Страница:
награде, но, наоборот, вынесли ему порицание за проявленную в бою трусость.
И вновь животные были озадачены столь крутым поворотом, и вновь Деловой
сумел им доказать, что их подвела память.
В начале осени ценой колоссальных, неимоверных усилий -- ибо
одновременно требовалось убрать урожай -- мельница была построена. Еще
предстояло завезти оборудование, о чем сейчас хлопотал Уимпер, но ветряк --
вот он! -- стоял готовенький. Невзирая на тысячи осложнений, на отсутствие
опыта и примитивные орудия труда, на невезение, на вредительство Цицерона,
работа была закончена в срок, день в день! Усталые, но довольные животные
долго ходили вокруг ветряного чуда, казавшегося им еще прекраснее, чем
предыдущее. Одни только стены чего стоили. Теперь их возьмешь разве что
динамитом! Сколько же труда было положено, сколько препятствий преодолено,
зато теперь будет не жизнь, а малина: мельничные крылья сами вертятся,
динамо-машина сама крутится... от этих мыслей усталость как хвостом снимало,
животные резвились словно дети, визжа от радости. Сам Наполеон в окружении
свиты посетил готовый объект и поздравил всех со знаменательным событием
присвоением мельнице его, Наполеона, имени.
Спустя два дня животных в экстренном порядке собрали в сарае. Как гром
среди ясного неба прозвучало сообщение, что лес продан Фредерику. Завтра он
начнет его вывозить. Оказывается, все это время, пока развивалась и крепла
дружба с Пилкингтоном, Наполеон по тайным каналам вел интенсивные переговоры
с Фредериком.
В тот же день отношения с "Фоксвудом" были разорваны и в адрес
Пилкингтона направлена нота оскорбительного содержания. Голуби получили
строжайший наказ облетать стороной "Фоксвуд", а призыв "Смерть Фредерику!"
изменить на "Смерть Пилкингтону!". Наполеон заверил животных, что
готовящееся, якобы, нападение на "Скотский уголок" не более чем досужий
вымысел, а все эти россказни о небывалой жестокости Фредерика ломаного гроша
не стоят. Скорее всего, подобные слухи распускали Цицерон и его агенты.
Кстати, Цицерон сейчас не прячется в "Пинчфилде" и, если уж на то пошло,
никогда там не прятался, на самом деле все эти годы живет-поживает в
"Фоксвуде" в роскошных условиях, на всем готовеньком.
Изощренное хитроумие Наполеона привело даже пожилых свиней в поросячий
восторг. Всячески демонстрируя свое благорасположение к Пилкингтону, он
вынудил Фредерика поднять цену за лес на двенадцать фунтов. Но это еще что!
Главная хитрость, пояснил Деловой, состоит в том, что Наполеон не доверяет
до конца никому, даже Фредерику. Тот хотел было заплатить за лес так
называемым чеком, который, насколько можно судить, есть не что иное, как
бумажка с обещанием выдать определенную сумму. Но товарищу Наполеону палец в
рот не клади! Он потребовал живые деньги пятифунтовыми банкнотами, причем
вперед, до того как будет вывезен лес. Так вот, деньги уже уплачены, и этой
суммы хватит на то, чтобы приобрести необходимое оборудование для мельницы.
Лес был вывезен с быстротой, достойной удивления. И вот животных снова
пригласили в сарай -- взглянуть на живые деньги. На возвышении, утопая в
соломе, возлежал сияющий Наполеон (сиял он сам, сияли начищенные медали), а
рядом, на блюде китайского фарфора, аккуратной стопкой возлежали дензнаки.
Животные медленно проходили мимо денег, и каждое успевало в полпой мере
насладиться редким зрелищем. Работяга даже обнюхал банкноты, и они --
беленькие, невесомые всколыхнулись, зашуршали.
А три дня спустя разразилась буря. Бледный как полотно Уимпер подлетел
к дому на своем велосипеде, не глядя бросил его на землю и быстро скрылся за
дверью. Через минуту из апартаментов Наполеона донесся поистине звериный
рев. Ошеломляющее известие, словно пожар, мгновенно распространилось по всей
ферме. Банкноты были -- поддельные! Лес достался Фредерику даром!
Наполеон протрубил общий сбор и громовым голосом зачитал Фредерику
смертный приговор. Животные сварят его живьем разумеется, когда схватят.
После такого вероломства, предупредил Наполеон, следует ждать самого
худшего. В любую минуту Фредерик и его люди могут осуществить давно
вынашиваемый план напасть на "Скотский уголок". На этот случай у каждого
входа и выхода были выставлены часовые. Четверку голубей срочно послали в
"Фоксвуд" с мирным посланием в надежде восстановить с Пилкингтоном
добрососедские отношения.
Наутро ферма подверглась нападению. Все завтракали, когда примчались
дозорные с криками, что Фредерик и его команда вломились в главные ворота.
Животные смело атаковали противника, но до успеха, сопутствовавшего им в
Битве при Коровнике, было далеко. Им противостояли пятнадцать мужчин, многие
были вооружены и, едва сблизившись, открыли огонь. Оглушительная пальба,
свист дроби -- все это внесло смятение в ряды животных, и, как ни
подбадривали их Наполеон и Работяга, они отступили. Появились первые
раненые. Животные укрылись в хозяйственных постройках и осторожно
выглядывали из щелей. Весь огромный выгон вместе с мельницей был в руках
врага. Даже Наполеон приуныл, хвостик у него напрягся и как-то нервно
подергивался. Он молча расхаживал взад-вперед, тоскливо поглядывая в сторону
"Фоксвуда". Эх, если бы Пилкингтон пришел им на подмогу... Тут как раз
вернулась четверка голубей с ответным посланием. На клочке бумаги Пилкингтон
карандашом нацарапал: "За что боролись, на то
и напоролись".
Между тем отряд Фредерика остановился перед ветряком. У двоих в руках
появились ломик и кувалда. Животные в ужасе загудели. Сейчас начнут крушить
их чудо-мельницу!
-- Ничего у них не выйдет, вскричал Наполеон. -- Наши стены самые
толстые в мире -- за неделю не сломаешь! Без паники, товарищи!
Двое, вооруженные ломиком и кувалдой, делали пробоину в фундаменте.
Бенджамин, пристально следивший за каждым их движением, покивал со знанием
дела:
-- Ну-ну. Еще не поняли? Сейчас они туда заложат взрывчатку.
При всем трагизме положения надо было ждать -- выйти из укрытий не
представлялось возможным. Через несколько минут, люди Фредерика бросились
врассыпную. Раздался оглушительный взрыв. Голубей с крыш словно сдуло;
остальные, ислючая одного Наполеона, зарылись в солому. Когда все снова
поднялись, над землей висело огромное черное облако, его медленно относило
ветром в сторону. Мельница была стерта с лица земли!
