Страница:
"Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше, - пишет советский исследователь С. Б. Окунь. - Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х годах XVIII века пронеслась конница Надиршаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого были приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной".
Павел I уверен в успешном осуществлении франко-русского плана покорения Индии, сохранявшегося в глубокой тайне. 2 февраля 1801 года в Англии пало правительство всемогущего Питта. Европа замерла в ожидании великих событий.
Вдруг с далеких берегов Невы пришла потрясающая весть - император Павел I мертв.
Узнав о случившемся, Бонапарт пришел в ярость. "Они промахнулись по мне 3 нивоза, но попали в меня в Петербурге", - воскликнул он. "Они" - это англичане. В Париже были уверены в причастности Англии к трагедии, случившейся в Михайловском замке. И позже, на острове Святой Елены, вспоминая об убийстве Павла I, с которым установил такие дружеские связи, Наполеон Бонапарт всегда начинал с имени посла Уитворта. И не без оснований.
Англия была спасена, и история Европы пошла по другому пути. Невозможно предугадать, как бы она сложилась, не будь этой трагедии, но ясно одно - Европа избавилась бы от опустошительных, кровопролитнейших войн, унесших миллионы человеческих жизней. Объединившись, две великие державы сумели бы обеспечить ей долгий и прочный мир!
Никогда раньше Россия не имела такого могущества и авторитета в международных делах. "Этому царствованию принадлежит самый блестящий выход России на европейской сцене", - писал В. О. Ключевский.
А. Коцебу: "Последствия доказали, что он был дальновиднее своих современников в проводимом им курсе внешней политики... Россия неминуемо почувствовала бы благодетельные ее последствия, если бы жестокая судьба не удалила Павла I от политической сцены. Будь он еще жив, Европа не находилась бы теперь в рабском состоянии. В этом можно быть уверенным, не будучи пророком: слово и оружие Павла много значили на весах европейской политики".
Глава тринадцатая
НИКИТА ПЕТРОВИЧ ПАНИН
Панин дал камню толчок, и он
покатился по наклонной плоскости, и,
если камень принял не то направление,
какое желал дать ему Панин, то это была
не его вина.
Н. Саблуков
Высокообразованный, воспитанный на передовых идеях Никита Петрович Панин, как и его дядя, был сторонником конституционной монархии. "Воспитанный умным и просвещенным дядей, граф Н. П. Панин усвоил свободный его образ мыслей, ненавидел деспотизм и желал не только падения безумного царя, но с этим падением - законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал декабрист Михаил Фонвизин. Племянник незабвенного Никиты Ивановича обласкан при дворе и пользуется расположением императора.
В 27 лет Панин едет послом в Берлин, спустя два года, сменив Кочубея, становится вице-канцлером. Граф П. В. Завадовский, сообщая о новом назначении Панина своему приятелю С. Р. Воронцову, в августе 1799 года писал в Лондон: "В Панине довольно делового ума. В своей молодости и между своих сверстников отличается качествами, которые вряд ли и опытность усовершенствуют. Я предвижу в нем способности человека для политической карьеры. В молодости своей имеет приличное зрелому веку прилежание к работе и порядку, довольно знания и смысла и пером владеет изрядно. Благородная амбиция и негибкость духа суть в нем господствующие качества".
Сторонник союза с Англией, Панин стремится к созданию сильной коалиции против революционной Франции. Он дружен с английским послом Уитвортом и с известным англофилом С. Р. Воронцовым, русским послом в Англии. Панин пытается проводить свой внешнеполитический курс, но начавшееся сближение с Францией ставит его в незавидное положение. Записка Панина по внешнеполитическим вопросам от 11 сентября 1800 года не докладывается Ростопчиным императору и сдается в архив. Его попытка действовать самостоятельно приводит Павла в ярость. "Сказать графу Панину, чтоб меньше говорил с иностранными министрами и что он не что иное, как инструмент", - писал он в именном повелении в феврале 1800 года.
Сам Панин, жалуясь на свое положение, писал Воронцову: "Я погибаю... Мы здесь точно рабы на галерах. Я стараюсь держаться против течения, но силы мне изменяют, и стремительный поток, вероятно, скоро унесет меня в какую-нибудь отдаленную деревню".
* * *
Как вам известно, именно Панин
произнес первое слово насчет
регентства.
Кочубей - Воронцову,
6 октября 1801 г.
Еще до приезда Панина в Петербург в конце 1799 года существовал "важный дружеский треугольник" - Уитворт, Кочубей, Воронцов, настроенный против Павла I и проводимой им политики. После отставки Кочубея его место в буквальном и переносном смысле занял вице-канцлер Панин. Еще до охлаждения отношений с Лондоном Уитворт в депеше к своему двору замечает: "Семен Романович Воронцов и Панин - англичане".
Немалая роль в этом триумвирате принадлежит Ольге Александровне Жеребцовой, родной сестре фаворита Екатерины II Платона Зубова. Красавица, авантюристка, она достаточно надежно связана со своими партнерами, ибо находится в интимных отношениях с английским послом. Ее салон в доме графов Зубовых на Исааковской площади превратился в штаб-квартиру заговорщиков.
Воспитанный на новых идеях, недовольный своим положением, Панин начинает действовать. Согласно запискам саксонского посла Розенцвейга и другим мемуаристам, осенью 1800 года начались его тайные переговоры с наследником Александром о введении регентства наподобие английского (наследный принц, парламент и кабинет министров контролировали в те годы безумного короля Георга III). "Английский посол в Петербурге Уитворт мог дать по этой части полезные советы своему близкому другу Панину: он хорошо представлял английскую систему регентства, связанную с Георгом III, и был заинтересован в свержении Павла, охладевшего к Англии и сближавшегося с Наполеоном".
"Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков", - писал историк Валишевский со ссылкой на английские источники. Во всяком случае, "английское золото" и советы сэра Уитворта сыграли свою роль в свержении Павла I. "В Лондоне не только знали о готовящемся заговоре на жизнь императора Павла, но даже способствовали успеху заговора деньгами", считает историк Е. С. Шумигорский.
Шведский посол Стедингк, близкий к Панину и к Александру, 3 июля 1802 года докладывал: "Панинский проект революции против покойного императора был в известном смысле составлен с согласия ныне царствующего императора и отличался большой умеренностью. Он задавался целью отнять у Павла правительственную власть, оставив ему, однако, представительство верховной власти, как мы это видим в Дании".
Александр I, впервые увидев Панина после гибели отца, обнял его и произнес со слезами на глазах: "Увы, события, повернулись не так, как мы предполагали".
Тайные свидания Панина с наследником происходили по ночам в переходах Зимнего дворца, в подвале и даже в бане. О первом из них, со слов Александра, рассказывает его друг, князь Адам Чарторыйский: "Панин нарисовал великому князю картину общего злополучия и изобразил те еще большие несчастья, которых можно ожидать в том случае, если будет продолжаться царствование Павла. Он указал великому князю на то, что его священная обязанность перед родиной воспрепятствовать тому, чтобы миллионы подданных приносились в жертву прихотям и безумию одного человека, хотя бы человек этот был его отец. Он указал и на то, что жизнь или, по крайней мере, свобода императрицы, матери Александра, а также жизнь и свобода самого Александра и всей семьи находится в опасности вследствие необъяснимого отвращения государя к своей супруге, с которой он совершенно разошелся. Панин не скрыл от Александра, что опасность возрастает с каждым днем, и что в каждый данный момент дело может дойти до самых неслыханных и жестоких насилий, и что поэтому необходимо низложить государя, воспрепятствовать ему творить еще худшее зло над страной и над своими близкими; затем необходимо позаботиться о том, чтобы создать государю спокойную и его достойную жизнь, которая даст ему возможность пользоваться всеми удовольствиями и всеми преимуществами, какие только возможны без тех опасностей, каким он теперь подвергается.
Эта первая беседа потрясла великого князя, не вынудив у него решения".
А вот свидетельство немецкого историка Т. Бернгарди: "С ранней своей юности Панин постоянно находился в соприкосновении с государем. По правде сказать, только такой человек, как Панин, с давних пор близко стоявший к императорской фамилии, мог составить подобный план, для проведения которого необходимо было заручиться сочувствием наследника, великого князя Александра; да и мог ли осмелиться кто-нибудь делать наследнику подобные предложения, кроме человека, который давно находился в близких отношениях к семье императора... Панин старался привлечь на свою сторону великого князя, говоря ему следующее: благосостояние государства и народ требуют, чтобы он, Александр, сделался соправителем своего отца, что народ решительно желает видеть великого князя возведенным таким образом на престол и что Сенат, как представитель народа, принудит государя без вмешательства великого князя в это дело признать Александра своим соправителем..."
Племянник Н. И. Панина, разделявший "свободный образ мыслей" своего дяди, надеется с воцарением Александра I ввести в стране "законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал М. Фонвизин. Известно, что и будущий Александр I "не раз говорил и писал в пользу ограничения безграничной власти".
Ни о каком насильственном действии в отношении Павла не было и речи. Наоборот, он должен был по-прежнему жить в своем Михайловском замке и пользоваться всеми благами своего положения.
"Павел должен был по-прежнему жить в Михайловском дворце и пользоваться загородным царским дворцом... Михайловский дворец был любимым местом пребывания Павла. Там он чувствовал себя хорошо, там находился его зимний сад, там он мог даже ездить верхом. Александр хотел построить для своего отца манеж и театр. Он воображал, что в таком уединении Павел будет иметь все, что только может дать ему удовольствие, и что он будет там доволен и счастлив. Он судил о своем отце по своим собственным отношениям".
* * *
Граф Панин и Пален, инициаторы
заговора, были в то время самыми
сильными головами в стране,
правительстве и при дворе.
А. Чарторыйский
Не добившись согласия Александра, Панин решается привлечь на свою сторону человека, пользовавшегося особым доверием императора и обладавшего огромной властью, - военного губернатора столицы и начальника полиции фон Палена. Они познакомились еще в начале девяностых годов, когда Панин проездом был в Риге и гостил у ее губернатора. В 1798 году Пален был отстранен от должности из-за "чрезмерно горячей встречи" Платона Зубова, но уже с 20 июля того же года началось его возвышение. Этот хладнокровный и вероломный мастер интриг умел найти выход из самого запутанного положения.
"Пален слыл всегда за самого тонкого и хитрого человека, обладавшего удивительной способностью выворачиваться из положений самых затруднительных, - свидетельствует княгиня Д. Х. Ливен. - На родине Палена местное дворянство, хорошо его знавшее, говорило о нем так: "хитрый, ловкий, пронырливый человек, который всегда мистифицирует других, а сам никогда не остается в дураках".
Пален, возведенный в графское достоинство, пользовался особенным доверием Павла. Именно поэтому он считал свое положение непрочным и сразу же согласился на предложение Панина. "Панин не ошибся в Палене, утверждал историк Бернгарди, - последний тотчас же согласился на предложенный план и, так как он превосходил энергией и умом всех и благодаря своему служебному положению мог привести в исполнение план или погубить заговорщиков, то ему удалось захватить все дело в свои руки, так что даже Панин оказался отодвинутым на задний план, а все прочие были лишь орудием в руках Палена. Кроме того, за 3 - 4 месяца до катастрофы Панин был уже выслан из Петербурга и уж по этой причине не мог иметь влияние на дело".
В числе первых заговорщиков был и адмирал О. М. де Рибас, привлеченный к заговору Ольгой Жеребцовой. Выходец из Италии, он отличился во время русско-турецкой войны 1787 - 1791 годов. Герой штурма Измаила был первым строителем Одессы на месте турецкой крепости Хаджибей, взятой штурмом с его участием. Главная улица города в его честь была названа Дерибасовской.
