Страница:
— А какое ему дело до нас?
— Какое? С его точки зрения, этот скандал в благородном семействе может отозваться на делах «Треста».
— Никакого скандала. Ты же видел.
— Да. Здорово у вас получается в свете, — сказал и рассмеялся.
Смех был вынужденный. Он не переставал думать о бегстве за границу, пока действуют «окна». Но деньги, деньги… Стауниц утаил от Марии продолжение разговора с Якушевым.
Когда речь зашла о денежной помощи из Парижа, Якушев сказал:
— Вы проявляете слишком большой интерес к этому вопросу.
— Вы думаете? — окрысился Стауниц. — Я в трудном положении, крупная сделка прогорела.
— При чем тут «Трест»?
— При том, что Кушаков может обратиться куда следует.
— Этого только не хватало. Уголовщина потянет за собой другое дело.
— Вот об этом я и говорю.
— Большая сумма?
— Порядочная. Десять тысяч золотом.
Якушев слегка присвистнул и задумался.
— Я думаю, что «Трест» должен вас выручить, если все устроится в Париже.
— А вы собираетесь?
— Да, Эдуард Оттович, скажу напрямик, ваша дама сердца и ваши с ней отношения меня устраивают только в том смысле, если я буду через вас знать все, что затевает Мария и её покровитель Кутепов. Мы должны это знать. При авантюризме Кутепова можно ожидать любой дикой выходки. Ему ничего не стоит ради эффекта подставить под удар «Трест», наше с вами детище. И тогда повторится провал в десять раз ужаснее ленинградского.
— Я вас понимаю. Вы будете знать все.
На этом кончился их разговор. Они разошлись, как будто поладив, на самом же деле ни тот, ни другой не верили друг другу.
— Какое? С его точки зрения, этот скандал в благородном семействе может отозваться на делах «Треста».
— Никакого скандала. Ты же видел.
— Да. Здорово у вас получается в свете, — сказал и рассмеялся.
Смех был вынужденный. Он не переставал думать о бегстве за границу, пока действуют «окна». Но деньги, деньги… Стауниц утаил от Марии продолжение разговора с Якушевым.
Когда речь зашла о денежной помощи из Парижа, Якушев сказал:
— Вы проявляете слишком большой интерес к этому вопросу.
— Вы думаете? — окрысился Стауниц. — Я в трудном положении, крупная сделка прогорела.
— При чем тут «Трест»?
— При том, что Кушаков может обратиться куда следует.
— Этого только не хватало. Уголовщина потянет за собой другое дело.
— Вот об этом я и говорю.
— Большая сумма?
— Порядочная. Десять тысяч золотом.
Якушев слегка присвистнул и задумался.
— Я думаю, что «Трест» должен вас выручить, если все устроится в Париже.
— А вы собираетесь?
— Да, Эдуард Оттович, скажу напрямик, ваша дама сердца и ваши с ней отношения меня устраивают только в том смысле, если я буду через вас знать все, что затевает Мария и её покровитель Кутепов. Мы должны это знать. При авантюризме Кутепова можно ожидать любой дикой выходки. Ему ничего не стоит ради эффекта подставить под удар «Трест», наше с вами детище. И тогда повторится провал в десять раз ужаснее ленинградского.
— Я вас понимаю. Вы будете знать все.
На этом кончился их разговор. Они разошлись, как будто поладив, на самом же деле ни тот, ни другой не верили друг другу.
73
Хотя фирма «Кушаков и Недоля» уже давно не вела никаких коммерческих дел со Стауницем, он все же остался добрым знакомым супругов Кушаковых, навещал их по вечерам, когда там играли в карты, и временами использовал особняк для встреч с «дипломатами»: мадам Кушакова имела склонность к светским знакомствам.
Роман Бирк теперь приезжал в Москву изредка как дипломатический курьер. В эти дни он навещал Кушаковых и в один из таких визитов застал там Стауница. Он очень оживился, увидев Бирка, и решил попытаться добыть через него денег. Об этой комбинации Стауниц мечтал давно. Улучив минуту, он вызвал Бирка на террасу. Бирк держался настороже, знал, что Стауниц не подозревает, кто на самом деле руководит «Трестом». По заданию Артузова Роман Густович играл роль безропотного агента эстонской разведки, и это было видно по тому, как с ним заговорил в тот вечер Стауниц:
— Ну, теперь вы уже не боитесь себя скомпрометировать? Должность дипкурьера, по-моему, создана для того, чтобы заниматься контрабандой.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Помните наш разговор в Пассаже о картинах и драгоценных камешках?
— Помню, это было давно… Откровенно говоря, я боюсь потерять должность. Наше министерство…
— Слушайте. Не втирайте мне очки. Ваш начальник не в министерстве, а в эстонской разведке. Вы посвятили в наши планы вашего дядюшку Аду Бирка?
— Конечно… Но он забыл… Притом, мне кажется, вы в вашем положении должны бы избегать таких сделок.
— Почему? Простая коммерческая сделка. Ничего противозаконного. Частное лицо имеет право продавать принадлежащую ему вещь.
— Для вывоза за границу?
— А я этого не знаю. Я комиссионер, и только. Хотя тут дело не в комиссии, а в том, что надо же когда-нибудь оказать услугу лицу, которое нам, — он подчеркнул слово «нам», — полезно. Короче говоря, — продолжал Стауниц, усмехаясь обычным презрительным смешком, — речь идёт о знаменитых изумрудах светлейшей княгини Ливен. Хотите их видеть?
