21 декабря.
Я сегодня просижу хоть до пяти часов утра, но постараюсь все записать, как было.
Дело в том, что мы еще третьего дня решили покончить с Дальтоном и вчера почти весь день приготовлялись. Сегодня, когда ребята стали собираться в школу, на всех стенах были развешаны надписи и просто записки:
- Долой Дальтона!
- Ко всем чертям буржуя Дальтона!
Ребята, конечно, были все очень рады. Мы сейчас же к пианино разучивать новую песню. Ее сочинил я:
Пусть кровь наша стынет
И слышится стон:
Да сгинет, да сгинет,
Да сгинет Дальтон!!!
А когда стали подходить шкрабы, их встретили этой песней. Шкрабы, словно ничего не знали, разошлись по лабораториям. Но никто сдавать за декабрь не пошел, хотя у некоторых было приготовлено. Вместо сдавания все ребята выскочили на двор. Там уже мы приготовили чучело из соломы, в драной шляпе, и на шее у чучела висела надпись: "Это - лорд Дальтон". Чучело поставили посредине двора так, чтобы из окон было видно, принялись плясать вокруг него и петь "Карманьолу". Потом чучело подожгли. Прибежал дворник, но когда увидел, что опасности нет, он тоже с нами смеялся. Чучело полыхало ярким огнем, с треском и блеском. А мы пели. Потом мы запели еще песню:
Ты буржуй, проклятый лорд!
Уходи ж, паршивый черт!
И с пением ввалились в школу. Там нас все шкрабы ждали, и в зале Зин-Пална спросила нас, хотим ли мы общее собрание или мы так уж настроены, что лучше разойтись по домам. Хотя некоторые маленькие кричали, чтобы по домам, но мы захотели общее собрание. Тогда дали звонок на общее собрание. Перед собранием я пошел в уборную, и вдруг вижу - в коридоре валяется записка. Я ее поднял и прочел:
"Так и знайте все, что мы, две девочки, больше жить не хотим. Какие этому причины, а вот: во-первых, нас все обижают и придираются. Потом, одна из нас хочет скорей переселиться в загробную жизнь, а другая - из-за несчастной любви. Мы всем прощаем. Просим нас похоронить по церковному обряду. И мой сегодняшний завтрак пусть возьмет Костя Рябцев. Я ему тоже прощаю. Кто эту записку прочтет, тот пусть никому не показывает. И пусть похоронят нас вместе, в одном гробу. А если самоубийц нельзя хоронить по церковному обряду, то пусть хоронят так, только чтобы панихиду отслужили. Прощайте!
П. С. А если хотите найти наши мертвые тела, то ступайте в физическую лабораторию. Л и н а Г. и З о я Г."
Я взволновался и бросился в зал, как вдруг вижу, что на стене приколота еще записка. Я ее сорвал и прочитал:
"Прощайте все, все, все, родители и ребята, вся школа.
Прощайте! Наши тела - в физической лаборатории. Л и н а и З о я".
Я вбежал в зал. Там уже началось общее собрание. Я закричал:
- Скорей в физическую лабораторию!! Там девчата собрались самоубиваться! Может, еще успеем!
Все сорвались с места и понеслись в физическую лабораторию - и шкрабы и ребята. Я ворвался один из первых, но... там никого не было. Сейчас же все бросились рыться по шкафам и полкам, точно они там могли спрятаться. Как вдруг из аудитории раздался чей-то голос:
- Они здесь! Обе!!
Конечно, все - в аудиторию, и там - верно - были они обе, и обе живые. Они сидели за партами и ревели в три ручья. Ну их сейчас же оттуда вытащили, а у меня горло отошло. Я только тогда заметил, что все время, как их искали, меня словно кто-то душил.
Лину и Зою повели в учительскую давать валерьянки, а меня обступили шкрабы и ребята, давай расспрашивать, как я узнал. Я, конечно, показал обе записки и рассказал, как их нашел. Тогда Зин-Пална говорит:
- Это безобразие, записки были нарочно подкинуты. Они ничего и не собирались кончать с собой, а все для того, чтобы обратили на них внимание. Придется им со школой расстаться.
Когда она это сказала, у меня на сердце стало очень легко, и я сразу заметил, что никто из ребят не стал опровергать Зин-Палну. Потом пришел из учительской Никпетож и говорит, что он их спрашивал, каким образом они хотели покончить с собой, и они сознались, что хотели угореть. Для этого они закрыли вьюшки в печке раньше времени, а в физической лаборатории открыли отдушник и стали там сидеть. Я - и верно - заметил, что в физической чуть-чуть попахивает дымком.
- А почему же они ушли из физической? - спрашивает Зин-Пална.
- Испугались, - ответил Никпетож с улыбкой, и все захохотали.
Тогда Зин-Пална нас спрашивает:
- Какой же самоубийца станет раскидывать записки, да еще с адресом, по коридору, а главное, пришпиливать к стене?
Все ребята согласились, что это правда.
- Значит, тут несомненное притворство, да и прекрасно ж они знали, что раньше, чем угорят, кто-нибудь войдет в физическую лабораторию, говорит Зин-Пална. - Придется вызвать родителей.
А тут стоял Алмакфиш и говорит:
- С философской точки зрения, к о л и ч е с т в е н н о - э т о и з о б и л и е э п о х и, а к а ч е с т в е н н о н а х о д и т с я п о т у с т о р о н у д о б р а и з л а.
Я это от него уж сколько раз слышал: твердит, как граммофон. Тут Никпетож поднял руку и говорит:
- Прошу меня выслушать, ребята. Мы строим новую, свободную школу. Вы и читали и слышали, что раньше школа была совсем не такой, как сейчас. Конечно, на пути постройки новой школы могут быть всякие трудности, как и во всяком новом деле. Вот вы выступали сегодня против Дальтон-плана. Вам не нравится этот способ работы. Неужели вы хотите, чтобы вас гнали из-под палки, как в старой школе? Чтобы тянули ваши мозги к свету против вашего желания? Спору нет, по Дальтону заниматься трудно, может, и ошибок много в нашем построении Дальтон-плана, но ведь эти ошибки можно изжить. Кто не ошибается, тот не работает. Новая школа растет не спокойно, как хотелось бы, а бурно и с препятствиями. Вот вы выступали и против самоуправления, и против Дальтона - все это препятствия. И мы их совместно с вами мало-помалу преодолеваем. Девочки эти хотели поставить нам новое препятствие, но это - по глупости, несознательно, и очень хорошо, что вы хотите их простить. Но я другого и не ожидал от вас, от новых, свободных людей, людей, которые растут из революции, из бурной, но молодой эпохи. Наша заведующая Зинаида Павловна как будто не согласна простить этих девочек. Я присоединяюсь к вашей просьбе; я думаю, что и родителей не нужно вызывать и особенно - из школы исключать не следует. Я думаю, что мы с вами, ребята, так сумеем на них повлиять, что они бросят всякие мысли о самоубийстве и придут вместе с нами к сознанию, что в новой, свободной школе нет и не может быть места мраку, отчаянию и самоубийствам. Так вот, Зинаида Павловна, мы с ребятами просим вас Зою и Лину простить.
