- Да ведь никто не узнает, - сказал Октябка.
- Это неважно: узнают или не узнают... - начала было Сильва, но я ее перебил:
- Знаешь что, Сильва? Ты стала совсем вроде Елникитки. У тебя откуда-то вгнездилось в голове, что можно и что нельзя. И выходит гораздо больше нельзя, чем можно. А по-моему, никакой беды не будет и даже никакого воровства, если ребята сорвут по яблоку у частного кулака.
- Ребята! Заворуи! - весь загоревшись, вскричал Октябка, потирая руки. - Это - клево!.. Значит, можно, Рябцев?
- Погоди, это проголосовать надо, - ответил я. - Видишь, есть мнения против...
- Я всегда буду против, - тихо сказала Сильва. - Что за безобразие? Какая слава пойдет про наш форпост? Я тебя совершенно, Владлен, не понимаю. Ведь нужно рассуждать идеологически.
- Я идеологически и рассуждаю, - ответил я. - Здесь никакой бузы нет. Ты, может, думаешь, что я потому, что мне тоже яблочка хочется? Вот уж ничего подобного. Положи передо мной хоть десяток - и я ни к одному не притронусь.
- Я сейчас нарву и положу, Рябцев, а? - так и подпрыгивая на месте, предложил Октябка. - И ты ей докажи.
- Ничего мне доказывать не надо, - с неудовольствием сказала Сильва. - Пускай раньше сам Рябцев мне докажет, что это - не против революционной идеологии.
- С удовольствием, - ответил я, потому что Сильва ни с того ни с сего стала вдруг подрывать мой авторитет. - Сейчас - диктатура пролетариата. Понятно? Политически - эта диктатура означает переходную эпоху к коммунистическому государству. Частник - враг такого государства, а мы часть пролетариата. Понятно? Поэтому - идеологически вполне правильно, если мы отнимем у частника в свою пользу тридцать восемь яблок.
- Ура! - закричала часть ребят во главе с Октябкой. - Голосуй, Рябцев, а то чайник остынет.
- Нет. Погодите, ребята, - пыталась подействовать в другую сторону Сильва. - Тут что-то не так! Тут, налицо уклонизм. Если всякий так будет рассуждать, то... пропадет революционный порядок...
Она еще что-то кричала, но я даже слушать не стал и поставил вопрос на голосование. Большинство было "за", а часть девчат воздержалась. Сильва страшно обиделась и перестала со мной говорить, на что я обозлился еще больше. Какое она в самом деле имеет право подрывать мой авторитет в глазах ребят? Да еще когда она совершенно идеологически неправа. Это даже свинство с ее стороны и не по-товарищески... Так могла бы делать только Елникитка, а не ближайший товарищ по работе.
А Октябка уже распоряжался вовсю.
- Я тут все ходы и выходы знаю, - возбужденно говорил он. - Для того чтобы не засыпаться, вы, заворуи, помните, что надо всем сразу. Если кто отстанет, то может засыпать всех. Лучше всего действовать по свистку. Первый свисток - перемахивай через проволоку. По второму - где бы кто ни был - сыпь обратно в парк.
- Нам тоже принесите, - запросили тут некоторые из воздержавшихся девчат.
- Как голосовать - так их нет, - сказал Октябка, - а как яблока, так - давай-давай! Сами полезайте, товарищи! Шалавых нет!
В общем, решили совершить набег двадцать шесть ребят и пятеро девчат. Махузя не пошла, потому что у ней болела нога.
Рассыпались в канаве, заросшей травой, - у самой проволоки. У меня самого начало замирать сердце от предстоящего приключения, но я не полез, чтобы потом Сильва не могла сплетничать, будто я первый подал пример. Раздался свисток - и в кустарнике, отделявшем яблони от нас, замелькали красные пятнышки галстуков.
- Я еще понимаю, если бы это делалось открыто, - презрительно сказала Сильва, ни к кому не обращаясь. - А то ведь это - обыкновенное воровство, за которое сажают в тюрьму.
"А, ты так", - подумал я, но не ответил. Однако я ничего не успел предпринять, потому что из яблочного сада раздался выстрел, а потом чей-то отчаянный крик.
Мы все, как один, сорвались с места. У меня сердце рухнуло куда-то вниз, так как я хорошо понимал, что ответственность за всю эту историю падает на меня.
Двое или трое парнишек с растерянным видом выскочили из сада обратно и полезли через проволоку.
- Что такое? - спросил я у них.
- Да там дядя какой-то... стреляет... - только и смогли они ответить.
Не теряя ни минуты, я велел трубачу трубить экстренный сбор. Сейчас же пронзительно загремела труба. Когда около меня собралось довольно много растерянных ребят, я отважно двинулся вперед через кусты. Барабанщик отколачивал марш.
Когда мы продрались через кусты, то на поляне я сейчас же заметил старика с ружьем в руках. Старик стоял под громадной развесистой яблоней, глядел вверх и что-то кричал.
Я остановил ребят и подошел к старику.
- Ежели ты сознательный, то ты не должен прятаться! - кричал старик, не обращая на меня внимания. - Это что ж такое? Это стыд и страм! Какие нонче ребята пошли! Прямо ужас, какие ребята пошли!
- В кого вы это стреляли, гражданин? - спросил я довольно резко.
- При царизме таких ребят не было, какие нонче пошли, - продолжая не обращать на меня внимания, говорил старик. - Я бы ихнего воспитателя разложил да под самой этой яблоней всыпал пятьдесят горячих.
- Я и есть ихний воспитатель, - сказал я вызывающе. - Что ребята сделали?
- Ах, вы и есть воспитатель! - обратился ко мне старик. - Оч-чень приятно. По моему скромному рассуждению, вы сами в воспитании нуждаетесь. Ну, да не мое это дело. А все-таки своим воспитанникам скажите, чтобы они, когда яблоки рвут, так веток бы не ломали: не модель это - ветки ломать! Яблоня - она любит нежность и осторожную прикосновенность рук. А это - что же? Налетели и грубо принялись ломать...
- А в кого это вы стреляли? - нетерпеливо перебил я его.
- В воздух стрелял-с, для напугания воров-с, - язвительно ответил старик. - Вы, молодой человек, думаете, что в ваших воспитанников целился? Никак нет-с, в воздух-с. Для предупреждения. А то - сами посудите. Держу в аренде сад-с. А-гра-мад-ней-шую часть выручки, в виде всех возможных налогов, отдаю государству-с. Значит, я должен охранять не только свои доходы, а и государственные, молодой человек?! И ежели плоды вот от такого, как вы, воспитателя будут где-нибудь неподалеку витать-с, то разве обойдешься без предупреждения? Сами посудите-с!
Старик поднял ружье и неожиданно бахнул в воздух. Часть ребят испуганно пожалась ко мне. Мне показалось, что старик был чуть выпивши.
- Кто же кричал в таком случае? - спросил я.
