Оксана ОБУХОВА
ОЧКИ ДЛЯ БЛИЗОСТИ
Часть I
Меня никогда раньше не били. Не шлепали родители, не таскали за волосы ревнивые жены. Я никогда никому не давала к этому повода.
Его не было и сейчас. Была ошибка, недоразумение. И бесконечные шлепки пощечин.
Они размазывали меня, как манную кашу по тарелке, лениво, без желания, с усердием привередливого ребенка.
Ярость была вначале, первые двадцать минут, когда он выбежал из кабинета и, не стесняясь охраны, начал кричать.
Первый приступ бешенства разметал по холлу-прихожей зонты и шляпки, почту, которую он принес с собой, и выдавил на площадку перед квартирой двух телохранителей.
Остальное напоминало дурной сон.
Он схватил меня за горло, ударил головой о косяк и закричал:
— Кто?! Кто здесь был?!
Я лишь сдавленно хрипела:
— Не понимаю.., не понимаю, о чем вы…
— Кого ты пустила, дрянь?!
Он дышал мне в лицо запахом коньяка и лимона, стискивал шею горячими пальцами и мешал говорить.
— Я.., никого… Дмитрий Максимович заезжал…
И тогда он ударил меня первый раз.
Сильно, в ухо.
Он разжал пальцы, одернул пиджак и сел в кресло.
Медленно опускаясь на пол, я растеклась по дверному косяку, как та самая манная каша.
— Встань, — приказал он.
Я попыталась подняться, но дрожащие ноги подломились, и я скрючилась в неловкой позе, готовая на четвереньках отползти куда угодно, лишь бы не обжигаться о его презрительный взгляд.
— Он тебе заплатил? — долетел до меня сквозь ватное пространство плевок его вопроса.
— Кто? — без эмоций спросила я.
— Твой хозяин.
— За что?
— За то, что ты пустила его в мой кабинет.
— Боже.., о чем вы…
Он вылетел из мягкого кресла, опустился на корточки и, схватив меня за волосы, поднял мое мокрое лицо к своим глазам.
— Дрянь. Сколько он тебе заплатил?!
— Он сказал, что вы его пригласили…
— Когда?!
— Я не знаю.., сказал, что пригласили и попросили подождать.
— Сволочь, — неизвестно о ком прошипел Леонид. Потом он рывком поставил меня на ноги и за волосы потащил в кабинет.
Там он швырнул меня на диван и, подгоняя пощечинами, заставил рассказать все поминутно: когда вошел посетитель, сколько времени он провел в кабинете, была ли закрыта дверь и где в этот момент находилась я.
Мне было все равно. Я вяло отвечала на вопросы и иногда вспоминала о том, что в дальней комнате спит ребенок, маленькая девочка, отец которой, не щадя ладоней, допрашивает ни в чем не повинную женщину.
Наконец он устал. Пересел за письменный стол и нервно барабанил пальцами по столешнице минут десять.
На моих горячих щеках слезы высыхали быстро, я осторожно всхлипывала и ждала.
— Вот что, Маша, — глядя в окно, начал он, — ты мне устроила красивую жизнь…
— Ноя…
— Не перебивай, — тихо произнес Леонид, и я замерла. — Не имеет значения, как и зачем ты впустила его в мой кабинет, в мое отсутствие. Значение имеет только то, что он был здесь и впустила его ты. Теперь о главном. — Он поморщился. — Дмитрий Максимович тебя подвел. Когда роешься в чужих секретах, — Леонид ласково провел рукой по клавиатуре компьютера, — нельзя оставлять следов. А он был неосторожен.
Все это Леонид произносил, по-прежнему глядя в окно, так, словно в комнате он был один, и это равнодушие пугало меня больше, чем его недавняя ярость.
— Ты подставила меня на большие деньги, — медленно продолжал он. — И как мы теперь поступим? — При этих словах он развернулся и слепо взглянул на меня. Я была для него не больше чем мебель или даже пыль на ней. — Ну? — подстегнул он меня. — Не знаешь. — Почти удовлетворенно констатировал хозяин кабинета. — И я не знаю.., пока. У тебя ведь есть младшая беременная сестричка? Тихо, сиди!
У меня вдруг кончился воздух, и на какой-то момент я пожелала себе тихо скончаться. Но глупый звериный инстинкт распахнул легкие, и я сделала вздох.
— Та-а-ак, — любуясь моим испугом, протянул он. — Начинаешь понимать. Объясню подробнее. Даже если ты продашь свою квартиру, курятник, который вы называете дачей, и младшую сестру в бордель, ты не покроешь и сотой доли убытков, которые понес я, заметь, по твоей милости. Я доходчиво объясняю?! — вдруг зарычал он.
Этот крик подхлестнул меня, и моя голова засновала как у китайского болванчика — вверх-вниз, вверх-вниз. Я была готова согласиться с чем угодно, понять все, что он предложит, и вскрыть себе вены в его присутствии. Пощечины — ничто в сравнении с тем, что обещали его глаза.
— Ты мне должна. И выполнишь все, что я от тебя потребую.
— Много?
— Что? — Он удивился так, словно увидел говорящий шкаф.
— Вы потребуете много?
— Нет. — Он побарабанил пальцами. — Отнюдь. То, что мой родственник унес из этой комнаты, понадобится не раньше чем через неделю. По моей команде ты уничтожишь украденную информацию.
— Как?!
— Элементарно, душечка, — усмехнулся он. — Скорее всего, даже уничтожать ничего не потребуется, просто в определенный день ты выведешь его ноутбук из строя.
— Как?
— Аккуратно плеснешь воды на клавиатуру.
— Но… — Я барахталась и вязла в чужих тайнах.
— Никаких «но», — отрезал он. — Я делаю тебе одолжение. На будущее. Не я посеял ветер, не мне и бурю пожинать. Или, — Леонид зло прищурился, — ты готова сама ответить за чужие грехи?
Я не хотела. Я хотела жить.
— Браво. — Леонид похлопал в ладоши. — Ты умная девочка. Код замка я сообщу тебе позже. А теперь пошла вон.
Разгребая неверными движениями ватное пространство, я встала и побрела к двери.
Стараясь не наступать на разбросанные по прихожей зонты и шляпки, я нашла свою сумку и вышла из квартиры.
На площадке перед дверью нервно топтались два телохранителя, приказа задержать чужую гувернантку им не поступало, и парни расступились в стороны, сверля во мне сотни дыр пронзительными взглядами.
«Какая гадость! — шагая по укрытой коврами мраморной лестнице, думала я. — Гадость, мерзость, жуть. За что мне это?!»
