Джонни вспомнил картинку на стене – Народ, привязанный и в клетке. Кажется, им удалось тогда освободиться. Ведь Джонни и близнецы были похожи на их тогдашних врагов, и они все трое пошли в то место, где их держали пленниками. А вдруг они теперь считают, что он сам и близнецы такие же, как и их враги?
Мысль эта ожгла его, как неожиданный удар ветки по лицу. С того первого момента, когда Йаа появилась среди грозы, чтобы помочь Рути, Джонни всегда считал Народ самым сильным, хорошим и мудрым на свете, кроме Рути, конечно. Они не были похожи на пустоголовых, что жили в клетках под контролем у Больших. Кроме того, насколько Джонни знал, они не могли быть подвергнуты контролю мозга и никогда не отказывали ему в наличии и мысли, и чувства, как это делали до них Большие. Они считали его подобным себе и способным думать и принимать решения.
По-своему Народ представал перед ним как целый мир, который он знал, любил и считал единственно верным и правильным. Они были непохожи на тех, кого Джонни увидел в клетках, однако имели сходство с хозяевами этих клеток.
– Я здесь, – думал он со всей силой, на которую был способен. – Я – Джонни, ведь это же я, тот, которого вы знаете – это же Я!
Ему никогда не удавалось понять, насколько сильно действует на Народ его сигнал-призыв, трудно ли им «прикоснуться» к его сознанию. В этот момент ему было необходимо только надеяться, что он сам и близнецы не отвергнуты кланом, что он может призывать кого-то из Народа.
Шло время, и его надежда тускнела и гасла. Близнецы не могли долго оставаться ночью на холоде из опасения замерзнуть. Джонни должен найти им убежище на эту ночь, только, конечно, не там, откуда только что удалось выбраться!
– Джонни, я хочу есть, – жалобно прохныкал младший, – и потом, Маба спит, но она так странно дышит, как-то хрипло. Я хочу к Йаа. Пошли, ну пошли, Джонни!
Джонни нагнулся, чтобы опять поднять Мабу на руки. Ее кожа была такой холодной, что он сам поежился, ее голова бессильно поникла к нему на плечо. Она дышала прерывисто, и его мелко затрясло от страха – она дышала, как Рути, когда та заболела. Та же самая болезнь.
Джонни содрогнулся… Но ведь эта болезнь приходит только зимой. Он сам хотел быть рядом с Йаа, как и Джорджи, но мог ли он идти по опасной темноте с детьми?
Им больше нельзя оставаться на равнине! Он встал, держа девочку, а Джорджи поднял его палку.
– Пошли, – прошептал Джонни, но брат не двигался с места.
– Но ведь ночь, и нам придется подниматься вверх…
– Пошли!!! – приказал Джонни. Он не сможет нести еще и мальчика, и не было уверенности, сумеет ли он подняться по холму, неся на руках тяжелую девочку. Джонни почувствовал, что один из Народа находился неподалеку и молча наблюдал. Может, они просто не хотят подходить близко к каменной реке?
Джонни начал подъем, а брат уже полз где-то впереди. Ступая по земле и не видя, куда он ставит ногу, натыкаясь босыми ступнями на острые камни и траву, Джонни шел медленно, нащупывая каждый раз почву носком ноги. Это отнимало много времени, но он чувствовал, что останавливаться и переводить дух нельзя, так как тогда он сам уже не сумеет подняться и идти дальше.
Высокие ветки кустов образовали стену у него перед глазами, он ломился сквозь них вслепую, не отводя, ведь руки его были заняты. Тот невидимый наблюдатель, которого Народ послал на поиски, все еще выжидал. Шаг вверх, еще один шаг, еще…
Вскарабкавшись на холм, мальчик поднял голову. Он ждал. Народ трудно заметить в лесу даже днем, но ночью это было совершенно невозможно. Наконец Джонни увидел эти странные, мерцающие в темноте глаза. Он не пытался подойти. Теперь все зависело от того, как поведет себя пришедший к нему.
Джорджи бросился вперед с криком:
– Это же Боак!
Джонни тоже узнал предводителя клана, который вышел на открытое пространство под ночным небом. Там он замер, глядя на подходивших к нему детей, не делая никаких жестов, не предлагая помощь, не подавая знака, что узнал их.
Джорджи замер на месте.
– Боак? – спросил он тихо, в его голосе были неуверенность и страх. Странное поведение, видимо, оказало свое воздействие даже на ребенка, и он боялся этого нового друга.
Боак был уже не один, Джонни чувствовал, как вокруг них в темноте что-то шевелится. Сзади предводителя собирался Народ. Их трудно было разглядеть в темноте, только глаза мерцали среди веток. Тревога и странное молчание Народа ошеломили Джонни. Так как он не мог прикоснуться к их мыслям, то теперь оставалось только ждать, пока их поведение не объяснит, как случилось, что он сам и близнецы лишены теперь того общего чувства сопричастности к клану. Теперь он был уверен, что они лишены дружбы и привязанности Народа.
Боак поднял свое оружие и махнул им. Джонни покорно шагнул вперед. Еще один подошел к Джонни, чтобы взять у него девочку. Он сам и Джорджи пошли следом, но Джонни отметил, что Боак взял у Джорджи оружие.
Они пошли вперед, но Народ окружил мальчиков так странно, что это совсем не походило на защиту. «Мы – как пленники», – подумал Джонни – и ему стало не по себе. Так они пошли назад к реке, к водопаду, где был лагерь клана.
Боак опять взмахнул своим оружием – так он велел всем разойтись по своим местам для ночного отдыха. Тот, кто нес Мабу, передал ее Йаа, и та понесла ее на обычное место. Джонни вздохнул с облегчением, увидев это. Он по-прежнему был уверен, что Йаа позаботится о Мабе. Джонни не мог быть уверенным, не заболела ли младшая? Он все боялся, что у нее тот же недуг, как и у Рути, или, что было гораздо хуже, там, в каменной пещере, она заболела от серого света и тяжелого воздуха. А вдруг она заболела так же, как и Рути?..
Джорджи подполз к нему и прижался, точно маленькая тень. Они лежали в траве, и тот прошептал:
– Джонни…
Но старший брат в этот момент растирал свои ноющие ноги и молчал.
– Джонни, что случилось? Почему Народ ненавидит нас?
