Страница:
бесследно исчезло.
Много было пролито пота, но усилия животных не пропали даром:
результаты сеноуборки превзошли все ожидания.
Сложности, надо сказать, встречались на каждом шагу. Орудия труда
предназначены для человека, а так как животные не могут стоять на задних
конечностях, то большинство орудий оказались для них, увы, недоступными. Но
зато лошади знали луг как свои четыре копыта и в заготовке сена смыслили
куда больше, чем Джонс и его люди. К тому же свиньи, проявляя чудеса
изобретательности, находили выход из любых положений.
В работе как таковой свиньи участия не принимали -- они осуществляли
общее руководство. С учетом их теоретической подготовки вопрос о лидерстве
решился сам собой. Работяга и Хрумка сами впрягались в сенокосилку или
конные грабли (удила и вожжи, естественно, уже не требовались) и методично
прочесывали поле, а рядом трусила свинья и подбадривала: "Веселей, товарищ!
Поровней, товарищ!" Остальные животные, вплоть до самых слабосильных,
собирали сено и складывали его в валки. Даже утки и куры, невзирая на
палящий зной, сновали взад-вперед с соломинками в клюве. Одним словом,
уборочная страда была закончена на два дня раньше обычного и практически без
потерь. Глазастые птенцы подобрали все до последней травинки, а уж о том,
чтобы кто-нибудь украл даже на один клевок, и говорить нечего.
Все лето ферма работала как часы. Впервые в жизни животные были
по-настоящему счастливы. То, что раньше именовалось кормежкой, превратилось
в источник острейшего наслаждения, ведь теперь пища всецело принадлежала им
-- сам производишь, сам потребляешь, не надо ждать милостей от прижимистого
хозяина. После того как они избавились от всех этих захребетников, с едой
стало гораздо лучше. Равно как и с отдыхом, которым они пока не умели
распорядиться. Это не значит, что не было проблем. Например, когда подошел
срок убирать пшеницу, им пришлось обмолачивать ее, как во время оно,--
ногами, а мякину выдувать своим дыханием, и ничего, справились -- свиньи
поработали мозгами, Работяга мускулами. Вообще, что касается Работяги, то он
вызывал всеобщее восхищение. Он и при Джонсе вкалывал, сейчас же трудился за
троих. Порой казалось, что единственная опора фермы -- его могучая спина. С
утра до поздней ночи он тянул и толкал, всегда оказываясь в самой горячей
точке. По его просьбе петух будил его на полчаса раньше, чтобы он мог
принести дополнительную пользу до начала рабочего дня. На любую проблему или
временное затруднение у него был один ответ: "Работать еще лучше!". Он
сделал это своим личным девизом.
Каждый вносил свой вклад в общее дело. Птицы, например, подбирая по
зернышку, дали прибавку в пять мешков пшеницы. Не было замечено ни одного
несуна среди несушек, не слышно было жалоб, что кого-то обмерили или
обвесили. Взаимные обиды, свары, грызня -- все эти нездоровые явления отошли
в прошлое. Никто не сачковал -- во всяком случае открыто. Просто Молли не
всегда удавалось проснуться вовремя, а после обеда, как нарочно, мелкие
камешки забивались между подковой и копытом, что вынуждало ее уходить с поля
раньше времени. А кошка -- та вела себя просто загадочно. Выявилась странная
закономерность: всякий раз, когда бросали трудовой клич, кошки не
оказывалось на месте. Ее уже считали без вести пропавшей, но к обеду или к
ужину она обязательно появлялась, причем так убедительно объясняла свое
долгое отсутствие и так дружелюбно мурлыкала, что невозможно было усомниться
в ее искренности. Кто совершенно не изменился после Восстания, так это
Бенджамин, старый осел. И при той власти, и при этой он трудился с каким-то
медленным упрямством, никогда не отлынивая от работы, но и не прося ничего
сверх положенного. О Восстании и произошедших после него переменах он
предпочитал не распространяться. На вопрос, не стал ли он счастливее после
изгнания Джонса с фермы, следовало неизменное: "Ослы живут долго, вы еще не
видели мертвого осла",-- и всем оставалось только голову ломать над этим
таинственным ответом.
Воскресенье было днем отдыха. Завтракали на час позже, а после завтрака
происходила церемония, начинавшаяся с подъема флага. В подсобке, где лежала
упряжь и разное старье, Цицерон обнаружил зеленую скатерку миссис Джонс и
нарисовал на ней рога и копыта. По воскресеньям это полотнище развевалось на
флагштоке в саду. Цицерон объяснил, что зеленый цвет символизирует луга и
пастбища, а рога и копыта олицетворяют собой будущую Республику животных,
которая утвердится на обломках человеческой цивилизации. После подъема флага
все направлялись в большой сарай на генеральную ассамблею, или, проще
выражаясь, общее собрание. На собрании намечались контуры предстоящей
рабочей недели, обсуждались проекты резолюций. Все проекты готовили свиньи.
Остальных животных научили голосовать, однако готовить проекты резолюций
пока не научили. Прения проходили бурно, в чем была несомненная заслуга
Цицерона и Наполеона. Эти двое, как быстро выяснилось, были не способны ни о
чем договориться: стоило одному сказать "а", как другой тут же говорил "бэ".
Даже решение выгородить за фруктовым садом небольшой лужок, где бы паслись
будущие пенсионеры,-- кто мог возражать против этого? -- вызвало бурную
перепалку по поводу возрастной границы для той или иной категории животных.
После собрания все пели "Скот домашний, скот бесправный" и расходились,
чтобы провести остаток дня по своему усмотрению.
Свиньи устроили в подсобке свой штаб. По вечерам они изучали там
кузнечное и столярное дело, а также другие ремесла по книгам, найденным в
доме. Цицерон взялся всерьез за организацию так называемых Животных
комитетов. Остановиться он уже не мог. Были образованы Яйценосный комитет --
для несушек, Союз по борьбе за чистоту хвоста -- для коров,
Дикживкультпросвет -- для одомашнивания крыс и диких кроликов, Шерстяной
комитет -- для овец, и проч. и проч., а также курсы ликбеза. Большинство
этих начинаний успеха не имело. Попытка приручить диких животных сразу
потерпела фиаско: все эти несознательные элементы не желали порывать со
своим прошлым и беззастенчиво злоупотребляли проявленным к ним великодушием.
Кошка вступила в Дикживкультпросвет и несколько дней проявляла большую
активность. Однажды видели, как она мирно беседует на крыше с воробьями --
правда, на расстоянии. Беседа сводилась к тому, что теперь все они братья и
сестры и что любой воробей может запросто посидеть у нее на лапе. Воробьи с
интересом ее слушали, но на лапу почему-то не садились.
