— Юра, одну минутку, сейчас будем обедать, — Монтана забыла о своей роли светской дамы, отчего голос, жесты и походка ее приобрели натуральный вид.
Однако в душе Короля уже закручивался смерч, и Ройтс пошел ему навстречу.
— Ну чего ты, король, распушил хвост? — Игорь отлип от рояля и лицом повернулся к Королеву.
— Я тебе не король! — на придыхе бросил Юрка. И тут же Монтане: — Не цепляйся, говорю! — и вразвалку, словно под ним и впрямь качало, пошел на Ройтса. И хотя он был ниже ростом и уступал в весе, плечи, руки и вся его животная стать выдавала в нем упрямую, не щадящую мощь.
Король встал лицом к гостю и не в силах сдерживать себя, брызгая слюной, истерически закричал:
— Это ты, пикадор, развратил мою бабу, сделал из нее проблядь! Я тебе сейчас все яйца пообстригаю!
— Папочка, не надо! — закудахтала Монтана, стараясь встать между ними. — Алик, Игорь, уходите!
— Да на твоей Норе до меня уже некуда было ставить клейма, — с вызовом выпалил Ройтс.
Бес взыграл в глазах Короля. Запоздалая, накопленная ревность резанула по жилам. И хотя он был тяжеловат, однако, сноровисто подцепил челюсть Ройтса на костяшки кулака. Игорь отлетел к роялю и элегантный «стенвей» издал жалобный, несвойственный ему звук. Ройтс, хоть и с наркопохмелья, а елозить перед хозяином дома не собирался. Он шибанул ногой Короля в живот и Юрка едва удержал равновесие, чтобы не распластаться на собственном цветном паркете. Последовала серия невыразительных обменов зуботычинами, пока инициатива не перешла к более озлобленному хозяину дома. Ему, видимо, надоело оббивать руки о зубы Игоря и потому, схватив с тумбочки портативный магнитофончик, Король запустил им в голову Ройтса. И попал туда, куда надо.
— Это, презер, тебе за мои бессонные ночи, — орал в бешенстве Король и в этом крике внимательный слушатель мог бы выделить нотки удовлетворения, чувства выполненного долга.
Ройтс упал и сник. А куда денешься от килограмма железа и пластмассы?
Пуглов, видя, как измываются над его другом, попытался быстро встать, но проклятое кресло, словно осьминог, держало его в своих могучих объятиях. Наконец, осилив земное притяжение, он поднялся и пошел на выручку Ройтсу. Первым ударом Пуглов промахнулся, едва не размозжив голову Монтане, зато второй прямой тырок попал в самую носопырку Короля. Развернувшись на сто восемьдесят градусов и, задев плечом рояль, тот наотмашь рухнул на пол.
Ройтс молча переживал минуту бесславного поражения. Его еще никто так славно не бил. Ройтс хотел что-то сказать хорошее своему другу, но в этот момент Монтана завизжала таким пронзительным голосом, что все в голове Ройтса заплясало и муторно перевернулось.
— Уби-и-ли! — орала Нора. — Убили моего Юрика! Помогите…
— Заткнись, профдура, принеси лучше воды, — приказал ей Пуглов, растирая ушибленную руку.
Монтана шустро поднялась с колен и побежала на кухню.
Тут же гости убедились, насколько хитер и коварен Король: встав на колено, он поднял руку и на Пуглова радушно взглянул ствол «вальтера».
— Ну, что гондольеры, будете платить по векселям? — речь Короля была не очень четкой, а содержание не очень оригинальным.
— Перекрестись, парень, — посоветовал ему Пуглов, из рук которого также предупредительно взирал на Короля «парабеллум».
Пауза была недолгой, но исключительно красноречивой.
— Подожди, бармен, мы с тобой еще поквитаемся, — Король сплюнул кровью на паркет. Но это уже был свисток уходящего поезда.
— Не начинай, Юрик, писать, пока не расстегнул ширинку, — посоветовал Пуглов и спрятал пистолет за пояс. — И никогда не забывай, что не один ты был в детстве хулиганом и не один ты занимался боксом. И пойми еще одну вещь: мы пришли сюда не трахать твою Нору, а поговорить о делах. Игоря не оправдываю, но пускать ему кровянку не позволю.
Пока Монтана отпаивала Короля минералкой, Альфонс помог встать на ноги обмякшему Ройтсу. Тот трогал пальцами разбитые губы, шепелява приговаривая:
— Шмотри, жуб мне сволота выбил.
— Ладно, старик, бери свой зуб в руки и валим отсюда. Хреновый прием получился.
Пуглов вывел дружка на улицу и они, словно два ветерана войны, медленно поплелись в сторону оставленного за оградой «опеля».
— У Монтаны задница действительно выдающаяся и сама она сексапильная, но при этом вполне мог бы получиться вариант Симчика.
— Да брошь ты, Алик, — Игорь потянулся рукой ко рту. — Брошь ты об этом вшпоминать, он мне за этот жуб заплатит в тройном номинале…
Для снятия стресса они заехали в бар «Омега», где когда-то Пуглов работал за стойкой, а Ройтс — швейцаром.
После бара они поехали к ювелиру Якову Плинеру, знакомому матери Пуглова.
Нашли они его в мастерской по ремонту часов. На первый взгляд ему можно было дать лет сто: ссутулившийся, с дряблой желтоватой кожей, он напоминал старого аллигатора, потерявшего все до единого зуба. Едва заметная рыжая щетина усугубляла и без того разбросанные по всему лицу пигментные пятна. Однако голосовыми связками Бог его не обидел. Бас, что у Штоколова. И первые произнесенные Плинером слова поразили Пуглова, словно он изначально услышал человеческую речь. От неожиданности даже оглушенный Ройтс открыл рот и долго не догадывался его захлопнуть — столь велик был контраст между субтильным телом и громоподобным гласом ювелира.
— Ну что, орлы, вас привело ко мне? — прогудел Плинер. — Если проблемы с часами, то тут мне, откровенно говоря, равных нет и быть не может. Своего рода патриарх часового дела. Не сочтите это саморекламой, просто в этом деле более полста лет…
— Нам не то нужно, — Пуглов извлек из кармана перстень, который им дал Рощинский. — Хотелось бы знать настоящую цену этой вещицы.
Плинер метнул на Пуглова острый взгляд и тому показалось, будто под кустистыми бровями ювелира вспыхнул бриллиантовый пожар. Вооружившись часовым моноклем, он стал изучать кольцо. И чем дольше он это делал, тем заметнее начинали дрожать его пальцы. В какое-то мгновение его брови взлетели вверх, отчего черный монокль непроизвольно упал на стол. Ювелир явно был взволнован.
