– Почему сидел? – Сигорд осмотрел себя с головы до ног. Нет, вроде бы, все самое приличное на нем: новые, четвертые по счету брюки (двое рабочих штанов он сносил уже за лето и пришлось их выбросить), чистая, не мятая рубашка. Ботинки… не чищенные, правда… но жалко ради них покупать щетку и эту бежевую дрянь в тюбиках…
– Да волосы у вас… Вроде и не так уж под корень короткие, а ровные по всей голове, отращенные как бы…
Титус забулькал, засмеялся:
– Ой, не могу! Слышшь, Сиг? Она у нас на весь район самая глазастая! Все видит, все подмечает! Нет, Розочка, это он своей волей налысо постригся, при мне. Весной еще дело было. Сколько яиц кладешь?
– Сколько надо. Шесть кладу, половину дюжины. Яйца нынче крупные попались, не как вчера.
– Умница моя! Только давай быстрее, жрать хочу, пить хочу…
– А еще чего ты хочешь? Хотелка не соржавела еще? Так, я коньяк убираю в кладовку, раз вино есть на столе. Хочет он, видите ли!..
– Розик, пупсик ты мой! – Титус, видя, что его драгоценная половина пребывает в благодушном настроении, успокоился, разжался и стал таким же, как и до ее прихода: пьяненьким, решительным и веселым. – Убирай его с глаз долой! Все, вином обойдемся. Но далеко не прячь, а вдруг сгодится? Стакан хорошо помой.
– Сейчас как стукну тебя этим стаканом по бестолковке! Он меня учит что и как мне мыть, а? Ишь ты, тиран на мою голову…
Роза звучала на высокой ноте и довольно громко, но на удивление не резко, по ушам ее крики не били. Яичница на большом огне требовала постоянного присмотра, и Роза поддерживала разговор почти отвернувшись, разве что когда говорила – показывала красную правую щеку, да и то в одну четверть. Из одежды напялены были на ней грандиозных размеров трикотажная розовая майка и коричнево-зеленая юбка ниже колен, стояла она крепко, босиком на линолеуме, смуглые ноги изрядно в растопырку – видимо, чтобы жирные ляжки отдыхали, не давили одна на другую. Черные без проседи волосы на затылке – в пучок – открывали взорам короткую потную шею.
Сигорд попытался вспомнить – и ужаснулся: сколько лет у него ничего не было с женщинами! Сколько бомжует, столько и не было, даже подольше на годик-другой. Не было и не хотелось. И сейчас совсем даже не хочется… Старый стал, да и экстерьер не вдохновляет.
– Ой, что-то я сегодня ноги натерла… И на улице-то жарко, и дома-то душно, да еще прокурено все насквозь, да еще и эта чертова плита… Ой, устала…
– Так, а что ты в туфли та вырядилась, надела бы башмаки, они тебе по ноге.
– Дурак ты. Не там у меня натерто…
– А где, а, Роза? – Титус загыгыкал, опять брызнул слюнями, Сигорд промолчал нейтрально, а сигарету, искуренную только наполовину, немилосердно и тотчас же затушил и расплющил.
– Ох, и дурак же ты, кочерыжка! Ох, и дурак!.. Порядок, господа сеньоры, готово дело. Стол очищайте под тарелки. Живо.
– Да мы из сковор… Все, очищаем, очищаем!. О, командирша. Индейская ацтекская кровь, дикарский темперамент. Мало их Кортес кострами учил. Стаканы давай!
– А сам-то кто? У меня не десять рук. Пусть… Сигорд сам возьмет. – Роза явно избегала называть Сигорда на ты, но и на вы уже не хотела, понимала, что неоднородное тыкание-выкание в компании из трех человек выглядит смешно.
– Вот отсюда? Я возьму, возьму…
– Не на стол, а сюда, я сполосну. Спасибо.
– Я так понимаю, это у вас студия?
– А, чего? А, да. Точно, по реестру моя халупа считается студией. А что она за студия, почему студия – знать не знаю. Может, вы объясните? Что здесь студенты раньше жили?