- Это Курмышка кричал, - ввернул вдруг Октябка, появившись рядом со мной. - Он за проволоку зацепился, а подумал, что его собака схватила.
- А кого вы здесь подкарауливаете? - спросил я старика.
- Одного из ваших... воспитанников-с, - ответил старик. - Они изволили на яблоню залезть, а теперь не слезают-с. Может, когда учитель пришли, они и слезут-с.
- Кто там? Слезай! - закричал я.
- Никого там нет, Рябцев, - тихо и убежденно сказал около меня Октябка. - Сосчитай-ка.
Я выстроил ребят, сделал перекличку, и оказалось, что все налицо.
- Мои все здесь, - сказал я старику. - Так что это вам, наверное, показалось.
- Это ворона, дяденька Моисей Маркелыч, - ввернул Октябка. - Я видел: это ворона.
Старик долго и подозрительно глядел на Октябку, прислонил ружье к яблоне, потом достал коробочку, понюхал из нее табаку и сказал:
- Ворона эта - в штанах и говорит человеческим голосом. А позвольте узнать, гражданин воспитатель, на каком все-таки основании вы с вашей... командой вторгаетесь в чужой огороженный сад? Это что же, входит в программу вашего... обучения-с?
- Это была игра, - ответил я. - Ребята заигрались и не заметили проволоки. Ну, мы это сейчас поправим. Огольцы! Девчата! Крру-гом!..
- Погодите малость, ребята, - сказала вдруг Сильва; я и не заметил, что она все время стояла сзади меня. - Нет, гражданин арендатор, это была не игра. Это был совершенно другой идеологический поступок: мы большинством голосов решили, что раз вы частник, то мы имеем право экспроприировать в свою пользу у вас тридцать восемь яблок и...
- Ага, так-так-так, - обрадовался старик. - Что я и говорю: так сказать, екстренный налог? Что ж, берите, берите - ваша власть. Все в ваших руках, господа товарищи. Так бы и сказали. Пожалуйте, пожалуйте; жалко, одни осенние сорта остались... Приходили бы раньше: летние слаще-с... Только не взыщите: ежели в следующий раз пожалуете, я собачку спущу для порядка-с... Тут не одни мои доходы: тут и государственные-с а-гра-мад-ней-шие налоги-с...
- Чего ты ввязываешься, Дубинина? - с досадой сказал я. - Пойдемте, ребята. Ша-гом марш!
Старик некоторое время шел за нами и расспрашивал задних ребят: "Вы откуда, пионеры, с какой фабрики?" Но ребята сосредоточенно молчали; потом старик отстал.
Когда вышли в парк, я подошел к Сильве и сказал ей тихо:
- Вот ты и дискредитировала форпост.
Сильва вытаращила глаза.
- Да ты что... с ума сошел, что ли? Я дискредитировала форпост?.. Ты, пожалуй, скажешь, что это я послала ребят яблоки воровать?
- Этого я, конечно, не скажу. А спрошу тебя вот что: кто тебя просил разоблачать наши замыслы перед лицом классового врага?
Она замолчала. Ребята шли молча и как-то пришибленно. Внезапно Октябка отворотил блузку, вытащил из-под нее яблоко и швырнул его в кусты. Тогда и Курмышка запустил яблоком о встречную сосну. Сейчас же яблоки полетели дождем в лес и в придорожную канаву. Барабан молча отбивал дробь.
- Это все из-за тебя, - тихо сказал я Сильве.
Когда отошли еще с версту, решили посидеть и отдохнуть.
- Ну их, яблоки эти, - убежденно крикнул вдруг Октябка среди общего молчания. - Я попробовал одно: кислые, хуже лимона.
Ребята дружно и весело захохотали.
14 сентября.
Должно быть, яблочная история стала кое-кому известна, потому что меня вызывают в уком. Неужели Сильва?
Как иногда разочаровываешься в девчатах... А она - еще самая лучшая из всех.
16 сентября.
Ничего подобного; в уком вызывали по поводу инструкций форпостам. Значит, Сильва молчит.
19 сентября.
Сегодня на вопрос Велосипеда, не приготовил ли кто-нибудь из нас реферата, Черная Зоя сказала:
- Я, пожалуй, могла бы попробовать.
- Тема? - спросил Велосипед.
- Женщина в капиталистическом и социалистическом обществе.
- Валяйте, - сказал Велосипед.
Он вообще говорил отрывисто, и нужно очень следить за его словами, чтобы сразу его понимать. Мы его еще не раскусили; ясно, во всяком случае, что он не похож ни на кого из шкрабов, и меньше всего на Никпетожа. Из его частной жизни известно только то, что он недавно приехал из Ленинграда.
Зоя вычитывала по тетрадке довольно долго. Слушать было довольно-таки скучно, и я представил себе, как я буду докладывать, чтобы не вызвать в ребятах такую же скуку. Потом я заинтересовался.
В общем, ход реферата был такой:
- Прежде, в первобытные времена, женщине жилось очень скверно, потому что она находилась в эксплуатации мужчины, как более слабая. С течением времени это хотя и изменилось, но очень слабо: женщина по-прежнему прикована к горшкам, к хозяйству, к дому, к детям, и это следует изменить. Мало того, женщина стала в капиталистическом обществе товаром (проституция), что уже само по себе возвращает нас к временам рабства. Изменение может произойти только в социалистическом обществе. Вместо домашних горшков будут организованы всеобщие столовые, дети будут воспитываться в яслях, детских домах и тому подобное, так что женщина будет раскрепощена и получит возможность заниматься любой работой, в частности - общественной. - При этом Зоя привела целый ряд примеров, как женщины хотели раскрепоститься. В Дании, оказывается, была организована специально женская коммуна, и о ней говорится в сочинении Лили Браун. И сейчас Советская власть делает всякие попытки в этом направлении: организуются общественные столовые, ясли, детские дома. Пока всего этого недостаточно, но надо надеяться, что с течением времени, когда будет изжит хозяйственный кризис, этих учреждений хватит на всех.
Все это известно, и я пишу только для того, чтобы себе самому выяснить последующее.
Когда кончились прения по реферату (это только так называется прения, а на самом деле никаких прений не было, - выступали девчата и повторяли то же, что и Зоя, и п о ч т и теми же самыми словами), ну, одним словом, когда кончился урок, все бросились бежать в зал. У выхода почти всегда бывает теснота, и некоторые даже нарочно стараются устроить давку. Так вот, случайно в проходе меня притиснули рядом с Нинкой Фрадкиной и Черной Зоей. Стоял, как всегда, шум, но я все-таки собственными ушами слышал, как Нинка Фрадкина спросила Зою:
- Ты что же, веришь во все это?
- Во что?
- Ну в разные общественные столовые и что там лучше будут кормить, чем дома?
- Что я, дура, что ли? - усмехнулась Зоя и запаровозила: Фу-фу-фу-ффу, - потому что ее притиснули.
Меня сейчас же оттеснили, и в общем потоке я вылетел в зал, поэтому больше ничего не слыхал. Но этот разговорчик я слышал собственными ушами, даю голову на отсечение.
