Остапенко Юлия Владимировна. Что там, за дверью? (“Фантастика 2006” сборник)

   В виртуальном окне появилась информация, что эта тварь, еще недавно бывшая человеком, теперь переформатирована диффузными техническими системами.
 
   Существо обернулось к Грамматикову. Смотрит, как будто. От этого взгляда зуд по коже. В голове Грамматикова услужливо всплыли сведения из какой-то книжки по пиару.
   — А мы с вами не учились в одной математической школе?
   Вопрос остался без ответа. Расправив крылья, существо прыгнуло в пропасть. Как будто прыгнуло в пропасть. Рывком сменив курс, оно налетело на Грамматикова.
   Грамматиков не успел даже подумать об оружии. Он автоматически ударил эту небоскребную нечисть ногой в твердый живот, ее руки рванули его за куртку, но все же соскользнули.
   Существо пролетев по какой-то ломанной траектории, снова бросилось на Грамматикова. Но на сей раз он выстрелил. Пуля выбила из "саранчи" красный фонтан, она с воплем кувыркнулась назад, склеила крылья и упала вниз...
   Надо выбираться, потому что поднимается ветер и руки устали.
   Завитушка, на которой сидел Грамматиков, была окончанием архивольта, который на другой стороне входил в балюстраду смотровой площадки. А выше балюстрады на шпиле небоскреба алел бутон, и он источал запах любви...
   Грамматиков оглянулся по сторонам, потому что ему стало стыдно. Бутон гонофора тянул его к себе, как тянет и формой и запахом бутон женской груди, он затягивал Грамматикова сладкой глубиной, словно шмеля-опылителя...
   Сперва надо вскарабкаться на площадку. Отсоединить кресло-парашют и подтягиваться вверх, охватывая выступ со обеих сторон всеми конечностями. Похоже на детские забавы...
   Цепочку размышлений прервал пропущенный удар, который едва не сбросил Грамматикова с километровой высоты вниз.
   Кровь из разбитого носа заполнила носоглотку. Грамматиков с трудом проглотил кровавые сопли, усилием воли стиснул сердце, желающее по-птичьи выскочить из груди, и посмотрел вверх.
   На краю баллюстрады сидела горгулья. Такое же "процарапанное на стекле" существо, однако женского пола. Она ему прилично поддала, но, похоже, на этом успокоилась. Горгулья смотрела на Дом Свободы таким взглядом, каким ожидают суженого... Еще немного и запоет, "там кто-то с горочки спустился"...
   Она не зря ждала суженого. Окна Дома Свободы начали лопаться одно за другим и небоскреб стало окутывать какое-то пространственное искажение.
   Чувствительный во всех диапазонах прицел автомата показал это искажение как серое облако, которое всё более расширялось, превращаясь в грозовую тучу. От настоящей грозовой тучи ее отличало мелкое трепетание, будто состояла она из мелких подвижных частичек.
   Грамматиков не выдержал, дал по ней очередь из автомата.
   И тут же почувствовал на своей шее настоящие клещи. Не вывернуться никак. Голова мгновенно набухла и налилась тяжестью словно чугунный котел. Горгулья приложилась!
   У него была одна секунда, чтобы столкнуть ее с выступа. Но он опоздал. Острия шипов на её правом предплечье чиркнули его по щеке и он почувствовал как расползлась кожа.
   Через несколько секунд Грамматиков свалился вниз.
   Наверное, он не успел испугаться. Прежде чем ужас удушил бы его, Грамматиков понял, что его несут собственные крылья, напоминающие не традиционные летательные органы из костей, мяса и перьев, а радужный нимб. В качестве разъяснения Грамматиков увидел в виртуальном окне волны подвластных молекул. Они смотрелись плодами репейника и были сцеплены друг с другом ван-дер-ваальсовыми силами.
   В последний момент Грамматикова подхватила техножизнь, также как и год назад.
   Все это время она была обитателем его тела! Она тихо осваивала его плоть и душу, последовательно насыщая сталью его мышцы и волю. Она вытащила его из ада, когда его шкуру и мясо изодрали американские шарики, она "подкрашивала" для него невидимых монстров.
