Олшеври-младший Б.. Вампиры замка Карди

   Леди Констанс рассказывала об этом своим знакомым с дрожью в голосе. Иногда даже не могла сдержать слез. Да, все родные Майкла погибли… Бедняжка столько пережил… О том, что Майкл чудом спасся не только от нацистов, но и от вампиров, леди Констанс, разумеется, никогда никому не говорила. Потому что сама в это не верила. Она считала себя трезвомыслящей особой. А мужа – немножечко сумасшедшим. Что вполне окупалось древним происхождением его семьи и благородством его собственной натуры. Кстати, сумасшедшим Джеймса его супруга считала вовсе не потому, что он верил в вампиров. В вампиров и призраков она и сама верила. В доме, где она провела детство, был призрак. Призрак одного целомудренного дворецкого, который упал с лестницы, спасая свою честь от посягательств распутной госпожи, и сломал при этом шею. Призрак был безобидный и все к нему привыкли… И воспринимали его, как нечто само собой разумеющееся. В каждом по-настоящему старинном английском доме был свой призрак! Стыдно было бы не иметь своего призрака! А раз есть призраки, значит, и вампиры могут быть. Но только сумасшедший может говорить вслух о том, что он верит в вампиров!
   Майкл Хольмвуд, приемный сын лорда Годальминга, прожил в Англии уже три года. Недавно ему исполнилось пятнадцать лет. Приемные родители, и братья, вместе с которыми он проводил их каникулы, и все прочие новоявленные родственники, время от времени навещавшие лорда и леди Годальминг, – все были от него в восторге: Майкл был очень благоразумным и благовоспитанным мальчиком. Сокрушались они только о том, что Майкл не желал принять христианство… Но старались не слишком настаивать. Пока. Чтобы не травмировать лишний раз ребенка.
   Майкл знал, что придет момент, когда они начнут настаивать. И он еще не решил: уступить ему или стоять на своем до конца. Он не считал религию чем-то по-настоящему важным. Но не будет ли крещение – изменой его погибшему отцу, тете, бабушке с дедушкой? Или – наоборот, крещение только поможет ему в той великой миссии, которую он для себя предопределил?
   Но главное – он не считал себя англичанином. И имя «Майкл» было ему еще противнее, чем имя «Михель». Это было не его имя. Его звали Моисей. Мойше.
   Он согласился бы еще стать католиком. Если бы это как-то помогло ему в его миссии. Но лорд и леди Годальминг были англиканцами. Тогда как англиканская церковь внушала ему отвращение фальшью идеологии и обрядов.
   Мойше сидел на подоконнике и наблюдал за прохожими на улице, стараясь узнать что-то о каждом из них по деталям внешнего облика. Это у него с детства была такая игра: в Шерлока Холмса. Он умудрился так натренироваться, что в Германии с первого взгляда узнавал гестаповцев в штатском. Здесь гестаповцев не было… Но Майкл часто угадывал немецких военных, скрывающихся за личинами добропорядочных лондонцев. Таких было немало. Майкл никогда никому не говорил ни о них, ни об этой своей игре. Во-первых, он знал, что никто не бросится в полицию и не попытается их задержать. Англичане слишком далеки были от войны – и слишком заботятся о своем и чужом достоинстве. Они просто побоятся ошибиться, оскорбить ненароком невинного человека… А кроме того, Мойше считал, что время для разоблачений еще не пришло. Когда он станет старше… Когда найдет себе единомышленников… Вот тогда он устроит кровавую охоту! Будет загонять их – и убивать. Без суда. И без жалости. Да, когда-нибудь это обязательно будет. А пока надо скрываться. Но, вместе с тем, не утратить навыков…
   Вот он и скрывался. Делал вид, что тратит на уроки два с половиной часа, тогда как успевал их сделать за сорок минут. А оставшееся время сидел на подоконнике. И смотрел на прохожих.
 
   Эту женщину он заметил еще издалека.
