Страница:
— Забираться на них и стряхивать масиос, — вставила Кванда. — Я уж не говорю о том, что им наверняка пришлось срубить парочку, чтобы построить большую хижину.
— Срубить? Срубить дерево? Не имея каменных или металлических орудий? О нет, Кванда, они молятся, пока дерево не падает.
Но Кванде не нравились шутки о религии.
По просьбе свинксов Кванда потом принесла им копию Евангелия от Иоанна — упрощенный перевод на звездный. Но Миро настоял, чтобы одновременно свинксы получили «Королеву Улья» и «Гегемона».
— Евангелист Иоанн ничего не говорит о существах, живущих на других мирах, — указал Миро. — А Голос Тех, Кого Нет объясняет, открывает жукеров людям, а людей — жукерам.
Кванда прямо-таки взбесилась от такого святотатства, но годом позже они обнаружили, что свинксы используют Писание как трут для растопки, а «Королеву Улья» и «Гегемона» хранят, завернув в листья. Кванда долго горевала из-за этого, и Миро быстро понял, что дразнить ее не стоит.
Человек развернул книгу на последней странице. Миро заметил, все свинксы тихонько подтянулись к нему. Маслосбивающий танец окончился. Человек провел рукой по последней строчке книги.
— Голос Тех, Кого Нет, — пробормотал он.
— Да. Я видел его вчера вечером.
— Он — подлинный Голос, так говорит Корнерой.
Миро предупредил их, что в мире много Голосов и тот, кто написал «Королеву Улья» и «Гегемона», давным-давно умер. По всей видимости, они все еще не могли отделаться от мечты, что сюда прилетел настоящий, тот, кто создал священную книгу.
— Я думаю, он хороший Голос, — сказал Миро. — Он был добр к моей семье. Ему можно доверять.
— Когда он будет Говорить с нами?
— Я его еще не спрашивал. Об этом нельзя говорить сразу. Мне нужно время.
Человек запрокинул голову и завыл.
«Это моя смерть?» — подумал Миро.
Нет. Другие свинксы стали нежно и осторожно поглаживать Человека, потом помогли ему снова завернуть книгу в листья и унести. Миро поднялся, чтобы уйти. Никто из свннксов не последовал за ним, даже внимания не обратил. Нет, они не бойкотировали его, просто все сразу оказались заняты. Человек-невидимка, ксенолог-невидимка.
Кванда догнала его на краю леса. Подлесок прикрывал их от любых любопытных глаз Милагра. Хотя кто там будет смотреть на лес?
— Миро, — тихо окликнула она.
Он повернулся как раз вовремя, чтобы поймать ее за руки. Она налетела на него с такой скоростью, что ему пришлось отступить, чтобы не упасть.
— Ты пытаешься убить меня? — спросил Миро, вернее, попытался спросить — она целовала его в губы, и потому ему было трудно выговаривать слова. Наконец он сдался и ответил ей долгим и крепким поцелуем. Она оторвалась от пего.
— Ты становишься сладострастен, — сказала Кванда.
— Со мной так всегда случается, когда в лесу меня атакуют юные девушки.
— Спусти пары, Миро, нам еще долго идти. — Она ухватила его за пояс, притянула к себе, поцеловала снова. — Должно пройти два года, прежде чем ты сможешь жениться без согласия твоей матери.
Миро даже не пытался спорить. Ему было глубоко плевать на запреты священников, но он понимал, насколько необходимы такому маленькому поселению, как Милагр, жесткие брачные обычаи. Большие и стабильные общества могут позволить себе терпеть разумное количество несанкционированных личных отношений, но Милагр слишком мал. Квандой руководила вера, Миро — практические соображения, а потому, несмотря на тысячи возможностей, они были целомудренны, как монахи. Хотя, если бы Миро узнал, что им и в браке придется соблюдать целомудрие, как монахам ордена Фильос, девственность Кванды оказалась бы в непосредственной опасности.
— Этот Голос, — начала Кванда. — Ты знаешь, что я думаю о его приходе сюда.
— Сейчас в тебе говорит католицизм, а не разум.
Он попытался поцеловать ее, но она опустила лицо, и он, взяв в рот ее нос, страстно поцеловал его. Она рассмеялась и освободилась от объятий.
— Ты неуклюж, Миро, твои действия оскорбительны. — Она вытерла мокрый нос рукавом. — Мы уже послали к чертовой матери научный метод, когда начали помогать им повышать уровень жизни. У нас есть еще десять, может, двадцать лет, прежде чем результаты нашей деятельности станут заметны со спутников. К тому времени мы, наверное, успеем закрепить перемены. Но у нас нет шансов, если мы посвятим в проект постороннего. Он кому-нибудь расскажет.
— Может быть, а может быть, и нет. Ты же знаешь, я тоже когда-то был посторонним.
— Посторонним, но не чужаком.
— Ты должна была видеть его прошлой ночью, Кванда. Сначала с Грего, а потом, когда Квара проснулась в слезах…
— Одинокие, несчастные дети — что это доказывает?
— И Эла. Смеющаяся. И Ольядо — он на самом деле включился в семью.
— Квим?
— Перестал кричать, чтобы неверный убирался прочь.
— Я рада за твою семью, Миро. Надеюсь, он сумеет исцелить их совсем. Действительно надеюсь. Я вижу, ты изменился, в тебе появилась… надежда? Но не приводи его сюда.
Миро втянул щеку, пожевал ее, затем отошел. Кванда кинулась за ним, поймала за руку. Они уже выбрались на открытое место, но между ними и воротами стояло дерево Корнероя.
— Не оставляй меня так! — яростно сказала она. — Ты не можешь просто так уйти…
— Я знаю, ты права, — ответил Миро. — Но не могу изменить то, что чувствую. Когда он был в нашем доме, это словно… словно Либо пришел туда.
— Отец ненавидел твою мать, Миро, он не переступил бы порог вашего дома.
— Но если бы. В нашем доме Голос был таким, каким всегда был Либо на Станции Зенадорес. Понятно?
— А тебе? Он приходит к вам и ведет себя так, как следовало бы вашему отцу, только тот никогда не помнил, что он отец и вы все валяетесь брюхом кверху, как новорожденные щенки.
Ее презрение взбесило его. Миро захотелось ударить Кванду по лицу. Вместо этого он подошел и шлепнул ладонью по дереву Корнероя. За четверть века оно очень выросло — восемьдесят сантиметров в диаметре. Кора была очень грубой и жесткой, и Миро больно ушиб ладонь.
Кванда подошла к нему:
— Прости Миро, я не это имела…
— Именно это. Глупо и эгоистично.
— Да, но я…
— То, что мой отец был подонком, не значит еще, что я буду махать лапами в воздухе для каждого милого дяди, который погладит меня по головке.
Ее руки гладили его волосы, плечи, грудь.
— Я знаю, знаю, знаю…
— Видишь ли, я понимаю, что такое хороший человек. Не отец, а хороший человек. Я ведь знал Либо, не правда ли? И когда я говорю тебе, что этот Голос, Эндрю Виггин, похож на Либо, такой, как Либо, ты должна выслушать меня, а не отмахиваться от моих слов, как от визга кано.
— Я слушаю. Я хочу встретиться с ним. Миро.
И тут Миро изумил самого себя. Он заплакал. Вот что этот проклятый Голос делал с ним, даже если его не было рядом. Он развязал все узлы в душе Миро, и теперь Миро ничего не мог удержать в себе.
— Ты тоже права, — еле слышно сказал он, внезапно почувствовав, что охрип. — Я видел, как он ходил по дому, как заживало все, к чему он прикасался, и думал: если бы этот человек был моим отцом! — Он повернулся к Кванде, нисколько не заботясь, что она увидит его красные глаза и слезы. — Ты знаешь, я повторял эти слова каждый день, когда шел домой со Станции Зенадорес: если бы только Либо был моим отцом, если бы только я был его сыном.
Кванда улыбнулась и крепко прижалась к нему. Ее волосы осушили слезы на его лице.
— Ах, Миро, — воскликнула она, — я так рада, что он не твой отец! Потому что тогда я была бы твоей сестрой и не могла бы даже надеяться заполучить тебя для себя.
Куда бы он ни шел, декан кафедрального собора всюду приносил с собой молчание темных часовен и ощущение массивных смыкающихся стен. Когда он возник в аудитории, школьники ощутили какую-то невидимую тяжесть. Ребята невольно сдерживали дыхание, пока он скользил мимо них к столу преподавателя.
— Дом Кристано, — пробормотал декан, — епископ нуждается в вашем совете.
Ученики, в большинстве своем подростки, были не так уж малы, чтобы не знать о крайней натянутости отношений между иерархами Матери Церкви и свободолюбивой и независимой монашеской братией, которая хозяйничала почти во всех католических школах Ста Миров. А Дом Кристано был не только превосходным учителем истории, геологии, археологии и антропологии, но и аббатом монастыря Фильос да Менте де Кристо, Детей Разума Христова, и это положение делало его главным соперником епископа в борьбе за власть над душами жителей Лузитании. В каком-то смысле его статус даже выше епископского: на большинстве миров на одного архиепископа приходилось по аббату, тогда как епископу соответствовал завуч монастырской школы.
Но Дом Кристано, как и все Дети, возводил в принцип предельное почтение к церковной иерархии. Услышав о приглашении епископа, он тут же выключил свой терминал и объявил занятие оконченным, даже не попытавшись выяснить, насколько срочно требуется его помощь. Учащиеся не удивились: они знали, что аббат поступил бы так же, если бы его присутствия потребовал самый ничтожный священник. Естественно, священнослужителям всегда очень льстило уважительное отношение Детей Разума Христова, хотя Дети одновременно давали им понять, что если они будут слишком часто посещать школу в рабочее время, то совершенно развалят преподавательскую работу. В результате священники почти не заглядывали в школы. Путем смирения и почтительности Дети Разума добились почти полной независимости.
Дом Кристано мог, пожалуй, даже угадать, зачем он так срочно понадобился епископу. Доктор Навьо всегда был болтуном и сплетником, и с самого утра по городу ходили слухи о какой-то страшной угрозе, высказанной Голосом Тех, Кого Нет. Дом Кристано с большим трудом переносил все эти вопли и беспочвенный ужас церковных иерархов при малейшем соприкосновении с неверными или еретиками. Епископ, конечно, в ярости. Это значит, он станет требовать от всех решительных действий, хотя совершенно ясно, что лучшая политика — невмешательство, терпение, сотрудничество. Кроме того, распространился также слух, что этот Голос — тот самый, что Говорил о смерти Сан-Анжело. Если это правда, то, вполне возможно, он не враг Церкви, а друг. Или по меньшей мере друг Детям, что, с точки зрения Дома Кристано, одно и то же.
Следуя за молчаливым деканом по коридорам, а затем по церковному саду, Дом Кристано очистил свое сердце и разум от злости и раздражения. Снова и снова он повторял свое монашеское имя: Амай а Тудомундо Пара Кве Деус вос Аме, «Ты Должен Любить Всех, Чтобы Господь Возлюбил Тебя». Он долго выбирал себе имя, когда вместе со своей невестой решил присоединиться к ордену, ибо знал самую серьезную свою слабость: глупость приводила его в неистовство. Как и все Дети, он сделал своим именем заклинание от сильнейшего из своих грехов. Один из способов духовно обнажить себя перед миром. «Мы не будем одевать себя лицемерием, — учил Сан-Анжело. — Христос оденет нас добродетелью, словно лилии долин, но мы не должны стараться выглядеть добродетельными». Дом Кристано чувствовал, что добродетель его порядком прохудилась — холодный ветер нетерпения пробирал его до костей. Поэтому он беззвучно повторял свое имя, думая при этом: «Епископ Перегрино — проклятый Богом дурак, но Амай а Тудомундо Пара Кве Деус вос Аме».
— Брат Амай, — сказал епископ Перегрино. Он никогда не использовал почетный титул «Дом Кристано», хотя даже кардиналы обычно проявляли такую любезность. — Хорошо, что вы пришли.
Доктор Навьо уже успел занять самое удобное кресло, но Дом Кристано и не думал упрекать его за это. Праздность и себялюбие сделали Навьо толстым, а жир принудил его к еще большей праздности. Страшная болезнь, змея, пожирающая собственный хвост. Дом Кристано благодарил небо за то, что не страдает ею. Он выбрал себе высокий табурет без свинки. Здесь его тело не сможет расслабиться, а потому разум останется ясным.
Навьо немедленно начал пересказывать свою неприятную беседу с Голосом Тех, Кого Нет и подробно объяснил, что именно угрожал учинить Голос, если бойкот будет продолжаться.
— Инквизитор! Можете себе представить? Этот неверный осмелился угрожать Матери Церкви!
Ох, каждый раз, когда Мать Церковь оказывается в опасности, в пастве пробуждается дух крестоносцев. Но попроси их ходить к мессе раз в неделю, как этот дух сворачивается калачиком и засыпает.
Речи Навьо произвели некоторое впечатление — епископ Перегрино рассердился еще больше. Его темно-коричневая от загара кожа начала багроветь. Когда Навьо наконец умолк, Перегрино повернулся к Дому Кристано. Его лицо напоминало маску ярости.
— Ну, и что вы на это скажете, брат Амай?
«Если бы я не был вежливым человеком, то сказал бы, что вы повели себя как полный болван, связавшись с Голосом, когда закон явно на его стороне. А сам Голос, кстати, еще не сделал нам ничего плохого. Пока. Потому что теперь вы его спровоцировали, разозлили. Он теперь куда опаснее, чем был бы, если б вы просто проигнорировали его приезд».
Дом Кристано едва заметно улыбнулся и наклонил голову.
— Я думаю, мы должны нанести удар первыми и лишить его возможности вредить.
Эти воинственные слова застали епископа Перегрино врасплох.
— Именно, — отозвался он. — Но я никак не ожидал, что вы тоже это понимаете.
— Фильос столь же искренни в своей вере, как и любой христианин, не прошедший посвящения, — ответил Дом Кристано. — Но поскольку мы не священники, нам приходится пользоваться разумом и логикой — жалкими заменителями авторитета Церкви.
Епископ Перегрино понимал, что монах насмехается, но никогда не мог вывести его на чистую воду, а потому лишь хмыкнул и прищурил глаза.
— Ну что ж, брат Амай, как, по-вашему, нам следует нанести удар?
— Что ж, отец Перегрино, закон выражается предельно ясно. Голос может получить власть над нами, только если мы станем вмешиваться в исполнение его профессиональных обязанностей. Чтобы лишить его возможности причинить нам даже малейший вред, достаточно начать сотрудничать с ним.
Тут епископ Перегрино взревел и изо всех сил грохнул по столу кулаком.
— Это просто софистика, следовало ожидать от вас такого выверта, Амай!
Дом Кристано вежливо улыбнулся:
— У нас нет выбора. Либо мы отвечаем на все его вопросы, либо он подает петицию, совершенно справедливую, о статусе инквизитора, и вы садитесь на ближайший корабль, идущий в Ватикан, чтобы предстать перед судом по обвинению в религиозных преследованиях. Мы все слишком любим и уважаем вас, епископ Перегрино, чтобы позволить вам лишиться поста.
— О да, я осведомлен о ваших чувствах.
— Голоса Тех, Кого Нет на деле вполне безобидны. Они не имеют организации, не раздают святого причастия, даже не настаивают на том, что «Королева Улья» и «Гегемон» — священное писание. Единственное их занятие — поиск правды о судьбах умерших. Потом они рассказывают всем, кто желает слушать, историю жизни покойника так, как они сами ее понимали.
— И это, по-вашему, безобидно?
— Как раз наоборот. Сан-Анжело основал наш орден именно потому, что правда — это страшная сила. Но, я полагаю, от Голосов нам куда меньше вреда, чем, скажем, от протестантов. А если нашу католическую лицензию отменят на основании религиозных преследований… Конгресс немедленно ввезет сюда эмигрантов других религий. Чтобы как минимум треть населения стала некатолической.
Епископ Перегрино покрутил свое кольцо.
— Но может ли Конгресс позволить себе такой шаг? Размеры колонии были строго ограничены с самого начала. Приток неверных… Мы мгновенно вылетим за предписанные рамки.
— Вы должны знать, что они уже приняли меры на этот случай. Как вы думаете, зачем на орбите остались два корабля? Католическая лицензия гарантирует неограниченный рост населения. Когда мы превысим квоту, они просто увезут лишних. Насильственная эмиграция. Это все равно будет сделано через одно-два поколения. Так почему не начать сейчас?
— Они не станут.
— Звездный Конгресс впервые созвали именно для того, чтобы прекратить волну религиозных войн и погромов, прокатившуюся по всем обитаемым мирам. Так что не стоит шутить с законами о религиозных преследованиях.
— Но это же не лезет ни в какие ворота! Какой-то полубезумный еретик вызвал сюда Голос, и над нами нависла угроза насильственной эмиграции!
— Мой уважаемый отец, светской власти всегда было трудно найти общий язык с духовной. Мы должны быть терпеливы и терпимы. У нас есть на то весьма веская причина — большие батальоны на их стороне.
Навьо хихикнул.
— Пускай у них есть батальоны, мы владеем ключами от рая и ада, — ответил епископ.
— Ну да, и половина Звездного Конгресса уже трепещет от страха. Впрочем, возможно, я действительно могу помочь вам несколько смягчить ситуацию. Вместо того чтобы публично отказываться от ваших прежних замечаний… (от ваших идиотских, разрушительных, бездарных воплей)… вам следует только поставить город в известность, что вы поручили Детям Разума Христова нести тяжкое бремя общения с этим неверным и отвечать на его вопросы.
— Вы можете не знать ответов, — вставил Навьо.
— Но мы можем искать их для него, не так ли? Можем избавить жителей Милагра от необходимости говорить с Голосом напрямую. Вместо этого они будут отвечать на вопросы безобидных братьев и сестер нашего ордена.
— Иными словами, — сухо сказал епископ Перегрино, — монахи вашего ордена станут прислуживать неверному.
Дом Кристано закрыл глаза и трижды повторил про себя свое имя.
Ни разу с тех пор, как Эндер покинул Боевую школу, не чувствовал он так сильно, что находится на вражеской территории. Дорожка, поднимающаяся по склону холма от самой прассы, буквально стерта ногами верующих, а здание собора так высоко, что, за исключением нескольких особенно крутых поворотов, его видно на всем пути. По левую руку Эндера на искусственных террасах склона располагалась начальная школа, по правую — Вила де Профессорес, названная в честь преподавателей, хотя в основном здесь обитали уборщики, клерки, советники и прочая мелочь. Все учителя, носившие серые одежды Фильос, осторожно, с большим любопытством поглядывали на Эндера.
Вражеская территория началась на вершине холма — ровная, почти плоская зеленая лужайка, безупречный сад, аккуратные дорожки, посыпанные галькой. «Вот это и есть мир Церкви, — подумал Эндер, — все на своих местах и никаких сорняков». Здесь тоже многие исподволь наблюдали за ним, но одежды были черными или оранжевыми — священники и деканы, а в глазах у них стояла ненависть — вполне нормальное чувство для людей, чьей власти угрожают. «Что я украл у вас тем, что пришел сюда?» — беззвучно спросил у них Эндер. Но он знал, что отчасти заслужил их ненависть. Он был диким растением, попавшим в ухоженный сад, и, куда бы ни шел, нес с собой беспорядок. Многие прекрасные цветы умрут, если он пустит корни и высосет жизненные соки из земли.
Джейн весело болтала, пытаясь спровоцировать его на ответную реплику, но Эндер не попадался на ее приманку. Священники не увидят, как он шевелит губами. Очень многие католики считали имплантацию терминала святотатством, попыткой улучшить тело, которое Господь создал совершенным.
— Скольких священников может содержать эта община, Эндер? — задумчиво спросила Джейн.
Эндеру очень хотелось огрызнуться, ведь она уже наверняка посмотрела в записи и узнала точное число. Джейн очень нравилось раздражать его в те минуты, когда он не мог ей ответить или даже признать, что с ним вообще разговаривают.
— Трутни, которые даже не размножаются. Они не совокупляются и согласно теории эволюции давно должны были вымереть.
Конечно, она знала, что священники выполняют половину административной работы в городе. Эндер составлял свой ответ, словно мог произнести его вслух. Если бы здесь не было священников, правительству, или торговцам, или гильдиям пришлось бы поднатужиться и принять на себя это бремя. В обществе всегда образуется некая жесткая иерархия, консервативная сила, которая сохраняет личность, суть общины, несмотря на приходящие со временем изменения. Если в обществе нет ортодоксов, оно неизбежно рассыпается и умирает. Сильная организация ортодоксов раздражает, но она необходима обществу. Валентина писала об этом в своей книге о Занзибаре. Она сравнивала класс священнослужителей со скелетом…
Желая показать, что она может угадать его возражения, даже когда он молчит, Джейн подкинула ему цитату. Словно в насмешку, она воспользовалась голосом Валентины (конечно, она сохранила записи, чтобы мучить его).
— Кости твердые, сами по себе они кажутся мертвыми, окаменевшими, однако, именно укореняясь в скелете, опираясь на него, тело получает возможность осуществлять все движения жизни.
Голос Валентины причинял ему куда больше боли, чем он ожидал, намного больше, чем рассчитывала Джейн. Он замедлил шаги, поняв вдруг, что это ее отсутствие заставило его так остро ощущать враждебность священников. Он дергал кальвинистского льва за гриву в его собственном логове, ходил босиком по раскаленным углям ислама, в Киото фанатики-синтоисты угрожали ему смертью. Но Валентина всегда была рядом, жила в том же городе, дышала тем же воздухом. Она желала ему удачи, когда он уходил, а когда возвращался после очередного столкновения, вкладывала смысл даже в его ошибки, давала ему кусочек победы даже в поражении. «Я покинул ее всего десять дней назад и теперь наконец почувствовал, как мне ее не хватает».
— Мне кажется, налево, — сказала Джейн. Теперь она, к счастью, говорила собственным голосом. — Монастырь стоит на западном склоне холма. Оттуда можно увидеть Станцию Зенадорес.
Он прошел мимо факульдаде, где ребята с двенадцати лет изучали серьезные науки. А дальше, словно лежа в засаде, прижималось к земле здание монастыря. Разница между собором и монастырем заставила Эндера улыбнуться. Фильос столь решительно отказывались от величия, что это было даже несколько оскорбительно. Неудивительно, что иерархи их терпеть не могут. Даже монастырский сад штурмовал церковные устои — все, кроме огорода, поросло сорняками и нестриженой травой.
Аббата, естественно, зовут Дом Кристано. Если бы аббатом была женщина, ее звали бы Дона Кристан. На этой планете одна Эскола байкса и один факульдаде, а потому всего один завуч. Просто и элегантно — муж хозяйничает в аббатстве, а жена управляет школами. Все дела ордена решает супружеская пара. Эндер еще в самом начале говорил Сан-Анжело, что это верх гордыни, а никакое не смирение — то, что руководителей монастырей и школ зовут «Господин Христианин» и «Госпожа Христианка». Монахи дерзко присваивают себе титул, который принадлежит всем последователям Христа. Сан-Анжело только улыбнулся в ответ — конечно, он именно это и имел в виду. Он был безгранично дерзок в своем смирении — одна из причин, по которой Эндер любил его.
Дом Кристано вышел из ворот, чтобы встретить гостя, вместо того чтобы дожидаться его в своем эскриторио, — члены ордена обязаны причинять себе неудобства для пользы тех, кому они служат.
— Голос Эндрю! — воскликнул он.
— Дом Цефейро! — откликнулся Эндер. Цефейро (жнец) — так называли аббата внутри ордена, школьных завучей — Арадорес (пахарями), а монахов-преподавателей — Семеадорес (сеятелями).
Цефейро улыбнулся, заметив, как ловко увернулся Голос от употребления официального титула «Дом Кристано». Он знал, насколько это помогало управлять людьми — требование, чтобы к Детям обращались по их титулам и самодельным именам. Как говорил Сан-Анжело: «Когда они называют вас вашим титулом, то признают, что вы — христиане. А когда они называют вас по имени, то творят молитву». Дом Кристано обнял Эндера за плечи, улыбнулся и сказал:
— Срубить? Срубить дерево? Не имея каменных или металлических орудий? О нет, Кванда, они молятся, пока дерево не падает.
Но Кванде не нравились шутки о религии.
По просьбе свинксов Кванда потом принесла им копию Евангелия от Иоанна — упрощенный перевод на звездный. Но Миро настоял, чтобы одновременно свинксы получили «Королеву Улья» и «Гегемона».
— Евангелист Иоанн ничего не говорит о существах, живущих на других мирах, — указал Миро. — А Голос Тех, Кого Нет объясняет, открывает жукеров людям, а людей — жукерам.
Кванда прямо-таки взбесилась от такого святотатства, но годом позже они обнаружили, что свинксы используют Писание как трут для растопки, а «Королеву Улья» и «Гегемона» хранят, завернув в листья. Кванда долго горевала из-за этого, и Миро быстро понял, что дразнить ее не стоит.
Человек развернул книгу на последней странице. Миро заметил, все свинксы тихонько подтянулись к нему. Маслосбивающий танец окончился. Человек провел рукой по последней строчке книги.
— Голос Тех, Кого Нет, — пробормотал он.
— Да. Я видел его вчера вечером.
— Он — подлинный Голос, так говорит Корнерой.
Миро предупредил их, что в мире много Голосов и тот, кто написал «Королеву Улья» и «Гегемона», давным-давно умер. По всей видимости, они все еще не могли отделаться от мечты, что сюда прилетел настоящий, тот, кто создал священную книгу.
— Я думаю, он хороший Голос, — сказал Миро. — Он был добр к моей семье. Ему можно доверять.
— Когда он будет Говорить с нами?
— Я его еще не спрашивал. Об этом нельзя говорить сразу. Мне нужно время.
Человек запрокинул голову и завыл.
«Это моя смерть?» — подумал Миро.
Нет. Другие свинксы стали нежно и осторожно поглаживать Человека, потом помогли ему снова завернуть книгу в листья и унести. Миро поднялся, чтобы уйти. Никто из свннксов не последовал за ним, даже внимания не обратил. Нет, они не бойкотировали его, просто все сразу оказались заняты. Человек-невидимка, ксенолог-невидимка.
Кванда догнала его на краю леса. Подлесок прикрывал их от любых любопытных глаз Милагра. Хотя кто там будет смотреть на лес?
— Миро, — тихо окликнула она.
Он повернулся как раз вовремя, чтобы поймать ее за руки. Она налетела на него с такой скоростью, что ему пришлось отступить, чтобы не упасть.
— Ты пытаешься убить меня? — спросил Миро, вернее, попытался спросить — она целовала его в губы, и потому ему было трудно выговаривать слова. Наконец он сдался и ответил ей долгим и крепким поцелуем. Она оторвалась от пего.
— Ты становишься сладострастен, — сказала Кванда.
— Со мной так всегда случается, когда в лесу меня атакуют юные девушки.
— Спусти пары, Миро, нам еще долго идти. — Она ухватила его за пояс, притянула к себе, поцеловала снова. — Должно пройти два года, прежде чем ты сможешь жениться без согласия твоей матери.
Миро даже не пытался спорить. Ему было глубоко плевать на запреты священников, но он понимал, насколько необходимы такому маленькому поселению, как Милагр, жесткие брачные обычаи. Большие и стабильные общества могут позволить себе терпеть разумное количество несанкционированных личных отношений, но Милагр слишком мал. Квандой руководила вера, Миро — практические соображения, а потому, несмотря на тысячи возможностей, они были целомудренны, как монахи. Хотя, если бы Миро узнал, что им и в браке придется соблюдать целомудрие, как монахам ордена Фильос, девственность Кванды оказалась бы в непосредственной опасности.
— Этот Голос, — начала Кванда. — Ты знаешь, что я думаю о его приходе сюда.
— Сейчас в тебе говорит католицизм, а не разум.
Он попытался поцеловать ее, но она опустила лицо, и он, взяв в рот ее нос, страстно поцеловал его. Она рассмеялась и освободилась от объятий.
— Ты неуклюж, Миро, твои действия оскорбительны. — Она вытерла мокрый нос рукавом. — Мы уже послали к чертовой матери научный метод, когда начали помогать им повышать уровень жизни. У нас есть еще десять, может, двадцать лет, прежде чем результаты нашей деятельности станут заметны со спутников. К тому времени мы, наверное, успеем закрепить перемены. Но у нас нет шансов, если мы посвятим в проект постороннего. Он кому-нибудь расскажет.
— Может быть, а может быть, и нет. Ты же знаешь, я тоже когда-то был посторонним.
— Посторонним, но не чужаком.
— Ты должна была видеть его прошлой ночью, Кванда. Сначала с Грего, а потом, когда Квара проснулась в слезах…
— Одинокие, несчастные дети — что это доказывает?
— И Эла. Смеющаяся. И Ольядо — он на самом деле включился в семью.
— Квим?
— Перестал кричать, чтобы неверный убирался прочь.
— Я рада за твою семью, Миро. Надеюсь, он сумеет исцелить их совсем. Действительно надеюсь. Я вижу, ты изменился, в тебе появилась… надежда? Но не приводи его сюда.
Миро втянул щеку, пожевал ее, затем отошел. Кванда кинулась за ним, поймала за руку. Они уже выбрались на открытое место, но между ними и воротами стояло дерево Корнероя.
— Не оставляй меня так! — яростно сказала она. — Ты не можешь просто так уйти…
— Я знаю, ты права, — ответил Миро. — Но не могу изменить то, что чувствую. Когда он был в нашем доме, это словно… словно Либо пришел туда.
— Отец ненавидел твою мать, Миро, он не переступил бы порог вашего дома.
— Но если бы. В нашем доме Голос был таким, каким всегда был Либо на Станции Зенадорес. Понятно?
— А тебе? Он приходит к вам и ведет себя так, как следовало бы вашему отцу, только тот никогда не помнил, что он отец и вы все валяетесь брюхом кверху, как новорожденные щенки.
Ее презрение взбесило его. Миро захотелось ударить Кванду по лицу. Вместо этого он подошел и шлепнул ладонью по дереву Корнероя. За четверть века оно очень выросло — восемьдесят сантиметров в диаметре. Кора была очень грубой и жесткой, и Миро больно ушиб ладонь.
Кванда подошла к нему:
— Прости Миро, я не это имела…
— Именно это. Глупо и эгоистично.
— Да, но я…
— То, что мой отец был подонком, не значит еще, что я буду махать лапами в воздухе для каждого милого дяди, который погладит меня по головке.
Ее руки гладили его волосы, плечи, грудь.
— Я знаю, знаю, знаю…
— Видишь ли, я понимаю, что такое хороший человек. Не отец, а хороший человек. Я ведь знал Либо, не правда ли? И когда я говорю тебе, что этот Голос, Эндрю Виггин, похож на Либо, такой, как Либо, ты должна выслушать меня, а не отмахиваться от моих слов, как от визга кано.
— Я слушаю. Я хочу встретиться с ним. Миро.
И тут Миро изумил самого себя. Он заплакал. Вот что этот проклятый Голос делал с ним, даже если его не было рядом. Он развязал все узлы в душе Миро, и теперь Миро ничего не мог удержать в себе.
— Ты тоже права, — еле слышно сказал он, внезапно почувствовав, что охрип. — Я видел, как он ходил по дому, как заживало все, к чему он прикасался, и думал: если бы этот человек был моим отцом! — Он повернулся к Кванде, нисколько не заботясь, что она увидит его красные глаза и слезы. — Ты знаешь, я повторял эти слова каждый день, когда шел домой со Станции Зенадорес: если бы только Либо был моим отцом, если бы только я был его сыном.
Кванда улыбнулась и крепко прижалась к нему. Ее волосы осушили слезы на его лице.
— Ах, Миро, — воскликнула она, — я так рада, что он не твой отец! Потому что тогда я была бы твоей сестрой и не могла бы даже надеяться заполучить тебя для себя.
10. ДЕТИ РАЗУМА
Правило 1: Все Дети Разума Христова обязаны состоять в браке — это условие членства в ордене. Но они обязаны также соблюдать целомудрие.
Вопрос 1: Почему человеку необходимо вступать в брак?
Дураки говорят: зачем нам жениться или выходить замуж? Любовь — единственная связь, в которой мы нуждаемся. Им я отвечу: брак не есть соглашение между мужчиной и женщиной, даже звери лесные прилепляются друг к другу и рожают детей. Брак есть соглашение между мужчиной и женщиной, с одной стороны, и обществом — с другой. Заключение брака по законам общества равнозначно принятию полного гражданства. Отказавшийся является чужаком, ребенком, преступником, рабом или предателем. Это определение неизменно для всех форм человеческого сообщества: только тот, кто подчиняется брачным законам, обычаям, табу, — воистину взрослый член общества.
Вопрос 2: Почему священникам и монахиням предписано хранить целомудрие?
Чтобы, отделить их от общества. Священники и монахини — не граждане, а слуги. Они служители Церкви, но никак не сама Церковь. Святая Мать Наша Церковь — невеста, Христос — жених ее, а монахини и священники — только гости на свадьбе, ибо они отказались от гражданства в общине Христовой, чтобы служить ей.
Вопрос 3: Почему тогда Дети Разума Христова должны вступать в брак? Разве мы не слуги Церкви?
Нет, мы не служим Церкви, за исключением разве что той службы, которую оказывают ей все мужчины и женщины, вступая в брак. Разница состоит в том, что обычные люди передают следующему поколению свои гены, а мы — свои знания. Их наследство можно отыскать в молекулах генов будущих поколений, а наше живет в разуме и сердце. Наши браки порождают память, и она не менее достойное дитя, чем дети из плоти и крови, зачатые в освященном браке.
Сан-Анжело. «Правила и Катехизис ордена Детей Разума Христова». 511:11:11:1.
Куда бы он ни шел, декан кафедрального собора всюду приносил с собой молчание темных часовен и ощущение массивных смыкающихся стен. Когда он возник в аудитории, школьники ощутили какую-то невидимую тяжесть. Ребята невольно сдерживали дыхание, пока он скользил мимо них к столу преподавателя.
— Дом Кристано, — пробормотал декан, — епископ нуждается в вашем совете.
Ученики, в большинстве своем подростки, были не так уж малы, чтобы не знать о крайней натянутости отношений между иерархами Матери Церкви и свободолюбивой и независимой монашеской братией, которая хозяйничала почти во всех католических школах Ста Миров. А Дом Кристано был не только превосходным учителем истории, геологии, археологии и антропологии, но и аббатом монастыря Фильос да Менте де Кристо, Детей Разума Христова, и это положение делало его главным соперником епископа в борьбе за власть над душами жителей Лузитании. В каком-то смысле его статус даже выше епископского: на большинстве миров на одного архиепископа приходилось по аббату, тогда как епископу соответствовал завуч монастырской школы.
Но Дом Кристано, как и все Дети, возводил в принцип предельное почтение к церковной иерархии. Услышав о приглашении епископа, он тут же выключил свой терминал и объявил занятие оконченным, даже не попытавшись выяснить, насколько срочно требуется его помощь. Учащиеся не удивились: они знали, что аббат поступил бы так же, если бы его присутствия потребовал самый ничтожный священник. Естественно, священнослужителям всегда очень льстило уважительное отношение Детей Разума Христова, хотя Дети одновременно давали им понять, что если они будут слишком часто посещать школу в рабочее время, то совершенно развалят преподавательскую работу. В результате священники почти не заглядывали в школы. Путем смирения и почтительности Дети Разума добились почти полной независимости.
Дом Кристано мог, пожалуй, даже угадать, зачем он так срочно понадобился епископу. Доктор Навьо всегда был болтуном и сплетником, и с самого утра по городу ходили слухи о какой-то страшной угрозе, высказанной Голосом Тех, Кого Нет. Дом Кристано с большим трудом переносил все эти вопли и беспочвенный ужас церковных иерархов при малейшем соприкосновении с неверными или еретиками. Епископ, конечно, в ярости. Это значит, он станет требовать от всех решительных действий, хотя совершенно ясно, что лучшая политика — невмешательство, терпение, сотрудничество. Кроме того, распространился также слух, что этот Голос — тот самый, что Говорил о смерти Сан-Анжело. Если это правда, то, вполне возможно, он не враг Церкви, а друг. Или по меньшей мере друг Детям, что, с точки зрения Дома Кристано, одно и то же.
Следуя за молчаливым деканом по коридорам, а затем по церковному саду, Дом Кристано очистил свое сердце и разум от злости и раздражения. Снова и снова он повторял свое монашеское имя: Амай а Тудомундо Пара Кве Деус вос Аме, «Ты Должен Любить Всех, Чтобы Господь Возлюбил Тебя». Он долго выбирал себе имя, когда вместе со своей невестой решил присоединиться к ордену, ибо знал самую серьезную свою слабость: глупость приводила его в неистовство. Как и все Дети, он сделал своим именем заклинание от сильнейшего из своих грехов. Один из способов духовно обнажить себя перед миром. «Мы не будем одевать себя лицемерием, — учил Сан-Анжело. — Христос оденет нас добродетелью, словно лилии долин, но мы не должны стараться выглядеть добродетельными». Дом Кристано чувствовал, что добродетель его порядком прохудилась — холодный ветер нетерпения пробирал его до костей. Поэтому он беззвучно повторял свое имя, думая при этом: «Епископ Перегрино — проклятый Богом дурак, но Амай а Тудомундо Пара Кве Деус вос Аме».
— Брат Амай, — сказал епископ Перегрино. Он никогда не использовал почетный титул «Дом Кристано», хотя даже кардиналы обычно проявляли такую любезность. — Хорошо, что вы пришли.
Доктор Навьо уже успел занять самое удобное кресло, но Дом Кристано и не думал упрекать его за это. Праздность и себялюбие сделали Навьо толстым, а жир принудил его к еще большей праздности. Страшная болезнь, змея, пожирающая собственный хвост. Дом Кристано благодарил небо за то, что не страдает ею. Он выбрал себе высокий табурет без свинки. Здесь его тело не сможет расслабиться, а потому разум останется ясным.
Навьо немедленно начал пересказывать свою неприятную беседу с Голосом Тех, Кого Нет и подробно объяснил, что именно угрожал учинить Голос, если бойкот будет продолжаться.
— Инквизитор! Можете себе представить? Этот неверный осмелился угрожать Матери Церкви!
Ох, каждый раз, когда Мать Церковь оказывается в опасности, в пастве пробуждается дух крестоносцев. Но попроси их ходить к мессе раз в неделю, как этот дух сворачивается калачиком и засыпает.
Речи Навьо произвели некоторое впечатление — епископ Перегрино рассердился еще больше. Его темно-коричневая от загара кожа начала багроветь. Когда Навьо наконец умолк, Перегрино повернулся к Дому Кристано. Его лицо напоминало маску ярости.
— Ну, и что вы на это скажете, брат Амай?
«Если бы я не был вежливым человеком, то сказал бы, что вы повели себя как полный болван, связавшись с Голосом, когда закон явно на его стороне. А сам Голос, кстати, еще не сделал нам ничего плохого. Пока. Потому что теперь вы его спровоцировали, разозлили. Он теперь куда опаснее, чем был бы, если б вы просто проигнорировали его приезд».
Дом Кристано едва заметно улыбнулся и наклонил голову.
— Я думаю, мы должны нанести удар первыми и лишить его возможности вредить.
Эти воинственные слова застали епископа Перегрино врасплох.
— Именно, — отозвался он. — Но я никак не ожидал, что вы тоже это понимаете.
— Фильос столь же искренни в своей вере, как и любой христианин, не прошедший посвящения, — ответил Дом Кристано. — Но поскольку мы не священники, нам приходится пользоваться разумом и логикой — жалкими заменителями авторитета Церкви.
Епископ Перегрино понимал, что монах насмехается, но никогда не мог вывести его на чистую воду, а потому лишь хмыкнул и прищурил глаза.
— Ну что ж, брат Амай, как, по-вашему, нам следует нанести удар?
— Что ж, отец Перегрино, закон выражается предельно ясно. Голос может получить власть над нами, только если мы станем вмешиваться в исполнение его профессиональных обязанностей. Чтобы лишить его возможности причинить нам даже малейший вред, достаточно начать сотрудничать с ним.
Тут епископ Перегрино взревел и изо всех сил грохнул по столу кулаком.
— Это просто софистика, следовало ожидать от вас такого выверта, Амай!
Дом Кристано вежливо улыбнулся:
— У нас нет выбора. Либо мы отвечаем на все его вопросы, либо он подает петицию, совершенно справедливую, о статусе инквизитора, и вы садитесь на ближайший корабль, идущий в Ватикан, чтобы предстать перед судом по обвинению в религиозных преследованиях. Мы все слишком любим и уважаем вас, епископ Перегрино, чтобы позволить вам лишиться поста.
— О да, я осведомлен о ваших чувствах.
— Голоса Тех, Кого Нет на деле вполне безобидны. Они не имеют организации, не раздают святого причастия, даже не настаивают на том, что «Королева Улья» и «Гегемон» — священное писание. Единственное их занятие — поиск правды о судьбах умерших. Потом они рассказывают всем, кто желает слушать, историю жизни покойника так, как они сами ее понимали.
— И это, по-вашему, безобидно?
— Как раз наоборот. Сан-Анжело основал наш орден именно потому, что правда — это страшная сила. Но, я полагаю, от Голосов нам куда меньше вреда, чем, скажем, от протестантов. А если нашу католическую лицензию отменят на основании религиозных преследований… Конгресс немедленно ввезет сюда эмигрантов других религий. Чтобы как минимум треть населения стала некатолической.
Епископ Перегрино покрутил свое кольцо.
— Но может ли Конгресс позволить себе такой шаг? Размеры колонии были строго ограничены с самого начала. Приток неверных… Мы мгновенно вылетим за предписанные рамки.
— Вы должны знать, что они уже приняли меры на этот случай. Как вы думаете, зачем на орбите остались два корабля? Католическая лицензия гарантирует неограниченный рост населения. Когда мы превысим квоту, они просто увезут лишних. Насильственная эмиграция. Это все равно будет сделано через одно-два поколения. Так почему не начать сейчас?
— Они не станут.
— Звездный Конгресс впервые созвали именно для того, чтобы прекратить волну религиозных войн и погромов, прокатившуюся по всем обитаемым мирам. Так что не стоит шутить с законами о религиозных преследованиях.
— Но это же не лезет ни в какие ворота! Какой-то полубезумный еретик вызвал сюда Голос, и над нами нависла угроза насильственной эмиграции!
— Мой уважаемый отец, светской власти всегда было трудно найти общий язык с духовной. Мы должны быть терпеливы и терпимы. У нас есть на то весьма веская причина — большие батальоны на их стороне.
Навьо хихикнул.
— Пускай у них есть батальоны, мы владеем ключами от рая и ада, — ответил епископ.
— Ну да, и половина Звездного Конгресса уже трепещет от страха. Впрочем, возможно, я действительно могу помочь вам несколько смягчить ситуацию. Вместо того чтобы публично отказываться от ваших прежних замечаний… (от ваших идиотских, разрушительных, бездарных воплей)… вам следует только поставить город в известность, что вы поручили Детям Разума Христова нести тяжкое бремя общения с этим неверным и отвечать на его вопросы.
— Вы можете не знать ответов, — вставил Навьо.
— Но мы можем искать их для него, не так ли? Можем избавить жителей Милагра от необходимости говорить с Голосом напрямую. Вместо этого они будут отвечать на вопросы безобидных братьев и сестер нашего ордена.
— Иными словами, — сухо сказал епископ Перегрино, — монахи вашего ордена станут прислуживать неверному.
Дом Кристано закрыл глаза и трижды повторил про себя свое имя.
Ни разу с тех пор, как Эндер покинул Боевую школу, не чувствовал он так сильно, что находится на вражеской территории. Дорожка, поднимающаяся по склону холма от самой прассы, буквально стерта ногами верующих, а здание собора так высоко, что, за исключением нескольких особенно крутых поворотов, его видно на всем пути. По левую руку Эндера на искусственных террасах склона располагалась начальная школа, по правую — Вила де Профессорес, названная в честь преподавателей, хотя в основном здесь обитали уборщики, клерки, советники и прочая мелочь. Все учителя, носившие серые одежды Фильос, осторожно, с большим любопытством поглядывали на Эндера.
Вражеская территория началась на вершине холма — ровная, почти плоская зеленая лужайка, безупречный сад, аккуратные дорожки, посыпанные галькой. «Вот это и есть мир Церкви, — подумал Эндер, — все на своих местах и никаких сорняков». Здесь тоже многие исподволь наблюдали за ним, но одежды были черными или оранжевыми — священники и деканы, а в глазах у них стояла ненависть — вполне нормальное чувство для людей, чьей власти угрожают. «Что я украл у вас тем, что пришел сюда?» — беззвучно спросил у них Эндер. Но он знал, что отчасти заслужил их ненависть. Он был диким растением, попавшим в ухоженный сад, и, куда бы ни шел, нес с собой беспорядок. Многие прекрасные цветы умрут, если он пустит корни и высосет жизненные соки из земли.
Джейн весело болтала, пытаясь спровоцировать его на ответную реплику, но Эндер не попадался на ее приманку. Священники не увидят, как он шевелит губами. Очень многие католики считали имплантацию терминала святотатством, попыткой улучшить тело, которое Господь создал совершенным.
— Скольких священников может содержать эта община, Эндер? — задумчиво спросила Джейн.
Эндеру очень хотелось огрызнуться, ведь она уже наверняка посмотрела в записи и узнала точное число. Джейн очень нравилось раздражать его в те минуты, когда он не мог ей ответить или даже признать, что с ним вообще разговаривают.
— Трутни, которые даже не размножаются. Они не совокупляются и согласно теории эволюции давно должны были вымереть.
Конечно, она знала, что священники выполняют половину административной работы в городе. Эндер составлял свой ответ, словно мог произнести его вслух. Если бы здесь не было священников, правительству, или торговцам, или гильдиям пришлось бы поднатужиться и принять на себя это бремя. В обществе всегда образуется некая жесткая иерархия, консервативная сила, которая сохраняет личность, суть общины, несмотря на приходящие со временем изменения. Если в обществе нет ортодоксов, оно неизбежно рассыпается и умирает. Сильная организация ортодоксов раздражает, но она необходима обществу. Валентина писала об этом в своей книге о Занзибаре. Она сравнивала класс священнослужителей со скелетом…
Желая показать, что она может угадать его возражения, даже когда он молчит, Джейн подкинула ему цитату. Словно в насмешку, она воспользовалась голосом Валентины (конечно, она сохранила записи, чтобы мучить его).
— Кости твердые, сами по себе они кажутся мертвыми, окаменевшими, однако, именно укореняясь в скелете, опираясь на него, тело получает возможность осуществлять все движения жизни.
Голос Валентины причинял ему куда больше боли, чем он ожидал, намного больше, чем рассчитывала Джейн. Он замедлил шаги, поняв вдруг, что это ее отсутствие заставило его так остро ощущать враждебность священников. Он дергал кальвинистского льва за гриву в его собственном логове, ходил босиком по раскаленным углям ислама, в Киото фанатики-синтоисты угрожали ему смертью. Но Валентина всегда была рядом, жила в том же городе, дышала тем же воздухом. Она желала ему удачи, когда он уходил, а когда возвращался после очередного столкновения, вкладывала смысл даже в его ошибки, давала ему кусочек победы даже в поражении. «Я покинул ее всего десять дней назад и теперь наконец почувствовал, как мне ее не хватает».
— Мне кажется, налево, — сказала Джейн. Теперь она, к счастью, говорила собственным голосом. — Монастырь стоит на западном склоне холма. Оттуда можно увидеть Станцию Зенадорес.
Он прошел мимо факульдаде, где ребята с двенадцати лет изучали серьезные науки. А дальше, словно лежа в засаде, прижималось к земле здание монастыря. Разница между собором и монастырем заставила Эндера улыбнуться. Фильос столь решительно отказывались от величия, что это было даже несколько оскорбительно. Неудивительно, что иерархи их терпеть не могут. Даже монастырский сад штурмовал церковные устои — все, кроме огорода, поросло сорняками и нестриженой травой.
Аббата, естественно, зовут Дом Кристано. Если бы аббатом была женщина, ее звали бы Дона Кристан. На этой планете одна Эскола байкса и один факульдаде, а потому всего один завуч. Просто и элегантно — муж хозяйничает в аббатстве, а жена управляет школами. Все дела ордена решает супружеская пара. Эндер еще в самом начале говорил Сан-Анжело, что это верх гордыни, а никакое не смирение — то, что руководителей монастырей и школ зовут «Господин Христианин» и «Госпожа Христианка». Монахи дерзко присваивают себе титул, который принадлежит всем последователям Христа. Сан-Анжело только улыбнулся в ответ — конечно, он именно это и имел в виду. Он был безгранично дерзок в своем смирении — одна из причин, по которой Эндер любил его.
Дом Кристано вышел из ворот, чтобы встретить гостя, вместо того чтобы дожидаться его в своем эскриторио, — члены ордена обязаны причинять себе неудобства для пользы тех, кому они служат.
— Голос Эндрю! — воскликнул он.
— Дом Цефейро! — откликнулся Эндер. Цефейро (жнец) — так называли аббата внутри ордена, школьных завучей — Арадорес (пахарями), а монахов-преподавателей — Семеадорес (сеятелями).
Цефейро улыбнулся, заметив, как ловко увернулся Голос от употребления официального титула «Дом Кристано». Он знал, насколько это помогало управлять людьми — требование, чтобы к Детям обращались по их титулам и самодельным именам. Как говорил Сан-Анжело: «Когда они называют вас вашим титулом, то признают, что вы — христиане. А когда они называют вас по имени, то творят молитву». Дом Кристано обнял Эндера за плечи, улыбнулся и сказал: