Страница:
А как хорошо будет нам через год - квартира, нанятая совместными поисками, обстановка, в которой каждая вещь куплена сообща, выбрана друг для друга; а жизнь вместе - эти чудные ночи, веселые дни, работа и наслаждение молодой любви... Нет, Лизочка, нет, мы должны жить хорошо, не ссориться, не обманывать друг друга; мы ли не знаем хорошо своего суженого, все его недостатки и качества...
Только что зашумели ивы над арыком, протекающим мимо окон, они шепнули мне слова, которыми кончается чудная пьеса Рубинштейна "Летняя ночь"... "Я твоя, я твоя", - шепчут они, и я слышу голос моей ненаглядной, прижавшей головку к моей груди. Прощай, рожица моя. Твой Вовка.
26 и ю л я 1886 г. К ы з ы л - а р в а т
...Ты находишь, что между любящими должна быть полная откровенность, чтобы они могли жить душа в душу; я также начинаю разделять это мнение; теперь, далеко от тебя, я бы хотел, чтобы ты знала все, что у меня на душе, мои мысли, чувства, желания; чтобы глаз моей милой проникал во все уголки души, оберегая ее от всего нехорошего (...). Поверь, что я благословляю тот день, когда я в первый раз звонил у ваших дверей и на пороге показалась твоя дорогая рожица, сразу смутившая меня своими ласковыми глазами. Теперь эта рожица передо мною - на карточке, но глазки смотрят грустно куда-то вдаль - они думают о милом, которого долго ждать еще; а как бы он хотел поцеловать эти глазки...
Пора кончать - крепко, крепко целую мою девочку... Пиши обо всем и подробнее. Помнящий тебя везде и всегда, не немножко, а очень-очень много. Твой Вовка.
30 а в г у с т а 1886 г. К ы з ы л - а р в а т
...Ты соглашаешься со мной, что мы будем очень счастливы и будем жить душа в душу; но не говорят ли все влюбленные женихи и невесты то же самое, а все же многие живут потом, как, напр., та госпожа Доминская, которая лежала у нас весной. Разве и у нас уже не бывало размолвки - помнишь, ты несколько раз плакала из-за меня, а я дулся. Кстати, дам тебе полезный совет для будущего - если я почему-либо начну дуться на тебя - никогда не затягивай дело, а сейчас же пристыди и заставь извиниться, если я виноват; если затягивать и дуться еще самой, то размолвка будет дольше и потом труднее будет помириться, не говоря уже о том, что сделаем себе несколько лишних скверных дней. Точно также, если я обойдусь с тобой грубо, то тоже сейчас пристыди и не обижайся - такие вспышки бывают у меня только если я очень сердит и надо отучить меня от них; несколькими ласковыми словами ты сразу можешь усмирить медведя и не дать ему повода дуться (...).
Лизочка, ты одна у меня "царица", и соперницы нет - нечего ревновать; скорее мне следует бояться - ты в Москве и Воронеже встретишь столько молодых людей, что можешь забыть Вовочку и решить свою участь скорее и проще. А мне здесь в кого влюбиться?..
12 с е н т я б р я 1886 г. К о л о д ц ы М а м у р
...Как часто я рисую себе, как я буду лететь назад к тебе, с каким восторгом высунусь из вагона на вокзале, оглядывая собравшуюся публику, отыскивая твою рожицу, тоже веселую, смеющуюся; как я расцелую ее, как буду ехать, обнявши тебя, не замечая ни улиц, ни прохожих. Как мы будем устраиваться, хлопотать вместе в заботах о райском уголке... как хорошо будем жить вдвоем, т. к. с такой хорошей девочкой, как ты, нельзя не жить хорошо (если ты возьмешь меня немного в руки и не позволишь проявлять мои главные недостатки - грубость и эгоизм; слышишь, Лизочка, непременно отучи меня от них - ласковым упреком ты со мной много сделаешь)...
22 о к т я б р я 1886 г. М е р в
...Дай свою ручку, мы пойдем неразлучно по жизненному пути, и судьба не откажет сделать нас счастливыми, т. к. большая часть счастья в нас самих, в нашей любви и верности...
В феврале 1887 года священник маленькой церквушки на Черной
речке скрепил брачный союз Владимира Афанасьевича Обручева и
Елизаветы Исаакиевны Лурье.
Ни Полина Карловна, ни родители невесты так и не дали своего
благословения. Но молодые были счастливы.
В октябре, уехав вновь на Закаспийскую дорогу, Обручев писал
жене:
"...Недавно прошло уже восемь месяцев после нашей свадьбы, медовый месяц кончился давно, но вместе с ним не кончилось наше счастье, наша любовь, а напротив - она окрепла и, надеюсь, продолжится еще на многие годы. Я по крайней мере еще ни разу, даже в какую-нибудь сердитую минуту, ни разу еще не сожалел, что женился, что взял тебя в подружки жизни, дорогая моя; напротив, с каждым днем, глядя на других жен, я все более убеждаюсь, что не ошибся в выборе, что имею одну из лучших жен, которыя только могут быть, и если бы я был свободен и должен был опять выбирать я бы не мог взять другую, а только тебя, милочка моя..."
Год спустя, закутав получше семимесячного сынишку, ехала
Елизавета Исаакиевна в Сибирь - там мужа ждет работа! Когда
отправился Владимир Афанасьевич в Китай, с двумя малышами на руках
возвращалась в Петербург. Потом - вновь в Иркутск, на четыре года.
Потом - в Томск. Старшие уже подросли, а младшему - годик...
Нелегко быть женой ученого, женой человека, влюбленного в свое
дело. Он - любящий муж, любящий отец, но вначале - дело!
- Вовочка, нас звали в гости.
- Ты же знаешь, Лизонька, я должен работать...
- Вовочка, совсем прогнили полы в кухне. Надо искать плотников.
- Ты же знаешь, Лизонька, я должен работать...
Что бы ни случилось, каждый день он проводил десять часов за
письменным столом. А на ее долю - все семейные заботы.
Любимая поговорка была у Елизаветы Исаакиевны: "Лень - на
ремень, а ремень - на плечи".
Бывало, сердилась она, бывало, плакала, возмущаясь его
"немецкой" педантичностью.
- Ты же знаешь, Лизонька...
Биограф пишет: "Если измерять жизнь человеческую не годами, а
трудами, пришлось бы сказать, что Обручев жил раз в десять больше
среднего человека".
