Накануне отъезда Зубов провёл весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.
   — О чем ты думаешь, Алёша?
   — Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.
   — Мамаша что… С папой плохо. Неужели…
   Она не договорила.
   — Что говорят врачи?
   — Говорят, стар… Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придётся уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алёша.
   — А может быть, меня оставят при штабе.
   — Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? — спросила она и понимающе посмотрела на него.
   Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:
   — Еду на юг, привезу тебе фруктов.
   На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях «конспирации». Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое:
   — Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.
   — А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.
   — Дурак Подушкин, чернильная душа.
   — А правда, что вы сами «ставили» подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?
   — Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.
   — А что «не все»?
   — Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича — великого князя. Ставили эсеры — северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского.
   — Ну и что?
   — Повесили. Не Левского, конечно, а тех… семерых. А Щегловитова даже в Петербурге в то время не было.
   — Так. Тоже наградили? Ваших?
   — Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом «Михеевым»: это была женщина, некая Зинаида Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде — наградные двести рублей.
   Зубов курил и думал: «Вот я бы тебя, гада, охотно под колёса сунул, да нельзя…»
   Он зевнул:
   — Я думаю, пора спать.
   В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале.
   Кузен пришёл красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул.
   — Что случилось? — спросил Зубов.
   — Дурацкая история. Я разыскивал одного человека.
   — Какого?
   — Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем — мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка «Анюта». Я имел сведения, что он в Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов.
   — На кой черт он вам понадобился?
   — В нашем деле такой тип пригодится. Зашёл к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал: «Анюта, узнаешь?..»
   — Ну и что ж?..
   — Он в меня молотком пустил… Я удрал.
   Зубов молча глядел на Баскакова.
   — Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта «Анюта» если не убьёт вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру.
   — Так сразу и ехать?
   — Немедленно.
   Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана.
   Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск.
   «Анюту» арестовали через месяц. Он оказался видным агентом-провокатором, повинным в гибели многих людей, и дал важные показания о монархической группе в Крыму.
   Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителями «Треста», намечалось на конец марта 1927 года.
   Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова ещё раньше, по первым годам революции.
   Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьёзнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К.Джерома и О.Генри.
   Менжинский не очень хорошо себя чувствовал, когда к нему пришёл Потапов. Несмотря на просьбу Потапова не подниматься, Вячеслав Рудольфович встал, пошутив насчёт вечной молодости Николая Михайловича, и перешёл к делу:
   — Мы посоветовались и решили придать совещанию «Треста» с Кутеповым сугубо военный характер. Таким образом, Якушев не поедет в Хельсинки, поедете вы, как начальник штаба «Треста», и один товарищ, по фамилии Зиновьев, как представитель флота. Покорнейше прошу вас, Николай Михайлович, взять на себя эту нелёгкую миссию.
   Потапов подумал, как неожиданно звучит в устах руководителя такого учреждения «покорнейше прошу».
   — В последних полученных «Трестом» письмах Кутепов настаивает на том, чтобы приехал Стауниц-Опперпут. Но вы знаете, что это нежелательно. Вам придётся дать объяснение, почему Стауниц не поехал: совещание чисто военное, идёт, мол, вопрос о сроке военного выступления. Придётся встретиться в Хельсинки и с известной вам Марией Захарченко. Она выедет вслед за вами. Зная вас, Николай Михайлович, я уверен, что вы сумеете её осадить. А её пожелал видеть Кутепов. Вы имели случай знать лично генерала Кутепова в своё время?
   — Не имел случая, но знаю, что это за человек: мне много о нем рассказывал Якушев.
   — Уязвимое место у Кутепова — Врангель. По отношению к Врангелю советую вам держаться позиции грустного недоумения: как это барон мог допустить распад белой армии? Посеял рознь между верными слугами отечества! Посетуйте на образ жизни Врангеля — чересчур роскошный, контраст с жалким положением офицеров. Между прочим, полезно будет беседовать с Кутеповым как с будущим «главнокомандующим» вооружёнными силами России, а себя мыслите как начальника штаба. Срок выступления оттягивайте, есть много причин, чтобы не спешить. Они, мол, вам известны, а ему нет. Теперь о терроре: всеми мерами старайтесь скомпрометировать идею террора, ссылайтесь на то, что даже такому специалисту, как Савинков, когда он был во главе боевой организации эсеров, террор ничего не дал.
