Норман Джон. Мародеры Гора

Джон Норман
Мародеры Гора

Глава 1. ЗАЛ

   Я сижу совсем один в огромном темном зале. В капитанском кресле.
   Меня окружают стены, построенные из каменных блоков толщиной в пять футов. Длинный массивный стол, около которого я устроился, стоит на выложенном плитками полу. Сейчас стол пуст и окутан мраком. Его больше не накрывают праздничными скатертями в желто-красную клетку, сотканными в далеком Торе; никто не ставит на него тарелки, сделанные искусными мастерами из серебра, что добыли в рудниках Тарны, и великолепные золотые кубки, рожденные талантливыми руками жителей роскошной Тарии, Ара Юга. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз пробовал огненную пагу, что настаивают на плодах полей Са-Тарны, к северу от Воска. Даже чудесные вина из виноградников Ара теперь кажутся мне кислыми.
   Я поднимаю голову и смотрю в узкие отверстия в стене по правую руку. Сквозь них я вижу звезды Гора, сияющие на черном, как смола, небе.
   В зале темно. Железные кольца в стене, где раньше, разбрызгивая искры, весело пылали смоляные факелы, теперь пусты. Меня окутывает звенящая тишина. Не льются звуки музыки; нет рядом моих сотрапезников, которые, весело хохоча, пьют вино; на широких плитах, освещенных факелами, не танцуют босые рабыни в алых шелковых одеяниях, в ошейниках и с колокольчиками на запястьях и щиколотках.
   Зал огромен, пуст и безмолвен. Я сижу в полнейшем одиночестве.
   Очень редко приказываю я перенести мое кресло отсюда куда-нибудь в другое место и провожу здесь очень много времени.
   Неожиданно я услышал приближающиеся шаги, но даже не повернул голову. Потому что испытывал боль, когда делал это.
   — Капитан!
   В синем платье и сандалиях пришла Лума, управляющая большинством дел моего громадного торгового дома. У нее прямые светлые волосы, которые она завязала голубой, выкрашенной кровью сорпа из Воска, шерстяной лентой, привезенной, скорее всего, из пограничного Гурта. Лума — тощая, непривлекательная девушка, с прекрасными синими глазами — превосходный управляющий, ведет счета умело, аккуратно и четко, у нее всегда все в полном порядке. Когда-то Лума была жалкой рабыней в пага-таверне. Я спас ее от капитана Сурбуса, который купил девушку, чтобы убить, поскольку она не сумела доставить ему удовольствие в одном из альковов таверны. Капитан намеревался бросить ее, предварительно связав, в канал, где невольница стала бы добычей проворных кровожадных уртов с гладкими шелковистыми телами. Я нанес Сурбусу смертельный удар, но, прежде чем он умер, по просьбе девушки, сердце которой переполняла жалость к мерзавцу, я вытащил его на крышу таверны, чтобы он смог в последний раз посмотреть на море. Сурбус был пиратом и головорезом, но ему повезло: он умер от меча, о чем мог только мечтать, и в результате получил возможность проститься с сияющими водами Тассы; это называется «смертью крови и моря». Нет, этот человек умирал счастливым. Никто из жителей Порт-Кара не хотел бы уйти в мир иной из своей постели, став слабым и беспомощным, превратившись в жалкую жертву крошечных, невидимых врагов, которые медленно отнимают жизнь. Дни этих людей наполнены насилием, и они мечтают о соответствующем конце. Покинуть мир от удара меча считается честью и правом тех, кто живет по его закону.
   — Капитан, — сказала женщина, встав немного у меня за спиной, сбоку от кресла.
   После смерти Сурбуса Лума стала моей. Я получил ее, завоевав своим мечом. Естественно, она ничего иного и не ожидала — я надел на нее ошейник и оставил рабыней. К моему великому изумлению, по закону Порт-Кара, корабли, владения и движимое имущество Сурбуса перешли ко мне, поскольку прежний владелец расстался с жизнью в честном поединке и ему даровали право «смерти крови и моря»; его люди готовы были выполнять мои приказы, и я мог командовать его кораблями; этот зал, принадлежавший раньше ему, стал моим, как и все его богатства. И рабы тоже. Вот так я превратился в капитана из Порт-Кара, самого роскошного порта блистающей Тассы.
   — Я принесла вам счета на проверку, — сказала Лума.