Я, конечно, ее выведу на свежую воду, но сейчас мне удивительно даже писать про это. Выходит, что она говорит и даже готова защищать (потому что рефераты полагается защищать) о д н о, а думает про себя совсем д р у г о е.
Этому название даже трудно подобрать: интеллигентщиной не назовешь, на мещанство тоже как будто не похоже.
Что же это такое?
20 сентября.
Сегодня у меня разразился крупный скандал с Марь-Иванной из первой ступени. Еще на днях - с неделю тому - я с ней поругался из-за того, что она заставляет своих ребят говорить "ступень" с ударением на "у", а не "ступень", как полагается. Она на меня тогда накричала: "Это вам не лестница, и прошу не вмешиваться в мои распоряжения". А сегодня разговор вышел гораздо серьезней, и, конечно, дело этим не кончится.
Она явилась в школу во время наших занятий, отозвала меня из лаборатории и спрашивает:
- Гражданин Рябцев, будьте добры ответить мне прямо на один вопрос. Только, пожалуйста, без виляний. Правда, что вы организовали с первоступенцами налет на яблочный сад?
- Во-первых, это был вовсе не налет, как вы выражаетесь, ответил я, а просто ребята сорвали у частника несколько яблок; а во-вторых, вы никакого права не имеете ко мне лезть. Я вам не первогруппник. Ступайте к черту!
- Ага, я так и знала, - затараторила Марь-Иванна, вся так и кипя от злости. - Вы можете это прикрывать разными невинными словечками, но налет все-таки был! Я очень, очень рада, - чрезвычайно рада! И рада я потому, что этот случай, возможно, даст школе вздохнуть свободно и освободиться от такой язвы, как вы.
- Не известно, кто из нас язва, - ответил я, теряя терпение. - И каким образом вы от меня освободитесь, это тоже мне непонятно!
- На ваши ругательства я не обращаю внимания, - вся покраснев, прошипела Марь-Иванна. - И я знаю, что ваших преподавателей вы не только не боитесь, но даже как-то умеете затемнять им головы. Но я знаю, как за вас взяться, сударь!
Тут она подбоченилась, взглянула на меня сверху вниз и стала удивительно похожа на галку. И отчеканила:
- Я обвиняю вас в п р е д н а м е р е н н о й и п л а н о м е р н о й о р г а н и з а ц и и х у л и г а н с т в а. И я знаю, к у д а на вас пожаловаться.
С этими словами она торжественно смылась. Я плюнул ей вслед, хотя у самого на душе было неспокойно: было совершенно ясно, что она имеет в виду уком. Но, с другой стороны, я успокоил себя тем, что, в сущности, я прав: во всяком случае, могу представить логическую цепь рассуждений, которая привела меня к яблочной истории.
22 сентября.
Очень тяжело на душе, когда ждешь чего-нибудь неприятного. С Сильвой поговорить нельзя, потому что она держится противоположной точки зрения, да и не разговариваем мы с ней. Никпетожа нет. Остается одно - усиленно заниматься.
Единственно отдыхаю, когда занимаюсь с пионерами гимнастикой и беготней. От ребят идет какое-то освежение, и когда я с ребятами, то думаю, что во всем прав.
24 сентября.
Последние дни я страшно зол и поэтому решил сегодня вывести на свежую воду Зою Травникову.
На общество, после реферата Нинки Фрадкиной на тему о 1905 годе, когда Велосипед предложил высказаться желающим, я взял слово и сказал:
- Может, я и не по существу девятьсот пятого года, но необходимо осветить этот вопрос. Дело касается прошлого реферата Травниковой о женщине в капиталистическом и социалистическом обществе. Я ей в присутствии всех задаю такой вопрос. Вот она вывела, что в социалистическом обществе женщина будет раскрепощена, потому что будут устроены разные столовые и ясли. Мне и хотелось бы спросить Травникову: верит она во все это, то есть в скорое осуществление социализма?
- Конечно, верю, - как-то вяло ответила Черная Зоя со своего места.
- Веришь? Хорошо. Позвольте еще один вопрос, товарищи? Ну, а признаешь ты, что общественные столовые правильней домашнего питания?
- Признаю, - опять подтвердила Зоя.
- Признаешь? Хорошо. Ну а по совести, если бы тебе на выбор предложили питаться в столовой или дома, ты бы где выбрала?
- А ты сам почему дома питаешься, Рябцев? - ввернула вдруг Нинка Фрадкина.
- Не попала, - с наслаждением ответил я. - Как раз не дома, а в столовой. (Это правда: мы с папанькой берем обед из столовой и разогреваем его на примусе, потому что поденщица наша готовит очень плохо.)
- Да чего Рябцев от меня добивается? - с возмущением вдруг поднялась Черная Зоя. - Велите ему сказать прямо, Сергей Сергеевич.
- Несвоевременные разговоры, - отрубил Велосипед. - Прения следует вести по реферату о тысяча девятьсот пятом годе.
Я замолчал, но своего добился. Как только раздался звонок, так с одной стороны ко мне подскочила Черная Зоя, а с другой Нинка Фрадкина, и обе - на меня. Так как они кричали обе сразу, то понять их было трудно. Но этим делом заинтересовалась вся группа. Я сделал знак рукой, что хочу говорить, стало немножко тише, и я сказал:
- Я имею данные утверждать, что Травникова говорит одно, а думает другое. Например, она думает, что общественные столовые никогда не смогут заменить домашний стол.
- Врешь! - закричала Зоя, но ее перебила Нинка Фрадкина.
- А что ж ты думаешь? - закричала она. - Если все будут обедать в столовке, то у всех будет катар желудка. А я, например, нипочем не отдам своего ребенка в ясли, потому что там его уморят...
- Вот-вот, это самое мне и надо было, - обрадовался я. - Фрадкина, по крайней мере, честно сознается. А Зоя темнит. Ведь ты до сих пор и в бога веришь, Зоя? Сознайся, сознайся!
Зоя страшно надулась, покраснела и запаровозила. В то же самое время окружавшие ребята, разделившись на две группы, принялись ожесточенно спорить: одни были за общественные столовые, другие - за домашний стол, одни - за домашнее воспитание, другие - за общественное.
"Ведь экономия! - раздавалось в одной стороне. - Мать, женщина от работы освобождается, дурак!" - "Сам ты бузотер! Черт знает чем кормят в ваших столовых! На первое вода с капустой, на второе капуста с водой!" "Ну и не ходи!" - "Ну и не хожу!" - "А примусы-то? Одни примусы чего стоят!" - "Столовая, столовая, столовая!" - "Кухня, кухня, кухня!"
- Да ведь ты то пойми, - слышался убедительный голос в другой стороне. - Никогда нам не построить социализм в одной стране, если теперь же не начать строить... Балда! А ты знаешь, что делается в детских домах?
- А что делается?
- Ни для кого не секрет...