Пройдя мимо вахтера в стеклянной будке, я выскользнула на улицу и кое-как доковыляла до своей машины. Первый раз за полгода я взглянула на маленький элегантный «Форд» не с удовольствием обладателя, а с отвращением мздоимца. Это взятка. Машина — аванс, предоплата за унижение.
Окончательный расчет еще предстоит.
Отомстив машине нервным рывком сцепления, я сдернула ее с места и выехала из двора на проспект. Тысячи изрыгающих газы, раскаленных на солнце автомобилей проносились одной стаей. Разноцветная мешанина лакированных капотов разбивала на осколки остатки моего сознания и утаскивала за собой любую, самую ничтожную мысль. Гудки нетерпеливых водителей вбивались в меня как гвозди. Съехав с шоссе, я остановилась в тени огромного дуба и задумалась.
Кондиционер салона вытягивал из меня жаркий страх, я погладила приборный щиток ладонью и сказала:
— Ну что, попали мы с тобой?
Машина монотонно и ровно гудела двигателем, я достала сигареты и закурила.
Странно, но мои руки почти не дрожали.
Меня не покидало ощущение театральности происходящего. Звуки пощечин раздавались, как аплодисменты неловкому артисту.
Возможно, это игра психики, подсознательно я отстранилась и воспринимала все как зритель. Возможно, кто-то из героев сфальшивил.
Интересно, кто у нас прима?
— Похоже, что я, — доложила я автомобилю.
Меня всегда называли умной девочкой, компенсируя этим несуразность иных комплиментов. Двадцать минут назад, стиснув зубы, я ехала к хозяину вернуть то, что получила, — пощечины, унижение и автомобиль. Теперь вот стою в тени дуба и прикидываю варианты развития сюжета.
Вариант первый. Я делюсь с Дмитрием Максимовичем всем, что получила, объясняю дорогому, какая он скотина, и финальная сцена выглядит примерно следующим образом. Толстосум в негодовании вышвыривает сумасшедшую гувернантку в канаву у забора со всеми чемоданами, книгами и волчьим билетом.
Вариант второй. Я бросаюсь толстосуму на грудь, рыдаю, жалуюсь на подлую толстосумову родню и прошу защиты. При данной постановке финальный акт предугадать невозможно. Все зависит от степени заинтересованности действующих лиц. Я могу получить защиту, а могу и приземлиться в канаве с тем же набором. Родня, она и у олигархов родня. Она не партнер, ее не выбирают. Народ помирится, выпьет мировую, а я останусь вечным напоминанием «недоразумения». В конце концов никакого кода мне еще не сказали, могут сослаться на временное помутнение моего рассудка от обиды.
И адью, Мария Павловна.
Вариант третий. Я играю роль троянского коня, на цыпочках выполняю приказ и меня оставляют в покое. Возможно. Но…
На первом месте в списке «но» Серафима. Молодая и беременная. А это обязывает.
Максимум на месяц.
Смешно, но сейчас я служу у Младшего Буратино. Когда первый раз я услышала это прозвище, удивлялась долго. Меньше всего Дмитрий Максимович Бурмистров напоминает деревянную куклу, ему бы в Карабасы-Барабасы.
У меня педагогическое образование и знание в совершенстве двух языков — испанского и немецкого. Оба они прилипли ко мне еще в детстве, органично и ненавязчиво. Мой отец долгие годы работал торговым представителем на Кубе, недалеко от нас жила семья такого же представителя из братской ГДР, и поначалу я общалась с симпатичными детьми толстого герра Кунца на смеси русского, немецкого и испанского, который мы все активно изучали.
Постепенно языки разделились, по слухам, у меня к ним врожденная способность, и в Советский Союз я вернулась с чемоданами тряпья и невесомым багажом трех диалектов двух языков, не считая русского.
В коммунистической России дули ветра перемен, наличие диплома иняза при абсолютном знании языка не являлось обязательным, и я поступила в педагогический.
Языковое обеспечение давало мне надежду на место в приличном колледже, в программу которого входит изучение немецкого и испанского.
В муниципальных школах платили до голодного обморока мало, и два месяца после получения диплома я обивала пороги лицеев, колледжей и частных гимназий.
Оказалось, не все так просто. Хотя в одном из лицеев учительница уходила в декретный отпуск, и меня попросили подождать четыре месяца.
Надежда оставалась, но на хлеб ее не мажут. И я начала подрабатывать переводами.
Вот тогда и повстречался мне Витя Синявский, парень из соседнего с нашим дома.
— Маша, золотце, всю неделю думаю о тебе!
Я посмотрела на красивого ухоженного Витю и решила, что это он с жиру бесится. Его жена, фотомодель Лариса, не давала мне никаких шансов, даже с недельной форой.
— А в чем, собственно, дело?
— Машенька, моя фирма законтачила с аргентинскими фирмачами. И мне срочно нужен надежный товарищ со знанием испанского. Как у тебя с техническими переводами?
— Ничего себе еще и с немецкими.
— Тоже не помешает, — отмахнулся Витя. — Когда можешь приступить?
— Сколько? — по-деловому спросила я.
Синявский подхватил меня под локоток и, как Муху-Цокотуху, поволок в уютный уголок, географически привязанный к кафе на ближайшем перекрестке.
Там мы и ударили по рукам. На четыре месяца я со всеми языками поступала в Витино распоряжение. Оклад он назвал мне в тот момент, когда я пыталась отхлебнуть кофе. Чашка дрогнула, и я облила любимый плащ, купленный в «Березке» по чекам десять лет назад. О чем, впрочем, я забыла тут же. На одни премиальные я поменяю и драный плащ, и сапоги «скороходы», и мамину вязаную кепку. Хватит еще и батистовый платочек купить в переходе. На гарантированный оклад будем жить.
Витя Синявский был старше меня лет на пять и владельцем фирмы являлся де-юре, а де-факто руководством занимался его отец, по совместительству депутат Моссовета. Будущее их производства виделось мне безоблачным, сытым и по-европейски ярким. Через три оклада с премиальными наша к тому времени неполная (папа умер год назад) семья собралась на кухонный совет.
— Машенька, — смущенно начала мама, — мне неловко об этом говорить… Но зачем тебе переходить в школу?
— В лицей, — поправила я.
— В лицей, — поморщилась мама. — Название не столь важно. Но у тебя все так… удачно сложилось.., ты менеджер.., оклад…
— Премиальные, — добавила я.
— Вот-вот. А нам еще Симочку ростить.
Тогда я первый раз закурила при маме.