Кто измерит, сколько из этих десяти жизнен подарила ему
Елизавета Исаакиевна...
Когда скончалась она, Обручев, как вспоминает близкий его
сотрудник, "работал с особым ожесточением, особенно строго и
неумолимо соблюдал железный распорядок своего десятичасового рабочего
дня, не давая себе ни малейшей возможности поддаться угнетающему
тяжелому состоянию духа, ежеминутно как бы приказывая себе не
опускать рук".
Прошло два года...
Мучительно тягостно одиночество, застигшее на склоне лет.
Конечно, рядом сыновья. Но у них свои семьи, своя жизнь.
С Евой Самойловной Бобровской Владимир Афанасьевич был знаком
уже давно. И вот теперь они решили соединить свои судьбы...
Порой даже близкие люди по какой-то нелепой предвзятости склонны
осуждать поздние браки. Нелегко было Еве Самойловне входить в новую
семью. У нее ведь тоже была и своя жизнь, и сын от первого брака, и
любимая работа. И сомнения...
Владимир Афанасьевич писал ей, как всегда, откровенно:
"Прежде за стариков молодые выходили или по принуждению родителей, или ради их выгоды - спасения от разорения, например, или же в расчете на богатство, сытую жизнь, недалекую смерть и наследство, пенсию и т. п... Мне кажется, что ты немножко опасаешься, чтобы кое-кто не приписал тебе эти побуждения, и этим объясняется, может быть, нежелание переехать в мою квартиру? Пусть другие думают, что хотят, на чужой роток и т. д., а ты будь уверена, что я тебя в этом не подозреваю".
"Опять за эту 6-дневку получил два письма от тебя, дорогая Евушка, два письма, полные любви и ласки, на которые могу отвечать только своими холодными сухими посланиями. Разучился я из-за избытка научного писания излагать свои чувства соответствующими словами... Я очень рад, что Володя с Митей помирились, и приписываю это твоему доброму воздействию. Я не умею так мягко уговаривать, не нахожу слов, проникающих в душу; поэтому твое вхождение в нашу семью будет иметь хорошие последствия. А помощи твоей в работе, о которой ты думаешь, я не хочу, у тебя своей работы достаточно; своей лаской и любовью ты будешь поддерживать меня и этим способствовать моей работе гораздо лучше..."
И з д н е в н и к а Е. Б о б р о в с к о й.
09.02. 1936 г. "В. А. работает необычайно много и организованно, а благодаря тому, что он обладает исключительной способностью писать быстро, четко и все сразу начисто, т. к. обладает исключительной красотой и простотой литературного языка, все это дает ему возможность выпускать свою продукцию значительно больше, чем это сделал бы другой".
10.02. 1936 г. "Как всегда, он прост и радостен, вот почему так легко с ним, он не давит своей ученостью, своими правами. Он так мудр, что в его простоте есть какое-то величие".
11.02. 1936 г. "Теплое и внимательное отношение к человеку у В. А. проглядывает на каждом шагу. Он совершенно не может оставить без ответа ни одну просьбу... И дома - в мелочах, в быту он внимателен на каждом шагу и к каждому, кто окружает его",
12.02. 1936 г. "В. А. очень недоволен, что у него отнимают так много времени посторонние дела. Отказать не может, а потом недоволен, что отнимают у него так много времени... Его тяготит известность и все, что с ней связано. Он предпочитает работать в тиши и сделать все то, что ему кажется он обязан сделать. Он вообще ярко чувствует движение времени. Вот почему он его так бережет и использует буквально каждую минутку".
27.02.1936 г. "Меня радует, как В. А. активно относится ко всему окружающему его. Как он всем интересуется. Я ему сказала, что мы с ним большевики без партбилета. Мне все дорого - каждая, даже маленькая, победа меня радует".
27.02. 1936 г. "В. А. на мой вопрос, как он участвует в практической жизни страны, ответил, что вся его работа по геологии Сибири есть его труд для Советской страны".
08.03. 1936 г. "В нем удивительно то, как он работает".
19.02. 1937 г. "Грустно и тяжело! Смерть Серго (Орджоникидзе)... В. А. свою скорбь глушил еще большей работой. Он не может пассивно переживать огорчения. Он переводит себя всего в действие, и только в движении, в работе он черпает силы, душевное равновесие и бодрость. Как часто я смотрю на него и думаю - вот у кого надо учиться работать. И я уже многое стала познавать"...
Годы спустя близкий сотрудник Владимира Афанасьевича - А. М.
Чекотилло - напишет: "Ева Самойловна... была и его секретарем, и
подругой жизни, и няней, и охраной от ненужных дел и посетителей".
Осенью 1935 года Владимир Афанасьевич переехал в Москву. Вышел в
свет первый том его монографии "Геология Сибири". В 1936 году
второй, еще два года спустя - третий. Один за другим издавались тома
"Истории геологического исследования Сибири". Из-под его пера
выходило в это время до восьмидесяти печатных листов в год!
Энциклопедические знания и феноменальная память позволяли
Владимиру Афанасьевичу творить воистину чудо:
"Когда я сажусь писать, то беру ручку и пишу, не останавливаясь
и не испытывая никаких мучений. Из левого ящика беру бумагу,
написанные страницы складываю в правый ящик; когда рукопись книги
закончена, то отсюда она передается моему наборщику. Ведь я слишком
стар, чтобы тратить время на исправление ошибок после перепечатки на
пишущей машинке"...
Семидесятипятилетие Владимира Афанасьевича отмечалось очень
торжественно. Чествовали юбиляра на общем собрании Академии наук в
Доме ученых, вечером был банкет. Много говорили о заслугах Обручева
перед советской геологией, о его любви к науке, о необыкновенной
продуктивности, о юношеском энтузиазме.
Имя Обручева было присвоено только что созданному Институту
мерзлотоведения и горному факультету Томского индустриального
института.
Владимир Афанасьевич был награжден орденом Трудового Красного
Знамени, а в 1941 году его монография "Геология Сибири" была
удостоена Сталинской премии 1-й степени.
Пять тысяч лауреат перевел в Иркутск, на пополнение библиотеки
музея краеведения, пять тысяч - Кяхтинскому краеведческому музею,
пять тысяч - в Томск, на материальную помощь студентам горного
отделения.
А когда началась Великая Отечественная война, Обручев передал
значительную сумму в фонд обороны.