— Почему же… любопытно.
— Изумруды, брошь и серьги вы можете видеть на хозяйке дома Агриппине Борисовне Кушаковой.
— Да. Я обратил внимание. Действительно, это чудо. Эту прелесть она продаёт?
— Видите ли, Кушакова с мужем собираются в Киссинген. Кто-то обещал им устроить поездку. У старика все деньги в деле, а эти изумруды — большая ценность, они обращают на себя внимание. Мадам заплатила за них старой княгине пять тысяч рублей золотыми империалами несколько лет назад. Изумруды стоят в десять раз дороже. Ваш дядя может их приобрести всего за две тысячи английских фунтов. Архивыгодная сделка. Но все это должно быть в абсолютном секрете. Как-никак вещи уйдут за границу.
Роман Бирк с удивлением смотрел на Стауница:
— Все-таки я не понимаю, какой смысл вам заниматься этим делом?
— Я же вам сказал. Надо оказать услугу людям, которые помогли мне устраивать у себя встречи с нужными людьми. Вы думаете, что нельзя оказать такой простой услуги?
— Хорошо. Допустим, дядя согласится купить эти изумруды. Как же все это произойдёт?
— Вы мне доверяете? Дядя вам доверяет? Вы вручаете мне две тысячи фунтов и получаете от меня изумруды в футляре с гербом княгини Ливен. Вы, надеюсь, понимаете, что Кушакова предпочитает произвести эту операцию через посредника, а не прямо с вами… Вы… чужой.
Роман Бирк уклонился бы от этой сомнительной сделки, но в последнее время его отношения с дядей ухудшились, да и в эстонском штабе были не очень довольны Бирком, его считали слишком осторожным. Если бы не влиятельный дядя, с таким агентом давно бы расстались. Но в Ревеле Бирк нужен был «Тресту». Кроме того, если Кушаковы действительно оказывали услугу «Тресту» и могли оказывать эти услуги в будущем, то почему бы, в свою очередь, не оказать им услугу через Стауница? Для пользы дела. Вот по этим соображениям Бирк и согласился участвовать в комбинациях Стауница как доверенное лицо дяди Аду Бирка.
Вышло так, что Стауницу в руки попали две тысячи фунтов стерлингов, но Роман Бирк не получил изумрудов. Стауниц обещал доставить их вечером, однако прошло один, два, три вечера, а Роман Бирк не мог застать Стауница. Агриппина Борисовна сказала, что она и не думала продавать изумруды. Бирк уехал в Ревель в отчаянии после тяжёлого объяснения со Стауницем, которого все-таки отыскал где-то в ресторане.
Две тысячи фунтов остались у Стауница. И это имело значение для событий, которые вскоре произошли.
Роман Бирк теперь приезжал в Москву изредка как дипломатический курьер. В эти дни он навещал Кушаковых и в один из таких визитов застал там Стауница. Он очень оживился, увидев Бирка, и решил попытаться добыть через него денег. Об этой комбинации Стауниц мечтал давно. Улучив минуту, он вызвал Бирка на террасу. Бирк держался настороже, знал, что Стауниц не подозревает, кто на самом деле руководит «Трестом». По заданию Артузова Роман Густович играл роль безропотного агента эстонской разведки, и это было видно по тому, как с ним заговорил в тот вечер Стауниц:
— Ну, теперь вы уже не боитесь себя скомпрометировать? Должность дипкурьера, по-моему, создана для того, чтобы заниматься контрабандой.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Помните наш разговор в Пассаже о картинах и драгоценных камешках?
— Помню, это было давно… Откровенно говоря, я боюсь потерять должность. Наше министерство…
— Слушайте. Не втирайте мне очки. Ваш начальник не в министерстве, а в эстонской разведке. Вы посвятили в наши планы вашего дядюшку Аду Бирка?
— Конечно… Но он забыл… Притом, мне кажется, вы в вашем положении должны бы избегать таких сделок.
— Почему? Простая коммерческая сделка. Ничего противозаконного. Частное лицо имеет право продавать принадлежащую ему вещь.
— Для вывоза за границу?
— А я этого не знаю. Я комиссионер, и только. Хотя тут дело не в комиссии, а в том, что надо же когда-нибудь оказать услугу лицу, которое нам, — он подчеркнул слово «нам», — полезно. Короче говоря, — продолжал Стауниц, усмехаясь обычным презрительным смешком, — речь идёт о знаменитых изумрудах светлейшей княгини Ливен. Хотите их видеть?
— Почему же… любопытно.
— Изумруды, брошь и серьги вы можете видеть на хозяйке дома Агриппине Борисовне Кушаковой.
— Да. Я обратил внимание. Действительно, это чудо. Эту прелесть она продаёт?
— Видите ли, Кушакова с мужем собираются в Киссинген. Кто-то обещал им устроить поездку. У старика все деньги в деле, а эти изумруды — большая ценность, они обращают на себя внимание. Мадам заплатила за них старой княгине пять тысяч рублей золотыми империалами несколько лет назад. Изумруды стоят в десять раз дороже. Ваш дядя может их приобрести всего за две тысячи английских фунтов. Архивыгодная сделка. Но все это должно быть в абсолютном секрете. Как-никак вещи уйдут за границу.
Роман Бирк с удивлением смотрел на Стауница:
— Все-таки я не понимаю, какой смысл вам заниматься этим делом?
— Я же вам сказал. Надо оказать услугу людям, которые помогли мне устраивать у себя встречи с нужными людьми. Вы думаете, что нельзя оказать такой простой услуги?
