Страница:
Иннокентий говорил меньше и повторял одни и те же, довольно простые и общеупотребительные слова: «не забыл», «вернуть» и «стерва».
Когда он употребил слово «стерва» раз в десятый, Настя не выдержала:
– Хватит уже, а?! То – шею сверну, то – стерва…
Иннокентий улыбнулся:
– Так это я не про тебя. Есть женщины, по сравнению с которыми ты – просто ангелочек. Хотя ты отрубила мне два пальца и не торопишься их возвращать.
Он приблизился к Насте, присел рядом с креслом и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Она плохо себя чувствует, – обеспокоенно сказал Филипп Петрович. – Не торопи события…
– Ты сам мне только что сказал, что времени нет, – не оборачиваясь, ответил Иннокентий. Он аккуратно стянул перчатку с правой руки, и Настя в десятке сантиметров от своего лица увидела широкую мужскую ладонь с зияющим прогалом между большим и безымянным пальцем. Комок подкатил к горлу, но Настя удержала его там и, преодолевая брезгливость, рассмотрела изувеченную руку повнимательнее.
– Узнаешь? – спросил Иннокентий. – Я ведь тебя попросил тогда – не трогай. Зачем ты их подобрала, а?
Замечательный вопрос. Настя и сама спрашивала себя зачем. Убедительного ответа не получалось. Самый правдоподобный ответ был – от страха.
– Скажите спасибо, – сказала Настя, – что я их потом не выбросила.
– Спасибо, – сказал Иннокентий. – С меня уже две шоколадки.
– И вообще… – Тошнота отступала от горла, и Настя осмелела. – У вас на руке все давно затянулось… Ни шрамов, ничего. Как будто… – она хотела сказать «как у куклы», но сообразила, что сравнение с куклой не покажется Иннокентию комплиментом. – Это точно ваши пальцы?
– Мои, – засмеялся Иннокентий. – У меня есть доказательства, против которых не попрешь. Ну вот, – обернулся он к Филиппу Петровичу, – твоя подопечная понемногу приходит в себя. Она уже вспомнила, как откромсала мне два пальца.
– Еще я помню, как в вас воткнули меч. По самую рукоятку.
– Ну и что?
– Вы должны были умереть.
– Как это – должен? Я что, обещал тебе умереть, если в меня воткнут меч по самую рукоятку? Даже если это меч Миши Гарджели…
– Люди обычно после такого умирают.
– Настя… – кашлянул Филипп Петрович. – Видишь ли…
– Тебе надо вспомнить, что было до того, как ты умудрилась отрубить у меня два пальца, – сказал Иннокентий. – Помнишь подвал в доме Гарджели? Помнишь, в каком виде ты меня нашла? Люди обычно не выживают, если их по сорок лет держат в цепях без еды и питья.
– Там были не вы, там был старик, – сказала Настя.
– Там был я, – улыбнулся Иннокентий. – Помнишь, ты намочила руки в какой-то луже, и я облизал тебе ладони…
– Меня сейчас вырвет…
– Какие мы нежные! А ведь вода там тоже была явно не дистиллированная, но я ведь не жаловался! Потом мы поднялись по лестнице, я проломил дыру в старой двери, и мы выбрались в сад… Ты это помнишь?
– Это был старик, – упрямо повторила Настя.
– Думай, что ты говоришь. Много ты видела стариков, которые проламывают кулаком двери? Это просто тело было подержанное. И те люди, которые тебя отправили в дом Гарджели, знали об этом и приготовили новое тело, чтобы я мог сразу в него перескочить. Ты, конечно, скажешь, что люди обычно не перескакивают из тела в тело…
– Конечно.
– Получается, что я не человек.
– А кто же вы?
– Как я уже говорил – набор из несчастливых происшествий и вопросов, на которые нет ответов. Ты хочешь, чтобы я назвал биологический вид, к которому я принадлежу?
– Желательно.
– А хрен его знает, Настя. Я точно знаю, что, когда мое тело дряхлеет и умирает, надо перескочить в более молодое тело и жить дальше. Вот и все.
– И давно вы этим занимаетесь?
Иннокентий усмехнулся, но как-то невесело.
– Даже женщина в свои жалкие сорок лет не любит, когда ей напоминают о возрасте, а уж я… Я предпочитаю об этом не думать. Иначе мне становится очень тоскливо.
– Я не видела, как вы перескакивали из тела в тело. Я помню старика, который еле волочил ноги… А потом мне показали молодого парня в состоянии комы…
– Это и было мое новое тело.
– Он был похож на вас, – вспоминала Настя, – но лицо было немного другое. А вот…
Она посмотрела на волосы Иннокентия и увидела серебряный отблеск у корней, волшебным образом переходящий затем в цвет непроглядной ночи.
– Требуется некоторое время на адаптацию к новому телу, – пояснил Иннокентий. – Нужно обжиться, натянуть его на себя. Ну, как новый костюм. Кое-где надо перешить… Неудивительно, что лицо слегка изменилось. Оно еще будет меняться. Чуть-чуть.
Настя поняла, что Иннокентий говорит правду он менялся. Тому парню, которого ей показывали Лиза и Покровский, было максимум лет двадцать; сегодняшний же Иннокентий выглядел лет на двадцать пять – двадцать семь. Никакого юношеского румянца, никакой угловатости – поджарый и самоуверенный молодой мужчина… Хотя раз он не считал себя человеком, то и мужчиной называть его было бы неправильно. А как? Самец? Ну, это уж было чересчур по-животному…
– Настя, – Филипп Петрович все-таки отодвинул в сторону Иннокентия, – получается, что вы довольно хорошо помните всю эту историю… Ну, про побег из дома Гарджели. А вот насчет Дениса по-прежнему не можете вспомнить ничего…
Слово «Денис» прозвучало для нее абсолютно стерильно и безжизненно. Настя отрицательно мотнула головой. Лицо Филиппа Петровича было в этот момент таким расстроенным, что Настя бросила раздраженно:
– Вам надо было спросить у Покровского или у Лизы, почему я ничего не помню! Это ведь они полоскали мне мозги…
При упоминании Покровского и Лизы Филипп Петрович вопросительно посмотрел на Иннокентия, а тот пожал плечами.
– …это они отправили меня к Гарджели, это они засунули в меня эту штуку…
Настя выкрикнула это и увидела две пары заинтересованных глаз.
– Что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовался Филипп Петрович.
– Эту штуку! – Настя яростно ткнула пальцем в направлении собственной шеи. – У меня под кожей! Которую они могут взорвать в любой момент!
Филипп Петрович инстинктивно отступил на пару шагов, но потом задумался и посмотрел на Иннокентия.