   Сначала подумал: она устала. Она еле шла. К тому же ей приходилось тащить за собой ребенка лет четырех. Ребенок тоже устал, время от времени ноги у него заплетались, и тогда мать поднимала его на руки и некоторое время несла. А потом опускала на землю. Долго нести его она была не в силах.
   Когда женщина подошла ближе, он увидел, что она – еврейка. Евреев в Англии было много: здесь все еще жили все, кто успел бежать из Европы в самом начале… Но эта еврейка была не из Англии. Она была так плохо одета! За плечами – солдатский мешок, чем-то набитый. Ребенок – тоже в обносках. Прохожие оглядывались на нее: кто с жалостью, кто брезгливо.
   Не доходя до дома Хольмвудов, она остановилась и что-то спросила у полисмена. Видимо, по-английски она говорила плохо, и полисмен долго не мог ее понять. Зато Мойше имел возможность разглядеть и ее, и ребенка. Ребенок оказался прехорошенькой девочкой, а она… Пожалуй, она была слишком стара для того, чтобы быть матерью такого маленького ребенка. А может, она перенесла тяжелую болезнь, голодала, и состарилась прежде срока? Волосы у нее были почти совсем седые. Лицо какое-то темное… И еще – она была очень похожа на Эстер. На его тетю Эстер. Наверное, так тетя Эстер могла бы выглядеть лет через двадцать… Если бы осталась жива.
   Но тетя Эстер погибла. И папа погиб. И дедушка с бабушкой. Никого из них нет в живых. Даже Лизе-Лотта, которую он называл «мамой», даже она… А мертвые не возвращаются. Только мама, пожалуй, еще может вернуться… Но ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Потому что она – мертвая.
   Мойше никогда не предавался бессмысленным мечтаниям. Он знал, что они причиняют боль и ослабляют человека. А он не имел права на слабость. Он должен быть сильным. Очень сильным. Чтобы мстить!
   И он сказал себе: эта женщина только похожа на тетю Эстер, но она не тетя Эстер.
   И слез с подоконника.
   Мойше взял с полки учебник алгебры и принялся решать задачки. В мире формул не было места чувствам. Решая задачки, он всегда успокаивался и становился таким холодным и сильным, каким и должен был оставаться всегда.
 
   Лорд Джеймс и леди Констанс сидели за чайным столиком. Лорд читал газету, изредка отпивая из чашки уже остывший и невкусный чай. Леди свой чай давно выпила и теперь сосредоточенно распутывала колтун на ухе одного из своих спаниелей.
   Вошел дворецкий:
   – Ваша Светлость, там какая-то еврейка с ребенком… Спрашивает вас.
   Лорд Годальминг поднял из-за газеты усталый взгляд. Страдальчески поморщился. Отложил газету, полез за бумажником.
   – Вот, дай ей и отправь восвояси…
   – Нет, нет, Джеймс, прошу тебя! – леди Констанс отпустила ухо собаки и решительно поднялась из кресла. – Не будь таким черствым. Раз она с ребенком – надо накормить их и дать им адрес приюта, который организовала Мелани Стоукс. По крайней мере, какое-то время они смогут там пожить…
   – Проводить их на кухню, миледи? – бесстрастно спросил дворецкий.
   – Проводи их… сюда.
   – Слушаюсь, миледи.
   Дворецкий ушел.
   – Зачем, Констанс? Зачем?! – простонал Джеймс. – Мало мне было уже пережитых испытаний… Она же начнет сейчас рассказывать, как у нее убили всю семью… А я буду страдать! А у меня потом начнется мигрень! И меня же ты обвиняешь в черствости!!! И не надо так укоризненно на меня смотреть… Я сделал для человечества больше, чем многие из тех, кого нынче называют героями! И потом, Констанс, не можем же мы помочь всем!
   – Всем – не можем, – тихо сказала леди Констанс. – Но хотя бы некоторым…
   Появился дворецкий. Следом за ним шла измученная, плохо и грязно одетая, полуседая женщина с солдатским мешком за плечами. За руку она тащила хорошенькую девочку. Девочка от усталости едва перебирала ногами, но с интересом разглядывала интерьеры богатого дома.
   – Садитесь, дорогая. Смит, принесите две чашки! Какая славная малютка. Хочешь пирожное, деточка? Не бойтесь собак, они не кусаются, они очень добрые и очень любят детей, – приветливо защебетала леди Констанс.
   Но женщина не поприветствовала ее. И не села. Она смотрела на Джеймса огромными от худобы, страшными черными глазами. Джеймс дернулся – его раздражал этот взгляд.
   – Не узнаешь меня, Джейми? Не удивительно. Я изменилась. Но это все еще я, – мягко сказала женщина.
   Джеймс снова дернулся, словно сквозь его тело прошел разряд тока. Вскочил и нервно, заикаясь заговорил:
   – Что… что вам угодно?
   Он снова вытащил бумажник. И тут же уронил его: так дрожали руки. Один из спаниелей подхватил бумажник и подал хозяину.
   – Не беспокойся, Джейми, денег мне не надо. Я справлюсь. Раз выжила – теперь справлюсь с чем угодно. Я пришла к тебе только узнать… Не знаешь ли ты что-нибудь… хоть что-нибудь о Лизе-Лотте? И о Мойше. То есть, о Михеле…
   – Я не знаю! Я вас не знаю! – испуганно залепетал Джеймс.
   – О, Боже… Вы – Эстер? Да? Вы – Эстер? – прошептала леди Констанс.
   – Да. Я – Эстер. Эстер Гржимек. Бывшая Эстер Фишер.
   – Присядьте, прошу вас! – почти взмолилась леди Констанс. – И ваша девочка устала…
   В дверях снова возник дворецкий. Он нес поднос с двумя чашками и чайничком со свежей заваркой.
   – Спасибо, – сказала Эстер, скидывая мешок на пол и на удивление грациозно опускаясь в кресло. Девочку она посадила к себе на колени.
   – Как ее зовут? – спросил вдруг Джеймс.
   – Златка. Так ты знаешь что-нибудь о Лизе-Лотте или я зря отнимаю у нас у всех время?
   – Я… Я знаю… Но не могу! Не могу тебе сказать! – истерически выкрикнул Джеймс.
   Эстер удивленно приподняла левую бровь и надула губки. Это была такая знакомая гримаска, что Джеймс поперхнулся и закашлялся. Бледное солнце пробивалось сквозь стекла и падало на ее изможденное лицо. Да, солнце касалось ее лица… А значит – она не была вампиром.
   Она не восстала из мертвых.
   Она просто не умирала!
   – Почему ты не можешь сказать? Это какая-то государственная тайна? Связано с ее дедом, да? Но, как я поняла, старый ублюдок подох еще в сорок третьем, – спокойно заметила Эстер, принимая из рук леди Констанс тарелочку с двумя пирожными.
   Она принялась кормить дочку с ложечки. Малышка Злата ела аккуратно и нежадно. Леди Констанс не отрывала от нее умиленного взгляда.
   – Лизе-Лотта хотя бы жива? Ну, что ты молчишь? Надеюсь, ты интересовался ее судьбой? Или окончательно осволочился? Знаешь, я много лет мечтала надавать тебе по ушам за то, как ты с ней тогда поступил… Но, видно, не судьба сбыться этому. Руки вот заняты… Да и нехорошо так вульгарно вести себя в таком милом доме.
   Глаза Джеймса вылезли из орбит. О, да, это была Эстер! Пережитые страдания ничуть не изменили ее темперамент… И не оказали влияния на ее лексику.
   – Хотите еще пирожное? – высоким от напряжения голосом спросила леди Констанс.
   – Да, спасибо. Извините, что вам приходится выслушивать такие… Такие речи. Но мы с вашим супругом очень давние знакомые. И я знаю, что иначе мне его не растормошить.
   – Боюсь, вам и так не удастся его растормошить, – ласково улыбнулась леди Констанс.
   – Неужели? А раньше помогало, – сокрушенно вздохнула Эстер.
   – Даже если вы надаете ему по ушам, все равно… Он только еще глубже уйдет в себя. Будет молчать неделю. Так что давайте я расскажу вам все, что знаю. Хотя в подробности меня не посвящали, но… В общем, ваша подруга погибла. Незадолго до смерти ее деда.
   Эстер сникла. Но лицо ее не дрогнуло и не единой слезы не появилось в глазах.
   – А Мойше? – все тем же ровным тоном спросила она. – Его, конечно, сразу же отправили в Аушвиц?
   – Нет, нет! – ужаснулась леди Констанс. – Мой муж со своим американским другом были там, исполняли миссию… Только это военная тайна… Джеймс получил там душевную травму и стал еще хуже, чем был… Но им удалось спасти мальчика! Двоих мальчиков и девушку. Майкла, еще одного ужасного русского мальчика и немку. Американец, Гарри Карди… Вам его бы следовало обо всем расспросить! Он – не Джеймс. Он – расскажет.
   – А Мойше? Где он? – хрипло спросила Эстер.
   – Он здесь… Мы усыновили его, – растерянно и как-то виновато пробормотала леди Констанс.
   – Он… здесь?
   – Да, я сейчас позову!
   Леди Констанс вскочила и нажала на кнопку звонка. Явился дворецкий.
   – Смит, приведите Майкла! Это срочно, пусть оторвется от уроков! – и снова повернулась к Эстер. – Знаете, миссис Гржимек, он так любит учиться… Он такой смышленый…
   – А как ты стала миссис Гржимек? – вдруг спросил Джеймс. – И где Аарон? Где папа с мамой?
   – Папу и маму Аарон отравил, когда стало известно о ликвидации гетто, – грустно, но спокойно сообщила Эстер. – Он хотел, чтобы они умерли спокойно. И правильно поступил. Хорошо, что они не видели всего этого кошмара… Аарона убили при ликвидации гетто. Он подрался с одним из охранников-поляков, пытаясь отвлечь внимание от ребенка, который пролез под проволокой и дал деру. Надеюсь, ребенок спасся. Аарона все равно бы убили, но так… В его смерти есть хотя бы смысл. Мне удалось бежать по дороге в лагерь. Разобрала пол в поезде и прыгнула. Решила, что лучше умереть так, но не идти на бойню, как овечка. И, знаете, больше никто не прыгнул. Полный вагон женщин – а прыгнула только я. Сломала руку. И еще в меня стрелял немец из последнего вагона. Ранил. Но мне удалось дойти до леса. Там меня нашли польские мальчишки. Отвели к ксендзу. Он прятал евреев и русских солдат, бежавших из плена. Потом… Долгая история. В общем, оказалась в Чехии. Там меня прятал один крестьянин. Он был хороший человек. Старик, но ему хватало сил на то, чтобы содержать хорошее хозяйство, ферму со всякой скотиной. Жил один. Слыл злющим стариканом, к нему никто не ходил. Потому и смог меня скрывать все годы. Он даже работать меня не заставлял! Я только стирала, шила, хавку готовила. В смысле – еду. Ну, и спала с ним, конечно. Я родила ему Златку. После освобождения мы поженились. А потом русские забрали у него коров. Он пошел выяснять у их командира… Ничего не добился. Вернулся домой и умер. Сердце.
   Она помолчала, гладя Злату по пушистым кудряшкам.
   И вдруг спросила – звонким, плачущим голосом:
   – Где Мойше? Он правда в этом доме? Это не шутка?
   Глаза леди Констанс расширились от ужаса – от того, что Эстер могла допустить возможность такой жестокой шутки… Но сказать ничего она не успела. Потому что дворецкий привел Мойше.
   Эстер все еще сидела, прижимая к себе Злату.
   Мойше несколько мгновений стоял в дверях, пристально вглядываясь в нее. Потом тихо спросил:
   – Тетя Эстер? Это ты?
   Она нашла в себе силы только кивнуть. Слезы полились у нее из глаз – не отдельными слезинками, а сразу целым потоком. Леди Констанс никогда не видела, чтобы так плакали! А Джеймс – видел. Ведь он был давно знаком с Эстер… Он предполагал, что вслед за такими слезами, обязательно последуют громкие вопли, потом – обморок, а потом разнообразные предметы, вроде чашечек, чайничков и пепельниц, поднимутся в воздух и полетят… Возможно, в его сторону. Поэтому Джеймс покосился в сторону двери, прикидывая возможные пути для отступления.
   Мойше сделал несколько шагов к Эстер. Остановился. И спросил – еще тише:
   – Тетя Эстер… Ведь это ты – моя настоящая мама? Ведь я правильно все просчитал? Или я все-таки ошибся?
   Глаза Эстер закатились и она упала на пол, придавив заверещавшую Златку и одного из спаниелей.
   Джеймс вскочил и опрометью бросился из комнаты, боясь того, что последует за обмороком.
   Спаниель принялся неистово лизать лицо Эстер – и она мгновенно пришла в сознание, чтобы оттолкнуть собаку и заключить в объятия обретенного сына.
 
   Эстер прожила в доме Хольмвудов полтора года. За это время она успела в значительной мере изменить жизнь высокородной четы. То есть, жизнь Джеймса превратилась в непроходящий кошмар, как он того и ожидал… Зато леди Констанс, после многочасовых бесед с Эстер, пересмотрела свой взгляд на очень многие вещи и явления, а главное – осознала скоротечность и безвозвратность времени. Она забрала из закрытой школы своих мальчиков и нашла для них очень приличный колледж, откуда их отпускали домой на выходные, да и дома во многом изменила привычной аскезе. А потом решилась принять ухаживания обаятельного рыжебородого кинолога Джона Мак-Ларрена. После чего ее взгляд на супружеские отношения – как на некое неизбежное зло, требующее от женщины прежде всего бесконечного терпения, – вдруг претерпели целый ряд изменений… В общем, когда Эстер наконец смогла покинуть дом Хольмвудов, Констанс и мальчики боготворили ее. А Джеймс ненавидел!
   Потом Эстер смогла переехать на собственную квартиру. Она стала популярной в Лондоне портнихой и даже разбогатела. Лондонские модницы сокрушались, когда в конце пятидесятых Мойше вынудил мать уехать вместе с ним в совсем еще молодое государство Израиль.
   Остаток жизни Эстер провела, курсируя между Иерусалимом, Тель-Авивом и Лондоном. Потому что в Лондоне, в частной школе осталась ее Златка. Мойше был согласен с матерью в том, что надо дать сестре возможность получить хорошее образование. Но для него само собой разумеющимся было и то, что после окончания колледжа Златка присоединится к ним в Израиле, что она применит полученное образование для блага государства! И он очень обиделся, когда Златка разрушила его планы.
   Златка так никогда и не приехала в Израиль. Она стала манекенщицей и актрисой. Не звездой – но все же… Пару раз появилась на обложке «Вог». Это кое-что значит! Златка три раза выходила замуж. Все три раза – за очень богатых мужчин. После каждого развода она становилась еще богаче… Но семейного счастья так и не обрела. А побить рекорды Эстер ей все равно не удалось.
   Эстер выходила замуж шесть раз! Не стоит, наверное, даже упоминать, потому что само собой разумеется, что в первый же год жизни в Лондоне она сделала элегантную стрижку, покрасила волосы и научилась так виртуозно пользоваться косметикой, что снова помолодела лет на тридцать. Мужчины находили ее просто неотразимой! Впрочем, как и всегда.
   Она всегда печалилась о первом своем муже, чешском крестьянине. Все-таки он спас ей жизнь и вернул веру в людей.
   Со вторым мужем, торговцем парфюмерией, она развелась, когда решила уехать в Израиль.
   Третий и четвертый мужья – учитель и архитектор – умерли, оставив ее безутешной вдовой: отчего-то мужские организмы оказались куда менее устойчивыми к таким испытаниям, как концлагеря и голод, а третий и четвертый муж Эстер пережили Аушвиц.
   С пятым мужем, художником, она прожила всего полтора года – не сошлись характерами. После третьего инфаркта, полученного в процессе выяснения отношений с Эстер, художник решил, что лучше им будет пожить отдельно.
   Шестой муж – раввин – считал жизнь с Эстер испытанием, ниспосланным свыше, а потому жили они долго и счастливо…
   Эстер родила еще четверых сыновей – все от разных отцов и все очень похожи на маму. И все они стали военными. Правда, самый младший – военным врачом… Но все-таки военным. Сказалось влияние старшего брата!
   Мойше так никогда и не женился. Он был одним из тех навеки засекреченных, навеки безвестных, кто создавал боевой отдел Моссада. Он посвятил свою жизнь именно тому, о чем мечтал когда-то в детстве, сидя на подоконнике в лондонском доме Хольмвудов: выслеживанию и уничтожению нацистов.
   Эстер никогда его не одобряла.
   Но он никогда не ждал от нее одобрения.
   От Златы и четверых младших у Эстер – семнадцать внуков! Она всех их обожает и ужасно балует. Когда они собираются все вместе, начинается то, что Эстер называет еврейским словом «кипеш». Это понятие с трудом переводимо на другие языки. Оно включает в себя шум, вопли, беготню и хохот, а так же маленький скандальчик, без которого было бы просто скучно жить… В общем, «кипеш». Из-за «кипеша» Златка никогда не приезжает на семейные сборища. Ее чувствительные нервы этого не выдерживают. Но регулярно присылает своих детей, считая, что им-то «кипеш» наверняка полезен!
   Эстер по-прежнему не оставляет надежды когда-нибудь женить Мойше.
   Хотя, кроме нее, никто этих надежд не разделяет.
 
   Леди Констанс развелась с лордом Джеймсом.
   Вышла замуж за кинолога Джона Мак-Ларрена. По мнению общих знакомых, это был опрометчивый поступок: ведь Мак-Ларрен был шотландцем, из простой семьи, и вдобавок – моложе ее на восемь лет! Но для Констанс было важно только то, что Джон любил ее, любил детей и был фанатично предан их общему делу: вместе они организовали питомник по разведению английских коккер-спаниелей.
   Леди Констанс родила еще двоих дочерей. Повзрослев, девочки включились в работу по разведению спаниелей.
   Сыновья лорда Годальминга тоже активно в этом участвовали. Двое из них окончили ветеринарную академию. Двое – отделение биологии лондонского университета. Образование очень помогло им в работе со спаниелями.
 
   Лорда Джеймса все это печалило – но не долго. Он тоже нашел себя. Он стал издавать журнал «Опасные клыки», посвященный изучению вампиризма.
   И он тоже женился вторично: на одной из своих корреспонденток, очень юной и очень нежной девушке, похожей на Лизе-Лотту. Ее даже звали Элизабет. Правда, вторым именем было не «Шарлотта», а «Энн».
   Произошло это знаменательное для Джеймса событие не без участия вездесущей Эстер.
