Кард Орсон Скотт. Голос тех, кого нет

   — А вот так это делаем мы, — все еще шепотом сказал Человек.
   — Ах! Ах! — кричал Мандачува. — Я уже видел эту воду раньше! В глазах Пипо и Либо я видел эту воду!
   Один за другим присоединялись свинксы к скорбному крику. Вой заполнил поляну. Миро был испуган, удивлен, взбудоражен. Он не понимал, что все это значит, но свинксы вдруг обнаружили эмоцию, которую скрывали от ксенологов сорок семь лет.
   — Они оплакивают папу? — спросила Кванда. Ее глаза тоже блестели от возбуждения, а наэлектризованные страхом волосы растрепались.
   Миро ответил то, что ему вдруг пришло в голову:
   — До сегодняшнего дня они не знали, что Пипо и Либо плакали в минуту смерти.
   Миро не знал, что чувствовала и думала Кванда. Он только видел, как она отступила назад на несколько шагов, споткнулась, упала и заплакала.
   М-да, появление Голоса явно внесло некоторое оживление в их будни.
   Миро опустился на колени рядом с Голосом. Тот сидел опустив голову, уперев подбородок в грудь.
   — Голос, — позвал Миро. — Комо поде сер? Как может быть, что вы первый Голос и одновременно Эндер? Нано поде сер?
   — Она рассказала им намного больше, чем я думал, — прошептал тот.
   — Но Голос Тех, Кого Нет, тот, что написал книгу, был самым мудрым из всех, кто жил в эпоху звездных перелетов. А Эндер — убийца, уничтоживший народ, целую расу раман, которые могли научить нас всему…
   — Оба они люди, — ответил Голос.
   Человек подошел к ним и процитировал «Гегемона»:
   — «Болезнь и исцеление — в каждом сердце. Смерть и спасение — в каждой руке».
   — Человек, — сказал Голос, — пусть твои братья не оплакивают то, что сделали в неведении.
   — Это было страшное дело, — отозвался Человек. — Самый великий наш дар.
   — Скажи своим, чтобы они замолчали и слушали меня.
   Человек прокричал несколько слов, но не на мужском языке, а на языке жен, языке власти. Все замолчали, а потом опустились на траву и приготовились слушать, что скажет Голос.
   — Я сделаю все, что в моих силах, — начал он, — но сначала должен узнать вас, иначе как я смогу написать вашу историю? Мне нужно узнать вас, иначе как я определю, отравлена моя вода или нет? И даже после этого останется еще одна, самая тяжелая проблема. Люди могут позволить себе любить жукеров, будучи уверены, что все жукеры мертвы. А вы все еще живы, и люди очень боятся вас.
   Человек встал и показал на свое тело. Презрительно, будто оно было хилым, уродливым.
   — Нас?
   — Они боятся того же, чего боитесь вы, когда смотрите в небо и видите звезды людей. Они боятся, что когда-нибудь придут на планету, а вы добрались туда первыми.
   — Мы не стремимся быть первыми, — ответил Человек. — Мы хотим жить там тоже.
   — Тогда дайте мне время. И научите меня, чтобы я мог научить остальных.
   — Все, что хочешь. — Человек обвел взглядом остальных свинксов. — Мы научим тебя всему.
   Листоед встал. Он говорил на мужском языке, но Миро понял его:
   — Некоторые вещи не принадлежат тебе. Ты не можешь их дать.
   Человек отрезал на звездном:
   — То, чему научили нас Пипо, Либо, Кванда и Миро, тоже не принадлежало им. Но они поделились с нами.
   — Их глупость не должна стать нашей глупостью. — Листоед все еще говорил на мужском языке.
   — Да. И мудростью их мы тоже не всегда обладаем, — отозвался Человек.
   Тут Листоед сказал что-то на древесном языке, Миро не понял что. Человек не ответил, и Листоед ушел.
   Вернулась Кванда. Глаза красные от слез.
   А Человек уже снова смотрел на Голос.
   — Что ты хочешь знать? — спросил он. — Мы расскажем и покажем тебе. Все, что можем.
   Голос повернулся к Миро и Кванде:
   — Что я должен спросить у них? Я знаю так мало и не понимаю, что нам надо знать.
   Миро посмотрел на Кванду.
   — У вас нет ни каменных, ни металлических орудий. Но ваши дома сделаны из дерева, как ваши луки и стрелы.
   Человек ждал. Пауза затянулась.
   — Так где же вопрос? — удивился он.
   «Как мог он не увидеть связи?» — подумал Миро.
   — Мы, люди, — вмешался Голос, — используем каменные или металлические орудия, когда хотим срубить дерево и сделать из него дома, стрелы или дубинки, которые носят многие из вас.
   Потребовалась минута, чтобы до свинксов дошел смысл его слов. Потом внезапно все они повскакивали на ноги и побежали — безумно, бесцельно, кругами, врезаясь друг в друга, в деревья, в хижины. Все молчали, но изредка тот или другой свинкс испускал дикий крик — такой, как показывал Мандачува.
   Жуткое зрелище. Внезапный приступ безумия. Все это выглядело так, словно свинксы потеряли способность управлять своими телами. Сегодня Голос послал к черту правила, которые соблюдались все эти годы необщения, осторожности, умолчания, и результатом стало повальное сумасшествие.
   Из этого хаоса вынырнул Человек и бросился на землю перед Голосом.
   — О Голос! — громко выкрикнул он. — Обещай, что никогда не позволишь им срубить моего отца Корнероя их каменными и металлическими орудиями! Если вам хочется убить кого-нибудь, здесь есть древние братья, которые с радостью отдадут себя. Можете взять мою жизнь, но не убивайте моего отца!
   — И моего! — подхватили другие свинксы. — И моего!

 
   — Мы бы никогда не посадили Корнероя так близко от ограды, — сказал Мандачува, — если бы знали, что вы… варелез.
   Голос снова вскинул руки:
   — Разве люди рубили деревья на Лузитании? Хоть одно? Никогда. Закон запрещает это. Вам нечего бояться.
   Свинксы останавливались по одному. Наступила тишина. Наконец Человек поднялся с земли.
   — Вы заставили нас еще больше бояться людей, — обратился он к Голосу. — Лучше было бы вам и вовсе не приходить в наш лес.
   Ему ответил звонкий голос Кванды:
   — Как можешь ты говорить это после того, как вы замучили моего отца?
   Человек ошеломленно уставился на нее, явно потеряв дар речи. Миро обнял Кванду за плечи. И в наступившей тишине заговорил Голос Тех, Кого Нет:
   — Вы обещали мне, что ответите на все мои вопросы. Я спрашиваю вас: как делаете вы деревянные хижины, луки, стрелы, дубинки? Мы рассказали вам о единственном известном нам способе. Теперь расскажите мне о вашем.
   — Брат отдает себя, — пояснил Человек. — Я уже говорил вам. Мы просим древнего брата помочь в нашей нужде, показываем ему образ, и он отдает себя.
   — Можем ли мы увидеть, как это делается? — спросил Эндер.
   Человек оглянулся на других свинксов.
   — Вы хотите, чтобы мы попросили древнего брата отдать себя, просто чтобы вы могли посмотреть? Нам еще годы и годы не нужны будут новые дома, да и стрел хватает с лихвой.
   — Покажи ему!
   Миро повернулся, и остальные тоже — из леса на поляну вышел Листоед. Он спокойно и уверенно продвинулся на середину поляны. На окружающих не глядел, а говорил, как будто был герольдом или уличным глашатаем, — ему явно было безразлично, слушают его или нет. Он пользовался языком жен, а потому Миро улавливал только отдельные слова.
   — Что он говорит? — спросил Голос.
   Миро, который все еще стоял на коленях рядом, с чужаком, начал шепотом переводить.
   — Листоед, судя по всему, отправился к женам, и они сказали, чтобы братья исполняли твои просьбы. Но это не так просто, он говорит им… Я даже слов этих не знаю… Что они все умрут. Что кто-то из братьев умрет — это уж точно. Посмотрите, они не боятся, никто из них.
   — Я не знаю, как проявляется у них страх, — сказал Голос. — Я их еще совсем не знаю.
   — Да и я тоже, — ответил Миро. — Следует отдать вам должное: за какие-то полчаса вы подняли тут больше шороху, чем я видел за всю свою жизнь.
   — Это врожденный дар, — отозвался Голос. — И давайте заключим соглашение. Я никому не скажу про вашу Сомнительную Деятельность. А вы сохраните в тайне мое имя.
   — Это просто, — кивнул Миро. — Я и сам-то поверить не могу.
   Листоед закончил свою речь, повернулся, подошел к двери хижины, фыркнул и нырнул внутрь.
   — Мы попросим дар у древнего брата, — объявил Человек. — Так сказали жены.
   Так все и случилось. Миро стоял, обняв Кванду, рядом на траве сидел Голос, а свинксы творили чудо, куда более ощутимое и убедительное, чем те события, на основании которых Густо и Сида получили титул ос Венерадос.
   Свинксы обступили старое толстое дерево на самом краю поляны, а потом стали по очереди забираться на него. Забравшийся немедленно начинал колотить по стволу палочкой. Скоро все устроились на стволе и ветвях, распевая что-то непонятное и выбивая палочками сложный, прерывистый ритм.
   — Древесный язык, — прошептала Кванда.
   Всего через несколько минут дерево стало явно крениться. Половина свинксов немедленно слетела на землю и принялась толкать ствол, чтобы он упал на поляну, а не на другие деревья. Остальные колотили по дереву еще яростнее, пели еще громче.
   Одна за другой начали отваливаться могучие ветви. Свинксы сразу подхватывали их и уносили с того места, куда должен был упасть ствол. Человек принес одну из них Голосу, тот осмотрел ветку и протянул Миро и Кванде. Толстый конец, которым ветка крепилась к дереву, оказался совершенно гладким. Край не был плоским, поверхность образовывала острый угол. Но никаких волокон, обломков, капающего сока — никаких следов насильственного отторжения от ствола. Миро провел пальцем по излому — дерево было холодным и скользким, как мрамор.
   Наконец от «древнего брата» остался только ствол, нагой и величественный. Белые пятна, отмечавшие расположение отвалившихся ветвей, ярко блестели на солнце. Пение стало почти невыносимым, потом смолкло. Дерево наклонилось, а потом легко и плавно заскользило к земле. Раздался страшный, сотрясающий поляну удар, и наступила тишина.
   Человек подошел к упавшему дереву, начал гладить огромный ствол, напевая что-то себе под нос, и под его руками кора стала трескаться и сползать. Трещины росли, потом соединились в одну большую, идущую вдоль ствола. Подбежали свинксы и начали стаскивать кору, словно кожуру с банана. Два длинных глубоких желоба. Свинксы утащили кору куда-то в сторону.
   — Вы когда-нибудь видели, на что у них идет кора? — поинтересовался Голос.
   Миро покачал головой. У него не было слов.
   Теперь вперед выступил Стрела, тоже что-то тихо напевая. Свинкс водил пальцами по стволу, словно указывая, какой должна быть длина и ширина каждого лука. Миро видел, как на стволе проступают линии, как трещит, сжимается и расходится древесина, а через мгновение в углублении ствола уже лежал лук — прекрасный лук из полированного дерева.
   Теперь свинксы подходили к дереву по очереди, пели свои песни и чертили на стволе. А потом отходили с новыми дубинками, луками, стрелами, легкими ножами с тонкими лезвиями, длинными прутьями для корзин. Под конец, когда ствол сократился наполовину, все отступили назад и запели хором. Ствол задрожал и рассыпался на десяток длинных, ровных жердей. Дерево исчезло.
   Человек медленно вышел вперед и опустился на колени рядом с жердями. Очень нежно положил руку на ближайшую. Потом откинул голову и начал петь. Одна мелодия, без слов, самая печальная песня, которую доводилось слышать Миро. Песня не кончалась, пел только Человек, и через несколько минут Миро заметил, что остальные свинксы смотрят на него и чего-то ждут.
   Потом Мандачува подошел к нему и прошептал:
   — Пожалуйста. Будет хорошо, если ты тоже споешь для брата.
   — Я не знаю как, — ответил Миро. Им овладели страх и беспомощность.
   — Он отдал жизнь, — сказал Мандачува, — чтобы ответить на твой вопрос.
   «Ответил на один, а породил тысячу», — подумал Миро, но все же шагнул вперед, встал на колени рядом с Человеком, коснулся пальцами той же холодной гладкой деревяшки, которую сжимал свинкс, запрокинул голову и дал своему голосу свободу, сначала медленно и неуверенно, нарушая мелодию и ритм, не слыша себя. Потом Миро понял цель этой странной песни, ощутил рукой смерть дерева, и его голос стал громким и сильным, столкнулся в воздухе с голосом Человека, оплакал гибель брата, поблагодарил его за самопожертвование, обещал использовать его смерть на благо племени, жен, детей, братьев, для их жизни и процветания. Вот в чем был смысл песни, смысл гибели дерева, и, когда песня закончилась. Миро наклонился, коснулся лицом холодной поверхности дерева и прошептал слова прощения — те самые, что шептал он на склоне холма над телом Либо пять лет назад.

15. РЕЧЬ

   Человек: А почему другие люди не приходят, чтобы встретиться с нами?

   Миро: Мы единственные, кому позволено проходить через ворота.

   Человек: А почему бы им просто не перелезть через ограду?

   Миро: Разве никто из вас не касался ограды? (Человек не ответил.) Это очень больно. Когда кто-то пытается перелезть, все его тело болит, очень сильно болит. Все сразу.

   Человек: Это глупо. Разве трава не растет по обе стороны ограды?

Кванда Квенхатта Фигейра Мукумби. Записи диалогов. 103:0:1970:1:1:5.

 
   Солнце всего час как встало над горизонтом, когда мэр Босквинья поднялась по ступенькам в личные покои епископа Перегрино, расположенные при соборе. Дом и Дона Кристанес, угрюмые и встревоженные, пришли всего за несколько минут до нее. А вот епископ Перегрино выглядел вполне довольным собой. Он всегда радовался, когда политические и религиозные лидеры Милагра собирались под его крышей. То, что совет созвала Босквинья, не имело значения. Перегрино нравилось хоть недолго чувствовать себя хозяином колонии.
   Босквинья приветствовала всех, однако в предложенное кресло сесть отказалась. Вместо этого она подошла к терминалу епископа и загнала туда подготовленную ею программу. В воздухе над терминалом появился ряд кубиков, которые шли слоями. Самый высокий столбец состоял из трех слоев. Верхняя половина столбцов — красная, нижняя — голубая.
   — Очень красиво, — сказал епископ.
   Босквинья обернулась к Дому Кристано.
   — Узнаете?
   Он покачал головой:
   — Но, кажется, догадываюсь, о чем мы будем говорить.
   Дона Кристан чуть подалась вперед в своем кресле:
   — Мы можем хоть где-нибудь спрятать то, что хотим сохранить?
   Выражение легкого удовольствия сползло с лица епископа Перегрино.
   — Я не знаю, зачем мы здесь собрались.
   Босквинья повернулась на стуле:
   — Я была очень молода, когда меня назначили губернатором колонии на Лузитании. Это была великая честь, это значило, что мне доверяют. Я с самого детства прилежно изучала искусство управления обществом и социальные системы, хорошо зарекомендовала себя во время стажировки на Опорто. И как это Комитет умудрился проглядеть, что я подозрительно склонна к обману и шовинистка до мозга костей?
   — Мы научились ценить все ваши достоинства, — сказал епископ Перегрино.
   Босквинья улыбнулась:
   — Мой шовинизм проявился в том, что, оказавшись на посту губернатора колонии, я поставила интересы Лузитании выше интересов Ста Миров и этого чертова Звездного Конгресса. Склонность ко лжи заставила меня изо дня в день убеждать начальство, что я всецело предана Конгрессу. А моя подозрительность всю жизнь шептала мне на ухо, что наш дорогой Конгресс никогда не предоставит Лузитании и сотой доли той независимости, которой пользуются остальные планеты союза.
   — Конечно, нет, — отозвался епископ Перегрино. — Мы же колония.
   — Мы даже не колония, — возразила Босквинья. — Мы, знаете ли, эксперимент. Я изучила нашу партию, лицензию и весь пакет относящихся к нам постановлений Конгресса и обнаружила, что законы о защите прав человека на нас не распространяются. Я выяснила, что Комитет в любую минуту может получить неограниченный доступ к файлам любого гражданина и любой организации Лузитании.
   Епископ нахмурился:
   — Вы хотите сказать, что у Комитета есть право вламываться в конфиденциальные записи Церкви?
   — О, — сказала Босквинья, — еще один шовинист.
   — У Церкви есть права, даже Звездный Кодекс…
   — Не кричите на меня. Я тут ни при чем.
   — Вы не предупредили меня.
   — Если бы я сказала вам, вы подали бы протест, — они сделали бы вид, что отступают, потом вернулись бы тайком, а я не смогла бы сделать то, что сделала.
   — Что именно?
   — Вот эту программу. Она отслеживает все попытки влезть в наши файлы через анзибль.
   Дом Кристано хмыкнул:
   — Такие номера противозаконны, госпожа мэр.
   — Знаю. Как я уже говорила, у меня много тайных пороков. Но моя программа никого пока не ловила — парочка файлов, каждый раз когда свинксы убивают ксенолога, но этого следовало ожидать. А больше ничего серьезного. Серьезное началось четыре дня назад.
   — Когда прибыл Голос Тех, Кого Нет, — вставил епископ Перегрино.
   «М-да, для епископа день появления Голоса явно стал памятной датой, он даже время от нее отсчитывает», — раздраженно подумала Босквинья.
   — Три дня назад, — сказала она, — по анзиблю запустили программу наблюдения. Очень, надо сказать, интересную программу. — Она нажала на клавишу, и картина в воздухе изменилась. Теперь на схеме остались только высшие уровни, вернее, только их часть. — Они просмотрели все, что имело хоть какое-то отношение к ксенологам и ксенобиологам Милагра. Программа просто игнорировала нашу защиту, как будто ее там и вовсе не было. Все, что касается открытий, и все, что касается личной жизни. И да, епископ Перегрино, тогда я тоже подумала, да и сейчас так считаю, что это имеет непосредственное отношение к Голосу.
   — Но он не может пользоваться таким влиянием в Звездном Конгрессе, — забеспокоился епископ.
   Дом Кристано покачал головой:
   — Сан-Анжело однажды записал… в своем личном дневнике… Его никто не читает, кроме нас, Детей Разума Христова…
   Епископ с неожиданной живостью повернулся к нему:
   — Значит, у Детей Разума хранятся тайные записи Сан-Анжело!
   — Они не засекречены, — ответила Дона Кристан. — Просто они довольно скучны. Его дневники может прочесть всякий, но только у нас хватает терпения.
   — А написал он вот что, — продолжил Дом Кристано. — «Голос Эндрю существенно старше, чем кажется. Намного старше Звездного Конгресса и, в своем роде, обладает большим могуществом».
   — Да он же совсем мальчишка! — фыркнул епископ. — Ему же сорока нет!
   — Ваши глупые споры только отнимают у нас время, — рявкнула Босквинья. — Я созвала всех сюда, потому что положение критическое. Кстати, я оказываю вам услугу, потому что сама уже приняла меры, необходимые для блага Лузитании.
   Все замолчали.
   Босквинья вернула в воздух над терминалом первоначальное изображение.
   — Сегодня утром, во второй раз за неделю, программа подала сигнал тревоги. К нам снова полезли через анзибль, но это уже не та тихая наблюдательная программа, с которой я столкнулась три дня назад. Они читают все, со скоростью переброса. Отсюда следует, что все наши файлы копируются и записываются в компьютеры других планет. Одновременно каталоги изменяются таким образом, что единственной команды по анзиблю будет достаточно, чтобы начисто стереть все — до последнего файла — из памяти наших компьютеров.
   Мэр успела заметить, что епископ Перегрино совершенно ошарашен, а вот Дети Разума Христова — нет.
   — Но зачем? — взвыл епископ. — Уничтожить наши файлы… Но так поступают только с мятежниками, только если нация или планета подняла восстание, которое надо подавить, но…
   — Я вижу, — сказала Босквинья, повернувшись к Детям Разума, — вы тоже подозрительны и одержимы шовинизмом.
   — Боюсь, — ответил Дом Кристано, — наш шовинизм еще хуже вашего. Мы тоже вовремя обнаружили вмешательство и, естественно, тут же отправили копии наших файлов — это нам дорого обошлось — в монастыри Детей Разума на других планетах. Они попытаются возвратить нам записи, если наши погибнут. Однако, если власти решат обращаться с нами как с восставшей колонией, из этого плана ничего не выйдет. Сейчас мы срочно распечатываем все наши файлы. Успеть не успеем, попробовать можно. Большая часть знаний — в головах. Так что дело наше не пропадет.
   — Вы знали об этом? — прошипел епископ. — И не сообщили мне?
   — Простите меня, епископ Перегрино, но нам и в голову не пришло, что вы этого не заметили.
   — Ну да, и к тому же, по вашему мнению, у Церкви нет ничего такого, что стоило бы спасать.
   — Достаточно! — снова рявкнула мэр Босквинья. — Распечатки нам ничего не дадут. На Лузитании не хватит принтеров, чтобы отпечатать десятую долю наших запасов информации. Мы не сможем даже управлять жизнеобеспечением города. По моему расчету, у нас осталось немногим больше часа, пока они не закончат считывание и не получат возможность стереть нашу память. Но даже если бы мы начали работу с утра, с начала их вмешательства, то успели бы распечатать сотую долю процента файлов, необходимых нам ежедневно. Мы слишком уязвимы, господа.
   — Значит, мы беспомощны, — сказал епископ.
   — Нет. Но я хочу, чтобы вы как следует поняли, до какой крайности мы дошли. Поняли и приняли единственную возможность. А она тоже предельно неприятна.
   — Не сомневаюсь, — выплюнул епископ.
   — Час назад, когда я ломала голову над этой проблемой, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь группу файлов с иммунитетом от этой пакости, я обнаружила, что в нашем городе живет человек, чьи файлы считывающая программа полностью пропустила. Сначала я подумала: так вышло потому, что он фрамлинг, но причина оказалась намного интереснее. У Голоса Тех, Кого Нет — ни единой записи в банке памяти Лузитании.
   — Ни одной? Быть не может, — удивилась Дона Кристан.
   — Все его записи идут через анзибль. Куда-то далеко. Его заметки, финансы — все. И все послания, адресованные ему. Вы понимаете?
   — И все же он имеет к ним доступ… — прошептал Дом Кристано.
   — Для Звездного Конгресса он человек-невидимка. Если они наложат арест на весь обмен информацией между Лузитанией и другими мирами, он все равно останется неуязвим, потому что компьютеры не воспринимают его файлы как переброс информации. Его записи лежат где-то в банке, но не в памяти Лузитании.
   — Вы что, предлагаете, — нахмурился епископ Перегрино, — чтобы мы отправили все наши важные записи этому отвратительному неверному как личную почту?
   — Именно это я только что и сделала. Через несколько секунд наш анзибль закончит передавать самые существенные документы правительства. Я самая большая лягушка в этой луже, у меня допуск «особой важности», а потому мои передачи идут куда быстрее, чем считывание Конгресса. Я даю вам возможность сделать то же самое: использовать мой допуск, чтобы не мешали местные, и опередить Конгресс. Если вы не желаете — прекрасно. У меня уже подготовлен второй пакет документации.
   — Но он может прочесть наши файлы, — заметил епископ.
   — Да.
   Дом Кристано покачал головой.
   — Он не станет, если мы попросим его не делать этого.
   — Вы наивны, как ребенок, — ухмыльнулся епископ Перегрино. — Ему ведь даже не обязательно возвращать все наши «послания».
   Босквинья кивнула:
   — Это правда. В его распоряжении окажется жизненно важная информация, и он сможет поступить с ней как захочет: вернуть или задержать. Но я, как и Дом Кристано, верю, что он хороший человек и не откажет нам в помощи.
   — Сколько у нас времени? — спросил Дом Кристано. Дона Кристан уже колотила по клавишам терминала.
   — Время здесь, на верху схемы. — Босквинья положила ладонь на голограмму и коснулась пальцами колонки, обозначающей отсчет времени.
   — Не трать силы на пересылку того, что мы уже распечатали, — сказал Дом Кристано. — Мы всегда сможем загнать информацию обратно вручную. Впрочем, там ее не очень много.
   Босквинья повернулась к епископу:
   — Я знаю, для вас это трудно…
   Епископ ответил ей коротким смешком.
   — Трудно!
   — Надеюсь, вы хорошо подумаете, прежде чем решитесь отказаться…
   — Отказаться?! — Епископ удивленно уставился на нее. — Я что, по-вашему, идиот? Конечно, я презираю псевдорелигию этих богохульников Голосов, но если это единственный путь, который оставил мне Господь для сохранения жизненно важных записей Церкви, плохим бы я был слугой Господа, если бы из гордости отказался воспользоваться им. Наши файлы еще не разобраны, это займет несколько минут, но, я надеюсь, Дети Разума оставят нам время для передачи.
   — Сколько, по-вашему, вам потребуется, епископ Перегрино? — спросил Дом Кристано.
   — Немного. Минут десять, не больше.
   Босквинья была удивлена, приятно удивлена. Она боялась, что епископ будет настаивать, чтобы его файлы отправили первыми, прежде записей Детей Разума, что он в очередной раз попробует утвердить примат церковной иерархии над монастырем.
   — Благодарю вас, — сказал Дом Кристано, целуя протянутое ему епископское кольцо.
   Епископ холодно покосился на Босквинью:
   — У вас нет причин для такого удивления, госпожа мэр. Дети Разума имеют дело с мудростью этого мира, а потому более зависимы от мирской техники. Святая Мать Церковь занята вопросами духа, а потому мы используем компьютеры только в административных целях. Что касается Библии — в этом отношении мы довольно старомодны. В соборе есть несколько десятков бумажных, переплетенных в кожу экземпляров. Звездный Конгресс не в силах отобрать у нас Слово Божие. — Он улыбнулся. Злобная получилась улыбка. А вот Босквинья улыбнулась ему вполне дружелюбно.
   — Маленький вопрос, — поднял голову Дом Кристано. — Допустим, наши файлы стерты. Мы вернули их. А что, собственно, помешает Звездному Конгрессу стереть их снова?