После первой бомбежки Москвы решено было немедленно эвакуировать
академиков в Казахстан, на курорт Боровое. Но в Свердловске поезд
встретили представители обкома партии, - не захочет ли кто-нибудь из
академиков работать на Урале.
- Мы остаемся здесь, Эва, - решил Владимир Афанасьевич. Он
всегда так произносил имя жены.
Мариэтта Шагинян в своем очерке "Портрет академика В. А.
Обручева" писала:
"В те дни многие чувствовали себя вышибленными из привычной
колеи, должны были привыкать к походному быту, к отсутствию нужных
рукописей, драгоценной библиотеки и годами собранных материалов, без
которых, казалось, невозможна никакая научная работа. Но Владимир
Афанасьевич, как только поднялся в отведенный ему номер гостиницы,
вынул старую чернильницу темно-коричневого цвета, верного друга,
сопровождавшего Обручева в его поездках почти пятьдесят лет.
Семидесятивосьмилетний геолог не нуждался в долгом приспосабливании к
новому месту. Множество экспедиций провел он в своей жизни, отнюдь не
прерывая научной работы: расположится на ночлег в убогой клетушке
китайской гостиницы, на так называемом "кане" - теплой глинобитной
лежанке, отапливающейся изнутри, достанет чернильницу, собранные
образцы, зажжет свои свечи и при свете их работает со вниманием и
увлечением, как в городском кабинете.
Правда, в свердловской гостинице не было под рукой ни его
московской библиотеки, уникальной по разделу Азии; ни обширного
картографического собрания в ящиках, которые давно уже не умещаются в
его кабинете и громоздятся в коридоре и в передней. Но Владимир
Афанасьевич привез с собою на Урал особую "библиотеку" - собственную
память. Поразительна эта память! Ученый верно хранит в ней не только
факты и даты, но и связи явлений, последовательность событий. По
памяти он может сейчас воскресить двухнедельные, месячные путешествия
со всеми их остановками и особенностями дороги, - путешествия,
проделанные больше чем полвека назад. И, поставив на стол
чернильницу, Владимир Афанасьевич сразу оказался дома на Урале. Он
начал свою работу буквально со дня приезда...
Для оборонной промышленности Урала срочно нужно было решить
проблему одного марганцевого месторождения, и, когда Обручеву дали
просмотреть одну работу и высказаться по ней, старый ученый тотчас
нашел и припомнил все нужные справки, всю имеющуюся литературу, - и
данный им прогноз оказался совершенно правильным".
Читатель знает - предложения Владимира Афанасьевича позволили
существенно увеличить добычу золота. Но не только в золоте нуждалась
страна - в железных, марганцевых, алюминиевых рудах, во многом
другом.
Обручев прихварывал, несколько раз болел воспалением легких, но
иногда и сам выезжал для осмотра месторождения.
"Молодые геологи, сопровождавшие Владимира Афанасьевича,
рассказывает один из его помощников, - приходили в восхищение, едва
поспевая за академиком, который с удивительной легкостью буквально
летал по отвалам разработок, перепрыгивая с одной глыбы на другую,
отбивая молотком заинтересовавшие его образцы пород. "Ну и дорвался!
- с удивлением говорили они. - Никак за ним не угонишься!"
Один за другим оправдывались прогнозы Обручева - вступали в
строй новые месторождения.
"Он сами недра поднимает на Победу", - сказал о Владимире
Афанасьевиче академик Александр Евгеньевич Ферсман, и сам немало
сделавший для Победы.
В день восьмидесятилетия Обручев был награжден орденом Ленина, а
10 июня 1945 года ему было присвоено звание Героя Социалистического
Труда:
"За выдающиеся научные достижения в области геологии, особенно
за исследования геологии Сибири и Центральной Азии, за разработку
теории рудных месторождений, создание основ новой науки о вечной
мерзлоте, а также за многолетнюю плодотворную работу по подготовке
кадров геологов".
Хочется особо выделить самую последнюю часть текста Указа:
"...за многолетнюю плодотворную работу по подготовке кадров
геологов".
"Все геологи Союза учились под руководством Владимира
Афанасьевича", - писал Михаил Антонович Усов - первый, любимый его
ученик, ставший, как и учитель, академиком.
От преподавательской работы Владимир Афанасьевич отказался еще в
1929 году. "Мой язык, - говорил он, - не умеет состязаться с моим
пером".
Впрочем, по отзывам студентов, лекции профессор Обручев читал
столь же блестяще, как и писал. Часто они сопровождались
демонстрацией фотографий или раскрашенных самим профессором
диапозитивов - зарисовок обнажений, разрезов, геологических карт.
Вспоминает студент Таврического университета Борис Александрович
Федорович - впоследствии известный советский геолог, доктор
геологических наук:
"Лекции были просты по изложению, каждая мысль и каждое
положение вытекали из примеров, показанных на таблицах, либо
подтверждались образцами. Ничего не было сказано такого, что надо
было брать на веру, все было осязаемо, видимо и потому необыкновенно
просто, ясно и доказуемо. Это великий дар - так разбираться в
сложнейших проблемах строения и формирования земной коры, чтобы
донести их до любого слушателя с предельной ясностью. Здесь не было
ни малейшего элемента упрощенчества, а было лишь раскрытие
максимальной простоты и закономерности природы, постигаемое в
процессе глубочайшего проникновения в ее тайны. Каждая лекция
заканчивалась подробными ответами на вопросы студентов.
Курс физической геологии читался оба семестра 1919/20 учебного
года, и я могу засвидетельствовать, что он один был целым
университетом геологических и географических знаний. Он являлся
источником настолько образного и наглядного знакомства с природой
изученных Владимиром Афанасьевичем пространств, что когда... (в 1957
- 1959 гг.) мне доводилось повторять его маршруты по Джунгарии и
Внутренней Монголии, изучать весь Синьцзян и проехать через весь
Китай от Кульджи до Пекина, мне казалось, что я ездил по виденным
мной лично и знакомым мне местам".
Не приходится сомневаться - лекции Владимира Афанасьевича были и
емкими и образными. Но не лекции и даже не книги, по которым учились
многие тысячи студентов, сделали его Учителем для "всех геологов
Союза".
Г?те сказал: "Те, у которых мы учимся, правильно называются
нашими учителями, но не всякий, кто учит нас, заслуживает это имя".
Обручев учил примером своего отношения к науке, всей своей
жизнью.
В 1907 году Владимир Афанасьевич опубликовал забавную притчу
"Пустоцвет (китайская быль)". В ней рассказывается о некоем китайском
мудреце - "Учителе":
"Казалось, что его знаниям нет предела. От мерцающих светил небесной сферы его мысль переносилась на белоснежные вершины Куэнь-Луня, порхала по голубым волнам Куку-нора, спускалась в мрачное ущелье Хуан-хэ, погружалась в мутные воды Желтого моря... От звезд он переходил к деревьям, от деревьев - к изречениям великого Конфуция. Плавно и беспрерывно лилась его речь, и слушателям казалось, что они внимают серебристому журчанию ручейка, струящегося по мелким камешкам. И на всем дворе царила благоговейная тишина..."
Мудреца окружают ученики:
"Одни... переписывали изречения древних мудрецов, другие подсчитывали, сколько песчинок находится в куче песка, третьи измеряли углы и дуги на деревянном шаре, изображавшем небесную сферу; четвертые определяли число волос на шкурках сурка или перьев на чучеле фазана; пятые вынимали цветные шарики из большого ящика, чтобы узнать, сколько раз повторяется один и тот же цвет; шестые делали из больших карт империи маленькие или из маленьких - большие..."
Один из учеников, устав от бесплодных научных упражнений,
произносит дерзкую речь:
"Я много думал и много учился... Но и теперь я остаюсь неудовлетворенным... И мне кажется, что ты не можешь дать нам настоящих познаний... Я скажу, почему ты бесплоден. Твоя мысль скользит по науке, как челнок рыбака по синей глади; но рыбы у рыбака не будет, если он не остановит свой челнок и не закинет свою сеть в глубину вод, полных добычей. Но ты подобен рыбаку, лежащему на дне челнока и следящему взором за переливанием красок неба, за бегом прихотливых облаков".
Итог философскому спору подводит некий Старик:
"Он водит вас вокруг храма науки, показывает вам красоту его линий, разнообразие его форм и красок, но в этот храм он никогда не поведет вас, потому что сам он там не был и даже не знает, где дверь этого храма. Наш великий учитель - только махровый пустоцвет..."
Отличительные черты работ Обручева - конкретность задачи,
ясность и простота изложения, отсутствие какого-либо мудрствования.
"Оглядываясь на истекшие десятилетия и выполненные мной крупные
и мелкие геолого-географические работы, я должен сказать, что с
самого начала своей деятельности я всегда старался понять и объяснить
наблюдаемые факты и явления самым естественным образом, "не мудрствуя
лукаво", - писал Владимир Афанасьевич.
Каждая его экспедиция, каждый полевой сезон, каждая экспертиза
прииска или рудника завершались, как правило, хотя бы краткой
публикацией-отчетом, в дальнейшем зачастую крупным научным трудом,
обобщением, новой плодотворной гипотезой:
"Прежде всего нужна настойчивость в работе, какого бы она
характера ни была. Раз начав дело, доводить его до конца; в
частности, молодым ученым надо, собрав материалы, обработав их,
получить выводы и стремиться опубликовать, если они являются новыми и
представляют интерес для науки и практики..."
В автобиографии, напечатанной в 1946 году, Владимир Афанасьевич
отмечает, что на протяжении всей жизни у него сохранялся интерес к
пяти научным проблемам:
1. Происхождение лесса.
2. Древнее оледенение Сибири и Центральной Азии.
3. Тектоника вообще и Сибири в частности.
4. Геология месторождений золота.
5. Древнее темя Азии.
По каждой из этих проблем им написано множество статей. Он
внимательно следил за геологической литературой, и по мере накопления
новых данных взгляды его, естественно, менялись. Но всегда в основе
теоретических построений Обручева стоял Его Величество Факт.
"Идите от анализа к синтезу, но стройте свои выводы на основе
всего проверенного фактического материала. Я часто одерживал верх над
противниками в научных спорах, так как опирался на лично наблюденные
факты".
Как справедливо заметил один из его учеников, научная
производительность Обручева вполне сопоставима с научной
производительностью целого института.
В связи с этим чрезвычайно интересны и поучительны ответы
Владимира Афанасьевича на вопросы профессора М. И.
Евдокимова-Рокотовского, который работал по теме "Организация труда
научных работников". Письмо датировано апрелем 1943 года.
К а к о р г а н и з о в а н м о й т р у д
На Вашу просьбу сообщить, как организован мой труд, отвечаю так поздно потому, что все время был очень загружен срочной работой. (Письмо М. И. Евдокимова-Рокотовского датировано 27 декабря 1942 года. - А. Ш.) Надеюсь, что сведения, посылаемые теперь, еще пригодятся Вам.
Мой труд издавна организован по трем принципам: планомерность, аккуратность и любовь к творчеству.
Планомерность состоит в том, что, получив какое-либо задание по службе или выбрав какую-либо научную тему по своему желанию, я знакомлюсь сначала с имеющейся литературой при помощи своей обширной картотеки, которую составляю уже много лет по интересным вопросам геологии, и затем составляю общий план работы, который, конечно, в порядке выполнения изменяется в том или другом отношении по мере надобности.
Аккуратность состоит в организации рабочего места. Вся литература, используемая в течение дня для работы, не оставляется на столе, а ставится на свое место в моей библиотеке, а книги, взятые из других библиотек, складываются в определенном месте. Таким образом стол не загромождается кучами книг, частью уже ненужных, в которых нужно рыться, чтобы найти требуемое в данный момент. По окончании работы стол чистый, книги на местах, рукопись лежит в соответствующем ящике стола или шкафа, в котором имеется ряд ящиков с этикетками, обозначающими районы, по которым я веду работы или отдельные темы. Благодаря картотеке и распределению рукописей по содержанию всякие справки требуют минимум времени для поисков.
Любовь к творчеству стимулирует работу, делает ее успешной. Я не беру задач, которые меня не интересуют или не соответствуют моей научной подготовке и кругу вопросов, которыми я занимаюсь. Но взятую на себя работу я стараюсь выполнить наилучшим образом, а не кое-как, лишь бы отделаться от нее. Это научное творчество увлекает.
Я полагаю, что успешности научной работы помогает также перемена тем. Утром я обыкновенно занимаюсь разработкой задачи, требующей наибольшего внимания и напряжения, а вечером другой, более легкой. По вечерам большею частью выполняются научно-популярные статьи и книги, рецензии о научных книгах, отзывы о диссертациях, корректуры и т. п., а еще позже, в течение часа до отхода ко сну, я по временам создавал свои научно-фантастические романы и уже в кровати часто обдумывал их продолжение на следующий день. Эти романы также писались по заранее составленному плану, который в ходе работы подвергался более или менее существенным изменениям.