   Менжинский подумал немного и продолжал:
   — Надо сказать, что существование «Треста» несколько затянулось. В конце концов, они же не считают ОГПУ слепым учреждением. Оно не может проглядеть такую солидную контрреволюционную организацию. Так долго «Трест» мог сохраняться только благодаря соперничеству между эмигрантскими организациями и разочарованию иностранных разведок в эмигрантах. Иностранцы делают ставку на так называемые внутренние силы. Но и господа иностранцы, которым нужны чисто шпионские сведения, тоже их не получают. Мы бы могли однажды сделать вид, что «Трест» провалился, что мы, так сказать, его поймали. Но вслед за этим последуют попытки усилить террор. Нам будет труднее сдерживать Кутепова и кутеповцев. У нас достаточно сил, чтобы ловить их и обезвреживать, но ещё лучше, если мы будем действовать на них изнутри, сеять мысли о вреде, никчёмности террора. Пусть их молодцы играют на балалайках в ресторанах Парижа. Мы им в этом не будем мешать. И наконец, маннергеймовская разведка попробует от вас выведать разные военные секреты. Ну вот, вы напустите им тумана, я в этом уверен. Мне кажется, что «Трест» почти изжил себя. А как вы думаете?
   Менжинский перевёл дыхание. Потапов понял, что он устал, посоветовал ему отдохнуть.
   — Вернётесь, мы обсудим, как быть дальше с «Трестом», — сказал на прощание Менжинский.


77


   25 марта 1927 года Потапов и Зиновьев прибыли в Хельсинки. «Племянница» приехала на день позже и, убедившись, что с ними нет Стауница, возмутилась:
   — Почему нет Стауница?
   — Так решено Политическим советом. Якушева, как видите, тоже нет. Совещание чисто военного характера.
   — Но Стауниц связан с военными атташе посольств, он должен участвовать в совещании.
   — Я не могу обсуждать решение Политического совета, — сухо сказал Потапов.
   Кутепов предложил начать совещание.
   — Какими силами мы может располагать в случае активных действий на территории России? — спросил Потапов.
   — Прежде всего офицерскими кадрами. Группировки есть повсюду. Можно считать, что в Чехословакии наберётся тысяч пять. Казаки в Сербии, в Болгарии. Число их известно Улагаю. Наконец, тергруппы, мои кадры. Первую группу — восемь человек — можно перебросить хоть сегодня.
   Кутепов говорил с Потаповым как с равным по рангу. Даже в штатском Потапов держался по-военному. Офицерская розетка ордена Почётного легиона в петлице пиджака произвела впечатление на Кутепова.
   — Полагаю, что доказать силу «Треста» можно, только если мы произведём взрыв или другое значительное покушение в срок, близкий ко дню выступления.
   Кутепов вопросительно посмотрел на Потапова.
   — Срок выступления… — сказал Потапов. — Все зависит от средств, нужны деньги.
   — Есть надежда устроить в Лондоне субсидию вашей организации. Нас поддержит Уильямс, редактор «Таймса». Он женат на русской — Тырковой. Затем я рад доложить, что идут переговоры между нашим верховным вождём и Гинденбургом. Участвует и Штреземан. Переговоры ведёт лично его высочество, и они протекают успешно.
   — Обнадёживающая весть… Александр Павлович. Помощь Германии, если она будет реальной, многого стоит. Однако ведь за эту помощь придётся расплачиваться будущей России. Вообще наши отношения с соседями — больное место. Вчера офицер финской разведки, некто Рузенштрем, позволил себе задавать мне бестактные вопросы шпионского характера. Моего помощника Зиновьева, деятеля флота, он просил удалиться на время этого разговора.
   — Они оказывают нам услуги, приходится платить.
   — Мне это говорили не раз. Но представьте себе ваше положение как командующего вооружёнными силами после переворота. Нас поддерживают патриотически настроенные люди: как они посмотрят на подобную связь со штабами наших соседей?