И тут животные словно воспрянули духом. Владевшие ими страх и отчаяние
уступили место ярости при виде такого вопиющего, варварского акта. Праведная
месть, переполнявшая сердца, вылилась в мощный рев, от которого содрогнулись
стены. Не дожидаясь приказа, животные лавиной хлынули на врага. Ружейная
дробь секла их, как сильный град, но ничто уже не могло их остановить. Это
была жестокая кровавая битва. Люди не жалели зарядов, а когда дошло до
ближнего боя, в ход были пущены дубинки и тяжелые сапоги. Три овцы, корова и
два гусака пали бездыханными, раненых же было не счесть. Даже у Наполеона,
руководившего сражением из глубокого тыла, срезало кончик хвоста. В стане
противника тоже не обошлось без потерь. Троим разбил голову Работяга своими
копытами, одному корова пропорола рогами живот, еще один, имевший дело с
Джесси и Бесси, остался, можно сказать, без штанов. Когда же все девять псов
из наполеоновской охраны, совершив по его указанию фланговый обход под
прикрытием зеленой изгороди, неожиданно выскочили с бешеным лаем, людей
охватила паника: им грозило окружение. Фредерик закричал, что надо
отступать, пока не отрезан путь назад, и трусливо обратился в бегство.
Животные гнали их через все поле и наддали несколько раз напоследок, прежде
чем те успели продраться сквозь колючую изгородь.
Победа досталась дорогой ценой. Измученные, истекающие кровью животные
заковыляли обратно. При виде павших товарищей у многих наворачивались слезы
на глаза. В скорбном молчании постояли на том месте, где еще час назад
возвышалась мельница. Что от нее осталось? Что осталось от вложенного в нее
труда? Даже фундамент был разрушен, а камни -- где они? Их разметало ударной
волной. От мельницы осталось одно воспоминание.
У входа на ферму животных встретил Деловой, неизвестно где пропадавший
во время сражения. Он разлетелся им навстречу весь сияющий, с ликующе
задранным хвостиком. Со стороны хоздвора вдруг бабахнуло ружье.
--Зачем это? -- удивился Работяга.
--В честь нашей победы! -- воскликнул Деловой.
--Какой еще победы?
Вид у Работяги был плачевный: колени кровоточили, одно копыто треснуло,
в задней ноге засело с десяток дробинок, еще и подкова к тому же потерялась.
--Товарищ, как ты можешь! -- возмутился Деловой. -- Разве мы не
очистили от врага эту землю, священную землю, на которой паслись наши
предки?
-- Мельница погибла, два года труда погибло,-- гнул свое Работяга.
-- Эко дело! Новую построим. А захотим -- шесть таких построим. Ты,
товарищ, недооцениваешь историческое значение нашей победы. Враг хотел
превратить нас в скотов, но товарищ Наполеон дал достойный отпор. Мы не
позволили себя поработить.
-- Значит, мы теперь не скот? -- спросил Работяга.
-- Скот,-- подтвердил Деловой, -- и это высокое звание мы отстояли в
смертельном бою.
Животные, прихрамывая, входили во двор. У Работяги мучительно ныла
нога, в которой засели дробинки. Он представлял себе, какого адова труда
потребует полное восстановление мельницы, и мысленно уже проделывал эту
работу, но, кажется, впервые задумался он о том, что ему, ни много ни мало,
одиннадцать годков, еще год-другой -- и конец.
Но стоило животным увидеть реющее на флагштоке зеленое знамя, стоило им
услышать семь ружейных залпов в свою честь и хвалебную речь Наполеона, как
они начали укрепляться в мысли, что они и впрямь одержали великую победу.
Похороны павших прошли торжественно. Работяга и Хрумка тянули подводу,
служившую катафалком, а за ней следовала траурная процессия во главе с самим
Наполеоном. Два дня праздновали победу. Много было песен, речей и пальбы из
ружья, каждому животному выдали по яблоку (собакам -- по три лепешки), а
птицам -- по две меры зерна. Было объявлено, что сражение войдет в историю
под названием Битва за Мельницу и что учреждена боевая награда -- орден
Зеленого Знамени, который товарищ Наполеон вручил себе лично. Среди торжеств
как-то забылась неприятная история с банкнотами.
Вскоре кто-то из свиней обнаружил в подвалах ящик виски. Видимо, первый
осмотр усадьбы был недостаточно тщательным. Вечером в доме зазвучали песни,
среди которых животные к своему удивлению услышали "Скот домашний, скот
бесправный". Около половины десятого их ждал новый сюрприз: во двор с
черного хода вышел Наполеон в котелке мистера Джонса и, сделав резвый круг,
снова скрылся за дверью. Все утро в доме царила гробовая тишина. Свиньи не
подавали признаков жизни. В девять перед животными предстал Деловой: каждый
шаг давался ему с большим трудом, вообще он был какой-то смурной -- взгляд
мутный, хвост опущен, рыло оплывшее. Он созвал всех обитателей фермы, чтобы
сообщить им страшное известие: товарищ Наполеон умирает.
Горестный вопль вырвался из сотни глоток. Перед домом положили солому и
даже после этого ходили на цыпочках. Со слезами на глазах все спрашивали
друг друга, как они будут жить, если что-нибудь случится с любимым вождем.
Пронесся слух, что Цицерон все же исхитрился отравить пищу товарища
Наполеона. В одиннадцать Деловой вышел с новым сообщением -- уходя от нас,
товарищ Наполеон издал свой последний декрет: за употребление алкоголя --
смертная казнь.
К вечеру, однако, состояние вождя несколько улучшилось; на следующее
утро было официально объявлено, что опасность миновала. Уже в этот день
Наполеон занялся важнейшими делами. А днем позже стало известно, что он
поручил Уимперу приобрести в городе специальную литературу по
самогоноварению. Спустя неделю от отдал приказ распахать участок, который
отводился ранее под выгон для будущих пенсионеров. Это оправдывалось тем,
что пастбище, якобы, истощено и будет наново засеиваться травой, но вскоре
все узнали о намерении Наполеона посеять там ячмень.
Об эту пору произошел странный инцидент, никто так толком и не понял,
что случилось. Однажды около полуночи во дворе раздался громкий треск, все
повыскакивали из своих угонов. Ночь была лунная. Возле большого сарая у
торцовой стены, где красовались семь заповедей, лежала на земле приставная
лестница, сломавшаяся посередине. Рядом в некоторой прострации лежал
Деловой, и здесь же валялись фонарь, малярная кисть и перевернутое ведро с
белой масляной краской. Псы мгновенно взяли Делового в кольцо и, как только
он сумел встать на ноги, препроводили его в дом. Животные ровным счетом
ничего не поняли, но старый Бенджамин со знанием дела покачал головой, хотя
и не произнес ни слова.