О планах Панина знали его ближайшие сотрудники: А. И. Крюденер, посол в Берлине, а также И. М. Муравьев, отец будущих декабристов Сергея, Матвея и Ипполита Муравьевых-Апостолов. Панину удалось привлечь на свою сторону и генерала Талызина, который по его рекомендации был назначен командиром Преображенского гвардейского полка. По свидетельству графини В. Н. Головиной, Панин "давно высмотрел генерала Талызина и рекомендовал его в командиры главного гвардейского полка".
Петр Талызин, тогда еще капитан гвардии, командуя караулом в Зимнем дворце, первым поздравил Павла Петровича со вступлением на престол и первым из офицеров гвардии был награжден орденом св. Анны. Как видим, он сделал блестящую карьеру, но в мае 1801 года Талызин скончался, "объевшись устриц".
Любопытные подробности сообщает сенатор А. Н. Вельяминов-Зернов: "Однажды поздно вечером Талызин, возвратясь домой, находит в своем кабинете на столе запечатанное письмо. Распечатывает - от графа Панина, который просит его содействовать Палену в заговоре против императора, говоря, что он уже рекомендовал его как надежного и верного человека военному губернатору. Талызин истребил письмо и ждал последствий. Фон Пален, увидя его во дворце, спрашивал при всех, получил ли он письмо от графа Панина, и, получив удовлетворительный ответ, пригласил его к себе в 6 часов на совещание. Тут они познакомились и условились. Вот как делают опытные заговорщики".
К осени 1800 года в столице составился заговор против Павла I.
Граф А. Ф. Ланжерон, сражавшийся за свободу Соединенных Штатов, в 1790 году приехал в Россию. Французская революция сделала его эмигрантом, а здесь он нашел вторую родину. Ланжерон участвует в нескольких кампаниях, отличается в Отечественную войну 1812 года, за что был награжден многими орденами и удостоен чина полного генерала. В 1815 - 1823 годах Ланжерон управлял Новороссийским краем, и А. С. Пушкин, дружески общавшийся с генерал-губернатором, с большим интересом слушал его рассказы о былом, о встречах со многими историческими лицами. В своих мемуарах, составивших несколько томов, Александр Федорович описал свои встречи и беседы с ними, рассказы о многих событиях тех бурных лет.
В 1831 году граф Ланжерон скончался от холеры, и рукопись его обширных мемуаров попала в руки французского консула в Одессе. Он предложил вдове генерала издать их, но она не решилась, и рукописи попали в парижский архив, где стали достоянием французских историков. "Более чем через полвека, - пишет Эйдельман, - по инициативе В. А. Бильбасова и других русских специалистов была снята и доставлена в Россию копия с шести рукописных томов записок Ланжерона общим объемом несколько тысяч листов".
В 1804 году Ланжерон встречался с опальным Паленом, который многое рассказал ему о заговоре. Эти рассказы, как и рассказы других участников заговора, а также современников Ланжерона, вошли в его записки.
Пален и Панин, не добившись согласия Александра, продолжали убеждать его в необходимости регентства с помощью записок и едва не стали жертвой случая. "...Мы, - рассказывал Пален Ланжерону, - читали эти записки, отвечали на них и тут же уничтожали. Однажды в прихожей государя Панин передал мне записку великого князя, я как раз должен был войти в комнату государя. Я думал, что еще успею прочесть записку, ответить на нее и сжечь; как вдруг Павел вышел из своей спальни, увидел меня, позвал и потащил в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Я едва успел спрятать записку великого князя в правый карман сюртука. Государь говорил о совершенно безразличных вещах. Он был в тот день в хорошем настроении, весело шутя, он вдруг вздумал запустить руки в мои карманы, говоря: "Я хочу посмотреть, что у вас там, может быть, какой-нибудь bil betdoux?.." Ну, любезный Ланжерон, - продолжал свой рассказ Пален, - вы знаете, что я не труслив и не легко теряю присутствие духа, но, признаюсь, что, если бы в эту минуту мне стали бы пускать кровь, из жил моих не вытекло бы ни единой капли". - "Как же вы избегли этой опасности?" - спросил Ланжерон, слушая с величайшим вниманием. "Очень просто. Я сказал государю: "Что вы делаете, Ваше величество? Оставьте это. Вы терпеть не можете табаку, а я очень много его нюхаю, мой платок весь в табаке. Вы испачкали бы себе руки и сами пропахли бы этим противным запахом". Он принял руки и сказал: "Фу, какая гадость! Вы правы!" Так я выпутался из беды".
"Граф Ф. В. Ростопчин был человек замечательный во многих отношениях, - писал Денис Васильевич Давыдов, - переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить великих князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он между прочим писал ему: "Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших". Государь приписал на этом письме: "Вы ужасны, но справедливы". Эти любопытные письма были поднесены Николаю Павловичу через графа Бенкендорфа бестолковым и ничтожным сыном графа Федора Васильевича, графом Андреем".
В своем труде "Герцен против самодержавия" Н. Я. Эйдельман сообщает, что В. В. Иванов познакомил его с некоторыми любопытными материалами своего отца Всеволода Иванова, известного нашего писателя, работавшего над пьесой "Двенадцать молодцов из табакерки", действие которой происходило во времена Павла I. Среди этих материалов были "Отрывок из мемуаров декабриста Александра Федоровича фон дер Бриггена" и копия с копии письма Павла I к Ф. В. Ростопчину от 15 апреля 1800 года. "Приводим этот текст, пишет Эйдельман, - поместив для ясности несколько строк, отсутствующих на листке из архива Всеволода Иванова, но имеющихся в "Историческом сборнике" и "Былом" (они выделены курсивом). "Найдено графом Ростопчиным в своей подмосковной деревне письмо Павла к его отцу, известному Герострату Москвы, в котором Павел пишет, что не признает детей своими. Некоторых, правда, мог, но не всех. Император Павел I прекрасно знал, что его третий сын Николай был прижит Марией Федоровной от гофкурьера Бабкина, на которого был похож как две капли воды. Говорят, что даже Павлом приготовлен был манифест, в котором он хотел объявить Николая незаконным, но предстательством одного из гатчинских фаворитов он оставил. Королева же голландская Анна Павловна была прижита М. Ф. от статс-секретаря Муханова..."