   Она больше не носила ошейника. После победы 25 се'кара, одержанной над флотилиями Тироса и Коса, я ее освободил. Девушка много сделала для приумножения моего богатства. Став свободной, Лума получала за свою работу деньги, хотя и гораздо меньше, чем стоили ее услуги в действительности. Я это хорошо знал. Мало кто так умело справлялся с весьма сложными проблемами управления имуществом, как эта умненькая, совершенно непривлекательная девушка с блестящими способностями. Другие капитаны и купцы заметили, что мое состояние непрестанно растет, и, прекрасно понимая, сколько для этого требуется умения, предлагали Луме солидные суммы за то, чтобы она перешла работать к ним. Однако она всем отказывала. Думаю, причина заключалась в том, что ей нравились свобода, доверие и власть, которыми я ее наделил. А может быть, она просто полюбила дом Боска.
   — Я не хочу смотреть счета, — сказал я ей.
   — Из Скагнара прибыли «Венна» и «Тела», — сообщила Лума, — их трюмы до отказа заполнены мехом морского слина. По моим сведениям, самые высокие цены за него сейчас дают в Асперише.
   — Отлично, — ответил я, — дай ребятам немного от дохнуть — скажем, восемь дней, а затем пусть груз переправят на один из моих торговых кораблей, тот, что побыстрее остальных, и доставят в Аспериш. «Венна» и «Тела» пойдут в качестве конвоя.
   — Хорошо, капитан, — кивнула Лума.
   — А теперь уходи, — велел я. — Не хочу смотреть ни на какие счета.
   — Хорошо, капитан. — У двери она остановилась и спросила: — Капитан не желает что-нибудь поесть или выпить?
   — Нет, — ответил я.
   — Турнок, — продолжала Лума, — был бы очень рад, если бы вы согласились поиграть с ним в каиссу.
   Я улыбнулся. Желтоволосый великан Турнок, рожденный в крестьянской хижине, великолепный лучник, хотел бы поиграть со мной в каиссу. Для него не секрет, что ему со мной и тягаться-то не стоит.
   — Поблагодари Турнока от моего имени, — проговорил я, — но мне сейчас не хочется играть.
   Я не брал в руки фигуры с тех пор, как вернулся из северных лесов.
   Турнок был неплохим и очень добрым парнем. Желтоволосый великан не собирался меня обидеть.
   — Ваши дела идут просто прекрасно, — сказала Лума. — Предприятия процветают. Вы стали еще богаче.
   — Уходи, — приказал я. — Управляющий, оставь меня. Уходи, Лума.
   Она вышла.
   Я остался сидеть один в темноте. Мне не нравилось, когда меня отвлекали и мешали размышлять.
   Я огляделся по сторонам — огромные каменные стены, длинный стол, плиточный пол, узкие отверстия в потолке, сквозь которые можно увидеть далекие звезды, горящие на ночном небе…
   Я богат. Так сказала Лума, да я и сам это знал. Однако мысли о деньгах заставили меня лишь горько усмехнуться. На свете найдется немного таких же жалких, несчастных и нищих людей, как я. Конечно, богатства дома Боска умножаются с каждым днем. Думаю, во всем Горе найдется не много купцов, чьи дома процветают с таким же постоянством. Вне всякого сомнения, мне завидуют те, кто не знает меня, Боска, затворника, вернувшегося калекой из северных лесов.
   Я богат. Но и страшно беден, потому что левая половина тела не слушается меня.
   Раны достались мне на берегу Тассы, на самой границе леса, когда однажды ночью, окруженный врагами, которыми командовал Сарус с Тироса, я решил вспомнить, что у меня есть честь.
   Мне не получить ее назад, но я о ней вспомнил. Впрочем, я никогда и не забывал о том, что она у меня была.
   Когда-то я был Тэрлом Кэботом, а в песнях меня называли Тэрл из Бристоля. Я еще не забыл, как сражался во время осады Ара. Тот юноша с огненными волосами, простодушный и радующийся жизни, теперь казался далеким воспоминанием. Ведь я — всего лишь подобие человека, полупарализованный калека, в одиночестве сидящий в капитанском кресле посреди громадного пустого зала и лелеющий горькие мысли. Мои волосы больше не пламенеют, они тоже стали другими. Ветер, море, соль и, наверное, изменения, происходившие в моем теле, когда я становился старше и познавал, каким печальным может быть наш мир, я сам и окружавшие меня люди — вот причина всех перемен. Мои волосы стали светлее, цвета соломы, они больше не отличаются от волос тех, кто меня окружает. Да и сам я — такой же, как и они. Тэрл Кэбот исчез. Он сражался во время осады Ара. Об этом еще поют песни. Благодаря Кэботу Лара, татрикс Тарны, получила назад свой трон. Тэрл из Бристоля вошел в Сардар и был одним из немногих людей, узнавших, в чем заключается истинная суть Царствующих Жрецов, далеких и таинственных, правящих жизнью Гора. Он принимал участие в Войне Роя и заслужил дружбу и благодарность Царствующего Жреца Миска, славного и благородного Миска.
   — Теперь между нами Роевая Правда, — сказал ему Миск.
   Я помню, как однажды к моим ладоням мягко и нежно прикоснулись золотистые усики этого невероятного существа.
   — Да, между нами Роевая Правда, — подтвердил тогда Тэрл Кэбот.
   Он отправился в Тарию, где жил народ фургонов, и добыл последнее яйцо Царствующих Жрецов, а потом благополучно доставил его в Сардар. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, тот Тэрл Кэбот, храбрый сдержанный юноша, прекрасный и гордый — настоящий воин. А потом он отправился в Ар, где помешал осуществлению планов Кернуса и Других, инопланетян, мечтавших покорить Гор, а затем и Землю. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, этот юноша.
   Но однажды он подошел к дельте Воска, намереваясь попасть в Порт-Кар и связаться там с Самосом, агентом Царствующих Жрецов, чтобы продолжать службу вместе с ним. Однако в дельте Воска Тэрл Кэбот лишился чести. Предал собственный кодекс. Там ради того, чтобы спасти свою жалкую жизнь, он предпочел постыдное рабство почетной смерти. Он запятнал меч и честь, которыми поклялся на Домашнем Камне Ко-Ро-Ба. Совершив этот поступок, Тэрл Кэбот нарушил свой кодекс чести. Ему не было прощения, даже если бы он пронзил свое сердце мечом. Став жертвой собственной трусости, Тэрл Кэбот перестал существовать — вместо него на коленях стоял раб, которому дали презрительное имя Боск в честь громадного, похожего на быка, неуклюжего существа, живущего в долинах Гора.
   Впрочем, этот Боск, заставив свою любовницу, прекрасную Телиму, дать ему свободу, объявился в Порт-Каре, прихватив ее с собой в качестве рабыни, и после многих приключений завоевал богатство, славу и даже титул — адмирал Порт-Кара. Теперь он занимал высокое положение в Совете Капитанов. Разве не он одержал по беду 25 се'кара во время великого сражения между флотами Порт-Кара и союзников из Коса и Тироса? Он полюбил Телиму и освободил ее, но она — узнав, что ему стало известно о том, где находится его бывшая свободная спутница, Талена, дочь Марленуса из Ара, и что он решил ее освободить из рабства, — сбежала от него, охваченная яростью, столь характерной для горианских женщин, и вернулась в свои родные болота в огромной Дельте Воска.
   Настоящий горианец обязательно последовал бы за ней и привел бы назад в ошейнике и наручниках. Но Тэрл Кэбот, проявив слабость, пролил немного слез и позволил ей уйти.
   Вне всякого сомнения, теперь Телима презирала его, сидя на своих болотах.
   И вот Тэрл Кэбот исчез, а Боск, купец из Порт-Кара, отправился в северные леса, чтобы освободить Талену, бывшую когда-то его свободной спутницей.
   Там он встретил Марленуса из Ара, убара Ара, убара убаров, и, несмотря на то что был всего лишь купцом, спас Марленуса от унизительного рабства. Тот факт, что человек вроде него оказал великому Марленусу такую услугу, был равносилен страшному оскорблению. Однако Марленус вновь обрел свободу. Перед этим он отказался от своей дочери, Талены, потому что она попросила об освобождении — поступок, достойный лишь рабыни. Марленусу удалось сохранить свою честь. А вот у Тэрла Кэбота надежд не осталось.
   Но я не забыл, оказавшись среди врагов в Тиросе, что у меня была честь. Я вышел за частокол один, не рассчитывая на то, что останусь в живых. И дело даже не в том, что я был другом или союзником Марленуса. Просто, будучи воином, точнее, человеком, некогда при надлежавшим к этой касте, я поставил перед собой задачу — освободить убара.
   И выполнил ее. Ночью под сияющими звездами я снова вспомнил о своей чести, про которую никогда не забывал.
   И в награду получил раны и тело, пронизанное болью, левая часть которого стала неподвижна.
   Я вспомнил о своей чести, а в результате оказался в инвалидном кресле. Конечно, на спинке вырезан шлем, увенчанный гребнем из меха слина, соответствующий чину капитана, но подняться с этого кресла я не могу. Мое собственное тело и его слабость удерживают меня на месте надежнее любых цепей.
   Каким бы могучим и гордым ни было мое кресло, оно служит троном для жалкого подобия человека.
   Мне принадлежат огромные богатства!
   Я уставился в темноту зала.
   Самос из Порт-Кара купил Талену как самую обычную рабыню, она досталась ему с удивительной легкостью, в то время как я ради нее рисковал жизнью в лесу.
   Мне вдруг стало смешно.
   Но ведь я же вспомнил о своей чести той ночью под сияющими звездами. И что толку? Возможно, честь — обман, подделка, изобретение, с помощью которого умные люди успешно манипулируют своими менее сообразительными собратьями? Почему я не вернулся в Порт-Кар, оставив Марленуса в беде, в рабстве, которое, несомненно, рано или поздно привело бы его к смерти под кнутом надсмотрщика в каменоломнях Тироса?
   Я сидел в темноте и размышлял о чести и мужестве. Если все это действительно подделки, то я считал их самыми драгоценными подделками на свете. Чем еще мы отличаемся от уртов и слинов? Способностью размножаться и убивать друг друга, говорить неправду, делать кинжалы? Нет, все дело в чести, в стремлении не отступать до конца. Однако я не имею права на подобные мысли, потому что забыл о мужестве и чести в дельте Воска. Я вел себя, как животное, а не как сильный бесстрашный мужчина.
   Я не мог вернуть свою честь, но у меня была возможность — и я ею воспользовался однажды — вспомнить о ней возле частокола, на берегу Тассы, там, где кончаются северные леса.
   Даже под несколькими одеялами меня знобило. Я стал капризным, ядовитым и язвительным, как самый настоящий калека, ненавидящий собственную слабость.
   Когда наполовину парализованным я покинул берег Тассы, там остался маяк — сияющий знак, сложенный из жердей частокола. Он пылал у меня за спиной, различимый более чем за пятьдесят пасангов в море.
   Не знаю, зачем я поставил там маяк, но тогда мне казалось, что это непременно нужно сделать.
   И еще долго освещал горианскую ночь огонь моего маяка, устроенного на береговых камнях, а наутро дождь и ветер унесли прочь пепел, и не осталось ничего, кроме камней, песка и крошечных отпечатков птичьих лапок. Однако маяк горел — и никто не может этого отрицать; ничто не изменит сей факт — ни бесконечное время, ни воля Царствующих Жрецов, ни коварные происки Других, ни злоба и ненависть людей. Однажды на берегу Тассы горел маяк.
   Я думал о том, как должен жить человек. Сидя в своем великолепном капитанском кресле я много размышлял над подобными проблемами.
   И понял, что ответ на этот вопрос мне неизвестен. Но ведь это очень важный вопрос, не так ли? Многие мудрецы делали самые разные предположения, однако так и не сумели договориться между собой.
   Только глупцы и простаки, невежественные и наивные люди, знают на него ответ.
   Возможно, на столь сложный вопрос попросту не существует правильного ответа. Впрочем, нам ведь известны ложные ответы. Следовательно, мы имеем право предположить, что где-то есть и истинный ответ, потому что одно не существует без другого.
   У меня нет сомнений: нравственность, порождающая чувство вины, приводящая к отчаянию и страданиям и сокращающая жизнь, не может быть таким ответом.
   Значит, нравственные учения Земли ошибочны.
   Что же тогда истинно?
   У жителей Гора совсем другие представления о морали.
   А кто станет тем судьей, который скажет, что верно, а что ложно?
   Иногда я завидую простым людям Земли и Гора, которых не волнуют подобные вопросы, но мне никогда не стать таким, как они. И если одна из нравственных норм окажется верной, для простых людей это будет всего лишь счастливым совпадением. Они случайно приблизятся к истине, поэтому не смогут в полной мере познать ее. И, следовательно, не будут обладать ею. Только тот, кто обрел это понимание в жестокой борьбе, может стать его настоящим владельцем.
   Разве мы не учимся жить, совершая поступки, как учимся говорить — разговаривая, рисовать — рисуя, строить — строя?