— Я, орлы, не спрашиваю вас, где вы раздобыли этот обруч, но хочу вас предупредить, что за этой штуковиной вполне может тянуться кровавый след. — Оценщик наконец поднял глаза на Пуглова. — Если не ошибаюсь, этот дуплет принадлежал Бонвивану…
— Ну и хрен с ним, — выпалил Ройтс. — Сколько это кольцо стоит?
— Пожалуйста, не залупайся, — тихо одернул Пуглов Ройтса. — Мы вас слушаем, дядя Яша. Но что значит «дуплет» и кто такой Бонвиван?
— Если коротко…По-моему, в 1969 году я работал в ломбарде. Оценивал, так сказать, поступавший товар. Однажды милиция поставила нас в известность, что разыскивается ювелирное изделие из коллекции Бонвивана. Это, разумеется, кличка, его прихлопнули по заказу какого-то подпольного коллекционера. На Западе такие есть да и у нас хватает…
— А почему «дуплет»? — снова спросил Пуглов. — Можно стрелять дуплетом, играть в бильярде, а чтобы кольцо…
— Я тоже ничего не понимаю, — на лице Ройтса проглядывало большое недоумение.
— Не спешите, хлопцы. Все по порядку…Этот термин пошел от старых ювелиров. Так называется подделка: камень, склеенный из двух частей, из которых только верхняя часть — драгоценный камень. И в этом перстне тоже — снизу горный хрусталь, а сверху наложен настоящий бриллиант. Между прочим, отличный камень. Много чистой воды да и по весу, думаю, не менее пяти-шести каратов…
— Значит, нас хотели по дешевке купить? — возмутился Ройтс.
— А это смотря с какой стороны смотреть, — ювелир снова вооружился моноклем. — В этом камушке отражена вся мировая диалектика. Если судить по его номинальной стоимости, то красная ему цена три-три с половиной тысячи долларов, но если взглянуть на него с точки зрения завзятого коллекционера, то, извините, у этой вещицы цены нет…
Пуглов с Ройтсом переглянулись.
— С трудом верится, чтобы этот Бонвиван, будучи коллекционером, не заметил подделки, — усомнился Пуглов.
— А вот ту вы не правы. Дело в том, что сделан этот предмет одним находчивым ювелиром из Венеции…Прошло больше ста пятидесяти лет, а кто скажет, что это не цельный бриллиант? Чистой воды! Но весь фокус в том, что этот Бонвиван только и собирал изделия из дуплетов…Это редкий вкус. Когда его убили, все разлетелось по малинам и барахолкам. Поэтому я и говорю, что за этой вещицей может тянуться нехороший след…Но повторяю, меня не интересует, где и у кого вы его взяли…
— Тогда нам проще с вами говорить. Мы хотели бы это колечко продать. И с нашей стороны все чисто, мы, если можно так выразиться, только посредники.
— Посредники и только, — заверил Ройтс.
— Что, на мель сели?
— Это мягко сказано, — подтвердил Пуглов.
— Ради твоей мамы, Алик, я могу вас выручить, но, боюсь, предложенная мной сумма вас не устроит.
Хитрый ювелир, умеет торговаться.
— Называйте свою сумму, — Пуглов старался смять в голосе нотки нетерпения.
— Полторы тысячи, естественно, в зеленом исчислении. Вещь неизвестного происхождения и я не хочу рисковать…
— Когда сможем получить деньги? — тут же откликнулся Ройтс.
Но Плинер вопрос Ройтса проигнорировал. Обращаясь к Пуглову, он сказал:
— Через пару дней. Я позвоню твоей матери…Кольцо можете оставить у меня.
Пуглов согласно кивнул.
Ройтс бросил удивленный взгляд на Альфонса. В нем был вопрос: «Как это оставить?» Однако Пуглов сказал:
— Я понимаю, дядя Яша, бриллиант устал и ему надо отдохнуть.
Ювелир осторожно взял в руки кольцо и спрятал в нижний ящик стола.
На улице Ройтс накинулся на Пуглова.
— Ты что, Алик, сдурел? Практически незнакомому человеку отдал бриллиант…
— Полубриллиант! — поправил друга Альфонс.
— Неважно! Зато это бриллиантовый дуплет, великая редкость, — Игорь пыхал сигаретой. Этот дядька для нас десятая вода на киселе, а ты перед ним расшаркиваешься: «Дядя Яша, я вас понимаю…» Конечно, понимаешь, как таких, как мы, лохов обводят вокруг пальца вот такие дяди Яши…Теперь иди доказывай…
— А я бы на его месте сделал бы то же самое. Откуда он знает, кто мы, и вечером не пришли бы к нему с мусорами. А деньги он отдаст, никуда не денется. Меня удивляет другое: неужели Рощинский причастен к убийству Этого, как его…Бонвивана?
— Этот хряк мне с самого начала не понравился. Что-то он вертит и крутит, как Лелька моя жопой. То взялся за Симчика, то подсунул нам стекляшку, за которую тем не менее можно срок схлопотать.
— И это все претензии к нему?
— Знаешь, между прочим, на какую мысль меня дуплет навел?
— Не морочь ни себе, ни мне голову, — отмахнулся Альфонс.
— А я кадыком чувствую, если его хорошенько потрясти, из этого Буратинки посыплется и золотишко и бриллианты. Судя по этому кольцу, или у него таких дуплетов черпаками хлебай, или же это самая пустяковая вещь из его золотых запасов…
— А почему тебе надо трясти именно Толстяка, потряси лучше свою Монтану с Королем. У них, я думаю, чулок ничуть не меньше.
— Сравнил хрен с пальцем! У Монтаны, разумеется, деньжура из ноздрей прет, но она же еще не дошла до того, чтобы расплачиваться бриллиантами. А твой дядя Рощинский очень похож на подпольного миллионера. Копыта этот Корейко отбросит — привет родне, все добро останется потомкам…
— Не знаю, — раздраженно сказал Пуглов, — я не местный…Но, если серьезно, я сам видел, как он в сквере собирает бутылки…
— Это для маскировки. А может, бздык на фоне синдрома Плюшкина?
— Не знаю, — повторил Альфонс и стал рассматривать костяшки руки, которой он сбил с ног Короля.
По дороге домой, они заехали к Поэту — бывшему журналисту, находящемуся в очень тесных отношениях с алкоголем.
— Сколько он тебе должен? — поинтересовался Пуглов.
— Дело не в количестве долга, а в сроках его невозвращения. Я понимаю, безработица, вечный запой, но при чем тут мои бабки? Три года и все — завтра. Завтра…
Ройтс имел неосторожность дать Поэту пятьсот долларов на поездку за радиоаппаратурой в Арабские Эмираты. Тот один раз съездил, привез партию видеомагнитофонов и вырученные деньги в течение Великого поста прогулял.
— Под какой процент ты дал ему взаймы?