   Сейчас техножизнь говорила с Грамматиковым из всех частей и тканей его тела. Тайные нейроинтерфейсы отображали в виртуальном окне алмазные нити холодного света, которые просочившись через границу Бездны, ввинчивались в клетки его тела, вплетались в цепочки нуклеотидов и клубочки протеинов.
   Грамматиков видел всего себя диковинным существом, разложенным на несколько изогнутых поверхностей, по одной из них текла его кровь, по другой скакали нервные импульсы, на третьй разливались градиенты гормонов и медиаторов.
   Виртуальное окно показывало и более насущные вещи в виде графиков и диаграмм. Его летучее тело быстро пережигало хилые жировые отложения. Грамматиков подумал, что проживет еще не более двадцати минут, но двадцать минут сейчас показались длиннее, чем вся предыдущая жизнь, потому что секунда стала Секундой.
   Из-за шпиля вынырнул флайер финских пограничников и два факела обозначили пущенные в Грамматикова ракеты.
   Теперь вниз, камнем, и около небоскребного эркера изо всех толкнуться крыльями.
   Обе ракеты шлепнулись в нанопластиковую глубину небоскреба, и взорвались где-то в глубине каркаса, выдав на поверхность паровые гейзеры.
   А туча быстро обволокла дом Свободы и забросила щупальца в каньоны Сити. Щупальца были проворны и словно кипели...
   Несколько секунд липкий страх прокладывал дорогу по телу Грамматикова. Он смотрел на эту тучу, как смотрит пехотинец с винтовкой на неотвратимую смерть в виде штурмового самолета. Он как будто уже слышал ее утробный рокот.
   Виртуальное окно окружило Грамматикова. И это было еще то кино.
   Нити бесцветного глубокого света вырывались из его тела, из темени, груди, живота. Нити процарапывали окружающее пространство словно бесчисленная стая рассвирепевших кошек. А из царапин, образующих замысловатый фрактальный рисунок, выглядывала Бездна узкими буддийскими глазами.
   Частички "процарапанной" тучи стали видимыми, как цели в коллиматорном прицеле.
   Скорее это рой, а не туча!
   Твари выныривали из роя, выделывали зигзагообразный танец, словно инерция была создана не для них, и снова проваливалась обратно в рой, будто в первозданный хаос.
   Порождения Дома Свободы мало отличались от того типа, с которым Грамматиков "познакомился" десять минут назад. Люди, переформатированные темной техножизнью, в саранчу...
   По Грамматикову потекла волна слабости. Он увидел то, что нормальному человеку видеть противопоказано — Тьму над Бездной. Он позавидовал солдатам, которые бросались с коктейлями Молотова на танки. Что там танки — неуклюжие еле ползущие коробочки.
   Неожиданно Грамматикова подтолкнул свежий ветерок.
   На улицах, ведущих к Сити со стороны Васильевского острова, особенно на Железноводской, Грамматиков увидел нечто похожее на кружение пыли перед грозой...
   Эти существа летели с заплесневевших окраин города, из обшарпанных домов, которым суждено было развалиться, не вписавшись в новую блестящую жизнь, из загаженных санузлов, из ржавых ванн, из прогрызанных клопами постелей.
   Несколько особей просвистело мимо Грамматикова. Домохозяйка, алкаш, рабочий. Люди-дырки, лишь загрязняющие элегантную техносферу пост-военного мира. Но сейчас их изначально нелепые фигуры для стояния у раздолбанного станка или замурзанной плиты были преобразованы в живые летательные аппараты.
   Техножизнь переформатировала их грузные рыхлые тела в жесткие и легкие, а круглые лица сделала острыми, как у нетопырей.
   Отсутствие одежды восполнялось прозрачностью кожных покровов, соединительной ткани и мышц. Впрочем на некоторых из них остались детали одежды, особенно трикотажа — кальсоны или колготки.
   Не смотря на недобрый вид, эти кошмарного вида горожане даже не пробовали атаковать Грамматикова. Один из них, с виду бывший работяга, на пару секунд завис возле Грамматикова. В глазах его еще светилось что-то знакомое типа "Закурить не найдется?", но из сузившейся глотки донеслось только шипение.
   Похоже, у этих существ были более серьезные задачи.
   Население городских окраин, превратившись в нетопырей, летело на последний и решительный бой против обитателей Сити, обернувшихся саранчовой тучей.