Когда через какое-то время козочка Мюриэл решила освежить в памяти все
заповеди, неожиданно выяснилось, что память в очередной раз подвела ее.
Впрочем, не одна Мюриэл помнила пятую заповедь в таком виде: "Не пей". Но
было, оказывается, еще слово, которое напрочь вылетело у всех из головы.
По-настоящему пятая заповедь звучала так: "Не пей лишку".
Долго не заживало у Работяги треснувшее копыто. На следующий же день по
окончании торжеств началось восстановление мельницы. Битюг первым включился
в работу и ни разу -- для него это было делом чести -- не подал виду, что
ему больно. Лишь вечером, оставшись наедине с Хрумкой, он признавался, как
он страдает. Хрумка лечила его копыто травами, которые она предварительно
пережевывала. Вместе с Бенджамином она уговаривала Работягу поберечь себя.
"Смотри, надорвешься", -- часто повторяла Хрумка, но все впустую. У Работяги
была одна мечта -- довести дело до конца, прежде чем он уйдет на заслуженный
отдых.
В свое время, когда животные принимали законы, был определен пенсионный
возраст: для лошадей и свиней -- двенадцать лет, для коров -- четырнадцать,
для собак -- девять, для овец -- семь, для кур и гусей -- пять. Тогда же
было назначено вполне приличное обеспечение по старости. Пока еще никто не
достиг критического возраста, однако все эти вопросы постоянно
муссировались. После того как прилегающий к саду участок засеяли ячменем,
стали поговаривать о том, что взамен будет огорожена часть пастбища. Каждая
лошадь могла рассчитывать на пять мер овса в день летом и мешок сена зимой,
плюс морковка или яблочко по праздникам. Работяге должно было исполниться
двенадцать лет следующей осенью.
А пока жизнь не баловала. Зима опять выдалась холодная, запасов же
съестного было едва ли не меньше. В очередной раз всем (кроме свиней и
псов-охранников) урезали пайки. Жесткая уравниловка, пояснил Деловой,
противоречит принципам анимализма. Вообще он с легкостью доказал, сколь
обманчиво впечатление, будто еды не хватает. Даже с учетом упорядочения
дневной нормы (Деловой предпочитал говорить "упорядочение" вместо режущего
ухо "сокращения") с продовольствием дело обстояло много лучше, чем во
времена Джонса. Своим пронзительным голосом он зачитывал скороговоркой
длинный перечень цифр, неопровержимо свидетельствовавших о том, что теперь у
них больше овса и сена и кормовой свеклы, что рабочий день стал короче, вода
вкуснее и чище, что детская смертность уменьшилась, а продолжительность
жизни увеличилась, что соломы в стойлах прибавилось и блохи уже не так им
докучают, как прежде. Животные охотно соглашались. Отчасти еще и потому, что
времена Джонса, как и он сам, почти не сохранились в их памяти. Они
понимали, что их жизнь тяжела и беспросветна, что они холодают и голодают,
что кроме работы и короткого сна ничего-то им неведомо. Но, конечно, тогда
было гораздо хуже. Очень хотелось в это верить. Тем более, что тогда они
были подневольными, а нынче свободными, "чувствуете разницу?" бил в одну
точку Деловой.
На ферме появилось много лишних ртов. Осенью опоросились сразу четыре
свиньи, а это означало дополнительно тридцать одно рыло. Помет был весь
пегий. Кроме Наполеона других производителей па ферме не было, вопрос об
отцовстве решался однозначно. Уже планировалось купить кирпичи и доски для
строительства поросячьей школы, а пока малыши брали первые уроки на кухне, и
занимался с ними сам Наполеон. Для детских игр им отвели фруктовый сад,
наказав держаться подальше от прочих юных отпрысков. Тогда же вышел указ,
что, если свинья столкнется с кем-либо на узкой дорожке, всякий встречный
обязан ее пропустить. И еще был указ: всем свиньям, независимо от чинов и
званий, разрешалось по воскресеньям повязывать на хвостике зеленый бант.
Урожай в этом году оказался неплохой, тем не менее с финансами было
туго. А ведь еще нужны деньги на стройматериалы для школы и на оборудование
для очередной мельницы. Постоянно требовались в доме свечи и керосин, сахар
для вождя (остальным свиньям возбранялось употреблять его во избежание
ожирения), требовались различные инструменты, гвозди, веревки, уголь,
проволока, металлический лом, мука для собачьих лепешек. Пришлось продать
копну сена и часть урожая картофеля, а продажу яиц довести до шести сотен в
неделю, так что высиженных цыплят едва хватило для сохранения куриного рода.
Урезанные в декабре пайки в феврале опять урезали, для экономии керосина
запретили зажигать фонари в стойлах. Только свиньи, похоже, ни в чем себе не
отказывали -- вон какие нагуляли бока!
Однажды -- февраль был на исходе по ферме распространился густой
горячий дразнящий запах, доселе неведомый животным: он исходил из пивоварни,
бездействовавшей при Джонсе. Кто-то сказал, что такой запах бывает, когда
варят ячмень. Животные жадно втягивали ноздрями воздух, гадая, уж не готовят
ли им на ужин теплую мешанку. Нет, мешанки они не дождались, зато наутро, в
воскресенье, им объявили, что отныне весь ячмень забирается в пользу свиней;
уже и поле было засеяно, что за фруктовым садом. А вскоре просочились слухи:
каждая свинья получает теперь в день кружку пива, а Наполеон -- две, но даже
не эти две кружки поразили воображение животных, сколько эффектная
подробность, что вождю подают хлебово в супнице из сервиза "Королевские
скачки".
Что там говорить, жизнь обитателей "Скотского уголка" не была усеяна
розами, но разве все тяготы не компенсировались, хотя бы отчасти, возросшим
чувством собственного достоинства? Когда они пели столько песен, произносили
столько речей, участвовали в стольких маршах? Наполеон распорядился, чтобы
раз в неделю проводилась стихийная демонстрация в честь побед и свершений. В
назначенное время животные прекращали работу и, построившись в боевую
колонну, дружно, в ногу шагали по лугам и полям, из конца в конец,-- впереди
свиньи, за ними лошади, коровы, овцы и наконец домашняя птица. Возглавлял
шествие Наполеонов глашатай, черный петел, а справа и слева располагались
псы-охранники. Работяга и Хрумка всегда несли знамя, на зеленом полотнище
которого, поверх рогов и копыт, было начертано: "Да здравствует Наполеон!".
После стихийной демонстрации так же стихийно произносились оды,
прославлявшие товарища Кабаньеро, Деловой приводил последнюю сводку о
продуктовом изобилии, при случае палили из ружья. Самыми охочими до
стихийных демонстраций были овцы, и стоило только кому-то забрюзжать (среди
своих, разумеется), что-де это напрасная трата времени, мол-де, зазря
мерзнем, как овцы принимались скандировать: "Четыре ноги хорошо, две ноги
плохо!" Потом, кстати, многие даже полюбили эти мероприятия. Когда тебе
напоминают о том, что ты сам себе хозяин и работаешь исключительно на себя,
согласитесь, это действует чрезвычайно благотворно. Песни и праздничные
шествия, впечатляющие цифры Делового и ружейный салют, оптимистический голос
петела и торжественный подъем флага -- все это, несомненно, отвлекало от
мыслей, что в брюхе пусто... по крайней мере на время.
В апреле "Скотский уголок" был провозглашен республикой и встал вопрос
об избрании президента. Кандидатура Наполеона была единственной, что
способствовало стопроцентному успеху выборной кампании. В эти дни опять
заговорили о Цицероне: обнаружились новые документы, изобличающие его в
пособничестве Джонсу. До сих пор считалось, что он только замышлял привести
животных к поражению в Битве при Коровнике, но, оказывается, он открыто
сражался на стороне врага. По сути он возглавил вражеское войско и повел его
в бой с криком "Бей скотов!". Что касается Цицероновых ран (кое-кто еще
помнил, как они кровоточили), то их оставили клыки Наполеона.
В середине лета вдруг объявился ворон Моисей, о котором несколько лет
ничего не было слышно. Годы его не изменили, он все так же бил баклуши и мог
часами разглагольствовать о Елинесейских полях. Облюбовав пенек, он
по-ораторски отставлял крыло и начинал говорить, даже если перед ним
находился всего один слушатель. "Там,-- значительно произносил он, показывая
клювом наверх, там, за этой черной тучей, раскинулись Елинесейские поля --
благодатный край, где мы забудем само слово „труд"..." Моисей как
будто даже залетал пару раз в эти заоблачные выси и воочию видел
вечнозеленые пастбища, и соцветия из льняного жмыха, и удивительные цветы с
сахарными головками. Многие ему верили. Если в земной жизни им выпало изо
дня в день работать и недоедать, разве не должен где-то существовать другой
мир, где все устроено лучше и справедливее? Отношение свиней к Моисею было
несколько двусмысленным. Публично шельмуя ворона как лжеца, они, однако, не
только не прогнали его с фермы, но еще и поставили этого бездельника на
довольствие 3 кружки пива в день.
Когда копыто у Работяги зажило, он стал выполнять свои обязанности
тяжеловоза с удвоенным рвением. Надо сказать, все, даже гуси и куры, пахали
весь этот год, как лошади. К повседневным заботам и необходимости опять
восстанавливать мельницу добавилось строительство поросячьей школы, начатое
в марте. Тяжело, конечно, на пустой желудок таскать известняковые глыбы, но
Работяга держался. Внешне он никак не показывал, что сила у него уже не та.
Если его что и выдавало, так это кожа, потерявшая свой блеск, да еще,
пожалуй, круп, уже не казавшийся столь мощным. Многие говорили: "Ничего,
весной доберет", но прошла весна, а Работяга так и не восстановил былые
кондиции. Когда он невероятным усилием вытаскивал из карьера особенно
крупную глыбу, со стороны казалось, что, если бы не эта истовая вера, он бы
давно рухнул бездыханный. В такие минуты по его губам можно было прочесть:
"Работать еще лучше"; на большее не хватало сил. И снова Хрумка с
Бенджамином уговаривали его поберечь себя, и снова он не внимал голосу
разума. Накануне своего двенадцатилетия он думал лишь об одном -- как бы
побольше заготовить известняка.
Однажды под вечер вдруг пронесся слух -- что-то случилось с Работягой,
который в одиночку таскал камни для мельницы. Слух очень быстро подтвердили
голуби: "Он упал! Он лежит на боку и не может подняться!"
Половина обитателей фермы помчалась к холму. Возле тележки лежал
Работяга со странно вывернутой шеей и даже не пытался оторвать морду от
земли. Глаза у него остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта тянулась
запекшаяся струйка крови. Хрумка упала на колени.
-- Ну что? Как ты?
-- С легкими что-то,-- слабым голосом ответил Работяга. Неважно...
теперь вы сможете закончить сами. Камней должно хватить. Так и так через
месяц мне на пенсию. Знаешь, я все думаю: скорей бы уж. Бенджамин тоже
старый... может, вместе уйдем...
-- Срочно нужна помощь, -- вскинулась Хрумка. Сбегайте кто-нибудь на
ферму и расскажите все Деловому.
Животные бросились выполнять поручение. Остались только Хрумка и
Бенджамин -- он улегся рядом с Работягой и молча отгонял от него мух своим
длинным хвостом. Минут через пятнадцать появился Деловой -- сама
озабоченность и сострадание. Товарищ Наполеон, сказал он, очень близко к
сердцу принял несчастье, случившееся с лучшим работником фермы, и уже ведет
переговоры о том, чтобы поместить его в городскую лечебницу. Это сообщение
вызвало некоторую тревогу. Кроме Молли и Цицерона никто и никогда не покидал
пределов фермы, и одна мысль, что их больной товарищ попадет в руки
человека, была им неприятна. Но Деловой легко их убедил -- в Уиллингдоне
ветеринар скорее сумеет сделать все необходимое. Через полчаса Работяге
стало немного получше, ему помогли подняться и отвели в стойло, где
Бенджамин и Хрумка уже настелили свежую солому.
Работяга провел в стойле два дня. Свиньи обнаружили в ванной аптечку, а
в ней большой флакон с розовой жидкостью -- это лекарство Хрумка давала
больному два раза в день после еды. По вечерам она ложилась рядом и
что-нибудь ему рассказывала, а Бенджамин отгонял мух. Работяга не пал духом.
После выздоровления он рассчитывал прожить еще года три, мирно пощипывая
травку на пенсионном лужке. Наконец-то у него будет время заняться
самообразованием. Остаток дней он хотел посвятить изучению последующих
двадцати двух букв алфавита.
Вечерами, как было сказано, больного навещали друзья, но днем он
оставался один, и именно в это время за ним пожаловал закрытый фургон.
Животные пропалывали сорняки под наблюдением свиньи, когда их взору
И вновь животные были озадачены столь крутым поворотом, и вновь Деловой
сумел им доказать, что их подвела память.
В начале осени ценой колоссальных, неимоверных усилий -- ибо
одновременно требовалось убрать урожай -- мельница была построена. Еще
предстояло завезти оборудование, о чем сейчас хлопотал Уимпер, но ветряк --
вот он! -- стоял готовенький. Невзирая на тысячи осложнений, на отсутствие
опыта и примитивные орудия труда, на невезение, на вредительство Цицерона,
работа была закончена в срок, день в день! Усталые, но довольные животные
долго ходили вокруг ветряного чуда, казавшегося им еще прекраснее, чем
предыдущее. Одни только стены чего стоили. Теперь их возьмешь разве что
динамитом! Сколько же труда было положено, сколько препятствий преодолено,
зато теперь будет не жизнь, а малина: мельничные крылья сами вертятся,
динамо-машина сама крутится... от этих мыслей усталость как хвостом снимало,
животные резвились словно дети, визжа от радости. Сам Наполеон в окружении
свиты посетил готовый объект и поздравил всех со знаменательным событием
присвоением мельнице его, Наполеона, имени.
Спустя два дня животных в экстренном порядке собрали в сарае. Как гром
среди ясного неба прозвучало сообщение, что лес продан Фредерику. Завтра он
начнет его вывозить. Оказывается, все это время, пока развивалась и крепла
дружба с Пилкингтоном, Наполеон по тайным каналам вел интенсивные переговоры
с Фредериком.
В тот же день отношения с "Фоксвудом" были разорваны и в адрес
Пилкингтона направлена нота оскорбительного содержания. Голуби получили
строжайший наказ облетать стороной "Фоксвуд", а призыв "Смерть Фредерику!"
изменить на "Смерть Пилкингтону!". Наполеон заверил животных, что
готовящееся, якобы, нападение на "Скотский уголок" не более чем досужий
вымысел, а все эти россказни о небывалой жестокости Фредерика ломаного гроша
не стоят. Скорее всего, подобные слухи распускали Цицерон и его агенты.
Кстати, Цицерон сейчас не прячется в "Пинчфилде" и, если уж на то пошло,
никогда там не прятался, на самом деле все эти годы живет-поживает в
"Фоксвуде" в роскошных условиях, на всем готовеньком.
Изощренное хитроумие Наполеона привело даже пожилых свиней в поросячий
восторг. Всячески демонстрируя свое благорасположение к Пилкингтону, он
вынудил Фредерика поднять цену за лес на двенадцать фунтов. Но это еще что!
Главная хитрость, пояснил Деловой, состоит в том, что Наполеон не доверяет
до конца никому, даже Фредерику. Тот хотел было заплатить за лес так
называемым чеком, который, насколько можно судить, есть не что иное, как
бумажка с обещанием выдать определенную сумму. Но товарищу Наполеону палец в
рот не клади! Он потребовал живые деньги пятифунтовыми банкнотами, причем
вперед, до того как будет вывезен лес. Так вот, деньги уже уплачены, и этой
суммы хватит на то, чтобы приобрести необходимое оборудование для мельницы.
Лес был вывезен с быстротой, достойной удивления. И вот животных снова
пригласили в сарай -- взглянуть на живые деньги. На возвышении, утопая в
соломе, возлежал сияющий Наполеон (сиял он сам, сияли начищенные медали), а
рядом, на блюде китайского фарфора, аккуратной стопкой возлежали дензнаки.
Животные медленно проходили мимо денег, и каждое успевало в полпой мере
насладиться редким зрелищем. Работяга даже обнюхал банкноты, и они --
беленькие, невесомые всколыхнулись, зашуршали.
А три дня спустя разразилась буря. Бледный как полотно Уимпер подлетел
к дому на своем велосипеде, не глядя бросил его на землю и быстро скрылся за
дверью. Через минуту из апартаментов Наполеона донесся поистине звериный
рев. Ошеломляющее известие, словно пожар, мгновенно распространилось по всей
ферме. Банкноты были -- поддельные! Лес достался Фредерику даром!
Наполеон протрубил общий сбор и громовым голосом зачитал Фредерику
смертный приговор. Животные сварят его живьем разумеется, когда схватят.
После такого вероломства, предупредил Наполеон, следует ждать самого
худшего. В любую минуту Фредерик и его люди могут осуществить давно
вынашиваемый план напасть на "Скотский уголок". На этот случай у каждого
входа и выхода были выставлены часовые. Четверку голубей срочно послали в
"Фоксвуд" с мирным посланием в надежде восстановить с Пилкингтоном
добрососедские отношения.
Наутро ферма подверглась нападению. Все завтракали, когда примчались
дозорные с криками, что Фредерик и его команда вломились в главные ворота.
Животные смело атаковали противника, но до успеха, сопутствовавшего им в
Битве при Коровнике, было далеко. Им противостояли пятнадцать мужчин, многие
были вооружены и, едва сблизившись, открыли огонь. Оглушительная пальба,
свист дроби -- все это внесло смятение в ряды животных, и, как ни
подбадривали их Наполеон и Работяга, они отступили. Появились первые
раненые. Животные укрылись в хозяйственных постройках и осторожно
выглядывали из щелей. Весь огромный выгон вместе с мельницей был в руках
врага. Даже Наполеон приуныл, хвостик у него напрягся и как-то нервно
подергивался. Он молча расхаживал взад-вперед, тоскливо поглядывая в сторону
"Фоксвуда". Эх, если бы Пилкингтон пришел им на подмогу... Тут как раз
вернулась четверка голубей с ответным посланием. На клочке бумаги Пилкингтон
карандашом нацарапал: "За что боролись, на то
и напоролись".
Между тем отряд Фредерика остановился перед ветряком. У двоих в руках
появились ломик и кувалда. Животные в ужасе загудели. Сейчас начнут крушить
их чудо-мельницу!
-- Ничего у них не выйдет, вскричал Наполеон. -- Наши стены самые
толстые в мире -- за неделю не сломаешь! Без паники, товарищи!
Двое, вооруженные ломиком и кувалдой, делали пробоину в фундаменте.
Бенджамин, пристально следивший за каждым их движением, покивал со знанием
дела:
-- Ну-ну. Еще не поняли? Сейчас они туда заложат взрывчатку.
При всем трагизме положения надо было ждать -- выйти из укрытий не
представлялось возможным. Через несколько минут, люди Фредерика бросились
врассыпную. Раздался оглушительный взрыв. Голубей с крыш словно сдуло;
остальные, ислючая одного Наполеона, зарылись в солому. Когда все снова
поднялись, над землей висело огромное черное облако, его медленно относило
ветром в сторону. Мельница была стерта с лица земли!