Зин-Пална что-то хотела сказать, но тут мы все завопили:
- Простить! Повлияем! Простить! Прости-и-ить!
Так что Зин-Пална даже уши зажала.
Дождалась, когда кончили орать, подняла руку и говорит:
- Эти девицы, конечно, должны быть исключены. Я думаю, так посмотрит и отдел народного образования. Но я со своей стороны согласилась бы не придавать этому дела большого значения и даже взять на себя поручительство за них, если школа согласится выполнить одно маленькое условие.
Мы насторожились:
- Какое условие?
- Условие такое, - говорит Зин-Пална, - отнестись с о з н а т е л ь н о к Дальтон-плану и не срывать его бессмысленными выходками. Согласитесь сами, что сегодняшняя выходка была бессмысленна. Вы, во всяком случае, можете доказать т р у д н о с т ь Дальтон-плана, а не его бесполезность. Да и то уж если что-нибудь доказывать, то разумным порядком, а не сжиганием чучел. Итак, вот мое условие.
Мы все молчим, а Никпетож говорит:
- Что ж, ребята, это условие можно принять. Во всяком случае, перед нами есть возможность разумного обсуждения Дальтон-плана. Если до сих пор такое обсуждение не было устроено - в этом виноват недостаток времени и другие трудности. Так что же, ребята, принимаем?
Смотрю - кругом все подняли руки. Поднял скрепя сердце и я.
- В таком случае, - говорит Зин-Пална, - я Зою и Лину прощаю и переговоры с отделом народного образования беру на себя.
- Урррра! - заорали мы так, что даже в ушах зазвенело. - Качать Никпетожа! Кач-чать!!
И Никпетож полетел высоко в воздух.
В Т О Р О Й Т Р И М Е С Т Р
ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ
1 января 1924 года.
На праздниках я вместе с нашими комсомольцами участвовал в "комсомольском рождестве" в рабочем клубе. К этой фабрике, наверное, припишут и нашу ячейку. Мы пришли с Сильвой в десять часов вечера, и ничего еще не начиналось, хотя зал был полный и было очень жарко и тесно. Часов в одиннадцать приехал лектор и стал рассказывать про разных богов. Может быть, было бы и интересно, да только лектор охрип и устал, и все следили, как он пьет воду. Потом он вдруг, в середине лекции, взглянул на часы и говорит: "Товарищи, извините, я должен здесь кончить, потому что мне еще в пять мест нужно поспеть", - сорвался со сцены и уехал. Так лекция и осталась неоконченной. По-моему, тогда уж и начинать не нужно было. После этого очень долго ничего не было, и мне уже захотелось спать, как вдруг занавес открылся, и началось представление. В этом представлении попы разных государств спорят друг с другом, чей бог лучше, потом вдруг входит рабочий с метлой и всех разгоняет. Зачем-то тут еще вертится буржуй. Он хотя ни к чему, а играл всех лучше и очень смешно. Самое смешное было то, что у него подштанники высовывались из-под брюк. Он их все время поправлял: только-только поправит, а они уже опять вылезли. Зал гремел от хохота. По-моему, раз антирелигиозная пропаганда, то нужно обязательно что-нибудь смешное, тогда она достигает цели. А разные доклады да лекции, особенно такие, как была, могут оттолкнуть.
Потом еще я был вчера, под Новый год, в нашей школе в первой ступени на спектакле, и тоже с Сильвой. Было представлено: "Красная Золушка". Будто бы были какие-то две сестры - буржуйки, а третья - прачка. Кто это сочинил, я не знаю, только, по-моему, так не бывает, особенно что живут они все трое вместе. А потом будто бы эти буржуйки уезжают на бал, а Красная Золушка остается мыть посуду. И вдруг приходит какой-то хлюст в красной рубашке и дает этой самой Золушке читать прокламацию. Золушка читает, переодевается в сестрино платье и убегает. Во втором действии бал, на этом балу танцуют Золушкины сестры и еще какие-то, в пестрых костюмах. И вдруг вбегает Золушка и тоже начинает танцевать. К ней лезет принц, но она его боится и убегает и теряет башмак... Потом, в третьем действии, принц приезжает к ним домой и начинает примеривать башмак. Никому не подходит, только Золушке подходит. Принц собирается на ней жениться, но вдруг является тот самый агитатор в красной рубашке, провозглашает, что началось восстание, и начинает этого принца бить по шее. Принц - дралка через публику, а в красной рубашке гонится за ним, и в это время на сцену входят все, кто были ряженые на балу, и вместе с сестрами поют "Интернационал". Тут много было неправдоподобного, но, конечно, с маленьких ребят спрашивать нечего, а играли они очень здорово так, что мне самому захотелось на сцену. В самом деле: почему у нас никогда не бывает спектаклей? Надо будет поговорить с Никпетожем. По-моему, вообще-то интересней бывать в кино, чем в театре, потому что в кино не нужно думать; но самому представлять интересней в театре, - ведь на экране будет одна только твоя тень.
После представления маленькие начали танцевать. Я сейчас же пошел к ихней шкрабихе, Марь-Иванне, и говорю:
- А вы знаете, товарищ, что танцевать вообще запрещено?
А она отвечает:
- Во-первых, вы не лезьте не в свое дело, товарищ Рябцев, от вас вторая-то ступень плачет, а вы еще в первую лезете. А во-вторых, если вам не нравится, можете уходить. И потом, я вообще не знаю, что вы здесь делаете?
Я страшно обозлился, но сдержался и решил сделать доклад на ячейке. Потом смотрел, как танцуют, и спросил Сильву, умеет ли она танцевать. Она говорит, что умеет, только не любит, - а у самой глаза так и горят, и все лицо раскраснелось, и бант подпрыгивает под музыку, - и я думаю, что если бы меня здесь не было, она обязательно бы стала танцевать. По правде сказать, и я чувствовал себя не так, как всегда. Было очень светло, все лампы были зажжены, и музыка, хотя и простая рояль, так захватывала, что хотелось что-нибудь выкинуть необыкновенное. Например, сказать блестящую речь или пройти впереди всех со знаменем в руках. Или хотя перекувырнуться. Но из своих ребят, кроме Сильвы, никого не было. И вдруг Сильва берет меня за руку и говорит:
- Владлен, я больше здесь не останусь ни за что. (У нас такой уговор был, что она будет звать меня Владленом.) Ты, если хочешь, оставайся, а я уйду.
Я, конечно, тоже ушел. Одному - скучно. По дороге Сильва мне говорит:
- Мало ли что кому хочется, но при чем же тогда будет идеология?