   Тогда шел 1962 год и Эстер в очередной раз приехала из Израиля, чтобы навестить Златку в ее пансионе. С Джеймсом она столкнулась в кафе. Это была действительно случайная встреча. Лил дождь, Эстер замерзла и ей очень хотелось кушать, а тут по дороге попалось одно из тех милых маленьких местечек, которые она знала в Лондоне все наперечет: там подавали восхитительный горячий шоколад, чудесные оладьи с черникой, а главное – столь любимое ею крыжовенное желе со взбитыми сливками! Эстер зашла. И разочарованно застыла у порога: все столики оказались заняты. Правда, приглядевшись, она поняла, что за одним столиком у стены еще оставалось свободное место. За этим столиком, спиной к Эстер, сидел очень прямой и статный седовласый господин, соседствовала с ним юная женщина… Очаровательная девушка лет двадцати двух, самым чудесным образом напомнившая Эстер ее погибшую подругу Лизе-Лотту. Эстер умилилась и решительно направилась к столику. Со словами «здесь не занято?» обрушила свою тяжеленную и мокрую от дождя сумку на свободный стул… И тут узнала в седовласом господине Джеймса Хольмвуда! К величайшей своей радости – и величайшей его досаде.
   Конечно, Джеймс тут же дернулся, словно намереваясь сбежать. И конечно же, Эстер удержала его с теплой дружеской улыбкой. И принялась расспрашивать о последних лондонских сплетнях. Джеймс был в лучшем случае немногословен, но Эстер и не требовались его ответы: она всего лишь хотела как-то начать беседу, чтобы иметь возможность еще одному человеку рассказать о том, какой замечательный у нее старший сын, какая красивая дочка и какие успехи делают младшие… Эстер упоенно болтала и уплетала за обе щеки все новые порции оладьев и желе. А сама исподтишка наблюдала за Джеймсом и девушкой. И делала выводы: во-первых, девушка в Джеймса влюблена – а он этого не замечает, кретин, а во-вторых, он сам в нее влюблен – и этого тоже не понимает, кретин вдвойне!
   Когда девушка вскочила, чтобы сбегать к стойке и принести Джеймсу еще кофе (в этом кафе официантов не было, что являлось еще одним плюсом в глазах Эстер – она ненавидела ждать, когда же ей принесут поесть!), Эстер, прикрыв ресницами смеющиеся глаза, сказала грустно:
   – Как похожа она на Лизе-Лотту! Ах, бедная девочка. Наверное, очень славная, да?
   – Да, – выдавил Джеймс.
   Ему было тяжело вспоминать про Лизе-Лотту.
   – И почему это такие славные девушки всегда влюбляются в негодяев, н способных оценить их чувства? – вздохнула Эстер.
   Джеймс вспыхнул.
   – Неужели тебе так приятно ворошить прошлое? Лично для меня эти воспоминания… Мучительны. Нет, просто невыносимы!
   – А при чем здесь прошлое? – черные глаза Эстер распахнулись в притворном изумлении. – Я говорю про настоящее. Про эту бедную славную девочку, которая так похожа на Лизе-Лотту и тоже влюблена в тебя. А ты даже не замечаешь ее переживаний! Негодяй… Я всегда была низкого мнения о тебе, Джеймс Хольмвуд!
   Джеймс поперхнулся, хотя Эстер старательно выбрала для своей реплики именно тот момент, когда он ничего не ел и не пил.
   – Не хочешь же ты сказать, что ничего не замечал? – невинно спросила Эстер, дождавшись, когда Джеймс прокашляется.
   – Это… Это… Ты… Твои предположения… Ваши предположения не имеют под собой никакой основы! Я отношусь к Элизабет с величайшим почтением и отцовской любовью. А Элизабет… Элизабет тоже относится ко мне с почтением! У нас с ней абсолютное родство душ и мы оба преданы одной идее, нашему творчеству… И это в конце концов низко – обвинять чистую юную девушку, настоящую леди, в такой… в таком…
   Джеймс окончательно запутался и замолчал.
   Эстер надменно пожала плечами.
   – Никого я ни в чем не обвиняю. А если ты в своем почтенном возрасте уже не способен ни на что, кроме как на величайшее почтение и отцовскую любовь… Сочувствую. И тебе, и этой славной бедняжке. Потому что она все-таки влюблена в тебя. В таких вещах я не ошибаюсь.