— Хорошо. Допустим, дядя согласится купить эти изумруды. Как же все это произойдёт?
— Вы мне доверяете? Дядя вам доверяет? Вы вручаете мне две тысячи фунтов и получаете от меня изумруды в футляре с гербом княгини Ливен. Вы, надеюсь, понимаете, что Кушакова предпочитает произвести эту операцию через посредника, а не прямо с вами… Вы… чужой.
Роман Бирк уклонился бы от этой сомнительной сделки, но в последнее время его отношения с дядей ухудшились, да и в эстонском штабе были не очень довольны Бирком, его считали слишком осторожным. Если бы не влиятельный дядя, с таким агентом давно бы расстались. Но в Ревеле Бирк нужен был «Тресту». Кроме того, если Кушаковы действительно оказывали услугу «Тресту» и могли оказывать эти услуги в будущем, то почему бы, в свою очередь, не оказать им услугу через Стауница? Для пользы дела. Вот по этим соображениям Бирк и согласился участвовать в комбинациях Стауница как доверенное лицо дяди Аду Бирка.
Вышло так, что Стауницу в руки попали две тысячи фунтов стерлингов, но Роман Бирк не получил изумрудов. Стауниц обещал доставить их вечером, однако прошло один, два, три вечера, а Роман Бирк не мог застать Стауница. Агриппина Борисовна сказала, что она и не думала продавать изумруды. Бирк уехал в Ревель в отчаянии после тяжёлого объяснения со Стауницем, которого все-таки отыскал где-то в ресторане.
Две тысячи фунтов остались у Стауница. И это имело значение для событий, которые вскоре произошли.
74
20 ноября 1926 года Якушев перешёл границу. Он направлялся в Париж. В Ревеле его ждала «племянница». Там ей следовало встретиться с Якушевым и вместе с ним ехать в Париж. Захарченко встретила Якушева почти враждебно. Он сразу это почувствовал и решил пригласить её на обед, который давал в его честь майор Пальм из эстонской разведки. Якушев рассчитывал, что внимание к его особе эстонского штаба произведёт впечатление на Марию Захарченко. За обедом, сильно выпив, майор Пальм провозгласил тост за монархию в России и за присоединение к ней Эстонии. Второй тост был за Якушева, за его светлый ум, за будущего министра иностранных дел будущей России. Мария Захарченко была взволнована. Она даже и не предполагала, каким авторитетом пользуется Якушев. После обеда, в салоне гостиницы, она скромно подошла к Якушеву и виновато сказала:
— Простите меня, Александр Александрович.
— Простить вас? Что вы такое натворили?
— Я подозревала вас.
— В чем?
— В самом худшем. В измене нашему делу. Теперь я вижу, вы работаете не для себя, а для России и её государя. Но почему вы против террора?
— Вы странная женщина. Террор для вас навязчивая идея. Но когда террор решал все? Наконец, вы верите в Гучковых, а я нет… Увидим… Вы очень странная женщина. Правда ли, что вы расстреливали из пулемёта пленных красноармейцев?
Она подняла голову, и Якушев увидел в её глазах удивление.
— Приходилось. А что?
— Зачем же делать это своими руками? Любой фельдфебель мог это сделать не хуже. Потом, я не сентиментален, но стрелять в безоружных пленных, русских людей…
— А куда их девать? Не таскать же с собой. Представьте, завтра наше дело удастся. Что вы будете делать? Ведь таких будут сотни тысяч. Амнистия? Чепуха!
И, зевнув, она встала:
— Спокойной ночи.
Накануне их отъезда в Париж из Москвы пришла шифровка. Стауниц требовал её возвращения: Гога Радкевич запил, с ним нет сладу, поругался с Зубовым, это становится опасным, никакие убеждения на него не действуют. Захарченко знала, что такие истории с ним случались во время гражданской войны. Но теперь, в такой ситуации? Она была вне себя от ярости. Вернуться, в Москву! Это означало, что Якушев поедет без неё и будет гнуть свою линию. Но делать нечего. Пришлось вернуться.
В Париже, на вокзале, Якушева встретил Кутепов. С паспортом на имя Келлера Якушев остановился в гостинице на Елисейских полях. В том, как его встретил Кутепов, Якушев почувствовал некоторую насторожённость и решил перейти в наступление.
Разговор наедине начался с того, что Кутепов сказал:
— История с газом — сплошная ерунда, обман. Гучков все наврал.
— Ну что ж, Александр Павлович? Я с самого начала не верил, а Мария Владиславовна возненавидела меня за это… Выходит, что я прав, — почти закричал Якушев, — я, а не она! Разве я против активности? Нужно реальное дело, а не блеф! Нельзя работу многих месяцев принести в жертву истеричке, бабе, кликуше!
Кутепов поморщился.
— Да, именно кликуше, Александр Павлович! Пусти эта стерва не путается у нас под ногами! — Якушев подошёл к столу, налил себе воды в стакан, но пить не стал. — А вы тоже хороши, генерал… Требуете эксперта, посылаем, молодой человек рискует жизнью, приезжает. И что в результате? Пшик! Никакого газа, никакого немца-химика. Одна болтовня. Неужели ради того, чтобы молодого человека обласкал «Верховный», стоило его посылать в Париж?