– Вот с ними вам нужно было разбираться! – закончила Настя свою гневную тираду.
– Минутку. – Филипп Петрович озабоченно погладил брови. – То есть эти люди сказали вам, что…
– Они вставили мне под кожу микробомбу. И если я попытаюсь сбежать, если я что-то сделаю не так они ее активируют… И мне оторвет башку!
– Настя… Вообще-то, вы уже сбежали. Да, уже давно.
– Ну…
– Голова у вас на месте.
– Потому что там, в этом коттедже, был такой бардак… Спросите у него! – Настя кивнула на Иннокентия. – Про меня просто забыли… Там почти всех поубивали…
Тут ее посетило внезапное и столь редкое в последние недели озарение.
– Это ведь вы там всех поубивали?
– Вынужденная самозащита, – коротко ответил Иннокентий. – Настя, и давно вам вставили эту… бомбу?
– Давно. Еще перед тем, как отправить к Гарджели.
– То есть еще в прошлом году, – сделал вывод Филипп Петрович. – Хм-м…
– А что, на самом деле можно вставить такую бомбу под кожу? – поинтересовался Иннокентий. – Я немного отстал от жизни, пока сидел в подвале у Гарджели…
– Можно, – сказал Филипп Петрович.
– И взорвать ее с такого большого расстояния?
– Угу, – сказал Филипп Петрович.
– Надо же, – ухмыльнулся Иннокентий, – как здорово! Я всегда говорил, что именно желание убивать двигает прогресс. А меня называли циником… Ну что ты так задумчиво смотришь на тонкую девичью шею? Тоже хочешь ее свернуть?
– Так, а почему ее не взорвали? – спросил сам себя Филипп Петрович. – В принципе, они могли избавиться от Насти сразу после того, как она сыграла свою роль и вытащила тебя из дома Гарджели. Да, запросто. Но они от нее не избавились. После того как она сбежала, они тем более должны были активировать эту бомбу… Они этого опять не сделали. Или мы сейчас слишком далеко от источника сигнала?
Настя с обалдевшим видом слушала эти рассуждения Филиппа Петровича, где ей отводилась роль неодушевленной жертвы взрыва, и чувствовала, как то ли от этих разговоров, то ли от преодолевающего помехи радиосигнала копеечная выпуклость под ее кожей начинает пульсировать и нагреваться. Настя поморщилась.
– Покажи мне ее, – попросил вдруг Иннокентий, правильно оценив гримасы Насти.
– Ее?
– Бомбу. Где она у тебя?
– Здесь. – Настя повела пальцем по коже и остановилась у самого бугорка, не решаясь двигаться дальше. – Мне сказали, что при попытке ее удалить она взорвется. Так что поосторожнее.
– Всенепременно.
Иннокентий очертил пальцами окружность вокруг бугорка на шее Насти и принялся что-то бормотать себе под нос – бормотание было неразборчивым, и потому Настю оно быстро утомило.
– Хватит! – дернулась она и поправила было ворот джемпера, чтобы прикрыть припухлость, но Иннокентий легонько треснул ее по пальцам.
– Я еще не закончил, – сказал он и подозвал Филиппа Петровича.
– Ну и что? – настороженно сказал тот. – Чего ты тут разглядел, горе-минер?
– Надень-ка очки, – попросил его Иннокентий.
– Очки? Но это ведь…
– Надень очки.
– Пуф-ф! – сказал Филипп Петрович, выражая крайнюю степень сомнения в компетентности Иннокентия. Но свои очки в старомодном футляре он всё же вытащил, протер их тряпочкой и тщательно пристроил на переносице.
– Ну и… – скептически начал он, а потом вдруг стал говорить такие слова, что Насте даже стало стыдно за Филиппа Петровича. Причем непонятно было, в чей адрес загибаются все эти многослойные конструкции – то ли в адрес Иннокентия, то ли в адрес Насти, то ли все это произносится абстрактно-философски, по поводу всего сущего.
Настя не выдержала и обернулась: растерянное лицо Филиппа Петровича со сползшими на кончик носа очками говорило, что ему только что вдруг открылась некая неожиданная истина.
Самодовольная физиономия Иннокентия говорила о том, что эту истину открыл Филиппу Петровичу именно он. Может, Иннокентий и не был с формальной точки зрения человеком, но вел он себя исключительно по-человечески.
– Теперь две шоколадки с тебя, – сказал он Насте. – Ну и пальцы, само собой.
4
5
Когда он употребил слово «стерва» раз в десятый, Настя не выдержала:
– Хватит уже, а?! То – шею сверну, то – стерва…
Иннокентий улыбнулся:
– Так это я не про тебя. Есть женщины, по сравнению с которыми ты – просто ангелочек. Хотя ты отрубила мне два пальца и не торопишься их возвращать.
Он приблизился к Насте, присел рядом с креслом и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Она плохо себя чувствует, – обеспокоенно сказал Филипп Петрович. – Не торопи события…
– Ты сам мне только что сказал, что времени нет, – не оборачиваясь, ответил Иннокентий. Он аккуратно стянул перчатку с правой руки, и Настя в десятке сантиметров от своего лица увидела широкую мужскую ладонь с зияющим прогалом между большим и безымянным пальцем. Комок подкатил к горлу, но Настя удержала его там и, преодолевая брезгливость, рассмотрела изувеченную руку повнимательнее.
– Узнаешь? – спросил Иннокентий. – Я ведь тебя попросил тогда – не трогай. Зачем ты их подобрала, а?
Замечательный вопрос. Настя и сама спрашивала себя зачем. Убедительного ответа не получалось. Самый правдоподобный ответ был – от страха.
– Скажите спасибо, – сказала Настя, – что я их потом не выбросила.
– Спасибо, – сказал Иннокентий. – С меня уже две шоколадки.
– И вообще… – Тошнота отступала от горла, и Настя осмелела. – У вас на руке все давно затянулось… Ни шрамов, ничего. Как будто… – она хотела сказать «как у куклы», но сообразила, что сравнение с куклой не покажется Иннокентию комплиментом. – Это точно ваши пальцы?
– Мои, – засмеялся Иннокентий. – У меня есть доказательства, против которых не попрешь. Ну вот, – обернулся он к Филиппу Петровичу, – твоя подопечная понемногу приходит в себя. Она уже вспомнила, как откромсала мне два пальца.
– Еще я помню, как в вас воткнули меч. По самую рукоятку.
– Ну и что?
– Вы должны были умереть.
– Как это – должен? Я что, обещал тебе умереть, если в меня воткнут меч по самую рукоятку? Даже если это меч Миши Гарджели…
– Люди обычно после такого умирают.