– Не студенты, а художники. Вон у нас какие окна здоровые, до полу! Это называется – французские.
– Да хоть зулусские, не тебя спрашиваю. Твое образование мне уже вон как хорошо знакомо, вот по сюдова! – Роза хлопнула себя по огромной ягодице и получилось так громко и звонко, что все трое рассмеялись. Остатки неловкости и напряжения от присутствия нежданного гостя растаяли в воздухе вместе со шлепком.
– Студия, если я правильно помню, это даже не столько из-за окон и студентов…
– А почему тогда?
– Ну… Плита и сортир здесь же, в жилой комнате расположены. По крайней мере изначально так было. Это совмещение только в студиях разрешено.
– О как! В точку, да! Я когда одна-то жила, когда сюда-то переехала, так мне унитаз в комнате ничем не мешал… У меня еще и душ есть, сейчас покажу. – Роза отставила сковородку с готовым блюдом на соседнюю конфорку и пошлепала к ширме. – Вот здесь можно душ принять, когда жарко… Протекает только, собака, и не заделать никак. Ну, бывает, что всем стояком друг друга и заливаем: я нижних соседей, а меня верхние. – Роза показала на скукоженный угол потолка. – А как Титус стал вокруг меня ошиваться, ночевки да поживки здесь устраивать, так пришлось унитаз-то огородить, чтобы все прилично было. Откупоривайте там, я накладываю. Вон штопор стоит, вон та фитюлька.. И оливье уже подоспел, а то что это обед из одного блюда? Супа сегодня нет, мы его утром съели, зато салат и второе.
– Э. э, Сиг! Руку-то прими, пролью же!
– Нет, себе наливайте, я не буду пить.
– То есть, как это ты не будешь пить? Ты что, спятил, что ли?
– Не спятил. А третьего дня был на исповеди и после этого дал себе зарок: до Святой Троицы – капли в рот не возьму.
– Да брось ты, в самом-то деле. Даже в церкви причащают вином покрепче вот этого вот. Брось, Сигорд, не дури.
– Я не дурю. Но и ты пойми: я ведь не только себе или другому человеку обещал…
– А кому? – Титус наморщил лоб, все еще не в силах представить, что человек может добровольно отказаться от выпивки в хорошей компании. Но тут вмешалась Роза:
– Это как раз ты дурачок, и алкашина вдобавок! А человек святое причастие принял и святую клятву дал! И нечего тогда спаивать! Давай стакан, я туда холодной водички налью. Как яишенку подъедим – попьем хорошего кофейку с печеньем, у меня есть печенье, хорошее, с арахисом, если только этот шныряла вчера не нашел и не сожрал, пока я на работе была.
– Да не нужно мне твое печенье! Слушай, Сиг… Вот жалость-то какая. А в честь чего ты зарок такой дал?
– Причины личные и я не хотел бы о них распространяться. Грехи, скажем так. Грехи, которые людям неподсудны, а все равно грызут…
– Ну… Нет, это несерьезно.
– Еще как серьезно. Зарок перед алтарем – это очень серьезно. Но я и водой преотлично обойдусь, поддержу компанию. Вы с Розой пейте на здоровье, а я так порадуюсь – и встрече, и тостам.
– Нам больше достанется. Ладно, тогда первый мой тост: за встречу! Чтобы такие ребята как мы с Розой и ты, Сиг, почаще встречались друг другу на жизненном пути!
– Ты закусывай, не забывай. И вы кушайте, Сигорд, кушайте.
Яичница с колбасой была жирна и вкусна, себе Сигорд такие роскошества не позволял. Однако, пожалуй, мог бы уже… Почему нет? Сковорода у него теперь есть, хотя и неудобная, греть долго, яйца – поштучно продаются, не только на дюжины… Кетчуп – это круто, дорого, но решаемо. До салата ему еще далеко. Хлеб он такой же ест. Реально. Только…
– Гм… Тогда второй тост. За то, чтобы все мы трое тут перешли на ты!
– Ха-аха-ха! Ой, молодец, ой не могу! Главное дело – только я сама хотела так же сказать – с языка сорвал!