— Дорогой мой… Прежде всего не волнуйтесь. Я знаю Марию, как самого себя, вижу все её недостатки, но вижу и достоинства — верность долгу, способность жертвовать жизнью, если надо… Конечно, ей не следует давать много воли. — Кутепов даже лебезил перед Якушевым, но тут же подсунул свой план: — Генерал Юзефович предлагает своё имение как базу для галлиполийцев. Можно сосредоточить человек сорок — пятьдесят, готовых на что угодно.
— Знаю, слышал. Он просто хочет нажиться на этом! Надо, видите ли, там построить нечто вроде казарм под видом складов, и на это нужно дать три тысячи долларов! А где их взять? Вот прислали ещё одного сукина сына, ротмистра Таланова, наврал, что в имении Голицыных закопаны драгоценности. Перебросили его через наше «окно», возились с ним, поселили у одного из Щегловитовых. Он полез к его жене, ему набили морду и выгнали. Никаких драгоценностей не было. Пришлось этого дурака перебросить обратно.
Действительно, скандальная история, кто бы мог подумать… Нам надо бы обсудить все вопросы вместе с вашим Политсоветом где-нибудь в нейтральном месте, ну хотя бы в Варшаве, у Артамонова. Правда, он на меня дуется, не понимаю, за что…
— Я-то знаю. Он за нас обижается. За «Трест»… Получается так, что вы больше Марию Владиславовну слушаете, чем нас.
— Ну что она вам далась! Хотите — уберём её, пошлём вам преображенца, офицера генерального штаба Богдановича. Умница, тактичный. Потапову будет отличный помощник. — И чтобы окончательно загладить вину, доверительно добавил: — «Верховный» приказал привезти вас к нему в Шуаньи. Вы его околдовали, чародей вы эдакий…
Так кончилось это свидание Якушева с Кутеповым.
Перед отъездом Артузов предупреждал Якушева:
— Думаю, что вас встретят хуже, чем раньше. Им надоело ждать, они настроились на активные действия. Сколько же можно вам их водить за нос? Я надеюсь на вашу ловкость. Кроме того, в последнее время они чаще стали действовать помимо вас, нам надо разузнать, что там происходит вокруг «Верховного» и в РОВС.
Визит к «Верховному» состоялся. В Шуаньи Якушев застал полный развал. В доме шёл ремонт, пахло котлетами с луком. Сыро, холодно.
У камина греется «свита»: барон Сталь фон Гольстейн, барон Вольф, Оболенский, Трубецкой, генерал Лукомский, Кондзеровский, Шереметев, Скалон, доктор Малама; всем надоело ждать, все недовольны. Уже поделили посты — кому генерал-губернаторство, кому министерство, кому быть при дворе его величества. А тут сиди и жди. Якушева встретили сухо.
Вошёл «Верховный» — в грязных сапогах, в какой-то засаленной куртке.
Бросил на Якушева косой взгляд. Настроен воинственно. Видимо, через Кутепова постаралась Захарченко.
— Действовать надо, действовать!
— Ранее двух лет нельзя и думать, ваше высочество.
— Чепуха! По обстановке ясно. Надо ожидать переворота в ближайшие недели, месяцы…
Якушев вздохнул, попросил разрешения закурить. Раньше «Верховный» брал у него «русскую» папиросу с мундштуком, теперь не взял: вероятно, сердился. Атмосфера не очень приятная.
— Ну, что молчите?
Якушев думал: Брусилов говорил о Николае Николаевиче, что когда-то он был лучшим в тех условиях главнокомандующим. Был. По сравнению с Николаем Вторым. А теперь — в этой обстановке, с этой убогой «свитой», глупой самоуверенностью и фанфаронством…
— Как прикажете, ваше высочество… Могу говорить, и, как всегда, одну правду. Мешают нам, ваше высочество. Посылают неподготовленных молодцов, не понимающих обстановки, не знающих конспиративной азбуки. Они путают явки, не знают даже советских сокращений, приходится с ними нянчиться, уберегать от ареста. О газах вам изволили докладывать?
— Этот Гучков!
— А мы посылали к нему толкового человека, военного химика…
— Молодец. Мне он понравился.
— И что же, ваше высочество, вернулся счастливый, вы его обласкали. Но пользы никакой. Вы как-то изволили сказать, что белая армия фактически не существует. Есть только Красная Армия. Врангель утратил популярность, «армия в сюртуках» — это не армия.
Тут Кутепов просиял от удовольствия.
— Но пусть Александр Павлович не сердится, — продолжал Якушев. — Людей надо готовить не наспех, а серьёзно, чтобы не бросать, как щенят в воду, авось выплывут.
«Верховный» размяк, кивнул, взял папиросу из портсигара Якушева.
— Нужно обращение вашего высочества к войскам. А нам, нашему Политическому совету ваш портрет с надписью.
— Это все можно.
— Мы решили собрать военный совет нашей организации. Дату и место обсудим с Александром Павловичем. К этому времени желательно получить ваше обращение. Что касается денег, то предстоит свидание с графом Владимиром Николаевичем Коковцовым.
— Да. Я ему говорил о вас. Ну что ж… Действуйте, главное — действуйте. А то вот видите… — Он оглянулся на свиту: — Скучают.
И, милостиво кивнув Якушеву, вышел.
Свита окружила гостя: «Когда в Москву, в Кремль?» Он еле отвязался. Сказал, что торопится, предстоит обед с Коковцовым.
Так кончилось последнее свидание Якушева с Николаем Николаевичем.
На маленькой старинной площади, в известном всем парижским гурманам ресторане «Дрюан», состоялся обед с Коковцовым и Кутеповым.