   Виртуальные нимбы сообщали, что запасы энергии в телах нетопырей далеко не соответствуют энергопотреблению во время полета.
   Им летать еще не более двадцати минут. Но за это время, наверное, решится судьба города и мира.
   Стая саранчи выстроилась многолучевой люциферовой звездой.
   Нетопыри летели веером, явно намечая охват саранчи.
   А вдруг, эта та эскадра, которая должна ждать его по завещанию великого нанотехнолога Бори Дворкина?
   Нити властного света, исходящие из Грамматикова, обвили нетопырей, и он почувствовал их.
   Из обычного облачка сознания, которое и было Грамматиковым, выделился активный центр — как белый карлик выделяется из горячей газовой туманности после взрыва сверхновой.
   Это был капитан его тела и адмирал всей стаи нетопырей.
   Капитан впитывал мысли стаи и превращал их в свои мысли.
   Благо эти мысли были достаточно просты. "Мы их порвем!"
   Но порвать вряд ли получится. Коллективный разум нетопырей обделен полководческими талантами. Глубины строя для охвата вражеского роя явно недостаточно, ведь фланги и так уж чрезмерно растянуты. Нетопыри будут входить в боевое соприкосновение порциями, и также порциями будут уничтожаться. А надо ударить по центру саранчи, рассечь вражеские порядки. Причем быстро, как это сделал Нельсон при Трафальгаре. И с максимальной концентрацией сил, как это делали Гудериан и Манштейн.
   Адмирал Грамматиков попытался перестроить свои боевые порядки одним усилием воли и это у него не получилось.
   Какое-то мгновение ему понадобилось, чтобы разорвать вяжущие путы страха. А потом Грамматиков лично устремился прямо в центр гудящей стрекочущей жужащей вражеской стаи. И лишь тогда, с почти сексуальным удовлетворением, ощутил, что он теперь с нетопырями — одно тело.
   Но ветер бил лично его наотмашь по лицу, пинал в спину или лупил в бок.
   Надо было бороться с ветром-сумоистом и еще стрелять. Патроны кончились через несколько секунд и Грамматиков отбросил ненужный автомат, который мешал ему закладывать виражи. В этот момент на него налетела визжащая тварь и, хотя он увернулся от вражеских острых пяток, целивших ему в грудь, шипы располосовали лоб и левый глаз. Сноп кровавых искр вырвался из изуродованного лица, но боль была срезана резкими потоками ветра.
   Саранча, несколько раз кувыркнувшись, повторила атаку, Грамматиков свалился в штопор, завертевшись сразу вокруг несколько осей. Под действием инерционных нагрузок бурно плескались остатки полупереваренной пищи в кишечнике. Сквозь прострацию проступало острое чувство — он проиграл. Сейчас его размажет по стене какого-нибудь небоскреба или искромсает в окрошку первый встречный монстр.
   Но капитан его тела стабилизировал полет. Нити глубокого света превратили пространство в набор каналов и узлов, снабженных координатами. Мысли Грамматикова, пройдя через программные интерфейсы, теперь легко управляли трансляциями его тела из одной точки пространства в другую. И столь же легко распределяли стаю нетопырей, эшелонируя ее по высоте и глубине, перестраивая ее, как набор криволинейных поверхностей.
   Теперь нетопыри были частью его тела, его нервной системы, его крыльями, руками и ногами...
   Саранча и нетопыри всего за несколько минут боя стали профессионалами в воздушном кунфу, мгновенно перенимая друг у друга навыки и приемы. Они пикировали и ломали друг другу крылья. Они вертелись, как пули, вылетевшие из нарезного ствола, и закладывали крутые виражи, чтобы ударить в живот или в спину.
   Последние запасы жира перегорали у Грамматикова где-то в районе поясницы, когда лопнула кожа на его ладонях и они превратились в змеиные гнезда. Мономолекулярные голубые змейки поползли из гнезд, вращая хищными головками.
   Потом они разом рванулись "на волю". Между рук и ног Грамматикова заизвивались пучки "змеек", невидимых обычному глазу, но быстрых и острых как дамасские клинки.
   Сейчас набрать ускорение и взмыть вверх, а затем перейти в пике...