Только что зашумели ивы над арыком, протекающим мимо окон, они шепнули мне слова, которыми кончается чудная пьеса Рубинштейна "Летняя ночь"... "Я твоя, я твоя", - шепчут они, и я слышу голос моей ненаглядной, прижавшей головку к моей груди. Прощай, рожица моя. Твой Вовка.
26 и ю л я 1886 г. К ы з ы л - а р в а т
...Ты находишь, что между любящими должна быть полная откровенность, чтобы они могли жить душа в душу; я также начинаю разделять это мнение; теперь, далеко от тебя, я бы хотел, чтобы ты знала все, что у меня на душе, мои мысли, чувства, желания; чтобы глаз моей милой проникал во все уголки души, оберегая ее от всего нехорошего (...). Поверь, что я благословляю тот день, когда я в первый раз звонил у ваших дверей и на пороге показалась твоя дорогая рожица, сразу смутившая меня своими ласковыми глазами. Теперь эта рожица передо мною - на карточке, но глазки смотрят грустно куда-то вдаль - они думают о милом, которого долго ждать еще; а как бы он хотел поцеловать эти глазки...
Пора кончать - крепко, крепко целую мою девочку... Пиши обо всем и подробнее. Помнящий тебя везде и всегда, не немножко, а очень-очень много. Твой Вовка.
30 а в г у с т а 1886 г. К ы з ы л - а р в а т
...Ты соглашаешься со мной, что мы будем очень счастливы и будем жить душа в душу; но не говорят ли все влюбленные женихи и невесты то же самое, а все же многие живут потом, как, напр., та госпожа Доминская, которая лежала у нас весной. Разве и у нас уже не бывало размолвки - помнишь, ты несколько раз плакала из-за меня, а я дулся. Кстати, дам тебе полезный совет для будущего - если я почему-либо начну дуться на тебя - никогда не затягивай дело, а сейчас же пристыди и заставь извиниться, если я виноват; если затягивать и дуться еще самой, то размолвка будет дольше и потом труднее будет помириться, не говоря уже о том, что сделаем себе несколько лишних скверных дней. Точно также, если я обойдусь с тобой грубо, то тоже сейчас пристыди и не обижайся - такие вспышки бывают у меня только если я очень сердит и надо отучить меня от них; несколькими ласковыми словами ты сразу можешь усмирить медведя и не дать ему повода дуться (...).
Лизочка, ты одна у меня "царица", и соперницы нет - нечего ревновать; скорее мне следует бояться - ты в Москве и Воронеже встретишь столько молодых людей, что можешь забыть Вовочку и решить свою участь скорее и проще. А мне здесь в кого влюбиться?..
12 с е н т я б р я 1886 г. К о л о д ц ы М а м у р
...Как часто я рисую себе, как я буду лететь назад к тебе, с каким восторгом высунусь из вагона на вокзале, оглядывая собравшуюся публику, отыскивая твою рожицу, тоже веселую, смеющуюся; как я расцелую ее, как буду ехать, обнявши тебя, не замечая ни улиц, ни прохожих. Как мы будем устраиваться, хлопотать вместе в заботах о райском уголке... как хорошо будем жить вдвоем, т. к. с такой хорошей девочкой, как ты, нельзя не жить хорошо (если ты возьмешь меня немного в руки и не позволишь проявлять мои главные недостатки - грубость и эгоизм; слышишь, Лизочка, непременно отучи меня от них - ласковым упреком ты со мной много сделаешь)...
22 о к т я б р я 1886 г. М е р в
...Дай свою ручку, мы пойдем неразлучно по жизненному пути, и судьба не откажет сделать нас счастливыми, т. к. большая часть счастья в нас самих, в нашей любви и верности...
В феврале 1887 года священник маленькой церквушки на Черной
речке скрепил брачный союз Владимира Афанасьевича Обручева и
Елизаветы Исаакиевны Лурье.
Ни Полина Карловна, ни родители невесты так и не дали своего
благословения. Но молодые были счастливы.
В октябре, уехав вновь на Закаспийскую дорогу, Обручев писал
жене:
"...Недавно прошло уже восемь месяцев после нашей свадьбы, медовый месяц кончился давно, но вместе с ним не кончилось наше счастье, наша любовь, а напротив - она окрепла и, надеюсь, продолжится еще на многие годы. Я по крайней мере еще ни разу, даже в какую-нибудь сердитую минуту, ни разу еще не сожалел, что женился, что взял тебя в подружки жизни, дорогая моя; напротив, с каждым днем, глядя на других жен, я все более убеждаюсь, что не ошибся в выборе, что имею одну из лучших жен, которыя только могут быть, и если бы я был свободен и должен был опять выбирать я бы не мог взять другую, а только тебя, милочка моя..."
Год спустя, закутав получше семимесячного сынишку, ехала
Елизавета Исаакиевна в Сибирь - там мужа ждет работа! Когда
отправился Владимир Афанасьевич в Китай, с двумя малышами на руках
возвращалась в Петербург. Потом - вновь в Иркутск, на четыре года.
Потом - в Томск. Старшие уже подросли, а младшему - годик...
Нелегко быть женой ученого, женой человека, влюбленного в свое
дело. Он - любящий муж, любящий отец, но вначале - дело!
- Вовочка, нас звали в гости.
- Ты же знаешь, Лизонька, я должен работать...
- Вовочка, совсем прогнили полы в кухне. Надо искать плотников.
- Ты же знаешь, Лизонька, я должен работать...
Что бы ни случилось, каждый день он проводил десять часов за
письменным столом. А на ее долю - все семейные заботы.
Любимая поговорка была у Елизаветы Исаакиевны: "Лень - на
ремень, а ремень - на плечи".
Бывало, сердилась она, бывало, плакала, возмущаясь его
"немецкой" педантичностью.
- Ты же знаешь, Лизонька...
Биограф пишет: "Если измерять жизнь человеческую не годами, а
трудами, пришлось бы сказать, что Обручев жил раз в десять больше
среднего человека".
Кто измерит, сколько из этих десяти жизнен подарила ему
Елизавета Исаакиевна...
Когда скончалась она, Обручев, как вспоминает близкий его
сотрудник, "работал с особым ожесточением, особенно строго и
неумолимо соблюдал железный распорядок своего десятичасового рабочего
дня, не давая себе ни малейшей возможности поддаться угнетающему
тяжелому состоянию духа, ежеминутно как бы приказывая себе не
опускать рук".
Прошло два года...
Мучительно тягостно одиночество, застигшее на склоне лет.
Конечно, рядом сыновья. Но у них свои семьи, своя жизнь.
С Евой Самойловной Бобровской Владимир Афанасьевич был знаком
уже давно. И вот теперь они решили соединить свои судьбы...
Порой даже близкие люди по какой-то нелепой предвзятости склонны
осуждать поздние браки. Нелегко было Еве Самойловне входить в новую
семью. У нее ведь тоже была и своя жизнь, и сын от первого брака, и
любимая работа. И сомнения...
Владимир Афанасьевич писал ей, как всегда, откровенно:
"Прежде за стариков молодые выходили или по принуждению родителей, или ради их выгоды - спасения от разорения, например, или же в расчете на богатство, сытую жизнь, недалекую смерть и наследство, пенсию и т. п... Мне кажется, что ты немножко опасаешься, чтобы кое-кто не приписал тебе эти побуждения, и этим объясняется, может быть, нежелание переехать в мою квартиру? Пусть другие думают, что хотят, на чужой роток и т. д., а ты будь уверена, что я тебя в этом не подозреваю".
"Опять за эту 6-дневку получил два письма от тебя, дорогая Евушка, два письма, полные любви и ласки, на которые могу отвечать только своими холодными сухими посланиями. Разучился я из-за избытка научного писания излагать свои чувства соответствующими словами... Я очень рад, что Володя с Митей помирились, и приписываю это твоему доброму воздействию. Я не умею так мягко уговаривать, не нахожу слов, проникающих в душу; поэтому твое вхождение в нашу семью будет иметь хорошие последствия. А помощи твоей в работе, о которой ты думаешь, я не хочу, у тебя своей работы достаточно; своей лаской и любовью ты будешь поддерживать меня и этим способствовать моей работе гораздо лучше..."
И з д н е в н и к а Е. Б о б р о в с к о й.
09.02. 1936 г. "В. А. работает необычайно много и организованно, а благодаря тому, что он обладает исключительной способностью писать быстро, четко и все сразу начисто, т. к. обладает исключительной красотой и простотой литературного языка, все это дает ему возможность выпускать свою продукцию значительно больше, чем это сделал бы другой".
10.02. 1936 г. "Как всегда, он прост и радостен, вот почему так легко с ним, он не давит своей ученостью, своими правами. Он так мудр, что в его простоте есть какое-то величие".
11.02. 1936 г. "Теплое и внимательное отношение к человеку у В. А. проглядывает на каждом шагу. Он совершенно не может оставить без ответа ни одну просьбу... И дома - в мелочах, в быту он внимателен на каждом шагу и к каждому, кто окружает его",
12.02. 1936 г. "В. А. очень недоволен, что у него отнимают так много времени посторонние дела. Отказать не может, а потом недоволен, что отнимают у него так много времени... Его тяготит известность и все, что с ней связано. Он предпочитает работать в тиши и сделать все то, что ему кажется он обязан сделать. Он вообще ярко чувствует движение времени. Вот почему он его так бережет и использует буквально каждую минутку".
27.02.1936 г. "Меня радует, как В. А. активно относится ко всему окружающему его. Как он всем интересуется. Я ему сказала, что мы с ним большевики без партбилета. Мне все дорого - каждая, даже маленькая, победа меня радует".
27.02. 1936 г. "В. А. на мой вопрос, как он участвует в практической жизни страны, ответил, что вся его работа по геологии Сибири есть его труд для Советской страны".
08.03. 1936 г. "В нем удивительно то, как он работает".
19.02. 1937 г. "Грустно и тяжело! Смерть Серго (Орджоникидзе)... В. А. свою скорбь глушил еще большей работой. Он не может пассивно переживать огорчения. Он переводит себя всего в действие, и только в движении, в работе он черпает силы, душевное равновесие и бодрость. Как часто я смотрю на него и думаю - вот у кого надо учиться работать. И я уже многое стала познавать"...
Годы спустя близкий сотрудник Владимира Афанасьевича - А. М.
Чекотилло - напишет: "Ева Самойловна... была и его секретарем, и
подругой жизни, и няней, и охраной от ненужных дел и посетителей".
Осенью 1935 года Владимир Афанасьевич переехал в Москву. Вышел в
свет первый том его монографии "Геология Сибири". В 1936 году
второй, еще два года спустя - третий. Один за другим издавались тома
"Истории геологического исследования Сибири". Из-под его пера
выходило в это время до восьмидесяти печатных листов в год!
Энциклопедические знания и феноменальная память позволяли
Владимиру Афанасьевичу творить воистину чудо:
"Когда я сажусь писать, то беру ручку и пишу, не останавливаясь
и не испытывая никаких мучений. Из левого ящика беру бумагу,
написанные страницы складываю в правый ящик; когда рукопись книги
закончена, то отсюда она передается моему наборщику. Ведь я слишком
стар, чтобы тратить время на исправление ошибок после перепечатки на
пишущей машинке"...
Семидесятипятилетие Владимира Афанасьевича отмечалось очень
торжественно. Чествовали юбиляра на общем собрании Академии наук в
Доме ученых, вечером был банкет. Много говорили о заслугах Обручева
перед советской геологией, о его любви к науке, о необыкновенной
продуктивности, о юношеском энтузиазме.
Имя Обручева было присвоено только что созданному Институту
мерзлотоведения и горному факультету Томского индустриального
института.
Владимир Афанасьевич был награжден орденом Трудового Красного
Знамени, а в 1941 году его монография "Геология Сибири" была
удостоена Сталинской премии 1-й степени.
Пять тысяч лауреат перевел в Иркутск, на пополнение библиотеки
музея краеведения, пять тысяч - Кяхтинскому краеведческому музею,
пять тысяч - в Томск, на материальную помощь студентам горного
отделения.
А когда началась Великая Отечественная война, Обручев передал
значительную сумму в фонд обороны.
После первой бомбежки Москвы решено было немедленно эвакуировать
академиков в Казахстан, на курорт Боровое. Но в Свердловске поезд
встретили представители обкома партии, - не захочет ли кто-нибудь из
академиков работать на Урале.