Она молча встала, принесла из серванта папину хрустальную пепельницу и поставила ее передо мной, как факт, — теперь ты, Маша, глава семьи. Серафиме девять лет, мама всю жизнь провела на домашнем хозяйстве, а ее наука медицина давно ушла вперед. Если своих дочерей она еще как-то лечила, то остальным пациентам делала на дому уколы по предписаниям коллег, не загоравших десять лет на Кубе.
В глубокой задумчивости, я первый раз дымила в потолок кухни, вопившей о ремонте. Симины туфли скрипели о том же, мамино давление просило лекарств. Деньги, оставленные папой, мы давно и успешно проели. Я затушила окурок в пепельнице главы семьи, тем самым поставив точку в разговоре.
Не скажу, что работа менеджера была мне неприятна. Скорее наоборот, я была неприятна ей. Подобная должность является лицом фирмы, мое же лицо могло служить только рекламой пластической хирургии — до и после. Положение спасали лишь густые волосы, белые зубы и нежный в девичестве румянец. Все остальное просилось под скальпель. Среди умненьких дурнушек я всегда занимала лидирующие позиции.
Но в работе менеджера были и бесспорные преимущества. Фигуру нерожавшей колхозницы я укрыла дорогими костюмами, мелкие глазки — тонированными очками и превратилась в типичную канцелярскую мышь с хорошим окладом вне зависимости от премиальных.
Мне бы деток учить, а не солидных дядек на деньги уговаривать.
Семья Синявских с этим не соглашалась.
Я была первой и последней женщиной, с которой Синявские ездили в служебные командировки, не опасаясь домашних скандалов.
Так продолжалось два года. До тех пор, пока Сима не позвонила мне на работу и не сказала, что маму увезла машина «Скорой помощи».
Инсульт. Тромб разорвал сосуд в маминой голове и нашу жизнь.
Я металась между больницей, офисом, аптеками и магазинами. Похудела, как продавец «Гербалайфа», и болталась в дорогих костюмах, как колхозная корова в седле. Теряла разум и нить разговора, путалась в документах и пару раз слегка подгадила фирме.
Синявские терпели это недолго. Они вызвали меня в кабинет, усадили на место и повели неспешный разговор.
— Вот что, Машенька, — депутат знал меня с детства и тыкал ласково, — мы все тебе сочувствуем.
Я понуро съежилась в кресле и поправила очки. Надеюсь, из-за нежных воспоминаний уволят меня с пособием.
Младший шеф подошел сзади и положил руки мне на плечи. Я попробовала пореветь.
— Ну, ну, Марь Пална, — успокоил депутат, — погодите слезы лить. У Виктора есть что вам предложить. Так сказать, по-соседски.
И мне предложили.
Но на тот момент, мягко выражаясь, ребенок был педагогически запущен. Фотомодель Лариса избаловала Иночку до безобразия. Капризное дитя отказывалось есть овсяную кашу, завязывать шнурки и учить азбуку. А у родителей имелись для Инессы далеко идущие планы. Дорогой лицей, фортепьяно три раза в неделю, теннис по вторникам и четвергам, школа бальных танцев или спортивного рок-н-ролла на выбор.
Мне повысили (!) оклад и определили к буйной Дюймовочке.
Через полгода Инесса без проблем поступила в лицей, освоила нотную грамоту и научилась плясать цыганочку с выходом.
Дрессура Дюймовочки далась мне без труда. Я всего лишь показала ребенку изнанку жизни.
Совершая челночные рейсы между Витиным домом и квартирой, в которой лежала парализованная мама, я была вынуждена иногда брать Иночку с собой.
Первое время на девочку нападало оцепенение, едва она переступала наш порог и попадала в запахи лекарств, лежачего больного и мокрых простыней, развешанных всюду. Постепенно малышка освоилась, и, пока я разогревала маме обед, она поила больную чаем, рассказывала о котенке Тиме, кукле Регине и гладила больную по волосам, обещая выучиться на врача.
Окончательный перелом наступил в день, когда девочка, ненавидевшая рояль, села за наше домашнее фортепьяно и сыграла для мамы «И мой сурок со мною». После этого все гаммы и пьесы мы разучивали только у меня дома. Приходящий учитель музыки не переставал удивляться — неуправляемый ребенок выполнял все требования педагога беспрекословно и на отлично.
И поползли слухи о моих исключительных способностях. И пошла я по рукам.
Требование к нанимателям у меня было только одно — невзирая на расстояния, два раза в день я должна быть дома. То, что Серафима становилась старше, значения не имело. Болеет моя мама.
Три года назад мамы не стало. Мне было двадцать девять, Симе — шестнадцать, и я отвечала за все.
Сестра закончила школу, поступила в институт, я вспахивала ниву образования чужих детей, пока не споткнулась на предпоследнем клиенте.
Сам приличный мужик, он имел великовозрастного сына-оболтуса, которому ни одна гувернантка уже не поможет. Только тюрьма.
Нанимателя звали Василий Федорович, оболтуса — Алекс, я занималась младшим представителем семейства Игнатом.
Милый мальчик с хорошими задатками не доставлял мне никаких хлопот. Мягкая корректировка испанских фраз, отточка грубой тевтонской речи и привычная прививка хороших манер. Через год Игнат отбыл бы в швейцарский пансион, а я получила бы очередное рекомендательное письмо и отправилась удобрять очередную ниву.
Если бы не Алекс. Субтильный, вечно пьяный оболтус решил использовать гувернантку не по назначению.
Первый раз я согласилась жить в загородном доме клиента. Москва меня начала утомлять, взрослая Сима довольно осмысленно вела хозяйство и присмотра не требовала. Мне выделили апартаменты с душем и клозетом, окнами в сад и с антикварным бюро. Под потолком висела клетка с канарейкой, а повар готовил китайские блюда.
Я даже собиралась отдохнуть. Если бы не Алекс.
Однажды ночью я проснулась от ощущения рук на своем теле. Мерзкий оболтус, пьяно бормоча, снимал с меня ночную рубашку.
Орала я так, что сбежались все. Кухарка и повар, привратник и хозяин в шелковой пижаме.
Стаскивая с меня мало что соображающего оболтуса, Василий Федорович лупил его тапком, а негодяй лишь ржал:
— Да че вы, в натуре! Я этой уродине за счастье, козе старой!
Много чего нового услышала я о себе в ту ночь. Утром собрала вещи и отправилась прощаться с Василием Федоровичем.
— Мария Павловна, — хозяин дома снял очки и потер переносицу, — я, так сказать, прошу у вас прощения за ночную сцену.
Мальчики растут без матери…
— Не стоит, Василий Федорович, — перебила я его. — Надеюсь, вы понимаете, что оставаться далее в вашем доме я не могу.
— Да, да, конечно. Я заплачу вам за два месяца вперед…
— Лучше наймите на эти деньги кучера с вожжами. Вашему сыну требуется порка, — не выдержала я.
Василий Федорович встал, подошел ко мне и усадил на диван.
— Я все понимаю, Мария Павловна. Но все же, как бы это так сказать.., я надеюсь на вашу скромность.., то, что произошло.., я все оплачу…
— Перестаньте. — Я остановила неловко мнущегося мужчину. — Я не собираюсь болтать об этом на всех перекрестках.
— Вот и договорились, — пробормотал бывший хозяин и вынул из кармана пиджака пухлый конверт. — Это вам, Мария Павловна, так сказать, за моральный ущерб.
Я взяла конверт, отсчитала из толстой пачки купюр две месячных оплаты, остальное вернула.
— Я морально ущемленной себя не чувствую.
Простились мы сухо.
Через два дня он приехал ко мне домой.
Слегка смущаясь, сияя щеками, лысиной и глазами, Василий Федорович по-хозяйски расположился в гостиной и заявил:
— У меня для вас, можно так сказать, — фразы «так сказать», «как бы это так сказать», «если можно так сказать» Василий Федорович использовал, как грузчик мат вместо знаков препинания, — приятное известие. Новую службу вы уже подыскали?
— Нет.
— Вот и отличненько, так сказать.., ага… о чем это я? Вот. Младший, так сказать, Буратино ищет новую гувернантку.
Судя по количеству «знаков препинания», Василий Федорович сильно волновался. Я плохо помнила, кто именно из его приятелей называется Младшим Буратино, и сразу остановила трудно льющуюся речь.
— Кто такой Буратино?
Василий Федорович побагровел и задохнулся от возмущения:
— Как?! Вы уже забыли?!
Я утвердительно кивнула головой.
— Дмитрий Максимович Бурмистров!
Таким тоном возвещают о прибытии самодержца. И Дмитрия Максимовича я вспомнила сразу. Огромный шумный дядька с замашками купца первой гильдии.
— И что, господин Бурмистров ищет гувернантку? — определившись с Буратино, спросила я.
— Да. О вас он спрашивал дня, так сказать, четыре назад. Но, бог свят, — Василий Федорович прижал круглые ручки к круглой груди, — я бы вас ни за что не уступил. А в свете, так сказать, последних событий.., вспомнил о разговоре и вчера вечером позвонил ему. Он дал добро. Так сказать.
Кошмар. А ведь этот аристократ духа как-то людьми руководит. Типичный двоечник в кабинете директора.
— Василий Федорович, а почему вы так уверены, что это место устроит меня? — Акцент я сделала на последнем слове.
Посетитель отлепил руки от груди и всплеснул ими, возмущаясь довольно искренне:
— Ну вы даете, милочка! Ваши коллеги за это место копья ломают, я вам, так сказать, все устроил, а вы кобенитесь!
Положительно, Василию Федоровичу нельзя волноваться. Такой сумбурной речи я от него еще не слышала. Винегрет из «копья ломают» и «кобенитесь» — это нечто. Впрочем, роль смущенного посетителя не его амплуа.
— Мария Павловна, для того чтобы продолжить наш разговор, я, так сказать, сразу назову вам сумму.
И он «так сказал» сумму, что «наш разговор» стал приятен, невзирая на лексику.
Я откинула шкрабские [1] придирки и начала внимать.
Невероятный, фантастический оклад объяснялся просто. Спасая себя от сплетен, хитрый Василий Федорович намекнул другу Буратино, что прославленная гувернантка отказалась от места по причине недостойной оплаты. Дмитрий Максимович, эдакий барин, небрежно увеличил оплату вдвое, и результат превзошел все мыслимые пределы. — Теперь, Мария Павловна, вам и отказаться-то, так сказать… — Василий Федорович развел руками.
Я сидела в потертом кожаном кресле и чувствовала на своих плечах долларовый ДОЖДЬ.
Вчера вечером Симочка познакомила меня с Андреем. Милый провинциальный мальчик, с открытым, так сказать (тьфу, теперь привяжется! Я всегда легко перенимаю акценты, диалекты и чужую манеру речи), не столичным взглядом и повадками дрессированного тюленя. Сто килограммов добродушия и мягкого юмора. В первопрестольной таких уже истребили, урбанизированный климат — не их среда обитания.
И если я правильно поняла намеки, в ближайшее время я стану почти тещей и тетей обязательно. Осуждать Симу я не посмела, от мужчин с такими глазами надо рожать.
— Когда я могу приступить к своим обязанностям?
— Сегодня, — неловко тявкнул бывший хозяин. — И вот еще что. Забыл сказать.
У Дмитрия Максимовича двое детей. Мальчики-близнецы шести лет.
Количество детей при такой зарплате могло быть и больше. Поэтому я только мило улыбнулась.
Провожая посетителя до двери, я не удержалась и задала вопрос:
— А почему Дмитрий Максимович — Младший Буратино?
— Потому что был Буратино Старший, — как само собой разумеющееся заявил Василий Федорович.
Ну, с этим более или менее ясно.
— Так почему все-таки Буратино?
— Потому что богатенький и умненький.
Об этом тоже можно было догадаться, я тепло попрощалась с Василием Федоровичем. Мы расстались, довольные друг другом.
Закрыв дверь, я постояла в прихожей, повертела в руках визитку господина Бурмистрова и, вздохнув, набрала номер его мобильного телефона.
Крайне занятой олигарх проявил деловой подход, свел беседу до минимума и оставил все церемонии до вечера.
— Когда за вами могут подъехать? — через десять секунд спросил он.
Я растерялась.
— Часам к пяти я буду готова.
— Отлично, жду вас у себя.
Он не спросил ни адреса, ни номера телефона, но я была уверена — в пять часов перед домом будет стоять автомобиль.
Оказалось, я узко мыслила. В пять часов к подъезду подали микроавтобус «Мицубиси». Скорее всего, олигарх решил, что переезжать я буду вместе с мебелью.
Удивленный скудным багажом шофер поставил в салон чемодан, стопку книг и спросил, не забыла ли я чего.
— Все свое ношу с собой, — ответила я и села на пассажирское место.
Его не было и сейчас. Была ошибка, недоразумение. И бесконечные шлепки пощечин.
Они размазывали меня, как манную кашу по тарелке, лениво, без желания, с усердием привередливого ребенка.
Ярость была вначале, первые двадцать минут, когда он выбежал из кабинета и, не стесняясь охраны, начал кричать.
Первый приступ бешенства разметал по холлу-прихожей зонты и шляпки, почту, которую он принес с собой, и выдавил на площадку перед квартирой двух телохранителей.
Остальное напоминало дурной сон.
Он схватил меня за горло, ударил головой о косяк и закричал:
— Кто?! Кто здесь был?!
Я лишь сдавленно хрипела:
— Не понимаю.., не понимаю, о чем вы…
— Кого ты пустила, дрянь?!
Он дышал мне в лицо запахом коньяка и лимона, стискивал шею горячими пальцами и мешал говорить.
— Я.., никого… Дмитрий Максимович заезжал…
И тогда он ударил меня первый раз.
Сильно, в ухо.
* * *
Голова моя дернулась, загудела, и передо мной засновали черно-горячие мушки, словно пепел запорошив глаза.Он разжал пальцы, одернул пиджак и сел в кресло.
Медленно опускаясь на пол, я растеклась по дверному косяку, как та самая манная каша.
— Встань, — приказал он.
Я попыталась подняться, но дрожащие ноги подломились, и я скрючилась в неловкой позе, готовая на четвереньках отползти куда угодно, лишь бы не обжигаться о его презрительный взгляд.
— Он тебе заплатил? — долетел до меня сквозь ватное пространство плевок его вопроса.
— Кто? — без эмоций спросила я.
— Твой хозяин.
— За что?
— За то, что ты пустила его в мой кабинет.
— Боже.., о чем вы…
Он вылетел из мягкого кресла, опустился на корточки и, схватив меня за волосы, поднял мое мокрое лицо к своим глазам.
— Дрянь. Сколько он тебе заплатил?!
— Он сказал, что вы его пригласили…
— Когда?!
— Я не знаю.., сказал, что пригласили и попросили подождать.
— Сволочь, — неизвестно о ком прошипел Леонид. Потом он рывком поставил меня на ноги и за волосы потащил в кабинет.
Там он швырнул меня на диван и, подгоняя пощечинами, заставил рассказать все поминутно: когда вошел посетитель, сколько времени он провел в кабинете, была ли закрыта дверь и где в этот момент находилась я.
Мне было все равно. Я вяло отвечала на вопросы и иногда вспоминала о том, что в дальней комнате спит ребенок, маленькая девочка, отец которой, не щадя ладоней, допрашивает ни в чем не повинную женщину.
Наконец он устал. Пересел за письменный стол и нервно барабанил пальцами по столешнице минут десять.
На моих горячих щеках слезы высыхали быстро, я осторожно всхлипывала и ждала.
— Вот что, Маша, — глядя в окно, начал он, — ты мне устроила красивую жизнь…
— Ноя…
— Не перебивай, — тихо произнес Леонид, и я замерла. — Не имеет значения, как и зачем ты впустила его в мой кабинет, в мое отсутствие. Значение имеет только то, что он был здесь и впустила его ты. Теперь о главном. — Он поморщился. — Дмитрий Максимович тебя подвел. Когда роешься в чужих секретах, — Леонид ласково провел рукой по клавиатуре компьютера, — нельзя оставлять следов. А он был неосторожен.
Все это Леонид произносил, по-прежнему глядя в окно, так, словно в комнате он был один, и это равнодушие пугало меня больше, чем его недавняя ярость.
— Ты подставила меня на большие деньги, — медленно продолжал он. — И как мы теперь поступим? — При этих словах он развернулся и слепо взглянул на меня. Я была для него не больше чем мебель или даже пыль на ней. — Ну? — подстегнул он меня. — Не знаешь. — Почти удовлетворенно констатировал хозяин кабинета. — И я не знаю.., пока. У тебя ведь есть младшая беременная сестричка? Тихо, сиди!
У меня вдруг кончился воздух, и на какой-то момент я пожелала себе тихо скончаться. Но глупый звериный инстинкт распахнул легкие, и я сделала вздох.
— Та-а-ак, — любуясь моим испугом, протянул он. — Начинаешь понимать. Объясню подробнее. Даже если ты продашь свою квартиру, курятник, который вы называете дачей, и младшую сестру в бордель, ты не покроешь и сотой доли убытков, которые понес я, заметь, по твоей милости. Я доходчиво объясняю?! — вдруг зарычал он.
Этот крик подхлестнул меня, и моя голова засновала как у китайского болванчика — вверх-вниз, вверх-вниз. Я была готова согласиться с чем угодно, понять все, что он предложит, и вскрыть себе вены в его присутствии. Пощечины — ничто в сравнении с тем, что обещали его глаза.
— Ты мне должна. И выполнишь все, что я от тебя потребую.
— Много?
— Что? — Он удивился так, словно увидел говорящий шкаф.
— Вы потребуете много?
— Нет. — Он побарабанил пальцами. — Отнюдь. То, что мой родственник унес из этой комнаты, понадобится не раньше чем через неделю. По моей команде ты уничтожишь украденную информацию.
— Как?!
— Элементарно, душечка, — усмехнулся он. — Скорее всего, даже уничтожать ничего не потребуется, просто в определенный день ты выведешь его ноутбук из строя.
— Как?
— Аккуратно плеснешь воды на клавиатуру.
— Но… — Я барахталась и вязла в чужих тайнах.
— Никаких «но», — отрезал он. — Я делаю тебе одолжение. На будущее. Не я посеял ветер, не мне и бурю пожинать. Или, — Леонид зло прищурился, — ты готова сама ответить за чужие грехи?
Я не хотела. Я хотела жить.
* * *
— Компьютер всегда находится в темном кабинете, — уже согласная, напомнила я.— Браво. — Леонид похлопал в ладоши. — Ты умная девочка. Код замка я сообщу тебе позже. А теперь пошла вон.
Разгребая неверными движениями ватное пространство, я встала и побрела к двери.
Стараясь не наступать на разбросанные по прихожей зонты и шляпки, я нашла свою сумку и вышла из квартиры.
На площадке перед дверью нервно топтались два телохранителя, приказа задержать чужую гувернантку им не поступало, и парни расступились в стороны, сверля во мне сотни дыр пронзительными взглядами.
«Какая гадость! — шагая по укрытой коврами мраморной лестнице, думала я. — Гадость, мерзость, жуть. За что мне это?!»
Пройдя мимо вахтера в стеклянной будке, я выскользнула на улицу и кое-как доковыляла до своей машины. Первый раз за полгода я взглянула на маленький элегантный «Форд» не с удовольствием обладателя, а с отвращением мздоимца. Это взятка. Машина — аванс, предоплата за унижение.
Окончательный расчет еще предстоит.
Отомстив машине нервным рывком сцепления, я сдернула ее с места и выехала из двора на проспект. Тысячи изрыгающих газы, раскаленных на солнце автомобилей проносились одной стаей. Разноцветная мешанина лакированных капотов разбивала на осколки остатки моего сознания и утаскивала за собой любую, самую ничтожную мысль. Гудки нетерпеливых водителей вбивались в меня как гвозди. Съехав с шоссе, я остановилась в тени огромного дуба и задумалась.
Кондиционер салона вытягивал из меня жаркий страх, я погладила приборный щиток ладонью и сказала:
— Ну что, попали мы с тобой?
Машина монотонно и ровно гудела двигателем, я достала сигареты и закурила.
Странно, но мои руки почти не дрожали.
Меня не покидало ощущение театральности происходящего. Звуки пощечин раздавались, как аплодисменты неловкому артисту.
Возможно, это игра психики, подсознательно я отстранилась и воспринимала все как зритель. Возможно, кто-то из героев сфальшивил.
Интересно, кто у нас прима?
— Похоже, что я, — доложила я автомобилю.
Меня всегда называли умной девочкой, компенсируя этим несуразность иных комплиментов. Двадцать минут назад, стиснув зубы, я ехала к хозяину вернуть то, что получила, — пощечины, унижение и автомобиль. Теперь вот стою в тени дуба и прикидываю варианты развития сюжета.
Вариант первый. Я делюсь с Дмитрием Максимовичем всем, что получила, объясняю дорогому, какая он скотина, и финальная сцена выглядит примерно следующим образом. Толстосум в негодовании вышвыривает сумасшедшую гувернантку в канаву у забора со всеми чемоданами, книгами и волчьим билетом.
Вариант второй. Я бросаюсь толстосуму на грудь, рыдаю, жалуюсь на подлую толстосумову родню и прошу защиты. При данной постановке финальный акт предугадать невозможно. Все зависит от степени заинтересованности действующих лиц. Я могу получить защиту, а могу и приземлиться в канаве с тем же набором. Родня, она и у олигархов родня. Она не партнер, ее не выбирают. Народ помирится, выпьет мировую, а я останусь вечным напоминанием «недоразумения». В конце концов никакого кода мне еще не сказали, могут сослаться на временное помутнение моего рассудка от обиды.
И адью, Мария Павловна.
Вариант третий. Я играю роль троянского коня, на цыпочках выполняю приказ и меня оставляют в покое. Возможно. Но…
На первом месте в списке «но» Серафима. Молодая и беременная. А это обязывает.
Максимум на месяц.
* * *
Восемь лет назад я считала себя вполне успешной женщиной с ясными целями, надежными тылами и блестящими перспективами. Сейчас мне тридцать два, перспективы туманные, тылы отсутствуют, зато ответственности через три недели прибавится еще на одну единицу больше. УЗИ показало, что это будет девочка. И назовут ее Машей. Машей-младшей.Смешно, но сейчас я служу у Младшего Буратино. Когда первый раз я услышала это прозвище, удивлялась долго. Меньше всего Дмитрий Максимович Бурмистров напоминает деревянную куклу, ему бы в Карабасы-Барабасы.
У меня педагогическое образование и знание в совершенстве двух языков — испанского и немецкого. Оба они прилипли ко мне еще в детстве, органично и ненавязчиво. Мой отец долгие годы работал торговым представителем на Кубе, недалеко от нас жила семья такого же представителя из братской ГДР, и поначалу я общалась с симпатичными детьми толстого герра Кунца на смеси русского, немецкого и испанского, который мы все активно изучали.
Постепенно языки разделились, по слухам, у меня к ним врожденная способность, и в Советский Союз я вернулась с чемоданами тряпья и невесомым багажом трех диалектов двух языков, не считая русского.
В коммунистической России дули ветра перемен, наличие диплома иняза при абсолютном знании языка не являлось обязательным, и я поступила в педагогический.
Языковое обеспечение давало мне надежду на место в приличном колледже, в программу которого входит изучение немецкого и испанского.
В муниципальных школах платили до голодного обморока мало, и два месяца после получения диплома я обивала пороги лицеев, колледжей и частных гимназий.
Оказалось, не все так просто. Хотя в одном из лицеев учительница уходила в декретный отпуск, и меня попросили подождать четыре месяца.
Надежда оставалась, но на хлеб ее не мажут. И я начала подрабатывать переводами.
Вот тогда и повстречался мне Витя Синявский, парень из соседнего с нашим дома.
— Маша, золотце, всю неделю думаю о тебе!
Я посмотрела на красивого ухоженного Витю и решила, что это он с жиру бесится. Его жена, фотомодель Лариса, не давала мне никаких шансов, даже с недельной форой.
— А в чем, собственно, дело?
— Машенька, моя фирма законтачила с аргентинскими фирмачами. И мне срочно нужен надежный товарищ со знанием испанского. Как у тебя с техническими переводами?
— Ничего себе еще и с немецкими.
— Тоже не помешает, — отмахнулся Витя. — Когда можешь приступить?
— Сколько? — по-деловому спросила я.
Синявский подхватил меня под локоток и, как Муху-Цокотуху, поволок в уютный уголок, географически привязанный к кафе на ближайшем перекрестке.
Там мы и ударили по рукам. На четыре месяца я со всеми языками поступала в Витино распоряжение. Оклад он назвал мне в тот момент, когда я пыталась отхлебнуть кофе. Чашка дрогнула, и я облила любимый плащ, купленный в «Березке» по чекам десять лет назад. О чем, впрочем, я забыла тут же. На одни премиальные я поменяю и драный плащ, и сапоги «скороходы», и мамину вязаную кепку. Хватит еще и батистовый платочек купить в переходе. На гарантированный оклад будем жить.
Витя Синявский был старше меня лет на пять и владельцем фирмы являлся де-юре, а де-факто руководством занимался его отец, по совместительству депутат Моссовета. Будущее их производства виделось мне безоблачным, сытым и по-европейски ярким. Через три оклада с премиальными наша к тому времени неполная (папа умер год назад) семья собралась на кухонный совет.
— Машенька, — смущенно начала мама, — мне неловко об этом говорить… Но зачем тебе переходить в школу?
— В лицей, — поправила я.
— В лицей, — поморщилась мама. — Название не столь важно. Но у тебя все так… удачно сложилось.., ты менеджер.., оклад…
— Премиальные, — добавила я.
— Вот-вот. А нам еще Симочку ростить.