О Коковцове в Петрограде говорили как о красноречивом говоруне, у него даже кличка была — Граммофон.
Об этом разговоре Якушев писал:
«Коковцов постарел, но он все же самый умный в эмиграции, разбирающийся в обстановке. Следит за советской прессой, за нашими финансами, экономикой, понимает, что нэп, в общем, принёс пользу.
— Конечно, советские мне враги до гроба, но, признаться, меня удивляет порядок, потом отношение к памятникам старины…
Я слушал и думал, уж не ловит ли он меня. Даже после благополучного свидания с «Верховным» мне было как-то тревожно. Коковцов вёл себя странно. Чересчур был ласков. Тут мне пришло в голову: Захарченко внушила им мысль, что я хочу быть премьером. Я сказал:
— Ну, не ради памятников терпеть большевиков, граф…
Коковцов усмехнулся:
— Не ради этого, конечно. Вообще дело идёт к развязке, но я не вижу силы, которая возьмёт власть.
Вот тут я ему и выложил:
— У нас есть кандидатура председателя совета министров.
— Интересно… Кто же? Назовите.
— Граф Владимир Николаевич Коковцов.
Старик заволновался, заёрзал и говорит:
— Что вы… В семьдесят два года мне такой пост не по силам.
— Гинденбургу — германскому президенту — семьдесят восемь.
И тут меня осенила другая мысль, прямо по вдохновению, я говорю Кутепову:
— Мы, Александр Павлович, предлагаем вам пост командующего всеми вооружёнными силами центральной России.
Кутепов чуть не ахнул. Встал с бокалом в руке и говорит:
— Отказываться от воинского долга — не в моих правилах. Позвольте, граф, выпить за будущего премьер-министра, ваше здоровье!
Я провозгласил тост за будущего командующего.
— Как у вашей организации со средствами? — спрашивает Коковцов. — Мак-Кормик обещал дать, но пока это только обещания.
Тут я ему поплакался на безденежье, и он мне посочувствовал. Разговор зашёл о другом, о коллекции орденов и датского фарфора, принадлежавшей Коковцову; она осталась у его сестры в Ленинграде. Пообещал переслать ему коллекцию в Париж».
В тот же вечер, 5 декабря 1926 года, Якушев отправился с визитом к Шульгину. Он жил вблизи Булонского леса. Шульгин встретил дружески, но жена — холодно:
— Это вы придумали поездку Василия Витальевича в Россию? Боже, как я за него волновалась!
Говорили с Шульгиным о Врангеле. После благополучного возвращения Шульгина Врангель подобрел к «Тресту». Однако Чебышёв по-прежнему подозрительно относится к Якушеву.
— Я ему говорю: я сам был в России, следил за всем и все видел. Выходит так, что я слепой, а вы все видите из Сербии. Следовательно, вы гений.
На следующий день, 6 декабря, Якушев встретился с представителем пражского «Союза галлиполийцев». Был разговор о жертвенности, о молодых, которые рвутся к активным действиям.
— В чем активность? — возражал Якушев. — В терроре? В покушениях на полпредов за границей? Не умеют конспирировать, птенцы желторотые. Будут только обузой для нас. Вот сделайте им экзамен — пусть проберутся из Чехии в Польшу без виз. Подвиг, жертвенность — эффектно звучит, но кому нужны эти жертвы? Младенцы…
Якушев встретился с приехавшим из Марселя генералом Улагаем, в прошлом крупным помещиком Харьковской губернии. Его специально вызвал Кутепов, чтобы доказать возможность конспиративной работы белых эмигрантов в России. Улагай был связан со своими родичами на Кубани, послал несколько казачьих офицеров и намеревался ещё послать одного — полковника Орлова. Адъютант Улагая — Венеровский — проникал через турецкую границу до Сочи. Улагай сказал Якушеву:
— «Трест» признаю, лично вам верю, господа… Но как дойдёт до дела, буду беспощаден и неумолим.
Якушев хорошо знал, на что способен этот изверг.
На квартире Кутепова обсуждали технику отправки людей. Пришлось прочесть что-то вроде реферата, объяснить, как пользоваться шифром по книге. Улагай просил выправить документы для рвущихся в Россию его «молодцов». Несомненно, они будут посылать в Россию людей и более опасных, чем те, которых посылали раньше.
Показывали этих людей. Якушев говорил с ними и думал: «Если бы им пришла в голову мысль, кем я послан в Париж в действительности, они не дали бы мне уйти живым».
Накануне отъезда к нему приехал в гостиницу Кутепов.
— Хочу вам сказать напрямик, Александр Александрович… Ведь у вас есть здесь противники, даже больше чем противники.
— Конечно, есть. Вот хоть бы тот же Чебышёв. По его словам, я чуть не агент ГПУ.
— Не один Чебышёв… Не он один.
Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд.
— Климович…
— Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам, «Тресту», или нет — вот в чем вопрос, генерал.
— Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время?
И тут Кутепов развернул привезённый пакет: портрет «Верховного» на коне, с трогательной надписью «Тресту». Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привёз и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и «поелику», и «дабы», и «осени себя крёстным знамением», — не было только «христолюбивого воинства».
Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:
«Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России…» И далее в том же духе.
14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.
Он чувствовал себя как после выигранного сражения.
Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло «военное совещание» представителей «Треста» с Кутеповым.
— Простите меня, Александр Александрович.
— Простить вас? Что вы такое натворили?
— Я подозревала вас.
— В чем?