   Кутепов слегка зарделся от перспективы быть командующим вооружёнными силами.
   — Не мыслю себя на этом почётнейшем посту без вашей помощи, Николай Михайлович. Ваш опыт, ваши достоинства неоценимы…
   Совещание было непродолжительным и кончилось 28 марта. Потапов, Зиновьев, Мария Захарченко вернулись в Москву.
   Захарченко привезла письмо Кутепова Стауницу.
   «Я был слишком огорчён, — писал Кутепов, — и страшно поражён тем, что среди приехавших не оказалось Вас. Ваши верхи почему-то решили иначе. Я в восторге от Ваших организационных способностей…»
   Это означало, что Стауницу предлагалось принять участие в акте, который втайне решил осуществить Кутепов, втайне от Якушева и Потапова.


78


   Ранним утром в квартире Стауница раздался звонок. Стауниц вышел в пижаме, сонный, злой, и увидел Кузена — Баскакова.
   — Что это, милый, так рано?
   Баскаков промолчал и прошёл как был, в пальто, за Стауницем.
   — Ну что?
   — В Красно… в Екатеринодаре — провал. Взяли всю группу, кроме одной шлюхи. Она приехала и все рассказала. Спаслась тем, что ночевала у любовника.
   — Да… Скучно, в общем.
   — Дело не только в этом.
   — А в чем? Ну, говори, не тяни!
   — Я ездил в Крым и на Кавказ с Зубовым. В Новороссийске я заметил, он ходил на телеграф. Получал телеграммы до востребования.
   — От жены, наверно.
   — То-то, что не от жены.
   — А от кого?
   — Мы жили в разных гостиницах. Мария Владиславовна говорила мне, чтобы я за ним присматривал. Вот я и следил. Провожал его незаметно до почты. Видел через окно, как он получал телеграмму до востребования. Он прочитал, порвал в мелкие клочки и бросил в урну. Питом ушёл. Я, конечно, бросился к урне. Сделал вид, что бросил бумажку, потом спохватился, будто бы нужная. Полез в урну и подобрал клочки телеграммы, не все, но, в общем, подобрал. В гостинице, в номере, подклеил и прочитал. Телеграмма Зубову, подписана — «Фёдоров».
   — Якушев!
   — Он. Текст не полностью, но все-таки я разобрал: «…опасение… возм… смертельн… исход… возвращ…» Мы встретились вечером, перед тем как идти на явку. Зубов мне говорит: «Знаешь, мы в Краснодар не поедем, мне надо возвращаться в Москву. У жены умер отец». Я ему ответил: «Ты как хочешь, а я поеду». Он ни в какую! «Мы ездили вместе, нам обоим поручили инспекцию». Я подумал, в самом деле, нам поручали двоим, он военный, а я отдельного корпуса жандармов, мы ведь не очень разбирались в военном деле. И мы вернулись в Москву.
   — При чем тут провал в Краснодаре?
   — Телеграмма Якушева: «…возможен смертельный исход, возвращайтесь». Прошло пять дней, и в Краснодаре взята вся группа. Мы оба попали как кур в ощип. Якушев, значит, знал, что ожидается провал всей группы. Откуда он мог знать?
   — Откуда? Подожди… Действительно, откуда он мог знать? Такие операции держат в абсолютном секрете.
   — Что, если… Даже страшно подумать.
   — Завтра у меня встреча с Зубовым. Но что это даст? Якушев дома, болен, у него ангина. Да он и не такой дурак, чтобы все прояснить… Вот что, послезавтра приезжай на дачу к Марии. Жди меня у неё. Может быть, все прояснится.
   Баскаков ушёл. Впервые он видел Стауница в состоянии растерянности.