Ненавидит их? Джонни и сам не понимал, что за чувство вдруг появилось между ними – детьми и кланом, что нарушило сердечность и теплоту их общей жизни у ручья. Что-то страшное, важное и, возможно, непоправимое произошло, прервав взаимную ласковость и дружелюбие. Нужно подождать, пока все само не объяснится, а не гадать попусту.
– Они не ненавидят нас, – постарался он успокоить брата, – мы ведь пошли в это место и, возможно, нарушили закон клана. Если это так, то будет суд.
Джорджи трясло так, что пальцы рук судорожно дергались.
– Они будут нас бить! – Он помнил, как прошлым летом судили Тига, который вел себя глупо и неосторожно, и потому ящерица смаа пробралась к клану и стала охотиться на Народ, и от этого умер Хрус.
– Если они и будут бить, то меня одного. Я первый пошел туда, в каменное место, а потом уже вы направились за мной.
– Нет, – всхлипнул мальчик. – Мы видели, как ты ушел, но хотели только посмотреть, что там внутри. Мы знали, что не должны были туда ходить.
– Если бы я не пошел туда первым, – продолжал Джонни, – или не стал бы искать каменный ручей, вы за мной бы и не последовали. Если Боак решит, что мы поступили неразумно, то я скажу, что это было так. А теперь давай спать, младший!
Несмотря на немыслимую усталость, сам он заснул не сразу. Джонни сказал брату правду. Народ был разумен и очень справедлив. Они должны понять, что наказывать, если это нужно, стоит его одного, а не детей! Дети только пошли за ним, им было интересно, куда это он направился. Его собственное любопытство привело их в каменную местность, значит, отвечать должен он один!
Потом Джонни задремал. Он снова стоял в том огромном месте, где лежал в своей прозрачной коробке спящий, и эти цветы на стенах и полу – они сверкали так же ярко, точно звезды в ночном морозном небе. Спящий медленно вставал из камня. Он поднимал руку, прикасался к лицу и пытался сорвать маску, так что Джонни увидел наконец его черты…
Джонни отворачивался, но воля, более сильная, чем у него, заставила смотреть. Но ведь лицо там, под маской, оно было таким же, какое он видел иногда отраженным в воде ручья, оно было лицом самого Джона, его собственным лицом! Потом тот, спящий, протягивал ладонь за стержнем и пытался заставить Джонни взять его рукой…
Умом он понимал и знал, что если он возьмет стержень в руки, то его наполнят сила и власть. Он будет таким сильным, что станет сильнее всех, и его воля станет для всех законом! Народ, и даже Маба и брат, они станут для него тем же, чем были контролируемые, там, в корабле, для Больших…
Одна часть его существа жадно хватала стержень, так жадно, что у него больно заныла грудь. Разум точно издалека говорил ему, что эта сила и власть были его по праву, что он давно уже должен был получить их… Он один имел такое право на эту силу и власть… Тем не менее, другая часть его разума помнила лабораторию и Больших, склонившихся над его телом в клетке. Джонни трясло, словно шла битва внутри его разума: он был похож на раздираемую на части ветку. То его рука тянулась к стержню, то он отдергивал ее!
– Джонни! Джонни!
Он проворчал что-то во сне и проснулся от звука собственного имени. Вокруг него был тусклый свет начинавшегося утра. Но он не был там, среди камней. Над его головой нависал знакомый свод зеленых ветвей. Потом он увидел брата. Его грязное личико казалось маской страха.
– Джонни! – малыш тряс его за плечи, выкрикивая его имя.
– Все хорошо, – он медленно приходил в себя после битвы с собственной сущностью. Несмотря на то, что по утрам было холодно, он вспотел. Он чувствовал себя разбитым и слабым, как будто только что совершил нечто такое, что потребовало всех сил всего его существа.
– Ты все говорил «нет, нет!», – повторил наконец брат.
– Мне приснился плохой сон, – быстро ответил Джонни. – Просто я видел плохой сон.
Тем не менее, не так легко было забыть этот сон, что-то такое от этой раздвоенности оставалось в нем. Он хотел силы и власти этого стержня, но боялся и ненавидел эту власть. Вдруг он не хотел больше никогда видеть этого Спящего, а через минуту ему уже виделось, как он склоняется над прозрачным покровом и убеждается, что маска все еще лежит у него на лице, что спящий – это именно тот Спящий, а не как в этом сне – где спящим был он сам.
Народ, несмотря на раннее время, уже передвигался по лагерю, ни один из них не обращал внимания на ребят, ни один не смотрел в их сторону и не переговаривался при помощи пальцев, как обычно. На земле рядом с ними лежали орехи, завернутые в листья. Джонни дал порцию брату и сам принялся за еду, только теперь осознав, что голоден до тошноты.
Он как раз слизывал с пальцев прилипшие листочки, когда увидел, что мужчины клана собираются вокруг него. Джорджи совсем приник к земле. Он был явно напуган, Джонни обнял его за плечи, чтобы ободрить. Потом он начал делать знаки обеими руками.
– Младших не надо наказывать. Они пошли за мной.
Те, кто собирался вокруг него, не подавали вида, что заметили его знаки. Боак выступил вперед и положил руку-лапу на плечо Джорджи, оторвал его от Джонни и вывел за пределы круга, толкнув его в ту сторону, где были самки.
Он приподнял руку в ответ на знак Джонни.
– Младшие всегда идут следом. Старшие не должны вести их по плохой дороге.
Тревога Джонни за брата уменьшилась. Что бы ни случилось дальше, все будет направлено только против него одного. Он надеялся, что ночь послужила для брата уроком, и что теперь, напуганный тем, что произошло, он станет вести себя по-другому. Боак прав: Джонни один должен нести ответ, если он нарушил какой-то закон Народа и клана.
– Ты прав, – просигналил Джонни, но не дождался ответа. Он ждал, что теперь будет – суд и потом наказание, но какое?
– Ты – идем, – произнес Боак.
Он круто повернулся. Джонни последовал за ним. Но они не были только вдвоем. Отик – один из молодых самцов, и Капур – из старых, пошли за ними. Никто из них не отдал обратно Джонни его палку. Он заключил из этого, что наказание будет суровым. Куда бы они теперь ни шли, это место далеко от лагеря, так как у каждого из его спутников была с собой сетка, в которой они носили еду во время переходов.
Еще более встревоженный, так как он не знал, что ждет его впереди, Джонни, ощущая себя отлично охраняемым пленником, шагал навстречу рассвету.