— В самом худшем. В измене нашему делу. Теперь я вижу, вы работаете не для себя, а для России и её государя. Но почему вы против террора?
— Вы странная женщина. Террор для вас навязчивая идея. Но когда террор решал все? Наконец, вы верите в Гучковых, а я нет… Увидим… Вы очень странная женщина. Правда ли, что вы расстреливали из пулемёта пленных красноармейцев?
Она подняла голову, и Якушев увидел в её глазах удивление.
— Приходилось. А что?
— Зачем же делать это своими руками? Любой фельдфебель мог это сделать не хуже. Потом, я не сентиментален, но стрелять в безоружных пленных, русских людей…
— А куда их девать? Не таскать же с собой. Представьте, завтра наше дело удастся. Что вы будете делать? Ведь таких будут сотни тысяч. Амнистия? Чепуха!
И, зевнув, она встала:
— Спокойной ночи.
Накануне их отъезда в Париж из Москвы пришла шифровка. Стауниц требовал её возвращения: Гога Радкевич запил, с ним нет сладу, поругался с Зубовым, это становится опасным, никакие убеждения на него не действуют. Захарченко знала, что такие истории с ним случались во время гражданской войны. Но теперь, в такой ситуации? Она была вне себя от ярости. Вернуться, в Москву! Это означало, что Якушев поедет без неё и будет гнуть свою линию. Но делать нечего. Пришлось вернуться.
В Париже, на вокзале, Якушева встретил Кутепов. С паспортом на имя Келлера Якушев остановился в гостинице на Елисейских полях. В том, как его встретил Кутепов, Якушев почувствовал некоторую насторожённость и решил перейти в наступление.
Разговор наедине начался с того, что Кутепов сказал:
— История с газом — сплошная ерунда, обман. Гучков все наврал.
— Ну что ж, Александр Павлович? Я с самого начала не верил, а Мария Владиславовна возненавидела меня за это… Выходит, что я прав, — почти закричал Якушев, — я, а не она! Разве я против активности? Нужно реальное дело, а не блеф! Нельзя работу многих месяцев принести в жертву истеричке, бабе, кликуше!
Кутепов поморщился.
— Да, именно кликуше, Александр Павлович! Пусти эта стерва не путается у нас под ногами! — Якушев подошёл к столу, налил себе воды в стакан, но пить не стал. — А вы тоже хороши, генерал… Требуете эксперта, посылаем, молодой человек рискует жизнью, приезжает. И что в результате? Пшик! Никакого газа, никакого немца-химика. Одна болтовня. Неужели ради того, чтобы молодого человека обласкал «Верховный», стоило его посылать в Париж?
— Дорогой мой… Прежде всего не волнуйтесь. Я знаю Марию, как самого себя, вижу все её недостатки, но вижу и достоинства — верность долгу, способность жертвовать жизнью, если надо… Конечно, ей не следует давать много воли. — Кутепов даже лебезил перед Якушевым, но тут же подсунул свой план: — Генерал Юзефович предлагает своё имение как базу для галлиполийцев. Можно сосредоточить человек сорок — пятьдесят, готовых на что угодно.
— Знаю, слышал. Он просто хочет нажиться на этом! Надо, видите ли, там построить нечто вроде казарм под видом складов, и на это нужно дать три тысячи долларов! А где их взять? Вот прислали ещё одного сукина сына, ротмистра Таланова, наврал, что в имении Голицыных закопаны драгоценности. Перебросили его через наше «окно», возились с ним, поселили у одного из Щегловитовых. Он полез к его жене, ему набили морду и выгнали. Никаких драгоценностей не было. Пришлось этого дурака перебросить обратно.
Действительно, скандальная история, кто бы мог подумать… Нам надо бы обсудить все вопросы вместе с вашим Политсоветом где-нибудь в нейтральном месте, ну хотя бы в Варшаве, у Артамонова. Правда, он на меня дуется, не понимаю, за что…
— Я-то знаю. Он за нас обижается. За «Трест»… Получается так, что вы больше Марию Владиславовну слушаете, чем нас.
— Ну что она вам далась! Хотите — уберём её, пошлём вам преображенца, офицера генерального штаба Богдановича. Умница, тактичный. Потапову будет отличный помощник. — И чтобы окончательно загладить вину, доверительно добавил: — «Верховный» приказал привезти вас к нему в Шуаньи. Вы его околдовали, чародей вы эдакий…
Так кончилось это свидание Якушева с Кутеповым.
Перед отъездом Артузов предупреждал Якушева:
— Думаю, что вас встретят хуже, чем раньше. Им надоело ждать, они настроились на активные действия. Сколько же можно вам их водить за нос? Я надеюсь на вашу ловкость. Кроме того, в последнее время они чаще стали действовать помимо вас, нам надо разузнать, что там происходит вокруг «Верховного» и в РОВС.
Визит к «Верховному» состоялся. В Шуаньи Якушев застал полный развал. В доме шёл ремонт, пахло котлетами с луком. Сыро, холодно.
У камина греется «свита»: барон Сталь фон Гольстейн, барон Вольф, Оболенский, Трубецкой, генерал Лукомский, Кондзеровский, Шереметев, Скалон, доктор Малама; всем надоело ждать, все недовольны. Уже поделили посты — кому генерал-губернаторство, кому министерство, кому быть при дворе его величества. А тут сиди и жди. Якушева встретили сухо.
Вошёл «Верховный» — в грязных сапогах, в какой-то засаленной куртке.
Бросил на Якушева косой взгляд. Настроен воинственно. Видимо, через Кутепова постаралась Захарченко.