– Настя… – кашлянул Филипп Петрович. – Видишь ли…
– Тебе надо вспомнить, что было до того, как ты умудрилась отрубить у меня два пальца, – сказал Иннокентий. – Помнишь подвал в доме Гарджели? Помнишь, в каком виде ты меня нашла? Люди обычно не выживают, если их по сорок лет держат в цепях без еды и питья.
– Там были не вы, там был старик, – сказала Настя.
– Там был я, – улыбнулся Иннокентий. – Помнишь, ты намочила руки в какой-то луже, и я облизал тебе ладони…
– Меня сейчас вырвет…
– Какие мы нежные! А ведь вода там тоже была явно не дистиллированная, но я ведь не жаловался! Потом мы поднялись по лестнице, я проломил дыру в старой двери, и мы выбрались в сад… Ты это помнишь?
– Это был старик, – упрямо повторила Настя.
– Думай, что ты говоришь. Много ты видела стариков, которые проламывают кулаком двери? Это просто тело было подержанное. И те люди, которые тебя отправили в дом Гарджели, знали об этом и приготовили новое тело, чтобы я мог сразу в него перескочить. Ты, конечно, скажешь, что люди обычно не перескакивают из тела в тело…
– Конечно.
– Получается, что я не человек.
– А кто же вы?
– Как я уже говорил – набор из несчастливых происшествий и вопросов, на которые нет ответов. Ты хочешь, чтобы я назвал биологический вид, к которому я принадлежу?
– Желательно.
– А хрен его знает, Настя. Я точно знаю, что, когда мое тело дряхлеет и умирает, надо перескочить в более молодое тело и жить дальше. Вот и все.
– И давно вы этим занимаетесь?
Иннокентий усмехнулся, но как-то невесело.
– Даже женщина в свои жалкие сорок лет не любит, когда ей напоминают о возрасте, а уж я… Я предпочитаю об этом не думать. Иначе мне становится очень тоскливо.
– Я не видела, как вы перескакивали из тела в тело. Я помню старика, который еле волочил ноги… А потом мне показали молодого парня в состоянии комы…
– Это и было мое новое тело.
– Он был похож на вас, – вспоминала Настя, – но лицо было немного другое. А вот…
Она посмотрела на волосы Иннокентия и увидела серебряный отблеск у корней, волшебным образом переходящий затем в цвет непроглядной ночи.
– Требуется некоторое время на адаптацию к новому телу, – пояснил Иннокентий. – Нужно обжиться, натянуть его на себя. Ну, как новый костюм. Кое-где надо перешить… Неудивительно, что лицо слегка изменилось. Оно еще будет меняться. Чуть-чуть.
Настя поняла, что Иннокентий говорит правду он менялся. Тому парню, которого ей показывали Лиза и Покровский, было максимум лет двадцать; сегодняшний же Иннокентий выглядел лет на двадцать пять – двадцать семь. Никакого юношеского румянца, никакой угловатости – поджарый и самоуверенный молодой мужчина… Хотя раз он не считал себя человеком, то и мужчиной называть его было бы неправильно. А как? Самец? Ну, это уж было чересчур по-животному…
– Настя, – Филипп Петрович все-таки отодвинул в сторону Иннокентия, – получается, что вы довольно хорошо помните всю эту историю… Ну, про побег из дома Гарджели. А вот насчет Дениса по-прежнему не можете вспомнить ничего…
Слово «Денис» прозвучало для нее абсолютно стерильно и безжизненно. Настя отрицательно мотнула головой. Лицо Филиппа Петровича было в этот момент таким расстроенным, что Настя бросила раздраженно:
– Вам надо было спросить у Покровского или у Лизы, почему я ничего не помню! Это ведь они полоскали мне мозги…
При упоминании Покровского и Лизы Филипп Петрович вопросительно посмотрел на Иннокентия, а тот пожал плечами.
– …это они отправили меня к Гарджели, это они засунули в меня эту штуку…
Настя выкрикнула это и увидела две пары заинтересованных глаз.
– Что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовался Филипп Петрович.
– Эту штуку! – Настя яростно ткнула пальцем в направлении собственной шеи. – У меня под кожей! Которую они могут взорвать в любой момент!
Филипп Петрович инстинктивно отступил на пару шагов, но потом задумался и посмотрел на Иннокентия.
– Вот с ними вам нужно было разбираться! – закончила Настя свою гневную тираду.
– Минутку. – Филипп Петрович озабоченно погладил брови. – То есть эти люди сказали вам, что…
– Они вставили мне под кожу микробомбу. И если я попытаюсь сбежать, если я что-то сделаю не так они ее активируют… И мне оторвет башку!
– Настя… Вообще-то, вы уже сбежали. Да, уже давно.
– Ну…
– Голова у вас на месте.
– Потому что там, в этом коттедже, был такой бардак… Спросите у него! – Настя кивнула на Иннокентия. – Про меня просто забыли… Там почти всех поубивали…
Тут ее посетило внезапное и столь редкое в последние недели озарение.
– Это ведь вы там всех поубивали?
– Вынужденная самозащита, – коротко ответил Иннокентий. – Настя, и давно вам вставили эту… бомбу?
– Давно. Еще перед тем, как отправить к Гарджели.
– То есть еще в прошлом году, – сделал вывод Филипп Петрович. – Хм-м…
– А что, на самом деле можно вставить такую бомбу под кожу? – поинтересовался Иннокентий. – Я немного отстал от жизни, пока сидел в подвале у Гарджели…
– Можно, – сказал Филипп Петрович.
– И взорвать ее с такого большого расстояния?
– Угу, – сказал Филипп Петрович.
– Надо же, – ухмыльнулся Иннокентий, – как здорово! Я всегда говорил, что именно желание убивать двигает прогресс. А меня называли циником… Ну что ты так задумчиво смотришь на тонкую девичью шею? Тоже хочешь ее свернуть?
– Так, а почему ее не взорвали? – спросил сам себя Филипп Петрович. – В принципе, они могли избавиться от Насти сразу после того, как она сыграла свою роль и вытащила тебя из дома Гарджели. Да, запросто. Но они от нее не избавились. После того как она сбежала, они тем более должны были активировать эту бомбу… Они этого опять не сделали. Или мы сейчас слишком далеко от источника сигнала?
Настя с обалдевшим видом слушала эти рассуждения Филиппа Петровича, где ей отводилась роль неодушевленной жертвы взрыва, и чувствовала, как то ли от этих разговоров, то ли от преодолевающего помехи радиосигнала копеечная выпуклость под ее кожей начинает пульсировать и нагреваться. Настя поморщилась.
– Покажи мне ее, – попросил вдруг Иннокентий, правильно оценив гримасы Насти.
– Ее?
– Бомбу. Где она у тебя?