Девчата визжали пуще всех. Фрадкина и Травникова ввязались в какой-то другой спор и от меня отстали. Тут я оглянулся и вижу: сзади меня стоит Велосипед и улыбается.
- Черт знает, неорганизованность какая, Сергей Сергеевич, - сказал я.
- Не беда, - ответил Велосипед. - Страсти разгорелись. Это важно. Нужно использовать! Устроим диспут!
- Граждане! - закричал я. - Будет специальный диспут, перестаньте!
- Сначала я тебя не понял, Рябцев, - сказал Велосипед, выходя из комнаты, - но теперь вижу, что ты был прав. За какую-то нужную ниточку потянул. Молодец!
- Вы партийный, Сергей Сергеевич? - спросил я.
- Да.
Тогда мне стало страшно приятно от его похвалы и от сердца отлегло. Обыкновенному шкрабу я нипочем не позволил бы называть себя на "ты". А между коммунистами не может быть другого обращения.
25 сентября.
Я наконец не вытерпел и пошел в уком сам. И оказалось, что правильней всего было сделать так с самого начала.
- Тебе чего, Рябцев? - спросил Иванов.
- А тебе разве на меня не жаловались?
- Жалобщиков, знаешь ли, приходит... по полсотни в день... Да все не по адресу. Что у тебя случилось-то?
Я рассказал яблочную историю.
- Ну, а теперь ты как думаешь: прав ты был или нет?
- Думаю, что прав.
- Опасный ты парень, Рябцев, - сказал Иванов, помолчавши. - Хорошо, что сам пришел. Эта история - ух, какая скверная. Во-первых, это анархо-индивидуализм с твоей стороны. А во-вторых, Дубинина, конечно, была права. Чтобы ужимать частника, существуют всякие специальные органы. А если каждый парнишка, анархически настроившись, начнет на него нападать то частник с отчаяния может взяться за оружие. Это-то наплевать перепаяем в два счета, да ведь сейчас мирное строительство. Зачем же опять вгонять страну в анархию? Так что Дубинина была права - вам нужно было отвести ребят от соблазна, а не поощрять их... яблоки воровать.
- Слушай, Иванов, - в отчаянии сказал я. - Тогда выходит, что мы должны быть при ребятах какими-то... шкрабами?.. Или, как я читал, в институтах были раньше классные дамы, а не воспитывать из ребят революционеров и заклятых классовых бойцов, врагов всего нетрудового элемента? Мое сознание с этим не мирится.
- Ну, если дальше не будет мириться - снимем с пионерской работы, довольно-таки равнодушно ответил Иванов. - Конечно, в вашем влиянии на ребят должны быть новые пути. Но это не пути разбоя и хулиганства.
- А ты думаешь, что здесь... было... хулиганство?
- Будем думать, что это просто ошибка с твоей стороны и больше не повторится. И еще имей в виду, что следует избегать столкновений с учителями: форпост должен помогать учителям в работе, а вовсе не мешать. В конце концов и для тебя, и для твоих пионеров в данный момент самое главное - учеба. Значит, школа должна работать, как мотор: ясно, четко, без перебоев. А всякая склока с учителями эту работу нарушит. Вот. Паяй домой и подумай над этим.
- Погоди-ка, Иванов, - сказал я, чувствуя что-то неладное у себя на сердце. - Значит, с учителями совсем не бороться. Ну а если шкраб обнаружит... уклонизм, тогда как быть?
- Борись легальными способами: выступлениями, живой газетой... А главное, всегда думай, перед тем как нападать; ты парень все-таки с мозгами и сам сможешь решить в каждом отдельном случае: прав ты или нет. Ну, извини, мне некогда... В случае чего обращайся ко мне. Только, пожалуйста, без налетов.
Мне не все ясно, и я чувствую некоторую растерянность, потому что с Сильвой советоваться не хочу, но из моего посещения укома есть два вывода:
1) что Марь-Иванна не осмелилась идти сплетничать в уком, и это только подтвердило мое мнение, что все шкрабы, за исключением разве Сергей Сергеича, боятся партийных организаций;
2) что когда ожидаешь какой-нибудь неприятности, то лучше всего идти напролом, ей навстречу, а не ждать, когда она разразится над тобой против твоей воли.
29 сентября.
Среди наших пионеров есть один парнишка - Васька Курмышкин, которого все зовут просто "Мышкин" или даже "Мышка". Сегодня он принес мне стихотворение, которое называется "Лед тронулся", и просил, чтобы я эти стихи прочел при нем. Я прочел; стихотворение, по-моему, замечательное. Я спросил:
- Мышка, это твое?
Он замялся, покраснел, потом говорит:
- Мое.
Я ему прямо не сказал, но, по-моему, из него выработается настоящий пролетарский поэт, не то что какой-нибудь Есенин. Стихи такие:
ЛЕД ТРОНУЛСЯ
(Посвящается нашему пункту ликбеза)
Ты с трудом рисуешь каракули
И выводишь: "Тронулся лед..."
А по площади дама в каракуле,
Из советских модниц, идет.
Невдомек ей, накрашенной моднице,
Что, хозяйство сбросивши с плеч,
На каракуль ее, негодницы,
Не перо ты держишь, а меч.
Из этого стихотворения можно заключить, что у Курмышкина настоящее классовое чутье, если он сумел выразить в стихах такую ненависть к модницам. Так и рисуется картина, как простая неграмотная баба сидит и с трудом пишет свои первые буквы, а за окном, по площади, идет накрашенная мадам.
Как раз когда я шел со стихотворением в руках, навстречу мне попалась Черная Зоя. Я ее сейчас же остановил и сказал:
- Вот какие стихи пиши, тогда будет из тебя толк.
Зоя сейчас же заинтересовалась:
- Какие, какие?
Она читала их очень долго, так что я даже начал терять терпение.
- А кто их написал? - спросила она наконец.
- Один пионер, ему лет одиннадцать.
- Ну... - протянула Зоя. - Вряд ли он сам написал.
- То есть как не сам? Чего же он врать-то будет?
- Да так просто... содрал откуда-нибудь.
- Уж известно: если что-нибудь пролетарское, так ты сейчас же начинаешь подозревать.
- Вовсе не потому, что пролетарское... Чего ты ко мне придираешься? Просто, по-моему, одиннадцатилетний мальчик не мог такие стихи написать, я по себе знаю... А ты ко мне лучше не придирайся, Костя... Иначе я тебе отомщу.
- Гром не из тучи, а из навозной кучи, - ответил я презрительно. - А насчет стихов я докажу не только тебе, а и всем.
После этого я нашел Сильву и в совершенно официальном порядке предложил начать издавать стенную газету: "Наш форпост". Она согласилась. Стихи Курмышкина мы решили поместить в первом же номере, как боевые. Наш разговор был только деловой, но после него мне стало как-то легче на сердце.
4 октября.
Сегодня вышел номер первый "Нашего форпоста" и сопровождался большими последствиями, которые, наверно, еще не кончились.
