Страница:
— А мой отец, следовательно, то же, что его отец, только еще на поколение старше? — спросил Джордж.
— Отнюдь нет. Насколько я знаю, твоему деду приходилось бороться, жить повседневными заботами. Ему не хватало времени ни на что другое. Но он создал твоему отцу условия, позволявшие думать о будущем, о своем общественном положении и положении семьи в целом. Ты продолжаешь начатое им дело, и в этом нет ничего нового. То же самое я наблюдала в угольных районах. Там есть семьи, которые, подобно вам, Локвудам, уже третье поколение живут в богатстве. И в Филадельфии, и вообще в Новой Англии: то же самое, ничего нового. Но для тебя это ново, и ново для меня, поскольку я в твоей жизни тоже играю какую-то роль.
— Вы подумайте!
— Да, играю. Уверена в этом. Почему ты женился на мне, а не на местной девушке из обеспеченной семьи? Потому, что, хоть мой отец и небогат, у меня большие родственные связи. Почему ты не женился на девушке из Гиббсвилла? Там много богатых девушек. Потому что брак не входил в твои планы.
— Так я же на тебе хотел жениться.
— Знаю, что хотел. Но кого бы ты ни выбрал себе в невесты, Джордж, жениться ради самой девушки ты бы не стал. Так же, как и твой отец.
— То есть мой отец не любил мою мать, а я не люблю тебя?
— Я не собираюсь это говорить, но думаю, что так оно и есть. Я не та женщина, которую ты хотел.
— Скажи тогда, какую я хотел, если ты так много знаешь.
— Я тебе нужна, — сказала Агнесса. — Я леди и очень хорошая хозяйка. Когда ты хочешь произвести на кого-то впечатление и показать, что у тебя за жена, я оправдываю свое назначение. Но в конце концов я догадалась, Джордж, что мою полезность ты ценишь больше, чем что-либо другое.
— И когда ты начала об этом догадываться?
— Когда? По-моему, в то самое время, когда стала понимать, что заблуждаюсь насчет тебя.
— В чем?
— Ну, ты красив, опытен. Довольно порочен, как мне вначале казалось. Казалось потому, что впечатление, произведенное тобой, вызывало во мне чувства, которых я либо не понимала, либо скрывала от себя. В общем, вела себя так же, как большинство девушек моего круга. Да, я считала тебя довольно порочным молодым человеком, но ведь и порок может быть привлекательным, ибо порочные люди располагают к себе. Порок человечен. Самые добродетельные девушки полагают, что они способны обратить зло в добро, а привлекательность остается. Не забывай, что мой отец хотел стать миссионером.
— Это он так говорил.
— Он верил в это, как верю я в то, что говорю о себе. Но когда мы поженились, я начала понимать, что ты не порочен. Ты хладнокровен, расчетлив, но не порочен. И не знаю почему, но в известном отношении я никогда тебя не удовлетворяла. Конечно, ты предпочел бы не говорить на эту тему, да и я не испытываю желания, но я ожидала, что ты научишь меня любить тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Ты умел все, а я — ничего. У тебя был большой опыт, а у меня — никакого. Но тебе не хватило на меня терпения, и это, в сущности, помогло мне понять, что ты меня не любишь. Если бы любил, то…
— Но ведь живем же мы с тобой как муж и жена.
— Да, живем, но я не подхожу тебе. Я нужна тебе лишь для одного, что ты и делаешь в свое удовольствие.
— Ты тоже получаешь удовольствие.
— Теперь — да. Научилась. Хоть и без твоей помощи. К любви это не имеет отношения. Раз нет взаимности в одном, то нет ее и в другом.
— Ты часто первая начинаешь.
— Да. Почти всегда я. И редко — ты. О чем, по-твоему, это говорит?
— Не знаю, — ответил он. — О чем?
— Мне стыдно выразить свою мысль словами. Я никогда не предполагала, что мы будем с тобой так жить. Никогда не предполагала, что окажусь в таком положении. Сейчас я поняла, как может женщина унижать себя, да еще называть это любовью. Прежде я считала, что без любви не может быть близости, а теперь знаю, что может. И, узнав, перестала уважать себя.
— А я этого не заметил, — сказал он. — Мне кажется, самоуважения в тебе предостаточно.
— По-твоему, Джордж, правда — это лишь то, что тебе кажется, и больше ничего.
«Гость и больше ничего», — сказал он[27].
— И больше ничего, — повторила она.
Странно, но откровения, которые она позволила себе в этом разговоре, возбудили в ней неудержимое желание, и Джордж, почувствовав это, воспылал страстью сам. Но ни он, ни она в тот миг не помнили, что чувствам свойственны взлеты и падения, непостоянство и непредсказуемость. За той восхитительной ночью, во время которой они вели себя подобно случайным знакомым, одержимым эротоманией, последовали ночи разочарований, когда их холодная близость причиняла ей только боль, а ему — неудовлетворенность и раздражение. Их многословие не оставляло места нежности, столь необходимой для выражения искренних чувств.
Хотя Агнесса была нравственно сильной женщиной и считала (справедливо), что руководствуется в своей жизни сводом простых правил, перенятых от родителей, ее физические ресурсы оказались не на уровне духовных. Она страдала малокровием и несварением желудка. Однако она была не из тех, кто прибегает к помощи врачей при малейшем недомогании. За годы жизни в Шведской Гавани она не приобрела ни одной близкой подруги. Ее положение или, точнее, ее мужа в обществе не позволяло ей посвящать посторонних людей в интимные подробности, которыми делились между собой другие женщины; а эти другие, в свою очередь, не имели возможности делиться с ней своими тайнами в расчете на взаимную откровенность. Агнесса редко приглашала кого-нибудь к себе домой и лишь изредка бывала с мужем на самых важных торжествах в Гиббсвилле — балах, свадьбах, весенних приемах на открытом воздухе, на которых люди состоятельные считали себя обязанными присутствовать. Что касается приглашений на обед в частные дома местной знати, то они в Гиббсвилле практиковались редко, а в Шведской Гавани и совсем не практиковались. И в том и в другом городе женщины бывали друг у друга только днем, когда собирались поиграть в вист или в «500 очков». Иногда им случалось поговорить где-нибудь в бакалейной или мясной лавке, но этим разговорам часто мешали продавцы. Светские дамы Гиббсвилла встречались также в магазинах женских товаров и в шляпных салонах, но Агнесса такой возможностью не пользовалась, так как у нее была частная портниха, которая приезжала к ней два-три раза в год на дом, привозя с собой и выкройки и ткани. Миссис Колби приезжала поездом из Уилкс-Барре и жила у них по два-три дня в свободной задней комнате на втором этаже. Она рассказывала новости и сплетни, привезенные из Уилкс-Барре и Скрантона, но они мало интересовали Агнессу, поскольку касались людей, о которых она почти ничего не знала, кроме фамилий, сохранившихся у нее в памяти с девичьих лет. По этой причине визиты портнихи носили чисто профессиональный, деловой характер.