— Действовать надо, действовать!
— Ранее двух лет нельзя и думать, ваше высочество.
— Чепуха! По обстановке ясно. Надо ожидать переворота в ближайшие недели, месяцы…
Якушев вздохнул, попросил разрешения закурить. Раньше «Верховный» брал у него «русскую» папиросу с мундштуком, теперь не взял: вероятно, сердился. Атмосфера не очень приятная.
— Ну, что молчите?
Якушев думал: Брусилов говорил о Николае Николаевиче, что когда-то он был лучшим в тех условиях главнокомандующим. Был. По сравнению с Николаем Вторым. А теперь — в этой обстановке, с этой убогой «свитой», глупой самоуверенностью и фанфаронством…
— Как прикажете, ваше высочество… Могу говорить, и, как всегда, одну правду. Мешают нам, ваше высочество. Посылают неподготовленных молодцов, не понимающих обстановки, не знающих конспиративной азбуки. Они путают явки, не знают даже советских сокращений, приходится с ними нянчиться, уберегать от ареста. О газах вам изволили докладывать?
— Этот Гучков!
— А мы посылали к нему толкового человека, военного химика…
— Молодец. Мне он понравился.
— И что же, ваше высочество, вернулся счастливый, вы его обласкали. Но пользы никакой. Вы как-то изволили сказать, что белая армия фактически не существует. Есть только Красная Армия. Врангель утратил популярность, «армия в сюртуках» — это не армия.
Тут Кутепов просиял от удовольствия.
— Но пусть Александр Павлович не сердится, — продолжал Якушев. — Людей надо готовить не наспех, а серьёзно, чтобы не бросать, как щенят в воду, авось выплывут.
«Верховный» размяк, кивнул, взял папиросу из портсигара Якушева.
— Нужно обращение вашего высочества к войскам. А нам, нашему Политическому совету ваш портрет с надписью.
— Это все можно.
— Мы решили собрать военный совет нашей организации. Дату и место обсудим с Александром Павловичем. К этому времени желательно получить ваше обращение. Что касается денег, то предстоит свидание с графом Владимиром Николаевичем Коковцовым.
— Да. Я ему говорил о вас. Ну что ж… Действуйте, главное — действуйте. А то вот видите… — Он оглянулся на свиту: — Скучают.
И, милостиво кивнув Якушеву, вышел.
Свита окружила гостя: «Когда в Москву, в Кремль?» Он еле отвязался. Сказал, что торопится, предстоит обед с Коковцовым.
Так кончилось последнее свидание Якушева с Николаем Николаевичем.
На маленькой старинной площади, в известном всем парижским гурманам ресторане «Дрюан», состоялся обед с Коковцовым и Кутеповым.
О Коковцове в Петрограде говорили как о красноречивом говоруне, у него даже кличка была — Граммофон.
Об этом разговоре Якушев писал:
«Коковцов постарел, но он все же самый умный в эмиграции, разбирающийся в обстановке. Следит за советской прессой, за нашими финансами, экономикой, понимает, что нэп, в общем, принёс пользу.
— Конечно, советские мне враги до гроба, но, признаться, меня удивляет порядок, потом отношение к памятникам старины…
Я слушал и думал, уж не ловит ли он меня. Даже после благополучного свидания с «Верховным» мне было как-то тревожно. Коковцов вёл себя странно. Чересчур был ласков. Тут мне пришло в голову: Захарченко внушила им мысль, что я хочу быть премьером. Я сказал:
— Ну, не ради памятников терпеть большевиков, граф…
Коковцов усмехнулся:
— Не ради этого, конечно. Вообще дело идёт к развязке, но я не вижу силы, которая возьмёт власть.
Вот тут я ему и выложил:
— У нас есть кандидатура председателя совета министров.
— Интересно… Кто же? Назовите.
— Граф Владимир Николаевич Коковцов.
Старик заволновался, заёрзал и говорит:
— Что вы… В семьдесят два года мне такой пост не по силам.
— Гинденбургу — германскому президенту — семьдесят восемь.
И тут меня осенила другая мысль, прямо по вдохновению, я говорю Кутепову:
— Мы, Александр Павлович, предлагаем вам пост командующего всеми вооружёнными силами центральной России.
Кутепов чуть не ахнул. Встал с бокалом в руке и говорит:
— Отказываться от воинского долга — не в моих правилах. Позвольте, граф, выпить за будущего премьер-министра, ваше здоровье!
Я провозгласил тост за будущего командующего.
— Как у вашей организации со средствами? — спрашивает Коковцов. — Мак-Кормик обещал дать, но пока это только обещания.
Тут я ему поплакался на безденежье, и он мне посочувствовал. Разговор зашёл о другом, о коллекции орденов и датского фарфора, принадлежавшей Коковцову; она осталась у его сестры в Ленинграде. Пообещал переслать ему коллекцию в Париж».
В тот же вечер, 5 декабря 1926 года, Якушев отправился с визитом к Шульгину. Он жил вблизи Булонского леса. Шульгин встретил дружески, но жена — холодно:
— Это вы придумали поездку Василия Витальевича в Россию? Боже, как я за него волновалась!
Говорили с Шульгиным о Врангеле. После благополучного возвращения Шульгина Врангель подобрел к «Тресту». Однако Чебышёв по-прежнему подозрительно относится к Якушеву.
— Я ему говорю: я сам был в России, следил за всем и все видел. Выходит так, что я слепой, а вы все видите из Сербии. Следовательно, вы гений.