Глава седьмая
Мысль эта ожгла его, как неожиданный удар ветки по лицу. С того первого момента, когда Йаа появилась среди грозы, чтобы помочь Рути, Джонни всегда считал Народ самым сильным, хорошим и мудрым на свете, кроме Рути, конечно. Они не были похожи на пустоголовых, что жили в клетках под контролем у Больших. Кроме того, насколько Джонни знал, они не могли быть подвергнуты контролю мозга и никогда не отказывали ему в наличии и мысли, и чувства, как это делали до них Большие. Они считали его подобным себе и способным думать и принимать решения.
По-своему Народ представал перед ним как целый мир, который он знал, любил и считал единственно верным и правильным. Они были непохожи на тех, кого Джонни увидел в клетках, однако имели сходство с хозяевами этих клеток.
– Я здесь, – думал он со всей силой, на которую был способен. – Я – Джонни, ведь это же я, тот, которого вы знаете – это же Я!
Ему никогда не удавалось понять, насколько сильно действует на Народ его сигнал-призыв, трудно ли им «прикоснуться» к его сознанию. В этот момент ему было необходимо только надеяться, что он сам и близнецы не отвергнуты кланом, что он может призывать кого-то из Народа.
Шло время, и его надежда тускнела и гасла. Близнецы не могли долго оставаться ночью на холоде из опасения замерзнуть. Джонни должен найти им убежище на эту ночь, только, конечно, не там, откуда только что удалось выбраться!
– Джонни, я хочу есть, – жалобно прохныкал младший, – и потом, Маба спит, но она так странно дышит, как-то хрипло. Я хочу к Йаа. Пошли, ну пошли, Джонни!
Джонни нагнулся, чтобы опять поднять Мабу на руки. Ее кожа была такой холодной, что он сам поежился, ее голова бессильно поникла к нему на плечо. Она дышала прерывисто, и его мелко затрясло от страха – она дышала, как Рути, когда та заболела. Та же самая болезнь.
Джонни содрогнулся… Но ведь эта болезнь приходит только зимой. Он сам хотел быть рядом с Йаа, как и Джорджи, но мог ли он идти по опасной темноте с детьми?
Им больше нельзя оставаться на равнине! Он встал, держа девочку, а Джорджи поднял его палку.
– Пошли, – прошептал Джонни, но брат не двигался с места.
– Но ведь ночь, и нам придется подниматься вверх…
– Пошли!!! – приказал Джонни. Он не сможет нести еще и мальчика, и не было уверенности, сумеет ли он подняться по холму, неся на руках тяжелую девочку. Джонни почувствовал, что один из Народа находился неподалеку и молча наблюдал. Может, они просто не хотят подходить близко к каменной реке?
Джонни начал подъем, а брат уже полз где-то впереди. Ступая по земле и не видя, куда он ставит ногу, натыкаясь босыми ступнями на острые камни и траву, Джонни шел медленно, нащупывая каждый раз почву носком ноги. Это отнимало много времени, но он чувствовал, что останавливаться и переводить дух нельзя, так как тогда он сам уже не сумеет подняться и идти дальше.
Высокие ветки кустов образовали стену у него перед глазами, он ломился сквозь них вслепую, не отводя, ведь руки его были заняты. Тот невидимый наблюдатель, которого Народ послал на поиски, все еще выжидал. Шаг вверх, еще один шаг, еще…
Вскарабкавшись на холм, мальчик поднял голову. Он ждал. Народ трудно заметить в лесу даже днем, но ночью это было совершенно невозможно. Наконец Джонни увидел эти странные, мерцающие в темноте глаза. Он не пытался подойти. Теперь все зависело от того, как поведет себя пришедший к нему.
Джорджи бросился вперед с криком:
– Это же Боак!
Джонни тоже узнал предводителя клана, который вышел на открытое пространство под ночным небом. Там он замер, глядя на подходивших к нему детей, не делая никаких жестов, не предлагая помощь, не подавая знака, что узнал их.
Джорджи замер на месте.
– Боак? – спросил он тихо, в его голосе были неуверенность и страх. Странное поведение, видимо, оказало свое воздействие даже на ребенка, и он боялся этого нового друга.
Боак был уже не один, Джонни чувствовал, как вокруг них в темноте что-то шевелится. Сзади предводителя собирался Народ. Их трудно было разглядеть в темноте, только глаза мерцали среди веток. Тревога и странное молчание Народа ошеломили Джонни. Так как он не мог прикоснуться к их мыслям, то теперь оставалось только ждать, пока их поведение не объяснит, как случилось, что он сам и близнецы лишены теперь того общего чувства сопричастности к клану. Теперь он был уверен, что они лишены дружбы и привязанности Народа.
Боак поднял свое оружие и махнул им. Джонни покорно шагнул вперед. Еще один подошел к Джонни, чтобы взять у него девочку. Он сам и Джорджи пошли следом, но Джонни отметил, что Боак взял у Джорджи оружие.
Они пошли вперед, но Народ окружил мальчиков так странно, что это совсем не походило на защиту. «Мы – как пленники», – подумал Джонни – и ему стало не по себе. Так они пошли назад к реке, к водопаду, где был лагерь клана.
Боак опять взмахнул своим оружием – так он велел всем разойтись по своим местам для ночного отдыха. Тот, кто нес Мабу, передал ее Йаа, и та понесла ее на обычное место. Джонни вздохнул с облегчением, увидев это. Он по-прежнему был уверен, что Йаа позаботится о Мабе. Джонни не мог быть уверенным, не заболела ли младшая? Он все боялся, что у нее тот же недуг, как и у Рути, или, что было гораздо хуже, там, в каменной пещере, она заболела от серого света и тяжелого воздуха. А вдруг она заболела так же, как и Рути?..
Джорджи подполз к нему и прижался, точно маленькая тень. Они лежали в траве, и тот прошептал:
– Джонни…
Но старший брат в этот момент растирал свои ноющие ноги и молчал.
– Джонни, что случилось? Почему Народ ненавидит нас?
Ненавидит их? Джонни и сам не понимал, что за чувство вдруг появилось между ними – детьми и кланом, что нарушило сердечность и теплоту их общей жизни у ручья. Что-то страшное, важное и, возможно, непоправимое произошло, прервав взаимную ласковость и дружелюбие. Нужно подождать, пока все само не объяснится, а не гадать попусту.
– Они не ненавидят нас, – постарался он успокоить брата, – мы ведь пошли в это место и, возможно, нарушили закон клана. Если это так, то будет суд.