И тут животные словно воспрянули духом. Владевшие ими страх и отчаяние
уступили место ярости при виде такого вопиющего, варварского акта. Праведная
месть, переполнявшая сердца, вылилась в мощный рев, от которого содрогнулись
стены. Не дожидаясь приказа, животные лавиной хлынули на врага. Ружейная
дробь секла их, как сильный град, но ничто уже не могло их остановить. Это
была жестокая кровавая битва. Люди не жалели зарядов, а когда дошло до
ближнего боя, в ход были пущены дубинки и тяжелые сапоги. Три овцы, корова и
два гусака пали бездыханными, раненых же было не счесть. Даже у Наполеона,
руководившего сражением из глубокого тыла, срезало кончик хвоста. В стане
противника тоже не обошлось без потерь. Троим разбил голову Работяга своими
копытами, одному корова пропорола рогами живот, еще один, имевший дело с
Джесси и Бесси, остался, можно сказать, без штанов. Когда же все девять псов
из наполеоновской охраны, совершив по его указанию фланговый обход под
прикрытием зеленой изгороди, неожиданно выскочили с бешеным лаем, людей
охватила паника: им грозило окружение. Фредерик закричал, что надо
отступать, пока не отрезан путь назад, и трусливо обратился в бегство.
Животные гнали их через все поле и наддали несколько раз напоследок, прежде
чем те успели продраться сквозь колючую изгородь.
Победа досталась дорогой ценой. Измученные, истекающие кровью животные
заковыляли обратно. При виде павших товарищей у многих наворачивались слезы
на глаза. В скорбном молчании постояли на том месте, где еще час назад
возвышалась мельница. Что от нее осталось? Что осталось от вложенного в нее
труда? Даже фундамент был разрушен, а камни -- где они? Их разметало ударной
волной. От мельницы осталось одно воспоминание.
У входа на ферму животных встретил Деловой, неизвестно где пропадавший
во время сражения. Он разлетелся им навстречу весь сияющий, с ликующе
задранным хвостиком. Со стороны хоздвора вдруг бабахнуло ружье.
--Зачем это? -- удивился Работяга.
--В честь нашей победы! -- воскликнул Деловой.
--Какой еще победы?
Вид у Работяги был плачевный: колени кровоточили, одно копыто треснуло,
в задней ноге засело с десяток дробинок, еще и подкова к тому же потерялась.
--Товарищ, как ты можешь! -- возмутился Деловой. -- Разве мы не
очистили от врага эту землю, священную землю, на которой паслись наши
предки?
-- Мельница погибла, два года труда погибло,-- гнул свое Работяга.
-- Эко дело! Новую построим. А захотим -- шесть таких построим. Ты,
товарищ, недооцениваешь историческое значение нашей победы. Враг хотел
превратить нас в скотов, но товарищ Наполеон дал достойный отпор. Мы не
позволили себя поработить.
-- Значит, мы теперь не скот? -- спросил Работяга.
-- Скот,-- подтвердил Деловой, -- и это высокое звание мы отстояли в
смертельном бою.
Животные, прихрамывая, входили во двор. У Работяги мучительно ныла
нога, в которой засели дробинки. Он представлял себе, какого адова труда
потребует полное восстановление мельницы, и мысленно уже проделывал эту
работу, но, кажется, впервые задумался он о том, что ему, ни много ни мало,
одиннадцать годков, еще год-другой -- и конец.
Но стоило животным увидеть реющее на флагштоке зеленое знамя, стоило им
услышать семь ружейных залпов в свою честь и хвалебную речь Наполеона, как
они начали укрепляться в мысли, что они и впрямь одержали великую победу.
Похороны павших прошли торжественно. Работяга и Хрумка тянули подводу,
служившую катафалком, а за ней следовала траурная процессия во главе с самим
Наполеоном. Два дня праздновали победу. Много было песен, речей и пальбы из
ружья, каждому животному выдали по яблоку (собакам -- по три лепешки), а
птицам -- по две меры зерна. Было объявлено, что сражение войдет в историю
под названием Битва за Мельницу и что учреждена боевая награда -- орден
Зеленого Знамени, который товарищ Наполеон вручил себе лично. Среди торжеств
как-то забылась неприятная история с банкнотами.
Вскоре кто-то из свиней обнаружил в подвалах ящик виски. Видимо, первый
осмотр усадьбы был недостаточно тщательным. Вечером в доме зазвучали песни,
среди которых животные к своему удивлению услышали "Скот домашний, скот
бесправный". Около половины десятого их ждал новый сюрприз: во двор с
черного хода вышел Наполеон в котелке мистера Джонса и, сделав резвый круг,
снова скрылся за дверью. Все утро в доме царила гробовая тишина. Свиньи не
подавали признаков жизни. В девять перед животными предстал Деловой: каждый
шаг давался ему с большим трудом, вообще он был какой-то смурной -- взгляд
мутный, хвост опущен, рыло оплывшее. Он созвал всех обитателей фермы, чтобы
сообщить им страшное известие: товарищ Наполеон умирает.
Горестный вопль вырвался из сотни глоток. Перед домом положили солому и
даже после этого ходили на цыпочках. Со слезами на глазах все спрашивали
друг друга, как они будут жить, если что-нибудь случится с любимым вождем.
Пронесся слух, что Цицерон все же исхитрился отравить пищу товарища
Наполеона. В одиннадцать Деловой вышел с новым сообщением -- уходя от нас,
товарищ Наполеон издал свой последний декрет: за употребление алкоголя --
смертная казнь.
К вечеру, однако, состояние вождя несколько улучшилось; на следующее
утро было официально объявлено, что опасность миновала. Уже в этот день
Наполеон занялся важнейшими делами. А днем позже стало известно, что он
поручил Уимперу приобрести в городе специальную литературу по
самогоноварению. Спустя неделю от отдал приказ распахать участок, который
отводился ранее под выгон для будущих пенсионеров. Это оправдывалось тем,
что пастбище, якобы, истощено и будет наново засеиваться травой, но вскоре
все узнали о намерении Наполеона посеять там ячмень.
Об эту пору произошел странный инцидент, никто так толком и не понял,
что случилось. Однажды около полуночи во дворе раздался громкий треск, все
повыскакивали из своих угонов. Ночь была лунная. Возле большого сарая у
торцовой стены, где красовались семь заповедей, лежала на земле приставная
лестница, сломавшаяся посередине. Рядом в некоторой прострации лежал
Деловой, и здесь же валялись фонарь, малярная кисть и перевернутое ведро с
белой масляной краской. Псы мгновенно взяли Делового в кольцо и, как только
он сумел встать на ноги, препроводили его в дом. Животные ровным счетом
ничего не поняли, но старый Бенджамин со знанием дела покачал головой, хотя
и не произнес ни слова.