   "Змеи" сами бросились из его рук в атаку. В разные стороны полетели руки, головы, потроха врагов...
   И тут же ему пришлось заложить резкий вираж, увиливая от пучка гибких "клинков", попробовавших впиться ему в живот....
   Теперь уже все нетопыри и вся саранча оснастились "клинками", которые сносили головы, отсекали конечности и разваливали тела, выбивая фонтаны крови.
   Вскоре весь вечерний воздух был затянут багровым туманом.
   Грамматикову показалось, что еще немного и густой набитой жесткой плотью центр вражеской стаи перемелет атакующих нетопырей.
   Но тут загорелись звезды в его конечностях, руках, ногах, там, где только что были змеиные гнезда. Одна из таких звезд на его пальце полностью превратилась в лазерное излучение, которое искромсало с полдюжины врагов. На месте первой фаланги ничего не осталось, вторая была прикрыта коркой из копоти.
   Багрово-серая гуща битвы украсилась лучами и вспышками.
   Эти вспышки уничтожали телесную органику, но тела были менее важны, чем результат боя.
   Боль поглощалась яростью. Разум, закрепившийся в дальних закоулках мозга сообщал, что так драться могут только тупоголовые самцы за обладание единственной самкой...
   Концентрированный удар по центру саранчи оказался удачным. "Звезда" была разорвана и теперь ее сгустки погибали в захватах нетопыриного "веера".
   И хотя, весь жир в теле Грамматикова практически сгорел и истончавшая высохшая кожа натянулась на кости, приготовившись лопнуть в любую секунду, он стремительно набрал высоту и его уцелевший глаз ухватил новые цели.
   А потом и вся стая нетопырей, не обращая внимания на оставшуюся недобитую саранчу, ринулась к рыльцам громадных цветов, которые... все сильнее источали запах любви и звали в свою сладкую глубину, связанную с изначальной Бездной.
   Грамматикову стало невыносимо стыдно, как в тот момент, когда он увидел трусики классной руководительницы. "Андрюша уже не маленький". И это был последний стыд, который он испытал.
   Вся стая нетопырей, толкаясь как покупатели на распродаже в супермаркете, ринулась к первому, второму, третьему цветку. Кто-то успел спикировать в ближайшее рыльце, другие понеслись дальше...
   Важен не только код активации пола, но и место активации, которое тоже включено в образный код.
   Вся последовательность кодов сейчас выплывала из потёмков памяти Грамматикова, куда они были вдавлены взрывной волной от американской шариковой бомбы. Мазок за мазком дорисовывалась картина...
   Перед Грамматиковым, на верхушке Дома Медичи была чашечка женского гонофора, подтягиваемая вверх пузырем пневматофора. Чем-то она напоминала детскую кроватку с воздушным шариком. Она благоухала тем ароматом, который источает материнская грудь для новорожденного.
   Вспыхнул и стал движущей силой оставшийся жир в теле Грамматикова.
   Утончившееся тело вылетело из куртки и ботинок.
   Мертвой листвой слетела кожа. Голова Грамматикова запылала, правый глаза лопнул, выплеснув свет.
   Но глаза ему уже и не требовались. Запах технорга захватил его как мощный насос. Грамматиков влетел в темный канал гонофора и через несколько мгновений его жизнь навсегда слилась со светлой техножизнью. Его природа перемешалась с искусством техножизни. Ансамбль органических молекул, который нес многомерную функцию его сознания, растворился в теплых внутренностях громадного цветка.
 
   Но сознание Грамматикова не исчезло, теперь несущей для него стала вся техножизнь...
 
   Уже через несколько часов репродуктивные органы техноргов породили новую расу живых существ, которая стала венцом вторичного творения. В отличие от переформатов их тела было отлично приспособлены для воздушного образа жизни. Симбиотические послушные молекулы обтекали их тела, окружая нимбами защитных полей, и перисто расходились словно крылья.
   Более всего новые существа напоминали иконописных ангелов...
   На следующее утро в выпусках новостей западных телестанций и ньюс-серверов еще появилось сообщение о том, что бывший летчик российских ВВС Петр Васильевич Синичкин сбил флайер финских миротворцев. И о том, что комиссия сената США требует от администрации ООН немедленно покончить с националистическим подпольем на территории экс-России и выделяет на эти нужды дополнительно сто миллиардов долларов.