Джорджи трясло так, что пальцы рук судорожно дергались.
– Они будут нас бить! – Он помнил, как прошлым летом судили Тига, который вел себя глупо и неосторожно, и потому ящерица смаа пробралась к клану и стала охотиться на Народ, и от этого умер Хрус.
– Если они и будут бить, то меня одного. Я первый пошел туда, в каменное место, а потом уже вы направились за мной.
– Нет, – всхлипнул мальчик. – Мы видели, как ты ушел, но хотели только посмотреть, что там внутри. Мы знали, что не должны были туда ходить.
– Если бы я не пошел туда первым, – продолжал Джонни, – или не стал бы искать каменный ручей, вы за мной бы и не последовали. Если Боак решит, что мы поступили неразумно, то я скажу, что это было так. А теперь давай спать, младший!
Несмотря на немыслимую усталость, сам он заснул не сразу. Джонни сказал брату правду. Народ был разумен и очень справедлив. Они должны понять, что наказывать, если это нужно, стоит его одного, а не детей! Дети только пошли за ним, им было интересно, куда это он направился. Его собственное любопытство привело их в каменную местность, значит, отвечать должен он один!
Потом Джонни задремал. Он снова стоял в том огромном месте, где лежал в своей прозрачной коробке спящий, и эти цветы на стенах и полу – они сверкали так же ярко, точно звезды в ночном морозном небе. Спящий медленно вставал из камня. Он поднимал руку, прикасался к лицу и пытался сорвать маску, так что Джонни увидел наконец его черты…
Джонни отворачивался, но воля, более сильная, чем у него, заставила смотреть. Но ведь лицо там, под маской, оно было таким же, какое он видел иногда отраженным в воде ручья, оно было лицом самого Джона, его собственным лицом! Потом тот, спящий, протягивал ладонь за стержнем и пытался заставить Джонни взять его рукой…
Умом он понимал и знал, что если он возьмет стержень в руки, то его наполнят сила и власть. Он будет таким сильным, что станет сильнее всех, и его воля станет для всех законом! Народ, и даже Маба и брат, они станут для него тем же, чем были контролируемые, там, в корабле, для Больших…
Одна часть его существа жадно хватала стержень, так жадно, что у него больно заныла грудь. Разум точно издалека говорил ему, что эта сила и власть были его по праву, что он давно уже должен был получить их… Он один имел такое право на эту силу и власть… Тем не менее, другая часть его разума помнила лабораторию и Больших, склонившихся над его телом в клетке. Джонни трясло, словно шла битва внутри его разума: он был похож на раздираемую на части ветку. То его рука тянулась к стержню, то он отдергивал ее!
– Джонни! Джонни!
Он проворчал что-то во сне и проснулся от звука собственного имени. Вокруг него был тусклый свет начинавшегося утра. Но он не был там, среди камней. Над его головой нависал знакомый свод зеленых ветвей. Потом он увидел брата. Его грязное личико казалось маской страха.
– Джонни! – малыш тряс его за плечи, выкрикивая его имя.
– Все хорошо, – он медленно приходил в себя после битвы с собственной сущностью. Несмотря на то, что по утрам было холодно, он вспотел. Он чувствовал себя разбитым и слабым, как будто только что совершил нечто такое, что потребовало всех сил всего его существа.
– Ты все говорил «нет, нет!», – повторил наконец брат.
– Мне приснился плохой сон, – быстро ответил Джонни. – Просто я видел плохой сон.
Тем не менее, не так легко было забыть этот сон, что-то такое от этой раздвоенности оставалось в нем. Он хотел силы и власти этого стержня, но боялся и ненавидел эту власть. Вдруг он не хотел больше никогда видеть этого Спящего, а через минуту ему уже виделось, как он склоняется над прозрачным покровом и убеждается, что маска все еще лежит у него на лице, что спящий – это именно тот Спящий, а не как в этом сне – где спящим был он сам.
Народ, несмотря на раннее время, уже передвигался по лагерю, ни один из них не обращал внимания на ребят, ни один не смотрел в их сторону и не переговаривался при помощи пальцев, как обычно. На земле рядом с ними лежали орехи, завернутые в листья. Джонни дал порцию брату и сам принялся за еду, только теперь осознав, что голоден до тошноты.
Он как раз слизывал с пальцев прилипшие листочки, когда увидел, что мужчины клана собираются вокруг него. Джорджи совсем приник к земле. Он был явно напуган, Джонни обнял его за плечи, чтобы ободрить. Потом он начал делать знаки обеими руками.
– Младших не надо наказывать. Они пошли за мной.
Те, кто собирался вокруг него, не подавали вида, что заметили его знаки. Боак выступил вперед и положил руку-лапу на плечо Джорджи, оторвал его от Джонни и вывел за пределы круга, толкнув его в ту сторону, где были самки.
Он приподнял руку в ответ на знак Джонни.
– Младшие всегда идут следом. Старшие не должны вести их по плохой дороге.
Тревога Джонни за брата уменьшилась. Что бы ни случилось дальше, все будет направлено только против него одного. Он надеялся, что ночь послужила для брата уроком, и что теперь, напуганный тем, что произошло, он станет вести себя по-другому. Боак прав: Джонни один должен нести ответ, если он нарушил какой-то закон Народа и клана.
– Ты прав, – просигналил Джонни, но не дождался ответа. Он ждал, что теперь будет – суд и потом наказание, но какое?
– Ты – идем, – произнес Боак.
Он круто повернулся. Джонни последовал за ним. Но они не были только вдвоем. Отик – один из молодых самцов, и Капур – из старых, пошли за ними. Никто из них не отдал обратно Джонни его палку. Он заключил из этого, что наказание будет суровым. Куда бы они теперь ни шли, это место далеко от лагеря, так как у каждого из его спутников была с собой сетка, в которой они носили еду во время переходов.
Еще более встревоженный, так как он не знал, что ждет его впереди, Джонни, ощущая себя отлично охраняемым пленником, шагал навстречу рассвету.
Глава седьмая
Они вновь пошли к холмам, но в направлении на северо-восток, а не к каменным нагромождениям, где побывал Джонни. Боак шел ровно, точно знал о цели пути. Теперь он уже не смотрел по сторонам, как обычно во время переходов. Джонни шел быстро, стараясь не отставать от мохнатых стражников. Знакомые картины и вид Народа успокоили ночные страхи Джонни. То, что так испугало его, было только сном, как будто вчера он побывал в страшном месте. Он чувствовал облегчение от этой мысли, хотя и не знал, что с ним теперь сделают Боак и Народ.