Когда бы Агнесса ни появлялась в городе, ее узнавали, люди кланялись ей с той долей учтивости или подобострастия, которая соответствовала скорее характеру отношения ее мужа с мужьями других женщин, чем их мнению лично о ней. И так было все годы, пока она жила в Шведской Гавани. Люди настолько привыкли смотреть на нее как на жену Джорджа Локвуда, что в обоих городах нельзя было найти и дюжины женщин (не говоря уж о мужчинах), которые звали бы ее по имени. У нее был большой дом, много прислуги и пара великолепных лошадей для выезда и была котиковая шуба с шапкой и муфтой из того же меха, так что, когда она входила в какой-нибудь магазин, другие покупатели расступались, давая ей дорогу.
Но когда она умерла, то оказалось, что сказать о ней людям нечего, и на похоронах ничего почти сказано и не было. Даже ее дочь Эрнестина была настолько подавлена отсутствием траурного настроения на похоронах, что ее собственная скорбь показалась ей напускной, и она не проронила ни слезинки. Выражение горя, которое видели на ее лице участники похорон, в действительности было вызвано тревогой за брата, не ответившего на ее телеграмму по поводу смерти матери. Когда траурные формальности закончились и последние посетители торопливо разошлись, Эрнестина сказала отцу:
— Боюсь я за Бинга. Не могу понять, почему он молчит.
— Это последняя капля, — сказал Джордж. — Чаша моего терпения переполнилась.
Она заметила, что у отца тоже есть заменитель скорби, и это помогло ей чуточку лучше понять его, как и самое себя.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
— Отнюдь нет. Насколько я знаю, твоему деду приходилось бороться, жить повседневными заботами. Ему не хватало времени ни на что другое. Но он создал твоему отцу условия, позволявшие думать о будущем, о своем общественном положении и положении семьи в целом. Ты продолжаешь начатое им дело, и в этом нет ничего нового. То же самое я наблюдала в угольных районах. Там есть семьи, которые, подобно вам, Локвудам, уже третье поколение живут в богатстве. И в Филадельфии, и вообще в Новой Англии: то же самое, ничего нового. Но для тебя это ново, и ново для меня, поскольку я в твоей жизни тоже играю какую-то роль.
— Вы подумайте!
— Да, играю. Уверена в этом. Почему ты женился на мне, а не на местной девушке из обеспеченной семьи? Потому, что, хоть мой отец и небогат, у меня большие родственные связи. Почему ты не женился на девушке из Гиббсвилла? Там много богатых девушек. Потому что брак не входил в твои планы.
— Так я же на тебе хотел жениться.
— Знаю, что хотел. Но кого бы ты ни выбрал себе в невесты, Джордж, жениться ради самой девушки ты бы не стал. Так же, как и твой отец.
— То есть мой отец не любил мою мать, а я не люблю тебя?
— Я не собираюсь это говорить, но думаю, что так оно и есть. Я не та женщина, которую ты хотел.
— Скажи тогда, какую я хотел, если ты так много знаешь.
— Я тебе нужна, — сказала Агнесса. — Я леди и очень хорошая хозяйка. Когда ты хочешь произвести на кого-то впечатление и показать, что у тебя за жена, я оправдываю свое назначение. Но в конце концов я догадалась, Джордж, что мою полезность ты ценишь больше, чем что-либо другое.
— И когда ты начала об этом догадываться?
— Когда? По-моему, в то самое время, когда стала понимать, что заблуждаюсь насчет тебя.
— В чем?
— Ну, ты красив, опытен. Довольно порочен, как мне вначале казалось. Казалось потому, что впечатление, произведенное тобой, вызывало во мне чувства, которых я либо не понимала, либо скрывала от себя. В общем, вела себя так же, как большинство девушек моего круга. Да, я считала тебя довольно порочным молодым человеком, но ведь и порок может быть привлекательным, ибо порочные люди располагают к себе. Порок человечен. Самые добродетельные девушки полагают, что они способны обратить зло в добро, а привлекательность остается. Не забывай, что мой отец хотел стать миссионером.
— Это он так говорил.
— Он верил в это, как верю я в то, что говорю о себе. Но когда мы поженились, я начала понимать, что ты не порочен. Ты хладнокровен, расчетлив, но не порочен. И не знаю почему, но в известном отношении я никогда тебя не удовлетворяла. Конечно, ты предпочел бы не говорить на эту тему, да и я не испытываю желания, но я ожидала, что ты научишь меня любить тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Ты умел все, а я — ничего. У тебя был большой опыт, а у меня — никакого. Но тебе не хватило на меня терпения, и это, в сущности, помогло мне понять, что ты меня не любишь. Если бы любил, то…
— Но ведь живем же мы с тобой как муж и жена.
— Да, живем, но я не подхожу тебе. Я нужна тебе лишь для одного, что ты и делаешь в свое удовольствие.
— Ты тоже получаешь удовольствие.
— Теперь — да. Научилась. Хоть и без твоей помощи. К любви это не имеет отношения. Раз нет взаимности в одном, то нет ее и в другом.
— Ты часто первая начинаешь.
— Да. Почти всегда я. И редко — ты. О чем, по-твоему, это говорит?
— Не знаю, — ответил он. — О чем?
— Мне стыдно выразить свою мысль словами. Я никогда не предполагала, что мы будем с тобой так жить. Никогда не предполагала, что окажусь в таком положении. Сейчас я поняла, как может женщина унижать себя, да еще называть это любовью. Прежде я считала, что без любви не может быть близости, а теперь знаю, что может. И, узнав, перестала уважать себя.
— А я этого не заметил, — сказал он. — Мне кажется, самоуважения в тебе предостаточно.
— По-твоему, Джордж, правда — это лишь то, что тебе кажется, и больше ничего.
«Гость и больше ничего», — сказал он[27].
— И больше ничего, — повторила она.
Странно, но откровения, которые она позволила себе в этом разговоре, возбудили в ней неудержимое желание, и Джордж, почувствовав это, воспылал страстью сам. Но ни он, ни она в тот миг не помнили, что чувствам свойственны взлеты и падения, непостоянство и непредсказуемость. За той восхитительной ночью, во время которой они вели себя подобно случайным знакомым, одержимым эротоманией, последовали ночи разочарований, когда их холодная близость причиняла ей только боль, а ему — неудовлетворенность и раздражение. Их многословие не оставляло места нежности, столь необходимой для выражения искренних чувств.