Зато курсы ликбеза себя полностью оправдали. Осень принесла первые
плоды просвещения. Свиньи свободно читали и писали. Собаки могли изрядно
читать, но, к сожалению, ограничили свой круг чтения семью заповедями.
Козочка Мюриэл отличалась более пытливым умом и вечерами почитывала вслух
газету, точнее обрывки газет, обнаруженные на помойке. Бенджамин овладел
грамотой не хуже свиней, однако свои знания никак не обнаруживал. На вопрос,
почему он ничего не читает, он отвечал коротко: "Смысл?". Хрумка выучила все
буквы, правда, складывать из них слова оказалось для нее непосильной
задачей. Работяга не пошел дальше О. Копытом нацарапав на земле первые
четыре буквы алфавита, он тупо смотрел на них, поводя ушами и встряхивая
челкой в отчаянной попытке сообразить, какая следующая. Пару раз он вроде бы
сумел осилить Е, Р, С и Н, но когда уже казалось, что дело сделано, вдруг
обнаруживалось, что за это время он начисто забыл А, В, С и О. В конце
концов он ограничился первыми четырьмя и положил себе за правило писать их
хотя бы раз в день для лучшей усвояемости. Молли отказалась учить какие-либо
буквы, кроме тех, что составляли ее имя. Она аккуратно выкладывала свое имя
из веточек, вплетала для красоты цветочек и потом долго любовалась этим
перлом творения, заходя то справа, то слева.
Все прочие животные знали лишь одну букву -- А, зато в совершенстве.
Помимо трудностей с чтением возникло дополнительное осложнение: овцы,
куры и утки, не отличавшиеся большим умом, никак не могли запомнить семь
заповедей. По зрелом размышлении Цицерон пришел к выводу, что все заповеди
можно, в сущности, свести к одной максиме: "Четыре ноги хорошо, две ноги
плохо". Это короткое изречение, объявил он, есть квинтэссенция анимализма.
Постичь его глубинный смысл значило обезопасить себя от человеческих
влияний. Так ведь у нас тоже две ноги, попытались возразить птицы, но
Цицерон не дал застигнуть себя врасплох:
-- Крылья, товарищи, есть орган летательный, а не. хватательный.
Следовательно, его можно рассматривать как разновидность ноги. От нас,
животных, человека отличает прежде всего рука, которая есть орудие насилия
над живой природой.
Не будем утверждать, что до пернатых дошла логика Цицерона, но они
приняли ее на веру и ревностно взялись за дело. На торце сарая, над
заповедями, еще более крупными буквами было выведено: ЧЕТЫРЕ НОГИ ХОРОШО,
ДВЕ НОГИ ПЛОХО. Затвердив эту мудрость, овцы преисполнились таким восторгом,
что в их устах незамысловатая строка стала звучать как песня, которую они
могли тянуть часами.
А что же Наполеон? К Цицероновым комитетам он сразу отнесся с
прохладцей. Подрастающее поколение, заявил он, вот вопрос вопросов. Тут надо
сказать, что вскоре после завершения сеноуборочной кампании ощенились две
суки, Джесси и Бесси. Едва щенки, а было их девять, встали на ноги, как
Наполеон отнял их у матерей и взял на себя заботу о их воспитании. Он отнес
щенков на верхний сеновал, куда можно было попасть, только поднявшись по
лестнице непосредственно из подсобки, и там держал их в такой строжайшей
изоляции от внешнего мира, что очень скоро все про них забыли.
Между прочим, разъяснилась загадка с постоянным исчезновением парного
молока. Его, оказывается, добавляли в корыто для свиней. Впрочем, молоком
дело не ограничилось. В саду уже поспевали ранние сорта яблок, и трава была
усеяна паданцами. Предполагалось, как нечто само собой разумеющееся, что
весь сбор будет поделен поровну, однако неожиданно вышел приказ: паданцы
предназначены для откорма свиней, так что их следует собрать и снести в
подсобку. Кое-кто попробовал роптать, но это ни к чему не привело. В данном
вопросе между свиньями царило полное единодушие, даже у Цицерона с
Наполеоном. Делового послали выступить перед массами с необходимыми
разъяснениями.
-- Товарищи! -- визгливо начал Деловой.-- Неужели вы думаете, что мы,
свиньи, ищем для себя выгоды или привилегий?
Да если хотите знать, многие из нас не любят ни яблоки, ни парное
молоко. Я, например, терпеть не могу. И если мы все же заставляем себя
употреблять их в пищу, то исключительно для поддержания своего тонуса. Как
доказала наука, товарищи, молоко и яблоки содержат вещества, абсолютно
необходимые для жизнедеятельности свиньи. Мы заняты тяжелой умственной
работой. Организация производства, вопросы управления -- все лежит на нас.
День и ночь печемся мы о вашем, товарищи, благополучии. Ради вас мы
захлебываемся этим молоком, ради вас давимся этими яблоками. Вы
представляете, что произойдет, если мы не справимся со своими обязанностями?
Вернутся времена Джонса! Да-да, вернутся! Вы этого хотите? -- Голос Делового
поднялся до трагических высот, Деловой дрожал всем телом, сучил ножками и
подергивал хвостиком.-- Вы хотите, чтобы вернулись времена Джонса?!
Что тут можно ответить? Меньше всего на свете животные хотели, чтобы
вернулись времена Джонса. Если вопрос ставился так, то спорить было не о
чем. Необходимость поддержания тонуса свиней не вызывала сомнений. Одним
словом, все сошлись на том, что молоко и паданцы (и вообще большая часть
урожая яблок) будут отдаваться свиньям.
Наступила осень. В графстве только и было разговоров, что о "Скотском
уголке". Каждый день Цицерон с Наполеоном посылали голубей во все концы, с
тем чтобы они несли животным близлежащих ферм правду о Восстании и
разучивали с ними песню "Скот домашний, скот бесправный".
Мистер Джонс в основном торчал в "Рыжем льве", накачиваясь пивом и
жалуясь знакомым и незнакомым на злую судьбу, которая потворствует всякому
там четвероногому сброду и смотрит сквозь пальцы на то, что человека
изгоняют из его законных владений. Фермеры сочувственно кивали, но не
спешили предложить помощь. В уме каждый прикидывал, нельзя ли все-таки
построить свое счастье на несчастье ближнего. Эта в общем-то здоровая мысль
наталкивалась на одно препятствие: непосредственные соседи Джонса были
заклятыми врагами, и это связывало обоим руки. Мистер Пилкингтон,
жизнерадостный джентльмен, деливший свои деловые интересы между охотой и
рыбной ловлей, смотря по сезону, был владельцем "Фоксвуда" -- обширных
угодий вокруг технически устаревшей и сильно запущенной фермы, где кустарник
давно не вырубался, пастбища оголились, а живые изгороди потеряли всякую
форму. Владельцем другой фермы -- "Пинчфилд" -- поменьше и поухоженнее, был
мистер Фредерик, человек жесткий, цепкий, неисправимый сутяжник и, как
поговаривали, большой любитель биться об заклад. Оба относились друг к другу
с такой неприязнью, что даже личная выгода не заставила бы их сделать
встречные шаги.
Оба фермера были в равной степени напуганы Восстанием и озабочены тем,
чтобы их домашний скот поменьше знал о соседях. В первые дни после Восстания
они поднимали на смех саму мысль о том, что животные могут самостоятельно
вести хозяйство. Вот увидите, говорили оба, они и двух недель не протянут.
Был даже пущен слух, что в "Райском уголке" (фермеры упорно отказывались
признать законным новое название) все уже перегрызлись и вообще вот-вот
перемрут от голода. Однако время шло, животные не перемерли, и тогда
Фредерик и Пилкингтон сменили пластинку и заговорили о чудовищной вакханалии
жестокости и разврата. И каннибализм, дескать, там у них, и раскаленными
подковами пытают, и самки у них там общие. Вот оно чем оборачивается, когда
восстают против законов природы.
Мало кто верил всем этим байкам. Слухи о необыкновенной ферме, откуда
выставили людей и где с тех пор всем заправляют животные, распространялись,
обрастая фантастическими подробностями, и волны свободолюбия прокатывались
то тут, то там. Всегда послушные быки вдруг становились неуправляемыми, овцы
ломали загоны и объедались клевером, коровы во время дойки переворачивали
ведра, верховые лошади отказывались брать препятствия и сбрасывали седоков.
Но это еще не все -- повсюду звучала мелодия и даже слова крамольной песни.
На удивление быстро облетела она все графство. При первых же звуках люди
закипали от ярости, хотя старательно делали вид, будто ничего смешнее им
слышать не приходилось. Петь такую чушь, говорили они, это ж додуматься
надо. Животное, застигнутое на месте преступления, подвергалось бичеванию.
Но песня звучала! Ее насвистывали дрозды в кустах, ее подхватывали голуби в
кронах вяза, она слышалась в ударах молота по наковальне и в перезвоне
церковных колоколов. И люди вздрагивали, как будто песня предрекала им
скорую гибель.
В один из первых дней октября, когда пшеница была сжата и частично
обмолочена, воздух затрепетал от внезапно слетевшихся голубей, которые в
превеликом возбуждении спешили в "Скотский уголок" с ужасной вестью. Джонс
со своими работниками и еще дюжина людей из "Фоксвуда" и "Пинчфилда" открыли
главные ворота и направляются к ферме! Все они вооружены дубинками, а сам
Джонс, идущий во главе, держит наготове ружье. Они наверняка попытаются
отбить ферму!
Животные этого давно ждали и загодя приготовились. Оборону возглавил
Цицерон, в свое время проштудировавший в библиотеке Джонса "Записки о
Галльской войне" Юлия Цезаря. Он отдавал приказания быстро и четко, и в
считанные минуты каждый успел занять свой боевой пост.
Подпустив людей поближе, Цицерон дал отмашку. В воздух поднялись
голуби, числом до тридцати пяти, и спикировали на неприятеля. Пока тот от
них отмахивался, из кустов выскочили гуси и принялись вовсю щипать людей за
икры. Впрочем, это был лишь первый выпад, рассчитанный скорее на то, чтобы
внести в ряды противника легкое замешательство, и люди без особого труда
отогнали гусей дубинками. Тут Цицерон ввел в бой свежие силы. Под его
доблестным началом Бенджамин, Мюриэл и весь личный состав овец бросились
вперед и стали бодать и колоть неприятеля. Бенджамин еще успевал
поворачиваться и лягать то одного, то другого своими копытами. И снова люди
оказались сильнее: дубинки и кованые сапоги сделали свое дело. Цицерон
пронзительным визгом подал сигнал к отступлению, и все животные спешно
ретировались на скотный двор.
Люди издали победный клич. Видя, что противник в страхе бежит, они
начали его преследовать, забыв о стройности своих рядов. На это Цицерон и
рассчитывал. Как только люди ворвались во двор, все три лошади, три коровы и
свиньи, устроившие в коровнике засаду, в несколько прыжков отрезали им путь
к отступлению. Цицерон скомандовал атаку и первым ринулся на Джонса. Тот,
недолго думая, дал залп из ружья. Спину Цицерона обагрила кровь; рядом
замертво рухнула овца. Не сбавляя хода, Цицерон всей своей массой врезал
Джонсу по ногам. Тот отлетел на несколько метров и, потеряв ружье, упал на
навозную кучу. Но еще более впечатляющими были действия Работяги, который
вставал на дыбы и наносил сокрушительной силы удары мощными копытами. Первый
же такой удар разбил голову мальчишке-конюшему из "Фоксвуда". При виде
бездыханного тела люди побросали дубинки и показали спину. Они заметались в
панике, не успевая увертываться от рогов, зубов, копыт, клювов. Не было
животного, которое бы не выместило на человеке своих обид. Откуда-то с крыши
на пастуха спрыгнула кошка и вцепилась когтями в шею, отчего тот заорал
благим матом. В какой-то момент, увидя брешь в цепи противника, люди задали
стрекача. Не прошло и пяти минут после их вторжения, как они уже спасались
позорным бегством, и стадо гусей с шипением гнало их обратно к главным
воротам, щипля за ляжки.
На поле боя остался один убитый. Работяга тщетно пытался расшевелить
копытом мальчишку-конюшего, лежавшего ничком в грязи.
-- Мертвый,-- с горечью сказал Работяга.-- Я не хотел. Я забыл, что у
меня железные подковы. Я правда не хотел!
-- Забудь о жалости, товарищ! -- вскричал Цицерон, истекавший кровью.--
На войне как на войне. Хороший человек -- это мертвый человек.
-- Я не хочу ничьей смерти, даже человеческой,-- в глазах Работяги
стояли слезы.
-- А где Молли? -- вдруг спросил кто-то.
В самом деле, Молли нигде ни было видно. Все не на шутку встревожились.
