — с Распутиным. Обычно мы рассчитываем на то, что всегда есть люди, готовые без денег дать информацию. Последний случай касался аварии на нефтепроводе в Усинске. Люди были готовы говорить откровенно: рабочие, которые получают мало или вообще полгода сидят без зарплаты, уволенные. Но когда для подготовки статьи нам понадобилось узнать некоторые статистические данные — протяженность нефтепровода в России, количество аварий за прошлый год и так далее, — мы столкнулись с большими трудностями.
Цифры, отнюдь не являющиеся секретными, хранились сотрудниками пресс-служб соответствующих ведомств пуще военной тайны. Ни в Министерстве энергетики, ни в Госкомстате журналистам не захотели помочь. В итоге агентство «Обозреватель», выпускающее справочную литературу, согласилось ответить на шесть вопросов за 900 тысяч рублей…
— Что касается политиков, — продолжает Маттиас Шепп, — то за интервью с ними мы ни за что не станем платить деньги. Потому, что такая публикация в «Штерне» — это просто реклама. Поднимать престиж Шохина, Черномырдина, Лужкова за деньги мы, конечно, не будем. Даже за интервью с Борисом Николаевичем мы не стали бы платить. Позиция таких журналов, как «Тайм», «Ньюсуик», «Штерн», «Шпигель» и других известна. Но, может быть, у маленьких изданий дело обстоит иначе? Иногда, когда я путешествую по стране, люди в шутку или всерьез говорят, что они берут деньги за интервью. Я объясняю, что об этом не может быть и речи. Обычно они не спорят.
По словам моего собеседника, в Германии политики не требуют гонораров за интервью. Скорее это присуще «звездам». Но может случиться, что чиновник из аппарата канцлера или лидера оппозиции принесет в редакцию документы, свидетельствующие, к примеру, о коррумпированности какого-либо министра, и скажет: «Ребята, если вы хотите это иметь, переведите на мой счет 20 или 40 тысяч марок». Такое происходит крайне редко. Чаще с разоблачениями спешат к журналистам обиженные или уволенные сотрудники ведомств, которыми руководят отнюдь не меркантильные соображения…
В бедной нашей стране западные журналисты постоянно ощущают себя в роли богатого дядюшки. Подчас они сами готовы пожертвовать крохи со своего стола в пользу нищих героев иных сюжетов, однако предпочитают делать это не в денежном выражении, а, к примеру, в продуктовом. Небольшие гонорары время от времени подбрасываются экономистам, политологам за необходимые комментарии.
Газета «Лос-Анджелес тайме» неоднократно обращалась к известному политологу Андранику Миграняну с просьбой прокомментировать те или иные события, пока тот однажды не возмутился: «Я не хочу тратить свое время бесплодно. Зачем мне делиться с вами своими соображениями? Вы решите финансовый вопрос, тогда и звоните». Зато Павел Бунич, истинный бессребреник, никогда не отказывал дать интервью или комментарий и ни разу не ставил вопрос об оплате.
Той же газете пришлось, к сожалению, отказаться пару лет назад от интервью с племянницей Ленина Ольгой Дмитриевной Ульяновой по животрепещущей тогда теме — возможном перезахоронении вождя мирового пролетариата. Посетовав на тяжелую жизнь, родственница Ильича потребовала оплаты в долларах. Журналисты объяснили ей, что не могут пойти на этот шаг из-за морально-этических соображений, однако готовы возместить интеллектуальные затраты покупкой качественных продуктов в хорошем магазине. И это не имело бы вида взятки. Увы, Ольга Дмитриевна с негодованием отвергла предложение.
Душевный десятиминутный разговор с двумя сестрами Владимира Вольфовича обошелся корреспонденту английской газеты «Дейли экспресс» в скромную сотню долларов. На интервью с братом журналист не решился в силу соображений материального порядка. Но случай вознаградил его с неожиданной стороны: некто предложил приобрести справочник телефонов администрации президента за символическую цену в 40 долларов. Можно вообразить себе изумление сотрудника протокольного отдела, когда ему позвонили из «Дейли экспресс», ведь справочник предназначен для служебного пользования.