Хотя Агнесса была нравственно сильной женщиной и считала (справедливо), что руководствуется в своей жизни сводом простых правил, перенятых от родителей, ее физические ресурсы оказались не на уровне духовных. Она страдала малокровием и несварением желудка. Однако она была не из тех, кто прибегает к помощи врачей при малейшем недомогании. За годы жизни в Шведской Гавани она не приобрела ни одной близкой подруги. Ее положение или, точнее, ее мужа в обществе не позволяло ей посвящать посторонних людей в интимные подробности, которыми делились между собой другие женщины; а эти другие, в свою очередь, не имели возможности делиться с ней своими тайнами в расчете на взаимную откровенность. Агнесса редко приглашала кого-нибудь к себе домой и лишь изредка бывала с мужем на самых важных торжествах в Гиббсвилле — балах, свадьбах, весенних приемах на открытом воздухе, на которых люди состоятельные считали себя обязанными присутствовать. Что касается приглашений на обед в частные дома местной знати, то они в Гиббсвилле практиковались редко, а в Шведской Гавани и совсем не практиковались. И в том и в другом городе женщины бывали друг у друга только днем, когда собирались поиграть в вист или в «500 очков». Иногда им случалось поговорить где-нибудь в бакалейной или мясной лавке, но этим разговорам часто мешали продавцы. Светские дамы Гиббсвилла встречались также в магазинах женских товаров и в шляпных салонах, но Агнесса такой возможностью не пользовалась, так как у нее была частная портниха, которая приезжала к ней два-три раза в год на дом, привозя с собой и выкройки и ткани. Миссис Колби приезжала поездом из Уилкс-Барре и жила у них по два-три дня в свободной задней комнате на втором этаже. Она рассказывала новости и сплетни, привезенные из Уилкс-Барре и Скрантона, но они мало интересовали Агнессу, поскольку касались людей, о которых она почти ничего не знала, кроме фамилий, сохранившихся у нее в памяти с девичьих лет. По этой причине визиты портнихи носили чисто профессиональный, деловой характер.
Когда бы Агнесса ни появлялась в городе, ее узнавали, люди кланялись ей с той долей учтивости или подобострастия, которая соответствовала скорее характеру отношения ее мужа с мужьями других женщин, чем их мнению лично о ней. И так было все годы, пока она жила в Шведской Гавани. Люди настолько привыкли смотреть на нее как на жену Джорджа Локвуда, что в обоих городах нельзя было найти и дюжины женщин (не говоря уж о мужчинах), которые звали бы ее по имени. У нее был большой дом, много прислуги и пара великолепных лошадей для выезда и была котиковая шуба с шапкой и муфтой из того же меха, так что, когда она входила в какой-нибудь магазин, другие покупатели расступались, давая ей дорогу.
Но когда она умерла, то оказалось, что сказать о ней людям нечего, и на похоронах ничего почти сказано и не было. Даже ее дочь Эрнестина была настолько подавлена отсутствием траурного настроения на похоронах, что ее собственная скорбь показалась ей напускной, и она не проронила ни слезинки. Выражение горя, которое видели на ее лице участники похорон, в действительности было вызвано тревогой за брата, не ответившего на ее телеграмму по поводу смерти матери. Когда траурные формальности закончились и последние посетители торопливо разошлись, Эрнестина сказала отцу:
— Боюсь я за Бинга. Не могу понять, почему он молчит.
— Это последняя капля, — сказал Джордж. — Чаша моего терпения переполнилась.
Она заметила, что у отца тоже есть заменитель скорби, и это помогло ей чуточку лучше понять его, как и самое себя.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Первым побуждением Джорджа Локвуда было отказаться — разумеется, вежливо — от встречи с молодым человеком из школы св.Варфоломея. Это можно было сделать аргументирование, пристойно, разумно. Он мог бы сказать, что лишь недавно закончил строительство нового дома и еще не обосновался в нем; мог сослаться на финансовые затруднения, вызванные участием в новом предприятии (не говоря, что это за предприятие, поскольку «кондитерское дело» звучит не очень солидно), или еще на что-нибудь. Джордж был совершенно уверен, что названный молодой человек хочет приехать единственно для того, чтобы попросить крупную сумму для его бывшей школы. Аналогичное письмо получил и Пенроуз Локвуд. Оно было подписано так: «Престон Хиббард, школа св.Варфоломея, 1917, Гарвард, 1921, М.Н.У.[28], Гарвард, 1923». В справочнике школы Хиббард значился как исполняющий обязанности казначея. Он учился в одном классе с Бингом Локвудом, но Джордж ни разу не слышал, чтобы его сын упоминал эту фамилию. В справочнике числилось одиннадцать Хиббардов, учившихся в школе в разные годы, и все они были родом из восточной части Массачусетса.
— Ты не получал письма от некоего Хиббарда из школы святого Варфоломея? — спросил Джордж брата.
— Да, он хочет приехать ко мне, — ответил Пенроуз. — Догадываешься, чего ему надо?
— Наверно, денег.
— Именно денег, и немалых. Мэррей Дикинсон сказал, что они поручили этому парню сначала объехать страну и провести разведку. Выяснить, на что можно рассчитывать, перед тем как объявлять о начале кампании.
— Неудачное он выбрал время, — сказал Джордж. — Все мои наличные деньги ушли в кондитерское дело.
— Но принять его все же надо. Он намерен побывать у всех бывших учеников. Этого парня я не знаю, но его отец учился в одно время со мной. Джон Хиббард. Бостонский банкир. Если бы Хиббарды захотели, то могли бы выписать чек на всю требуемую сумму сами. Они богаты с незапамятных времен. Клуб «Сомерсет», «Портовые крысы». Стопроцентные аристократы. Повидайся с ним — и дело с концом, от этих людей так просто не отмахнешься.
— Сколько ты решил им дать? — спросил Джордж.
— Ты ведь знаешь, как такие дела делают. Сначала мы прощупаем друг друга, потом я постепенно выясню, на какую сумму они рассчитывают, сокращу ее вдвое, и наконец мы на чем-то сойдемся. Я встречаюсь с ним во вторник на той неделе — пригласил его позавтракать.
— В таком случае и мне нет смысла тянуть, — сказал Джордж.
— Да, тянуть бесполезно. В том, что касается денег, мы, Локвуды, — сосунки по сравнению с семьей Хиббардов.