Уж не ранена ли она? А может, люди увели ее с собой? После долгих поисков ее
нашли в стойле; она зарылась мордой в ясли с сеном, так что торчали одни
уши. Молли дезертировала, едва раздался ружейный залп. Успокоенные тем, что
она жива-невредима, все потянулись на скотный двор и, к удивлению своему,
обнаружили, что "бездыханное тело" сбежало -- вероятно, мальчишка был только
ранен, а не убит.
Еще не успевшие остыть после сражения, животные наперебой вспоминали
свои ратные подвиги. Стихийно началось празднование победы. Подняли флаг,
спели раз пять "Скот домашний, скот бесправный". Погибшую овцу торжественно
предали земле и на этом месте посадили куст боярышника. Цицерон произнес над
могилой короткую речь, в которой призвал животных, если понадобится, отдать
жизнь за родную ферму.
Единодушно было решено учредить боевую награду -- "Животная доблесть"
1-й степени -- и наградить ею Цицерона и Работягу. Среди упряжи, лежавшей в
подсобке, нашлись медные конские бляхи, каковые и стали медалями, и носить
их полагалось исключительно по светлым животным праздникам. Медалью
"Животная доблесть" 2-й степени была награждена овца (посмертно).
Долго спорили, как следует назвать сражение. Остановились на Битве при
Коровнике, имея в виду его решающую фазу. Дробовик мистера Джонса был очищен
от грязи. Так как в доме нашлись патроны, порешили поставить под флагштоком
ружье как бы вместо пушки и два раза в год давать из него залп --
двенадцатого октября, в годовщину Битвы при Коровнике, и в Иванов день,
ознаменовавшийся Восстанием.
С приближением зимы поведение Молли становилось все более вызывающим.
Она постоянно опаздывала на работу, оправдываясь тем, что проспала, и целыми
днями жаловалась на непонятные боли, которые, впрочем, нисколько не влияли
на ее аппетит. Под любым предлогом она сбегала к водопою и там подолгу
стояла, бессмысленно таращась на свое отражение. Числилось за ней и кое-что
посерьезней. Однажды, когда она вошла во двор своей легкой походкой,
поигрывая хвостом и меланхолично перекатывая во рту соломинку, к ней
направилась Хрумка.
-- Молли, у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня я видела тебя возле
изгороди, что отделяет нас от "Фоксвуда". По ту сторону стоял кто-то из
людей мистера Пилкингтона. Конечно, я находилась далековато, но, по-моему,
ты подставляла ему морду, а он тебя гладил и что-то говорил при этом. Что
все это значит, Молли?
-- Он не гладил! Я не подставляла! Это неправда! -- Молли вертела
головой по сторонам и нервно ковыряла копытом землю.
-- Молли, посмотри мне в глаза! Дай мне честное слово, что он тебя не
гладил.
-- Это неправда! -- повторила Молли, продолжая вертеть головой, а потом
не выдержала и галопом пустилась в чистое поле.
Хрумка поймала себя на неожиданной мысли. Не говоря никому ни слова,
она направилась к Молли в стойло и принялась ворошить на полу сено. И вдруг
на свет явилась пригоршня кускового сахара, а также мотки лент разного
цвета.
Через три дня Молли исчезла. Довольно долго о ее местонахождении ничего
не было известно, пока голуби не принесли в клюве новость, что ее видели в
другом конце Уиллингдона. Запряженная в шикарную коляску, она стояла перед
входом в паб, и краснощекий толстяк в клетчатых бриджах и гетрах, этакий
респабликанец, угощал ее сахарком и оглаживал. Блестящая шерстка волосок к
волоску, челка алой лентой подвязана, морда дово-о-льная!.. С этого момента
Молли перестала для них существовать.
Январь выдался суровый. Почва сделалась как камень, работы перенесли
под крышу. В промежутках между собраниями свиньи намечали планы подготовки к
весне. Так уж повелось, что все стратегические хозяйственные вопросы решала
интеллектуальная элита, а уж потом они ставились на голосование. Эта система
себя бы полностью оправдала, когда бы не постоянные разногласия между
Цицероном и Наполеоном. Не было пункта, по которому бы они не расходились.
Если один предлагал посеять больше ячменя, другой требовал увеличить площадь
под овес; стоило одному выбрать подходящее место для выращивания капусты,
как другой рвался сажать там корнеплоды. У каждого были свои сторонники,
поэтому дебаты разгорались нешуточные. На общих собраниях Цицерон, как
правило, получал большинство голосов благодаря своим зажигательным речам,
зато Наполеон отыгрывался в паузах. Его горячо поддерживали овцы. К месту и
не к месту они затягивали "Четыре ноги хорошо, две ноги плохо", даже на
собраниях, причем, что любопытно, как раз в моменты, когда слова Цицерона
звучали наиболее убедительно. Цицерон, надо сказать, внимательно изучил
старые подшивки "Рачительного хозяина" и был полон планов грандиозных
нововведений и преобразований. Со знанием дела говорил он о дренаже, о
силосовании, об удобрении почвы, он разработал научный метод отправления
естественных надобностей, при котором поля будут унавоживаться: а)
контактным способом, б) равномерно и в) с полным высвобождением транспортных
средств. Что до Наполеона, то он не выдвигал оригинальных теорий, он
предпочитал принижать открытия соперника и ждал своего часа. Ну а стычки
продолжались и достигли своего апогея в вопросе о строительстве ветряной
мельницы.
Как мы знаем, за пастбищем возвышался холм -- высота, господствующая
над местностью. После предварительного осмотра Цицерон объявил, что именно
здесь следует поставить ветряк, от которого будет работать динамо-машина,
обеспечивая ферму электричеством. И вспыхнет в стойлах свет, а зимой в них
придет тепло, и сами заработают циркулярная пила, и свеклорезка, и
электродоилка. Животные развесили уши (на их допотопной ферме сроду не
бывало ничего такого), а Цицерон продолжал рисовать картины
электрифицированного рая, где все будут делать машины, а животные палец о
палец не ударят, им останется только пощипывать травку за приятной беседой
или наслаждаться книгой, источником знаний.
Цицерону потребовалось несколько недель на разработку проекта ветряной
мельницы. Все практические сведения были почерпнуты из трех источников:
"Тысяча полезных мелочей", "Домострой" и "Введение в электротехнику".
Кабинетом послужил ангар (когда-то там стояли инкубаторы) с хорошим
деревянным настилом, на который удобно было наносить чертежи. Цицерон часами
пропадал в ангаре. Заложив в книгах нужные страницы камешками и вооружившись
мелком, он перебегал от одной схемы к другой и, добавляя там сплошную линию,
здесь пунктирную, тихо повизгивал от возбуждения. Со временем случайные, на
Много было пролито пота, но усилия животных не пропали даром:
результаты сеноуборки превзошли все ожидания.