Ройтс курил и делал вид, что вопрос мимо ушей пролетел.
— Небось, кабальный процент? — желая поддеть дружка, настаивал Пуглов.
— Тут другое…Просто Поэт меня однажды крупно выручил, достал косячок, когда я уже Богу душу отдавал.
— Ну, тогда это меняет дело. Вы почти с ним родственные души…
— Перестань, Алик, сейчас увидишь эту родственную душу…
Поэт жил в аварийном домике — без крыльца и забитыми окнами. В темном коридоре они едва не влетели в открытый сухой туалет, из которого несло тошнотворной вонью.
Дверь не была заперта и в полумраке двадцатипятиваттовой лампочки, в дымном чаду, они с трудом обнаружили диван, на котором спало дурно пахнущее волосатое существо.
Поэт, услышав шаги, вскочил, словно его за мошонку укусила гадюка, и тут же схватился за недокуренную сигарету. Однако нигде не мог найти спички.
Ройтс, теряющий наркоградус, почувствовал как к горлу подступает тошнота. И тоже закурил, но не дал огня Поэту. Тот, не глядя на гостей, бестолково моргал и чесался.
— Ты, я вижу, опять не готов со мной рассчитаться? Или я ошибаюсь? — Ройтс дотронулся до того места, где еще недавно сидел зуб. Поэт идиотски улыбнулся и одной рукой сделал широкой жест — мол, сам видишь, готов или не готов…
Пуглова тоже поташнивало и он механически взял в рот батончик жевательной резинки.
— Валим из этой помойки, — сказал он и направился на выход.
Но Ройтса, только что потерявшего вместе с зубом и порядочную дозу самолюбия, ничья не устраивала. Он взял Поэта за его роскошную, но порядком всклоченную бороду, и потянул на себя.
— Если бы ты был немного почище, я бы тебя сейчас заставил стать шалашиком, понял? Даю еще две недели, со следующей среды включаю счетчик.
— А что ты с меня возьмешь? — резонно заметил контуженный вино-водочными изделиями Поэт и ощерил свой беззубый рот.
А вот этого Ройтс стерпеть уже не мог. Тем более, ему срочно нужна была компенсация за недавно потерянное лицо. Не напрягаясь, он ударил несчастного в лицо и тот, как тряпочная кукла упал на диван-берлогу. Поэт захрипел, изо рта у него потекла слюна вместе с сукровицей.
— Идем, Таракаша! — Пуглов схватил Ройтса за руку. — Неужели тебе мало на свою задницу приключений?
— А мне бабки достаются, сам знаешь как…А этот шнурок, как видишь, не инвалид и вполне может подхалтурить на той же товарной станции. А не хочет работать, пусть немного поворует…Кругом полно богатых дач…
— Пошли! — Пуглов нерасчетливо подтолкнул Ройтса в спину и тот, не удержав равновесия, упал на заплеванный пол.
— Этого, Алик, тебе не следовало делать, — и Альфонс расслышал в голосе своего закадычного кореша угрожающие нотки.
— Не психуй, Игореха! Он с пьяни отбросит копыта, а ты опять сядешь…
— А может, я хочу немного посидеть, отдохнуть в тюряге от всей этой мрази. Я сейчас приду домой, а там Лелька мочится от страха. Куда мне прикажешь деваться?
— Поедем ко мне. Выпьем, посидим, посмотрим «Секретные материалы». Кстати, ты, кажется, еще не смотрел двадцать третью серию.
— В другой раз посмотрим, сегодня мне надо выспаться. Я не знаю, что делать с Лелькой. Может, ее того…расчленить и отвезти к Вани Ножичку?
Пуглов аж остолбенел. Они уже были у машины и Альфонс не верил своим ушам.
— У тебя, случайно, не супергрипп? Или я ослышался?
— Да ни хрена ты не ослышался. Сдаст по слабости нас обоих и пойдем по статье — грабеж средь бела дня с преднамеренным убийством. Может, вспомнишь, какое за это следует наказание?
— По прежним временам — вышка, по нынешним, когда мы рвемся в Европу, от силы пятнашка. Правда, тебе легче, ты сам торопишься на нары, так что бери свою «Дружбу» и разделай Лельку, а потом отвези в дюны…Но я не думаю, что ты это сказал всерьез.
— Правильно и делаешь. Лелька слишком хорошо трахается, чтобы ее потерять. Трудно найти замену… — Ройтс пытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Рот, словно стальной намордник сковал, а в горле заледенела слюна.
Однако в глазах Пуглова осталась настороженность. «Сегодня, Игорек, мечтаешь избавиться от Лельки, а завтра захочешь отделаться от меня, как от главного и единственного свидетеля», — подумал он невеселую думу.
Остаток дороги они ехали молча. И только перед самым домом Пуглова Ройтс сказал:
— Ты, Алик, не думай ничего такого, я иногда говорю не то, что надо.
Альфонс не ответил.
Он вышел из машины и за ним, словно змея, поползло отчуждение, порожденное двусмысленностью сказанных Ройтсом слов. Он долго смотрел вслед удаляющемуся «опелю», пока тот не завернул за угол кинотеатра.
Глава одиннадцатая
Однако в душе Короля уже закручивался смерч, и Ройтс пошел ему навстречу.
— Ну чего ты, король, распушил хвост? — Игорь отлип от рояля и лицом повернулся к Королеву.
— Я тебе не король! — на придыхе бросил Юрка. И тут же Монтане: — Не цепляйся, говорю! — и вразвалку, словно под ним и впрямь качало, пошел на Ройтса. И хотя он был ниже ростом и уступал в весе, плечи, руки и вся его животная стать выдавала в нем упрямую, не щадящую мощь.
Король встал лицом к гостю и не в силах сдерживать себя, брызгая слюной, истерически закричал:
— Это ты, пикадор, развратил мою бабу, сделал из нее проблядь! Я тебе сейчас все яйца пообстригаю!
— Папочка, не надо! — закудахтала Монтана, стараясь встать между ними. — Алик, Игорь, уходите!
— Да на твоей Норе до меня уже некуда было ставить клейма, — с вызовом выпалил Ройтс.
Бес взыграл в глазах Короля. Запоздалая, накопленная ревность резанула по жилам. И хотя он был тяжеловат, однако, сноровисто подцепил челюсть Ройтса на костяшки кулака. Игорь отлетел к роялю и элегантный «стенвей» издал жалобный, несвойственный ему звук. Ройтс, хоть и с наркопохмелья, а елозить перед хозяином дома не собирался. Он шибанул ногой Короля в живот и Юрка едва удержал равновесие, чтобы не распластаться на собственном цветном паркете. Последовала серия невыразительных обменов зуботычинами, пока инициатива не перешла к более озлобленному хозяину дома. Ему, видимо, надоело оббивать руки о зубы Игоря и потому, схватив с тумбочки портативный магнитофончик, Король запустил им в голову Ройтса. И попал туда, куда надо.