— А зачем школе святого Варфоломея деньги?
— Ну, кто-нибудь пожертвовал школе Гротона порядочную сумму, и наши попечители решили воспользоваться прецедентом. Ради престижа. Знай, мол, наших.
Молодой Престон Хиббард приехал в Шведскую Гавань в черном двухместном «додже» с блестящими колесами. Если бы не массачусетский номер, то эту машину никто не отличил бы от шести докторских лимузинов, что в любое время можно было увидеть у подъездов больниц. Джордж спустился в вестибюль как раз тогда, когда служанка в форменном платье, увидев чужого человека в очень старой коричневой шляпе и с войлочным мешком в руке, собиралась его выпроводить.
— Вы очень пунктуальны, — сказал Джордж. — Только что пробило половину первого. Входите. Не хотите ли освежиться? Что предложить вам выпить?
— Виски с водой или коктейль, если можно. Кстати, вы — четвертый Локвуд, с которым я имею удовольствие встретиться за последние пять недель.
— Четвертый? Я знаю, что вы собирались встретиться с моим братом.
— Да, на прошлой неделе мы завтракали с мистером Пенроузом Локвудом. Он пригласил меня в клуб «Уединение». А через день после этого я виделся с Фрэнсисом Локвудом, который, по-моему, к вам не имеет отношения.
— Никакого. Мы даже не знакомы. Он поступил в школу после меня и моего брата. Он живет в Чикаго?
— Лейк-Форест, недалеко от Чикаго, — уточнил Хиббард.
— Кто же был четвертый носитель этой выдающейся фамилии?
— Не кто иной, как мой старый приятель и однокашник, ваш сын Бинг. Будучи в Калифорнии, я ночевал у него и его жены. У них очень уютный дом — или ранчо, как там это называют. Дела у Бинга идут отлично. Не удивлюсь, если он окажется одним из самых преуспевающих в нашем классе.
— Что вы говорите? — удивился Джордж.
— По всем признакам — да. Я разговаривал с пятнадцатью из девятнадцати бывших учеников нашей школы, живущих в Калифорнии, и все они, словно сговорившись, расхваливают его. В Калифорнии его ждет большое будущее.
— Рад слышать, — сказал Джордж.
— Не стану притворяться, я знаю о вашей с ним размолвке, но я полагал, что вам будет приятно узнать о его успехах. Разумеется, я имею в виду финансовые успехи.
— Можно спросить, сколько он вам дал?
— Поскольку эти данные все равно будут обнародованы, то могу сказать: он обещал нам пятьдесят тысяч долларов.
— Пятьдесят тысяч? Впрочем, только обещал, как вы сказали.
— Да, но половину обещанной суммы он дает сразу, а об остальных двадцати пяти тысячах будет объявлено в начале учебного года. У него они безусловно есть — в этом можно не сомневаться. Насколько я знаю, такую же сумму он жертвует Принстону.
— Принстону?
— Да, то ли жертвует, то ли уже пожертвовал.
— У вас уйма новостей, мистер Хиббард. Рассказывайте дальше.
— Рад буду рассказать все, что знаю. Прибыв в Калифорнию, Бинг сразу же начал работать у этого Кинга и, видимо, с самого начала ему понравился. Не боялся пачкать руки, как они говорят. И теперь, выражаясь фигурально, эти руки — все в жидком черном золоте. У Кинга был сын, приятель Бинга, но он погиб в авиационной катастрофе, когда летал на собственном самолете, так что теперь Кинг стал для Бинга прямо отцом родным.
— Ну, это вряд ли, — сказал Джордж.
— Я имею в виду не буквально, но до известной степени это так. Знаете ли вы, что они там ставят буровые вышки прямо в океане? Это — нечто новое. Я сам видел. Просто удивительно: башни в сотне ярдов от берега, и насосы работают. Ловко у них это получается.
— Значит, мой сын нажил себе состояние, не достигнув еще и тридцати лет. Молодец, — сказал Джордж.
— С вашей помощью, насколько я понимаю.
— Нет. Он вкладывал деньги дедушки, моего отца. Скажу вам, что ни дед, ни я не вложили бы в нефтяное дело и цента. Я и теперь не вложу.
— А вот я вложил. По совету Бинга купил несколько акций Сан-Марко. Для себя, не для школы святого Варфоломея.
— Но из того, что вы сказали, я понял, что он дает вам деньги, а не акции. Я имею в виду — школе.
— Ну, разумеется. Он взял с меня обещание не вкладывать школьные деньги в акции Сан-Марко. Сказал, что сейчас это рискованно, они ведут разведку на новом месте. Не сообщил где, но сказал, что дело может и лопнуть.
— И все же какие-то деньги вы вложили.
— Да, заразился энтузиазмом Бинга. Много я все равно не потеряю, а если повезет, это выгодно — Бинг-то ведь нажил состояние. Вы бы посмотрели на него: грубые сапоги, подбитые гвоздями, широкополая шляпа, старая вельветовая куртка, а разъезжает на «роллс-ройсе».
— На чем, на чем?
— У него серый «роллс-ройс», который, по-моему, не мыли со дня покупки. Сзади у него на полу сложены всевозможные инструменты и металлические футляры с чертежами и прочим. Я спросил, почему у него «роллс-ройс», а не простой «фордик», и услышал ответ, типичный для тамошних людей: ему-де нужна машина, в которую он может залить бензин и масло и ездить напропалую, не задерживаясь из-за какой-нибудь мелкой поломки в колесе. Когда она износится, он свалит ее в овраг и купит себе новую. Не знаю, давно ли вы виделись с Бингом, но в нем не осталось ничего от того принстонского шалопая в норфолкском костюме, каким он сохранился в моей памяти. До сих пор играет в теннис — с женой. Она тоже здорово играет. У меня такое впечатление, что в Калифорнии все хорошо играют. Теннисный корт у них с каким-то особым покрытием, гораздо ровнее, чем те, на которых мне приходилось играть раньше. И знаете, она меня обыграла. Мы сыграли партию один на один, и она победила со счетом девять — семь или восемь — шесть. Совсем меня загоняла, а ведь прежде если я и проигрывал женщинам, то лишь чемпионкам.
— Я вижу, она вам понравилась.