С этим нельзя не согласиться.
5 января.
Я заметил за собой, что очень мало сплю по ночам. Я стал искать причину этого. Можно было бы подумать, что от усиленных занятий, но во время этого перерыва я занимался очень мало, хотя зачеты у меня запущены и, не говоря уже о декабре, - за ноябрь и то некоторые предметы не сданы. Гуляю и катаюсь на коньках я достаточно, так что никак не могу понять причину бессонницы. Я пошел к Сережке Блинову и спросил его об этом. А он и спрашивает:
- А читаешь много?
Я ответил, что много, и Сережка сказал, что будто бы от этого. Уйдя от него, я стал проверять себя. Оказывается, за перерыв я прочел не так много, но некоторые места особенно запомнились, и по ночам я много о них думаю. Вот, например, я читал один рассказ под заглавием: "Свидание". В этом рассказе француженка-гувернантка показывает мальчишке свою ногу выше колена. Хотя он потом от нее и убежал, потому что от француженки пахло потом, а все-таки это место очень запомнилось. Рассказ этот - в желтенькой универсальной библиотеке. И вот получается такая вещь, что учишься рядом с девчатами, и дерешься с ними, и лапаешь их - и это не производит никакого малейшего впечатления, а прочтешь что-нибудь про это - и уже спать не можешь. Отчего бы это такое?
А главное, что противно: после таких мыслей поневоле - фим-фом пик-пак. (Так в подлиннике Н. О.)
11 января.
В "Катушке" помещено собрание "любимых школьных словечек": шумляга, задрыга, зануда, губа, губошлеп, мерзавец, скотина, идиот, черт, дьявол, свинья, ахмуряла, сволочь, сукин сын, прохвост, подлец, храпоидол, шкет, плашкет, кабыздох, лупетка, хамлет, а про дурака и болвана - говорить нечего.
И еще сделано примечание: и некоторых слов поместить в стенгазете нельзя, потому что стенгазета сама от них покраснеет. Предоставляем это сделать "Приложению к "Иксу", то есть "ПКХ".
С нами в коридоре около "Катушки" разговорился Никпетож. Он говорит, что стенная пресса очень полезна в школе, а потом спросил:
- Как вы думаете, каким путем бороться с этими словечками?
Тут кто-то из нас брякнул, что ничего плохого в таких выражениях нет. Остальные высказались против. Никпетож предложил такую вещь:
- Сразу от сквернословия не отучишься, но постепенно можно научиться следить за собой. Например: пусть учком запретит употреблять слова "дальше черта", а "до черта" - можно.
Мы посмеялись и согласились на том, что можно употреблять слова: губа, губошлеп, свинья, дурак, болван, черт. Остальные будут уже дальше черта. Интересно, что из этого выйдет. Хотя это было не официальное общее собрание, а так, просто в коридоре, и решения этого собрания - не обязательны. А потом Никпетож отобрал кой-кого из ребят, и мы пошли в общественную лабораторию. Девчат не было. Никпетож и говорит:
- Потом мне еще нужно поговорить с вами о матерных и других похабных ругательствах. Я думаю, что выражаться похабно - это сквернить свой язык. Что бы вы сказали, если бы ребята в школу приходили в навозе, немытые и с насекомыми?
Мы ответили, что, конечно, этого допустить нельзя.
- Так вот, такая же история - с матерными ругательствами. Это все равно что в школу приходить вывалянными в навозе. И это такая же зараза, как от грязи, только умственная. Старая школа с этим бороться не могла, потому что ученики там были принуждены и хоть матерщиной выражали свой протест. А вы против чего свой протест выражаете?
Нам нечего было ответить, и мы все промолчали. Я заметил, что Никпетож заводит об этом речь не в первый раз.
12 января.
Капустники! Вот, должно быть, весело-то! Это мне под страшным секретом и даже клятвой сообщил Веня Палкин из четвертой группы. Пока ничего писать не буду, а то можно засыпаться. Меня только берет сомнение, не противоречит ли это комсомолу?
13 января.
Сегодня после занятий одна из девчат уселась за рояль и принялась наяривать танцы. А девчата, и большие и маленькие, словно сговорились между собой - и пошли вывертывать ногами.
Я очень хорошо знаю, что танцы запрещены, поэтому подготовил кое-кого из ребят, и мы стали подставлять девчатам ноги. Тут, конечно, раздались писк и визг, сбежались шкрабы, и началось летучее общее собрание. Я такие летучки гораздо больше люблю, потому что на официальном собрании - скучища с протоколом, а на летучке - крик и все воодушевляются, и всегда по какому-нибудь боевому вопросу.
Зин-Пална прежде всего спросила, почему ребята против танцев.
- Потому, что это идеологическая невыдержанность, - отвечает Сережка Блинов. - В танцах нет ничего научного и разумного и содержится только половое трение друг об друга.
Тут вскочила Елникитка и говорит:
- А по-моему, мальчики потому против танцев, что сами танцевать не умеют. В футболе тоже нет ничего разумного и научного, а одна грубость, однако мальчики в футбол играют.
Тут все ребята закричали, что футбол - это физкультура.
- Тогда и танцы - физкультура, - говорит Черная Зоя.
- Ну, с этим я тоже не согласна, - сказала Зинаидища. - Мне кажется, что физкультурой танцы уж никак назвать нельзя. Но, во всяком случае, танцы - захватывающее развлечение, и если их отменять, то необходимо заменить чем-нибудь другим. Вопрос только - чем. Я бы посоветовала применить организованные игры в здании. Я могу дать руководство.
На это возразил я:
- У нас прежде всего не детский сад, чтобы с девчатами тут хороводы водить. А потом, есть разумное развлечение, против которого, я думаю, возражать никто не будет. Я вот был в первой ступени и видел, как там маленькие на сцене играли. И мне самому захотелось на сцену. Почему у нас не устраивается спектаклей? Это, по-моему, упущение.
- Вполне правильно, - отвечает Зин-Пална, - у нас просто взяться за это некому. Если кто-нибудь из школьных работников возьмется, то я не против.
Мы с шумом прилезли к Никпетожу, и он согласился, сказал, что только подыщет подходящую пьесу.
После этого мы разошлись, а Веня Палкин отозвал меня в сторону и сначала взял с меня страшную клятву, что я не разболтаю. А потом сказал, что по случаю старого Нового года будет капустник, и сказал адрес. Нужно идти в девять часов, а сейчас уже половина девятого. Папаньке сказал, что ухожу в киношку, в хорошие места, и взял лимард денег.
14 января.
Про капустники ничего писать нельзя, а то бы я написал очень много. Но это - страшная тайна. Видел там Лину и страшно удивился.
15 января.
Занятия в школе идут своим чередом, и теперь мне гораздо легче, потому что я уже не учком. Сдал все за ноябрь и часть за декабрь.