Когда через какое-то время козочка Мюриэл решила освежить в памяти все
заповеди, неожиданно выяснилось, что память в очередной раз подвела ее.
Впрочем, не одна Мюриэл помнила пятую заповедь в таком виде: "Не пей". Но
было, оказывается, еще слово, которое напрочь вылетело у всех из головы.
По-настоящему пятая заповедь звучала так: "Не пей лишку".
Долго не заживало у Работяги треснувшее копыто. На следующий же день по
окончании торжеств началось восстановление мельницы. Битюг первым включился
в работу и ни разу -- для него это было делом чести -- не подал виду, что
ему больно. Лишь вечером, оставшись наедине с Хрумкой, он признавался, как
он страдает. Хрумка лечила его копыто травами, которые она предварительно
пережевывала. Вместе с Бенджамином она уговаривала Работягу поберечь себя.
"Смотри, надорвешься", -- часто повторяла Хрумка, но все впустую. У Работяги
была одна мечта -- довести дело до конца, прежде чем он уйдет на заслуженный
отдых.
В свое время, когда животные принимали законы, был определен пенсионный
возраст: для лошадей и свиней -- двенадцать лет, для коров -- четырнадцать,
для собак -- девять, для овец -- семь, для кур и гусей -- пять. Тогда же
было назначено вполне приличное обеспечение по старости. Пока еще никто не
достиг критического возраста, однако все эти вопросы постоянно
муссировались. После того как прилегающий к саду участок засеяли ячменем,
стали поговаривать о том, что взамен будет огорожена часть пастбища. Каждая
лошадь могла рассчитывать на пять мер овса в день летом и мешок сена зимой,
плюс морковка или яблочко по праздникам. Работяге должно было исполниться
двенадцать лет следующей осенью.
А пока жизнь не баловала. Зима опять выдалась холодная, запасов же
съестного было едва ли не меньше. В очередной раз всем (кроме свиней и
псов-охранников) урезали пайки. Жесткая уравниловка, пояснил Деловой,
противоречит принципам анимализма. Вообще он с легкостью доказал, сколь
обманчиво впечатление, будто еды не хватает. Даже с учетом упорядочения
дневной нормы (Деловой предпочитал говорить "упорядочение" вместо режущего
ухо "сокращения") с продовольствием дело обстояло много лучше, чем во
времена Джонса. Своим пронзительным голосом он зачитывал скороговоркой
длинный перечень цифр, неопровержимо свидетельствовавших о том, что теперь у
них больше овса и сена и кормовой свеклы, что рабочий день стал короче, вода
вкуснее и чище, что детская смертность уменьшилась, а продолжительность
жизни увеличилась, что соломы в стойлах прибавилось и блохи уже не так им
докучают, как прежде. Животные охотно соглашались. Отчасти еще и потому, что
времена Джонса, как и он сам, почти не сохранились в их памяти. Они
понимали, что их жизнь тяжела и беспросветна, что они холодают и голодают,
что кроме работы и короткого сна ничего-то им неведомо. Но, конечно, тогда
было гораздо хуже. Очень хотелось в это верить. Тем более, что тогда они
были подневольными, а нынче свободными, "чувствуете разницу?" бил в одну
точку Деловой.
На ферме появилось много лишних ртов. Осенью опоросились сразу четыре
свиньи, а это означало дополнительно тридцать одно рыло. Помет был весь
пегий. Кроме Наполеона других производителей па ферме не было, вопрос об
отцовстве решался однозначно. Уже планировалось купить кирпичи и доски для
строительства поросячьей школы, а пока малыши брали первые уроки на кухне, и
занимался с ними сам Наполеон. Для детских игр им отвели фруктовый сад,
наказав держаться подальше от прочих юных отпрысков. Тогда же вышел указ,
что, если свинья столкнется с кем-либо на узкой дорожке, всякий встречный
обязан ее пропустить. И еще был указ: всем свиньям, независимо от чинов и
званий, разрешалось по воскресеньям повязывать на хвостике зеленый бант.
Урожай в этом году оказался неплохой, тем не менее с финансами было
туго. А ведь еще нужны деньги на стройматериалы для школы и на оборудование
для очередной мельницы. Постоянно требовались в доме свечи и керосин, сахар
для вождя (остальным свиньям возбранялось употреблять его во избежание
ожирения), требовались различные инструменты, гвозди, веревки, уголь,
проволока, металлический лом, мука для собачьих лепешек. Пришлось продать
копну сена и часть урожая картофеля, а продажу яиц довести до шести сотен в
неделю, так что высиженных цыплят едва хватило для сохранения куриного рода.
Урезанные в декабре пайки в феврале опять урезали, для экономии керосина
запретили зажигать фонари в стойлах. Только свиньи, похоже, ни в чем себе не
отказывали -- вон какие нагуляли бока!
Однажды -- февраль был на исходе по ферме распространился густой
горячий дразнящий запах, доселе неведомый животным: он исходил из пивоварни,
бездействовавшей при Джонсе. Кто-то сказал, что такой запах бывает, когда
варят ячмень. Животные жадно втягивали ноздрями воздух, гадая, уж не готовят
ли им на ужин теплую мешанку. Нет, мешанки они не дождались, зато наутро, в
воскресенье, им объявили, что отныне весь ячмень забирается в пользу свиней;
уже и поле было засеяно, что за фруктовым садом. А вскоре просочились слухи:
каждая свинья получает теперь в день кружку пива, а Наполеон -- две, но даже
не эти две кружки поразили воображение животных, сколько эффектная
подробность, что вождю подают хлебово в супнице из сервиза "Королевские
скачки".
Что там говорить, жизнь обитателей "Скотского уголка" не была усеяна
розами, но разве все тяготы не компенсировались, хотя бы отчасти, возросшим
чувством собственного достоинства? Когда они пели столько песен, произносили
столько речей, участвовали в стольких маршах? Наполеон распорядился, чтобы
раз в неделю проводилась стихийная демонстрация в честь побед и свершений. В
назначенное время животные прекращали работу и, построившись в боевую
колонну, дружно, в ногу шагали по лугам и полям, из конца в конец,-- впереди
свиньи, за ними лошади, коровы, овцы и наконец домашняя птица. Возглавлял
шествие Наполеонов глашатай, черный петел, а справа и слева располагались
псы-охранники. Работяга и Хрумка всегда несли знамя, на зеленом полотнище
которого, поверх рогов и копыт, было начертано: "Да здравствует Наполеон!".
После стихийной демонстрации так же стихийно произносились оды,
прославлявшие товарища Кабаньеро, Деловой приводил последнюю сводку о
продуктовом изобилии, при случае палили из ружья. Самыми охочими до
стихийных демонстраций были овцы, и стоило только кому-то забрюзжать (среди
своих, разумеется), что-де это напрасная трата времени, мол-де, зазря
мерзнем, как овцы принимались скандировать: "Четыре ноги хорошо, две ноги
плохо!" Потом, кстати, многие даже полюбили эти мероприятия. Когда тебе
напоминают о том, что ты сам себе хозяин и работаешь исключительно на себя,
согласитесь, это действует чрезвычайно благотворно. Песни и праздничные
шествия, впечатляющие цифры Делового и ружейный салют, оптимистический голос
петела и торжественный подъем флага -- все это, несомненно, отвлекало от
мыслей, что в брюхе пусто... по крайней мере на время.
В апреле "Скотский уголок" был провозглашен республикой и встал вопрос
об избрании президента. Кандидатура Наполеона была единственной, что
способствовало стопроцентному успеху выборной кампании. В эти дни опять
заговорили о Цицероне: обнаружились новые документы, изобличающие его в
пособничестве Джонсу. До сих пор считалось, что он только замышлял привести
животных к поражению в Битве при Коровнике, но, оказывается, он открыто
сражался на стороне врага. По сути он возглавил вражеское войско и повел его
в бой с криком "Бей скотов!". Что касается Цицероновых ран (кое-кто еще
помнил, как они кровоточили), то их оставили клыки Наполеона.
В середине лета вдруг объявился ворон Моисей, о котором несколько лет
ничего не было слышно. Годы его не изменили, он все так же бил баклуши и мог
часами разглагольствовать о Елинесейских полях. Облюбовав пенек, он
по-ораторски отставлял крыло и начинал говорить, даже если перед ним
находился всего один слушатель. "Там,-- значительно произносил он, показывая
клювом наверх, там, за этой черной тучей, раскинулись Елинесейские поля --
благодатный край, где мы забудем само слово „труд"..." Моисей как
будто даже залетал пару раз в эти заоблачные выси и воочию видел
вечнозеленые пастбища, и соцветия из льняного жмыха, и удивительные цветы с
сахарными головками. Многие ему верили. Если в земной жизни им выпало изо
дня в день работать и недоедать, разве не должен где-то существовать другой
мир, где все устроено лучше и справедливее? Отношение свиней к Моисею было
несколько двусмысленным. Публично шельмуя ворона как лжеца, они, однако, не
только не прогнали его с фермы, но еще и поставили этого бездельника на
довольствие 3 кружки пива в день.
Когда копыто у Работяги зажило, он стал выполнять свои обязанности
тяжеловоза с удвоенным рвением. Надо сказать, все, даже гуси и куры, пахали
весь этот год, как лошади. К повседневным заботам и необходимости опять
восстанавливать мельницу добавилось строительство поросячьей школы, начатое
в марте. Тяжело, конечно, на пустой желудок таскать известняковые глыбы, но
Работяга держался. Внешне он никак не показывал, что сила у него уже не та.
Если его что и выдавало, так это кожа, потерявшая свой блеск, да еще,
пожалуй, круп, уже не казавшийся столь мощным. Многие говорили: "Ничего,
весной доберет", но прошла весна, а Работяга так и не восстановил былые
кондиции. Когда он невероятным усилием вытаскивал из карьера особенно
крупную глыбу, со стороны казалось, что, если бы не эта истовая вера, он бы
давно рухнул бездыханный. В такие минуты по его губам можно было прочесть:
"Работать еще лучше"; на большее не хватало сил. И снова Хрумка с
Бенджамином уговаривали его поберечь себя, и снова он не внимал голосу
разума. Накануне своего двенадцатилетия он думал лишь об одном -- как бы
побольше заготовить известняка.
Однажды под вечер вдруг пронесся слух -- что-то случилось с Работягой,
который в одиночку таскал камни для мельницы. Слух очень быстро подтвердили
голуби: "Он упал! Он лежит на боку и не может подняться!"
Половина обитателей фермы помчалась к холму. Возле тележки лежал
Работяга со странно вывернутой шеей и даже не пытался оторвать морду от
земли. Глаза у него остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта тянулась
запекшаяся струйка крови. Хрумка упала на колени.
-- Ну что? Как ты?
-- С легкими что-то,-- слабым голосом ответил Работяга. Неважно...
теперь вы сможете закончить сами. Камней должно хватить. Так и так через
месяц мне на пенсию. Знаешь, я все думаю: скорей бы уж. Бенджамин тоже
старый... может, вместе уйдем...
-- Срочно нужна помощь, -- вскинулась Хрумка. Сбегайте кто-нибудь на
ферму и расскажите все Деловому.
Животные бросились выполнять поручение. Остались только Хрумка и
Бенджамин -- он улегся рядом с Работягой и молча отгонял от него мух своим
длинным хвостом. Минут через пятнадцать появился Деловой -- сама
озабоченность и сострадание. Товарищ Наполеон, сказал он, очень близко к
сердцу принял несчастье, случившееся с лучшим работником фермы, и уже ведет
переговоры о том, чтобы поместить его в городскую лечебницу. Это сообщение
вызвало некоторую тревогу. Кроме Молли и Цицерона никто и никогда не покидал
пределов фермы, и одна мысль, что их больной товарищ попадет в руки
человека, была им неприятна. Но Деловой легко их убедил -- в Уиллингдоне
ветеринар скорее сумеет сделать все необходимое. Через полчаса Работяге
стало немного получше, ему помогли подняться и отвели в стойло, где
Бенджамин и Хрумка уже настелили свежую солому.
Работяга провел в стойле два дня. Свиньи обнаружили в ванной аптечку, а
в ней большой флакон с розовой жидкостью -- это лекарство Хрумка давала
больному два раза в день после еды. По вечерам она ложилась рядом и
что-нибудь ему рассказывала, а Бенджамин отгонял мух. Работяга не пал духом.
После выздоровления он рассчитывал прожить еще года три, мирно пощипывая
травку на пенсионном лужке. Наконец-то у него будет время заняться
самообразованием. Остаток дней он хотел посвятить изучению последующих
двадцати двух букв алфавита.
Вечерами, как было сказано, больного навещали друзья, но днем он
оставался один, и именно в это время за ним пожаловал закрытый фургон.
Животные пропалывали сорняки под наблюдением свиньи, когда их взору