— Очень. Палец в рот не клади. Может показаться странным, что я так говорю о молодой женщине, но других слов просто не нахожу. При этом я вовсе не хочу сказать, что она не леди или не женственна. Но она не похожа на тех молодых особ, с которыми я рос, хотя они тоже неплохо играют в теннис и умеют грести. Начать хотя бы с того, как она говорит — низким голосом, на западный манер, такое произношение встречается чаще у мужчин, чем у женщин. Когда мы собрались играть в теннис, на ней были синие джинсы и сапоги на высоких каблуках. Она сбросила с ног сапоги, надела теннисные туфли — вот и все. При мне пристрелила змею. Сходила домой, взяла большой револьвер и убила в кустах, недалеко от корта, гремучую змею, которую я даже не заметил. Пусть, говорит, ползают среди холмов, а на их участке, где играют дети, им нечего делать. И просила меня не говорить Бингу, что она убила змею, иначе он схватит ружье и уйдет искать самца — и тогда будет стрелять до самого ужина.
— А детей вы видели?
— А как же. Стиви, которого назвали в честь сына Кинга, и Агнессу. Мальчику около четырех лет, а девочке — два. Мальчик все молчит, только смотрит на тебя. Ну, а девочка — та, естественно, еще не научилась как следует говорить. Оба очень рослые и крепкие. Должно быть, климат там какой-то особенный. Мои племянницы и племянники такого же возраста, а им далеко до этих детишек. Сами Бинг и Рита не такие уж гиганты, и вас я знаю, и мистера Пенроуза Локвуда, и покойную миссис Локвуд, мать Бинга, видел. Видел мельком также родителей Риты — если не ошибаюсь, мистера и миссис Коллинз?
— Кольер?
— Благодарю. Но дети Бинга — настоящие великаны. Мальчик светленький, но загар у него, по-моему, никогда не сходит. А девчушка ковыляет всюду, поэтому Рита и остерегается змей. Сама мне сказала. Лично я ни за что не стал бы там жить, но я не в счет, я даже на озеро Скуэм не езжу, потому что в Нью-Гэмпшире водятся змеи.
Пока шел разговор, они выпили коктейли и покончили с мясом.
— Отличные отбивные, мистер Локвуд.
— Не хотите ли еще? Это отнимет всего несколько минут.
— Хотел бы, да тороплюсь: мне еще надо сегодня съездить в Скрантон.
— К Бобу Мэкки и Бейярду Дональдсону?
— Да. Меня предупреждали, чтобы на Бейярда Дональдсона я не очень надеялся.
— Я думаю, правильно предупреждали. У него шахтеры бастуют. Из-за этого и Боб Мэкки может оказаться не таким щедрым.
— Верно. Но у мистера Мэкки, как я полагаю, есть и другие источники дохода.
— А вы, я вижу, не теряли времени даром!
— О да. Ведь бывших учеников всего лишь около семисот, а точнее — шестьсот восемьдесят восемь.
— И с каждым из них вы будете встречаться?
— С каждым в отдельности? Нет. Некоторые, более пожилые, никого не принимают, и есть несколько чудаков, которые приходят в ярость, когда у них просят денег. От таких мы держимся подальше. В Бостоне и Нью-Йорке, где сосредоточена большая часть наших выпускников, мы устраиваем небольшие совместные завтраки, особенно когда речь идет о тех, кто недавно кончил колледж. Тем не менее таких, с которыми я должен встретиться в отдельности, наберется человек четыреста. Очень Это интересно — я столько узнал о стране, разъезжая на машине.
— Вы ездили на машине? В Калифорнию на машине?
— Туда и обратно. В Аризоне живут двое наших питомцев, которые, как я обнаружил, враждуют между собой. И двое — в штате Колорадо: один в Денвере, а другой — в Колорадо-Спрингс. Поэтому туда я ехал южным маршрутом, а оттуда — северным.
— Какую же сумму вы хотели бы от меня получить? — спросил Джордж. — Конечно, намерения моего брата мне известны, но вы не рассчитывайте, что я дам столько же.
— Нет? Вы, стало быть, не собираетесь следовать примеру Бинга?
— Боюсь, что нет, мистер Хиббард. У него есть сын, который через несколько лет, возможно, будет поступать в школу святого Варфоломея. А у меня этой проблемы нет.
— Но у вас есть дочь. Когда она выйдет замуж, то, наверно, захочет определить своих сыновей в нашу школу. А может, и сама выйдет замуж за выпускника этой школы.
— Все может быть. Она может даже выйти замуж за итонца или за попа-расстригу. Об ее отпрысках я еще не думал.
— Могу ли я подписать вас предварительно… скажем, на двадцать тысяч?
— Можете подписать — окончательно и бесповоротно — на десять тысяч. Честно говоря, я не вижу надобности в этой кампании. Мне сказали, что ее затеяли после того, как кто-то из бывших гротонцев пожертвовал своей школе кругленькую сумму, и наши решили не отставать.
— Это правда, мистер Локвуд. Такие примеры заразительны. А вот то, что нам будто бы не нужно больше денег, как утверждают некоторые наши выпускники, — это неправда. Расходы растут. Питание, например, подорожало в три раза с тех пор, как вы там учились. Кроме того, мы стали платить учителям приличное жалованье. Мы не можем рассчитывать на то, что к нам пойдут в учителя люди, имеющие другие источники дохода. Чтобы получить лучших педагогов, нам приходится иногда конкурировать с университетом — это вопрос престижа. Как вы знаете, мы потеряли двух ведущих преподавателей — один умер, другой ушел в отставку. Джедсон Хеминуэй скончался прошлым летом, так что мы срочно должны были искать на место заведующего кафедрой математики нового человека. Нашли одного подходящего, но обошлось это нам недешево. Некий Воллмер из филадельфийской школы Пенна Чартера. Вынуждены платить ему бешеные деньги, потому что смерть Хеминуэя застигла нас врасплох. Мы рассчитывали, что он продержится у нас еще, по крайней мере, пять лет. Что касается старика Барбура, то к его уходу мы подготовились, так как он собирался на пенсию. Одну минуту. — Он встал из-за стола и взял с буфета свой зеленый войлочный мешок.
— Почему бы нам не перейти в мой кабинет? — предложил Джордж. — Кофе мы можем выпить и там. Если, конечно, вы не хотите еще лимонную меренгу.
— Хорошая мысль. Я имею в виду переход в кабинет, а не лимонную меренгу. За эту поездку я поправился на двенадцать фунтов. Должен признать, что наши ветераны весьма хлебосольны. Видимо, все еще помнят спартанский рацион школьных лет и теперь возмещают потери, да и я поесть люблю. — Они перешли в кабинет. — Ого, диплом-то у вас на видном месте висит. А у меня он два года назад погиб при пожаре.
— В школе?
— Нет. Он хранился в Бостоне, где я держу небольшую квартиру. Холостяцкая берлога на Честнат-стрит.
— Вы не женаты?
— Ни одна уважающая себя молодая леди не пойдет за меня.
— Может быть и другая причина, — возразил Джордж Локвуд. — Мне кажется, вы не хотите расстаться со своей свободой.
— И это верно. Как административный служащий, я не обязан оставаться на конец недели в школе, поэтому с вечера пятницы до вечера воскресенья, а то и до утра понедельника обычно бываю в Бостоне. Кто-то оставил у меня в квартире горящую сигарету, и вот — я лишился массы личных вещей. Дипломы об окончании школы святого Варфоломея и Гарвардского университета. Несколько наград за теннис и все картины. Среди них — подлинный Бирбом с собственноручной подписью автора. Растяпа, черт побери.
— Рассеянная, должно быть, особа.
— Я не сказал, что это она, мистер Локвуд.
— Этого можно было и не говорить.
— Ну что ж, я выдал себя, хотя и не знаю, каким образом.
— Если бы речь шла о мужчине, то вы так бы и сказали. Но вы сказали «растяпа, черт побери».
— Впредь буду осторожнее, — сказал Хиббард. — Так вот, в этом мешке — материалы, которые, мне кажется, могут дать ответы на все ваши вопросы. Например, на вопрос о том, что мы будем делать с деньгами, когда они поступят в наше распоряжение. Вот наши планы касательно капитала от миллиона и выше, если такой капитал нам удастся собрать; вот планы касательно капитала от полутора миллионов и выше; вот — от двух миллионов и выше и так далее до пяти миллионов. Если же мы соберем шесть миллионов, то окажемся в некотором затруднении, но только в некотором, и притом ненадолго, уверяю вас. Между прочим, ни одна из этих сумм не будет потрачена на приобретение материальных ценностей. Все деньги пойдут на увеличение жалованья, пенсии и разные виды страхования. Хотите взглянуть?
— Нет, благодарю. Мой скромный взнос не дает мне права проверять.
— Отчего же — дает, только читать все это скучно. А вот на эти фотографии, как мне кажется, вам не будет скучно смотреть. Взгляните. — Он протянул Джорджу конверт. — Все снято камерой «брауни-2». Не бойтесь — это не виды Большого каньона.
Джордж вынул из конверта десятка два карточек, снятых на ранчо Бинга. Бинг. Его жена. Дети. «Роллс-ройс». Дом. Буровые вышки. Джордж молча перебрал фотографии, потом вложил их снова в конверт и протянул Хиббарду.
— Ты не получал письма от некоего Хиббарда из школы святого Варфоломея? — спросил Джордж брата.
— Да, он хочет приехать ко мне, — ответил Пенроуз. — Догадываешься, чего ему надо?
— Наверно, денег.
— Именно денег, и немалых. Мэррей Дикинсон сказал, что они поручили этому парню сначала объехать страну и провести разведку. Выяснить, на что можно рассчитывать, перед тем как объявлять о начале кампании.
— Неудачное он выбрал время, — сказал Джордж. — Все мои наличные деньги ушли в кондитерское дело.
— Но принять его все же надо. Он намерен побывать у всех бывших учеников. Этого парня я не знаю, но его отец учился в одно время со мной. Джон Хиббард. Бостонский банкир. Если бы Хиббарды захотели, то могли бы выписать чек на всю требуемую сумму сами. Они богаты с незапамятных времен. Клуб «Сомерсет», «Портовые крысы». Стопроцентные аристократы. Повидайся с ним — и дело с концом, от этих людей так просто не отмахнешься.
— Сколько ты решил им дать? — спросил Джордж.
— Ты ведь знаешь, как такие дела делают. Сначала мы прощупаем друг друга, потом я постепенно выясню, на какую сумму они рассчитывают, сокращу ее вдвое, и наконец мы на чем-то сойдемся. Я встречаюсь с ним во вторник на той неделе — пригласил его позавтракать.
— В таком случае и мне нет смысла тянуть, — сказал Джордж.
— Да, тянуть бесполезно. В том, что касается денег, мы, Локвуды, — сосунки по сравнению с семьей Хиббардов.
— А зачем школе святого Варфоломея деньги?
— Ну, кто-нибудь пожертвовал школе Гротона порядочную сумму, и наши попечители решили воспользоваться прецедентом. Ради престижа. Знай, мол, наших.
Молодой Престон Хиббард приехал в Шведскую Гавань в черном двухместном «додже» с блестящими колесами. Если бы не массачусетский номер, то эту машину никто не отличил бы от шести докторских лимузинов, что в любое время можно было увидеть у подъездов больниц. Джордж спустился в вестибюль как раз тогда, когда служанка в форменном платье, увидев чужого человека в очень старой коричневой шляпе и с войлочным мешком в руке, собиралась его выпроводить.
— Вы очень пунктуальны, — сказал Джордж. — Только что пробило половину первого. Входите. Не хотите ли освежиться? Что предложить вам выпить?
— Виски с водой или коктейль, если можно. Кстати, вы — четвертый Локвуд, с которым я имею удовольствие встретиться за последние пять недель.
— Четвертый? Я знаю, что вы собирались встретиться с моим братом.
— Да, на прошлой неделе мы завтракали с мистером Пенроузом Локвудом. Он пригласил меня в клуб «Уединение». А через день после этого я виделся с Фрэнсисом Локвудом, который, по-моему, к вам не имеет отношения.
— Никакого. Мы даже не знакомы. Он поступил в школу после меня и моего брата. Он живет в Чикаго?
— Лейк-Форест, недалеко от Чикаго, — уточнил Хиббард.
— Кто же был четвертый носитель этой выдающейся фамилии?
— Не кто иной, как мой старый приятель и однокашник, ваш сын Бинг. Будучи в Калифорнии, я ночевал у него и его жены. У них очень уютный дом — или ранчо, как там это называют. Дела у Бинга идут отлично. Не удивлюсь, если он окажется одним из самых преуспевающих в нашем классе.
— Что вы говорите? — удивился Джордж.
— По всем признакам — да. Я разговаривал с пятнадцатью из девятнадцати бывших учеников нашей школы, живущих в Калифорнии, и все они, словно сговорившись, расхваливают его. В Калифорнии его ждет большое будущее.
— Рад слышать, — сказал Джордж.
— Не стану притворяться, я знаю о вашей с ним размолвке, но я полагал, что вам будет приятно узнать о его успехах. Разумеется, я имею в виду финансовые успехи.
— Можно спросить, сколько он вам дал?