– Здесь. – Настя повела пальцем по коже и остановилась у самого бугорка, не решаясь двигаться дальше. – Мне сказали, что при попытке ее удалить она взорвется. Так что поосторожнее.
– Всенепременно.
Иннокентий очертил пальцами окружность вокруг бугорка на шее Насти и принялся что-то бормотать себе под нос – бормотание было неразборчивым, и потому Настю оно быстро утомило.
– Хватит! – дернулась она и поправила было ворот джемпера, чтобы прикрыть припухлость, но Иннокентий легонько треснул ее по пальцам.
– Я еще не закончил, – сказал он и подозвал Филиппа Петровича.
– Ну и что? – настороженно сказал тот. – Чего ты тут разглядел, горе-минер?
– Надень-ка очки, – попросил его Иннокентий.
– Очки? Но это ведь…
– Надень очки.
– Пуф-ф! – сказал Филипп Петрович, выражая крайнюю степень сомнения в компетентности Иннокентия. Но свои очки в старомодном футляре он всё же вытащил, протер их тряпочкой и тщательно пристроил на переносице.
– Ну и… – скептически начал он, а потом вдруг стал говорить такие слова, что Насте даже стало стыдно за Филиппа Петровича. Причем непонятно было, в чей адрес загибаются все эти многослойные конструкции – то ли в адрес Иннокентия, то ли в адрес Насти, то ли все это произносится абстрактно-философски, по поводу всего сущего.
Настя не выдержала и обернулась: растерянное лицо Филиппа Петровича со сползшими на кончик носа очками говорило, что ему только что вдруг открылась некая неожиданная истина.
Самодовольная физиономия Иннокентия говорила о том, что эту истину открыл Филиппу Петровичу именно он. Может, Иннокентий и не был с формальной точки зрения человеком, но вел он себя исключительно по-человечески.
– Теперь две шоколадки с тебя, – сказал он Насте. – Ну и пальцы, само собой.
4
То, что Насте было действительно плохо и в тот день, и в несколько последующих, подтверждается тем обстоятельством, что следующее четкое воспоминание у нее связано с теплым чаем в белом пластиковом стаканчике, откуда свисает нитка с желтым ярлычком чайного пакетика. Настя слышит приказ «Пей» и пьет до дна, хотя под конец чай становится приторно-сладким. Кто-то забирает у нее стакан, руки Насти теперь свободны, внимание тоже более не сконцентрировано на процессе питья, и она осматривается по сторонам.
Что-то подсказывает ей – это уже не пригородная гостиница для лыжников. Помещение слишком большое, если не сказать огромное. Потолок метров десяти в высоту расписан какими-то многофигурными композициями в античном стиле, а противоположная стена теряется где-то вдали, невидимая за мельтешащими людскими фигурами, колоннами, какими-то стендами, схемами и прочими элементами здешнего интерьера, смысл которых Насте пока неясен. Прямо перед Настей сидит незнакомый толстый мужчина и читает газету, время от времени шмыгая носом. На полу, между его ног, стоит большой клетчатый баул, который мужчина заботливо стискивает икрами. Рядом с ним дремлет молодая женщина, примостив голову на плечо парню в спортивном костюме. Парень тоже вроде бы дремлет, но время от времени приоткрывает глаза и с любопытством поглядывает на Настю. И у этой пары тоже какие-то сумки и рюкзаки…
– Это что, вокзал? – спрашивает Настя.
– Угадала.
Филипп Петрович сидит справа от нее и читает какую-то тонкую книжку с нерусскими буквами. Читает он медленно, шевелит губами, проговаривая слова и то и дело замирая в недоумении – наверное, при встрече со словами, смысл которых был ему непонятен. Тем не менее Филипп Петрович продолжал упрямо сверлить книгу взглядом, и его палец, отмечающий текущую строчку, постепенно сползал ниже и ниже.
Одновременно Филипп Петрович разговаривал с Настей и не забывал поглядывать по сторонам.
– Мы куда-то едем? – спросила Настя, протирая глаза.
– И снова угадала.
– Далеко?
– Ну, не очень далеко… Просто не напрямик, а окольными путями.
– Запутываем следы?
– Настя, вы сегодня просто в ударе, – без тени иронии говорит Филипп Петрович. – Да, в самом деле.
– В ударе?
Ну да, если только понимать под этим общее ощущение, как будто тебя очень хорошо ударили по всем частям тела, а потом напоили какой-то дрянью, от которой до сих пор во рту стоит стойкое послевкусие крысиного яда. Не то чтобы Настя пробовала крысиный яд, но в ее представлении именно такой вкус должен быть у вещества, в названии которого есть слово «крыса» и есть слово «яд».
– Мне нужно в туалет, – говорит Настя.
Филипп Петрович понимающе кивает, но тут же трогает Настю за запястье и негромко произносит:
– Я вас провожу, но сначала, чтобы вы были в курсе… Вон там стоит Иннокентий.
– Где?
Иннокентий стоит возле кофейного автомата и азартно бросает туда монеты.
– Что он тут делает?
– Он едет с нами. Потому что так нужно. Да, нужно, и в первую очередь – для вас.
– Он мне не нужен. Я его боюсь, и я ему не верю…
– Дело не в этом. Можете и дальше ему не верить, я про другое. Я про его пальцы.
– Блин.
– Вчера вы были слегка не в форме, поэтому мы с ним договаривались один на один.
– Договаривались о чем?
– О цене его пальцев. Вы вернете их ему только тогда, когда он привезет нас к одному специалисту.
– Специалисту?
– Который сможет решить вашу проблему.
– Которую из моих проблем? – нервно смеется Настя. – У меня их вагон и маленькая тележка…
– Ту, которая засела у вас в основании черепа. Это на самом деле и есть ваша главная проблема.
– То есть эту бомбу можно удалить?
– Это не совсем бомба… – начал было Филипп Петрович и замялся. – Это… Короче говоря, на все расспросы Иннокентия отвечайте, что его пальцы у меня и что Иннокентий получит их обратно только после завершения нашей поездки. Ясно?
– Ясно.
– А на самом деле его пальцы… Они действительно у вас?
Настя вздохнула и прошептала Филиппу Петровичу на ухо несколько слов. Филипп Петрович вздрогнул и посмотрел на Настю с некоторой опаской (так ей показалось).
– Потому что вы умный человек, – грустно произнесла Настя. – А я дура.
Характерно, что Филипп Петрович не стал ее переубеждать.