— Это, презер, тебе за мои бессонные ночи, — орал в бешенстве Король и в этом крике внимательный слушатель мог бы выделить нотки удовлетворения, чувства выполненного долга.
Ройтс упал и сник. А куда денешься от килограмма железа и пластмассы?
Пуглов, видя, как измываются над его другом, попытался быстро встать, но проклятое кресло, словно осьминог, держало его в своих могучих объятиях. Наконец, осилив земное притяжение, он поднялся и пошел на выручку Ройтсу. Первым ударом Пуглов промахнулся, едва не размозжив голову Монтане, зато второй прямой тырок попал в самую носопырку Короля. Развернувшись на сто восемьдесят градусов и, задев плечом рояль, тот наотмашь рухнул на пол.
Ройтс молча переживал минуту бесславного поражения. Его еще никто так славно не бил. Ройтс хотел что-то сказать хорошее своему другу, но в этот момент Монтана завизжала таким пронзительным голосом, что все в голове Ройтса заплясало и муторно перевернулось.
— Уби-и-ли! — орала Нора. — Убили моего Юрика! Помогите…
— Заткнись, профдура, принеси лучше воды, — приказал ей Пуглов, растирая ушибленную руку.
Монтана шустро поднялась с колен и побежала на кухню.
Тут же гости убедились, насколько хитер и коварен Король: встав на колено, он поднял руку и на Пуглова радушно взглянул ствол «вальтера».
— Ну, что гондольеры, будете платить по векселям? — речь Короля была не очень четкой, а содержание не очень оригинальным.
— Перекрестись, парень, — посоветовал ему Пуглов, из рук которого также предупредительно взирал на Короля «парабеллум».
Пауза была недолгой, но исключительно красноречивой.
— Подожди, бармен, мы с тобой еще поквитаемся, — Король сплюнул кровью на паркет. Но это уже был свисток уходящего поезда.
— Не начинай, Юрик, писать, пока не расстегнул ширинку, — посоветовал Пуглов и спрятал пистолет за пояс. — И никогда не забывай, что не один ты был в детстве хулиганом и не один ты занимался боксом. И пойми еще одну вещь: мы пришли сюда не трахать твою Нору, а поговорить о делах. Игоря не оправдываю, но пускать ему кровянку не позволю.
Пока Монтана отпаивала Короля минералкой, Альфонс помог встать на ноги обмякшему Ройтсу. Тот трогал пальцами разбитые губы, шепелява приговаривая:
— Шмотри, жуб мне сволота выбил.
— Ладно, старик, бери свой зуб в руки и валим отсюда. Хреновый прием получился.
Пуглов вывел дружка на улицу и они, словно два ветерана войны, медленно поплелись в сторону оставленного за оградой «опеля».
— У Монтаны задница действительно выдающаяся и сама она сексапильная, но при этом вполне мог бы получиться вариант Симчика.
— Да брошь ты, Алик, — Игорь потянулся рукой ко рту. — Брошь ты об этом вшпоминать, он мне за этот жуб заплатит в тройном номинале…
Для снятия стресса они заехали в бар «Омега», где когда-то Пуглов работал за стойкой, а Ройтс — швейцаром.
После бара они поехали к ювелиру Якову Плинеру, знакомому матери Пуглова.
Нашли они его в мастерской по ремонту часов. На первый взгляд ему можно было дать лет сто: ссутулившийся, с дряблой желтоватой кожей, он напоминал старого аллигатора, потерявшего все до единого зуба. Едва заметная рыжая щетина усугубляла и без того разбросанные по всему лицу пигментные пятна. Однако голосовыми связками Бог его не обидел. Бас, что у Штоколова. И первые произнесенные Плинером слова поразили Пуглова, словно он изначально услышал человеческую речь. От неожиданности даже оглушенный Ройтс открыл рот и долго не догадывался его захлопнуть — столь велик был контраст между субтильным телом и громоподобным гласом ювелира.
— Ну что, орлы, вас привело ко мне? — прогудел Плинер. — Если проблемы с часами, то тут мне, откровенно говоря, равных нет и быть не может. Своего рода патриарх часового дела. Не сочтите это саморекламой, просто в этом деле более полста лет…
— Нам не то нужно, — Пуглов извлек из кармана перстень, который им дал Рощинский. — Хотелось бы знать настоящую цену этой вещицы.
Плинер метнул на Пуглова острый взгляд и тому показалось, будто под кустистыми бровями ювелира вспыхнул бриллиантовый пожар. Вооружившись часовым моноклем, он стал изучать кольцо. И чем дольше он это делал, тем заметнее начинали дрожать его пальцы. В какое-то мгновение его брови взлетели вверх, отчего черный монокль непроизвольно упал на стол. Ювелир явно был взволнован.
— Я, орлы, не спрашиваю вас, где вы раздобыли этот обруч, но хочу вас предупредить, что за этой штуковиной вполне может тянуться кровавый след. — Оценщик наконец поднял глаза на Пуглова. — Если не ошибаюсь, этот дуплет принадлежал Бонвивану…
— Ну и хрен с ним, — выпалил Ройтс. — Сколько это кольцо стоит?
— Пожалуйста, не залупайся, — тихо одернул Пуглов Ройтса. — Мы вас слушаем, дядя Яша. Но что значит «дуплет» и кто такой Бонвиван?
— Если коротко…По-моему, в 1969 году я работал в ломбарде. Оценивал, так сказать, поступавший товар. Однажды милиция поставила нас в известность, что разыскивается ювелирное изделие из коллекции Бонвивана. Это, разумеется, кличка, его прихлопнули по заказу какого-то подпольного коллекционера. На Западе такие есть да и у нас хватает…
— А почему «дуплет»? — снова спросил Пуглов. — Можно стрелять дуплетом, играть в бильярде, а чтобы кольцо…
— Я тоже ничего не понимаю, — на лице Ройтса проглядывало большое недоумение.
— Не спешите, хлопцы. Все по порядку…Этот термин пошел от старых ювелиров. Так называется подделка: камень, склеенный из двух частей, из которых только верхняя часть — драгоценный камень. И в этом перстне тоже — снизу горный хрусталь, а сверху наложен настоящий бриллиант. Между прочим, отличный камень. Много чистой воды да и по весу, думаю, не менее пяти-шести каратов…
— Значит, нас хотели по дешевке купить? — возмутился Ройтс.
— А это смотря с какой стороны смотреть, — ювелир снова вооружился моноклем. — В этом камушке отражена вся мировая диалектика. Если судить по его номинальной стоимости, то красная ему цена три-три с половиной тысячи долларов, но если взглянуть на него с точки зрения завзятого коллекционера, то, извините, у этой вещицы цены нет…
Пуглов с Ройтсом переглянулись.
— С трудом верится, чтобы этот Бонвиван, будучи коллекционером, не заметил подделки, — усомнился Пуглов.
— А вот ту вы не правы. Дело в том, что сделан этот предмет одним находчивым ювелиром из Венеции…Прошло больше ста пятидесяти лет, а кто скажет, что это не цельный бриллиант? Чистой воды! Но весь фокус в том, что этот Бонвиван только и собирал изделия из дуплетов…Это редкий вкус. Когда его убили, все разлетелось по малинам и барахолкам. Поэтому я и говорю, что за этой вещицей может тянуться нехороший след…Но повторяю, меня не интересует, где и у кого вы его взяли…
— Тогда нам проще с вами говорить. Мы хотели бы это колечко продать. И с нашей стороны все чисто, мы, если можно так выразиться, только посредники.
— Посредники и только, — заверил Ройтс.
— Что, на мель сели?
— Это мягко сказано, — подтвердил Пуглов.
— Ради твоей мамы, Алик, я могу вас выручить, но, боюсь, предложенная мной сумма вас не устроит.
Хитрый ювелир, умеет торговаться.
— Называйте свою сумму, — Пуглов старался смять в голосе нотки нетерпения.
— Полторы тысячи, естественно, в зеленом исчислении. Вещь неизвестного происхождения и я не хочу рисковать…
— Когда сможем получить деньги? — тут же откликнулся Ройтс.
Но Плинер вопрос Ройтса проигнорировал. Обращаясь к Пуглову, он сказал:
— Через пару дней. Я позвоню твоей матери…Кольцо можете оставить у меня.
Пуглов согласно кивнул.
Ройтс бросил удивленный взгляд на Альфонса. В нем был вопрос: «Как это оставить?» Однако Пуглов сказал:
— Я понимаю, дядя Яша, бриллиант устал и ему надо отдохнуть.
Ювелир осторожно взял в руки кольцо и спрятал в нижний ящик стола.
На улице Ройтс накинулся на Пуглова.
— Ты что, Алик, сдурел? Практически незнакомому человеку отдал бриллиант…
— Полубриллиант! — поправил друга Альфонс.
— Неважно! Зато это бриллиантовый дуплет, великая редкость, — Игорь пыхал сигаретой. Этот дядька для нас десятая вода на киселе, а ты перед ним расшаркиваешься: «Дядя Яша, я вас понимаю…» Конечно, понимаешь, как таких, как мы, лохов обводят вокруг пальца вот такие дяди Яши…Теперь иди доказывай…
— А я бы на его месте сделал бы то же самое. Откуда он знает, кто мы, и вечером не пришли бы к нему с мусорами. А деньги он отдаст, никуда не денется. Меня удивляет другое: неужели Рощинский причастен к убийству Этого, как его…Бонвивана?
— Этот хряк мне с самого начала не понравился. Что-то он вертит и крутит, как Лелька моя жопой. То взялся за Симчика, то подсунул нам стекляшку, за которую тем не менее можно срок схлопотать.
— И это все претензии к нему?
— Знаешь, между прочим, на какую мысль меня дуплет навел?
— Не морочь ни себе, ни мне голову, — отмахнулся Альфонс.
— А я кадыком чувствую, если его хорошенько потрясти, из этого Буратинки посыплется и золотишко и бриллианты. Судя по этому кольцу, или у него таких дуплетов черпаками хлебай, или же это самая пустяковая вещь из его золотых запасов…
— А почему тебе надо трясти именно Толстяка, потряси лучше свою Монтану с Королем. У них, я думаю, чулок ничуть не меньше.
— Сравнил хрен с пальцем! У Монтаны, разумеется, деньжура из ноздрей прет, но она же еще не дошла до того, чтобы расплачиваться бриллиантами. А твой дядя Рощинский очень похож на подпольного миллионера. Копыта этот Корейко отбросит — привет родне, все добро останется потомкам…
— Не знаю, — раздраженно сказал Пуглов, — я не местный…Но, если серьезно, я сам видел, как он в сквере собирает бутылки…
— Это для маскировки. А может, бздык на фоне синдрома Плюшкина?
— Не знаю, — повторил Альфонс и стал рассматривать костяшки руки, которой он сбил с ног Короля.
По дороге домой, они заехали к Поэту — бывшему журналисту, находящемуся в очень тесных отношениях с алкоголем.
— Сколько он тебе должен? — поинтересовался Пуглов.
— Дело не в количестве долга, а в сроках его невозвращения. Я понимаю, безработица, вечный запой, но при чем тут мои бабки? Три года и все — завтра. Завтра…
Ройтс имел неосторожность дать Поэту пятьсот долларов на поездку за радиоаппаратурой в Арабские Эмираты. Тот один раз съездил, привез партию видеомагнитофонов и вырученные деньги в течение Великого поста прогулял.
— Под какой процент ты дал ему взаймы?
Ройтс курил и делал вид, что вопрос мимо ушей пролетел.
— Небось, кабальный процент? — желая поддеть дружка, настаивал Пуглов.
— Тут другое…Просто Поэт меня однажды крупно выручил, достал косячок, когда я уже Богу душу отдавал.
— Ну, тогда это меняет дело. Вы почти с ним родственные души…
— Перестань, Алик, сейчас увидишь эту родственную душу…
Поэт жил в аварийном домике — без крыльца и забитыми окнами. В темном коридоре они едва не влетели в открытый сухой туалет, из которого несло тошнотворной вонью.
Дверь не была заперта и в полумраке двадцатипятиваттовой лампочки, в дымном чаду, они с трудом обнаружили диван, на котором спало дурно пахнущее волосатое существо.
Поэт, услышав шаги, вскочил, словно его за мошонку укусила гадюка, и тут же схватился за недокуренную сигарету. Однако нигде не мог найти спички.
Ройтс, теряющий наркоградус, почувствовал как к горлу подступает тошнота. И тоже закурил, но не дал огня Поэту. Тот, не глядя на гостей, бестолково моргал и чесался.
— Ты, я вижу, опять не готов со мной рассчитаться? Или я ошибаюсь? — Ройтс дотронулся до того места, где еще недавно сидел зуб. Поэт идиотски улыбнулся и одной рукой сделал широкой жест — мол, сам видишь, готов или не готов…
Пуглова тоже поташнивало и он механически взял в рот батончик жевательной резинки.
— Валим из этой помойки, — сказал он и направился на выход.
Но Ройтса, только что потерявшего вместе с зубом и порядочную дозу самолюбия, ничья не устраивала. Он взял Поэта за его роскошную, но порядком всклоченную бороду, и потянул на себя.
— Если бы ты был немного почище, я бы тебя сейчас заставил стать шалашиком, понял? Даю еще две недели, со следующей среды включаю счетчик.
— А что ты с меня возьмешь? — резонно заметил контуженный вино-водочными изделиями Поэт и ощерил свой беззубый рот.
А вот этого Ройтс стерпеть уже не мог. Тем более, ему срочно нужна была компенсация за недавно потерянное лицо. Не напрягаясь, он ударил несчастного в лицо и тот, как тряпочная кукла упал на диван-берлогу. Поэт захрипел, изо рта у него потекла слюна вместе с сукровицей.
— Идем, Таракаша! — Пуглов схватил Ройтса за руку. — Неужели тебе мало на свою задницу приключений?
— А мне бабки достаются, сам знаешь как…А этот шнурок, как видишь, не инвалид и вполне может подхалтурить на той же товарной станции. А не хочет работать, пусть немного поворует…Кругом полно богатых дач…
— Пошли! — Пуглов нерасчетливо подтолкнул Ройтса в спину и тот, не удержав равновесия, упал на заплеванный пол.
— Этого, Алик, тебе не следовало делать, — и Альфонс расслышал в голосе своего закадычного кореша угрожающие нотки.
— Не психуй, Игореха! Он с пьяни отбросит копыта, а ты опять сядешь…
— А может, я хочу немного посидеть, отдохнуть в тюряге от всей этой мрази. Я сейчас приду домой, а там Лелька мочится от страха. Куда мне прикажешь деваться?
— Поедем ко мне. Выпьем, посидим, посмотрим «Секретные материалы». Кстати, ты, кажется, еще не смотрел двадцать третью серию.
— В другой раз посмотрим, сегодня мне надо выспаться. Я не знаю, что делать с Лелькой. Может, ее того…расчленить и отвезти к Вани Ножичку?
Пуглов аж остолбенел. Они уже были у машины и Альфонс не верил своим ушам.
— У тебя, случайно, не супергрипп? Или я ослышался?
— Да ни хрена ты не ослышался. Сдаст по слабости нас обоих и пойдем по статье — грабеж средь бела дня с преднамеренным убийством. Может, вспомнишь, какое за это следует наказание?
— По прежним временам — вышка, по нынешним, когда мы рвемся в Европу, от силы пятнашка. Правда, тебе легче, ты сам торопишься на нары, так что бери свою «Дружбу» и разделай Лельку, а потом отвези в дюны…Но я не думаю, что ты это сказал всерьез.
— Правильно и делаешь. Лелька слишком хорошо трахается, чтобы ее потерять. Трудно найти замену… — Ройтс пытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Рот, словно стальной намордник сковал, а в горле заледенела слюна.
Однако в глазах Пуглова осталась настороженность. «Сегодня, Игорек, мечтаешь избавиться от Лельки, а завтра захочешь отделаться от меня, как от главного и единственного свидетеля», — подумал он невеселую думу.
Остаток дороги они ехали молча. И только перед самым домом Пуглова Ройтс сказал:
— Ты, Алик, не думай ничего такого, я иногда говорю не то, что надо.
Альфонс не ответил.
Он вышел из машины и за ним, словно змея, поползло отчуждение, порожденное двусмысленностью сказанных Ройтсом слов. Он долго смотрел вслед удаляющемуся «опелю», пока тот не завернул за угол кинотеатра.
Глава одиннадцатая
Дома Татьяну ждали мать и Рощинский. Несмотря на солнечный свет, льющийся в окна, на столе были зажжены три витые разноцветные свечи. В центре стола, с двадцатью небольшими свечечками, стоял огромный круглый торт, который Анна Александровна заказала и на котором были написаны имя и количество лет виновницы торжества.
В комнате пахло воском и старостью, которая исходила от плаща Рощинского, который он оставил в прихожей. Сам он сидел на диване и смотрел на экран телевизора. Он не испытывал ни малейших эмоций, пребывая во власти апатии, которая смирительной рубашкой обездвижила его душу. Однако он нашел в себе небогатый резерв ощущений, чтобы изобразить на лице улыбку и поздравить Татьяну. Он сказал ей самые банальные слова и, достав из кармана кулончик, стал совать его ей в руку. Татьяна засмущалась. Покраснела и спрятала руку за спину.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила она и отодвинула от стола простенький венский стул. — Прошу вас, садитесь, а то мне неловко, когда вы стоите…
Он опустился на стул, не зная, куда деть руки. Кулончик он положил на край стола, цепочка от него свесилась и отливала золотистой змейкой на фоне белоснежной скатерти.
Рощинский оловянно смотрел на желтые язычки свечей, находясь в полной неопределенности.
— Владимир Ефимович, тебе подать большую чашку или обычную, кофейную? — спросила Анна Александровна.
— Самую обыкновенную. Мне и так у вас хорошо.
Авдеева старшая вышла в другую комнату и возвратилась со свертком. Шорохнула бумага и на свет появилась довольно элегантная сумочка с ремешком через плечо. Авдеева обняла дочь и поцеловала.
Из отвисших, невыбритых щек Рощинского взирали усталые, слезящиеся глаза. Татьяна перехватила этот взгляд и ужаснулась одиночеству, которое они источали.
— Замечательный кулончик, — сказала Татьяна и взяла подарок в руки. — Это, наверное, очень дорогая вещь?
— Не дороже нас, Танюша, — Рощинский на мгновение почувствовал удовлетворение.
Татьяна вышла, но вскоре вернулась с кулончиком на шее. Искорки от язычков свечей играли в его золотисто-янтарных гранях. Взглянув на кулончик, Рощинский отвернулся — не кстати вспомнив бывшего владельца этой вещицы, который умер как раз во время ареста.
После кофе и вялого, отнюдь не праздничного разговора, Татьяна извинилась и, перекинув через плечо новую сумочку, пошла на свидание. Ее ждал Пуглов.
Когда дочь ушла, Авдеева сказала:
— Не пойму, что ее к этому оболтусу тянет.
— Этого не может понять никто, кроме нее самой, — рассудительно заметил Толстяк. — В жизни случаются совершенно необъяснимые вещи. Но Алик парень видный, всегда может защитить…
— Подальше бы от такой защиты.
— Сами разберутся. Хотя мне Пуглов нравится больше, чем его дружок. Тот, по-моему, циничный и способен на подлость. Может, я ошибаюсь и, дай Бог, чтобы ошибался.
— А мне кажется, что он увлекается наркотиками…
Авдеева убрала со стола.
— Может, сходим пройдемся, — предложила она.
Я не против. Только сначала зайдем в наше кафе, посидим, на людей посмотрим.
— Я тоже это имела в виду, а ты меня опередил. Мы как будто с тобой на одной волне.
Рощинский обнял Авдееву за плечи и осторожно прижался головой к ее голове, стараясь не испортить ее праздничную прическу.
Это были абсолютно разные люди. Даже внешне они смотрелись, как стог сена и лилия. Они шли по тротуару и женщина старалась подладиться под его шаг — неспешный, раскачивающийся, что, впрочем, ее ничуть не смущало…
— Прошу тебя, не надо, — тихо попросила Татьяна и взяла его руку.
— Сувенирчики! — губы его шевельнулись змейкой. — Налим одаривает?
— Перестань, при чем здесь он?
— Считаю до трех, — Пуглов стал медленно наматывать цепочку на палец.
— Умоляю тебя, кругом люди…
— Тогда ответь — кто это дерьмо тебе повесил на шею? — у Альфонса от злости побелели глаза.
— Это подарок Владимира Ефимовича… маминого знакомого…
Пуглов разжал пальцы. Его лицо стало принимать нормальный цвет. Он налил себе фужер вина и когда это делал, было видно, как мелко вибрирует его рука.
— Если это действительно так…Прости, Танюша…Я бы этого Налима… — Пуглов скрежетнул зубами.
Сначала мне твои выходки нравились, а сейчас меня от них тошнит. Ты, наверное, не очень в себе уверен, если ведешь себя, как жлоб.
— Ты же знаешь, что это не так, зачем дразнишь?
— А чем тогда объяснить твои выкидоны? Ты же в такие моменты похож на монстра…
— Не знаю, но это выше моих сил. Поверь, в такие минуты я себя ненавижу. Извини. Пойдем ко мне послушаем музыку. Пойдем, — Альфонс нежно взял ее за руку.
— Кто у тебя еще будет?
— Возможно, зайдет Игорь с Лелькой.
— Я бы сегодня с ним не хотела встречаться. Нет я ничего против него не имею, просто он Козерог, а я Водолей.
— Ладно тебе заноситься! Игорь к тебе расположен в общем неплохо, хотя считает отпетой ментовкой.
— В каком же смысле?
— А леший его знает, спросишь об этом у него сама.
Однако побыть им вдвоем не суждено было. Когда они поднимались по лестнице, снизу их окликнул Ройтс. У него в руках был большой целлофановый пакет с вином и фруктами. Лелька несла торт. Шла понуро, без былого энтузиазма.
Когда зашли в квартиру и Пуглов взглянул на Волкогонову, у него от удивления отвисла челюсть. Это была вовсе не Лелька. От всегда улыбающейся красавицы не осталось и следа. Перед ним находился изможденный, с синими кругами под глазами человек.
— Почему ты сегодня без макияжа? — спросил у нее Альфонс.
— Какое это имеет значение?
— Да перестань, Леля, отчаиваться, — он положил руку на ее плечо. — Сейчас попьем вина, немного разтормозимся и гори оно все синим пламенем.
— Алик, ответь — я очень похожа на ту, которую показывали по телевизору?
— Сначала ответь: а я похож на Алена Делона?
— Не надо меня утешать, я сама знаю, что фоторобот, как две капли воды, похож на меня.
Ройтс что-то говорил с Татьяной, которая тоже была удивлена разительными переменами, произошедшими с Волкогоновой.
Когда они уже сидели за столом, позвонила Пуглова: к ней пришел Плинер и хочет видеть Альфонса.
Пуглов отозвал в прихожую Ройтса и передал ему разговор с матерью.
— Развлекай тут девчат, — сказал он, — а я сбегаю к маман, может, ювелир принес деньги.
И за пятьдесят минут, которые ему понадобились, чтобы сходить к матери и возвратиться обратно, в его квартире и в жизни Татьяны произошли разительные перемены.
Из-за какого-то пустяка Игорь схамил Лельке и та, психанув, хлопнула дверью. И пока Татьяна готовила на кухне салат, он бросил в ее фужер таблетку севредола и отнес шампанское на кухню. Как змей-искуситель стоял у нее над душой, пока она не выпила вино до дна.
Менее чем через пять минут у нее начались в мозгах какие-то жуткие завихрения. Первое впечатление, будто она парит над землей. Кругом, насколько хватает взгляда, зеленые перекаты, бескрайние зеленые поля, по которым вразброс расходятся желтого цвета дороги. Светло, просторно, радостно. И она вдруг почувствовала себя гигантской стрекозой. Затем ее сознание претерпело удивительно приятный скачок в теплый бассейн, где полно обнаженных мужчин, один к одному похожих на Ройтса. Все они возбуждены и каждый из них стремится что-то вложить ей в рот. Ей хорошо, страшно, стыдно. Она переживает неведомое ранее состояние — ей хочется быть бесстыдной и она начинает делать судорожные движения губами, словно ребенок, прильнувший к материнской груди. И по мере того, как она делала такие движения, к горлу подступал удушающий комок. Она рефлекторно, сглотнув, мертвой хваткой сцепила зубы и в этот момент услышала душераздирающий крик. Это кричала стая обезьян, которые вдруг предстали перед ней на огромном зеленом дереве. Открыв корытообразные рты, они визжали и визг этот ломился в ее ушные перепонки и, кажется, доставал до самых заветных глубин мозга.
В комнате пахло воском и старостью, которая исходила от плаща Рощинского, который он оставил в прихожей. Сам он сидел на диване и смотрел на экран телевизора. Он не испытывал ни малейших эмоций, пребывая во власти апатии, которая смирительной рубашкой обездвижила его душу. Однако он нашел в себе небогатый резерв ощущений, чтобы изобразить на лице улыбку и поздравить Татьяну. Он сказал ей самые банальные слова и, достав из кармана кулончик, стал совать его ей в руку. Татьяна засмущалась. Покраснела и спрятала руку за спину.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила она и отодвинула от стола простенький венский стул. — Прошу вас, садитесь, а то мне неловко, когда вы стоите…
Он опустился на стул, не зная, куда деть руки. Кулончик он положил на край стола, цепочка от него свесилась и отливала золотистой змейкой на фоне белоснежной скатерти.
Рощинский оловянно смотрел на желтые язычки свечей, находясь в полной неопределенности.
— Владимир Ефимович, тебе подать большую чашку или обычную, кофейную? — спросила Анна Александровна.
— Самую обыкновенную. Мне и так у вас хорошо.
Авдеева старшая вышла в другую комнату и возвратилась со свертком. Шорохнула бумага и на свет появилась довольно элегантная сумочка с ремешком через плечо. Авдеева обняла дочь и поцеловала.
Из отвисших, невыбритых щек Рощинского взирали усталые, слезящиеся глаза. Татьяна перехватила этот взгляд и ужаснулась одиночеству, которое они источали.
— Замечательный кулончик, — сказала Татьяна и взяла подарок в руки. — Это, наверное, очень дорогая вещь?
— Не дороже нас, Танюша, — Рощинский на мгновение почувствовал удовлетворение.