— Поскольку эти данные все равно будут обнародованы, то могу сказать: он обещал нам пятьдесят тысяч долларов.
— Пятьдесят тысяч? Впрочем, только обещал, как вы сказали.
— Да, но половину обещанной суммы он дает сразу, а об остальных двадцати пяти тысячах будет объявлено в начале учебного года. У него они безусловно есть — в этом можно не сомневаться. Насколько я знаю, такую же сумму он жертвует Принстону.
— Принстону?
— Да, то ли жертвует, то ли уже пожертвовал.
— У вас уйма новостей, мистер Хиббард. Рассказывайте дальше.
— Рад буду рассказать все, что знаю. Прибыв в Калифорнию, Бинг сразу же начал работать у этого Кинга и, видимо, с самого начала ему понравился. Не боялся пачкать руки, как они говорят. И теперь, выражаясь фигурально, эти руки — все в жидком черном золоте. У Кинга был сын, приятель Бинга, но он погиб в авиационной катастрофе, когда летал на собственном самолете, так что теперь Кинг стал для Бинга прямо отцом родным.
— Ну, это вряд ли, — сказал Джордж.
— Я имею в виду не буквально, но до известной степени это так. Знаете ли вы, что они там ставят буровые вышки прямо в океане? Это — нечто новое. Я сам видел. Просто удивительно: башни в сотне ярдов от берега, и насосы работают. Ловко у них это получается.
— Значит, мой сын нажил себе состояние, не достигнув еще и тридцати лет. Молодец, — сказал Джордж.
— С вашей помощью, насколько я понимаю.
— Нет. Он вкладывал деньги дедушки, моего отца. Скажу вам, что ни дед, ни я не вложили бы в нефтяное дело и цента. Я и теперь не вложу.
— А вот я вложил. По совету Бинга купил несколько акций Сан-Марко. Для себя, не для школы святого Варфоломея.
— Но из того, что вы сказали, я понял, что он дает вам деньги, а не акции. Я имею в виду — школе.
— Ну, разумеется. Он взял с меня обещание не вкладывать школьные деньги в акции Сан-Марко. Сказал, что сейчас это рискованно, они ведут разведку на новом месте. Не сообщил где, но сказал, что дело может и лопнуть.
— И все же какие-то деньги вы вложили.
— Да, заразился энтузиазмом Бинга. Много я все равно не потеряю, а если повезет, это выгодно — Бинг-то ведь нажил состояние. Вы бы посмотрели на него: грубые сапоги, подбитые гвоздями, широкополая шляпа, старая вельветовая куртка, а разъезжает на «роллс-ройсе».
— На чем, на чем?
— У него серый «роллс-ройс», который, по-моему, не мыли со дня покупки. Сзади у него на полу сложены всевозможные инструменты и металлические футляры с чертежами и прочим. Я спросил, почему у него «роллс-ройс», а не простой «фордик», и услышал ответ, типичный для тамошних людей: ему-де нужна машина, в которую он может залить бензин и масло и ездить напропалую, не задерживаясь из-за какой-нибудь мелкой поломки в колесе. Когда она износится, он свалит ее в овраг и купит себе новую. Не знаю, давно ли вы виделись с Бингом, но в нем не осталось ничего от того принстонского шалопая в норфолкском костюме, каким он сохранился в моей памяти. До сих пор играет в теннис — с женой. Она тоже здорово играет. У меня такое впечатление, что в Калифорнии все хорошо играют. Теннисный корт у них с каким-то особым покрытием, гораздо ровнее, чем те, на которых мне приходилось играть раньше. И знаете, она меня обыграла. Мы сыграли партию один на один, и она победила со счетом девять — семь или восемь — шесть. Совсем меня загоняла, а ведь прежде если я и проигрывал женщинам, то лишь чемпионкам.
— Я вижу, она вам понравилась.
— Очень. Палец в рот не клади. Может показаться странным, что я так говорю о молодой женщине, но других слов просто не нахожу. При этом я вовсе не хочу сказать, что она не леди или не женственна. Но она не похожа на тех молодых особ, с которыми я рос, хотя они тоже неплохо играют в теннис и умеют грести. Начать хотя бы с того, как она говорит — низким голосом, на западный манер, такое произношение встречается чаще у мужчин, чем у женщин. Когда мы собрались играть в теннис, на ней были синие джинсы и сапоги на высоких каблуках. Она сбросила с ног сапоги, надела теннисные туфли — вот и все. При мне пристрелила змею. Сходила домой, взяла большой револьвер и убила в кустах, недалеко от корта, гремучую змею, которую я даже не заметил. Пусть, говорит, ползают среди холмов, а на их участке, где играют дети, им нечего делать. И просила меня не говорить Бингу, что она убила змею, иначе он схватит ружье и уйдет искать самца — и тогда будет стрелять до самого ужина.
— А детей вы видели?
— А как же. Стиви, которого назвали в честь сына Кинга, и Агнессу. Мальчику около четырех лет, а девочке — два. Мальчик все молчит, только смотрит на тебя. Ну, а девочка — та, естественно, еще не научилась как следует говорить. Оба очень рослые и крепкие. Должно быть, климат там какой-то особенный. Мои племянницы и племянники такого же возраста, а им далеко до этих детишек. Сами Бинг и Рита не такие уж гиганты, и вас я знаю, и мистера Пенроуза Локвуда, и покойную миссис Локвуд, мать Бинга, видел. Видел мельком также родителей Риты — если не ошибаюсь, мистера и миссис Коллинз?
— Кольер?
— Благодарю. Но дети Бинга — настоящие великаны. Мальчик светленький, но загар у него, по-моему, никогда не сходит. А девчушка ковыляет всюду, поэтому Рита и остерегается змей. Сама мне сказала. Лично я ни за что не стал бы там жить, но я не в счет, я даже на озеро Скуэм не езжу, потому что в Нью-Гэмпшире водятся змеи.
Пока шел разговор, они выпили коктейли и покончили с мясом.
— Отличные отбивные, мистер Локвуд.
— Не хотите ли еще? Это отнимет всего несколько минут.
— Хотел бы, да тороплюсь: мне еще надо сегодня съездить в Скрантон.
— К Бобу Мэкки и Бейярду Дональдсону?
— Да. Меня предупреждали, чтобы на Бейярда Дональдсона я не очень надеялся.
— Я думаю, правильно предупреждали. У него шахтеры бастуют. Из-за этого и Боб Мэкки может оказаться не таким щедрым.
— Верно. Но у мистера Мэкки, как я полагаю, есть и другие источники дохода.
— А вы, я вижу, не теряли времени даром!