   Но уже к вечеру линии связи перестали перекачивать новости, банковские компьютеры сделались ржавчиной, а доллары США канули в Лету. Экс-Россия очистилась от терзавшей ее мрази, а планета Земля стала живой и разумной от горячих своих недр до стратосферы. И Бездна, сама вечная и неизменная, посмотрела на преображенный мир и увидела, что это хорошо...
 
   Тюрин Александр Владимирович,
   Петербург и Порта,
   осень-зима 2004-2005

Павел Амнуэль
ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ?

   В зале горели люстры, и я хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Я всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Мне нравилось наблюдать, как менялось их выражение, когда я рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых я не был, но очевидцы — заслуживающие полного доверия люди — рассказывали мне в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
   Джентльмен, сидевший в первом ряду — грузный мужчина лет пятидесяти в черном костюме, серой рубашке и строгом темном галстуке, — и его юная спутница, чью руку он держал на протяжении всего моего выступления, как мне показалось, откровенно скучали, когда я произносил вступительное слово, и так разозлили меня, что я обратил свои слова непосредственно к ним:
   — Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующие здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону, мы должны сами, своим умом найти Путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
   Джентльмен с первого ряда смутился, увидев, что взгляд мой направлен в его сторону, но сразу придал лицу выражение высокомерного пренебрежения. Я начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-менор, и с удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, на какое-то время выпустил руку своей спутницы, а когда вновь о ней вспомнил, то выражение его лица было совсем отрешенным — я уже “взял” его, он стал моим, мне нравились эти моменты, они воодушевляли меня, они не то чтобы придавали мне сил, но лишний раз (хотя разве хоть какой-нибудь раз может быть лишним?) показывали: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промысел, — пусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
   Когда я закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один со своей спутницей, а потом начал громко аплодировать, не стараясь теперь уйти от моего взгляда, а напротив, поймать его и, возможно, просить взглядом прощения за свое недостойное неверие. Спутница его хлопала вежливо, она относилась к числу тех холодных женщин, которые держат мужчин в узде, как запряжную лошадь, командуют ими, но сами не способны на сильные чувства, и холодность их обычно делает супружескую жизнь подобной бескрайней пустыне, где на пути каравана, бредущего в бу-ДУщее, не встретится ни одного оазиса.
   — Спасибо, господа, — сказал я, чувствуя, как зарождается огонек боли в левом боку чуть ниже сердца. — Спасибо, Что вы пришли и выслушали меня со вниманием.
   Я прошел за кулисы, где меня ждал Найджел, надел поенное им пальто, потому что на улице, по словам моего дворецкого, стало прохладно, и направился к боковому выходу сопровождаемый взглядами театральных рабочих, слушавших мое выступление из-за кулис и не смевших подойти ко мне, чтобы задать наверняка мучившие их вопросы. Я сам подошел бы к этим людям, но боль в левом боку заставила меня идти к выходу, не глядя по сторонам. Разумеется, я не подал виду — шел, выпятив грудь, как гренадер на плацу, и высоко подняв голову, но страх, возникавший у меня всякий раз, когда начинался приступ стенокардии, страх, о котором не знал и не должен был знать никто, даже самые близкие люди, даже Джин — тем более Джин! — кто-нибудь мог прочитать в моем взгляде, и потому я смотрел поверх голов, что наверняка выглядело со стороны признаком дешевого снобизма, который я сам не терпел ни в себе, ни в своих друзьях и знакомых.
   У выхода стоял, подпирая стену, мужчина в черном костюме — тот, с первого ряда. Спутницы с ним не было, мужчина выглядел смущенным, я не мог пройти в дверь, не задев этого человека, — ясно было, что он дожидался моего появления, и заговорил, как только мы встретились взглядами.