- Это неважно: узнают или не узнают... - начала было Сильва, но я ее перебил:
- Знаешь что, Сильва? Ты стала совсем вроде Елникитки. У тебя откуда-то вгнездилось в голове, что можно и что нельзя. И выходит гораздо больше нельзя, чем можно. А по-моему, никакой беды не будет и даже никакого воровства, если ребята сорвут по яблоку у частного кулака.
- Ребята! Заворуи! - весь загоревшись, вскричал Октябка, потирая руки. - Это - клево!.. Значит, можно, Рябцев?
- Погоди, это проголосовать надо, - ответил я. - Видишь, есть мнения против...
- Я всегда буду против, - тихо сказала Сильва. - Что за безобразие? Какая слава пойдет про наш форпост? Я тебя совершенно, Владлен, не понимаю. Ведь нужно рассуждать идеологически.
- Я идеологически и рассуждаю, - ответил я. - Здесь никакой бузы нет. Ты, может, думаешь, что я потому, что мне тоже яблочка хочется? Вот уж ничего подобного. Положи передо мной хоть десяток - и я ни к одному не притронусь.
- Я сейчас нарву и положу, Рябцев, а? - так и подпрыгивая на месте, предложил Октябка. - И ты ей докажи.
- Ничего мне доказывать не надо, - с неудовольствием сказала Сильва. - Пускай раньше сам Рябцев мне докажет, что это - не против революционной идеологии.
- С удовольствием, - ответил я, потому что Сильва ни с того ни с сего стала вдруг подрывать мой авторитет. - Сейчас - диктатура пролетариата. Понятно? Политически - эта диктатура означает переходную эпоху к коммунистическому государству. Частник - враг такого государства, а мы часть пролетариата. Понятно? Поэтому - идеологически вполне правильно, если мы отнимем у частника в свою пользу тридцать восемь яблок.
- Ура! - закричала часть ребят во главе с Октябкой. - Голосуй, Рябцев, а то чайник остынет.
- Нет. Погодите, ребята, - пыталась подействовать в другую сторону Сильва. - Тут что-то не так! Тут, налицо уклонизм. Если всякий так будет рассуждать, то... пропадет революционный порядок...
Она еще что-то кричала, но я даже слушать не стал и поставил вопрос на голосование. Большинство было "за", а часть девчат воздержалась. Сильва страшно обиделась и перестала со мной говорить, на что я обозлился еще больше. Какое она в самом деле имеет право подрывать мой авторитет в глазах ребят? Да еще когда она совершенно идеологически неправа. Это даже свинство с ее стороны и не по-товарищески... Так могла бы делать только Елникитка, а не ближайший товарищ по работе.
А Октябка уже распоряжался вовсю.
- Я тут все ходы и выходы знаю, - возбужденно говорил он. - Для того чтобы не засыпаться, вы, заворуи, помните, что надо всем сразу. Если кто отстанет, то может засыпать всех. Лучше всего действовать по свистку. Первый свисток - перемахивай через проволоку. По второму - где бы кто ни был - сыпь обратно в парк.
- Нам тоже принесите, - запросили тут некоторые из воздержавшихся девчат.
- Как голосовать - так их нет, - сказал Октябка, - а как яблока, так - давай-давай! Сами полезайте, товарищи! Шалавых нет!
В общем, решили совершить набег двадцать шесть ребят и пятеро девчат. Махузя не пошла, потому что у ней болела нога.
Рассыпались в канаве, заросшей травой, - у самой проволоки. У меня самого начало замирать сердце от предстоящего приключения, но я не полез, чтобы потом Сильва не могла сплетничать, будто я первый подал пример. Раздался свисток - и в кустарнике, отделявшем яблони от нас, замелькали красные пятнышки галстуков.
- Я еще понимаю, если бы это делалось открыто, - презрительно сказала Сильва, ни к кому не обращаясь. - А то ведь это - обыкновенное воровство, за которое сажают в тюрьму.
"А, ты так", - подумал я, но не ответил. Однако я ничего не успел предпринять, потому что из яблочного сада раздался выстрел, а потом чей-то отчаянный крик.
Мы все, как один, сорвались с места. У меня сердце рухнуло куда-то вниз, так как я хорошо понимал, что ответственность за всю эту историю падает на меня.
Двое или трое парнишек с растерянным видом выскочили из сада обратно и полезли через проволоку.
- Что такое? - спросил я у них.
- Да там дядя какой-то... стреляет... - только и смогли они ответить.
Не теряя ни минуты, я велел трубачу трубить экстренный сбор. Сейчас же пронзительно загремела труба. Когда около меня собралось довольно много растерянных ребят, я отважно двинулся вперед через кусты. Барабанщик отколачивал марш.
Когда мы продрались через кусты, то на поляне я сейчас же заметил старика с ружьем в руках. Старик стоял под громадной развесистой яблоней, глядел вверх и что-то кричал.
Я остановил ребят и подошел к старику.
- Ежели ты сознательный, то ты не должен прятаться! - кричал старик, не обращая на меня внимания. - Это что ж такое? Это стыд и страм! Какие нонче ребята пошли! Прямо ужас, какие ребята пошли!
- В кого вы это стреляли, гражданин? - спросил я довольно резко.
- При царизме таких ребят не было, какие нонче пошли, - продолжая не обращать на меня внимания, говорил старик. - Я бы ихнего воспитателя разложил да под самой этой яблоней всыпал пятьдесят горячих.
- Я и есть ихний воспитатель, - сказал я вызывающе. - Что ребята сделали?
- Ах, вы и есть воспитатель! - обратился ко мне старик. - Оч-чень приятно. По моему скромному рассуждению, вы сами в воспитании нуждаетесь. Ну, да не мое это дело. А все-таки своим воспитанникам скажите, чтобы они, когда яблоки рвут, так веток бы не ломали: не модель это - ветки ломать! Яблоня - она любит нежность и осторожную прикосновенность рук. А это - что же? Налетели и грубо принялись ломать...
- А в кого это вы стреляли? - нетерпеливо перебил я его.
- В воздух стрелял-с, для напугания воров-с, - язвительно ответил старик. - Вы, молодой человек, думаете, что в ваших воспитанников целился? Никак нет-с, в воздух-с. Для предупреждения. А то - сами посудите. Держу в аренде сад-с. А-гра-мад-ней-шую часть выручки, в виде всех возможных налогов, отдаю государству-с. Значит, я должен охранять не только свои доходы, а и государственные, молодой человек?! И ежели плоды вот от такого, как вы, воспитателя будут где-нибудь неподалеку витать-с, то разве обойдешься без предупреждения? Сами посудите-с!
Старик поднял ружье и неожиданно бахнул в воздух. Часть ребят испуганно пожалась ко мне. Мне показалось, что старик был чуть выпивши.
- Кто же кричал в таком случае? - спросил я.
- Это Курмышка кричал, - ввернул вдруг Октябка, появившись рядом со мной. - Он за проволоку зацепился, а подумал, что его собака схватила.
- А кого вы здесь подкарауливаете? - спросил я старика.
- Одного из ваших... воспитанников-с, - ответил старик. - Они изволили на яблоню залезть, а теперь не слезают-с. Может, когда учитель пришли, они и слезут-с.
- Кто там? Слезай! - закричал я.
- Никого там нет, Рябцев, - тихо и убежденно сказал около меня Октябка. - Сосчитай-ка.
Я выстроил ребят, сделал перекличку, и оказалось, что все налицо.
- Мои все здесь, - сказал я старику. - Так что это вам, наверное, показалось.
- Это ворона, дяденька Моисей Маркелыч, - ввернул Октябка. - Я видел: это ворона.
Старик долго и подозрительно глядел на Октябку, прислонил ружье к яблоне, потом достал коробочку, понюхал из нее табаку и сказал:
- Ворона эта - в штанах и говорит человеческим голосом. А позвольте узнать, гражданин воспитатель, на каком все-таки основании вы с вашей... командой вторгаетесь в чужой огороженный сад? Это что же, входит в программу вашего... обучения-с?
- Это была игра, - ответил я. - Ребята заигрались и не заметили проволоки. Ну, мы это сейчас поправим. Огольцы! Девчата! Крру-гом!..
- Погодите малость, ребята, - сказала вдруг Сильва; я и не заметил, что она все время стояла сзади меня. - Нет, гражданин арендатор, это была не игра. Это был совершенно другой идеологический поступок: мы большинством голосов решили, что раз вы частник, то мы имеем право экспроприировать в свою пользу у вас тридцать восемь яблок и...
- Ага, так-так-так, - обрадовался старик. - Что я и говорю: так сказать, екстренный налог? Что ж, берите, берите - ваша власть. Все в ваших руках, господа товарищи. Так бы и сказали. Пожалуйте, пожалуйте; жалко, одни осенние сорта остались... Приходили бы раньше: летние слаще-с... Только не взыщите: ежели в следующий раз пожалуете, я собачку спущу для порядка-с... Тут не одни мои доходы: тут и государственные-с а-гра-мад-ней-шие налоги-с...
- Чего ты ввязываешься, Дубинина? - с досадой сказал я. - Пойдемте, ребята. Ша-гом марш!
Старик некоторое время шел за нами и расспрашивал задних ребят: "Вы откуда, пионеры, с какой фабрики?" Но ребята сосредоточенно молчали; потом старик отстал.
Когда вышли в парк, я подошел к Сильве и сказал ей тихо:
- Вот ты и дискредитировала форпост.
Сильва вытаращила глаза.
- Да ты что... с ума сошел, что ли? Я дискредитировала форпост?.. Ты, пожалуй, скажешь, что это я послала ребят яблоки воровать?
- Этого я, конечно, не скажу. А спрошу тебя вот что: кто тебя просил разоблачать наши замыслы перед лицом классового врага?
Она замолчала. Ребята шли молча и как-то пришибленно. Внезапно Октябка отворотил блузку, вытащил из-под нее яблоко и швырнул его в кусты. Тогда и Курмышка запустил яблоком о встречную сосну. Сейчас же яблоки полетели дождем в лес и в придорожную канаву. Барабан молча отбивал дробь.
- Это все из-за тебя, - тихо сказал я Сильве.
Когда отошли еще с версту, решили посидеть и отдохнуть.
- Ну их, яблоки эти, - убежденно крикнул вдруг Октябка среди общего молчания. - Я попробовал одно: кислые, хуже лимона.
Ребята дружно и весело захохотали.
14 сентября.
Должно быть, яблочная история стала кое-кому известна, потому что меня вызывают в уком. Неужели Сильва?
Как иногда разочаровываешься в девчатах... А она - еще самая лучшая из всех.
16 сентября.
Ничего подобного; в уком вызывали по поводу инструкций форпостам. Значит, Сильва молчит.
19 сентября.
Сегодня на вопрос Велосипеда, не приготовил ли кто-нибудь из нас реферата, Черная Зоя сказала:
- Я, пожалуй, могла бы попробовать.
- Тема? - спросил Велосипед.
- Женщина в капиталистическом и социалистическом обществе.
- Валяйте, - сказал Велосипед.
Он вообще говорил отрывисто, и нужно очень следить за его словами, чтобы сразу его понимать. Мы его еще не раскусили; ясно, во всяком случае, что он не похож ни на кого из шкрабов, и меньше всего на Никпетожа. Из его частной жизни известно только то, что он недавно приехал из Ленинграда.
Зоя вычитывала по тетрадке довольно долго. Слушать было довольно-таки скучно, и я представил себе, как я буду докладывать, чтобы не вызвать в ребятах такую же скуку. Потом я заинтересовался.
В общем, ход реферата был такой:
- Прежде, в первобытные времена, женщине жилось очень скверно, потому что она находилась в эксплуатации мужчины, как более слабая. С течением времени это хотя и изменилось, но очень слабо: женщина по-прежнему прикована к горшкам, к хозяйству, к дому, к детям, и это следует изменить. Мало того, женщина стала в капиталистическом обществе товаром (проституция), что уже само по себе возвращает нас к временам рабства. Изменение может произойти только в социалистическом обществе. Вместо домашних горшков будут организованы всеобщие столовые, дети будут воспитываться в яслях, детских домах и тому подобное, так что женщина будет раскрепощена и получит возможность заниматься любой работой, в частности - общественной. - При этом Зоя привела целый ряд примеров, как женщины хотели раскрепоститься. В Дании, оказывается, была организована специально женская коммуна, и о ней говорится в сочинении Лили Браун. И сейчас Советская власть делает всякие попытки в этом направлении: организуются общественные столовые, ясли, детские дома. Пока всего этого недостаточно, но надо надеяться, что с течением времени, когда будет изжит хозяйственный кризис, этих учреждений хватит на всех.
Все это известно, и я пишу только для того, чтобы себе самому выяснить последующее.
Когда кончились прения по реферату (это только так называется прения, а на самом деле никаких прений не было, - выступали девчата и повторяли то же, что и Зоя, и п о ч т и теми же самыми словами), ну, одним словом, когда кончился урок, все бросились бежать в зал. У выхода почти всегда бывает теснота, и некоторые даже нарочно стараются устроить давку. Так вот, случайно в проходе меня притиснули рядом с Нинкой Фрадкиной и Черной Зоей. Стоял, как всегда, шум, но я все-таки собственными ушами слышал, как Нинка Фрадкина спросила Зою:
- Ты что же, веришь во все это?
- Во что?
- Ну в разные общественные столовые и что там лучше будут кормить, чем дома?
- Что я, дура, что ли? - усмехнулась Зоя и запаровозила: Фу-фу-фу-ффу, - потому что ее притиснули.
Меня сейчас же оттеснили, и в общем потоке я вылетел в зал, поэтому больше ничего не слыхал. Но этот разговорчик я слышал собственными ушами, даю голову на отсечение.
Я, конечно, ее выведу на свежую воду, но сейчас мне удивительно даже писать про это. Выходит, что она говорит и даже готова защищать (потому что рефераты полагается защищать) о д н о, а думает про себя совсем д р у г о е.
Этому название даже трудно подобрать: интеллигентщиной не назовешь, на мещанство тоже как будто не похоже.
Что же это такое?
20 сентября.
Сегодня у меня разразился крупный скандал с Марь-Иванной из первой ступени. Еще на днях - с неделю тому - я с ней поругался из-за того, что она заставляет своих ребят говорить "ступень" с ударением на "у", а не "ступень", как полагается. Она на меня тогда накричала: "Это вам не лестница, и прошу не вмешиваться в мои распоряжения". А сегодня разговор вышел гораздо серьезней, и, конечно, дело этим не кончится.
Она явилась в школу во время наших занятий, отозвала меня из лаборатории и спрашивает:
- Гражданин Рябцев, будьте добры ответить мне прямо на один вопрос. Только, пожалуйста, без виляний. Правда, что вы организовали с первоступенцами налет на яблочный сад?
- Во-первых, это был вовсе не налет, как вы выражаетесь, ответил я, а просто ребята сорвали у частника несколько яблок; а во-вторых, вы никакого права не имеете ко мне лезть. Я вам не первогруппник. Ступайте к черту!
- Ага, я так и знала, - затараторила Марь-Иванна, вся так и кипя от злости. - Вы можете это прикрывать разными невинными словечками, но налет все-таки был! Я очень, очень рада, - чрезвычайно рада! И рада я потому, что этот случай, возможно, даст школе вздохнуть свободно и освободиться от такой язвы, как вы.
- Не известно, кто из нас язва, - ответил я, теряя терпение. - И каким образом вы от меня освободитесь, это тоже мне непонятно!
- На ваши ругательства я не обращаю внимания, - вся покраснев, прошипела Марь-Иванна. - И я знаю, что ваших преподавателей вы не только не боитесь, но даже как-то умеете затемнять им головы. Но я знаю, как за вас взяться, сударь!
Тут она подбоченилась, взглянула на меня сверху вниз и стала удивительно похожа на галку. И отчеканила:
- Я обвиняю вас в п р е д н а м е р е н н о й и п л а н о м е р н о й о р г а н и з а ц и и х у л и г а н с т в а. И я знаю, к у д а на вас пожаловаться.
С этими словами она торжественно смылась. Я плюнул ей вслед, хотя у самого на душе было неспокойно: было совершенно ясно, что она имеет в виду уком. Но, с другой стороны, я успокоил себя тем, что, в сущности, я прав: во всяком случае, могу представить логическую цепь рассуждений, которая привела меня к яблочной истории.
22 сентября.
Очень тяжело на душе, когда ждешь чего-нибудь неприятного. С Сильвой поговорить нельзя, потому что она держится противоположной точки зрения, да и не разговариваем мы с ней. Никпетожа нет. Остается одно - усиленно заниматься.
Единственно отдыхаю, когда занимаюсь с пионерами гимнастикой и беготней. От ребят идет какое-то освежение, и когда я с ребятами, то думаю, что во всем прав.
24 сентября.
Последние дни я страшно зол и поэтому решил сегодня вывести на свежую воду Зою Травникову.
На общество, после реферата Нинки Фрадкиной на тему о 1905 годе, когда Велосипед предложил высказаться желающим, я взял слово и сказал:
- Может, я и не по существу девятьсот пятого года, но необходимо осветить этот вопрос. Дело касается прошлого реферата Травниковой о женщине в капиталистическом и социалистическом обществе. Я ей в присутствии всех задаю такой вопрос. Вот она вывела, что в социалистическом обществе женщина будет раскрепощена, потому что будут устроены разные столовые и ясли. Мне и хотелось бы спросить Травникову: верит она во все это, то есть в скорое осуществление социализма?
- Конечно, верю, - как-то вяло ответила Черная Зоя со своего места.
- Веришь? Хорошо. Позвольте еще один вопрос, товарищи? Ну, а признаешь ты, что общественные столовые правильней домашнего питания?
- Признаю, - опять подтвердила Зоя.
- Признаешь? Хорошо. Ну а по совести, если бы тебе на выбор предложили питаться в столовой или дома, ты бы где выбрала?
- А ты сам почему дома питаешься, Рябцев? - ввернула вдруг Нинка Фрадкина.
- Не попала, - с наслаждением ответил я. - Как раз не дома, а в столовой. (Это правда: мы с папанькой берем обед из столовой и разогреваем его на примусе, потому что поденщица наша готовит очень плохо.)
- Да чего Рябцев от меня добивается? - с возмущением вдруг поднялась Черная Зоя. - Велите ему сказать прямо, Сергей Сергеевич.
- Несвоевременные разговоры, - отрубил Велосипед. - Прения следует вести по реферату о тысяча девятьсот пятом годе.
Я замолчал, но своего добился. Как только раздался звонок, так с одной стороны ко мне подскочила Черная Зоя, а с другой Нинка Фрадкина, и обе - на меня. Так как они кричали обе сразу, то понять их было трудно. Но этим делом заинтересовалась вся группа. Я сделал знак рукой, что хочу говорить, стало немножко тише, и я сказал:
- Я имею данные утверждать, что Травникова говорит одно, а думает другое. Например, она думает, что общественные столовые никогда не смогут заменить домашний стол.
- Врешь! - закричала Зоя, но ее перебила Нинка Фрадкина.
- А что ж ты думаешь? - закричала она. - Если все будут обедать в столовке, то у всех будет катар желудка. А я, например, нипочем не отдам своего ребенка в ясли, потому что там его уморят...
- Вот-вот, это самое мне и надо было, - обрадовался я. - Фрадкина, по крайней мере, честно сознается. А Зоя темнит. Ведь ты до сих пор и в бога веришь, Зоя? Сознайся, сознайся!
Зоя страшно надулась, покраснела и запаровозила. В то же самое время окружавшие ребята, разделившись на две группы, принялись ожесточенно спорить: одни были за общественные столовые, другие - за домашний стол, одни - за домашнее воспитание, другие - за общественное.
"Ведь экономия! - раздавалось в одной стороне. - Мать, женщина от работы освобождается, дурак!" - "Сам ты бузотер! Черт знает чем кормят в ваших столовых! На первое вода с капустой, на второе капуста с водой!" "Ну и не ходи!" - "Ну и не хожу!" - "А примусы-то? Одни примусы чего стоят!" - "Столовая, столовая, столовая!" - "Кухня, кухня, кухня!"
- Да ведь ты то пойми, - слышался убедительный голос в другой стороне. - Никогда нам не построить социализм в одной стране, если теперь же не начать строить... Балда! А ты знаешь, что делается в детских домах?
- А что делается?
- Ни для кого не секрет...
Девчата визжали пуще всех. Фрадкина и Травникова ввязались в какой-то другой спор и от меня отстали. Тут я оглянулся и вижу: сзади меня стоит Велосипед и улыбается.
- Черт знает, неорганизованность какая, Сергей Сергеевич, - сказал я.
- Не беда, - ответил Велосипед. - Страсти разгорелись. Это важно. Нужно использовать! Устроим диспут!
- Граждане! - закричал я. - Будет специальный диспут, перестаньте!
- Сначала я тебя не понял, Рябцев, - сказал Велосипед, выходя из комнаты, - но теперь вижу, что ты был прав. За какую-то нужную ниточку потянул. Молодец!
- Вы партийный, Сергей Сергеевич? - спросил я.
- Да.
Тогда мне стало страшно приятно от его похвалы и от сердца отлегло. Обыкновенному шкрабу я нипочем не позволил бы называть себя на "ты". А между коммунистами не может быть другого обращения.
25 сентября.
Я наконец не вытерпел и пошел в уком сам. И оказалось, что правильней всего было сделать так с самого начала.
- Тебе чего, Рябцев? - спросил Иванов.
- А тебе разве на меня не жаловались?
- Жалобщиков, знаешь ли, приходит... по полсотни в день... Да все не по адресу. Что у тебя случилось-то?
Я рассказал яблочную историю.
- Ну, а теперь ты как думаешь: прав ты был или нет?
- Думаю, что прав.
- Опасный ты парень, Рябцев, - сказал Иванов, помолчавши. - Хорошо, что сам пришел. Эта история - ух, какая скверная. Во-первых, это анархо-индивидуализм с твоей стороны. А во-вторых, Дубинина, конечно, была права. Чтобы ужимать частника, существуют всякие специальные органы. А если каждый парнишка, анархически настроившись, начнет на него нападать то частник с отчаяния может взяться за оружие. Это-то наплевать перепаяем в два счета, да ведь сейчас мирное строительство. Зачем же опять вгонять страну в анархию? Так что Дубинина была права - вам нужно было отвести ребят от соблазна, а не поощрять их... яблоки воровать.
- Слушай, Иванов, - в отчаянии сказал я. - Тогда выходит, что мы должны быть при ребятах какими-то... шкрабами?.. Или, как я читал, в институтах были раньше классные дамы, а не воспитывать из ребят революционеров и заклятых классовых бойцов, врагов всего нетрудового элемента? Мое сознание с этим не мирится.
- Ну, если дальше не будет мириться - снимем с пионерской работы, довольно-таки равнодушно ответил Иванов. - Конечно, в вашем влиянии на ребят должны быть новые пути. Но это не пути разбоя и хулиганства.
- А ты думаешь, что здесь... было... хулиганство?
- Будем думать, что это просто ошибка с твоей стороны и больше не повторится. И еще имей в виду, что следует избегать столкновений с учителями: форпост должен помогать учителям в работе, а вовсе не мешать. В конце концов и для тебя, и для твоих пионеров в данный момент самое главное - учеба. Значит, школа должна работать, как мотор: ясно, четко, без перебоев. А всякая склока с учителями эту работу нарушит. Вот. Паяй домой и подумай над этим.
- Погоди-ка, Иванов, - сказал я, чувствуя что-то неладное у себя на сердце. - Значит, с учителями совсем не бороться. Ну а если шкраб обнаружит... уклонизм, тогда как быть?
- Борись легальными способами: выступлениями, живой газетой... А главное, всегда думай, перед тем как нападать; ты парень все-таки с мозгами и сам сможешь решить в каждом отдельном случае: прав ты или нет. Ну, извини, мне некогда... В случае чего обращайся ко мне. Только, пожалуйста, без налетов.
Мне не все ясно, и я чувствую некоторую растерянность, потому что с Сильвой советоваться не хочу, но из моего посещения укома есть два вывода:
1) что Марь-Иванна не осмелилась идти сплетничать в уком, и это только подтвердило мое мнение, что все шкрабы, за исключением разве Сергей Сергеича, боятся партийных организаций;
2) что когда ожидаешь какой-нибудь неприятности, то лучше всего идти напролом, ей навстречу, а не ждать, когда она разразится над тобой против твоей воли.
29 сентября.
Среди наших пионеров есть один парнишка - Васька Курмышкин, которого все зовут просто "Мышкин" или даже "Мышка". Сегодня он принес мне стихотворение, которое называется "Лед тронулся", и просил, чтобы я эти стихи прочел при нем. Я прочел; стихотворение, по-моему, замечательное. Я спросил:
- Мышка, это твое?
Он замялся, покраснел, потом говорит:
- Мое.
Я ему прямо не сказал, но, по-моему, из него выработается настоящий пролетарский поэт, не то что какой-нибудь Есенин. Стихи такие:
ЛЕД ТРОНУЛСЯ
(Посвящается нашему пункту ликбеза)
Ты с трудом рисуешь каракули
И выводишь: "Тронулся лед..."
А по площади дама в каракуле,
Из советских модниц, идет.
Невдомек ей, накрашенной моднице,
Что, хозяйство сбросивши с плеч,
На каракуль ее, негодницы,
Не перо ты держишь, а меч.
Из этого стихотворения можно заключить, что у Курмышкина настоящее классовое чутье, если он сумел выразить в стихах такую ненависть к модницам. Так и рисуется картина, как простая неграмотная баба сидит и с трудом пишет свои первые буквы, а за окном, по площади, идет накрашенная мадам.
Как раз когда я шел со стихотворением в руках, навстречу мне попалась Черная Зоя. Я ее сейчас же остановил и сказал:
- Вот какие стихи пиши, тогда будет из тебя толк.
Зоя сейчас же заинтересовалась:
- Какие, какие?
Она читала их очень долго, так что я даже начал терять терпение.
- А кто их написал? - спросила она наконец.
- Один пионер, ему лет одиннадцать.
- Ну... - протянула Зоя. - Вряд ли он сам написал.
- То есть как не сам? Чего же он врать-то будет?
- Да так просто... содрал откуда-нибудь.
- Уж известно: если что-нибудь пролетарское, так ты сейчас же начинаешь подозревать.
- Вовсе не потому, что пролетарское... Чего ты ко мне придираешься? Просто, по-моему, одиннадцатилетний мальчик не мог такие стихи написать, я по себе знаю... А ты ко мне лучше не придирайся, Костя... Иначе я тебе отомщу.
- Гром не из тучи, а из навозной кучи, - ответил я презрительно. - А насчет стихов я докажу не только тебе, а и всем.
После этого я нашел Сильву и в совершенно официальном порядке предложил начать издавать стенную газету: "Наш форпост". Она согласилась. Стихи Курмышкина мы решили поместить в первом же номере, как боевые. Наш разговор был только деловой, но после него мне стало как-то легче на сердце.
4 октября.
Сегодня вышел номер первый "Нашего форпоста" и сопровождался большими последствиями, которые, наверно, еще не кончились.