Сложности, надо сказать, встречались на каждом шагу. Орудия труда
предназначены для человека, а так как животные не могут стоять на задних
конечностях, то большинство орудий оказались для них, увы, недоступными. Но
зато лошади знали луг как свои четыре копыта и в заготовке сена смыслили
куда больше, чем Джонс и его люди. К тому же свиньи, проявляя чудеса
изобретательности, находили выход из любых положений.
В работе как таковой свиньи участия не принимали -- они осуществляли
общее руководство. С учетом их теоретической подготовки вопрос о лидерстве
решился сам собой. Работяга и Хрумка сами впрягались в сенокосилку или
конные грабли (удила и вожжи, естественно, уже не требовались) и методично
прочесывали поле, а рядом трусила свинья и подбадривала: "Веселей, товарищ!
Поровней, товарищ!" Остальные животные, вплоть до самых слабосильных,
собирали сено и складывали его в валки. Даже утки и куры, невзирая на
палящий зной, сновали взад-вперед с соломинками в клюве. Одним словом,
уборочная страда была закончена на два дня раньше обычного и практически без
потерь. Глазастые птенцы подобрали все до последней травинки, а уж о том,
чтобы кто-нибудь украл даже на один клевок, и говорить нечего.
Все лето ферма работала как часы. Впервые в жизни животные были
по-настоящему счастливы. То, что раньше именовалось кормежкой, превратилось
в источник острейшего наслаждения, ведь теперь пища всецело принадлежала им
-- сам производишь, сам потребляешь, не надо ждать милостей от прижимистого
хозяина. После того как они избавились от всех этих захребетников, с едой
стало гораздо лучше. Равно как и с отдыхом, которым они пока не умели
распорядиться. Это не значит, что не было проблем. Например, когда подошел
срок убирать пшеницу, им пришлось обмолачивать ее, как во время оно,--
ногами, а мякину выдувать своим дыханием, и ничего, справились -- свиньи
поработали мозгами, Работяга мускулами. Вообще, что касается Работяги, то он
вызывал всеобщее восхищение. Он и при Джонсе вкалывал, сейчас же трудился за
троих. Порой казалось, что единственная опора фермы -- его могучая спина. С
утра до поздней ночи он тянул и толкал, всегда оказываясь в самой горячей
точке. По его просьбе петух будил его на полчаса раньше, чтобы он мог
принести дополнительную пользу до начала рабочего дня. На любую проблему или
временное затруднение у него был один ответ: "Работать еще лучше!". Он
сделал это своим личным девизом.
Каждый вносил свой вклад в общее дело. Птицы, например, подбирая по
зернышку, дали прибавку в пять мешков пшеницы. Не было замечено ни одного
несуна среди несушек, не слышно было жалоб, что кого-то обмерили или
обвесили. Взаимные обиды, свары, грызня -- все эти нездоровые явления отошли
в прошлое. Никто не сачковал -- во всяком случае открыто. Просто Молли не
всегда удавалось проснуться вовремя, а после обеда, как нарочно, мелкие
камешки забивались между подковой и копытом, что вынуждало ее уходить с поля
раньше времени. А кошка -- та вела себя просто загадочно. Выявилась странная
закономерность: всякий раз, когда бросали трудовой клич, кошки не
оказывалось на месте. Ее уже считали без вести пропавшей, но к обеду или к
ужину она обязательно появлялась, причем так убедительно объясняла свое
долгое отсутствие и так дружелюбно мурлыкала, что невозможно было усомниться
в ее искренности. Кто совершенно не изменился после Восстания, так это
Бенджамин, старый осел. И при той власти, и при этой он трудился с каким-то
медленным упрямством, никогда не отлынивая от работы, но и не прося ничего
сверх положенного. О Восстании и произошедших после него переменах он
предпочитал не распространяться. На вопрос, не стал ли он счастливее после
изгнания Джонса с фермы, следовало неизменное: "Ослы живут долго, вы еще не
видели мертвого осла",-- и всем оставалось только голову ломать над этим
таинственным ответом.
Воскресенье было днем отдыха. Завтракали на час позже, а после завтрака
происходила церемония, начинавшаяся с подъема флага. В подсобке, где лежала
упряжь и разное старье, Цицерон обнаружил зеленую скатерку миссис Джонс и
нарисовал на ней рога и копыта. По воскресеньям это полотнище развевалось на
флагштоке в саду. Цицерон объяснил, что зеленый цвет символизирует луга и
пастбища, а рога и копыта олицетворяют собой будущую Республику животных,
которая утвердится на обломках человеческой цивилизации. После подъема флага
все направлялись в большой сарай на генеральную ассамблею, или, проще
выражаясь, общее собрание. На собрании намечались контуры предстоящей
рабочей недели, обсуждались проекты резолюций. Все проекты готовили свиньи.
Остальных животных научили голосовать, однако готовить проекты резолюций
пока не научили. Прения проходили бурно, в чем была несомненная заслуга
Цицерона и Наполеона. Эти двое, как быстро выяснилось, были не способны ни о
чем договориться: стоило одному сказать "а", как другой тут же говорил "бэ".
Даже решение выгородить за фруктовым садом небольшой лужок, где бы паслись
будущие пенсионеры,-- кто мог возражать против этого? -- вызвало бурную
перепалку по поводу возрастной границы для той или иной категории животных.
После собрания все пели "Скот домашний, скот бесправный" и расходились,
чтобы провести остаток дня по своему усмотрению.
Свиньи устроили в подсобке свой штаб. По вечерам они изучали там
кузнечное и столярное дело, а также другие ремесла по книгам, найденным в
доме. Цицерон взялся всерьез за организацию так называемых Животных
комитетов. Остановиться он уже не мог. Были образованы Яйценосный комитет --
для несушек, Союз по борьбе за чистоту хвоста -- для коров,
Дикживкультпросвет -- для одомашнивания крыс и диких кроликов, Шерстяной
комитет -- для овец, и проч. и проч., а также курсы ликбеза. Большинство
этих начинаний успеха не имело. Попытка приручить диких животных сразу
потерпела фиаско: все эти несознательные элементы не желали порывать со
своим прошлым и беззастенчиво злоупотребляли проявленным к ним великодушием.
Кошка вступила в Дикживкультпросвет и несколько дней проявляла большую
активность. Однажды видели, как она мирно беседует на крыше с воробьями --
правда, на расстоянии. Беседа сводилась к тому, что теперь все они братья и
сестры и что любой воробей может запросто посидеть у нее на лапе. Воробьи с
интересом ее слушали, но на лапу почему-то не садились.
Зато курсы ликбеза себя полностью оправдали. Осень принесла первые
плоды просвещения. Свиньи свободно читали и писали. Собаки могли изрядно
читать, но, к сожалению, ограничили свой круг чтения семью заповедями.
Козочка Мюриэл отличалась более пытливым умом и вечерами почитывала вслух
газету, точнее обрывки газет, обнаруженные на помойке. Бенджамин овладел
грамотой не хуже свиней, однако свои знания никак не обнаруживал. На вопрос,
почему он ничего не читает, он отвечал коротко: "Смысл?". Хрумка выучила все
буквы, правда, складывать из них слова оказалось для нее непосильной
задачей. Работяга не пошел дальше О. Копытом нацарапав на земле первые
четыре буквы алфавита, он тупо смотрел на них, поводя ушами и встряхивая
челкой в отчаянной попытке сообразить, какая следующая. Пару раз он вроде бы
сумел осилить Е, Р, С и Н, но когда уже казалось, что дело сделано, вдруг
обнаруживалось, что за это время он начисто забыл А, В, С и О. В конце
концов он ограничился первыми четырьмя и положил себе за правило писать их
хотя бы раз в день для лучшей усвояемости. Молли отказалась учить какие-либо
буквы, кроме тех, что составляли ее имя. Она аккуратно выкладывала свое имя
из веточек, вплетала для красоты цветочек и потом долго любовалась этим
перлом творения, заходя то справа, то слева.
Все прочие животные знали лишь одну букву -- А, зато в совершенстве.
Помимо трудностей с чтением возникло дополнительное осложнение: овцы,
куры и утки, не отличавшиеся большим умом, никак не могли запомнить семь
заповедей. По зрелом размышлении Цицерон пришел к выводу, что все заповеди
можно, в сущности, свести к одной максиме: "Четыре ноги хорошо, две ноги
плохо". Это короткое изречение, объявил он, есть квинтэссенция анимализма.
Постичь его глубинный смысл значило обезопасить себя от человеческих
влияний. Так ведь у нас тоже две ноги, попытались возразить птицы, но
Цицерон не дал застигнуть себя врасплох:
-- Крылья, товарищи, есть орган летательный, а не. хватательный.
Следовательно, его можно рассматривать как разновидность ноги. От нас,
животных, человека отличает прежде всего рука, которая есть орудие насилия
над живой природой.
Не будем утверждать, что до пернатых дошла логика Цицерона, но они
приняли ее на веру и ревностно взялись за дело. На торце сарая, над
заповедями, еще более крупными буквами было выведено: ЧЕТЫРЕ НОГИ ХОРОШО,
ДВЕ НОГИ ПЛОХО. Затвердив эту мудрость, овцы преисполнились таким восторгом,
что в их устах незамысловатая строка стала звучать как песня, которую они
могли тянуть часами.
А что же Наполеон? К Цицероновым комитетам он сразу отнесся с
прохладцей. Подрастающее поколение, заявил он, вот вопрос вопросов. Тут надо
сказать, что вскоре после завершения сеноуборочной кампании ощенились две
суки, Джесси и Бесси. Едва щенки, а было их девять, встали на ноги, как
Наполеон отнял их у матерей и взял на себя заботу о их воспитании. Он отнес
щенков на верхний сеновал, куда можно было попасть, только поднявшись по
лестнице непосредственно из подсобки, и там держал их в такой строжайшей
изоляции от внешнего мира, что очень скоро все про них забыли.
Между прочим, разъяснилась загадка с постоянным исчезновением парного
молока. Его, оказывается, добавляли в корыто для свиней. Впрочем, молоком
дело не ограничилось. В саду уже поспевали ранние сорта яблок, и трава была
усеяна паданцами. Предполагалось, как нечто само собой разумеющееся, что
весь сбор будет поделен поровну, однако неожиданно вышел приказ: паданцы
предназначены для откорма свиней, так что их следует собрать и снести в
подсобку. Кое-кто попробовал роптать, но это ни к чему не привело. В данном
вопросе между свиньями царило полное единодушие, даже у Цицерона с
Наполеоном. Делового послали выступить перед массами с необходимыми
разъяснениями.
-- Товарищи! -- визгливо начал Деловой.-- Неужели вы думаете, что мы,
свиньи, ищем для себя выгоды или привилегий?
Да если хотите знать, многие из нас не любят ни яблоки, ни парное
молоко. Я, например, терпеть не могу. И если мы все же заставляем себя
употреблять их в пищу, то исключительно для поддержания своего тонуса. Как
доказала наука, товарищи, молоко и яблоки содержат вещества, абсолютно
необходимые для жизнедеятельности свиньи. Мы заняты тяжелой умственной
работой. Организация производства, вопросы управления -- все лежит на нас.
День и ночь печемся мы о вашем, товарищи, благополучии. Ради вас мы
захлебываемся этим молоком, ради вас давимся этими яблоками. Вы
представляете, что произойдет, если мы не справимся со своими обязанностями?
Вернутся времена Джонса! Да-да, вернутся! Вы этого хотите? -- Голос Делового
поднялся до трагических высот, Деловой дрожал всем телом, сучил ножками и
подергивал хвостиком.-- Вы хотите, чтобы вернулись времена Джонса?!
Что тут можно ответить? Меньше всего на свете животные хотели, чтобы
вернулись времена Джонса. Если вопрос ставился так, то спорить было не о
чем. Необходимость поддержания тонуса свиней не вызывала сомнений. Одним
словом, все сошлись на том, что молоко и паданцы (и вообще большая часть
урожая яблок) будут отдаваться свиньям.
Наступила осень. В графстве только и было разговоров, что о "Скотском
уголке". Каждый день Цицерон с Наполеоном посылали голубей во все концы, с
тем чтобы они несли животным близлежащих ферм правду о Восстании и
разучивали с ними песню "Скот домашний, скот бесправный".
Мистер Джонс в основном торчал в "Рыжем льве", накачиваясь пивом и
жалуясь знакомым и незнакомым на злую судьбу, которая потворствует всякому
там четвероногому сброду и смотрит сквозь пальцы на то, что человека
изгоняют из его законных владений. Фермеры сочувственно кивали, но не
спешили предложить помощь. В уме каждый прикидывал, нельзя ли все-таки
построить свое счастье на несчастье ближнего. Эта в общем-то здоровая мысль
наталкивалась на одно препятствие: непосредственные соседи Джонса были
заклятыми врагами, и это связывало обоим руки. Мистер Пилкингтон,
жизнерадостный джентльмен, деливший свои деловые интересы между охотой и
рыбной ловлей, смотря по сезону, был владельцем "Фоксвуда" -- обширных
угодий вокруг технически устаревшей и сильно запущенной фермы, где кустарник
давно не вырубался, пастбища оголились, а живые изгороди потеряли всякую
форму. Владельцем другой фермы -- "Пинчфилд" -- поменьше и поухоженнее, был
мистер Фредерик, человек жесткий, цепкий, неисправимый сутяжник и, как
поговаривали, большой любитель биться об заклад. Оба относились друг к другу
с такой неприязнью, что даже личная выгода не заставила бы их сделать
встречные шаги.
Оба фермера были в равной степени напуганы Восстанием и озабочены тем,
чтобы их домашний скот поменьше знал о соседях. В первые дни после Восстания
они поднимали на смех саму мысль о том, что животные могут самостоятельно
вести хозяйство. Вот увидите, говорили оба, они и двух недель не протянут.
Был даже пущен слух, что в "Райском уголке" (фермеры упорно отказывались
признать законным новое название) все уже перегрызлись и вообще вот-вот
перемрут от голода. Однако время шло, животные не перемерли, и тогда
Фредерик и Пилкингтон сменили пластинку и заговорили о чудовищной вакханалии
жестокости и разврата. И каннибализм, дескать, там у них, и раскаленными
подковами пытают, и самки у них там общие. Вот оно чем оборачивается, когда
восстают против законов природы.
Мало кто верил всем этим байкам. Слухи о необыкновенной ферме, откуда
выставили людей и где с тех пор всем заправляют животные, распространялись,
обрастая фантастическими подробностями, и волны свободолюбия прокатывались
то тут, то там. Всегда послушные быки вдруг становились неуправляемыми, овцы
ломали загоны и объедались клевером, коровы во время дойки переворачивали
ведра, верховые лошади отказывались брать препятствия и сбрасывали седоков.
Но это еще не все -- повсюду звучала мелодия и даже слова крамольной песни.
На удивление быстро облетела она все графство. При первых же звуках люди
закипали от ярости, хотя старательно делали вид, будто ничего смешнее им
слышать не приходилось. Петь такую чушь, говорили они, это ж додуматься
надо. Животное, застигнутое на месте преступления, подвергалось бичеванию.
Но песня звучала! Ее насвистывали дрозды в кустах, ее подхватывали голуби в
кронах вяза, она слышалась в ударах молота по наковальне и в перезвоне
церковных колоколов. И люди вздрагивали, как будто песня предрекала им
скорую гибель.
В один из первых дней октября, когда пшеница была сжата и частично
обмолочена, воздух затрепетал от внезапно слетевшихся голубей, которые в
превеликом возбуждении спешили в "Скотский уголок" с ужасной вестью. Джонс
со своими работниками и еще дюжина людей из "Фоксвуда" и "Пинчфилда" открыли
главные ворота и направляются к ферме! Все они вооружены дубинками, а сам
Джонс, идущий во главе, держит наготове ружье. Они наверняка попытаются
отбить ферму!
Животные этого давно ждали и загодя приготовились. Оборону возглавил
Цицерон, в свое время проштудировавший в библиотеке Джонса "Записки о
Галльской войне" Юлия Цезаря. Он отдавал приказания быстро и четко, и в
считанные минуты каждый успел занять свой боевой пост.
Подпустив людей поближе, Цицерон дал отмашку. В воздух поднялись
голуби, числом до тридцати пяти, и спикировали на неприятеля. Пока тот от
них отмахивался, из кустов выскочили гуси и принялись вовсю щипать людей за
икры. Впрочем, это был лишь первый выпад, рассчитанный скорее на то, чтобы
внести в ряды противника легкое замешательство, и люди без особого труда
отогнали гусей дубинками. Тут Цицерон ввел в бой свежие силы. Под его
доблестным началом Бенджамин, Мюриэл и весь личный состав овец бросились
вперед и стали бодать и колоть неприятеля. Бенджамин еще успевал
поворачиваться и лягать то одного, то другого своими копытами. И снова люди
оказались сильнее: дубинки и кованые сапоги сделали свое дело. Цицерон
пронзительным визгом подал сигнал к отступлению, и все животные спешно
ретировались на скотный двор.
Люди издали победный клич. Видя, что противник в страхе бежит, они
начали его преследовать, забыв о стройности своих рядов. На это Цицерон и
рассчитывал. Как только люди ворвались во двор, все три лошади, три коровы и
свиньи, устроившие в коровнике засаду, в несколько прыжков отрезали им путь
к отступлению. Цицерон скомандовал атаку и первым ринулся на Джонса. Тот,
недолго думая, дал залп из ружья. Спину Цицерона обагрила кровь; рядом
замертво рухнула овца. Не сбавляя хода, Цицерон всей своей массой врезал
Джонсу по ногам. Тот отлетел на несколько метров и, потеряв ружье, упал на
навозную кучу. Но еще более впечатляющими были действия Работяги, который
вставал на дыбы и наносил сокрушительной силы удары мощными копытами. Первый
же такой удар разбил голову мальчишке-конюшему из "Фоксвуда". При виде
бездыханного тела люди побросали дубинки и показали спину. Они заметались в
панике, не успевая увертываться от рогов, зубов, копыт, клювов. Не было
животного, которое бы не выместило на человеке своих обид. Откуда-то с крыши
на пастуха спрыгнула кошка и вцепилась когтями в шею, отчего тот заорал
благим матом. В какой-то момент, увидя брешь в цепи противника, люди задали
стрекача. Не прошло и пяти минут после их вторжения, как они уже спасались
позорным бегством, и стадо гусей с шипением гнало их обратно к главным
воротам, щипля за ляжки.
На поле боя остался один убитый. Работяга тщетно пытался расшевелить
копытом мальчишку-конюшего, лежавшего ничком в грязи.
-- Мертвый,-- с горечью сказал Работяга.-- Я не хотел. Я забыл, что у
меня железные подковы. Я правда не хотел!
-- Забудь о жалости, товарищ! -- вскричал Цицерон, истекавший кровью.--
На войне как на войне. Хороший человек -- это мертвый человек.
-- Я не хочу ничьей смерти, даже человеческой,-- в глазах Работяги
стояли слезы.
-- А где Молли? -- вдруг спросил кто-то.
В самом деле, Молли нигде ни было видно. Все не на шутку встревожились.
Уж не ранена ли она? А может, люди увели ее с собой? После долгих поисков ее
нашли в стойле; она зарылась мордой в ясли с сеном, так что торчали одни
уши. Молли дезертировала, едва раздался ружейный залп. Успокоенные тем, что
она жива-невредима, все потянулись на скотный двор и, к удивлению своему,
обнаружили, что "бездыханное тело" сбежало -- вероятно, мальчишка был только
ранен, а не убит.
Еще не успевшие остыть после сражения, животные наперебой вспоминали
свои ратные подвиги. Стихийно началось празднование победы. Подняли флаг,
спели раз пять "Скот домашний, скот бесправный". Погибшую овцу торжественно
предали земле и на этом месте посадили куст боярышника. Цицерон произнес над
могилой короткую речь, в которой призвал животных, если понадобится, отдать
жизнь за родную ферму.
Единодушно было решено учредить боевую награду -- "Животная доблесть"
1-й степени -- и наградить ею Цицерона и Работягу. Среди упряжи, лежавшей в
подсобке, нашлись медные конские бляхи, каковые и стали медалями, и носить
их полагалось исключительно по светлым животным праздникам. Медалью
"Животная доблесть" 2-й степени была награждена овца (посмертно).
Долго спорили, как следует назвать сражение. Остановились на Битве при
Коровнике, имея в виду его решающую фазу. Дробовик мистера Джонса был очищен
от грязи. Так как в доме нашлись патроны, порешили поставить под флагштоком
ружье как бы вместо пушки и два раза в год давать из него залп --
двенадцатого октября, в годовщину Битвы при Коровнике, и в Иванов день,
ознаменовавшийся Восстанием.
С приближением зимы поведение Молли становилось все более вызывающим.
Она постоянно опаздывала на работу, оправдываясь тем, что проспала, и целыми
днями жаловалась на непонятные боли, которые, впрочем, нисколько не влияли
на ее аппетит. Под любым предлогом она сбегала к водопою и там подолгу
стояла, бессмысленно таращась на свое отражение. Числилось за ней и кое-что
посерьезней. Однажды, когда она вошла во двор своей легкой походкой,
поигрывая хвостом и меланхолично перекатывая во рту соломинку, к ней
направилась Хрумка.
-- Молли, у меня к тебе серьезный разговор. Сегодня я видела тебя возле
изгороди, что отделяет нас от "Фоксвуда". По ту сторону стоял кто-то из
людей мистера Пилкингтона. Конечно, я находилась далековато, но, по-моему,
ты подставляла ему морду, а он тебя гладил и что-то говорил при этом. Что
все это значит, Молли?
-- Он не гладил! Я не подставляла! Это неправда! -- Молли вертела
головой по сторонам и нервно ковыряла копытом землю.
-- Молли, посмотри мне в глаза! Дай мне честное слово, что он тебя не
гладил.
-- Это неправда! -- повторила Молли, продолжая вертеть головой, а потом
не выдержала и галопом пустилась в чистое поле.
Хрумка поймала себя на неожиданной мысли. Не говоря никому ни слова,
она направилась к Молли в стойло и принялась ворошить на полу сено. И вдруг
на свет явилась пригоршня кускового сахара, а также мотки лент разного
цвета.
Через три дня Молли исчезла. Довольно долго о ее местонахождении ничего
не было известно, пока голуби не принесли в клюве новость, что ее видели в
другом конце Уиллингдона. Запряженная в шикарную коляску, она стояла перед
входом в паб, и краснощекий толстяк в клетчатых бриджах и гетрах, этакий
респабликанец, угощал ее сахарком и оглаживал. Блестящая шерстка волосок к
волоску, челка алой лентой подвязана, морда дово-о-льная!.. С этого момента
Молли перестала для них существовать.
Январь выдался суровый. Почва сделалась как камень, работы перенесли
под крышу. В промежутках между собраниями свиньи намечали планы подготовки к
весне. Так уж повелось, что все стратегические хозяйственные вопросы решала
интеллектуальная элита, а уж потом они ставились на голосование. Эта система
себя бы полностью оправдала, когда бы не постоянные разногласия между
Цицероном и Наполеоном. Не было пункта, по которому бы они не расходились.
Если один предлагал посеять больше ячменя, другой требовал увеличить площадь
под овес; стоило одному выбрать подходящее место для выращивания капусты,
как другой рвался сажать там корнеплоды. У каждого были свои сторонники,
поэтому дебаты разгорались нешуточные. На общих собраниях Цицерон, как
правило, получал большинство голосов благодаря своим зажигательным речам,
зато Наполеон отыгрывался в паузах. Его горячо поддерживали овцы. К месту и
не к месту они затягивали "Четыре ноги хорошо, две ноги плохо", даже на
собраниях, причем, что любопытно, как раз в моменты, когда слова Цицерона
звучали наиболее убедительно. Цицерон, надо сказать, внимательно изучил
старые подшивки "Рачительного хозяина" и был полон планов грандиозных
нововведений и преобразований. Со знанием дела говорил он о дренаже, о
силосовании, об удобрении почвы, он разработал научный метод отправления
естественных надобностей, при котором поля будут унавоживаться: а)
контактным способом, б) равномерно и в) с полным высвобождением транспортных
средств. Что до Наполеона, то он не выдвигал оригинальных теорий, он
предпочитал принижать открытия соперника и ждал своего часа. Ну а стычки
продолжались и достигли своего апогея в вопросе о строительстве ветряной
мельницы.
Как мы знаем, за пастбищем возвышался холм -- высота, господствующая
над местностью. После предварительного осмотра Цицерон объявил, что именно
здесь следует поставить ветряк, от которого будет работать динамо-машина,
обеспечивая ферму электричеством. И вспыхнет в стойлах свет, а зимой в них
придет тепло, и сами заработают циркулярная пила, и свеклорезка, и
электродоилка. Животные развесили уши (на их допотопной ферме сроду не
бывало ничего такого), а Цицерон продолжал рисовать картины
электрифицированного рая, где все будут делать машины, а животные палец о
палец не ударят, им останется только пощипывать травку за приятной беседой
или наслаждаться книгой, источником знаний.
Цицерону потребовалось несколько недель на разработку проекта ветряной
мельницы. Все практические сведения были почерпнуты из трех источников:
"Тысяча полезных мелочей", "Домострой" и "Введение в электротехнику".
Кабинетом послужил ангар (когда-то там стояли инкубаторы) с хорошим
деревянным настилом, на который удобно было наносить чертежи. Цицерон часами
пропадал в ангаре. Заложив в книгах нужные страницы камешками и вооружившись
мелком, он перебегал от одной схемы к другой и, добавляя там сплошную линию,
здесь пунктирную, тихо повизгивал от возбуждения. Со временем случайные, на