- Мы остаемся здесь, Эва, - решил Владимир Афанасьевич. Он
всегда так произносил имя жены.
Мариэтта Шагинян в своем очерке "Портрет академика В. А.
Обручева" писала:
"В те дни многие чувствовали себя вышибленными из привычной
колеи, должны были привыкать к походному быту, к отсутствию нужных
рукописей, драгоценной библиотеки и годами собранных материалов, без
которых, казалось, невозможна никакая научная работа. Но Владимир
Афанасьевич, как только поднялся в отведенный ему номер гостиницы,
вынул старую чернильницу темно-коричневого цвета, верного друга,
сопровождавшего Обручева в его поездках почти пятьдесят лет.
Семидесятивосьмилетний геолог не нуждался в долгом приспосабливании к
новому месту. Множество экспедиций провел он в своей жизни, отнюдь не
прерывая научной работы: расположится на ночлег в убогой клетушке
китайской гостиницы, на так называемом "кане" - теплой глинобитной
лежанке, отапливающейся изнутри, достанет чернильницу, собранные
образцы, зажжет свои свечи и при свете их работает со вниманием и
увлечением, как в городском кабинете.
Правда, в свердловской гостинице не было под рукой ни его
московской библиотеки, уникальной по разделу Азии; ни обширного
картографического собрания в ящиках, которые давно уже не умещаются в
его кабинете и громоздятся в коридоре и в передней. Но Владимир
Афанасьевич привез с собою на Урал особую "библиотеку" - собственную
память. Поразительна эта память! Ученый верно хранит в ней не только
факты и даты, но и связи явлений, последовательность событий. По
памяти он может сейчас воскресить двухнедельные, месячные путешествия
со всеми их остановками и особенностями дороги, - путешествия,
проделанные больше чем полвека назад. И, поставив на стол
чернильницу, Владимир Афанасьевич сразу оказался дома на Урале. Он
начал свою работу буквально со дня приезда...
Для оборонной промышленности Урала срочно нужно было решить
проблему одного марганцевого месторождения, и, когда Обручеву дали
просмотреть одну работу и высказаться по ней, старый ученый тотчас
нашел и припомнил все нужные справки, всю имеющуюся литературу, - и
данный им прогноз оказался совершенно правильным".
Читатель знает - предложения Владимира Афанасьевича позволили
существенно увеличить добычу золота. Но не только в золоте нуждалась
страна - в железных, марганцевых, алюминиевых рудах, во многом
другом.
Обручев прихварывал, несколько раз болел воспалением легких, но
иногда и сам выезжал для осмотра месторождения.
"Молодые геологи, сопровождавшие Владимира Афанасьевича,
рассказывает один из его помощников, - приходили в восхищение, едва
поспевая за академиком, который с удивительной легкостью буквально
летал по отвалам разработок, перепрыгивая с одной глыбы на другую,
отбивая молотком заинтересовавшие его образцы пород. "Ну и дорвался!
- с удивлением говорили они. - Никак за ним не угонишься!"
Один за другим оправдывались прогнозы Обручева - вступали в
строй новые месторождения.
"Он сами недра поднимает на Победу", - сказал о Владимире
Афанасьевиче академик Александр Евгеньевич Ферсман, и сам немало
сделавший для Победы.
В день восьмидесятилетия Обручев был награжден орденом Ленина, а
10 июня 1945 года ему было присвоено звание Героя Социалистического
Труда:
"За выдающиеся научные достижения в области геологии, особенно
за исследования геологии Сибири и Центральной Азии, за разработку
теории рудных месторождений, создание основ новой науки о вечной
мерзлоте, а также за многолетнюю плодотворную работу по подготовке
кадров геологов".
Хочется особо выделить самую последнюю часть текста Указа:
"...за многолетнюю плодотворную работу по подготовке кадров
геологов".
"Все геологи Союза учились под руководством Владимира
Афанасьевича", - писал Михаил Антонович Усов - первый, любимый его
ученик, ставший, как и учитель, академиком.
От преподавательской работы Владимир Афанасьевич отказался еще в
1929 году. "Мой язык, - говорил он, - не умеет состязаться с моим
пером".
Впрочем, по отзывам студентов, лекции профессор Обручев читал
столь же блестяще, как и писал. Часто они сопровождались
демонстрацией фотографий или раскрашенных самим профессором
диапозитивов - зарисовок обнажений, разрезов, геологических карт.
Вспоминает студент Таврического университета Борис Александрович
Федорович - впоследствии известный советский геолог, доктор
геологических наук:
"Лекции были просты по изложению, каждая мысль и каждое
положение вытекали из примеров, показанных на таблицах, либо
подтверждались образцами. Ничего не было сказано такого, что надо
было брать на веру, все было осязаемо, видимо и потому необыкновенно
просто, ясно и доказуемо. Это великий дар - так разбираться в
сложнейших проблемах строения и формирования земной коры, чтобы
донести их до любого слушателя с предельной ясностью. Здесь не было
ни малейшего элемента упрощенчества, а было лишь раскрытие
максимальной простоты и закономерности природы, постигаемое в
процессе глубочайшего проникновения в ее тайны. Каждая лекция
заканчивалась подробными ответами на вопросы студентов.
Курс физической геологии читался оба семестра 1919/20 учебного
года, и я могу засвидетельствовать, что он один был целым
университетом геологических и географических знаний. Он являлся
источником настолько образного и наглядного знакомства с природой
изученных Владимиром Афанасьевичем пространств, что когда... (в 1957
- 1959 гг.) мне доводилось повторять его маршруты по Джунгарии и
Внутренней Монголии, изучать весь Синьцзян и проехать через весь
Китай от Кульджи до Пекина, мне казалось, что я ездил по виденным
мной лично и знакомым мне местам".
Не приходится сомневаться - лекции Владимира Афанасьевича были и
емкими и образными. Но не лекции и даже не книги, по которым учились
многие тысячи студентов, сделали его Учителем для "всех геологов
Союза".
Г?те сказал: "Те, у которых мы учимся, правильно называются
нашими учителями, но не всякий, кто учит нас, заслуживает это имя".
Обручев учил примером своего отношения к науке, всей своей
жизнью.
В 1907 году Владимир Афанасьевич опубликовал забавную притчу
"Пустоцвет (китайская быль)". В ней рассказывается о некоем китайском
мудреце - "Учителе":
"Казалось, что его знаниям нет предела. От мерцающих светил небесной сферы его мысль переносилась на белоснежные вершины Куэнь-Луня, порхала по голубым волнам Куку-нора, спускалась в мрачное ущелье Хуан-хэ, погружалась в мутные воды Желтого моря... От звезд он переходил к деревьям, от деревьев - к изречениям великого Конфуция. Плавно и беспрерывно лилась его речь, и слушателям казалось, что они внимают серебристому журчанию ручейка, струящегося по мелким камешкам. И на всем дворе царила благоговейная тишина..."
Мудреца окружают ученики:
"Одни... переписывали изречения древних мудрецов, другие подсчитывали, сколько песчинок находится в куче песка, третьи измеряли углы и дуги на деревянном шаре, изображавшем небесную сферу; четвертые определяли число волос на шкурках сурка или перьев на чучеле фазана; пятые вынимали цветные шарики из большого ящика, чтобы узнать, сколько раз повторяется один и тот же цвет; шестые делали из больших карт империи маленькие или из маленьких - большие..."
Один из учеников, устав от бесплодных научных упражнений,
произносит дерзкую речь:
"Я много думал и много учился... Но и теперь я остаюсь неудовлетворенным... И мне кажется, что ты не можешь дать нам настоящих познаний... Я скажу, почему ты бесплоден. Твоя мысль скользит по науке, как челнок рыбака по синей глади; но рыбы у рыбака не будет, если он не остановит свой челнок и не закинет свою сеть в глубину вод, полных добычей. Но ты подобен рыбаку, лежащему на дне челнока и следящему взором за переливанием красок неба, за бегом прихотливых облаков".
Итог философскому спору подводит некий Старик:
"Он водит вас вокруг храма науки, показывает вам красоту его линий, разнообразие его форм и красок, но в этот храм он никогда не поведет вас, потому что сам он там не был и даже не знает, где дверь этого храма. Наш великий учитель - только махровый пустоцвет..."
Отличительные черты работ Обручева - конкретность задачи,
ясность и простота изложения, отсутствие какого-либо мудрствования.
"Оглядываясь на истекшие десятилетия и выполненные мной крупные
и мелкие геолого-географические работы, я должен сказать, что с
самого начала своей деятельности я всегда старался понять и объяснить
наблюдаемые факты и явления самым естественным образом, "не мудрствуя
лукаво", - писал Владимир Афанасьевич.
Каждая его экспедиция, каждый полевой сезон, каждая экспертиза
прииска или рудника завершались, как правило, хотя бы краткой
публикацией-отчетом, в дальнейшем зачастую крупным научным трудом,
обобщением, новой плодотворной гипотезой:
"Прежде всего нужна настойчивость в работе, какого бы она
характера ни была. Раз начав дело, доводить его до конца; в
частности, молодым ученым надо, собрав материалы, обработав их,
получить выводы и стремиться опубликовать, если они являются новыми и
представляют интерес для науки и практики..."
В автобиографии, напечатанной в 1946 году, Владимир Афанасьевич
отмечает, что на протяжении всей жизни у него сохранялся интерес к
пяти научным проблемам:
1. Происхождение лесса.
2. Древнее оледенение Сибири и Центральной Азии.
3. Тектоника вообще и Сибири в частности.
4. Геология месторождений золота.
5. Древнее темя Азии.
По каждой из этих проблем им написано множество статей. Он
внимательно следил за геологической литературой, и по мере накопления
новых данных взгляды его, естественно, менялись. Но всегда в основе
теоретических построений Обручева стоял Его Величество Факт.
"Идите от анализа к синтезу, но стройте свои выводы на основе
всего проверенного фактического материала. Я часто одерживал верх над
противниками в научных спорах, так как опирался на лично наблюденные
факты".
Как справедливо заметил один из его учеников, научная
производительность Обручева вполне сопоставима с научной
производительностью целого института.
В связи с этим чрезвычайно интересны и поучительны ответы
Владимира Афанасьевича на вопросы профессора М. И.
Евдокимова-Рокотовского, который работал по теме "Организация труда
научных работников". Письмо датировано апрелем 1943 года.
К а к о р г а н и з о в а н м о й т р у д
На Вашу просьбу сообщить, как организован мой труд, отвечаю так поздно потому, что все время был очень загружен срочной работой. (Письмо М. И. Евдокимова-Рокотовского датировано 27 декабря 1942 года. - А. Ш.) Надеюсь, что сведения, посылаемые теперь, еще пригодятся Вам.
Мой труд издавна организован по трем принципам: планомерность, аккуратность и любовь к творчеству.
Планомерность состоит в том, что, получив какое-либо задание по службе или выбрав какую-либо научную тему по своему желанию, я знакомлюсь сначала с имеющейся литературой при помощи своей обширной картотеки, которую составляю уже много лет по интересным вопросам геологии, и затем составляю общий план работы, который, конечно, в порядке выполнения изменяется в том или другом отношении по мере надобности.
Аккуратность состоит в организации рабочего места. Вся литература, используемая в течение дня для работы, не оставляется на столе, а ставится на свое место в моей библиотеке, а книги, взятые из других библиотек, складываются в определенном месте. Таким образом стол не загромождается кучами книг, частью уже ненужных, в которых нужно рыться, чтобы найти требуемое в данный момент. По окончании работы стол чистый, книги на местах, рукопись лежит в соответствующем ящике стола или шкафа, в котором имеется ряд ящиков с этикетками, обозначающими районы, по которым я веду работы или отдельные темы. Благодаря картотеке и распределению рукописей по содержанию всякие справки требуют минимум времени для поисков.
Любовь к творчеству стимулирует работу, делает ее успешной. Я не беру задач, которые меня не интересуют или не соответствуют моей научной подготовке и кругу вопросов, которыми я занимаюсь. Но взятую на себя работу я стараюсь выполнить наилучшим образом, а не кое-как, лишь бы отделаться от нее. Это научное творчество увлекает.
Я полагаю, что успешности научной работы помогает также перемена тем. Утром я обыкновенно занимаюсь разработкой задачи, требующей наибольшего внимания и напряжения, а вечером другой, более легкой. По вечерам большею частью выполняются научно-популярные статьи и книги, рецензии о научных книгах, отзывы о диссертациях, корректуры и т. п., а еще позже, в течение часа до отхода ко сну, я по временам создавал свои научно-фантастические романы и уже в кровати часто обдумывал их продолжение на следующий день. Эти романы также писались по заранее составленному плану, который в ходе работы подвергался более или менее существенным изменениям.