"Перед этой выдержкой из воспоминаний Бриггена, - продолжает Эйдельман, - тем же неизвестным почерком записан следующий текст: "Копия с копии (подлинник на французском языке сгорел в числе прочих исторических материалов в ризнице Кувинской церкви Коми-Пермяцкого округа в 1918 году). Материалы, по свидетельству товарищей Теплоуховой Н. А. и др., собирались графом С. А. Строгановым в бытность его в Куве и Лологском краю".
Письмо императора Павла I графу Ростопчину Федору Васильевичу. С.-Петербург, 15 апреля 1800 года - в Москву (перевод с французского):
"Дражайший Федор Васильевич. Граф Алексей Андреевич передал мне составленный Вами прожект изменения пункта 6 Мальтийского регламента: вторая часть изложенного Вами, мне кажется, - ужасное решение вопроса. Сегодня для меня священный день памяти в бозе почившей государыни цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из памяти моей до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что холодное, официальное отношение ко мне цесаревича Александра меня угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги. Тем более это грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть! Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест: "О признании сына моего Николая незаконным", но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг "к дядям", с глаз моих: гоффурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя - завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предопределил Всевышний.
Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, а от этого становится легче и жить и царствовать. Пребываю к Вам благосклонный П а в е л".
"Понятно, что приведенный документ, по утверждении неизвестного копииста, является тем самым письмом Павла I к Ростопчину, о котором вспомнил фон Бригген, - пишет Эйдельман. - Однако анализ текста вызывает к нему сильное недоверие. Скорее всего это сочинение, стилизованное "под Павла I" и созданное после 1925 года. Как отмечалось, документ опирается как раз на те строки воспоминаний Бриггена, которые впервые появились в июньском номере "Былого" за указанный год..."
Недоверие к приведенному письму не разрешает, однако, загадку подлинного послания Павла к Ростопчину. Кроме свидетельства Бриггена сведения о том же документе находились в руках Н. К. Шильдера. В его архиве хранится следующая запись некоего Д. Л., родственника Ф. В. Ростопчина (речь идет об изгнании Ростопчина со службы 20 февраля 1801 года): "Ростопчин, человек желчный, был глубоко уязвлен незаслуженною немилостию. Он был искренне предан Павлу и не раз ему оказывал услуги и государственные и семейные. Между последними нужно заметить, что Ростопчин часто умерял порывы Павла в отношении к императрице и императорской фамилии и даже успел однажды отстранить намерение государя разлучиться с супругой и детьми. В то время это ходило как слух, поныне сохранилось о том в императорской фамилии темное, ничем не доказанное и ничем не опровергнутое предание".
"Возможно, письмо Павла Ростопчину вроде того, которое только что приводилось, действительно существовало, - продолжает Эйдельман. - Между прочим, в том же архиве Шильдера имеется запись о холодности Александра I к своему двоюродному брату принцу Евгению Вюртембергскому. "Не к этому ли обстоятельству, - спрашивал Шильдер, - относятся семейные услуги Ростопчина, о которых упомянуто".
А. Ф. Воейков так характеризует Ф. В. Ростопчина: "Ума острого, памяти удивительной, образованный, словолюбивый, но гибкий царедворец, он раболепствовал, хотя способен был к великим делам..."
"При других обстоятельствах и другой обстановке жизни мы могли бы иметь в Ростопчине писателя замечательного и первостепенного, - писал П. Вяземский. - ...Не будь он так страстен, запальчив в мнениях и суждениях своих, он был бы отличный дипломат. Продолжал бы он военную службу, он, без сомнения, внес бы в летописи наши имя храброго, распорядительного, энергичного военачальника".
Как же случилось, что такой человек, безусловно преданный Павлу, попал в опалу и был "изгнан со службы"?
Ростопчин пал жертвой собственной подозрительности и вероломства, способствуя отставке Панина. Опала Панина повлекла за собой и опалу Ростопчина, как говорится, "не рой яму другому - сам в нее попадешь".
Панин в письме к барону Крюденеру от 17 ноября 1800 года так объяснял свою отставку: "Из перлюстрации донесения прусского посла графа Мози к королю Фридриху Вильгельму III узнали, что прусскому дипломату было известно неодобрение Паниным резких мер, принятых Павлом против Англии, и это вызвало раздражение Павла".
Ростопчин ловко использует представившуюся ему возможность нанести удар сопернику - он сообщает Панину о неудовольствии императора в тот момент, когда вице-канцлер собирается на обед с иностранными послами. На вопрос Павла, как воспринял Панин его внушение, Ростопчин ответил, что "Панин весело обедает с послами после объявленного ему царского неудовольствия".
2 ноября на утреннем докладе император спросил фон Палена о Панине. О содержании их беседы и последующих событиях И. М. Муравьев-Апостол так писал Воронцову в Лондон: "Генерал Пален, чьи связи с графом Паниным не остались не замеченными сувереном, вошел в кабинет императора, и первым вопросом его величества было: видел ли Пален Панина и весел ли тот? "Я видел Панина, - отвечал военный губернатор, - но я его не нашел веселым. Ваше величество может быть уверенным, что тому, кто имел несчастье навлечь на себя вашу немилость, не придет в голову веселиться". - "Он римлянин, сказал император. - Ему все равно".
"Пален пытается, не раскрываясь, защитить союзника. Царь находит три недостатка у Панина: педантичность, систематичность, методичность". Пален: "Не разбираюсь в политике: дело солдата - драться. Но слыхал, что метод и система совсем небесполезны в делах!" Император перебил Палена и спросил, намерен ли Панин теперь давать бал. "Я не знаю, - отвечал губернатор, - но мне кажется, что Панин не мечтает ни танцевать, ни видеть танцующих". "Ему все равно, - воскликнул император, - он римлянин".
Павел I уверен в успешном осуществлении франко-русского плана покорения Индии, сохранявшегося в глубокой тайне. 2 февраля 1801 года в Англии пало правительство всемогущего Питта. Европа замерла в ожидании великих событий.
Вдруг с далеких берегов Невы пришла потрясающая весть - император Павел I мертв.
Узнав о случившемся, Бонапарт пришел в ярость. "Они промахнулись по мне 3 нивоза, но попали в меня в Петербурге", - воскликнул он. "Они" - это англичане. В Париже были уверены в причастности Англии к трагедии, случившейся в Михайловском замке. И позже, на острове Святой Елены, вспоминая об убийстве Павла I, с которым установил такие дружеские связи, Наполеон Бонапарт всегда начинал с имени посла Уитворта. И не без оснований.
Англия была спасена, и история Европы пошла по другому пути. Невозможно предугадать, как бы она сложилась, не будь этой трагедии, но ясно одно - Европа избавилась бы от опустошительных, кровопролитнейших войн, унесших миллионы человеческих жизней. Объединившись, две великие державы сумели бы обеспечить ей долгий и прочный мир!
Никогда раньше Россия не имела такого могущества и авторитета в международных делах. "Этому царствованию принадлежит самый блестящий выход России на европейской сцене", - писал В. О. Ключевский.
А. Коцебу: "Последствия доказали, что он был дальновиднее своих современников в проводимом им курсе внешней политики... Россия неминуемо почувствовала бы благодетельные ее последствия, если бы жестокая судьба не удалила Павла I от политической сцены. Будь он еще жив, Европа не находилась бы теперь в рабском состоянии. В этом можно быть уверенным, не будучи пророком: слово и оружие Павла много значили на весах европейской политики".
Глава тринадцатая
НИКИТА ПЕТРОВИЧ ПАНИН
Панин дал камню толчок, и он
покатился по наклонной плоскости, и,
если камень принял не то направление,
какое желал дать ему Панин, то это была
не его вина.
Н. Саблуков
Высокообразованный, воспитанный на передовых идеях Никита Петрович Панин, как и его дядя, был сторонником конституционной монархии. "Воспитанный умным и просвещенным дядей, граф Н. П. Панин усвоил свободный его образ мыслей, ненавидел деспотизм и желал не только падения безумного царя, но с этим падением - законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал декабрист Михаил Фонвизин. Племянник незабвенного Никиты Ивановича обласкан при дворе и пользуется расположением императора.
В 27 лет Панин едет послом в Берлин, спустя два года, сменив Кочубея, становится вице-канцлером. Граф П. В. Завадовский, сообщая о новом назначении Панина своему приятелю С. Р. Воронцову, в августе 1799 года писал в Лондон: "В Панине довольно делового ума. В своей молодости и между своих сверстников отличается качествами, которые вряд ли и опытность усовершенствуют. Я предвижу в нем способности человека для политической карьеры. В молодости своей имеет приличное зрелому веку прилежание к работе и порядку, довольно знания и смысла и пером владеет изрядно. Благородная амбиция и негибкость духа суть в нем господствующие качества".
Сторонник союза с Англией, Панин стремится к созданию сильной коалиции против революционной Франции. Он дружен с английским послом Уитвортом и с известным англофилом С. Р. Воронцовым, русским послом в Англии. Панин пытается проводить свой внешнеполитический курс, но начавшееся сближение с Францией ставит его в незавидное положение. Записка Панина по внешнеполитическим вопросам от 11 сентября 1800 года не докладывается Ростопчиным императору и сдается в архив. Его попытка действовать самостоятельно приводит Павла в ярость. "Сказать графу Панину, чтоб меньше говорил с иностранными министрами и что он не что иное, как инструмент", - писал он в именном повелении в феврале 1800 года.
Сам Панин, жалуясь на свое положение, писал Воронцову: "Я погибаю... Мы здесь точно рабы на галерах. Я стараюсь держаться против течения, но силы мне изменяют, и стремительный поток, вероятно, скоро унесет меня в какую-нибудь отдаленную деревню".
* * *
Как вам известно, именно Панин
произнес первое слово насчет
регентства.
Кочубей - Воронцову,
6 октября 1801 г.
Еще до приезда Панина в Петербург в конце 1799 года существовал "важный дружеский треугольник" - Уитворт, Кочубей, Воронцов, настроенный против Павла I и проводимой им политики. После отставки Кочубея его место в буквальном и переносном смысле занял вице-канцлер Панин. Еще до охлаждения отношений с Лондоном Уитворт в депеше к своему двору замечает: "Семен Романович Воронцов и Панин - англичане".
Немалая роль в этом триумвирате принадлежит Ольге Александровне Жеребцовой, родной сестре фаворита Екатерины II Платона Зубова. Красавица, авантюристка, она достаточно надежно связана со своими партнерами, ибо находится в интимных отношениях с английским послом. Ее салон в доме графов Зубовых на Исааковской площади превратился в штаб-квартиру заговорщиков.
Воспитанный на новых идеях, недовольный своим положением, Панин начинает действовать. Согласно запискам саксонского посла Розенцвейга и другим мемуаристам, осенью 1800 года начались его тайные переговоры с наследником Александром о введении регентства наподобие английского (наследный принц, парламент и кабинет министров контролировали в те годы безумного короля Георга III). "Английский посол в Петербурге Уитворт мог дать по этой части полезные советы своему близкому другу Панину: он хорошо представлял английскую систему регентства, связанную с Георгом III, и был заинтересован в свержении Павла, охладевшего к Англии и сближавшегося с Наполеоном".
"Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков", - писал историк Валишевский со ссылкой на английские источники. Во всяком случае, "английское золото" и советы сэра Уитворта сыграли свою роль в свержении Павла I. "В Лондоне не только знали о готовящемся заговоре на жизнь императора Павла, но даже способствовали успеху заговора деньгами", считает историк Е. С. Шумигорский.
Шведский посол Стедингк, близкий к Панину и к Александру, 3 июля 1802 года докладывал: "Панинский проект революции против покойного императора был в известном смысле составлен с согласия ныне царствующего императора и отличался большой умеренностью. Он задавался целью отнять у Павла правительственную власть, оставив ему, однако, представительство верховной власти, как мы это видим в Дании".
Александр I, впервые увидев Панина после гибели отца, обнял его и произнес со слезами на глазах: "Увы, события, повернулись не так, как мы предполагали".
Тайные свидания Панина с наследником происходили по ночам в переходах Зимнего дворца, в подвале и даже в бане. О первом из них, со слов Александра, рассказывает его друг, князь Адам Чарторыйский: "Панин нарисовал великому князю картину общего злополучия и изобразил те еще большие несчастья, которых можно ожидать в том случае, если будет продолжаться царствование Павла. Он указал великому князю на то, что его священная обязанность перед родиной воспрепятствовать тому, чтобы миллионы подданных приносились в жертву прихотям и безумию одного человека, хотя бы человек этот был его отец. Он указал и на то, что жизнь или, по крайней мере, свобода императрицы, матери Александра, а также жизнь и свобода самого Александра и всей семьи находится в опасности вследствие необъяснимого отвращения государя к своей супруге, с которой он совершенно разошелся. Панин не скрыл от Александра, что опасность возрастает с каждым днем, и что в каждый данный момент дело может дойти до самых неслыханных и жестоких насилий, и что поэтому необходимо низложить государя, воспрепятствовать ему творить еще худшее зло над страной и над своими близкими; затем необходимо позаботиться о том, чтобы создать государю спокойную и его достойную жизнь, которая даст ему возможность пользоваться всеми удовольствиями и всеми преимуществами, какие только возможны без тех опасностей, каким он теперь подвергается.
Эта первая беседа потрясла великого князя, не вынудив у него решения".
А вот свидетельство немецкого историка Т. Бернгарди: "С ранней своей юности Панин постоянно находился в соприкосновении с государем. По правде сказать, только такой человек, как Панин, с давних пор близко стоявший к императорской фамилии, мог составить подобный план, для проведения которого необходимо было заручиться сочувствием наследника, великого князя Александра; да и мог ли осмелиться кто-нибудь делать наследнику подобные предложения, кроме человека, который давно находился в близких отношениях к семье императора... Панин старался привлечь на свою сторону великого князя, говоря ему следующее: благосостояние государства и народ требуют, чтобы он, Александр, сделался соправителем своего отца, что народ решительно желает видеть великого князя возведенным таким образом на престол и что Сенат, как представитель народа, принудит государя без вмешательства великого князя в это дело признать Александра своим соправителем..."
Племянник Н. И. Панина, разделявший "свободный образ мыслей" своего дяди, надеется с воцарением Александра I ввести в стране "законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал М. Фонвизин. Известно, что и будущий Александр I "не раз говорил и писал в пользу ограничения безграничной власти".
Ни о каком насильственном действии в отношении Павла не было и речи. Наоборот, он должен был по-прежнему жить в своем Михайловском замке и пользоваться всеми благами своего положения.
"Павел должен был по-прежнему жить в Михайловском дворце и пользоваться загородным царским дворцом... Михайловский дворец был любимым местом пребывания Павла. Там он чувствовал себя хорошо, там находился его зимний сад, там он мог даже ездить верхом. Александр хотел построить для своего отца манеж и театр. Он воображал, что в таком уединении Павел будет иметь все, что только может дать ему удовольствие, и что он будет там доволен и счастлив. Он судил о своем отце по своим собственным отношениям".
* * *
Граф Панин и Пален, инициаторы
заговора, были в то время самыми
сильными головами в стране,
правительстве и при дворе.
А. Чарторыйский
Не добившись согласия Александра, Панин решается привлечь на свою сторону человека, пользовавшегося особым доверием императора и обладавшего огромной властью, - военного губернатора столицы и начальника полиции фон Палена. Они познакомились еще в начале девяностых годов, когда Панин проездом был в Риге и гостил у ее губернатора. В 1798 году Пален был отстранен от должности из-за "чрезмерно горячей встречи" Платона Зубова, но уже с 20 июля того же года началось его возвышение. Этот хладнокровный и вероломный мастер интриг умел найти выход из самого запутанного положения.
"Пален слыл всегда за самого тонкого и хитрого человека, обладавшего удивительной способностью выворачиваться из положений самых затруднительных, - свидетельствует княгиня Д. Х. Ливен. - На родине Палена местное дворянство, хорошо его знавшее, говорило о нем так: "хитрый, ловкий, пронырливый человек, который всегда мистифицирует других, а сам никогда не остается в дураках".
Пален, возведенный в графское достоинство, пользовался особенным доверием Павла. Именно поэтому он считал свое положение непрочным и сразу же согласился на предложение Панина. "Панин не ошибся в Палене, утверждал историк Бернгарди, - последний тотчас же согласился на предложенный план и, так как он превосходил энергией и умом всех и благодаря своему служебному положению мог привести в исполнение план или погубить заговорщиков, то ему удалось захватить все дело в свои руки, так что даже Панин оказался отодвинутым на задний план, а все прочие были лишь орудием в руках Палена. Кроме того, за 3 - 4 месяца до катастрофы Панин был уже выслан из Петербурга и уж по этой причине не мог иметь влияние на дело".
В числе первых заговорщиков был и адмирал О. М. де Рибас, привлеченный к заговору Ольгой Жеребцовой. Выходец из Италии, он отличился во время русско-турецкой войны 1787 - 1791 годов. Герой штурма Измаила был первым строителем Одессы на месте турецкой крепости Хаджибей, взятой штурмом с его участием. Главная улица города в его честь была названа Дерибасовской.
О планах Панина знали его ближайшие сотрудники: А. И. Крюденер, посол в Берлине, а также И. М. Муравьев, отец будущих декабристов Сергея, Матвея и Ипполита Муравьевых-Апостолов. Панину удалось привлечь на свою сторону и генерала Талызина, который по его рекомендации был назначен командиром Преображенского гвардейского полка. По свидетельству графини В. Н. Головиной, Панин "давно высмотрел генерала Талызина и рекомендовал его в командиры главного гвардейского полка".
Петр Талызин, тогда еще капитан гвардии, командуя караулом в Зимнем дворце, первым поздравил Павла Петровича со вступлением на престол и первым из офицеров гвардии был награжден орденом св. Анны. Как видим, он сделал блестящую карьеру, но в мае 1801 года Талызин скончался, "объевшись устриц".
Любопытные подробности сообщает сенатор А. Н. Вельяминов-Зернов: "Однажды поздно вечером Талызин, возвратясь домой, находит в своем кабинете на столе запечатанное письмо. Распечатывает - от графа Панина, который просит его содействовать Палену в заговоре против императора, говоря, что он уже рекомендовал его как надежного и верного человека военному губернатору. Талызин истребил письмо и ждал последствий. Фон Пален, увидя его во дворце, спрашивал при всех, получил ли он письмо от графа Панина, и, получив удовлетворительный ответ, пригласил его к себе в 6 часов на совещание. Тут они познакомились и условились. Вот как делают опытные заговорщики".
К осени 1800 года в столице составился заговор против Павла I.
Граф А. Ф. Ланжерон, сражавшийся за свободу Соединенных Штатов, в 1790 году приехал в Россию. Французская революция сделала его эмигрантом, а здесь он нашел вторую родину. Ланжерон участвует в нескольких кампаниях, отличается в Отечественную войну 1812 года, за что был награжден многими орденами и удостоен чина полного генерала. В 1815 - 1823 годах Ланжерон управлял Новороссийским краем, и А. С. Пушкин, дружески общавшийся с генерал-губернатором, с большим интересом слушал его рассказы о былом, о встречах со многими историческими лицами. В своих мемуарах, составивших несколько томов, Александр Федорович описал свои встречи и беседы с ними, рассказы о многих событиях тех бурных лет.
В 1831 году граф Ланжерон скончался от холеры, и рукопись его обширных мемуаров попала в руки французского консула в Одессе. Он предложил вдове генерала издать их, но она не решилась, и рукописи попали в парижский архив, где стали достоянием французских историков. "Более чем через полвека, - пишет Эйдельман, - по инициативе В. А. Бильбасова и других русских специалистов была снята и доставлена в Россию копия с шести рукописных томов записок Ланжерона общим объемом несколько тысяч листов".
В 1804 году Ланжерон встречался с опальным Паленом, который многое рассказал ему о заговоре. Эти рассказы, как и рассказы других участников заговора, а также современников Ланжерона, вошли в его записки.
Пален и Панин, не добившись согласия Александра, продолжали убеждать его в необходимости регентства с помощью записок и едва не стали жертвой случая. "...Мы, - рассказывал Пален Ланжерону, - читали эти записки, отвечали на них и тут же уничтожали. Однажды в прихожей государя Панин передал мне записку великого князя, я как раз должен был войти в комнату государя. Я думал, что еще успею прочесть записку, ответить на нее и сжечь; как вдруг Павел вышел из своей спальни, увидел меня, позвал и потащил в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Я едва успел спрятать записку великого князя в правый карман сюртука. Государь говорил о совершенно безразличных вещах. Он был в тот день в хорошем настроении, весело шутя, он вдруг вздумал запустить руки в мои карманы, говоря: "Я хочу посмотреть, что у вас там, может быть, какой-нибудь bil betdoux?.." Ну, любезный Ланжерон, - продолжал свой рассказ Пален, - вы знаете, что я не труслив и не легко теряю присутствие духа, но, признаюсь, что, если бы в эту минуту мне стали бы пускать кровь, из жил моих не вытекло бы ни единой капли". - "Как же вы избегли этой опасности?" - спросил Ланжерон, слушая с величайшим вниманием. "Очень просто. Я сказал государю: "Что вы делаете, Ваше величество? Оставьте это. Вы терпеть не можете табаку, а я очень много его нюхаю, мой платок весь в табаке. Вы испачкали бы себе руки и сами пропахли бы этим противным запахом". Он принял руки и сказал: "Фу, какая гадость! Вы правы!" Так я выпутался из беды".
"Граф Ф. В. Ростопчин был человек замечательный во многих отношениях, - писал Денис Васильевич Давыдов, - переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить великих князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он между прочим писал ему: "Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших". Государь приписал на этом письме: "Вы ужасны, но справедливы". Эти любопытные письма были поднесены Николаю Павловичу через графа Бенкендорфа бестолковым и ничтожным сыном графа Федора Васильевича, графом Андреем".
В своем труде "Герцен против самодержавия" Н. Я. Эйдельман сообщает, что В. В. Иванов познакомил его с некоторыми любопытными материалами своего отца Всеволода Иванова, известного нашего писателя, работавшего над пьесой "Двенадцать молодцов из табакерки", действие которой происходило во времена Павла I. Среди этих материалов были "Отрывок из мемуаров декабриста Александра Федоровича фон дер Бриггена" и копия с копии письма Павла I к Ф. В. Ростопчину от 15 апреля 1800 года. "Приводим этот текст, пишет Эйдельман, - поместив для ясности несколько строк, отсутствующих на листке из архива Всеволода Иванова, но имеющихся в "Историческом сборнике" и "Былом" (они выделены курсивом). "Найдено графом Ростопчиным в своей подмосковной деревне письмо Павла к его отцу, известному Герострату Москвы, в котором Павел пишет, что не признает детей своими. Некоторых, правда, мог, но не всех. Император Павел I прекрасно знал, что его третий сын Николай был прижит Марией Федоровной от гофкурьера Бабкина, на которого был похож как две капли воды. Говорят, что даже Павлом приготовлен был манифест, в котором он хотел объявить Николая незаконным, но предстательством одного из гатчинских фаворитов он оставил. Королева же голландская Анна Павловна была прижита М. Ф. от статс-секретаря Муханова..."