Что-то подсказывает ей – это уже не пригородная гостиница для лыжников. Помещение слишком большое, если не сказать огромное. Потолок метров десяти в высоту расписан какими-то многофигурными композициями в античном стиле, а противоположная стена теряется где-то вдали, невидимая за мельтешащими людскими фигурами, колоннами, какими-то стендами, схемами и прочими элементами здешнего интерьера, смысл которых Насте пока неясен. Прямо перед Настей сидит незнакомый толстый мужчина и читает газету, время от времени шмыгая носом. На полу, между его ног, стоит большой клетчатый баул, который мужчина заботливо стискивает икрами. Рядом с ним дремлет молодая женщина, примостив голову на плечо парню в спортивном костюме. Парень тоже вроде бы дремлет, но время от времени приоткрывает глаза и с любопытством поглядывает на Настю. И у этой пары тоже какие-то сумки и рюкзаки…
– Это что, вокзал? – спрашивает Настя.
– Угадала.
Филипп Петрович сидит справа от нее и читает какую-то тонкую книжку с нерусскими буквами. Читает он медленно, шевелит губами, проговаривая слова и то и дело замирая в недоумении – наверное, при встрече со словами, смысл которых был ему непонятен. Тем не менее Филипп Петрович продолжал упрямо сверлить книгу взглядом, и его палец, отмечающий текущую строчку, постепенно сползал ниже и ниже.
Одновременно Филипп Петрович разговаривал с Настей и не забывал поглядывать по сторонам.
– Мы куда-то едем? – спросила Настя, протирая глаза.
– И снова угадала.
– Далеко?
– Ну, не очень далеко… Просто не напрямик, а окольными путями.
– Запутываем следы?
– Настя, вы сегодня просто в ударе, – без тени иронии говорит Филипп Петрович. – Да, в самом деле.
– В ударе?
Ну да, если только понимать под этим общее ощущение, как будто тебя очень хорошо ударили по всем частям тела, а потом напоили какой-то дрянью, от которой до сих пор во рту стоит стойкое послевкусие крысиного яда. Не то чтобы Настя пробовала крысиный яд, но в ее представлении именно такой вкус должен быть у вещества, в названии которого есть слово «крыса» и есть слово «яд».
– Мне нужно в туалет, – говорит Настя.
Филипп Петрович понимающе кивает, но тут же трогает Настю за запястье и негромко произносит:
– Я вас провожу, но сначала, чтобы вы были в курсе… Вон там стоит Иннокентий.
– Где?
Иннокентий стоит возле кофейного автомата и азартно бросает туда монеты.
– Что он тут делает?
– Он едет с нами. Потому что так нужно. Да, нужно, и в первую очередь – для вас.
– Он мне не нужен. Я его боюсь, и я ему не верю…
– Дело не в этом. Можете и дальше ему не верить, я про другое. Я про его пальцы.
– Блин.
– Вчера вы были слегка не в форме, поэтому мы с ним договаривались один на один.
– Договаривались о чем?
– О цене его пальцев. Вы вернете их ему только тогда, когда он привезет нас к одному специалисту.
– Специалисту?
– Который сможет решить вашу проблему.
– Которую из моих проблем? – нервно смеется Настя. – У меня их вагон и маленькая тележка…
– Ту, которая засела у вас в основании черепа. Это на самом деле и есть ваша главная проблема.
– То есть эту бомбу можно удалить?
– Это не совсем бомба… – начал было Филипп Петрович и замялся. – Это… Короче говоря, на все расспросы Иннокентия отвечайте, что его пальцы у меня и что Иннокентий получит их обратно только после завершения нашей поездки. Ясно?
– Ясно.
– А на самом деле его пальцы… Они действительно у вас?
Настя вздохнула и прошептала Филиппу Петровичу на ухо несколько слов. Филипп Петрович вздрогнул и посмотрел на Настю с некоторой опаской (так ей показалось).
– Потому что вы умный человек, – грустно произнесла Настя. – А я дура.
Характерно, что Филипп Петрович не стал ее переубеждать.
5
Согласно расписанию, электричка преодолевала синюю ветку от начала до конца за два часа тридцать минут. Завершалась синяя ветка населенным пунктом под замечательным названием Старые Пряники, и где-то там проживал некий знакомый Иннокентия, специалист по решению черепно-мозговых проблем. Так назвал его сам Иннокентий и ехидно ухмыльнулся.
– Он что, врач? – спросила Настя.
– Он мастер на все руки.
– Мне кажется, что черепно-мозговыми проблемами занимаются врачи. Во всяком случае, слесарю я не позволю доставать эту штуку из меня. Ведь мы едем, чтобы достать из меня эту штуку?
– Ага, – с беззаботной улыбкой сказал Иннокентий.
У Насти возникло сильное подозрение, что он ей соврал. За более достоверной информацией она обратилась к Филиппу Петровичу. Тот оторвался от своей странной книжечки, сначала посмотрел – осуждающе – на Иннокентия, потом посмотрел – ободряюще – на Настю и сказал:
– Все будет хорошо. – Затем подумал и добавил: – Да, я надеюсь.
– Все будет хорошо, потому что мне нужны мои пальцы, – уточнил Иннокентий. – Слесарь он или не слесарь, но больше я не знаю никого, кто бы взялся за такое дело…
Тут на свободное место рядом с Иннокентием присел мужчина с большим рюкзаком, точнее, даже не присел, а упал, тяжело и устало. Рюкзак он затем сбросил на пол, вытер серым платком пот с шеи и лба и улыбнулся соседу золотозубой улыбкой. Иннокентий улыбнулся в ответ. Несколько мгновений спустя мужчина нахмурился и, будто бы вспомнив о каком-то срочном деле, вскочил с места, подхватив рюкзак. Не оборачиваясь, он торопливо зашагал в противоположный конец электрички.
– Его же никто не приглашал, – пояснил Насте Иннокентий.
– Сейчас все равно кто-нибудь сядет, – сказала Настя, глядя, как из тамбура в вагон все проходят и проходят люди. Но все они миновали Иннокентия, словно не замечали свободного места. Когда поезд тронулся, Настя оглянулась и убедилась, что единственное свободное место в забитом вагоне – рядом с Иннокентием.
– Это фокус такой? – спросила она.
– Не люблю тесноты, – шепнул Иннокентий.
– Это фокус? – повторила Настя. – Как вы это делаете?
– Я им внушаю, что здесь нет свободного места.
– Им всем?! Тут сто человек, и вы всем одновременно внушаете?
– Ну что ты пудришь девушке мозги? – осуждающе проговорил Филипп Петрович, не отрываясь от чтения. – Настя, он просто воняет. Поэтому с ним никто не садится.
– Очень смешно, – не одобрил шутку Иннокентий. – Воняет… Это новое тело, с чего оно будет вонять?
Настя поняла, что, если разговор будет двигаться опять в сторону скользкой темы старых и новых тел, у нее наверняка разболится голова и она опять подумает, что свихнулась.