   Те, кто знают, как следует жить, в наименьшей степени способны объяснить это другим — так мне кажется. И не то чтобы они этому не учились — просто, пытаясь овладеть столь нужным искусством, они обнаруживают, что не могут рассказать о своих открытиях: ведь произносить можно лишь слова, они же научились жить, а не говорить об этом! Мы можем сказать: «Это здание прекрасно». Но ведь не благодаря словам мы по знаем красоту; само здание учит нас прекрасному, верно? Мы же не станем считать, что причиной красоты является определенное количество колонн или наклоненная под особым углом крыша, ну и всякие другие штуки в таком же роде. Впрочем, слова можно произнести, но чувства, которые наполняют твою душу, когда ты смотришь на великолепное сооружение, невозможно выразить никакими словами. Потому что слова пусты. А прекрасное говорит само за себя.
   Земная мораль, с точки зрения жителей Гора, больше подходит рабам. Зависть и презрение тех, кто занимает высшее положение, ко всем остальным. Неравенство и унижения. Мораль, заставляющая людей стараться быть как можно более незаметными, не высовываться, льстить и заискивать, избегать столкновений и проблем.
   Рабы были бы просто счастливы, если бы получили возможность почувствовать себя такими же, как и все остальные люди. Об этом мечтают все невольники; а еще о том, чтобы так же считали и окружающие. С другой стороны, горианская мораль основана на еще большем неравенстве, на постулате, гласящем, что все индивидуумы отличаются друг от друга, причем этих различий невероятно много. Если слегка упростить теорию, можно сказать, что это мораль господ. Здесь не знают чувства вины, хотя жителям Гора прекрасно известно, что такое стыд и ярость. Земные законы предполагают покорность, смирение и приспособленчество; горианские — поощряют активность, умение бросить вызов обстоятельствам и покорить неприятеля. На Земле ценятся доброта, сострадание, мягкость и скромность, а на Горе — честь, храбрость, сила и твердость. Многие жители Земли могли бы спросить: «Почему вы такие жестокие?» А моралисты Гора спросили бы в свою очередь: «А почему вы такие слюнтяи?»
   Иногда мне кажется, что горианцам не помешало бы поучиться у землян доброте, а тем у них твердости. Но ведь я не знаю, как нужно жить. Я искал ответы на свои вопросы и не нашел. Мораль рабов утверждает: «Ты мне равен, мы оба одинаковы»; мораль господ — «Ты мне не равен, мы не одинаковы». Рабы считают, что причина всех бед — зависимость одних людей от воли других. А хозяева предлагают всем, кто сможет, сражаться за вершины свободы. Мне не доводилось встречать более гордого, самонадеянного и цельного существа, чем свободный горианец, будь то женщина или мужчина. Они часто вспыльчивы и легко обижаются по совершенно непонятным поводам, но никогда не бывают мелочными. Более того, им несвойственно бояться своего тела или инстинктов, поэтому, когда они ограничивают себя в чем-то, это дается путем титанических усилий. Но случается и так, что они не сдерживаются, не считают, что инстинкты и кровь являются врагами, шпионами и саботажниками, засланными внутрь великолепного строения, которое зовется их телом. Они воспринимают эти проявления как часть своего существа и с радостью приветствуют их. Немного опасаются, конечно, стремления к жестокости и мести, способности очертя голову броситься на защиту собственных интересов и безудержной похоти. Но относятся ко всему этому как к естественному проявлению своей сути — ведь дан же им слух или способность мыслить! Многие земные законы морали делают людей маленькими; цель горианской морали, если на время забыть обо всех ее недостатках, заключается в том, чтобы вырастить людей великими и свободными. Любому ясно, что эти цели не имеют ничего общего.
   Я сидел в темноте и думал обо всех этих вещах. Для меня не существовало никаких навигационных карт.
   Я, Тэрл Кэбот, или Боск из Порт-Кара, разрывался между двумя мирами.
   Потому что не знал, как нужно жить.
   Мое сердце переполняла горечь.
   Однако у горианцев есть поговорка, о которой я вспомнил, сидя в окутанном мраком огромном зале: «Не спрашивай у камня или у деревьев, как нужно жить, — они не смогут ответить на твой вопрос, потому что не умеют говорить; не спрашивай мудреца, как нужно жить, потому что, если ему это известно, он знает, что не имеет права тебе сказать; если ты сам узнаешь, как нужно жить, не задавай больше этот вопрос; ответ на него не в вопросе, а в самом ответе, и вовсе не в словах; не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить».