– А третий будет за дам! За прекрасных дам!
– Погоди, Тит, мы еще второй не выпили, а ты уже с третьим лезешь. Салатцу еще, давайте, давайте, господа, чего на ночь-то оставлять!
– Розочка, я же просто анонсировал…
Хозяева прихлебывали столовое вино, как Сигорд воду. Протрезвевший было Титус на старые дрожжи вновь охмелел, а Розе хоть бы что – так и оставалась жаркая, потная, громогласная и внимательная к застольным мелочам: тарелки прибрала, салфеточки дала, крошки и пятна стерла, воду вскипятила, кофе достала…
– Я этого растворимого кофея не пью никогда. Дерьма накидают, натолкут, сверху опилками присыплют – вот вам и кофе готов, пожалте к столу! Нет уж. Люди мы бедные, но я зерна сама-то выберу, прикуплю, да дома-то обжарю, как меня матушка-покойница учила, да в кофемолке-то ручной намелю, чтобы не мука, но и не камешки… Или вот этому гусю поручу молоть, но редко когда, испортит не то…
– Когда я тебе чего портил? А? Нет, ты скажи!..
– Тихо! Смирно сиди, не то спать отнесу и подушкой придавлю. А кофемолка-то еще от бабушки досталась, там во всех еённых частях, даже в железе, сплошная экология, ничего химического. А турка моя! Глянь Сигорд, туда ровнехонько четыре нормальных чашки помещается! Старинная турка, еще довоенная. Ну глянь!
Сигорд с видом знатока рассматривает и великанскую турку, и кофемолку. Вкуса кофе он просто не помнит, потому как и в прежней жизни предпочитал чай. И коньяк. Вернее, он английский бренди любил: и пить, и чтобы пузо бокала об ладонь грелось. Пати, халдеи, дамы в вечерних туалетах, бабочка с непривычки на горло давит… Как сны вспоминается все… Каждый день галстук надевал…
– Это антикварная вещица. Лейбл на дне выдавлен… Таких теперь уже не делают.
– Где? Ого, а я и не знала! Титус, ты только погляди! Вот именно что не делают. Сейчас я… Меня не отвлекать! Я кофе варю!
Но никто и не думал ей мешать: Титус задремал по пьяному делу, Сигорд тоже сомлел от сытного домашнего обеда и сидел, навалясь локтями на стол: во рту сигаретка (Роза разрешила – и видно что от души, а не из вежливости), по телевизору скачут какие-то полуголые в перьях, поют. Так бы и сидел сто лет, дремал бы и думал ни о чем…
Кофе оказался неожиданно вкусным для Сигорда, однако от второй чашки он с сожалением отказался, потому сердце вдруг застучало в грудную клетку часто-часто, отогнало сон, и дышать стало труднее.
– Да, верно, варю – так варю! – Роза засмеялась довольная, затрясла широченным бюстом. – Кофе, я давно поняла, должен быть крепким, иначе и вкуса в нем нет. А я сама, бывало, целую турку наверну одна – и хоть бы что! Еще и спать лягу. Редко, редко когда кофий-то до сердца докатится, нет, весь так в желудке и пропадает. Давай пока телек выключим, пусть Тит подрыхнет немножко, не то проснется да опять заорет. Съешь-ка еще печеньица, Сиг, сейчас сердечный стук и пройдет, он от кофия долго не держится…
И верно, через четверть часа неровное сердцебиение прошло, Сигорду задышалось. Титус окончательно захрапел, выпустив слюни, и Роза, выключив телевизор, отнесла его на широченную и пухлую, как она сама, кровать, заверив, что Титус оклемается через полчаса, но уже трезвый. Розу же ничто не брало – ни вино, ни кофе, ни коньяк, накануне выпитый, и Сигорд осторожно приступил к вопросам, ради которых он, собственно говоря, и решился на визит с подарками.
Роза действительно торговала шмотками и разной прядильной мелочью, но не на той барахолке, где Сигорд впервые купил себе штаны у толстухи, еще более жирной, чем Роза, а на так называемых Дюнах, в «намытом» прибрежном районе, с помощью насыпного грунта отвоеванном у залива. Барахолка находилась менее чем в полукилометре от промышленной свалки, куда свозили отходы близлежащие предприятия легкой промышленности. Как это всегда водится, помимо «лицензионного» мусора, то есть вывозимого по договоренности с городскими и районными властями, свалка стала местом захоронения и мусора «дикого», принадлежащего частным лицам, мелким фирмочкам, воинским частям, поликлиникам, кинотеатрам… И штрафовали нарушителей, и под суд отдавали, и поборами изводили, и взятками иссушали… А свалка все равно пополнялась самыми разными способами, дикими и цивилизованными. На ней тоже, как понимал по рассказам Сигорд, жили и промышляли нищие и бомжи, но в куда более скромных масштабах, нежели на той свалке, с которой Сигорду пришлось уйти, потому как поживиться им там особенно нечем. Торговки вроде Розы почти каждую неделю скидывались и у прикормленных шоферов покупали в складчину «некондицию», брак с нитепрядильной фабрики, который потом делили по справедливости, сортировали сами и уже продавали от себя. Это не было основным их промыслом, но все-таки давало известный навар, за который приходилось биться с другими торговками и иногда в прямом смысле этого слова, буквально драться. Роза увлеклась и Сигорду пришлось выслушать четыре истории подряд о страстях и драмах барахольного мира, с подробным перечислением имен действующих лиц, предысториями, биографиями, даже с эпитафией в одном из случаев.
Называла она и цены, перечисляла номенклатуру, однако Сигорд даже и не пытался запомнить, ему важнее было понять общую ситуацию – стоит ли пробовать? Да а куда деваться? Придется пробовать, ибо денежки имеют прескверную тенденцию уходить навсегда, если не подманивать к себе новые, неустанно и ежедневно…
– Что? А, нет, один живу. Комнатенку снимаю. Полчаса пехом от вас, если на трамвае – совсем рядом…
От вопроса – сколько стоит снимать комнату в их районе – Сигорд довольно ловко уклонился, потому что не представлял даже примерных цен и боялся попасть впросак.
– Сто пятьдесят за однюху? Ты шутишь, Роза?
– А что, много, что ли?
– Да… Я бы сказал – справедливо, а не много. Не сказать, чтобы мало – но по нынешним временам вполне. А коммунальные?
– Коммунальные сам. Или за дополнительную плату. У меня Патя, соседка, и рада бы сдать – ну я же о ней только что рассказывала, что у нее свекор и муж померли, когда она в отъезде была, а потом когда приехала и удивилась, что ее не встретили…
– Да-да, я помню, ты же рассказывала. Ну и что она – готова сдать комнату?
– Готова-то готова, да стремается – обормотов полно, обманщиков хоть ж… ешь, а платить вовремя никто не хочет. Слушай, Сиг, может, ты хочешь переехать?
– Хм… Я думаю.
Роза сначала загорелась новой идеей, но быстро опомнилась и поглядела на Сигорда уже другим, испытывающим взглядом.
– Думай, мне не жалко, но имей в виду: мне бы не хотелось подругу подводить, что вот, мол, кого ты мне сосватала!
– Это понятно. В свою защиту скажу лишь, что не пью и при деньгах. – Сигорд вынул из кармана небольшую «котлетку» червонцев, заранее приготовленную на тот случай, если разговор окажется похожим на дело. Он, правда, имел в виду совсем другое направление беседы, связанное с куплей-продажей всякого разного барахла, но… Дорого снимать комнату, квартиру, да, а все же деньги целее будут в отдельном жилище под замком. Целее. Не раз и не два мучил Сигорда сон, как возвращается он со свалки под вечер, а на месте дома руины и никаких денег у Сигорда больше нет… Однажды после такого сна попытался он на себе носить все накопленное – еще хуже вышло, сердце чуть не отказало, когда лягавые зачем-то остановили…
– Так это ты сегодня не пьешь, а через день запьешь. Впрочем, все сейчас пьют. Ладно, скажу я ей завтра. А может, ты сам к ней подойдешь, я познакомлю?
– Договорились. Во сколько и куда приходить-то?
– К нам на барахолку. Всего лучше – к пяти. В шесть-то она закрывается, а в пять все еще на месте, кто торгует. А народу мало. Погоди, не собирайся, я еще кофейку заварю…
– Да куда мне! Титус, я смотрю, разоспался.
– Угу. Может, устал, а может оттого, что пьет третий день. Да все равно он кофе не любит, все больше чай. Да молока-то в доме нет, под чай-то, а я на ночь глядя не пойду. А что мы как неродные сидим, давай телевизор включим? Проснется от шума – так и хорошо, ему пора, а то ночью извертится, локтями синяков мне наставит. Ты смотри пока, а я заварю. И не бойся за мотор, я тебе пожиже кипяченой водичкой разведу и будет в самый раз.
Кто же пойдет своей волей из уюта на улицу? Сигорд с удовольствием согласился посидеть еще, покурить, поболтать, похрумкать анисовым печеньицем.
– А это еще кто такой?
– Как кто? Кутон, президент наш.
– Погоди. Какой президент?
– Такой президент, отец нации. Леон Кутон – штопаный гондон, Титус дурачок всегда его так зовет.
– Погоди, погоди, Роза. А Муррагос? Муррагос куда делся?
Роза чуть приглушила звук и заколыхалась в своем кресле, устраиваясь поудобнее, – смеяться над Сигордом. Вдруг опять вскочила – и к плите.
– Да ты чего, Сиг? С ума ты спятил, что ли? Он уже лет десять как помер, Муррагос твой! Вот наш президент. Поначалу-то казалось, что получше будет: арестовывать прежних взялся, порядок наводить, то того, то этого, шишек всех подряд, расстреливать кто воровал, а потом все как прежде покатилось… Ну-ка… Ой, люблю жир со сковородки подбирать, самая вкуснота в нем.
– Хм… Да. Действительно ум за разум заехал. Вот что значит не следить за политикой.
– А кому она нужна, политика твоя? Только задницу ей подтирать. Что, все-таки собрался? Не будешь Титуса ждать?
– Нет, пожалуй. Пойду, пора мне, да и смеркается уже. Пусть себе спит до утра, успеем еще, наболтаемся. Так я завтра подгребу к пяти?
– Я всегда на месте. – Роза промокнула рот оставшимся кусочком хлеба, проглотила его и отошла от плиты. – Увидишь красный такой пожарный щит, почти в центре второго ряда, если от ворот считать, так я возле самого щита, с той стороны, где рулон с гидрантом.
– Найду. Ох, спасибо за стол и прекрасный вечер, Роза! Был очень рад познакомиться.
– Взаимно. – Роза опять бросила в него оценивающий взгляд, но – не женский, внимательный и не больше: и сам он не полыхнул, и Сигорда не вскипятил.
День на исходе февраля все еще долог, но лето уж катится под горку, и чем дальше, тем стремительнее. Ночь исподволь набирает густоту и сырость, и утру, чтобы проснуться побыстрее и оживиться по-летнему, уже необходимо устойчивое безоблачное небо. Вечер вроде бы и не спешит никуда: то надвинется с тучей и скорыми сумерками притворится, то вдруг спрячется куда-то в тень от низкого солнца, но ненадолго… Фонари зажглись. Все. Это значит, что день завершен и что лето в Бабилоне заканчивается.
Поверх одеяла обязательно следует накинуть и покрывало, так теплее. Зимой, по большому-то счету, и три одеяла не помогут, когда батарей нет и сквозняки толщиной с крокодила. Весной – так сяк, перемогся, выдержал, а зиму… очень проблематично. Кости ноют, легкие трещат, утром высунешься из под одеял – уже озноб, а ведь даже не осень. Нет, сейчас-то как раз тепло, воздух мягкий, теплый… Сигорд поудобнее сворачивается под одеялом и покрывалом, чешет ногу, потом поясницу, переворачивается на правый бок, потому что не лежится ему на левом, дышать труднее, когда он на левом боку… Дом тоже вздыхает, вслед за своим постояльцем, и словно бы ерзает, но не суетно, а лениво, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть. Сигорд научился слышать и различать все шорохи и всхрипы своего симбионта: дом ведет себя обычно и ничего не подозревает… Человеку довольно быстро удается отогнать от себя все мысли, мечты, опасения и уколы совести, он даже сквозь сон ощущает себя предателем по отношению к дому, но, если подойти к этому с другой стороны…
Дождь. Вот докука: дождь с самого утра. Одно хорошо – водяной метелью хлещет, а не мелкой изводящей слякотью сыплется. Здоровенная жирная туча, осенний привет из Антарктиды, если постарается, способна неделю подряд ходить на головы бабилонцам вот эдакой моросью, выматывать им нервы своим подлым полудождем, испражняться полутуманом, но буйный ливень, такой как сегодня утром – нет: ливень долгим не бывает. Надо ждать. До пяти часов времени полно: хоть спи, хоть песни пой – и еще останется, девать некуда. Сигорд пополнил запасы воды, побрился почище, дважды пересчитал деньги, позавтракал без хлеба, бульончиком одним, – не кушается ему… Вот и завтрак тот же, бессмысленная вещь: к трем часам пополудни – да хоть ты кабана утром сожри – ничего не остается, желудок опять еды просит. Так уж лучше и не напрягаться, перетерпеть, бульончиком сполоснуть кишки – и харэ.
Щели бы придумать чем заделать в потолке, да теперь чего уж… Мысль снять себе комнату так захватила Сигорда, что ему на месте сидеть невмочь, хочется бежать неведомо куда и поторопить события, лишь бы не маяться тут ожиданием. А чердак – да, дыра дырой: ни пожить, ни обустроить… Заходи кто хочешь, убивай, грабь, обыскивай…
Нет! Нечего тут день и утро высиживать, тем более, что и дождь утих.
Дождь прекратился не вполне, просто умерил прыть, и Сигорд побежал «в город», как он это для себя называл, но не просто так, а в легкой нейлоновой куртке с капюшоном, в куртке по карманам – два полиэтиленовых мешка «на всякий случай».
Греть она не грела, куртка, и от дождя спасала не сказать чтобы с ног до головы (сырости перепало и заднице, и переднице), но свои деньги окупала более чем вполне, а обошлась она Сигорду в один талер. Вечером – Сигорд заранее знал это – поясница будет ныть, ноги откровенно болеть, но сейчас белый день на дворе и вроде как не напряжно жить и пошевеливаться… Вот странность: когда пил и жил как в тумане, все болячки были при нем, но словно бы не осознавались, особенно под балдой, а как бросил пить – из организма труха посыпалась, отовсюду, куда ни ткни: зубы, сердце, глаза, печень, руки-ноги, спина… Боже ты мой… Ой, первый раз нагибаться!.. ой, второй. И еще! Истинный клад! Забыв про скрипящую спину, Сигорд согнулся и принялся плотно прочесывать буйные, но уже полегшие травы в заброшенном сквере. Видимо, здесь сымпровизировали пикник на природе: полно огрызков, объедков, бумажек, полиэтилена… И пятнадцать пустых бутылок из под пива! Две коцаных, итого тринадцать, делим пополам – шесть с половиной талеров!
Может быть – хрен со всеми этими свалками, а лучше бутылки собирать? Нет, тяжелы бутылочки…
Сигорд пересчитал вырученные шесть талеров пятьдесят пенсов, спрятал поглубже в специально пришитый карман под мышкой и отдышался наконец.