— О да. Ведь бывших учеников всего лишь около семисот, а точнее — шестьсот восемьдесят восемь.
— И с каждым из них вы будете встречаться?
— С каждым в отдельности? Нет. Некоторые, более пожилые, никого не принимают, и есть несколько чудаков, которые приходят в ярость, когда у них просят денег. От таких мы держимся подальше. В Бостоне и Нью-Йорке, где сосредоточена большая часть наших выпускников, мы устраиваем небольшие совместные завтраки, особенно когда речь идет о тех, кто недавно кончил колледж. Тем не менее таких, с которыми я должен встретиться в отдельности, наберется человек четыреста. Очень Это интересно — я столько узнал о стране, разъезжая на машине.
— Вы ездили на машине? В Калифорнию на машине?
— Туда и обратно. В Аризоне живут двое наших питомцев, которые, как я обнаружил, враждуют между собой. И двое — в штате Колорадо: один в Денвере, а другой — в Колорадо-Спрингс. Поэтому туда я ехал южным маршрутом, а оттуда — северным.
— Какую же сумму вы хотели бы от меня получить? — спросил Джордж. — Конечно, намерения моего брата мне известны, но вы не рассчитывайте, что я дам столько же.
— Нет? Вы, стало быть, не собираетесь следовать примеру Бинга?
— Боюсь, что нет, мистер Хиббард. У него есть сын, который через несколько лет, возможно, будет поступать в школу святого Варфоломея. А у меня этой проблемы нет.
— Но у вас есть дочь. Когда она выйдет замуж, то, наверно, захочет определить своих сыновей в нашу школу. А может, и сама выйдет замуж за выпускника этой школы.
— Все может быть. Она может даже выйти замуж за итонца или за попа-расстригу. Об ее отпрысках я еще не думал.
— Могу ли я подписать вас предварительно… скажем, на двадцать тысяч?
— Можете подписать — окончательно и бесповоротно — на десять тысяч. Честно говоря, я не вижу надобности в этой кампании. Мне сказали, что ее затеяли после того, как кто-то из бывших гротонцев пожертвовал своей школе кругленькую сумму, и наши решили не отставать.
— Это правда, мистер Локвуд. Такие примеры заразительны. А вот то, что нам будто бы не нужно больше денег, как утверждают некоторые наши выпускники, — это неправда. Расходы растут. Питание, например, подорожало в три раза с тех пор, как вы там учились. Кроме того, мы стали платить учителям приличное жалованье. Мы не можем рассчитывать на то, что к нам пойдут в учителя люди, имеющие другие источники дохода. Чтобы получить лучших педагогов, нам приходится иногда конкурировать с университетом — это вопрос престижа. Как вы знаете, мы потеряли двух ведущих преподавателей — один умер, другой ушел в отставку. Джедсон Хеминуэй скончался прошлым летом, так что мы срочно должны были искать на место заведующего кафедрой математики нового человека. Нашли одного подходящего, но обошлось это нам недешево. Некий Воллмер из филадельфийской школы Пенна Чартера. Вынуждены платить ему бешеные деньги, потому что смерть Хеминуэя застигла нас врасплох. Мы рассчитывали, что он продержится у нас еще, по крайней мере, пять лет. Что касается старика Барбура, то к его уходу мы подготовились, так как он собирался на пенсию. Одну минуту. — Он встал из-за стола и взял с буфета свой зеленый войлочный мешок.
— Почему бы нам не перейти в мой кабинет? — предложил Джордж. — Кофе мы можем выпить и там. Если, конечно, вы не хотите еще лимонную меренгу.
— Хорошая мысль. Я имею в виду переход в кабинет, а не лимонную меренгу. За эту поездку я поправился на двенадцать фунтов. Должен признать, что наши ветераны весьма хлебосольны. Видимо, все еще помнят спартанский рацион школьных лет и теперь возмещают потери, да и я поесть люблю. — Они перешли в кабинет. — Ого, диплом-то у вас на видном месте висит. А у меня он два года назад погиб при пожаре.
— В школе?
— Нет. Он хранился в Бостоне, где я держу небольшую квартиру. Холостяцкая берлога на Честнат-стрит.
— Вы не женаты?
— Ни одна уважающая себя молодая леди не пойдет за меня.
— Может быть и другая причина, — возразил Джордж Локвуд. — Мне кажется, вы не хотите расстаться со своей свободой.
— И это верно. Как административный служащий, я не обязан оставаться на конец недели в школе, поэтому с вечера пятницы до вечера воскресенья, а то и до утра понедельника обычно бываю в Бостоне. Кто-то оставил у меня в квартире горящую сигарету, и вот — я лишился массы личных вещей. Дипломы об окончании школы святого Варфоломея и Гарвардского университета. Несколько наград за теннис и все картины. Среди них — подлинный Бирбом с собственноручной подписью автора. Растяпа, черт побери.
— Рассеянная, должно быть, особа.
— Я не сказал, что это она, мистер Локвуд.
— Этого можно было и не говорить.
— Ну что ж, я выдал себя, хотя и не знаю, каким образом.
— Если бы речь шла о мужчине, то вы так бы и сказали. Но вы сказали «растяпа, черт побери».
— Впредь буду осторожнее, — сказал Хиббард. — Так вот, в этом мешке — материалы, которые, мне кажется, могут дать ответы на все ваши вопросы. Например, на вопрос о том, что мы будем делать с деньгами, когда они поступят в наше распоряжение. Вот наши планы касательно капитала от миллиона и выше, если такой капитал нам удастся собрать; вот планы касательно капитала от полутора миллионов и выше; вот — от двух миллионов и выше и так далее до пяти миллионов. Если же мы соберем шесть миллионов, то окажемся в некотором затруднении, но только в некотором, и притом ненадолго, уверяю вас. Между прочим, ни одна из этих сумм не будет потрачена на приобретение материальных ценностей. Все деньги пойдут на увеличение жалованья, пенсии и разные виды страхования. Хотите взглянуть?
— Нет, благодарю. Мой скромный взнос не дает мне права проверять.
— Отчего же — дает, только читать все это скучно. А вот на эти фотографии, как мне кажется, вам не будет скучно смотреть. Взгляните. — Он протянул Джорджу конверт. — Все снято камерой «брауни-2». Не бойтесь — это не виды Большого каньона.
Джордж вынул из конверта десятка два карточек, снятых на ранчо Бинга. Бинг. Его жена. Дети. «Роллс-ройс». Дом. Буровые вышки. Джордж молча перебрал фотографии, потом вложил их снова в конверт и протянул Хиббарду.