   Стауниц старался припомнить все с самого начала, с появления Якушева в МОЦР. Неужели он связан с ГПУ? Против этого говорит многое: петербургский видный чиновник; действительный статский советник; делал блестящую карьеру; принят в свете; и все это потерял из-за революции, отсюда ненависть к ней, к советской власти; полное доверие ему со стороны Высшего монархического совета, эмиграции, великого князя Николая Николаевича, Кутепова, польского и финского штабов. Только сумасшедшая Мария Захарченко могла заподозрить измену… Как будто все говорит за то, что Якушев убеждённый монархист, притом превосходный организатор, мастер конспирации. А что говорит против? Почему все, все легко удавалось? Слишком легко. «Окна» на границе. Да, но был провал Рейли? Впрочем, не Якушев его переправлял обратно через границу. А история Шульгина? Уж очень гладко прошёл этот вояж. Наконец, эти частые поездки Якушева за границу? Он ведь на службе. И переход границы много раз. И все шло как по маслу. Наконец — главное: он ведь действительно скорее мешал «Тресту», чем действовал; он был против терроризма, против диверсий, против шпионажа; это, впрочем, под флагом патриотизма. И теперь — эпизод с телеграммой Зубову: предупреждал о провале краснодарской группы. Откуда он мог это знать? Зубов — его правая рука. Что он делал для «Треста»? Одни разговоры. Жена Зубова — коммунистка. А почему Якушев был против моей поездки за границу? Не пускал меня к Кутепову.
   Стауниц просидел почти до вечера, сопоставляя, размышляя. Пробовал убедить себя, что Захарченко ошиблась. «Слишком крупная фигура Якушев — в будущем министр иностранных дел монархической России». Убеждал себя и не убедил. В конце концов он почти уверился в том, что Якушев связан с ГПУ.
   Предстояло свидание с Зубовым. Оно было назначено в складе, на Болоте.
   А что, если атаковать Зубова в лоб? Назвать чекистом прямо в лицо. Какая будет реакция. Нет, надо осторожнее.
   «Неужели все мы: я, Мария, Радкевич, „Трест“, — все мы орудие в руках Якушева? А он — чекист?»
   Сто раз Стауниц задавал себе этот вопрос.
   И ждал свидания с Зубовым, чтобы утвердиться в своих подозрениях. Время тянулось мучительно долго.
   Позвонила Мария. Он сказал ей, что они увидятся завтра на даче, вечером, после свидания с Зубовым.
   — Ох уж этот Зубов… — сказала Захарченко. — Жду.


79


   Ни Стауниц, ни Зубов не знали, как открывало ОГПУ хорошо законспирированное гнездо контрреволюционеров и склад оружия в Краснодаре.
   На окраине в старом домике жила пожилая женщина, вдова, с внуком. Её дочь с мужем уехали искать заработка в Минеральные Воды. Эта женщина, её звали Степанида Михайловна Савчук, возилась на огороде. Рядом с огородом, за забором, был сад и дом, где жил почтённых лет человек, называвший себя ветеринаром. В доме постоянно была тишина, к ветеринару изредка заходили люди, больше всего по вечерам. Сидели подолгу и расходились поздно, вероятно играли в преферанс.
   Как-то ночью Степанида Михайловна вышла поглядеть, не будет ли дождя, давно не было дождей, прямо беда для огорода. И вдруг ей почудилась какая-то возня в саду у соседа, тихие голоса. «Уж не воры ли?» Она потихоньку подошла к забору, посмотрела в щель и увидела: три человека что-то закапывают в яму — длинные ящики и ящики поменьше. «Неужели откопали клад?» — подумала Степанида Михайловна. После разгрома белых армий, в 1920 году, долго ещё ходили слухи о закопанных буржуазией кладах. Но здесь не откапывали, а скорее закапывали ящики, притом большие. Забор был ветхий, одна из досок держалась на одном гвозде. С рассветом Степанида Михайловна, отодвинув доску, решилась войти в чужой сад.
   Было около шести утра, ставни в доме соседа ещё не открывались. Она подошла к яблоне, где ночью были люди, и увидела, что срезанный газон аккуратно уложен на место. Вдруг в траве что-то блеснуло. Степанида Михайловна нагнулась: там лежал винтовочный патрон, дальше — другой. Подумав немного, она подобрала патроны и ушла к себе.
   Патроны были перед ней, — видимо, они выпали из ящика, который зарывали в землю. Степанида Михайловна много пережила в годы гражданской войны и понимала, что означали эти патроны. «Прятали оружие, — решила она, — это не к добру. Откуда его привезли и зачем?»