Во-первых, тяжело таскать стеклянную посуду, которая совсем даже не пластмассовая, руки от нее ломит не шуточно, хотя, может быть, и с непривычки боль. Во-вторых, такие «клады» – не часты. То, что бутылки достались ему – не совсем случайность, ибо он привык рыскать взором по земле, искать что-то такое полезное. Да и знал это место, удобное для распитий, но все равно – не каждый день бывает столь удачным на находки. Далеко не каждый день. В третьих – конкуренты, свои территории стерегущие, не драться же ему с каждым ханыгой? Хотя этот участок быть может и не принадлежит никому… Да и черт бы с ним! Не будет Сигорд бутылки специально собирать! Подвернутся – дело другое, талер к талеру, что называется… Сигорд вдруг остановился и замер под мелким дождем, полный ужаса: одежда! Страшно было наклонить голову и посмотреть на штаны – только что ведь, получаса не прошло, коленками по мокрой траве терся, наверняка зеленые теперь. Ф-фу-ух… Мокрые, но не зазелененные. Следовало немедленно возвращаться и любым способом сушиться, чтобы через три часа… даже меньше, чем через три, быть на барахолке при полном параде.
И поспешить бы, но как назло поперла удача: словно бы добрые, но злорадные гномы подбрасывали к нему на маршрут соблазнительную стеклянную «пушнину» – пришлось собирать, не отказываться же от денег, которые сами в руки плывут. Девять бутылок – это четыре с половиной талера, да плюс шесть с половиной – на круг выходит полная дюжина талеров, червонец и монета! Поневоле задумаешься, когда за полтора-два часа сбора – полудневная норма прибыли, которую Сигорду приносила вся его команда сборщиков массы. Тем более, что здесь ни понукать, ни контролировать, ни штрафовать никого не надо, охранять ничего не надо, строить взаимоотношения… Десять и одна – это одиннадцать, а не двенадцать, обидно! Вот бы еще пару бутылочек для ровного счета… Сигорд чуть было не развернулся от самого порога – искать недостающее, но пересилил в себе азарт и жадность образом любимой кружки с горячим сладким чаем. Конечно, это был не настоящий чай, а «европейский», из пакетиков, без молока, но Сигорд закрывал глаза на несуразность названия и привык называть напиток чаем. Штаны на веревку, под сквознячок, а для тепла и приличия – запасные надеть, задницу прикрыть от простуд; можно бы и подремать часок, но лучше не рисковать.
– Что ты скрипишь, старый? Думаешь, мне не страшно уезжать отсюда черт знает куда и хрен знает зачем? Очень страшно. И денег заранее жалко. Но зима на носу – как ее пережить на этом твоем чердаке? Кулаком лед в корыте долбить, чтобы попить и умыться? Ты уж не сердись, что я отсюда намылился, тоже ведь не мальчик, должен понимать, каково старым костям на холоде да в сырости. Хоть бы солнышко выглянуло – так-то тяжко смотреть на февраль из худого окна, да знать, что впереди настоящая осень, что гораздо хуже февраля, а за нею – зима, которую пережить – проблема проблем. Сигорд закашлялся и потушил окурок. Курить бы надо поменьше – разбаловался на больших деньгах, в день полпачки уходит – только так! Зябко, еще кружечку надобно, со свежим пакетиком. Да, а чего жалеть? Он сегодня ни на какой навар не рассчитывал, а одиннадцать талеров – вот они. Нет, стеклом он заниматься не будет, это ненадежно и несерьезно, уже спина заныла…
Так Сигорд и скоротал оставшееся до встречи время, выкурив шесть сигарет без фильтра и выдув полные три чашки с горячим сладким чаем, на двух пакетиках настоянным. Его бил озноб от предстоящего неизвестного, но отступить и встретить зиму на прежнем берегу, без заработка, без здоровья, без тепла – нет, нет и нет.
Вперед, Сигорд, вперед!
А уж страх ли перед будущим тебя гонит, алчность ли, воспоминание о красавице Весне – твое личное дело.
Оказалось, что напрасно потел Сигорд, переживал, кроил и строил громоздкие конструкции разговоров со всеми ответвлениями, потому что знакомство с «лендлордихой» Патрицией Смит, в просторечии – Патя, оказалось легким и быстрым, условия ожидаемыми: сто пятьдесят в месяц безо всякой регистрации в муниципалитете, платить за месяц вперед, каждого первого числа нового месяца. Патю не удивил и не испугал ни сам Сигорд, ни его обноски.