Тогда я первый раз закурила при маме.
Она молча встала, принесла из серванта папину хрустальную пепельницу и поставила ее передо мной, как факт, — теперь ты, Маша, глава семьи. Серафиме девять лет, мама всю жизнь провела на домашнем хозяйстве, а ее наука медицина давно ушла вперед. Если своих дочерей она еще как-то лечила, то остальным пациентам делала на дому уколы по предписаниям коллег, не загоравших десять лет на Кубе.
В глубокой задумчивости, я первый раз дымила в потолок кухни, вопившей о ремонте. Симины туфли скрипели о том же, мамино давление просило лекарств. Деньги, оставленные папой, мы давно и успешно проели. Я затушила окурок в пепельнице главы семьи, тем самым поставив точку в разговоре.
Не скажу, что работа менеджера была мне неприятна. Скорее наоборот, я была неприятна ей. Подобная должность является лицом фирмы, мое же лицо могло служить только рекламой пластической хирургии — до и после. Положение спасали лишь густые волосы, белые зубы и нежный в девичестве румянец. Все остальное просилось под скальпель. Среди умненьких дурнушек я всегда занимала лидирующие позиции.
Но в работе менеджера были и бесспорные преимущества. Фигуру нерожавшей колхозницы я укрыла дорогими костюмами, мелкие глазки — тонированными очками и превратилась в типичную канцелярскую мышь с хорошим окладом вне зависимости от премиальных.
Мне бы деток учить, а не солидных дядек на деньги уговаривать.
Семья Синявских с этим не соглашалась.
Я была первой и последней женщиной, с которой Синявские ездили в служебные командировки, не опасаясь домашних скандалов.
Так продолжалось два года. До тех пор, пока Сима не позвонила мне на работу и не сказала, что маму увезла машина «Скорой помощи».
Инсульт. Тромб разорвал сосуд в маминой голове и нашу жизнь.
Я металась между больницей, офисом, аптеками и магазинами. Похудела, как продавец «Гербалайфа», и болталась в дорогих костюмах, как колхозная корова в седле. Теряла разум и нить разговора, путалась в документах и пару раз слегка подгадила фирме.
Синявские терпели это недолго. Они вызвали меня в кабинет, усадили на место и повели неспешный разговор.
— Вот что, Машенька, — депутат знал меня с детства и тыкал ласково, — мы все тебе сочувствуем.
Я понуро съежилась в кресле и поправила очки. Надеюсь, из-за нежных воспоминаний уволят меня с пособием.
Младший шеф подошел сзади и положил руки мне на плечи. Я попробовала пореветь.
— Ну, ну, Марь Пална, — успокоил депутат, — погодите слезы лить. У Виктора есть что вам предложить. Так сказать, по-соседски.
И мне предложили.
* * *
У Витеньки и Ларисы была дочь пяти лет. Очаровательная девочка с лицом матери и мозгами отца. Убийственное в будущем сочетание.Но на тот момент, мягко выражаясь, ребенок был педагогически запущен. Фотомодель Лариса избаловала Иночку до безобразия. Капризное дитя отказывалось есть овсяную кашу, завязывать шнурки и учить азбуку. А у родителей имелись для Инессы далеко идущие планы. Дорогой лицей, фортепьяно три раза в неделю, теннис по вторникам и четвергам, школа бальных танцев или спортивного рок-н-ролла на выбор.
Мне повысили (!) оклад и определили к буйной Дюймовочке.
Через полгода Инесса без проблем поступила в лицей, освоила нотную грамоту и научилась плясать цыганочку с выходом.
Дрессура Дюймовочки далась мне без труда. Я всего лишь показала ребенку изнанку жизни.
Совершая челночные рейсы между Витиным домом и квартирой, в которой лежала парализованная мама, я была вынуждена иногда брать Иночку с собой.
Первое время на девочку нападало оцепенение, едва она переступала наш порог и попадала в запахи лекарств, лежачего больного и мокрых простыней, развешанных всюду. Постепенно малышка освоилась, и, пока я разогревала маме обед, она поила больную чаем, рассказывала о котенке Тиме, кукле Регине и гладила больную по волосам, обещая выучиться на врача.
Окончательный перелом наступил в день, когда девочка, ненавидевшая рояль, села за наше домашнее фортепьяно и сыграла для мамы «И мой сурок со мною». После этого все гаммы и пьесы мы разучивали только у меня дома. Приходящий учитель музыки не переставал удивляться — неуправляемый ребенок выполнял все требования педагога беспрекословно и на отлично.
И поползли слухи о моих исключительных способностях. И пошла я по рукам.
Требование к нанимателям у меня было только одно — невзирая на расстояния, два раза в день я должна быть дома. То, что Серафима становилась старше, значения не имело. Болеет моя мама.
Три года назад мамы не стало. Мне было двадцать девять, Симе — шестнадцать, и я отвечала за все.
Сестра закончила школу, поступила в институт, я вспахивала ниву образования чужих детей, пока не споткнулась на предпоследнем клиенте.
Сам приличный мужик, он имел великовозрастного сына-оболтуса, которому ни одна гувернантка уже не поможет. Только тюрьма.
Нанимателя звали Василий Федорович, оболтуса — Алекс, я занималась младшим представителем семейства Игнатом.
Милый мальчик с хорошими задатками не доставлял мне никаких хлопот. Мягкая корректировка испанских фраз, отточка грубой тевтонской речи и привычная прививка хороших манер. Через год Игнат отбыл бы в швейцарский пансион, а я получила бы очередное рекомендательное письмо и отправилась удобрять очередную ниву.
Если бы не Алекс. Субтильный, вечно пьяный оболтус решил использовать гувернантку не по назначению.
Первый раз я согласилась жить в загородном доме клиента. Москва меня начала утомлять, взрослая Сима довольно осмысленно вела хозяйство и присмотра не требовала. Мне выделили апартаменты с душем и клозетом, окнами в сад и с антикварным бюро. Под потолком висела клетка с канарейкой, а повар готовил китайские блюда.
Я даже собиралась отдохнуть. Если бы не Алекс.
Однажды ночью я проснулась от ощущения рук на своем теле. Мерзкий оболтус, пьяно бормоча, снимал с меня ночную рубашку.
Орала я так, что сбежались все. Кухарка и повар, привратник и хозяин в шелковой пижаме.
Стаскивая с меня мало что соображающего оболтуса, Василий Федорович лупил его тапком, а негодяй лишь ржал:
— Да че вы, в натуре! Я этой уродине за счастье, козе старой!
Много чего нового услышала я о себе в ту ночь. Утром собрала вещи и отправилась прощаться с Василием Федоровичем.
— Мария Павловна, — хозяин дома снял очки и потер переносицу, — я, так сказать, прошу у вас прощения за ночную сцену.
Мальчики растут без матери…
— Не стоит, Василий Федорович, — перебила я его. — Надеюсь, вы понимаете, что оставаться далее в вашем доме я не могу.
— Да, да, конечно. Я заплачу вам за два месяца вперед…
— Лучше наймите на эти деньги кучера с вожжами. Вашему сыну требуется порка, — не выдержала я.
Василий Федорович встал, подошел ко мне и усадил на диван.
— Я все понимаю, Мария Павловна. Но все же, как бы это так сказать.., я надеюсь на вашу скромность.., то, что произошло.., я все оплачу…
— Перестаньте. — Я остановила неловко мнущегося мужчину. — Я не собираюсь болтать об этом на всех перекрестках.
— Вот и договорились, — пробормотал бывший хозяин и вынул из кармана пиджака пухлый конверт. — Это вам, Мария Павловна, так сказать, за моральный ущерб.
Я взяла конверт, отсчитала из толстой пачки купюр две месячных оплаты, остальное вернула.
— Я морально ущемленной себя не чувствую.
Простились мы сухо.
Через два дня он приехал ко мне домой.
Слегка смущаясь, сияя щеками, лысиной и глазами, Василий Федорович по-хозяйски расположился в гостиной и заявил:
— У меня для вас, можно так сказать, — фразы «так сказать», «как бы это так сказать», «если можно так сказать» Василий Федорович использовал, как грузчик мат вместо знаков препинания, — приятное известие. Новую службу вы уже подыскали?
— Нет.
— Вот и отличненько, так сказать.., ага… о чем это я? Вот. Младший, так сказать, Буратино ищет новую гувернантку.
Судя по количеству «знаков препинания», Василий Федорович сильно волновался. Я плохо помнила, кто именно из его приятелей называется Младшим Буратино, и сразу остановила трудно льющуюся речь.
— Кто такой Буратино?
Василий Федорович побагровел и задохнулся от возмущения:
— Как?! Вы уже забыли?!
Я утвердительно кивнула головой.
— Дмитрий Максимович Бурмистров!
Таким тоном возвещают о прибытии самодержца. И Дмитрия Максимовича я вспомнила сразу. Огромный шумный дядька с замашками купца первой гильдии.
— И что, господин Бурмистров ищет гувернантку? — определившись с Буратино, спросила я.
— Да. О вас он спрашивал дня, так сказать, четыре назад. Но, бог свят, — Василий Федорович прижал круглые ручки к круглой груди, — я бы вас ни за что не уступил. А в свете, так сказать, последних событий.., вспомнил о разговоре и вчера вечером позвонил ему. Он дал добро. Так сказать.
Кошмар. А ведь этот аристократ духа как-то людьми руководит. Типичный двоечник в кабинете директора.
— Василий Федорович, а почему вы так уверены, что это место устроит меня? — Акцент я сделала на последнем слове.
Посетитель отлепил руки от груди и всплеснул ими, возмущаясь довольно искренне:
— Ну вы даете, милочка! Ваши коллеги за это место копья ломают, я вам, так сказать, все устроил, а вы кобенитесь!
Положительно, Василию Федоровичу нельзя волноваться. Такой сумбурной речи я от него еще не слышала. Винегрет из «копья ломают» и «кобенитесь» — это нечто. Впрочем, роль смущенного посетителя не его амплуа.
— Мария Павловна, для того чтобы продолжить наш разговор, я, так сказать, сразу назову вам сумму.
И он «так сказал» сумму, что «наш разговор» стал приятен, невзирая на лексику.
Я откинула шкрабские [1] придирки и начала внимать.
Невероятный, фантастический оклад объяснялся просто. Спасая себя от сплетен, хитрый Василий Федорович намекнул другу Буратино, что прославленная гувернантка отказалась от места по причине недостойной оплаты. Дмитрий Максимович, эдакий барин, небрежно увеличил оплату вдвое, и результат превзошел все мыслимые пределы. — Теперь, Мария Павловна, вам и отказаться-то, так сказать… — Василий Федорович развел руками.
Я сидела в потертом кожаном кресле и чувствовала на своих плечах долларовый ДОЖДЬ.
Вчера вечером Симочка познакомила меня с Андреем. Милый провинциальный мальчик, с открытым, так сказать (тьфу, теперь привяжется! Я всегда легко перенимаю акценты, диалекты и чужую манеру речи), не столичным взглядом и повадками дрессированного тюленя. Сто килограммов добродушия и мягкого юмора. В первопрестольной таких уже истребили, урбанизированный климат — не их среда обитания.
И если я правильно поняла намеки, в ближайшее время я стану почти тещей и тетей обязательно. Осуждать Симу я не посмела, от мужчин с такими глазами надо рожать.
— Когда я могу приступить к своим обязанностям?
— Сегодня, — неловко тявкнул бывший хозяин. — И вот еще что. Забыл сказать.
У Дмитрия Максимовича двое детей. Мальчики-близнецы шести лет.
Количество детей при такой зарплате могло быть и больше. Поэтому я только мило улыбнулась.
Провожая посетителя до двери, я не удержалась и задала вопрос:
— А почему Дмитрий Максимович — Младший Буратино?
— Потому что был Буратино Старший, — как само собой разумеющееся заявил Василий Федорович.
Ну, с этим более или менее ясно.
— Так почему все-таки Буратино?
— Потому что богатенький и умненький.
Об этом тоже можно было догадаться, я тепло попрощалась с Василием Федоровичем. Мы расстались, довольные друг другом.
Закрыв дверь, я постояла в прихожей, повертела в руках визитку господина Бурмистрова и, вздохнув, набрала номер его мобильного телефона.
Крайне занятой олигарх проявил деловой подход, свел беседу до минимума и оставил все церемонии до вечера.
— Когда за вами могут подъехать? — через десять секунд спросил он.
Я растерялась.
— Часам к пяти я буду готова.
— Отлично, жду вас у себя.
Он не спросил ни адреса, ни номера телефона, но я была уверена — в пять часов перед домом будет стоять автомобиль.
Оказалось, я узко мыслила. В пять часов к подъезду подали микроавтобус «Мицубиси». Скорее всего, олигарх решил, что переезжать я буду вместе с мебелью.
Удивленный скудным багажом шофер поставил в салон чемодан, стопку книг и спросил, не забыла ли я чего.
— Все свое ношу с собой, — ответила я и села на пассажирское место.