Татьяна вышла, но вскоре вернулась с кулончиком на шее. Искорки от язычков свечей играли в его золотисто-янтарных гранях. Взглянув на кулончик, Рощинский отвернулся — не кстати вспомнив бывшего владельца этой вещицы, который умер как раз во время ареста.
После кофе и вялого, отнюдь не праздничного разговора, Татьяна извинилась и, перекинув через плечо новую сумочку, пошла на свидание. Ее ждал Пуглов.
Когда дочь ушла, Авдеева сказала:
— Не пойму, что ее к этому оболтусу тянет.
— Этого не может понять никто, кроме нее самой, — рассудительно заметил Толстяк. — В жизни случаются совершенно необъяснимые вещи. Но Алик парень видный, всегда может защитить…
— Подальше бы от такой защиты.
— Сами разберутся. Хотя мне Пуглов нравится больше, чем его дружок. Тот, по-моему, циничный и способен на подлость. Может, я ошибаюсь и, дай Бог, чтобы ошибался.
— А мне кажется, что он увлекается наркотиками…
Авдеева убрала со стола.
— Может, сходим пройдемся, — предложила она.
Я не против. Только сначала зайдем в наше кафе, посидим, на людей посмотрим.
— Я тоже это имела в виду, а ты меня опередил. Мы как будто с тобой на одной волне.
Рощинский обнял Авдееву за плечи и осторожно прижался головой к ее голове, стараясь не испортить ее праздничную прическу.
Это были абсолютно разные люди. Даже внешне они смотрелись, как стог сена и лилия. Они шли по тротуару и женщина старалась подладиться под его шаг — неспешный, раскачивающийся, что, впрочем, ее ничуть не смущало…
* * *
Пуглов ждал Татьяну возле кинотеатра. В кафе «Лира», куда они зашли выпить в ее честь шампанского, Пуглов увидел кулон. Без единого слова Альфонс подсунул указательный палец под цепочку и потянул на себя. Авдеева широко раскрытыми глазами умоляла его не поднимать скандала.— Прошу тебя, не надо, — тихо попросила Татьяна и взяла его руку.
— Сувенирчики! — губы его шевельнулись змейкой. — Налим одаривает?
— Перестань, при чем здесь он?
— Считаю до трех, — Пуглов стал медленно наматывать цепочку на палец.
— Умоляю тебя, кругом люди…
— Тогда ответь — кто это дерьмо тебе повесил на шею? — у Альфонса от злости побелели глаза.
— Это подарок Владимира Ефимовича… маминого знакомого…
Пуглов разжал пальцы. Его лицо стало принимать нормальный цвет. Он налил себе фужер вина и когда это делал, было видно, как мелко вибрирует его рука.
— Если это действительно так…Прости, Танюша…Я бы этого Налима… — Пуглов скрежетнул зубами.
Сначала мне твои выходки нравились, а сейчас меня от них тошнит. Ты, наверное, не очень в себе уверен, если ведешь себя, как жлоб.
— Ты же знаешь, что это не так, зачем дразнишь?
— А чем тогда объяснить твои выкидоны? Ты же в такие моменты похож на монстра…
— Не знаю, но это выше моих сил. Поверь, в такие минуты я себя ненавижу. Извини. Пойдем ко мне послушаем музыку. Пойдем, — Альфонс нежно взял ее за руку.
— Кто у тебя еще будет?
— Возможно, зайдет Игорь с Лелькой.
— Я бы сегодня с ним не хотела встречаться. Нет я ничего против него не имею, просто он Козерог, а я Водолей.
— Ладно тебе заноситься! Игорь к тебе расположен в общем неплохо, хотя считает отпетой ментовкой.
— В каком же смысле?
— А леший его знает, спросишь об этом у него сама.
Однако побыть им вдвоем не суждено было. Когда они поднимались по лестнице, снизу их окликнул Ройтс. У него в руках был большой целлофановый пакет с вином и фруктами. Лелька несла торт. Шла понуро, без былого энтузиазма.
Когда зашли в квартиру и Пуглов взглянул на Волкогонову, у него от удивления отвисла челюсть. Это была вовсе не Лелька. От всегда улыбающейся красавицы не осталось и следа. Перед ним находился изможденный, с синими кругами под глазами человек.
— Почему ты сегодня без макияжа? — спросил у нее Альфонс.
— Какое это имеет значение?
— Да перестань, Леля, отчаиваться, — он положил руку на ее плечо. — Сейчас попьем вина, немного разтормозимся и гори оно все синим пламенем.
— Алик, ответь — я очень похожа на ту, которую показывали по телевизору?
— Сначала ответь: а я похож на Алена Делона?
— Не надо меня утешать, я сама знаю, что фоторобот, как две капли воды, похож на меня.
Ройтс что-то говорил с Татьяной, которая тоже была удивлена разительными переменами, произошедшими с Волкогоновой.
Когда они уже сидели за столом, позвонила Пуглова: к ней пришел Плинер и хочет видеть Альфонса.
Пуглов отозвал в прихожую Ройтса и передал ему разговор с матерью.
— Развлекай тут девчат, — сказал он, — а я сбегаю к маман, может, ювелир принес деньги.
И за пятьдесят минут, которые ему понадобились, чтобы сходить к матери и возвратиться обратно, в его квартире и в жизни Татьяны произошли разительные перемены.
Из-за какого-то пустяка Игорь схамил Лельке и та, психанув, хлопнула дверью. И пока Татьяна готовила на кухне салат, он бросил в ее фужер таблетку севредола и отнес шампанское на кухню. Как змей-искуситель стоял у нее над душой, пока она не выпила вино до дна.
Менее чем через пять минут у нее начались в мозгах какие-то жуткие завихрения. Первое впечатление, будто она парит над землей. Кругом, насколько хватает взгляда, зеленые перекаты, бескрайние зеленые поля, по которым вразброс расходятся желтого цвета дороги. Светло, просторно, радостно. И она вдруг почувствовала себя гигантской стрекозой. Затем ее сознание претерпело удивительно приятный скачок в теплый бассейн, где полно обнаженных мужчин, один к одному похожих на Ройтса. Все они возбуждены и каждый из них стремится что-то вложить ей в рот. Ей хорошо, страшно, стыдно. Она переживает неведомое ранее состояние — ей хочется быть бесстыдной и она начинает делать судорожные движения губами, словно ребенок, прильнувший к материнской груди. И по мере того, как она делала такие движения, к горлу подступал удушающий комок. Она рефлекторно, сглотнув, мертвой хваткой сцепила зубы и в этот момент услышала душераздирающий крик. Это кричала стая обезьян, которые вдруг предстали перед ней на огромном зеленом дереве. Открыв корытообразные рты, они визжали и визг этот ломился в ее ушные перепонки и, кажется, доставал до самых заветных глубин мозга.