Зато случаи, когда ответственные чиновники без проволочек и бесплатно помогают журналистам выполнять профессиональные обязанности, запоминаются надолго и с благодарностью. Не буду называть имен этих честных граждан, которых все же немало, по одной причине — они просто нормально работают.
Увы, наш брат журналист тоже порой не прочь подзаработать. Это и особо скрытая реклама, за которую отстегивается черный нал, и заказные статьи, публикация которых в газетах средней руки обходится заказчику в 300—400 долларов, а в более респектабельных, соответственно, значительно дороже. В эту обойму входят свежайшие факты и фотографии, предоставляемые в первую очередь для западного издания, а затем уж для родной газеты. Не за «так», конечно.
Явно рассчитывая на эту меркантильность, один депутат предложил солидному информационному агентству за каждое упоминание его фамилии аккуратно выплачивать по сотне «зеленых». Ему был дан вежливый отказ. Потому что на самом деле популяризации той или иной политической фигуры, создание имиджа достигается иначе. В активе агентства есть профессионалы, за плечами у которых опыт проведения не одной беспроигрышной предвыборной кампании, включая избрание мэра Анкары… Правда, такие акции стоят других денег.
(Совершенно секретно. — 1994. — №12)
Читатель и телезритель, получая на тарелочке «жареный» факт или очередное скандальное разоблачение, и не подозревает об истинной цене этой новости. Журналисту не пришлось «трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете». Все было намного проще и циничнее: разгадка публикации того или иного документа или неожиданная разговорчивость господина X. таится в чьей-то чековой книжке. Так что секрет поразительной осведомленности некоторых изданий достаточно прост. Целый ряд пресс-служб российских ведомств давно уже перешел на коммерческую основу.
— Существует нормальная плата сотрудникам пресс-служб, — рассказывает Игорь К. — Классический вариант — ежемесячная зарплата наличными из «черной» кассы. Платишь за попадание на все мероприятия, проводимые по линии пресс-служб, за любой пул. Иногда достаточно и 50 тысяч рублей, бывает, что сумма доходит до 200—300 долларов.
Здесь все зависит от значимости мероприятия. Причем это никогда не скрывается. Сегодня не надо ходить вокруг да около, тебе обычно банально предлагают раскошелиться просто за хорошее отношение. Как правило, 200 долларов — это сумма, на которую соглашаются все. Берут спокойно. Некоторые не глядя смахивают конверт в ящик стола, другие не стесняются пересчитывать, третьи ждут, пока я уйду. При этом не произносится ни слова: чиновники боятся спрятанных микрофонов.
На Западе «чековый журнализм» не в почете. Солидные издания не считают возможным платить деньги за информацию. Шеф московского бюро журнала «Шпигель» Йорг Меттке резко отвергал все намеки на астрономические суммы, якобы выплаченные редакцией за скандально известные видеокассеты с допросами членов ГКЧП. Факт передачи материалов следствия западному журналу объясняли просто: продавец нашел богатого покупателя. Но дело в том, что «Шпигель» отнюдь не Рокфеллер в мире средств массовой информации. Вполне возможно, что дар был бескорыстным, через серьезный политический журнал организовывалась утечка.
«Горячая» информация, за которую не требуют денег, часто оказывается обыкновенной утечкой, выгодной тем или иным кругам. Через одно из агентств запускалась информация о том, что юрист Скоков является неназванным кандидатом оппозиции на президентских выборах. Или шумная история с «Версией №2», растиражированная со ссылкой на агентство «Постфактум»…
Два года назад Ассоциация иностранных корреспондентов выпустила «Белую книгу» с перечнем случаев, когда российские официальные лица и организации требовали от иностранных журналистов деньги за интервью или телевизионные съемки. Подробности поражают воображение. За организацию поездки на военную базу в целях освещения жизни военнослужащих представители Министерства обороны запросили с агентства «Ассошиэйтед Пресс» 600 долларов. Американскому журналу, обратившемуся в пресс-центр МО с аналогичной просьбой, было сообщено, что переводческие услуги, транспорт и прочая подготовительная работа обойдутся в 700 американских долларов в день. Корреспондент газеты «Филадельфия Инквайер» вынужден был отказаться от посещения танковой дивизии в Нижнем Новгороде, так как 500 «зеленых» наличными, назначенные пресс-центром Генерального штаба, показались ему слишком высокой платой. Репортаж о Рязанской десантной дивизии для французской газеты «Либерасьон» оценивался в один факс и один видеомагнитофон. Корреспонденту той же газеты Бернарду Коэну, обратившемуся с просьбой предоставить интервью с маршалом Евгением Шапошниковым, было сказано, что «целая группа людей уже ждет этого интервью и многие из них богаче…».
Экскурсия по зданию КГБ обошлась мексиканскому телевидению в 300 долларов. В 400 баксов оценивалось интервью с бывшим главой КГБ. Беседы с бывшими агентами когда-то всесильного ведомства организовывались тоже на коммерческой основе. Наиболее последовательным и жестким в своей позиции не платить за «оборудование пресс-центров» порой удавалось подготовить нужный материал бесплатно. Или приходилось искать некоммерческие темы.
Ставки варьируются в зависимости от издания, которое представляет корреспондент, и от страны, конечно. Фотосъемка, а в особенности телесюжеты обходятся традиционно дороже, чем газетно-журнальные варианты. Но бывает, когда редакции в поисках горячей информации рады бы заплатить весьма крупные суммы, не торгуясь, а продавца не находится. За факты торговли ядерными материалами, о которых шла речь в закрытом докладе для Ельцина, один известный журнал готов был выписать солидный гонорар, однако старания не увенчались успехом.
Давно уже считается в порядке вещей готовить к празднику для сотрудников нужных пресс-служб приятные подношения. Пакуется увесистая коробка с милыми сюрпризами: для женщин — конфеты и шампанское, для мужчин — бутылки приличного виски. Это такая же норма жизни, как несколько «штук» инспектору ГАИ, чтобы отвязался.
Телекомпании и издания, пользующиеся мировой известностью, стараются не платить. Исключения делаются крайне редко. И эти случаи хранятся в строжайшей тайне, дабы не нарушать этику и не выдать источник информации.
— Примерно раз в месяц кто-то приходит и предлагает продать какую-то информацию, — рассказывает Маттиас Шепп, руководитель московской редакции журнала «Штерн», — но обычно это некому не нужная чушь. Мы готовы заплатить за эксклюзив, как, впрочем, и за документы. Это, по-моему, не нарушает журналистской этики, потому что человек, который тебе доверяется, многим рискует. Были случаи, когда мы что-то покупали в московских и петербургских архивах. Один раз была информация, связанная с Лениным, другой раз — с Распутиным. Обычно мы рассчитываем на то, что всегда есть люди, готовые без денег дать информацию. Последний случай касался аварии на нефтепроводе в Усинске. Люди были готовы говорить откровенно: рабочие, которые получают мало или вообще полгода сидят без зарплаты, уволенные. Но когда для подготовки статьи нам понадобилось узнать некоторые статистические данные — протяженность нефтепровода в России, количество аварий за прошлый год и так далее, — мы столкнулись с большими трудностями.
Цифры, отнюдь не являющиеся секретными, хранились сотрудниками пресс-служб соответствующих ведомств пуще военной тайны. Ни в Министерстве энергетики, ни в Госкомстате журналистам не захотели помочь. В итоге агентство «Обозреватель», выпускающее справочную литературу, согласилось ответить на шесть вопросов за 900 тысяч рублей…
— Что касается политиков, — продолжает Маттиас Шепп, — то за интервью с ними мы ни за что не станем платить деньги. Потому, что такая публикация в «Штерне» — это просто реклама. Поднимать престиж Шохина, Черномырдина, Лужкова за деньги мы, конечно, не будем. Даже за интервью с Борисом Николаевичем мы не стали бы платить. Позиция таких журналов, как «Тайм», «Ньюсуик», «Штерн», «Шпигель» и других известна. Но, может быть, у маленьких изданий дело обстоит иначе? Иногда, когда я путешествую по стране, люди в шутку или всерьез говорят, что они берут деньги за интервью. Я объясняю, что об этом не может быть и речи. Обычно они не спорят.
По словам моего собеседника, в Германии политики не требуют гонораров за интервью. Скорее это присуще «звездам». Но может случиться, что чиновник из аппарата канцлера или лидера оппозиции принесет в редакцию документы, свидетельствующие, к примеру, о коррумпированности какого-либо министра, и скажет: «Ребята, если вы хотите это иметь, переведите на мой счет 20 или 40 тысяч марок». Такое происходит крайне редко. Чаще с разоблачениями спешат к журналистам обиженные или уволенные сотрудники ведомств, которыми руководят отнюдь не меркантильные соображения…
В бедной нашей стране западные журналисты постоянно ощущают себя в роли богатого дядюшки. Подчас они сами готовы пожертвовать крохи со своего стола в пользу нищих героев иных сюжетов, однако предпочитают делать это не в денежном выражении, а, к примеру, в продуктовом. Небольшие гонорары время от времени подбрасываются экономистам, политологам за необходимые комментарии.
Газета «Лос-Анджелес тайме» неоднократно обращалась к известному политологу Андранику Миграняну с просьбой прокомментировать те или иные события, пока тот однажды не возмутился: «Я не хочу тратить свое время бесплодно. Зачем мне делиться с вами своими соображениями? Вы решите финансовый вопрос, тогда и звоните». Зато Павел Бунич, истинный бессребреник, никогда не отказывал дать интервью или комментарий и ни разу не ставил вопрос об оплате.
Той же газете пришлось, к сожалению, отказаться пару лет назад от интервью с племянницей Ленина Ольгой Дмитриевной Ульяновой по животрепещущей тогда теме — возможном перезахоронении вождя мирового пролетариата. Посетовав на тяжелую жизнь, родственница Ильича потребовала оплаты в долларах. Журналисты объяснили ей, что не могут пойти на этот шаг из-за морально-этических соображений, однако готовы возместить интеллектуальные затраты покупкой качественных продуктов в хорошем магазине. И это не имело бы вида взятки. Увы, Ольга Дмитриевна с негодованием отвергла предложение.
Душевный десятиминутный разговор с двумя сестрами Владимира Вольфовича обошелся корреспонденту английской газеты «Дейли экспресс» в скромную сотню долларов. На интервью с братом журналист не решился в силу соображений материального порядка. Но случай вознаградил его с неожиданной стороны: некто предложил приобрести справочник телефонов администрации президента за символическую цену в 40 долларов. Можно вообразить себе изумление сотрудника протокольного отдела, когда ему позвонили из «Дейли экспресс», ведь справочник предназначен для служебного пользования.
Зато случаи, когда ответственные чиновники без проволочек и бесплатно помогают журналистам выполнять профессиональные обязанности, запоминаются надолго и с благодарностью. Не буду называть имен этих честных граждан, которых все же немало, по одной причине — они просто нормально работают.
Увы, наш брат журналист тоже порой не прочь подзаработать. Это и особо скрытая реклама, за которую отстегивается черный нал, и заказные статьи, публикация которых в газетах средней руки обходится заказчику в 300—400 долларов, а в более респектабельных, соответственно, значительно дороже. В эту обойму входят свежайшие факты и фотографии, предоставляемые в первую очередь для западного издания, а затем уж для родной газеты. Не за «так», конечно.
Явно рассчитывая на эту меркантильность, один депутат предложил солидному информационному агентству за каждое упоминание его фамилии аккуратно выплачивать по сотне «зеленых». Ему был дан вежливый отказ. Потому что на самом деле популяризации той или иной политической фигуры, создание имиджа достигается иначе. В активе агентства есть профессионалы, за плечами у которых опыт проведения не одной беспроигрышной предвыборной кампании, включая избрание мэра Анкары… Правда, такие акции стоят других денег.
(Совершенно секретно. — 1994. — №12)
Цепной пес Берии
В последних числах июня 1953 года, поздней ночью, в спальне раздался телефонный звонок. Лежащий на кровати человек поднял трубку и сонным голосом назвал себя: «Церетели». «Докладывает полковник Ковалевский! — четко прозвучало в трубке. — Шалва Отарович, из Москвы позвонил генерал армии Масленников. Он срочно просит вас связаться по „ВЧ“. Какие будут приказания?» «Высылай машину», — буркнул Церетели.
Когда усталого человека пятидесяти девяти лет от роду будят в четвертом часу ночи, он не сразу переполняется энтузиазмом. Но дело есть дело, да и Иван Иванович Масленников не кто-нибудь, а второй человек в МВД, он даром тревожить не станет. Поэтому Церетели быстро оделся, по давнишней привычке проверил личное оружие и вышел на улицу. Служебная машина мигом домчала его до штаба погранвойск Грузинского округа, где Церетели, на полуслове оборвав доклад дежурного офицера, проследовал к аппарату правительственной связи и велел соединить его с Москвой. Несколько минут спустя он услышал голос Масленникова и по-уставному обратился к нему: «Товарищ генерал армии, докладывает генерал-лейтенант Церетели!» «Шалва Отарович, я только что вышел из кабинета Берии, — объяснил Масленников. — Лаврентий Павлович велел тебе первым же самолетом вылететь в Москву. Все понял?» «Так точно! — подтвердил Церетели. — Вылетаю!»
В те годы беспосадочных рейсов Тбилиси — Москва не было, самолеты с поршневыми двигателями летали сравнительно медленно, поэтому на дорогу у Церетели ушло 5—6 часов, и я не исключаю, что в воздухе Шалва Отарович мог окинуть мысленным взором свою богатую впечатлениями жизнь.
Родился он в 1894 году в местечке Сачхере Сачхерского района Грузии в семье князя. Его исключили из третьего класса за систематическую неуспеваемость, вызванную тупостью. Но храбростью он ничуть не уступал героям «Трех мушкетеров», что, кстати сказать, проявилось во время первой мировой войны, куда Церетели пошел добровольцем. В 1919 году Церетели заподозрили в сочувствии большевикам и подвергли аресту с содержанием сперва в тбилисской, а потом в кутаисской тюрьме. Церетели объявил голодовку и был помещен в тюремный лазарет, откуда совершил дерзкий побег.
В то же самое время в кутаисской тюрьме сидел Лаврентий Берия, тогда мало кому известный двадцатилетний парень с не вполне ясным прошлым. Церетели знать не знал Берии, а Берия, наоборот, смотрел на Церетели снизу вверх, восхищаясь его мужеством.
В 1921 году Церетели начал службу в рабоче-крестьянской милиции и вскоре возглавил там отдел по борьбе с бандитизмом. Именно здесь обнаружилось его поразительное, вошедшее в легенду бесстрашие. Достоверно известно, что Церетели никогда не прятался за чужую спину, лично проводил наиболее опасные операции и обезвредил множество отпетых бандюг.
В 1938 году Берия был переведен в Москву на должность первого заместителя Ежова и взял с собой десяток особо доверенных сотрудников, в том числе и начальника республиканской милиции Церетели. В НКВД СССР Шалва Отарович стал заместителем начальника 3-го спецотдела, занимавшегося в основном арестами и обысками. Зная способности Церетели, Берия, разумеется, не загружал его мелкой текучкой и поручал только серьезные дела. Так, Шалва Отарович вместе с Берией арестовывал наркома Ежова, а вместе с Панющкиным и Сумбатовым-То-пуридзе — замнаркома внутренних дел Фриновско-го. Он же брал под стражу молодого Кедрова, осмелившегося — бывают же чудаки! — написать Сталину о произволе Берии.
Известно, что в ходе обысков у арестованных пропадали антикварные вещи, деньги, монеты царской чеканки, дамские украшения из золота и драгоценных камней. Шалва Отарович знал много таких случаев и относился к алчным сослуживцам с ледяным презрением. Как-то на следствии его спросили, был ли он знаком с Богданом Кобуловым, правой рукой Берии. «Это очень грязный тип, способный на гадкие дела, — брезгливо ответил Церетели. — Жадный и властолюбивый. Он присваивал вещи осужденных к расстрелу…» С точки зрения Шалвы Отаровича, большей мерзопакости, чем Кобулов, земля не рождала.
Однако аресты и обыски были для Церетели занятием второстепенным, тогда как главным — так называемые специальные операции, о которых речь впереди.
После войны Шалва Отарович работал заместителем министра госбезопасности Грузинской ССР и никогда не конфликтовал со своим шефом Рапавой. Когда же на место Рапавы пришел Рухадзе, между ними сразу же начались распри — Рухадзе обожал подхалимаж, а Церетели не выказал и намека на подобострастие. Но до драки не дошло — считая, что с такими подонками, как Рухадзе, нельзя дышать одним воздухом, Шалва Отарович бесхитростно написал об этом сразу в четыре адреса: Сталину, Берии, Абакумову и Чарквиани, первому секретарю ЦК КП Грузии. Немедленно последовал вызов в Москву, самый вежливый прием в Кремле и на Лубянке, и в итоге — новое назначение: заместителем министра внутренних дел Грузии по войскам. Это, кстати, был единственный случай, когда Церетели обратился с личной просьбой. Других причин для просьб у него не было — его устраивало то, что он имел, а на большее он не претендовал.
Не обходили Шалву Отаровича и при распределении наград. За беспорочную службу его грудь украсили четырнадцатью орденами.
А теперь вернемся в 1953 год и проследим за событиями, развернувшимися в Москве. С аэродрома Шалва Отарович прямиком явился в приемную генерала Масленникова и попросил аудиенции. Однако Масленников не принял Церетели, сославшись на крайнюю занятость. А на следующий день в Министерстве внутренних дел СССР открыто заговорили об аресте Берии. Это известие поразило Шалву Отаровича в самое сердце. Выходит, он опоздал! Опоздал, понятно, не по своей вине, но что это меняет? В решающий момент рядом с батоно Лаврентием не оказалось верного человека, и подлые враги одолели его! Эх, если бы Берия вызвал его хоть на день раньше и дал ему десяток-другой хватких оперативников…
Когда усталого человека пятидесяти девяти лет от роду будят в четвертом часу ночи, он не сразу переполняется энтузиазмом. Но дело есть дело, да и Иван Иванович Масленников не кто-нибудь, а второй человек в МВД, он даром тревожить не станет. Поэтому Церетели быстро оделся, по давнишней привычке проверил личное оружие и вышел на улицу. Служебная машина мигом домчала его до штаба погранвойск Грузинского округа, где Церетели, на полуслове оборвав доклад дежурного офицера, проследовал к аппарату правительственной связи и велел соединить его с Москвой. Несколько минут спустя он услышал голос Масленникова и по-уставному обратился к нему: «Товарищ генерал армии, докладывает генерал-лейтенант Церетели!» «Шалва Отарович, я только что вышел из кабинета Берии, — объяснил Масленников. — Лаврентий Павлович велел тебе первым же самолетом вылететь в Москву. Все понял?» «Так точно! — подтвердил Церетели. — Вылетаю!»
В те годы беспосадочных рейсов Тбилиси — Москва не было, самолеты с поршневыми двигателями летали сравнительно медленно, поэтому на дорогу у Церетели ушло 5—6 часов, и я не исключаю, что в воздухе Шалва Отарович мог окинуть мысленным взором свою богатую впечатлениями жизнь.
Родился он в 1894 году в местечке Сачхере Сачхерского района Грузии в семье князя. Его исключили из третьего класса за систематическую неуспеваемость, вызванную тупостью. Но храбростью он ничуть не уступал героям «Трех мушкетеров», что, кстати сказать, проявилось во время первой мировой войны, куда Церетели пошел добровольцем. В 1919 году Церетели заподозрили в сочувствии большевикам и подвергли аресту с содержанием сперва в тбилисской, а потом в кутаисской тюрьме. Церетели объявил голодовку и был помещен в тюремный лазарет, откуда совершил дерзкий побег.
В то же самое время в кутаисской тюрьме сидел Лаврентий Берия, тогда мало кому известный двадцатилетний парень с не вполне ясным прошлым. Церетели знать не знал Берии, а Берия, наоборот, смотрел на Церетели снизу вверх, восхищаясь его мужеством.
В 1921 году Церетели начал службу в рабоче-крестьянской милиции и вскоре возглавил там отдел по борьбе с бандитизмом. Именно здесь обнаружилось его поразительное, вошедшее в легенду бесстрашие. Достоверно известно, что Церетели никогда не прятался за чужую спину, лично проводил наиболее опасные операции и обезвредил множество отпетых бандюг.
В 1938 году Берия был переведен в Москву на должность первого заместителя Ежова и взял с собой десяток особо доверенных сотрудников, в том числе и начальника республиканской милиции Церетели. В НКВД СССР Шалва Отарович стал заместителем начальника 3-го спецотдела, занимавшегося в основном арестами и обысками. Зная способности Церетели, Берия, разумеется, не загружал его мелкой текучкой и поручал только серьезные дела. Так, Шалва Отарович вместе с Берией арестовывал наркома Ежова, а вместе с Панющкиным и Сумбатовым-То-пуридзе — замнаркома внутренних дел Фриновско-го. Он же брал под стражу молодого Кедрова, осмелившегося — бывают же чудаки! — написать Сталину о произволе Берии.
Известно, что в ходе обысков у арестованных пропадали антикварные вещи, деньги, монеты царской чеканки, дамские украшения из золота и драгоценных камней. Шалва Отарович знал много таких случаев и относился к алчным сослуживцам с ледяным презрением. Как-то на следствии его спросили, был ли он знаком с Богданом Кобуловым, правой рукой Берии. «Это очень грязный тип, способный на гадкие дела, — брезгливо ответил Церетели. — Жадный и властолюбивый. Он присваивал вещи осужденных к расстрелу…» С точки зрения Шалвы Отаровича, большей мерзопакости, чем Кобулов, земля не рождала.
Однако аресты и обыски были для Церетели занятием второстепенным, тогда как главным — так называемые специальные операции, о которых речь впереди.
После войны Шалва Отарович работал заместителем министра госбезопасности Грузинской ССР и никогда не конфликтовал со своим шефом Рапавой. Когда же на место Рапавы пришел Рухадзе, между ними сразу же начались распри — Рухадзе обожал подхалимаж, а Церетели не выказал и намека на подобострастие. Но до драки не дошло — считая, что с такими подонками, как Рухадзе, нельзя дышать одним воздухом, Шалва Отарович бесхитростно написал об этом сразу в четыре адреса: Сталину, Берии, Абакумову и Чарквиани, первому секретарю ЦК КП Грузии. Немедленно последовал вызов в Москву, самый вежливый прием в Кремле и на Лубянке, и в итоге — новое назначение: заместителем министра внутренних дел Грузии по войскам. Это, кстати, был единственный случай, когда Церетели обратился с личной просьбой. Других причин для просьб у него не было — его устраивало то, что он имел, а на большее он не претендовал.
Не обходили Шалву Отаровича и при распределении наград. За беспорочную службу его грудь украсили четырнадцатью орденами.
А теперь вернемся в 1953 год и проследим за событиями, развернувшимися в Москве. С аэродрома Шалва Отарович прямиком явился в приемную генерала Масленникова и попросил аудиенции. Однако Масленников не принял Церетели, сославшись на крайнюю занятость. А на следующий день в Министерстве внутренних дел СССР открыто заговорили об аресте Берии. Это известие поразило Шалву Отаровича в самое сердце. Выходит, он опоздал! Опоздал, понятно, не по своей вине, но что это меняет? В решающий момент рядом с батоно Лаврентием не оказалось верного человека, и подлые враги одолели его! Эх, если бы Берия вызвал его хоть на день раньше и дал ему десяток-другой хватких оперативников…