"Перед этой выдержкой из воспоминаний Бриггена, - продолжает Эйдельман, - тем же неизвестным почерком записан следующий текст: "Копия с копии (подлинник на французском языке сгорел в числе прочих исторических материалов в ризнице Кувинской церкви Коми-Пермяцкого округа в 1918 году). Материалы, по свидетельству товарищей Теплоуховой Н. А. и др., собирались графом С. А. Строгановым в бытность его в Куве и Лологском краю".
Письмо императора Павла I графу Ростопчину Федору Васильевичу. С.-Петербург, 15 апреля 1800 года - в Москву (перевод с французского):
"Дражайший Федор Васильевич. Граф Алексей Андреевич передал мне составленный Вами прожект изменения пункта 6 Мальтийского регламента: вторая часть изложенного Вами, мне кажется, - ужасное решение вопроса. Сегодня для меня священный день памяти в бозе почившей государыни цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из памяти моей до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что холодное, официальное отношение ко мне цесаревича Александра меня угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги. Тем более это грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть! Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест: "О признании сына моего Николая незаконным", но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг "к дядям", с глаз моих: гоффурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя - завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предопределил Всевышний.
Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, а от этого становится легче и жить и царствовать. Пребываю к Вам благосклонный П а в е л".
"Понятно, что приведенный документ, по утверждении неизвестного копииста, является тем самым письмом Павла I к Ростопчину, о котором вспомнил фон Бригген, - пишет Эйдельман. - Однако анализ текста вызывает к нему сильное недоверие. Скорее всего это сочинение, стилизованное "под Павла I" и созданное после 1925 года. Как отмечалось, документ опирается как раз на те строки воспоминаний Бриггена, которые впервые появились в июньском номере "Былого" за указанный год..."
Недоверие к приведенному письму не разрешает, однако, загадку подлинного послания Павла к Ростопчину. Кроме свидетельства Бриггена сведения о том же документе находились в руках Н. К. Шильдера. В его архиве хранится следующая запись некоего Д. Л., родственника Ф. В. Ростопчина (речь идет об изгнании Ростопчина со службы 20 февраля 1801 года): "Ростопчин, человек желчный, был глубоко уязвлен незаслуженною немилостию. Он был искренне предан Павлу и не раз ему оказывал услуги и государственные и семейные. Между последними нужно заметить, что Ростопчин часто умерял порывы Павла в отношении к императрице и императорской фамилии и даже успел однажды отстранить намерение государя разлучиться с супругой и детьми. В то время это ходило как слух, поныне сохранилось о том в императорской фамилии темное, ничем не доказанное и ничем не опровергнутое предание".
"Возможно, письмо Павла Ростопчину вроде того, которое только что приводилось, действительно существовало, - продолжает Эйдельман. - Между прочим, в том же архиве Шильдера имеется запись о холодности Александра I к своему двоюродному брату принцу Евгению Вюртембергскому. "Не к этому ли обстоятельству, - спрашивал Шильдер, - относятся семейные услуги Ростопчина, о которых упомянуто".
А. Ф. Воейков так характеризует Ф. В. Ростопчина: "Ума острого, памяти удивительной, образованный, словолюбивый, но гибкий царедворец, он раболепствовал, хотя способен был к великим делам..."
"При других обстоятельствах и другой обстановке жизни мы могли бы иметь в Ростопчине писателя замечательного и первостепенного, - писал П. Вяземский. - ...Не будь он так страстен, запальчив в мнениях и суждениях своих, он был бы отличный дипломат. Продолжал бы он военную службу, он, без сомнения, внес бы в летописи наши имя храброго, распорядительного, энергичного военачальника".
Как же случилось, что такой человек, безусловно преданный Павлу, попал в опалу и был "изгнан со службы"?
Ростопчин пал жертвой собственной подозрительности и вероломства, способствуя отставке Панина. Опала Панина повлекла за собой и опалу Ростопчина, как говорится, "не рой яму другому - сам в нее попадешь".
Панин в письме к барону Крюденеру от 17 ноября 1800 года так объяснял свою отставку: "Из перлюстрации донесения прусского посла графа Мози к королю Фридриху Вильгельму III узнали, что прусскому дипломату было известно неодобрение Паниным резких мер, принятых Павлом против Англии, и это вызвало раздражение Павла".
Ростопчин ловко использует представившуюся ему возможность нанести удар сопернику - он сообщает Панину о неудовольствии императора в тот момент, когда вице-канцлер собирается на обед с иностранными послами. На вопрос Павла, как воспринял Панин его внушение, Ростопчин ответил, что "Панин весело обедает с послами после объявленного ему царского неудовольствия".
2 ноября на утреннем докладе император спросил фон Палена о Панине. О содержании их беседы и последующих событиях И. М. Муравьев-Апостол так писал Воронцову в Лондон: "Генерал Пален, чьи связи с графом Паниным не остались не замеченными сувереном, вошел в кабинет императора, и первым вопросом его величества было: видел ли Пален Панина и весел ли тот? "Я видел Панина, - отвечал военный губернатор, - но я его не нашел веселым. Ваше величество может быть уверенным, что тому, кто имел несчастье навлечь на себя вашу немилость, не придет в голову веселиться". - "Он римлянин, сказал император. - Ему все равно".
"Пален пытается, не раскрываясь, защитить союзника. Царь находит три недостатка у Панина: педантичность, систематичность, методичность". Пален: "Не разбираюсь в политике: дело солдата - драться. Но слыхал, что метод и система совсем небесполезны в делах!" Император перебил Палена и спросил, намерен ли Панин теперь давать бал. "Я не знаю, - отвечал губернатор, - но мне кажется, что Панин не мечтает ни танцевать, ни видеть танцующих". "Ему все равно, - воскликнул император, - он римлянин".