Он не станет возвращаться назад в камни, чтобы забрать стержень и оказаться перед выбором между властью и своей свободой. Глубоко вздохнув от облегчения, он весь отдался приятному чувству влажной листвы под ногами и ее шелеста, и чистому, свежему воздуху, которым дышало ясное утро.
Несмотря на то, что, по сравнению с его собственными, движения Народа казались неуклюжими, ему приходилось торопиться, чтобы успевать за ними. Это заставило его идти быстро, что было не похоже на тот шаг, которым они обычно переходили с места на место. Тогда они останавливались по дороге в поисках сладких корней и насекомых, разбредались на большом пространстве, каждый на некотором расстоянии друг от друга.
День был тихий, ярко светило солнце. Джонни даже жарко стало, когда они вышли из-под густой тени ветвей в траву равнины, которая поднималась на уровне его глаз. Те создания, что жили в этой траве, удирали при звуке их шагов, и трава кое-где шевелилась от движения их тел. Изредка виднелись пни от старых деревьев, покрытые голубыми цветами, над которыми вилась мошкара.
На противоположной стороне этой равнины снова начиналась чаща. Джонни ожидал, что Боак, как всегда, начнет пробираться сквозь нее, однако вожак резко свернул направо и снова начал подниматься к холму. Джонни мучила жажда, но у него не было желания просить Боака о чем-то, чтобы его не рассердить, а желание обратиться к своим провожатым подавлялось гордостью.
Они шли некоторое время вверх, и тут Джонни заметил камни, которые здесь и там торчали в траве. Они когда-то были ровными, но непогода и дожди сделали их поверхность щербатой. Когда-то Труш отказался объяснить Джонни, что это за камни, когда тот спросил. А сейчас, несмотря на странное отношение всего клана к каменной реке, где побывали Джонни с детьми, Боак сам шел в сторону похожих камней.
Они не остановились даже тогда, когда показались такие же камни, по которым карабкался Джонни в то место, где лежал Спящий. Здесь тоже росла трава, а кое-где между камнями, в земле, что набилась туда с весны, виднелись мелкие синие цветы.
Идя по этим камням, Боак тяжело, с шумом опирался на свое орудие, точно этот шум и манера походки должны были известить кого-то об их приближении. Капур и Отик поступили так же, поднимая и с шумом опираясь на свои палки. Все трое начали бормотать какие-то непонятные слова или песню, не похожие на те, что звучали во время танцев при луне. Тональность то поднималась, то опускалась, подчиняясь странному ритму. Джонни почувствовал, что песня и жесты, с которыми они шли, – все это должно было защитить Народ от опасности и ужаса, который, по их убеждению, могло предстоять пережить. И еще – их поведение так резко отличалось от того, как они вели себя при виде настоящей опасности, что у Джонни все внутри заныло от страшного предчувствия.
Когда Народ встречался лицом к лицу с ящерицей смаа, с Красноголовыми – они не стучали палками и не пели песен со странными словами. Народ сражался всегда молча или иногда рычал от боли или ярости, и больше ничего. Джонни использовал свое собственное чувство защиты и безопасности и послал вперед мысль. Он чувствовал себя голым и беспомощным, у него не было в руках оружия, как у остальных, и поведение охранников настораживало. Правда, он все еще ничего не сумел обнаружить…
То же самое чувство, что и там, среди камней! Его мысли прикасались к живым существам, все они были такими же, как и в лесу. Потом Джонни попытался зацепиться за какой-то слабый след… Что? Он почувствовал отблеск, намек незнакомой силы, несмотря на то, что обнаруженное не было живым. Нет, то, что ждало впереди, казалось…
В памяти всплыло нечто такое, что Джонни замер на месте. Посетившее его чувство было похоже на то странное состояние, когда он прикасался к ладони каменной женщины! Та же сила и энергия, которая переходила к нему…
Самцы клана были так поглощены шумом от ударов палки и ритмичными звуками песни, что Отик и Капур шагнули вперед Джонни, прежде чем заметили, как он замер на месте. Они только на секунду обернулись, и каждый протянул руку-лапу с мохнатой шерстью, положив ему на плечо и толкая вперед.
Джонни не мог уйти от них, от их воли, он должен идти, что бы ни было там, впереди. Осознав это, Джонни постарался изучить при помощи своего чувства, что там могло ждать. Оно было неживым, в чем он уже убедился, потому что никак не мог прикоснуться, завязать с ним общение, как сделал бы это с разумом Народа, что, правда, до конца ему никогда не удавалось.
Пока они шли вперед, Джонни чувствовал, что рядом незримо присутствует какая-то новая сила. Он понимал, что его тело подчиняется этой силе, как отдается пловец бурному потоку, который несет его все дальше и дальше… Трудно было определить, откуда взялось такое странное чувство, возможно, звуки странной песни и ритмичные удары по камню вызвали в нем это. Он весь дрожал теперь и не мог идти дальше.
Боак ступил на длинную линию каменных ступеней и замедлил шаг. Правда, он не поворачивал головы, чтобы увидеть, насколько далеко от него Джонни и остальные, а вместо этого, стал еще быстрее ударять палкой по камням у себя под ногами и принялся громче петь. Произносимые им звуки были нечеткими и быстрыми, точно он спешил защитить себя, прежде чем кто-нибудь решиться напасть на него.
Площадка, где стоял вожак клана, была, как увидел Джонни, очень большой. От нее отрывалась и текла каменная река, точно язык среди травы.
Впереди, на некотором расстоянии, виднелось большое отверстие, которое вело куда-то в самый холм и также было окружено кусками камня. Джонни был уверен, что этот камень обрабатывали те люди, которые были нарисованы на стенах. Но, несмотря на это, Народ собирался войти именно сюда!
Отик и Капур сопровождали удары вожака своими и вторили ему песней. Эхо гулко ударилось о каменные стены. Они не смотрели в сторону Джонни, но не спускали глаз со входа в пещеру, словно ожидая, что кто-нибудь выйдет оттуда и разрешит зайти внутрь. Но тут никто не жил: Джонни ощущал теперь только странное чувство силы, которая держит их всех.
Через некоторое время Боак шагнул вперед, и все последовали за ним. Джонни чувствовал, что сейчас упадет – эта песня, голоса, удары – все тревожило его мозг. И потом Это, что ждало там, в глубине… Он уже не мог четко соображать.
Над головами выросла каменная громада. Вокруг был только камень: каменные стены, каменный пол. От входа путь резко сужался, точно сдвигались челюсти.
Они шли дальше, и страх Джонни рос с темнотой, по мере того, как свет оставался там, за спиной. Отсутствие света не мешало Народу, но оно отразилось на чувствах юноши – он не мог ориентироваться. Будет ли когда-нибудь конец этим звукам, этому пути?!
Вдруг неожиданно – точно их парализовал удар Красноголового – члены клана замерли на месте и замолчали. Они не кричали больше, не стучали палками. Джонни зажал уши руками. Он все еще слышал что-то большое, которое стучало вокруг, не успокаиваясь ни на минуту. Теперь он держался, словно подчиняясь этому неслышному ритму…
Тут Боак крикнул, резко и громко что-то скомандовав. Отзвуки его голоса раздавались все дальше и дальше под каменными сводами, до тех пор, пока Джонни не ощутил это всем существом…
То, что было дальше, казалось похожим на глотающую дверь в каменном городе. Темнота и тени разошлись в стороны. Впереди показался свет – красный, рубиновый свет, не тот серый и нечеткий, как в камнях. Этот свет теперь окружал Джонни, пульсируя вокруг, как будто став частью той силы, которая захватила его здесь, подчинив ум и тело.
Они шли дальше и молчали. В красном свете мех Народа приобрел странный оттенок. Воздух вокруг них стал разноцветным, все текло, переливалось из одного цвета в другой. Глаза Народа делались то желтыми, то оранжевыми, то синими. Кожа самого Джонни казалась белой и дряблой. Он словно растекался в этом воздухе, теряя себя, свое тело… Обнаженная кожа горела, точно от удара, он чувствовал, как все тело саднит.
Место, где они оказались, не было похоже на те склады, в которых он побывал вместе с детьми. Но оно не было просторным, а в центре…
Джонни отпрянул назад. Он ничего не мог с собой поделать. Все, от чего он и Рути бежали с корабля Больших – все сразу ожило у него в памяти, потому, что в центре этого места с каменными стенами, или пещеры, стояла… Клетка!!
– Нет! – крикнул он протестующе, не думая, поймут его или нет. Но силы у Отика и Капура было больше, чем в его ослабевшем теле. Они опять схватили его за плечи и начали толкать вперед, несмотря на то, что Джонни кусался и бился в мохнатых лапах. Он не видел никаких следов двери или окна в этой пещере. Боак только немного отодвинулся, спокойно глядя на бьющееся тело юноши.
Вожак клана стукнул своей палкой об пол, потом бросил ее и протянул руки-лапы. Он хотел говорить с Джонни.
– Смотри!
Джонни взглянул туда, куда указывала мохнатая рука. Теперь, подойдя ближе, он увидел, что в клетке что-то лежит! Это были кости! И под этими большими черепами без глаз и без ушей лежали ошейники!
Только черепа, и кости. Тела… они не принадлежали Народу! Они были слишком изящными, слишком маленькими. Кто был пленником этой клетки и умер здесь, в этом страшном месте, где танцующий свет делает кожу дряблой и волнует кровь? Этот свет – что это такое, ведь он идет из отверстия в полу позади клетки?!
Боак тяжело заворчал, протянув руку сквозь прутья клетки, его пальцы схватили ближайший ошейник. Кости рассыпались в прах, пока он тащил его к себе. Он поднялся во весь рост, ошейник болтался у него на руке, точно массивный расстегнутый браслет.
Вожак клана начал медленно объяснять Джонни на языке знаков, намеренно четко поднимая пальцы. То, что он собирался сказать, было, очевидно, важным, и он хотел, чтобы Джонни понял его как можно лучше.
– Народ, – его толстый большой палец указал на собственное тело, – вот это, – он свернул ошейник в кольцо и жестом, полным ненависти и гнева, поднес ошейник к своей собственной шее, словно собирался надеть его, – делай то, что говорят – или ты умрешь. Они… – теперь он показал на кости внутри клетки, – делали ошейники, использовали Народ… – Он замялся, словно подыскивая слова, чтобы Джонни правильно его понял. – Они нашли плохие вещи, плохие для них. Они все быстро умерли. Только немного оставалось. Народ не умер. Народ выбрался. Надели ошейники на тех, кто остался, теперь они делали то, что хотел Народ. Но они уже были плохо больны, умерли. Народ никогда больше не станет носить ошейники. Никогда! – его последний жест напоминал угрозу невидимому врагу.
– Смотри! – теперь Боак держал ошейник на расстоянии нескольких дюймов от лица Джонни, точно хотел убедиться, что тот как следует его понял. По краям ленты, которую он держал в руках, были сделаны ряды шипов. Глядя на эти шипы, Джонни вдруг понял, как они сделаны: когда ошейник на горле, эти шипы будут врезаться в живое тело, если голову повернуть в сторону от точно установленного, вздернутого кверху положения.
Кончиком пальца Боак указал на ближайшие к нему шипы.
– Клык, – сказал он молча. – Боль Народа – если Они этого хотели – плохо. Ты… – теперь он внимательно осмотрел Джонни с ног до головы, точно видел его впервые, потом опять стал смотреть перед собой. – Ты – маленький – Народ взял – давал помощь – давал убежище ночью. Но ты такой – как они – ты пошел искать ошейник – заставить Народ делать то, что ты хотел!
– Нет! – снова крикнул Джонни. Он старался освободить руки, чтобы просигналить отрицание, самое сильное, какое только мог. Но его стражи крепко вцепились ему в плечи.
Казалось, Боак его не слышал. Вместо ответа вожак стал вертеть в руках ошейник, что-то в нем исправляя. Потом он снова нажал пружину, ошейник развернулся в ленту. Пока Отик и Капур держали Джонни, Боак шагнул вперед и, одев на шею юноши ошейник, защелкнул его. Ошейник был слишком велик, он лежал на плечах Джонни. Мальчик нагнул голову и в ужасе стал смотреть на свое новое украшение.
– Ты несешь – ты помнишь, – сказал жестами Боак. – Если ты снова пойдешь к ним – ты тоже почувствуешь клыки. Народ не забыл! Ты тоже не забудешь!
Теперь они отпустили его, Джонни притронулся к ошейнику, он свободно лежал на плечах, но его тяжесть едва не заставляла терять сознание от страха и необычного сильного чувства стыда. Боак и другие отвернулись от него, точно теперь он не принадлежал к их клану.
Он не станет возвращаться назад в камни, чтобы забрать стержень и оказаться перед выбором между властью и своей свободой. Глубоко вздохнув от облегчения, он весь отдался приятному чувству влажной листвы под ногами и ее шелеста, и чистому, свежему воздуху, которым дышало ясное утро.
Несмотря на то, что, по сравнению с его собственными, движения Народа казались неуклюжими, ему приходилось торопиться, чтобы успевать за ними. Это заставило его идти быстро, что было не похоже на тот шаг, которым они обычно переходили с места на место. Тогда они останавливались по дороге в поисках сладких корней и насекомых, разбредались на большом пространстве, каждый на некотором расстоянии друг от друга.
День был тихий, ярко светило солнце. Джонни даже жарко стало, когда они вышли из-под густой тени ветвей в траву равнины, которая поднималась на уровне его глаз. Те создания, что жили в этой траве, удирали при звуке их шагов, и трава кое-где шевелилась от движения их тел. Изредка виднелись пни от старых деревьев, покрытые голубыми цветами, над которыми вилась мошкара.
На противоположной стороне этой равнины снова начиналась чаща. Джонни ожидал, что Боак, как всегда, начнет пробираться сквозь нее, однако вожак резко свернул направо и снова начал подниматься к холму. Джонни мучила жажда, но у него не было желания просить Боака о чем-то, чтобы его не рассердить, а желание обратиться к своим провожатым подавлялось гордостью.
Они шли некоторое время вверх, и тут Джонни заметил камни, которые здесь и там торчали в траве. Они когда-то были ровными, но непогода и дожди сделали их поверхность щербатой. Когда-то Труш отказался объяснить Джонни, что это за камни, когда тот спросил. А сейчас, несмотря на странное отношение всего клана к каменной реке, где побывали Джонни с детьми, Боак сам шел в сторону похожих камней.
Они не остановились даже тогда, когда показались такие же камни, по которым карабкался Джонни в то место, где лежал Спящий. Здесь тоже росла трава, а кое-где между камнями, в земле, что набилась туда с весны, виднелись мелкие синие цветы.
Идя по этим камням, Боак тяжело, с шумом опирался на свое орудие, точно этот шум и манера походки должны были известить кого-то об их приближении. Капур и Отик поступили так же, поднимая и с шумом опираясь на свои палки. Все трое начали бормотать какие-то непонятные слова или песню, не похожие на те, что звучали во время танцев при луне. Тональность то поднималась, то опускалась, подчиняясь странному ритму. Джонни почувствовал, что песня и жесты, с которыми они шли, – все это должно было защитить Народ от опасности и ужаса, который, по их убеждению, могло предстоять пережить. И еще – их поведение так резко отличалось от того, как они вели себя при виде настоящей опасности, что у Джонни все внутри заныло от страшного предчувствия.
Когда Народ встречался лицом к лицу с ящерицей смаа, с Красноголовыми – они не стучали палками и не пели песен со странными словами. Народ сражался всегда молча или иногда рычал от боли или ярости, и больше ничего. Джонни использовал свое собственное чувство защиты и безопасности и послал вперед мысль. Он чувствовал себя голым и беспомощным, у него не было в руках оружия, как у остальных, и поведение охранников настораживало. Правда, он все еще ничего не сумел обнаружить…
То же самое чувство, что и там, среди камней! Его мысли прикасались к живым существам, все они были такими же, как и в лесу. Потом Джонни попытался зацепиться за какой-то слабый след… Что? Он почувствовал отблеск, намек незнакомой силы, несмотря на то, что обнаруженное не было живым. Нет, то, что ждало впереди, казалось…
В памяти всплыло нечто такое, что Джонни замер на месте. Посетившее его чувство было похоже на то странное состояние, когда он прикасался к ладони каменной женщины! Та же сила и энергия, которая переходила к нему…
Самцы клана были так поглощены шумом от ударов палки и ритмичными звуками песни, что Отик и Капур шагнули вперед Джонни, прежде чем заметили, как он замер на месте. Они только на секунду обернулись, и каждый протянул руку-лапу с мохнатой шерстью, положив ему на плечо и толкая вперед.
Джонни не мог уйти от них, от их воли, он должен идти, что бы ни было там, впереди. Осознав это, Джонни постарался изучить при помощи своего чувства, что там могло ждать. Оно было неживым, в чем он уже убедился, потому что никак не мог прикоснуться, завязать с ним общение, как сделал бы это с разумом Народа, что, правда, до конца ему никогда не удавалось.
Пока они шли вперед, Джонни чувствовал, что рядом незримо присутствует какая-то новая сила. Он понимал, что его тело подчиняется этой силе, как отдается пловец бурному потоку, который несет его все дальше и дальше… Трудно было определить, откуда взялось такое странное чувство, возможно, звуки странной песни и ритмичные удары по камню вызвали в нем это. Он весь дрожал теперь и не мог идти дальше.
Боак ступил на длинную линию каменных ступеней и замедлил шаг. Правда, он не поворачивал головы, чтобы увидеть, насколько далеко от него Джонни и остальные, а вместо этого, стал еще быстрее ударять палкой по камням у себя под ногами и принялся громче петь. Произносимые им звуки были нечеткими и быстрыми, точно он спешил защитить себя, прежде чем кто-нибудь решиться напасть на него.
Площадка, где стоял вожак клана, была, как увидел Джонни, очень большой. От нее отрывалась и текла каменная река, точно язык среди травы.
Впереди, на некотором расстоянии, виднелось большое отверстие, которое вело куда-то в самый холм и также было окружено кусками камня. Джонни был уверен, что этот камень обрабатывали те люди, которые были нарисованы на стенах. Но, несмотря на это, Народ собирался войти именно сюда!
Отик и Капур сопровождали удары вожака своими и вторили ему песней. Эхо гулко ударилось о каменные стены. Они не смотрели в сторону Джонни, но не спускали глаз со входа в пещеру, словно ожидая, что кто-нибудь выйдет оттуда и разрешит зайти внутрь. Но тут никто не жил: Джонни ощущал теперь только странное чувство силы, которая держит их всех.
Через некоторое время Боак шагнул вперед, и все последовали за ним. Джонни чувствовал, что сейчас упадет – эта песня, голоса, удары – все тревожило его мозг. И потом Это, что ждало там, в глубине… Он уже не мог четко соображать.
Над головами выросла каменная громада. Вокруг был только камень: каменные стены, каменный пол. От входа путь резко сужался, точно сдвигались челюсти.
Они шли дальше, и страх Джонни рос с темнотой, по мере того, как свет оставался там, за спиной. Отсутствие света не мешало Народу, но оно отразилось на чувствах юноши – он не мог ориентироваться. Будет ли когда-нибудь конец этим звукам, этому пути?!
Вдруг неожиданно – точно их парализовал удар Красноголового – члены клана замерли на месте и замолчали. Они не кричали больше, не стучали палками. Джонни зажал уши руками. Он все еще слышал что-то большое, которое стучало вокруг, не успокаиваясь ни на минуту. Теперь он держался, словно подчиняясь этому неслышному ритму…
Тут Боак крикнул, резко и громко что-то скомандовав. Отзвуки его голоса раздавались все дальше и дальше под каменными сводами, до тех пор, пока Джонни не ощутил это всем существом…
То, что было дальше, казалось похожим на глотающую дверь в каменном городе. Темнота и тени разошлись в стороны. Впереди показался свет – красный, рубиновый свет, не тот серый и нечеткий, как в камнях. Этот свет теперь окружал Джонни, пульсируя вокруг, как будто став частью той силы, которая захватила его здесь, подчинив ум и тело.
Они шли дальше и молчали. В красном свете мех Народа приобрел странный оттенок. Воздух вокруг них стал разноцветным, все текло, переливалось из одного цвета в другой. Глаза Народа делались то желтыми, то оранжевыми, то синими. Кожа самого Джонни казалась белой и дряблой. Он словно растекался в этом воздухе, теряя себя, свое тело… Обнаженная кожа горела, точно от удара, он чувствовал, как все тело саднит.
Место, где они оказались, не было похоже на те склады, в которых он побывал вместе с детьми. Но оно не было просторным, а в центре…
Джонни отпрянул назад. Он ничего не мог с собой поделать. Все, от чего он и Рути бежали с корабля Больших – все сразу ожило у него в памяти, потому, что в центре этого места с каменными стенами, или пещеры, стояла… Клетка!!
– Нет! – крикнул он протестующе, не думая, поймут его или нет. Но силы у Отика и Капура было больше, чем в его ослабевшем теле. Они опять схватили его за плечи и начали толкать вперед, несмотря на то, что Джонни кусался и бился в мохнатых лапах. Он не видел никаких следов двери или окна в этой пещере. Боак только немного отодвинулся, спокойно глядя на бьющееся тело юноши.
Вожак клана стукнул своей палкой об пол, потом бросил ее и протянул руки-лапы. Он хотел говорить с Джонни.
– Смотри!
Джонни взглянул туда, куда указывала мохнатая рука. Теперь, подойдя ближе, он увидел, что в клетке что-то лежит! Это были кости! И под этими большими черепами без глаз и без ушей лежали ошейники!
Только черепа, и кости. Тела… они не принадлежали Народу! Они были слишком изящными, слишком маленькими. Кто был пленником этой клетки и умер здесь, в этом страшном месте, где танцующий свет делает кожу дряблой и волнует кровь? Этот свет – что это такое, ведь он идет из отверстия в полу позади клетки?!
Боак тяжело заворчал, протянув руку сквозь прутья клетки, его пальцы схватили ближайший ошейник. Кости рассыпались в прах, пока он тащил его к себе. Он поднялся во весь рост, ошейник болтался у него на руке, точно массивный расстегнутый браслет.
Вожак клана начал медленно объяснять Джонни на языке знаков, намеренно четко поднимая пальцы. То, что он собирался сказать, было, очевидно, важным, и он хотел, чтобы Джонни понял его как можно лучше.
– Народ, – его толстый большой палец указал на собственное тело, – вот это, – он свернул ошейник в кольцо и жестом, полным ненависти и гнева, поднес ошейник к своей собственной шее, словно собирался надеть его, – делай то, что говорят – или ты умрешь. Они… – теперь он показал на кости внутри клетки, – делали ошейники, использовали Народ… – Он замялся, словно подыскивая слова, чтобы Джонни правильно его понял. – Они нашли плохие вещи, плохие для них. Они все быстро умерли. Только немного оставалось. Народ не умер. Народ выбрался. Надели ошейники на тех, кто остался, теперь они делали то, что хотел Народ. Но они уже были плохо больны, умерли. Народ никогда больше не станет носить ошейники. Никогда! – его последний жест напоминал угрозу невидимому врагу.
– Смотри! – теперь Боак держал ошейник на расстоянии нескольких дюймов от лица Джонни, точно хотел убедиться, что тот как следует его понял. По краям ленты, которую он держал в руках, были сделаны ряды шипов. Глядя на эти шипы, Джонни вдруг понял, как они сделаны: когда ошейник на горле, эти шипы будут врезаться в живое тело, если голову повернуть в сторону от точно установленного, вздернутого кверху положения.
Кончиком пальца Боак указал на ближайшие к нему шипы.
– Клык, – сказал он молча. – Боль Народа – если Они этого хотели – плохо. Ты… – теперь он внимательно осмотрел Джонни с ног до головы, точно видел его впервые, потом опять стал смотреть перед собой. – Ты – маленький – Народ взял – давал помощь – давал убежище ночью. Но ты такой – как они – ты пошел искать ошейник – заставить Народ делать то, что ты хотел!
– Нет! – снова крикнул Джонни. Он старался освободить руки, чтобы просигналить отрицание, самое сильное, какое только мог. Но его стражи крепко вцепились ему в плечи.
Казалось, Боак его не слышал. Вместо ответа вожак стал вертеть в руках ошейник, что-то в нем исправляя. Потом он снова нажал пружину, ошейник развернулся в ленту. Пока Отик и Капур держали Джонни, Боак шагнул вперед и, одев на шею юноши ошейник, защелкнул его. Ошейник был слишком велик, он лежал на плечах Джонни. Мальчик нагнул голову и в ужасе стал смотреть на свое новое украшение.
– Ты несешь – ты помнишь, – сказал жестами Боак. – Если ты снова пойдешь к ним – ты тоже почувствуешь клыки. Народ не забыл! Ты тоже не забудешь!
Теперь они отпустили его, Джонни притронулся к ошейнику, он свободно лежал на плечах, но его тяжесть едва не заставляла терять сознание от страха и необычного сильного чувства стыда. Боак и другие отвернулись от него, точно теперь он не принадлежал к их клану.