На следующий день, 6 декабря, Якушев встретился с представителем пражского «Союза галлиполийцев». Был разговор о жертвенности, о молодых, которые рвутся к активным действиям.
— В чем активность? — возражал Якушев. — В терроре? В покушениях на полпредов за границей? Не умеют конспирировать, птенцы желторотые. Будут только обузой для нас. Вот сделайте им экзамен — пусть проберутся из Чехии в Польшу без виз. Подвиг, жертвенность — эффектно звучит, но кому нужны эти жертвы? Младенцы…
Якушев встретился с приехавшим из Марселя генералом Улагаем, в прошлом крупным помещиком Харьковской губернии. Его специально вызвал Кутепов, чтобы доказать возможность конспиративной работы белых эмигрантов в России. Улагай был связан со своими родичами на Кубани, послал несколько казачьих офицеров и намеревался ещё послать одного — полковника Орлова. Адъютант Улагая — Венеровский — проникал через турецкую границу до Сочи. Улагай сказал Якушеву:
— «Трест» признаю, лично вам верю, господа… Но как дойдёт до дела, буду беспощаден и неумолим.
Якушев хорошо знал, на что способен этот изверг.
На квартире Кутепова обсуждали технику отправки людей. Пришлось прочесть что-то вроде реферата, объяснить, как пользоваться шифром по книге. Улагай просил выправить документы для рвущихся в Россию его «молодцов». Несомненно, они будут посылать в Россию людей и более опасных, чем те, которых посылали раньше.
Показывали этих людей. Якушев говорил с ними и думал: «Если бы им пришла в голову мысль, кем я послан в Париж в действительности, они не дали бы мне уйти живым».
Накануне отъезда к нему приехал в гостиницу Кутепов.
— Хочу вам сказать напрямик, Александр Александрович… Ведь у вас есть здесь противники, даже больше чем противники.
— Конечно, есть. Вот хоть бы тот же Чебышёв. По его словам, я чуть не агент ГПУ.
— Не один Чебышёв… Не он один.
Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд.
— Климович…
— Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам, «Тресту», или нет — вот в чем вопрос, генерал.
— Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время?
И тут Кутепов развернул привезённый пакет: портрет «Верховного» на коне, с трогательной надписью «Тресту». Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привёз и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и «поелику», и «дабы», и «осени себя крёстным знамением», — не было только «христолюбивого воинства».
Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:
«Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России…» И далее в том же духе.
14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.
Он чувствовал себя как после выигранного сражения.
Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло «военное совещание» представителей «Треста» с Кутеповым.
75
Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на неё. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться. Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе её влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену «племяннице».
«Трест» снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске — Шорин, «молодцы» Улагая и Кутепова проникали через границу «кустарями», их разыскивали, арестовывали, но «Трест» не отвечал за безопасность «кустарей».
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:
— Гогу арестовали!
Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что «племянникам» не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?
— Оставайся у меня, — сказал Стауниц Захарченко. — Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.
— Живой меня не возьмут, — сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.
— Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.
— Плохо вы опекаете своих подопечных, — сказал Якушев. — Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть — Радкевич может провалить столь серьёзную организацию, как «Трест». Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.
Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в переднюю, до него донёсся пронзительный голос «племянницы»:
— Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!
Он услышал звук пощёчины. Решил, что надо войти.
«Племянница» металась по комнате — волосы растрёпаны, кофточка расстёгнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.
— А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?
— Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. «Товарищи» из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?
— Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!
— Машенька, Мария… Эдуард, скажи ей… Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел… Подвернулся какой-то…
— Врёшь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!
— Иди, — сказал Стауниц, открывая дверь. — Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.
Радкевич ушёл на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.
— Ну, успокойся. Надо серьёзно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.
— Идиот!
— Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.
— И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей… Вот только ты, ты, Эдуард!
— Этого дурака отправим вечером в Минск.
Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.
— Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой… Эх, ты!
И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу.
«Трест» снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске — Шорин, «молодцы» Улагая и Кутепова проникали через границу «кустарями», их разыскивали, арестовывали, но «Трест» не отвечал за безопасность «кустарей».
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:
— Гогу арестовали!
Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что «племянникам» не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?
— Оставайся у меня, — сказал Стауниц Захарченко. — Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.
— Живой меня не возьмут, — сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.
— Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.
— Плохо вы опекаете своих подопечных, — сказал Якушев. — Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть — Радкевич может провалить столь серьёзную организацию, как «Трест». Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.
Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошёл в переднюю, до него донёсся пронзительный голос «племянницы»:
— Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!
Он услышал звук пощёчины. Решил, что надо войти.
«Племянница» металась по комнате — волосы растрёпаны, кофточка расстёгнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.
— А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?
— Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. «Товарищи» из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?
— Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!
— Машенька, Мария… Эдуард, скажи ей… Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел… Подвернулся какой-то…
— Врёшь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!
— Иди, — сказал Стауниц, открывая дверь. — Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.
Радкевич ушёл на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.
— Ну, успокойся. Надо серьёзно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.
— Идиот!
— Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.
— И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей… Вот только ты, ты, Эдуард!
— Этого дурака отправим вечером в Минск.
Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.
— Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой… Эх, ты!
И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу.
76
Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить «Тресту» доклад о готовности этих групп на случай активных действий.
Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.
— Ты едешь в компанию старого, матёрого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелёгкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.
Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции «Трест». Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.
Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.
— Ты едешь в компанию старого, матёрого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелёгкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.
Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции «Трест». Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.