   В окно увидела соседа, вышла на крыльцо, поздоровалась.
   — Что вы так поздно, Кузьма Егорович?
   — Да вот заигрались вчера в карты.
   И тут женщина поняла, что дело не чисто.
   Дальше было вот что: Степанида Михайловна отнесла найденные патроны в ОГПУ. Там были сведения, что в Краснодаре формируется банда, и оружие, видимо, предназначалось для этой банды. Из Москвы дали приказ: не теряя времени, сделать засаду и захватить всех, кто собирается у «ветеринара».
   Сформированная им банда была ликвидирована, не успев уйти в горы. Закопанное оружие найдено. Эта операция была выполнена благодаря скромной женщине — Степаниде Михайловне Савчук. При помощи народа, простых тружеников ОГПУ не раз удавалось предупреждать преступления против советской власти.
   Якушеву было предложено немедленно отозвать Зубова и его спутника в Москву. Но, получив телеграмму, Зубов, как мы знаем, допустил ошибку.


80


   Стауниц пришёл на Болотную площадь чуть раньше четырех часов и увидел Подушкина вблизи склада. Тот сделал ему знак и пошёл впереди.
   Это было странно: до сих пор таких предосторожностей не было.
   Когда Стауниц подошёл к двери склада, она открылась. Подушкин впустил его, потом, выглянув из-за двери, плотно её закрыл.
   — Это что за фокусы? — спросил Стауниц.
   — За нами наблюдение.
   — Почему вы так думаете?
   — У меня — опыт. Уж верьте мне.
   — И давно?
   — Второй день.
   — Это трудно заметить днём, в такой толкучке.
   — А вечером? Вечером тоже. И ночью.
   «Плохо», — подумал Стауниц.
   — Пахнет гарью, — сказал вслух. — Придёт ли Зубов?
   Но Зубов пришёл ровно в четыре, как было условлено.
   Разговор начался с провала краснодарской группы.
   — Это продолжение Ленинграда, — сказал Зубов. — Наверно, у них была переписка. Конспираторы… Дерьмо! Не в этом дело. Ты получил через Романа Бирка от Аду Бирка две тысячи фунтов стерлингов, пообещав ему какие-то изумруды?
   — Откуда ты знаешь?
   — Знаю. Зачем ты брал деньги? Кто тебе разрешил заниматься грязными делишками?
   — Не твоё дело!
   — Нет, моё… Общее дело. Тебе известно, что Роман Бирк нам помогает в Москве и в Ревеле. Его дядя Аду Бирк вне себя! Роман говорит, что его выгонят из министерства, и мы потеряем ценного помощника.
   — Кто это «мы»? — спросил Стауниц, подчеркнув «мы».
   — Мы — это «Трест». Зачем ты пугал Бирка ГПУ? Это же шантаж.
   — Хотел отделаться от Бирка.
   — Нам нет смысла из-за этих денег терять такого полезного человека, как Бирк.
   — Кому «нам»? «Нам»?.. — зло усмехаясь, смотрел Стауниц в глаза Зубову. — Черт с ним! Деньги я верну завтра. Отдашь Бирку. Я с этой скотиной разговаривать не хочу. Две тысячи фунтов — на даче. Там получишь. Завтра весь день мы с Марией Владиславовной занимаемся шифровкой. Послезавтра — почта.
   — Но при Захарченко? Как же при ней передавать… деньги?
   — А ей какое дело?
   Зубов молча кивнул и встал.
   — Подожди… Что за телеграмму до востребования ты получил в Новороссийске?
   — А тебе какое дело? Это допрос?
   — Ты же меня только что допрашивал? Допрашивал? Я хочу знать, что за телеграмма?
   — Это штучки Баскакова. Слежка? Ну черт с ним. Телеграмма была от жены. У неё умер отец.
   — Вот что… Ну хорошо. До завтра.
   Зубов пошёл к дверям. «Все ясно. Пристрелить его, — мелькнуло у Стауница. — Из того самого дарёного браунинга с монограммой. Нет. За складом наблюдение. Ещё услышат. Нельзя. А жаль…»
   Дверь за Зубовым захлопнулась. Он шёл быстро, едва сдерживая волнение: Стауниц, видимо, догадывается. «Кому „нам“? Это было сказано со значением. Явный намёк на ОГПУ. Позвонить Старову? Сообщить об этом разговоре? На беду, Старова нет в Москве, он в командировке. Делом „Треста“ занимается сейчас Косинов (Колёсников), но он не вполне в курсе событий. Решил позвонить Якушеву. Подошла жена Якушева:
   — У него — жар, сорок и две десятых. Ангина. Он ночью бредил…
   Зубов положил трубку: «А в сущности, чего я порю горячку? Надо знать Стауница. Этот прохвост в разговоре с Бирком действительно пугал его ГПУ. А что, если это он прощупывает, проверяет какие-то свои догадки? С телеграммой действительно получилось неловко… Пожалуй, товарищи правы: „Трест“ „перезрел“. И Артузов говорил про это. Пора кончать игру. Завтра поеду, получу деньги, отдам Бирку и заодно прощупаю настроения Стауница и Захарченко». Так решил Зубов.
   В эти минуты Стауниц уже сидел в пригородном поезде и мчался на дачу к Захарченко. «Две тысячи фунтов… Так я их и отдал. Пригодятся, ещё как пригодятся».
   …Подушкин, слышавший в подвале разговор Стауница с Зубовым, некоторое время сидел в оцепенении на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Потом вдруг забеспокоился, стащил с себя брезентовый балахон, достал спрятанный чемодан, зеркало, бритву. Через полчаса со склада «Флора» вышел бритый мужчина в кепи и элегантном сереньком пальто. Он запер на замок склад и направился к мосту. На мосту, оглянувшись, швырнул ключи в реку и, перейдя мост, скрылся в переулке.
   Его служба в должности ночного сторожа кончилась.
   …Захарченко встретила Стауница холодно:
   — Ты прочитал письмо Александра Павловича? Ты знаешь, о чем идёт речь? Его люди перейдут границу «кустарями». В «Тресте» ни Якушев, ни Потапов не должны знать. Знаем только мы — я и ты. В эти два дня надо разработать план покушения. Это будет неожиданностью для Потапова и Якушева. Как удачно, что Якушев болен. Мы поставим его перед фактом!
   А в это время Стауниц думал: «Все ясно. Якушев — чекист. Зубов — чекист. И я, в сущности делал то, что им нужно. А эта бешеная бабёнка бормочет все про своё…»
   Он вдруг вскочил и сказал сквозь зубы:
   — Мария Владиславовна… Довольно дурака валять! За кого вы меня принимаете?
   Она удивилась, потом сказала:
   — Странный вопрос. За самого выдающегося, после Якушева, члена «Треста».
   Он засмеялся каким-то деревянным смехом и сквозь зубы с яростью произнёс:
   — Мария… И я и ты — орудие Якушева, а Якушев — чекист!
   Он посмотрел на неё и ужаснулся: на него глядели широко раскрытые глаза безумной.
   — Якушев?
   — Да! Якушев! И Потапов!
   — Зубов?
   — Тоже.
   — Но они же делали все! Были во главе!.. И они чекисты!
   Она упала на диван и лежала как мёртвая. Он тронул её за плечо. Она подняла голову и смотрела на него невидящими глазами.
   — Что же делать?
   — Бежать, — твёрдо сказал Стауниц. — Бежать через финское «окно», пока оно действует. Хорошо, что Радкевич в Ревеле. Нам надо бежать сегодня же. — Он стал прежним наглым и отчаянным Стауницем. — Завтра утром мы в Ленинграде, ночью переходим границу. У нас есть ровно сутки, не больше.
   Она встала, машинально накинула платок, надела пальто и вдруг повернулась:
   — Почему я не убила тебя и себя?
   Он рассмеялся и вдруг сел к столу, взял карандаш и бумагу.
   — Что ты делаешь?
   — Пишу прощальное письмо. Не могу отказать себе в удовольствии.
   Размашистым почерком он написал несколько строк, чётко, чтобы можно было прочитать.