   Я не до конца понимаю смысл этого мудрого высказывания. Как, например, можно продолжать делать то, что не умеешь делать правильно? Подозреваю, загвоздка в том, что горианцы считают, будто человек на самом деле знает, как жить, хотя может и не подозревать об этом. Просто предполагается, что это знание упрятано в самые сокровенные глубины души, является инстинктом, неотъемлемой частью человеческого существа. Не знаю. Эту поговорку, вероятно, следует рассматривать в качестве побуждения к действию, к совершению значительных поступков, и тогда в процессе деятельности к тебе придет знание. Мы верим, что ребенок, достигнув определенного возраста, стремится встать на ноги и пойти, так же как он ползал некоторое время назад. Но ведь по-настоящему он учится ползать, ходить, а потом и бегать, только занимаясь этими упражнениями.
   Меня преследовала одна и та же мысль: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить».
   Но как я мог это делать, я — калека, укутанный одеялами, сидящий в капитанском кресле в огромном тем ном зале?
   Я был богат, но страстно завидовал самому жалкому пастуху верров, нищему крестьянину, разбрасывающему навоз по своему полю, потому что и пастух, и крестьянин могли двигаться.
   Я попытался сжать левую руку в кулак. Но пальцы не послушались меня.
   Как жить?
   В кодексе воинов говорится: «Будь сильным и поступай так, как сочтешь правильным. Мечи других укажут тебе границу твоих возможностей».
   Я был одним из самых искусных воинов Гора, владеющих мечом. А теперь не могу пошевелить левой частью своего тела.
   Впрочем, я по-прежнему могу приказывать стали, той, что в руках моих людей, которые по совершенно необъяснимой причине, будучи горианцами, остались мне верны, невзирая на то что я стал инвалидом, прикованным к креслу, стоящему в темном зале.
   Я испытываю к ним благодарность, но никогда не открою свои чувства, потому что я — капитан.
   И еще потому, что не имею права их унижать.
   «В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар».
   «Сталь — вот монета воина. Он покупает на нее все, что пожелает».
   Вернувшись из северных лесов, я дал себе слово, что не стану смотреть на Талену, бывшую когда-то дочерью Марленуса из Ара, и которую Самос купил у работорговцев.
   Но однажды мое кресло принесли в его дом.
   — Хочешь я покажу ее тебе обнаженной и в кандалах? — спросил Самос.
   — Нет, — ответил я, — вели одеть ее в самые роскошные шелка, как подобает высокорожденной женщине Ара.
   — Но ведь она рабыня, — возразил он. — На бедре она носит знак Трева. И мой ошейник.
   — Как подобает высокорожденной женщине прекрасного Ара, — повторил я.
   Так вот и получилось, что Талена, бывшая когда-то дочерью Марленуса из Ара и моей свободной спутницей, снова предстала передо мной.
   — Рабыня, — произнес Самос.
   — Не опускайся на колени, — сказал я ей.
   — Открой лицо, рабыня, — приказал Самос.
   Грациозная девушка, ставшая собственностью Самоса, когда-то владевшая бесчисленным множеством рабов в Аре, сняла вуаль, отстегнула ее и опустила на плечи.
   Мы снова посмотрели друг на друга.
   Я заглянул в ее потрясающие зеленые глаза, увидел обольстительные губы, восхитительного вкуса которых еще не забыл, чудесное, смуглое и такое прекрасное лицо. Она вытащила из волос шпильку и чуть повела головой — ослепительный золотистый плащ окутал плечи. Мы не сводили друг с друга глаз.
   — Господин доволен? — спросила она.
   — Прошло так много времени, Талена, — ответил я ей.
   — Да, — сказала она. — Прошло много времени.
   — Он свободный человек, — вмешался Самос.
   — Прошло много времени, господин, — проговорила Талена.
   — Очень много лет, — повторил я. — Очень. — Я улыбнулся своей бывшей спутнице. — В последний раз я видел тебя, когда мы провели вместе ночь.
   — Я проснулась, но тебя не было, — сказала она. — Ты меня бросил.
   — Не по собственной воле я тебя оставил, — попытался оправдаться я. — Не по собственной воле.
   По глазам Самоса я понял, что не должен ничего говорить о Царствующих Жрецах. Именно они вернули меня тогда на Землю.
   — Я тебе не верю, — проговорила Талена.
   — Последи за своим язычком, красотка, — оборвал ее Самос.
   — Если ты приказываешь мне поверить, я так и сделаю, ведь я же рабыня.