   — Прошу прощения, сэр Артур, — сказал он, — мое имя Джордж Каррингтон, и если у вас найдется для меня несколько минут — не больше, я не собираюсь злоупотреблять вашим вниманием, — то мы могли бы поговорить о вещах, которые, я уверен, вызовут ваш интерес. А может, даже…
   Он умолк, глядя на меня, прислушивавшегося не столько к его словам, сколько к собственным ощущениям, о которых не нужно было знать никому, тем более — постороннему человеку, пришедшему на лекцию лишь за компанию с молодой особой, а теперь готовому изменить свои устоявшиеся взгляды и сообщить об этом человеку, под чьим влиянием эти взгляды столь радикально изменились.
   Я широко улыбнулся и протянул руку со словами:
   — С вами была красивая молодая леди, ваша дочь, вы оставили ее в зале?
   Он смутился еще больше и, отвечая на мое пожатие, сказал:
   — Патриция поехала домой, я взял ей такси, потому что хотел переговорить с вами, но… Вы плохо себя чувствуете, сэр Артур? Я могу вам помочь?
   Он мог помочь мне дойти до машины, но я — надеюсь, не очень невежливо — оттолкнул его руку, Найджел распахнул перед нами дверь, и я поспешил выйти на улицу, где было хотя и очень прохладно для сентябрьского дня, но свежий ветерок, перелетавший от дерева к дереву и срывавший желтые листья с крон, мог вернуть меня к жизни быстрее, чем лекарства, лежавшие в аптечке в машине.
   Боль действительно отпустила меня — не совсем, но достаточно, чтобы не думать о ее существовании, — мой спутник следовал за мной на расстоянии шага, Найджел распахнул заднюю дверцу машины, и я, пригласив мистера Каррингтона (надеюсь, я правильно расслышал фамилию), сел рядом. Найджелу, занявшему водительское место, я сказал:
   — Сделаем круг вокруг Риджентс-парка, хорошо? Я хочу поговорить с мистером Каррингтоном.
   — Вы действительно хорошо себя… — начал фразу мой новый знакомый, но я перебил его словами:
   — Вы не так давно оставили службу, верно?
   — Три месяца назад, — механически ответил Каррингтон и лишь после этого хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул: — Вы именно тот человек, которому я давно мог рассказать все! Но мне казалось настолько невежливым вас беспокоить…
   Он умолк на мгновение и спросил с ненаигранным интересом:
   — Как вы догадались, что я недавно оставил службу и что со мной на лекции была моя дочь?
   Я мог бы, конечно, сыграть с ним в любимую игру плохих сыщиков, но сейчас у меня не было настроения для мистификаций, и я ответил коротко:
   — Мне так показалось. Я мог попасть пальцем в небо, но рад, что не ошибся.
   Мистер Каррингтон не поверил моему объяснению, он вообразил, что я применил знаменитый дедуктивный метод, согласно которому следовало бы сказать, что джентльмену его возраста и положения не пристало являться в общественные места с молодой любовницей, а женой ему эта женщина быть не могла, потому что на ее пальце (и на его тоже, кстати говоря) не было обручального кольца, а если еще принять во внимание бросавшееся в глаза фамильное сходство, то кем еще могла быть эта милая девушка, если не дочерью стареющего мужчины, оставившего службу, о чем свидетельствовала его выправка, прямая спина и поза, которую он не мог изменить, даже сидя в первом ряду партера?
   — Вы и не могли ошибиться, — убежденно заявил мистер Каррингтон. — Верно, Патриция — моя дочь, жену мою звали Эдит, она скончалась одиннадцать лет назад, и я больше не женился. Еще три месяца назад я служил в Скотленд-Ярде в должности старшего инспектора, занимался криминальными расследованиями и вышел на пенсию на пять лет раньше срока, потому что… Впрочем, это совершенно не важно.
   — В полиции сейчас много нововведений, — сказал я, откинувшись на спинку сиденья и нащупав в кармане пальто свою трубку; я не стал ее доставать — нельзя курить сразу после приступа стенокардии, даже такого легкого, как сегодня. — И для вас наверняка неприемлемы взгляды молодых начальников.
   — Не я один такой, — сказал мистер Каррингтон, отвернувшись к окну, чтобы скрыть от меня возникшее и исчезнувшее напряжение. — Сэр Артур, — решился он наконец перейти к делу, — я хочу рассказать — возможно, это пригодится вам в вашей просветительской деятельности, — о нескольких случаях из моей практики. Это удивительные случаи, но говорить о них мне не позволяла прежде моя должность.