Сегодня Никпетож притащил какую-то книжку и собрал всех в аудиторию.
- Вот, - говорит. - Рябцев предлагает ставить спектакль, и, по-моему, это очень хорошая его инициатива. Только современных пьес хороших нет, поэтому я предлагаю поставить одну из пьес Шекспира: "Гамлет". Правда, в ней, на первый взгляд, нет ничего революционного, это я предупреждаю, но это только с внешней стороны. Зато в ней есть колоссальный внутренний протест.
Потом он стал читать вслух. Читает он очень хорошо, и его приятно слушать, только в пьесе страшно много бузы. Это, конечно, можно простить, потому что пьеса написана чуть не пятьсот лет тому назад, и Шекспир писал для королевы, а не для пролетариата.
Я запишу на всякий случай, как я высказывался в аудитории насчет ошибок Шекспира.
В "Гамлете" рассказывается сначала, как стража стоит на крыльце и появляется дух. Потом приходит Гамлет, и этот дух заводит его к черту на кулички и там начинает ему рассказывать, как его, то есть духа, отравили. Оказывается, это дух его отца, и отца его на самом деле отравил отцов брат, стало быть, Гамлетов дядя, а сам женился на Гамлетовой матери и стал на место Гамлетова отца - королем. Мне кажется, тут две вещи - невязка. Во-первых, никаких духов не бывает, а если уж появился дух, то я на месте Гамлета задал бы дралка, чем с ним разговаривать, ведь с духом никаким оружием не справишься, если он полезет драться или душить. Во-вторых, этот дух плетет, что его отравили тем, что налили яда в ухо, когда он спал. Это я что-то не слыхал, чтобы травили таким образом. Ну, да это - ладно; может, пятьсот лет назад так и было.
Гораздо главней ошибка Шекспира в следующем. Там есть Полоний, это такой старик; у него дочь Офелия и сын Лаерт. Гамлет шьется с этой Офелией и вроде как в нее втюрился, хотя это не очень ясно. А Лаерт живет во Франции, и старик все беспокоится, чтобы сын там не сбился с панталыку. Потом все начинают замечать, что Гамлет чего-то расстроился, и думают, что это от любви к Офелии, а на самом деле он нервничает из-за духа и даже притворяется сумасшедшим. А притворяется он нарочно: ему нужно узнать, правду сказал ему дух или наврал, это насчет отравления-то. Вот сумасшедший Гамлет и устраивает спектакль, в котором показывается, как отравляют его отца, короля. А новый король, это, стало быть, Гамлетов дядя, приходит вместе с Гамлетовой матерью на этот спектакль. Вот тут главная невязка и есть. Я думаю, что и в те времена никакому сумасшедшему не дали бы устраивать спектакли, а просто посадили бы в сумасшедший дом. Как бы то ни было, король и королева спокойно садятся смотреть этот сумасшедший спектакль, а когда видят, что такое представляют, то скорей дралка. А Гамлет нарочно свое сумасшествие показывает вовсю. Во-первых, садится на пол вместо стула, во-вторых, перебивает спектакль разной белибердой, а потом как вскочит, как заорет:
- Оленя ранили стрелой!!
Король очень обозлился, а Гамлету только этого и нужно было. Он теперь уже наверное узнал, что это король отравил его отца. Несмотря что буржуазного происхождения, Гамлет был парень все-таки с мозгами. Потом с Гамлетом разговаривает его мать, королева, и вроде как просит у него прощения, а старый хрыч Полоний прячется за занавеской и подслушивает. Гамлет его заметил и проткнул через занавеску шпагой, как крысу. От этого девчина, эта самая Офелия, спячивает с ума уже по-настоящему, а сын Лаерт приезжает из Франции и хочет прикокошить Гамлета за то, что он его папаньку угробил. Для этого Лаерт отравляет свою шпагу и вызывает Гамлета на дуэль. Так называлось тогда, если кто-нибудь один на один выходит. А для того, чтобы верней Гамлета прикокошить, тут еще король приготовляет чашку с ядом. Только тут как-то так выходит, что Гамлет ухлопывает Лаерта, а чашка с ядом достается королеве, а потом Гамлет протыкает короля, да и сам умирает. Перед этим есть сцена, где Гамлет рассуждает с черепами, но, по-моему, это уж сплошная невязка. Кто же будет разговаривать с черепами, кроме сумасшедших. А ведь Гамлет - не сумасшедший, так только притворяется.
Большинство голосов было за то, чтобы эту пьесу поставить. Я воздержался, потому что думаю, что что-нибудь современное было бы лучше. Чтобы с баррикадами и революционной борьбой.
Черная Зоя была на чтении, но держалась тихо. А Лины почему-то не было.
16 января.
Я до сих пор про капустники - никому ни гугу. Строжайший секрет. Веня Палкин говорит, что все вообще не болтают. Это очень важно.
А меня все-таки берет сомнение: соответствует ли это идеологии комсомола и вообще коммунистической борьбы? Сильве я в этом отношении не доверяю почему-то. Да и Веня Палкин говорит, что ее не посвящать. Веня говорит, что она какая-то не такая. А больше посоветоваться не с кем. Веня Палкин не комсомолец, а так. Спросить у кого-нибудь из старых комсомольцев - можно провалить все дело. Прямо не знаю, что делать.
17 января.
Сегодня был окончательный конец нашего бунта против Дальтона. Приезжал инструктор, и было общее собрание. Разбирался вопрос о школьных распорядках и о работе по Дальтон-плану. На собрании была скучища, и я почти все время рисовал плакат. Зин-Пална рассказала, как мы сжигали чучело "лорда Дальтона". Это, по-моему, совершенно напрасно: была мальчишеская шалость, а она сейчас это - инструктору. Инструктор посмеялся, потом говорит:
- Вот вы жили себе и жили, и не приходилось призывать посторонних людей. А теперь не сумели договориться - в этом, конечно, виноваты и школьные работники, и ребята, и похоже на то, что в школу приходится вводить хирургический инструмент в виде хотя бы моего вмешательства. Я думаю, что на будущее время можно будет обойтись и без такого инструмента. Теперь же я вас спрашиваю, ребята: в чем вы видите недостатки Дальтон-плана и как, по-вашему, от них избавиться?
Тут посыпались разные обвинения Дальтона: говорили, что пособий в лабораториях нету, и времени не хватает, особенно должностным лицам, и много всяких других обвинений. Потом встал я.
- Дело не в лабораториях, - говорю, - а в том, что от Дальтона голова разваливается и делается дрожанье в руках.
Все как захохочут.
- Вы чего смеетесь? - спрашиваю. - Приходилось ночами не спать, особенно когда был учкомом, и смеяться над этим нечего. Все в таком положении. Потом с Дальтоном пошло учение хуже. Раньше не бывало в нашей группе отстающих, а теперь есть.
Я сегодня просижу хоть до пяти часов утра, но постараюсь все записать, как было.
Дело в том, что мы еще третьего дня решили покончить с Дальтоном и вчера почти весь день приготовлялись. Сегодня, когда ребята стали собираться в школу, на всех стенах были развешаны надписи и просто записки:
- Долой Дальтона!
- Ко всем чертям буржуя Дальтона!
Ребята, конечно, были все очень рады. Мы сейчас же к пианино разучивать новую песню. Ее сочинил я:
Пусть кровь наша стынет
И слышится стон:
Да сгинет, да сгинет,
Да сгинет Дальтон!!!
А когда стали подходить шкрабы, их встретили этой песней. Шкрабы, словно ничего не знали, разошлись по лабораториям. Но никто сдавать за декабрь не пошел, хотя у некоторых было приготовлено. Вместо сдавания все ребята выскочили на двор. Там уже мы приготовили чучело из соломы, в драной шляпе, и на шее у чучела висела надпись: "Это - лорд Дальтон". Чучело поставили посредине двора так, чтобы из окон было видно, принялись плясать вокруг него и петь "Карманьолу". Потом чучело подожгли. Прибежал дворник, но когда увидел, что опасности нет, он тоже с нами смеялся. Чучело полыхало ярким огнем, с треском и блеском. А мы пели. Потом мы запели еще песню:
Ты буржуй, проклятый лорд!
Уходи ж, паршивый черт!
И с пением ввалились в школу. Там нас все шкрабы ждали, и в зале Зин-Пална спросила нас, хотим ли мы общее собрание или мы так уж настроены, что лучше разойтись по домам. Хотя некоторые маленькие кричали, чтобы по домам, но мы захотели общее собрание. Тогда дали звонок на общее собрание. Перед собранием я пошел в уборную, и вдруг вижу - в коридоре валяется записка. Я ее поднял и прочел:
"Так и знайте все, что мы, две девочки, больше жить не хотим. Какие этому причины, а вот: во-первых, нас все обижают и придираются. Потом, одна из нас хочет скорей переселиться в загробную жизнь, а другая - из-за несчастной любви. Мы всем прощаем. Просим нас похоронить по церковному обряду. И мой сегодняшний завтрак пусть возьмет Костя Рябцев. Я ему тоже прощаю. Кто эту записку прочтет, тот пусть никому не показывает. И пусть похоронят нас вместе, в одном гробу. А если самоубийц нельзя хоронить по церковному обряду, то пусть хоронят так, только чтобы панихиду отслужили. Прощайте!
П. С. А если хотите найти наши мертвые тела, то ступайте в физическую лабораторию. Л и н а Г. и З о я Г."
Я взволновался и бросился в зал, как вдруг вижу, что на стене приколота еще записка. Я ее сорвал и прочитал:
"Прощайте все, все, все, родители и ребята, вся школа.
Прощайте! Наши тела - в физической лаборатории. Л и н а и З о я".
Я вбежал в зал. Там уже началось общее собрание. Я закричал:
- Скорей в физическую лабораторию!! Там девчата собрались самоубиваться! Может, еще успеем!
Все сорвались с места и понеслись в физическую лабораторию - и шкрабы и ребята. Я ворвался один из первых, но... там никого не было. Сейчас же все бросились рыться по шкафам и полкам, точно они там могли спрятаться. Как вдруг из аудитории раздался чей-то голос:
- Они здесь! Обе!!
Конечно, все - в аудиторию, и там - верно - были они обе, и обе живые. Они сидели за партами и ревели в три ручья. Ну их сейчас же оттуда вытащили, а у меня горло отошло. Я только тогда заметил, что все время, как их искали, меня словно кто-то душил.
Лину и Зою повели в учительскую давать валерьянки, а меня обступили шкрабы и ребята, давай расспрашивать, как я узнал. Я, конечно, показал обе записки и рассказал, как их нашел. Тогда Зин-Пална говорит:
- Это безобразие, записки были нарочно подкинуты. Они ничего и не собирались кончать с собой, а все для того, чтобы обратили на них внимание. Придется им со школой расстаться.
Когда она это сказала, у меня на сердце стало очень легко, и я сразу заметил, что никто из ребят не стал опровергать Зин-Палну. Потом пришел из учительской Никпетож и говорит, что он их спрашивал, каким образом они хотели покончить с собой, и они сознались, что хотели угореть. Для этого они закрыли вьюшки в печке раньше времени, а в физической лаборатории открыли отдушник и стали там сидеть. Я - и верно - заметил, что в физической чуть-чуть попахивает дымком.
- А почему же они ушли из физической? - спрашивает Зин-Пална.
- Испугались, - ответил Никпетож с улыбкой, и все захохотали.
Тогда Зин-Пална нас спрашивает:
- Какой же самоубийца станет раскидывать записки, да еще с адресом, по коридору, а главное, пришпиливать к стене?
Все ребята согласились, что это правда.
- Значит, тут несомненное притворство, да и прекрасно ж они знали, что раньше, чем угорят, кто-нибудь войдет в физическую лабораторию, говорит Зин-Пална. - Придется вызвать родителей.
А тут стоял Алмакфиш и говорит:
- С философской точки зрения, к о л и ч е с т в е н н о - э т о и з о б и л и е э п о х и, а к а ч е с т в е н н о н а х о д и т с я п о т у с т о р о н у д о б р а и з л а.
Я это от него уж сколько раз слышал: твердит, как граммофон. Тут Никпетож поднял руку и говорит:
- Прошу меня выслушать, ребята. Мы строим новую, свободную школу. Вы и читали и слышали, что раньше школа была совсем не такой, как сейчас. Конечно, на пути постройки новой школы могут быть всякие трудности, как и во всяком новом деле. Вот вы выступали сегодня против Дальтон-плана. Вам не нравится этот способ работы. Неужели вы хотите, чтобы вас гнали из-под палки, как в старой школе? Чтобы тянули ваши мозги к свету против вашего желания? Спору нет, по Дальтону заниматься трудно, может, и ошибок много в нашем построении Дальтон-плана, но ведь эти ошибки можно изжить. Кто не ошибается, тот не работает. Новая школа растет не спокойно, как хотелось бы, а бурно и с препятствиями. Вот вы выступали и против самоуправления, и против Дальтона - все это препятствия. И мы их совместно с вами мало-помалу преодолеваем. Девочки эти хотели поставить нам новое препятствие, но это - по глупости, несознательно, и очень хорошо, что вы хотите их простить. Но я другого и не ожидал от вас, от новых, свободных людей, людей, которые растут из революции, из бурной, но молодой эпохи. Наша заведующая Зинаида Павловна как будто не согласна простить этих девочек. Я присоединяюсь к вашей просьбе; я думаю, что и родителей не нужно вызывать и особенно - из школы исключать не следует. Я думаю, что мы с вами, ребята, так сумеем на них повлиять, что они бросят всякие мысли о самоубийстве и придут вместе с нами к сознанию, что в новой, свободной школе нет и не может быть места мраку, отчаянию и самоубийствам. Так вот, Зинаида Павловна, мы с ребятами просим вас Зою и Лину простить.
Зин-Пална что-то хотела сказать, но тут мы все завопили:
- Простить! Повлияем! Простить! Прости-и-ить!
Так что Зин-Пална даже уши зажала.
Дождалась, когда кончили орать, подняла руку и говорит:
- Эти девицы, конечно, должны быть исключены. Я думаю, так посмотрит и отдел народного образования. Но я со своей стороны согласилась бы не придавать этому дела большого значения и даже взять на себя поручительство за них, если школа согласится выполнить одно маленькое условие.
Мы насторожились:
- Какое условие?
- Условие такое, - говорит Зин-Пална, - отнестись с о з н а т е л ь н о к Дальтон-плану и не срывать его бессмысленными выходками. Согласитесь сами, что сегодняшняя выходка была бессмысленна. Вы, во всяком случае, можете доказать т р у д н о с т ь Дальтон-плана, а не его бесполезность. Да и то уж если что-нибудь доказывать, то разумным порядком, а не сжиганием чучел. Итак, вот мое условие.
Мы все молчим, а Никпетож говорит:
- Что ж, ребята, это условие можно принять. Во всяком случае, перед нами есть возможность разумного обсуждения Дальтон-плана. Если до сих пор такое обсуждение не было устроено - в этом виноват недостаток времени и другие трудности. Так что же, ребята, принимаем?
Смотрю - кругом все подняли руки. Поднял скрепя сердце и я.
- В таком случае, - говорит Зин-Пална, - я Зою и Лину прощаю и переговоры с отделом народного образования беру на себя.
- Урррра! - заорали мы так, что даже в ушах зазвенело. - Качать Никпетожа! Кач-чать!!
И Никпетож полетел высоко в воздух.
В Т О Р О Й Т Р И М Е С Т Р
ПЕРВАЯ ТЕТРАДЬ
1 января 1924 года.
На праздниках я вместе с нашими комсомольцами участвовал в "комсомольском рождестве" в рабочем клубе. К этой фабрике, наверное, припишут и нашу ячейку. Мы пришли с Сильвой в десять часов вечера, и ничего еще не начиналось, хотя зал был полный и было очень жарко и тесно. Часов в одиннадцать приехал лектор и стал рассказывать про разных богов. Может быть, было бы и интересно, да только лектор охрип и устал, и все следили, как он пьет воду. Потом он вдруг, в середине лекции, взглянул на часы и говорит: "Товарищи, извините, я должен здесь кончить, потому что мне еще в пять мест нужно поспеть", - сорвался со сцены и уехал. Так лекция и осталась неоконченной. По-моему, тогда уж и начинать не нужно было. После этого очень долго ничего не было, и мне уже захотелось спать, как вдруг занавес открылся, и началось представление. В этом представлении попы разных государств спорят друг с другом, чей бог лучше, потом вдруг входит рабочий с метлой и всех разгоняет. Зачем-то тут еще вертится буржуй. Он хотя ни к чему, а играл всех лучше и очень смешно. Самое смешное было то, что у него подштанники высовывались из-под брюк. Он их все время поправлял: только-только поправит, а они уже опять вылезли. Зал гремел от хохота. По-моему, раз антирелигиозная пропаганда, то нужно обязательно что-нибудь смешное, тогда она достигает цели. А разные доклады да лекции, особенно такие, как была, могут оттолкнуть.
Потом еще я был вчера, под Новый год, в нашей школе в первой ступени на спектакле, и тоже с Сильвой. Было представлено: "Красная Золушка". Будто бы были какие-то две сестры - буржуйки, а третья - прачка. Кто это сочинил, я не знаю, только, по-моему, так не бывает, особенно что живут они все трое вместе. А потом будто бы эти буржуйки уезжают на бал, а Красная Золушка остается мыть посуду. И вдруг приходит какой-то хлюст в красной рубашке и дает этой самой Золушке читать прокламацию. Золушка читает, переодевается в сестрино платье и убегает. Во втором действии бал, на этом балу танцуют Золушкины сестры и еще какие-то, в пестрых костюмах. И вдруг вбегает Золушка и тоже начинает танцевать. К ней лезет принц, но она его боится и убегает и теряет башмак... Потом, в третьем действии, принц приезжает к ним домой и начинает примеривать башмак. Никому не подходит, только Золушке подходит. Принц собирается на ней жениться, но вдруг является тот самый агитатор в красной рубашке, провозглашает, что началось восстание, и начинает этого принца бить по шее. Принц - дралка через публику, а в красной рубашке гонится за ним, и в это время на сцену входят все, кто были ряженые на балу, и вместе с сестрами поют "Интернационал". Тут много было неправдоподобного, но, конечно, с маленьких ребят спрашивать нечего, а играли они очень здорово так, что мне самому захотелось на сцену. В самом деле: почему у нас никогда не бывает спектаклей? Надо будет поговорить с Никпетожем. По-моему, вообще-то интересней бывать в кино, чем в театре, потому что в кино не нужно думать; но самому представлять интересней в театре, - ведь на экране будет одна только твоя тень.
После представления маленькие начали танцевать. Я сейчас же пошел к ихней шкрабихе, Марь-Иванне, и говорю:
- А вы знаете, товарищ, что танцевать вообще запрещено?
А она отвечает:
- Во-первых, вы не лезьте не в свое дело, товарищ Рябцев, от вас вторая-то ступень плачет, а вы еще в первую лезете. А во-вторых, если вам не нравится, можете уходить. И потом, я вообще не знаю, что вы здесь делаете?
Я страшно обозлился, но сдержался и решил сделать доклад на ячейке. Потом смотрел, как танцуют, и спросил Сильву, умеет ли она танцевать. Она говорит, что умеет, только не любит, - а у самой глаза так и горят, и все лицо раскраснелось, и бант подпрыгивает под музыку, - и я думаю, что если бы меня здесь не было, она обязательно бы стала танцевать. По правде сказать, и я чувствовал себя не так, как всегда. Было очень светло, все лампы были зажжены, и музыка, хотя и простая рояль, так захватывала, что хотелось что-нибудь выкинуть необыкновенное. Например, сказать блестящую речь или пройти впереди всех со знаменем в руках. Или хотя перекувырнуться. Но из своих ребят, кроме Сильвы, никого не было. И вдруг Сильва берет меня за руку и говорит:
- Владлен, я больше здесь не останусь ни за что. (У нас такой уговор был, что она будет звать меня Владленом.) Ты, если хочешь, оставайся, а я уйду.
Я, конечно, тоже ушел. Одному - скучно. По дороге Сильва мне говорит:
- Мало ли что кому хочется, но при чем же тогда будет идеология?
С этим нельзя не согласиться.
5 января.
Я заметил за собой, что очень мало сплю по ночам. Я стал искать причину этого. Можно было бы подумать, что от усиленных занятий, но во время этого перерыва я занимался очень мало, хотя зачеты у меня запущены и, не говоря уже о декабре, - за ноябрь и то некоторые предметы не сданы. Гуляю и катаюсь на коньках я достаточно, так что никак не могу понять причину бессонницы. Я пошел к Сережке Блинову и спросил его об этом. А он и спрашивает:
- А читаешь много?
Я ответил, что много, и Сережка сказал, что будто бы от этого. Уйдя от него, я стал проверять себя. Оказывается, за перерыв я прочел не так много, но некоторые места особенно запомнились, и по ночам я много о них думаю. Вот, например, я читал один рассказ под заглавием: "Свидание". В этом рассказе француженка-гувернантка показывает мальчишке свою ногу выше колена. Хотя он потом от нее и убежал, потому что от француженки пахло потом, а все-таки это место очень запомнилось. Рассказ этот - в желтенькой универсальной библиотеке. И вот получается такая вещь, что учишься рядом с девчатами, и дерешься с ними, и лапаешь их - и это не производит никакого малейшего впечатления, а прочтешь что-нибудь про это - и уже спать не можешь. Отчего бы это такое?
А главное, что противно: после таких мыслей поневоле - фим-фом пик-пак. (Так в подлиннике Н. О.)
11 января.
В "Катушке" помещено собрание "любимых школьных словечек": шумляга, задрыга, зануда, губа, губошлеп, мерзавец, скотина, идиот, черт, дьявол, свинья, ахмуряла, сволочь, сукин сын, прохвост, подлец, храпоидол, шкет, плашкет, кабыздох, лупетка, хамлет, а про дурака и болвана - говорить нечего.
И еще сделано примечание: и некоторых слов поместить в стенгазете нельзя, потому что стенгазета сама от них покраснеет. Предоставляем это сделать "Приложению к "Иксу", то есть "ПКХ".
С нами в коридоре около "Катушки" разговорился Никпетож. Он говорит, что стенная пресса очень полезна в школе, а потом спросил:
- Как вы думаете, каким путем бороться с этими словечками?
Тут кто-то из нас брякнул, что ничего плохого в таких выражениях нет. Остальные высказались против. Никпетож предложил такую вещь:
- Сразу от сквернословия не отучишься, но постепенно можно научиться следить за собой. Например: пусть учком запретит употреблять слова "дальше черта", а "до черта" - можно.
Мы посмеялись и согласились на том, что можно употреблять слова: губа, губошлеп, свинья, дурак, болван, черт. Остальные будут уже дальше черта. Интересно, что из этого выйдет. Хотя это было не официальное общее собрание, а так, просто в коридоре, и решения этого собрания - не обязательны. А потом Никпетож отобрал кой-кого из ребят, и мы пошли в общественную лабораторию. Девчат не было. Никпетож и говорит:
- Потом мне еще нужно поговорить с вами о матерных и других похабных ругательствах. Я думаю, что выражаться похабно - это сквернить свой язык. Что бы вы сказали, если бы ребята в школу приходили в навозе, немытые и с насекомыми?
Мы ответили, что, конечно, этого допустить нельзя.
- Так вот, такая же история - с матерными ругательствами. Это все равно что в школу приходить вывалянными в навозе. И это такая же зараза, как от грязи, только умственная. Старая школа с этим бороться не могла, потому что ученики там были принуждены и хоть матерщиной выражали свой протест. А вы против чего свой протест выражаете?
Нам нечего было ответить, и мы все промолчали. Я заметил, что Никпетож заводит об этом речь не в первый раз.
12 января.
Капустники! Вот, должно быть, весело-то! Это мне под страшным секретом и даже клятвой сообщил Веня Палкин из четвертой группы. Пока ничего писать не буду, а то можно засыпаться. Меня только берет сомнение, не противоречит ли это комсомолу?
13 января.
Сегодня после занятий одна из девчат уселась за рояль и принялась наяривать танцы. А девчата, и большие и маленькие, словно сговорились между собой - и пошли вывертывать ногами.
Я очень хорошо знаю, что танцы запрещены, поэтому подготовил кое-кого из ребят, и мы стали подставлять девчатам ноги. Тут, конечно, раздались писк и визг, сбежались шкрабы, и началось летучее общее собрание. Я такие летучки гораздо больше люблю, потому что на официальном собрании - скучища с протоколом, а на летучке - крик и все воодушевляются, и всегда по какому-нибудь боевому вопросу.
Зин-Пална прежде всего спросила, почему ребята против танцев.
- Потому, что это идеологическая невыдержанность, - отвечает Сережка Блинов. - В танцах нет ничего научного и разумного и содержится только половое трение друг об друга.
Тут вскочила Елникитка и говорит:
- А по-моему, мальчики потому против танцев, что сами танцевать не умеют. В футболе тоже нет ничего разумного и научного, а одна грубость, однако мальчики в футбол играют.
Тут все ребята закричали, что футбол - это физкультура.
- Тогда и танцы - физкультура, - говорит Черная Зоя.
- Ну, с этим я тоже не согласна, - сказала Зинаидища. - Мне кажется, что физкультурой танцы уж никак назвать нельзя. Но, во всяком случае, танцы - захватывающее развлечение, и если их отменять, то необходимо заменить чем-нибудь другим. Вопрос только - чем. Я бы посоветовала применить организованные игры в здании. Я могу дать руководство.
На это возразил я:
- У нас прежде всего не детский сад, чтобы с девчатами тут хороводы водить. А потом, есть разумное развлечение, против которого, я думаю, возражать никто не будет. Я вот был в первой ступени и видел, как там маленькие на сцене играли. И мне самому захотелось на сцену. Почему у нас не устраивается спектаклей? Это, по-моему, упущение.
- Вполне правильно, - отвечает Зин-Пална, - у нас просто взяться за это некому. Если кто-нибудь из школьных работников возьмется, то я не против.
Мы с шумом прилезли к Никпетожу, и он согласился, сказал, что только подыщет подходящую пьесу.
После этого мы разошлись, а Веня Палкин отозвал меня в сторону и сначала взял с меня страшную клятву, что я не разболтаю. А потом сказал, что по случаю старого Нового года будет капустник, и сказал адрес. Нужно идти в девять часов, а сейчас уже половина девятого. Папаньке сказал, что ухожу в киношку, в хорошие места, и взял лимард денег.
14 января.
Про капустники ничего писать нельзя, а то бы я написал очень много. Но это - страшная тайна. Видел там Лину и страшно удивился.
15 января.
Занятия в школе идут своим чередом, и теперь мне гораздо легче, потому что я уже не учком. Сдал все за ноябрь и часть за декабрь.
Сегодня Никпетож притащил какую-то книжку и собрал всех в аудиторию.
- Вот, - говорит. - Рябцев предлагает ставить спектакль, и, по-моему, это очень хорошая его инициатива. Только современных пьес хороших нет, поэтому я предлагаю поставить одну из пьес Шекспира: "Гамлет". Правда, в ней, на первый взгляд, нет ничего революционного, это я предупреждаю, но это только с внешней стороны. Зато в ней есть колоссальный внутренний протест.
Потом он стал читать вслух. Читает он очень хорошо, и его приятно слушать, только в пьесе страшно много бузы. Это, конечно, можно простить, потому что пьеса написана чуть не пятьсот лет тому назад, и Шекспир писал для королевы, а не для пролетариата.
Я запишу на всякий случай, как я высказывался в аудитории насчет ошибок Шекспира.
В "Гамлете" рассказывается сначала, как стража стоит на крыльце и появляется дух. Потом приходит Гамлет, и этот дух заводит его к черту на кулички и там начинает ему рассказывать, как его, то есть духа, отравили. Оказывается, это дух его отца, и отца его на самом деле отравил отцов брат, стало быть, Гамлетов дядя, а сам женился на Гамлетовой матери и стал на место Гамлетова отца - королем. Мне кажется, тут две вещи - невязка. Во-первых, никаких духов не бывает, а если уж появился дух, то я на месте Гамлета задал бы дралка, чем с ним разговаривать, ведь с духом никаким оружием не справишься, если он полезет драться или душить. Во-вторых, этот дух плетет, что его отравили тем, что налили яда в ухо, когда он спал. Это я что-то не слыхал, чтобы травили таким образом. Ну, да это - ладно; может, пятьсот лет назад так и было.
Гораздо главней ошибка Шекспира в следующем. Там есть Полоний, это такой старик; у него дочь Офелия и сын Лаерт. Гамлет шьется с этой Офелией и вроде как в нее втюрился, хотя это не очень ясно. А Лаерт живет во Франции, и старик все беспокоится, чтобы сын там не сбился с панталыку. Потом все начинают замечать, что Гамлет чего-то расстроился, и думают, что это от любви к Офелии, а на самом деле он нервничает из-за духа и даже притворяется сумасшедшим. А притворяется он нарочно: ему нужно узнать, правду сказал ему дух или наврал, это насчет отравления-то. Вот сумасшедший Гамлет и устраивает спектакль, в котором показывается, как отравляют его отца, короля. А новый король, это, стало быть, Гамлетов дядя, приходит вместе с Гамлетовой матерью на этот спектакль. Вот тут главная невязка и есть. Я думаю, что и в те времена никакому сумасшедшему не дали бы устраивать спектакли, а просто посадили бы в сумасшедший дом. Как бы то ни было, король и королева спокойно садятся смотреть этот сумасшедший спектакль, а когда видят, что такое представляют, то скорей дралка. А Гамлет нарочно свое сумасшествие показывает вовсю. Во-первых, садится на пол вместо стула, во-вторых, перебивает спектакль разной белибердой, а потом как вскочит, как заорет:
- Оленя ранили стрелой!!
Король очень обозлился, а Гамлету только этого и нужно было. Он теперь уже наверное узнал, что это король отравил его отца. Несмотря что буржуазного происхождения, Гамлет был парень все-таки с мозгами. Потом с Гамлетом разговаривает его мать, королева, и вроде как просит у него прощения, а старый хрыч Полоний прячется за занавеской и подслушивает. Гамлет его заметил и проткнул через занавеску шпагой, как крысу. От этого девчина, эта самая Офелия, спячивает с ума уже по-настоящему, а сын Лаерт приезжает из Франции и хочет прикокошить Гамлета за то, что он его папаньку угробил. Для этого Лаерт отравляет свою шпагу и вызывает Гамлета на дуэль. Так называлось тогда, если кто-нибудь один на один выходит. А для того, чтобы верней Гамлета прикокошить, тут еще король приготовляет чашку с ядом. Только тут как-то так выходит, что Гамлет ухлопывает Лаерта, а чашка с ядом достается королеве, а потом Гамлет протыкает короля, да и сам умирает. Перед этим есть сцена, где Гамлет рассуждает с черепами, но, по-моему, это уж сплошная невязка. Кто же будет разговаривать с черепами, кроме сумасшедших. А ведь Гамлет - не сумасшедший, так только притворяется.
Большинство голосов было за то, чтобы эту пьесу поставить. Я воздержался, потому что думаю, что что-нибудь современное было бы лучше. Чтобы с баррикадами и революционной борьбой.
Черная Зоя была на чтении, но держалась тихо. А Лины почему-то не было.
16 января.
Я до сих пор про капустники - никому ни гугу. Строжайший секрет. Веня Палкин говорит, что все вообще не болтают. Это очень важно.
А меня все-таки берет сомнение: соответствует ли это идеологии комсомола и вообще коммунистической борьбы? Сильве я в этом отношении не доверяю почему-то. Да и Веня Палкин говорит, что ее не посвящать. Веня говорит, что она какая-то не такая. А больше посоветоваться не с кем. Веня Палкин не комсомолец, а так. Спросить у кого-нибудь из старых комсомольцев - можно провалить все дело. Прямо не знаю, что делать.
17 января.
Сегодня был окончательный конец нашего бунта против Дальтона. Приезжал инструктор, и было общее собрание. Разбирался вопрос о школьных распорядках и о работе по Дальтон-плану. На собрании была скучища, и я почти все время рисовал плакат. Зин-Пална рассказала, как мы сжигали чучело "лорда Дальтона". Это, по-моему, совершенно напрасно: была мальчишеская шалость, а она сейчас это - инструктору. Инструктор посмеялся, потом говорит:
- Вот вы жили себе и жили, и не приходилось призывать посторонних людей. А теперь не сумели договориться - в этом, конечно, виноваты и школьные работники, и ребята, и похоже на то, что в школу приходится вводить хирургический инструмент в виде хотя бы моего вмешательства. Я думаю, что на будущее время можно будет обойтись и без такого инструмента. Теперь же я вас спрашиваю, ребята: в чем вы видите недостатки Дальтон-плана и как, по-вашему, от них избавиться?
Тут посыпались разные обвинения Дальтона: говорили, что пособий в лабораториях нету, и времени не хватает, особенно должностным лицам, и много всяких других обвинений. Потом встал я.
- Дело не в лабораториях, - говорю, - а в том, что от Дальтона голова разваливается и делается дрожанье в руках.
Все как захохочут.
- Вы чего смеетесь? - спрашиваю. - Приходилось ночами не спать, особенно когда был учкомом, и смеяться над этим нечего. Все в таком положении. Потом с Дальтоном пошло учение хуже. Раньше не бывало в нашей группе отстающих, а теперь есть.