– Иннокентий, а вот этот ваш знакомый…
– Настя, не напрягайте зря язык, зовите меня просто Кеша.
– Ладно. Кеша, вы уверены…
– Давай на «ты», – широко улыбнулся Иннокентий.
– Хорошо. Кеша, ты уверен, что твой старый знакомый все еще живет в этих Старых Пряниках?
– Я не понял вопроса.
– Ты вроде бы сорок лет просидел в подвале, – шепотом напомнила Настя. – То есть ты так говоришь.
– Ну и что?
– Думаешь, за сорок лет твой знакомый не мог переехать?
– С чего бы это ему переезжать? – искренне удивился Кеша.
– Все-таки за сорок лет много чего могло случиться…
– Не сомневаюсь. Раз уж изобрели растворимый кофе и пчелиные телефоны…
– Сотовые.
– Все равно – какая связь между пчелиными сотами и телефоном? Ты можешь объяснить?
– Объяснить не могу, но мне кажется, что нужно взять телефон и позвонить твоему знакомому. Уточнить, живет он там или нет.
– Настя, куда он мог деться за каких-то сорок лет? Он переехал в эти Пряники всего-навсего в… – на миг Иннокентий задумался, – сразу после войны.
– Какой?
– Какой-то, – пожал плечами Иннокентий. – Какая была последняя большая война?
– Вторая мировая? – предположила Настя.
– Вторая? – нахмурился Иннокентий. – То есть была и Первая? Сколько же я всего интересного пропустил…
Филипп Петрович почему-то хмыкнул.
– Но железные дороги уже были! – вспомнил Иннокентий. – Как бы он иначе попал в эти Старые Пряники? Так что времени прошло всего ничего, и куда он, по-твоему, должен был убежать? Он ведь только-только обустроился на новом месте…
– Расскажешь это в другом месте, ладно? – предложил Филипп Петрович, не отрываясь от своей книжечки.
– Людей стесняешься? – усмехнулся Иннокентий. – Чего их стесняться, если они все равно ни черта не понимают.
– Люди бывают разные, – строго сказал Филипп Петрович и посмотрел поверх очков на Иннокентия. Должно быть, этот взгляд содержал напоминание или предупреждение о чем-то важном, потому что Иннокентий пожал плечами и уставился в окно. Надолго, впрочем, его не хватило – он углядел неподалеку двух школьниц, которые сосредоточенно склонились над своими мобильниками, и снова заговорил с Настей.
– Эти телефоны без проводов – хорошая штука, – сказал Иннокентий. – Да?
– Ничего, – осторожно ответила Настя.
– А как ими убивают?
– Что?
– Двигатель прогресса – это желание убивать больше, быстрее и безопаснее. Как убивают сотовыми телефонами?
– Например, заколачивают в глотку болтунам, – ответил Филипп Петрович.
– Неэффективно.
– Делают из них взрывное устройство. Входящий звонок как детонатор.
– Вот это мне нравится. Вот это стильно.
– И еще от них бывает рак мозга. Говорят.
– И в это охотно верю. Это уже не так стильно, но все равно…
– А еще… – вдруг вспомнила Настя. – Я видела, как там, во дворе коттеджа…
– Когда ты украла у меня два пальца?
– Там была одна девушка, такая рыжая.
Филипп Петрович с интересом посмотрел на Иннокентия.
– Да, – сказал тот с некоторым раздражением. – Да, это была она. Доволен?
– Кеша, – тоном умудренного старца произнес Филипп Петрович, – она тебя доконает.
– Что это значит?
– Она решила тебя добить, так? Это значит, что она не успокоится. Никогда.
– Стойте. – Настя удивленно уставилась на Филиппа Петровича. – Вы ее знаете? Вы же говорили, что не знаете никого из тех, кто меня держал в том доме?!
– Не знаю, – согласился Филипп Петрович. – Те имена, которые ты называла, – Покровский, какая-то там Лиза, капитан Сахнович… Никогда раньше не слышал.
– Вы только что сказали про Лизу «она тебя доконает». Рыжая девушка, с которой Кеша схлестнулся во дворе коттеджа, – это Лиза…
– Соня, – хитро ухмыльнулся Кеша, словно вспоминал о некоей удавшейся ему пакости.
– Что?
– Чаще она представляется как Соня. А тебе она, значит, назвалась Лизой…
– Соня?
Боль выскочила, словно налетчик из-за угла, ухватила за голову и встряхнула как следует. Настя закусила губу, чтобы увлечь боль в сторону от многострадальной шеи и онемевшего затылка; стала глубоко и часто дышать, и на каком-то из этих поспешных вдохов перед ней вдруг всплыло лицо Лизы, причем не с короткой стрижкой, как во время их последней встречи, а с шикарными рыжими волосами, которые развевал ветер. Лиза смотрела сосредоточенно и, пожалуй, враждебно, но главное, что вдруг поняла Настя, созерцая это тонущее в тумане памяти лицо, ее действительно звали Соня и Настя об этом знала. То есть она об этом когда-то знала, но потом почему-то забыла и миллион лет называла рыжую этим фальшивым именем – Лиза… Почему так вышло?
– Сиди тихо, – вдруг сказала рыжая Соня-Лиза.
– Что? – не поняла Настя.
– Может, обойдется, – ответила рыжая. – Хотя вряд ли.
После этого ее лицо окончательно растворилось, перед глазами Насти осталась темнота, которая затем приобрела фактуру грязного пола вагона. Филипп Петрович осторожно обнял Настю за плечи и вернул в вертикальное положение.
– Ты как?
– Все… в порядке, – через силу произнесла Настя в ответ на озабоченный взгляд Филиппа Петровича. – Все нормально.
– Осталось полтора часа, – сказал ей Филипп Петрович. – Потерпи. А ты, – сказал он Иннокентию, – помолчи. Хватит этих дурацких разговоров.
– Это не я, – пожал плечами Кеша. – Это она сама. Мы-то говорили про сотовые телефоны, вполне безопасная тема…
– Я хотела спросить. – Настя поморгала, прогоняя непрошеные кошмары и стараясь забыть про боль, оставить ее ползать под кожей мелкой металлической пакостью. – Вы там дрались во дворе…
– Настя… – предупреждающе подался к ней Филипп Петрович.
– Нет, все в порядке. Вы дрались во дворе, у тебя была эта сабля, а у нее… Она просто взяла в руку мобильник и махала им. Что это была за штука?
– Мобильник?
– Ну, сотовый телефон. Он висел у нее на шее, она схватила его и…
– Ах это… – Кеша нахмурился. – Да, неприятно, когда просидишь сорок лет в подвале, а потом твоя бывшая девушка набрасывается на тебя с какой-то хреновиной, которую обычными глазами не Разглядишь, но зато она так жжется…
– С чем она на тебя набросилась? – заинтересовался Филипп Петрович.
– Что-то типа меча, но лезвие гибкое, очень гибкое. И его простыми глазами не разглядеть. Знаешь, самое противное в оружии врага, это когда ты его не видишь. Ты не знаешь, как его парировать. Глаза у меня тогда еще не пришли в норму, поэтому пару раз она меня задела.
– Ощущения?
– Как будто кислотой плеснули. Приятного мало.
– Я не видела никакого гибкого лезвия, – упрямо повторила Настя.
– Ну так я же говорю: простым глазом не заметишь. Нужны очки вот как у него, – Иннокентий показал на Филиппа Петровича.
– Но у вас тогда не было очков.
– Потому что мне они не нужны. Я и так все вижу.
– И ты видел это лезвие?
– Не так хорошо, как хотелось бы… Но видел.
– И что же ты сделал с Лизой? То есть с Соней.
– Ничего не сделал. Я просто убежал. Я часто убегаю от женщин, Филипп знает. – Иннокентий попытался перевести разговор в шутку, но Филипп Петрович не поддержал это начинание.
– Врешь, – сказала Настя. Она впервые произнесла это слово в лицо Иннокентию, хотя именно этим словом и определялось все ее отношение к этому человеку, его рассказам, его объяснениям.
– Нет, я не вру.
– Ты ведь убил её?
Иннокентий захохотал так, что на него неодобрительно обернулись люди с соседних скамеек.
– С девушкой надо провести разъяснительную работу, – сказал он, отсмеявшись, Филиппу Петровичу. – Иначе она так и будет говорить хохмами.
– Да, надо. Когда будет свободное время, – согласился тот и посмотрел на часы. Настя скосила глаза на циферблат и увидела, что ей еще целый час ерзать на неудобной деревянной скамье. Она вздохнула, закрыла глаза и попыталась задремать. Неожиданно ей это удалось, но прежде она услышала две негромкие фразы:
– Он что, врач? – спросила Настя.
– Он мастер на все руки.
– Мне кажется, что черепно-мозговыми проблемами занимаются врачи. Во всяком случае, слесарю я не позволю доставать эту штуку из меня. Ведь мы едем, чтобы достать из меня эту штуку?
– Ага, – с беззаботной улыбкой сказал Иннокентий.
У Насти возникло сильное подозрение, что он ей соврал. За более достоверной информацией она обратилась к Филиппу Петровичу. Тот оторвался от своей странной книжечки, сначала посмотрел – осуждающе – на Иннокентия, потом посмотрел – ободряюще – на Настю и сказал:
– Все будет хорошо. – Затем подумал и добавил: – Да, я надеюсь.
– Все будет хорошо, потому что мне нужны мои пальцы, – уточнил Иннокентий. – Слесарь он или не слесарь, но больше я не знаю никого, кто бы взялся за такое дело…
Тут на свободное место рядом с Иннокентием присел мужчина с большим рюкзаком, точнее, даже не присел, а упал, тяжело и устало. Рюкзак он затем сбросил на пол, вытер серым платком пот с шеи и лба и улыбнулся соседу золотозубой улыбкой. Иннокентий улыбнулся в ответ. Несколько мгновений спустя мужчина нахмурился и, будто бы вспомнив о каком-то срочном деле, вскочил с места, подхватив рюкзак. Не оборачиваясь, он торопливо зашагал в противоположный конец электрички.
– Его же никто не приглашал, – пояснил Насте Иннокентий.
– Сейчас все равно кто-нибудь сядет, – сказала Настя, глядя, как из тамбура в вагон все проходят и проходят люди. Но все они миновали Иннокентия, словно не замечали свободного места. Когда поезд тронулся, Настя оглянулась и убедилась, что единственное свободное место в забитом вагоне – рядом с Иннокентием.
– Это фокус такой? – спросила она.
– Не люблю тесноты, – шепнул Иннокентий.
– Это фокус? – повторила Настя. – Как вы это делаете?
– Я им внушаю, что здесь нет свободного места.
– Им всем?! Тут сто человек, и вы всем одновременно внушаете?
– Ну что ты пудришь девушке мозги? – осуждающе проговорил Филипп Петрович, не отрываясь от чтения. – Настя, он просто воняет. Поэтому с ним никто не садится.
– Очень смешно, – не одобрил шутку Иннокентий. – Воняет… Это новое тело, с чего оно будет вонять?
Настя поняла, что, если разговор будет двигаться опять в сторону скользкой темы старых и новых тел, у нее наверняка разболится голова и она опять подумает, что свихнулась.
– Иннокентий, а вот этот ваш знакомый…
– Настя, не напрягайте зря язык, зовите меня просто Кеша.
– Ладно. Кеша, вы уверены…
– Давай на «ты», – широко улыбнулся Иннокентий.
– Хорошо. Кеша, ты уверен, что твой старый знакомый все еще живет в этих Старых Пряниках?
– Я не понял вопроса.
– Ты вроде бы сорок лет просидел в подвале, – шепотом напомнила Настя. – То есть ты так говоришь.
– Ну и что?
– Думаешь, за сорок лет твой знакомый не мог переехать?
– С чего бы это ему переезжать? – искренне удивился Кеша.
– Все-таки за сорок лет много чего могло случиться…
– Не сомневаюсь. Раз уж изобрели растворимый кофе и пчелиные телефоны…
– Сотовые.
– Все равно – какая связь между пчелиными сотами и телефоном? Ты можешь объяснить?
– Объяснить не могу, но мне кажется, что нужно взять телефон и позвонить твоему знакомому. Уточнить, живет он там или нет.
– Настя, куда он мог деться за каких-то сорок лет? Он переехал в эти Пряники всего-навсего в… – на миг Иннокентий задумался, – сразу после войны.
– Какой?
– Какой-то, – пожал плечами Иннокентий. – Какая была последняя большая война?
– Вторая мировая? – предположила Настя.
– Вторая? – нахмурился Иннокентий. – То есть была и Первая? Сколько же я всего интересного пропустил…
Филипп Петрович почему-то хмыкнул.
– Но железные дороги уже были! – вспомнил Иннокентий. – Как бы он иначе попал в эти Старые Пряники? Так что времени прошло всего ничего, и куда он, по-твоему, должен был убежать? Он ведь только-только обустроился на новом месте…
– Расскажешь это в другом месте, ладно? – предложил Филипп Петрович, не отрываясь от своей книжечки.
– Людей стесняешься? – усмехнулся Иннокентий. – Чего их стесняться, если они все равно ни черта не понимают.
– Люди бывают разные, – строго сказал Филипп Петрович и посмотрел поверх очков на Иннокентия. Должно быть, этот взгляд содержал напоминание или предупреждение о чем-то важном, потому что Иннокентий пожал плечами и уставился в окно. Надолго, впрочем, его не хватило – он углядел неподалеку двух школьниц, которые сосредоточенно склонились над своими мобильниками, и снова заговорил с Настей.
– Эти телефоны без проводов – хорошая штука, – сказал Иннокентий. – Да?
– Ничего, – осторожно ответила Настя.
– А как ими убивают?
– Что?
– Двигатель прогресса – это желание убивать больше, быстрее и безопаснее. Как убивают сотовыми телефонами?
– Например, заколачивают в глотку болтунам, – ответил Филипп Петрович.
– Неэффективно.
– Делают из них взрывное устройство. Входящий звонок как детонатор.
– Вот это мне нравится. Вот это стильно.
– И еще от них бывает рак мозга. Говорят.
– И в это охотно верю. Это уже не так стильно, но все равно…
– А еще… – вдруг вспомнила Настя. – Я видела, как там, во дворе коттеджа…
– Когда ты украла у меня два пальца?
– Там была одна девушка, такая рыжая.
Филипп Петрович с интересом посмотрел на Иннокентия.
– Да, – сказал тот с некоторым раздражением. – Да, это была она. Доволен?
– Кеша, – тоном умудренного старца произнес Филипп Петрович, – она тебя доконает.
– Что это значит?
– Она решила тебя добить, так? Это значит, что она не успокоится. Никогда.
– Стойте. – Настя удивленно уставилась на Филиппа Петровича. – Вы ее знаете? Вы же говорили, что не знаете никого из тех, кто меня держал в том доме?!
– Не знаю, – согласился Филипп Петрович. – Те имена, которые ты называла, – Покровский, какая-то там Лиза, капитан Сахнович… Никогда раньше не слышал.
– Вы только что сказали про Лизу «она тебя доконает». Рыжая девушка, с которой Кеша схлестнулся во дворе коттеджа, – это Лиза…
– Соня, – хитро ухмыльнулся Кеша, словно вспоминал о некоей удавшейся ему пакости.
– Что?
– Чаще она представляется как Соня. А тебе она, значит, назвалась Лизой…
– Соня?
Боль выскочила, словно налетчик из-за угла, ухватила за голову и встряхнула как следует. Настя закусила губу, чтобы увлечь боль в сторону от многострадальной шеи и онемевшего затылка; стала глубоко и часто дышать, и на каком-то из этих поспешных вдохов перед ней вдруг всплыло лицо Лизы, причем не с короткой стрижкой, как во время их последней встречи, а с шикарными рыжими волосами, которые развевал ветер. Лиза смотрела сосредоточенно и, пожалуй, враждебно, но главное, что вдруг поняла Настя, созерцая это тонущее в тумане памяти лицо, ее действительно звали Соня и Настя об этом знала. То есть она об этом когда-то знала, но потом почему-то забыла и миллион лет называла рыжую этим фальшивым именем – Лиза… Почему так вышло?
– Сиди тихо, – вдруг сказала рыжая Соня-Лиза.
– Что? – не поняла Настя.
– Может, обойдется, – ответила рыжая. – Хотя вряд ли.
После этого ее лицо окончательно растворилось, перед глазами Насти осталась темнота, которая затем приобрела фактуру грязного пола вагона. Филипп Петрович осторожно обнял Настю за плечи и вернул в вертикальное положение.
– Ты как?
– Все… в порядке, – через силу произнесла Настя в ответ на озабоченный взгляд Филиппа Петровича. – Все нормально.
– Осталось полтора часа, – сказал ей Филипп Петрович. – Потерпи. А ты, – сказал он Иннокентию, – помолчи. Хватит этих дурацких разговоров.
– Это не я, – пожал плечами Кеша. – Это она сама. Мы-то говорили про сотовые телефоны, вполне безопасная тема…
– Я хотела спросить. – Настя поморгала, прогоняя непрошеные кошмары и стараясь забыть про боль, оставить ее ползать под кожей мелкой металлической пакостью. – Вы там дрались во дворе…
– Настя… – предупреждающе подался к ней Филипп Петрович.
– Нет, все в порядке. Вы дрались во дворе, у тебя была эта сабля, а у нее… Она просто взяла в руку мобильник и махала им. Что это была за штука?
– Мобильник?
– Ну, сотовый телефон. Он висел у нее на шее, она схватила его и…
– Ах это… – Кеша нахмурился. – Да, неприятно, когда просидишь сорок лет в подвале, а потом твоя бывшая девушка набрасывается на тебя с какой-то хреновиной, которую обычными глазами не Разглядишь, но зато она так жжется…
– С чем она на тебя набросилась? – заинтересовался Филипп Петрович.
– Что-то типа меча, но лезвие гибкое, очень гибкое. И его простыми глазами не разглядеть. Знаешь, самое противное в оружии врага, это когда ты его не видишь. Ты не знаешь, как его парировать. Глаза у меня тогда еще не пришли в норму, поэтому пару раз она меня задела.
– Ощущения?
– Как будто кислотой плеснули. Приятного мало.
– Я не видела никакого гибкого лезвия, – упрямо повторила Настя.
– Ну так я же говорю: простым глазом не заметишь. Нужны очки вот как у него, – Иннокентий показал на Филиппа Петровича.
– Но у вас тогда не было очков.
– Потому что мне они не нужны. Я и так все вижу.
– И ты видел это лезвие?
– Не так хорошо, как хотелось бы… Но видел.
– И что же ты сделал с Лизой? То есть с Соней.
– Ничего не сделал. Я просто убежал. Я часто убегаю от женщин, Филипп знает. – Иннокентий попытался перевести разговор в шутку, но Филипп Петрович не поддержал это начинание.
– Врешь, – сказала Настя. Она впервые произнесла это слово в лицо Иннокентию, хотя именно этим словом и определялось все ее отношение к этому человеку, его рассказам, его объяснениям.
– Нет, я не вру.
– Ты ведь убил её?
Иннокентий захохотал так, что на него неодобрительно обернулись люди с соседних скамеек.
– С девушкой надо провести разъяснительную работу, – сказал он, отсмеявшись, Филиппу Петровичу. – Иначе она так и будет говорить хохмами.
– Да, надо. Когда будет свободное время, – согласился тот и посмотрел на часы. Настя скосила глаза на циферблат и увидела, что ей еще целый час ерзать на неудобной деревянной скамье. Она вздохнула, закрыла глаза и попыталась задремать. Неожиданно ей это удалось, но прежде она услышала две негромкие фразы: