Арсений снова замолчал, погрузившись в полусонные воспоминания…
Сперва он был терпелив и нежен, считая капризы последствием послеродовой энцефалопатии, — у многих женщин подобное бывает, это он, как медик, знал. Потому тупо сидел в Москве и ждал, когда возьмут верх здравомыслие и любовь. Магда приехала в начале декабря, но лишь для того, чтобы забрать свои вещи. Скандалили целую неделю, но Магда была непреклонна, словно некий умелый психотерапевт под гипнозом внедрил в ее сознание непоколебимую программу.
— Если ты нас любишь, — говорила она, акцентируя внимание на слове «нас», — то поймешь, что жить мы должны в Польше. А у вас тут скоро гражданская война начнется…
— Эй, заяц! Чего опять замолчал? — донеслось из другого угла комнаты.
«О господи, до чего же эти женщины странные! — подумал Арсений. — Стоит их трахнуть и пожить пару дней под одной крышей — тут же начинают вить в мыслях уютное домашнее гнездо. „А здесь мы телевизор поставим, а здесь вот коврик постелим, а вот тут, в уголочке на стеночке, у нас гобелен „Пастушка“ будет, я уже вчера в магазине приглядела, не так ли, заяц?..“ Тьфу ты черт… Зайчик, котик, а потом что — олень северный?»
— У меня что, глаза косые или уши длинные? — спросил Арсений.
Джулия не ответила. Обиделась явно. Засопела часто.
— Ну вот. Одним словом, Магда, а потом и теща начали по телефону регулярно вправлять мне мозги на предмет того, что в России жить нельзя, что я думаю только о себе и своей карьере, что я их не люблю… В Польшу я ездил регулярно, раз в два месяца, на неделю. К тому времени уже втянулся в работу, перспективы неплохие замаячили, кое-какие разработки научные светили… А тут тебе говорят: «Брось все к чертовой матери и приезжай в Польшу». Основным их козырем было отсутствие у нас собственного жилья — ведь не поведу же я жену с малышом в родительскую квартиру. Тесть, к которому я регулярно наведывался, все больше отмалчивался, с советами не лез, делал вид, что понимает меня, но было видно, что он на стороне дочки, — ну и кто б его за это осудил? Зная поляков и их отношение к русским, я мог предположить, что в Польше меня ждет судьба изгоя. Я навсегда останусь для них чем-то наподобие торговца-китайца из подземного перехода или таджикского гастарбайтера. Пусть даже с высшим медицинским, пусть в галстучке или в хирургическом костюме, но отщепенец. Я даже ясно себе представлял, как коллеги по воображаемой работе во время ужина или воскресного променада по торговому центру рассказывают своим Агнежкам: «Представляешь, у нас на работе есть русский! Да, дорогая, представляешь, взяли русского. Ты будешь удивлена, но вполне приличный человек. На первый взгляд».
Из угла донеслось тихое сопение Джулии. Арсений выключил телевизор, заложил руки за голову и уставился в потолок. Спать уже не хотелось.
…Визиты в Польшу, на которые он тратил все свои деньги, с каждым разом становились все безрадостнее. Любые разговоры сводились к переезду в Польшу, а затем к ругани. Арсений вполне обоснованно сомневался, что польские клиники будут биться за кандидатуру выпускника московского медвуза, да и в роли отца приходилось непросто. Ему объясняли, что он не так держит малыша, не так его подмывает, не так гуляет, — обычная ревность к зятю, который не видел жизни и норовит выцарапать любимое чадо из рук всезнающих бабушек. Да и вообще, что это за отец такой, если раз в два месяца к сыну приезжает… Все просьбы привезти ребенка в Москву, чтобы показать русским родичам, остались без удовлетворения. «Хотят увидеть — пусть сами приезжают». Ультиматумы Арсения так же легко игнорировались, словно и не было никаких ультиматумов, как и никаких отцовских и супружеских прав.
— Мы решили купить вам квартиру, — объявил однажды по телефону тесть.
— В Москве? — язвительно переспросил Арсений.
— Новицкие купили себе дом, а квартиру продают, — словно не заметив ехидство зятя, ответил пан Славек…
Новицкие были давними и добрыми соседями польской родни Арсения. Они уже много лет жили в просторной трехкомнатной квартире напротив, дверь в дверь. Новицкого, как и тестя, звали Славеком. Здоровенный дядька с исключительным чувством юмора, всегда со вкусом и дорого (что для поляков большая редкость) одетый и всегда же вкусно благоухающий дорогим алкоголем, парфюмом и табаком. Жена его, Елка, была красавицей. Двери практически никогда не закрывались. Заходили друг к другу, когда хотели, днем и ночью. У Новицких было две дочери, Кася и Магда. Одна вышла замуж за балбеса, который довел ее до лечения в клинике неврозов, другая забеременела в шестнадцать лет. Да и вообще история этой семьи трагична… Повесился бедный пан Новицкий. В своем новом доме. Правда, перед этим сошел с ума: дом оказался построенным в неподходящем месте, с массой явных видимых и невидимых глазу нарушений. Новосел начал судиться, проигрывать суды, залезая в большие долги. Потом лечили его, вроде вышел на ремиссию, уже не работал — сидел дома с внуками и, похоже, был доволен жизнью. Вел себя нормально, но в один прекрасный день сунул голову в петлю. Хороший был дядька, жаль…
Купили квартиру Новицких. Магда названивала с требованием, чтобы Арсений быстрее приезжал, что надо помогать покупать мебель, кухонную утварь, светильники. Но выехать он не мог. С работы не отпускали, да и зачем такая спешка, думал он, ведь Магде с малышом есть и где жить, и где спать. Через пару дней Магда с тещей проехались по магазинам и приобрели все необходимое — на свой, разумеется, вкус. Арсений пришел в дикую ярость. Во-первых, потому, что считал это в корне неправильным, а во-вторых, его вкусы и дизайнерские пристрастия диаметрально расходились со вкусом жены и тещи. Арсений просто бесился, представляя, как многие годы придется сидеть на жутком кожаном диване (а то, что диван будет именно жутким, сомнений не вызывало). И возмутиться толком не мог потому, что тесть с тещей преподнесли подарок из самых лучших побуждений, а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Это все сидело внутри крепкой занозой и расстраивало еще больше.
Приехав в Польшу, Арсений осознал еще один небезобидный факт: хоть Новицкие и убыли на новое место жительства, но привычка ходить в гости осталась. Один неурочный тещин визит взбесил окончательно, и Арсений с издевательской вежливостью усомнился в целесообразности дверей между квартирами, предложил их снести на хрен, как ненужную преграду в родственном общении, и тут же был громогласно обвинен в черной неблагодарности. Начались скандалы, и отношения с тещей из натянутых моментально превратились в откровенно неприязненные. В ней стало бесить все: худоба, привычка выкуривать в день по две пачки сигарет, безапелляционность во всем, русофобия. Особенно любила она в присутствии зятя смотреть новостные программы, где польские журналисты взахлеб вещали о стрельбе на московских улицах, финансовом коллапсе, о нищете, преступности и о других ужасах российских реалий. Теща глубоко затягивалась, выпускала дым в потолок и поддакивала:
— Какой кошмар! Ну как можно жить в таком государстве?
Жизнь в России и правда была не сахар, но высказывания тещи прямо-таки трансформировали Арсения в выходца из какой-нибудь Эфиопии или Уганды. Ближе к вечеру, опустошив полбутылки джина с тоником, пани начинала вздыхать. Это был целый ритуал. Теща садилась в кресло, фокусировала зрачки в одной точке и тяжело вздыхала. Арсений не выдерживал и спрашивал, по какой причине маме столь горько.
— Да ничего, Арсик. Так. Думаю… Думаю, как у вас все сложится. Как жена живет без мужа, как ребенок без отца растет…
Арсений скрипел зубами и ненавидел тещу Йоланту, в то же время прекрасно понимая и любя ее потому, что сознавал: в своей системе координат она действительно желает ему добра и очень переживает за своего внука и дочь. Впрочем, когда они не ругались, то прекрасно ладили: ходили гулять с маленьким Михалом, готовили, пили пиво и смотрели старое польское кино, которое оба любили.
…Когда ребенку исполнился год, Магда не выдумала ничего лучше, чем давать уроки английского. Нужды в деньгах не было — отец субсидировал ее вполне приличными суммами, но ей, видимо, хотелось ощущать себя при деле. Арсений решительно не понимал, почему выпускница одного из лучших московских вузов, да при неработающей матери, занимается репетиторством, вместо того чтобы найти себе престижную работу. Магда же считала, что сваливать на бабушку материнские обязанности непристойно, а нанимать няню — оставлять малыша без присмотра. Вот так. И не своротишь, ибо железобетонно.
Тем временем в личной московской жизни Арсения произошли изменения: он по уши влюбился в Катю, медсестру из травматологии. Два месяца флирта, неизбежный секс — и совершенно бульдозерная любовь, подмявшая под себя судьбы, надежды и планы. Катя затмила весь белый свет. Ничего иного попросту не существовало.
После полугода такой необузданной романтики Арсений задался вопросом, как же он будет дальше жить с такой любовью. Еженедельно созванивался с Магдой, был в общении с ней сдержан и прохладен. А на хрена все это вообще надо, когда счастье — вот оно, рядом. Идеальный секс, общность профессии, сходное чувство юмора, легкий нрав… А не пошел бы он к чертовой матери, этот невразумительный брак? Зачем терзать себя и загонять в какие-то иллюзорные рамки фактически не существующего союза? Если человек хочет быть счастлив, то зачем гнать от себя то, что его делает счастливым?..
В таком вот свете брак действительно становился формальностью. Как-то летом Арсений решился. Предварительно выпив, он позвонил Магде и как можно более мягко объявил, что разводится с ней.
— Как это?
— Вот так.
— Почему?
— Потому что я не вижу будущего у нашего брака, мы разные люди с разными судьбами. Я к тебе очень хорошо отношусь, но думаю, что так будет лучше. Мы оба молоды, у нас все впереди, и мы с тобой обязательно будем счастливы, но порознь.
О существовании Кати Арсений благоразумно умолчал.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно.
— Ты шутишь?
— Нет.
Она заплакала:
— У тебя кто-то есть?
— Нет у меня никого.
— Ты меня больше не любишь?
— Люблю, но по-другому.
Снова слезы.
— Мы не можем развестись.
— Почему?
— Потому что в моей семье еще никто никогда не разводился.
— Ты будешь первая. Дети и внуки еще скажут тебе спасибо.
— Я не могу. Мы, поляки, не разводимся.
— А мы, русские, разводимся.
— А как же Михал? Ты о сыне подумал?
— С ним все будет в порядке.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, но так будет лучше.
Завершив идиотскую по форме беседу, Арсений положил трубку и вышел на улицу. Солнце медленно сползало за горизонт, лицо обдувал ласковый прохладный ветерок, редкие облака, расплывшиеся по небу замысловатыми розовыми улыбками, словно подтверждали, что все было сделано правильно.
Вскоре в Москву вернулся пан Славек. Арсений долго думал, идти к нему в гости или нет. Но в конце концов, набравшись храбрости, нанес визит. Тесть встретил его, как обычно, по-родственному тепло, без ненужных укоров и воспитательных бесед, усадил за стол, налил виски и лишь мимоходом выразил сожаление о произошедшем. Арсений еще с полгода регулярно навещал пана Славека, пока тому не пришлось распрощаться с Москвой навсегда. Помог собрать и упаковать вещи, проводил тестя на вокзал. Крепко обнялись на прощание. Поезд тронулся, и на глазах Арсения навернулись слезы. Наверно, прослезился и пан Славек…
Вот так оно само собой и сложилось. Пожалуй что к лучшему. У всех установился порядок. Может, и не сразу, но установился. Отношения с Катей достигли пика, после которого неминуемо понеслись под откос. Магда, дабы привести себя в порядок и собраться с мыслями, уехала в тихий городок Миколайки на Мазурских озерах. Пан Славек купил там дом и небольшой швертбот, на котором она столкнулась, в полном смысле этого слова, на озере Щнярдвы со своей судьбой — яхтсменом Матеушем.
Матеуш, сын владельца небольшой гостиницы, невысокий провинциальный парень, видимо, всерьез влюбился в Магду, если решился взять в жены разведенную женщину с ребенком. Об их романе Магда сама рассказала Арсению по телефону. К тому времени обиды уже прошли, и Арсений даже давал ей советы, как правильно себя вести в той или иной ситуации по отношению к Матеушу, испытывая при этом чувство назойливой, непроходящей вины.
Вскоре Магда объявила, что выходит замуж и ей нужен официальный развод. Узнав об этом, Арсений обрадовался, однако для развода нужно было либо нанять адвоката, либо присутствовать на суде лично. Ни то ни другое его не устраивало по причине неизбежных расходов в первом случае и отсутствия времени на поездки в судебное заседание — во втором. Неожиданно, к огромному облегчению Арсения, представлять в суде его интересы вызвалась теща Йоланта.
Судья искренне не мог взять в толк, как может пани выступать в процессе расторжения брака собственной дочери на стороне не оправдавшего надежд зятя.
Сразу после развода сыграли скромную, для самых близких, свадьбу, и Магда с ребенком переехала из Варшавы в Миколайки — парусную Мекку Польши.
Отношения Арсения с тещей к тому времени стали на удивление близкими и теплыми. Он частенько звонил ей так просто, поболтать, она делилась сведениями о новых родственниках, которым он передавал неизменные приветы и наилучшие пожелания, а сам повествовал о своем житье-бытье. Даже рассказал ей про Катю. Теща от нравоучений и выводов скромно воздержалась, даже выразила не совсем искреннюю надежду на то, что все у них сложится прекрасно. Очень переживала за дочь: двести километров от Варшавы до Миколаек — для Польши это словно двести световых лет. С первого дня супружества Матеуш на корню пресек все семейные нежности и ограничил родственников жены лишь вежливым общением, которое также стремился свести к минимуму. Привозя Магду с ребенком в Варшаву, он даже не поднимался в квартиру тестя, лишний раз не звонил, предпочитая никого не баловать своим обществом. В гости тоже не приглашал и вообще стремился оградить частную жизнь своего семейства от посторонних проникновений и излишнего любопытства. Возможно, он испытывал комплекс из-за разницы в социальном статусе — сам-то происходил, как говорится, «из народа», высшего образования не получил, работал поваром в отцовском придорожном ресторане. Магда по сравнению с ним была особой голубых кровей… Такая прохлада в отношениях очень расстраивала тещу с тестем, хотя к новому зятю они относились очень хорошо, поскольку видели, что дочка счастлива, да и к малышу Михалу Матеуш относился с теплотой.
В ту пору Арсений уже занимался перегоном машин. Теперь на обратном пути из Германии домой он часто заезжал к бывшим родственникам. Когда он впервые в новом статусе позвонил им посвятить в курс своих новых занятий и вкратце сообщил, что ночует в придорожном отеле под Познанью, они потребовали, чтобы впредь бывший зять останавливался только у них, иначе родственники смертельно обидятся. Арсений навестил пани Йоланту и пана Славека во время следующей же деловой поездки. Приняли его очень тепло, специально — посмотреть на отца — привезли из Миколаек сына, пришли родственники — тетка, бабушка… Выпили как следует, вспомнили былое, всплакнули…
Теперь Арсений каждый раз заезжал к теще, возвращаясь из германской командировки.
— Я с тобой не разводилась, — шутила та, выкладывая на тарелку бывшего московского родича третий по счету шницель и подливая в бокал пиво.
Михала на свидание с отцом всегда привозил пан Славек. С Магдой Арсений практически не виделся и не созванивался: и говорить особо не о чем, и к тому же она была озабочена грядущим материнством, а спустя полгода родила Матеушу хорошенькую девчонку Юльку.
Однажды в телефонном разговоре Магда вдруг с места в карьер потребовала, чтобы Арсений больше не приезжал к ее родителям и не виделся с сыном, потому что все эти приезды очень раздражают Матеуша. Его раздражает, что первый муж останавливается у родителей Магды, что морочит голову пацану, что ребенку не нужны два отца… Арсений, не особо стесняясь в выражениях, сообщил, что клал с прибором и на раздражительность Матеуша, и на причуды Магды, велел, чтобы ребенок, которого он не видел два месяца, был к его приезду у деда с бабкой, на что бывшая супруга отреагировала не менее резко: мол, в таком случае подаст в суд и лишит его родительских прав. Он положил трубку и выругался:
— Курва!..
Лишить Арсения родительских прав в Польше было делом техники — все средства на содержание ребенка он передавал наличными, а если и переводил через «Вестерн Юнион», то квитанции от переводов не сохранял. Как не сохранились и железнодорожные билеты и квитанции о международных телефонных переговорах. Юридически отец, а если пристально с польским прищуром посмотреть — вовсе и не отец, а так, одно название. К тому же русский. Бросил красавицу жену с ребенком — такого грех родительских прав не лишить. Тем более у ребенка есть такой замечательный отец, во всех отношениях положительный парень Матеуш, прямо-таки жаждущий усыновить брошенного ребенка. В общем, мнение польского судьи из маленького города Миколайки было предрешено — без всяких там «русских» вариантов.
Арсений прекрасно понимал, что толком он парнишке не отец, что нельзя быть отцом, воспитывая сына по телефону из другого государства. Понимал и то, что с отчимом Михалу повезло: не любой мужик будет так замечательно относиться к чужому ребенку, как Матеуш. Это признавали и тесть с тещей. Каждый свой приезд Арсений в разговоре с сыном подчеркивал руководящую роль Матеуша в воспитательном процессе и отзывался о новом муже Магды более чем лояльно. Он прекрасно осознавал, что навсегда останется для сына странноватым, но симпатичным дядькой, по непонятному стечению обстоятельств когда-то приходившимся мужем для мамы и по совместительству отцом для него.
После этого разговора с Магдой Арсений набрал номер тещи Йоланты и в сдержанных красках описал сложившуюся ситуацию.
— Сынок, приезжай, как планировал. Мы разберемся. Ждем, — ни секунды не раздумывая, ответила она.
О чем и как Йоланта побеседовала с дочерью и новым зятем — неизвестно, но с тех пор вопрос о лишении родительских прав больше не возникал.
Напоследок они еще раз покормили утят, сели в машину и отправились в Москву.
— Ну, так чем все закончилось с Магдой? Ага? — спросила по дороге Джулия.
— Закончилось все как нельзя лучше. Она вышла замуж и живет с новым мужем и детьми в красивом польском городке у большого озера, у берегов которого швартуются красивые яхты с алыми парусами. Ты лучше про себя расскажи, — попросил Арсений, хотя ему было не очень-то и интересно. — Почему, например, тебя тоже зовут отнюдь не русским именем, да вообще…
— Вообще-то я Юлия. Это в детдоме так повелось — Джулия. Мне понравилось. С тех пор так и представляюсь.
— Ты детдомовская? А родители где? Отказались?
— Погибли в авиакатастрофе, ага, когда мне было три месяца.
— А ты где была? Они тебя бабушке с дедушкой подкинули в таком возрасте?
— Нет, я с ними была, просто они погибли, а я нет… На Ил-18. Сама удивляюсь. У меня после того волосы плохо растут — вот и стригусь под мальчишку. Родственники родителей от меня отказались, вот и определили в детдом.
— Ничего себе! — удивился Арсений. — А еще кто-нибудь выжил?
Он внимательно посмотрел на собеседницу, будто хотел увидеть в ней что-то для себя новое. Странной красоты женщина. Есть такой тип: не сразу поймешь, красавица перед тобой или мымра. Таких женщин можно и нужно оценивать лишь в совокупности с душевными качествами, а не только по внешним показателям. Справедливости ради следует отметить, что подобных женщин не так уж и много. В пьяном состоянии таких вопросов, конечно же, не возникало, но ведь не всю жизнь под балдой ходишь. Но как бы там ни было, при всех ее положительных достоинствах от Джулии едва слышно веяло тихим горем и неустроенностью, что очень явно ощущалось и не очень Арсению нравилось. Сам такой.
— Не знаю, да не это главное.
— Ну и дальше что? — заинтересовался он, хотя с самого начала был готов слушать историю Джулии вполуха, делая при этом снисходительно-заинтригованный вид. — И что же все-таки главней?
— Не знаю. Наверно, то, что я жива осталась… Когда пошла в первый класс, подружилась с Ваней. Вернее, он со мной. Он учился в десятом классе. Не знаю почему, но он очень привязался ко мне. Наверно, родственную душу почуял… Мне вот это до сих пор кажется странным. Я где-то читала, что у души нет возраста. Зачем ему был нужен маленький ребенок, когда все старшеклассники только и делали, что за своими сверстницами бегали. Все свободное время мы проводили вместе. Он — твердая, целеустремленная натура, и я — ангел без косичек. Смешно. Он был для меня всем: старшим братом, добрым рыцарем из сказки, учителем, другом, — всем на свете.
Я очень хорошо помню, когда я заканчивала первый класс, он, выпускник, пришел к нам на урок и вежливо попросил нашу учительницу Валентину Леонтьевну предоставить ему слово. А потом так же вежливо и уверенно он попросил ее позвать в класс всех педагогов нашей школы. Ваню уважали и побаивались все, начиная от одноклассников, заканчивая учителями, поэтому учительница оставила нас и пошла за своими коллегами…
Джулия замолчала. Наверно, мстила Арсению за его вчерашний сарказм.
— Не тяни резину, Джулия, — попросил он, обгоняя наконец-таки ушедшую вправо фуру, долго волочившуюся впереди.
— Сказал он, — продолжила после недолгой паузы Джулия — примерно так: «Запомните, детишки. Если хоть кто-нибудь когда-нибудь сделает Джулии что-нибудь плохое, я его просто убью. И еще: через десять лет я на ней женюсь». Потом пришли учителя, и директор тоже пришел. Стали возле доски в недоумении, а Ваня им сообщил, что все, что он сказал детям, в полной мере относится и к педагогическому коллективу. И ушел. Знал, что дети передадут. Стукачей хватало.
— А что, — спросил Арсений, — и с преподами, то есть с педагогами, проблемы были?
— Братко ты мой, — усмехнулась Джулия, — ты фильмы по видику про Шаолинь смотрел, ага?
— Смотрел.
— Так вот то, что ты там видел, полная ересь по сравнению с тем, что творится в наших инкубаторах. Как только месячные начались — можешь считать, что ты уже девственности лишилась. Ты уже женщина, и благодарить за «труды» надо завхоза или директора — если он мужского пола, конечно… Да вообще много всяких нюансов, о которых вспоминать не хочется. После школы Ваня поступил в военное училище и каждые каникулы приезжал ко мне в детдом. Приезжал, щеголял аксельбантами, через пять лет училище с отличием закончил, на вертолетах летал. Потом с медалями приехал — тут учителя вообще хвост поджали. Капитаном уже был, когда я десятилетку заканчивала…
Арсений молчал.
— А потом все случилось, как и обещал: женился. Забрал к себе в Нерчинск, а потом его часть, не помню в какой раз, в Афганистан в командировку отправили. Сын родился — тоже Ваня… — Замолчала опять.
— Джулия, ты зла не держи… — понимая, что ему отвечают за вчерашнюю чванливость, попросил Арсений. — Забудь, ага?..
— Ага, — ответила Джулия своим любимым словом-паразитом. — А потом перестройка, еще одна командировка, гроб цинковый, залп в небо — и сплошное мамбо итальяно с пенсией по утрате кормильца…
Арсений закурил. Если принимать близко к сердцу истории о женской судьбе, то можно умом тронуться, — это он уже проходил, не вчерашний. Настолько одинаково трагично все они звучат из женских уст, особенно сдобренные легким алкоголем во время случайных коротких встреч. Москва слезам не верит, бэйба, хотя, черт возьми, какая красивая, грустная сказка! А может, и не сказка…
— Ну?
— Гну, — парировала Джулия. — Все, собственно, ага.
— А эта, как ее, глухонемая сестра… Вы же вроде родственники Артемову? Чего к нам пожаловали вдруг?
— Нет, не родственники. Артемов с мужем в том МИ-8 горел, которым муж командовал. Только ему, в отличие от Вани, повезло. Артемов его и привез, кстати. Я не плакала. Быстро как-то все прошло. Привезли, на табуретки поставили, похоронили, потом напились все — танцы учудили, веселились… Артемов тогда пообещал, что в беде не бросит. Темный он товарищ, Артемов. Фиг его знает, но сдается мне, что Ваня ему тогда жизнь спас, — иначе с чего бы благодетельствовать? Потом, сам знаешь, смутные времена наступили. Я со своим музыкальным образованием, что в детдоме получила, никому не нужна стала. Сам посуди: город маленький, дай бог детишек прокормить, — кому там музыка нужна?.. Вот и устроилась в бригаду по ремонту квартир и офисов — там хоть кое-что платили. Научилась отделочному мастерству… Жить-то надо… А Вика — это подруга моя… из соседнего детдома. Ты не поверишь, но я там как мама родная им была. Как Ваня — мне… Язык выучила их, бесшумный, и привязалась к Вике… Как сестра она мне, одним словом. А когда Артемов приехал и стал нашу судьбу устраивать, так я сказала, что без нее никуда не поеду… Темный он, ой темный. Такие вот дела, заяц, — сказала Джулия и отвернулась, уставившись в окно.
Сперва он был терпелив и нежен, считая капризы последствием послеродовой энцефалопатии, — у многих женщин подобное бывает, это он, как медик, знал. Потому тупо сидел в Москве и ждал, когда возьмут верх здравомыслие и любовь. Магда приехала в начале декабря, но лишь для того, чтобы забрать свои вещи. Скандалили целую неделю, но Магда была непреклонна, словно некий умелый психотерапевт под гипнозом внедрил в ее сознание непоколебимую программу.
— Если ты нас любишь, — говорила она, акцентируя внимание на слове «нас», — то поймешь, что жить мы должны в Польше. А у вас тут скоро гражданская война начнется…
— Эй, заяц! Чего опять замолчал? — донеслось из другого угла комнаты.
«О господи, до чего же эти женщины странные! — подумал Арсений. — Стоит их трахнуть и пожить пару дней под одной крышей — тут же начинают вить в мыслях уютное домашнее гнездо. „А здесь мы телевизор поставим, а здесь вот коврик постелим, а вот тут, в уголочке на стеночке, у нас гобелен „Пастушка“ будет, я уже вчера в магазине приглядела, не так ли, заяц?..“ Тьфу ты черт… Зайчик, котик, а потом что — олень северный?»
— У меня что, глаза косые или уши длинные? — спросил Арсений.
Джулия не ответила. Обиделась явно. Засопела часто.
— Ну вот. Одним словом, Магда, а потом и теща начали по телефону регулярно вправлять мне мозги на предмет того, что в России жить нельзя, что я думаю только о себе и своей карьере, что я их не люблю… В Польшу я ездил регулярно, раз в два месяца, на неделю. К тому времени уже втянулся в работу, перспективы неплохие замаячили, кое-какие разработки научные светили… А тут тебе говорят: «Брось все к чертовой матери и приезжай в Польшу». Основным их козырем было отсутствие у нас собственного жилья — ведь не поведу же я жену с малышом в родительскую квартиру. Тесть, к которому я регулярно наведывался, все больше отмалчивался, с советами не лез, делал вид, что понимает меня, но было видно, что он на стороне дочки, — ну и кто б его за это осудил? Зная поляков и их отношение к русским, я мог предположить, что в Польше меня ждет судьба изгоя. Я навсегда останусь для них чем-то наподобие торговца-китайца из подземного перехода или таджикского гастарбайтера. Пусть даже с высшим медицинским, пусть в галстучке или в хирургическом костюме, но отщепенец. Я даже ясно себе представлял, как коллеги по воображаемой работе во время ужина или воскресного променада по торговому центру рассказывают своим Агнежкам: «Представляешь, у нас на работе есть русский! Да, дорогая, представляешь, взяли русского. Ты будешь удивлена, но вполне приличный человек. На первый взгляд».
Из угла донеслось тихое сопение Джулии. Арсений выключил телевизор, заложил руки за голову и уставился в потолок. Спать уже не хотелось.
…Визиты в Польшу, на которые он тратил все свои деньги, с каждым разом становились все безрадостнее. Любые разговоры сводились к переезду в Польшу, а затем к ругани. Арсений вполне обоснованно сомневался, что польские клиники будут биться за кандидатуру выпускника московского медвуза, да и в роли отца приходилось непросто. Ему объясняли, что он не так держит малыша, не так его подмывает, не так гуляет, — обычная ревность к зятю, который не видел жизни и норовит выцарапать любимое чадо из рук всезнающих бабушек. Да и вообще, что это за отец такой, если раз в два месяца к сыну приезжает… Все просьбы привезти ребенка в Москву, чтобы показать русским родичам, остались без удовлетворения. «Хотят увидеть — пусть сами приезжают». Ультиматумы Арсения так же легко игнорировались, словно и не было никаких ультиматумов, как и никаких отцовских и супружеских прав.
— Мы решили купить вам квартиру, — объявил однажды по телефону тесть.
— В Москве? — язвительно переспросил Арсений.
— Новицкие купили себе дом, а квартиру продают, — словно не заметив ехидство зятя, ответил пан Славек…
Новицкие были давними и добрыми соседями польской родни Арсения. Они уже много лет жили в просторной трехкомнатной квартире напротив, дверь в дверь. Новицкого, как и тестя, звали Славеком. Здоровенный дядька с исключительным чувством юмора, всегда со вкусом и дорого (что для поляков большая редкость) одетый и всегда же вкусно благоухающий дорогим алкоголем, парфюмом и табаком. Жена его, Елка, была красавицей. Двери практически никогда не закрывались. Заходили друг к другу, когда хотели, днем и ночью. У Новицких было две дочери, Кася и Магда. Одна вышла замуж за балбеса, который довел ее до лечения в клинике неврозов, другая забеременела в шестнадцать лет. Да и вообще история этой семьи трагична… Повесился бедный пан Новицкий. В своем новом доме. Правда, перед этим сошел с ума: дом оказался построенным в неподходящем месте, с массой явных видимых и невидимых глазу нарушений. Новосел начал судиться, проигрывать суды, залезая в большие долги. Потом лечили его, вроде вышел на ремиссию, уже не работал — сидел дома с внуками и, похоже, был доволен жизнью. Вел себя нормально, но в один прекрасный день сунул голову в петлю. Хороший был дядька, жаль…
Купили квартиру Новицких. Магда названивала с требованием, чтобы Арсений быстрее приезжал, что надо помогать покупать мебель, кухонную утварь, светильники. Но выехать он не мог. С работы не отпускали, да и зачем такая спешка, думал он, ведь Магде с малышом есть и где жить, и где спать. Через пару дней Магда с тещей проехались по магазинам и приобрели все необходимое — на свой, разумеется, вкус. Арсений пришел в дикую ярость. Во-первых, потому, что считал это в корне неправильным, а во-вторых, его вкусы и дизайнерские пристрастия диаметрально расходились со вкусом жены и тещи. Арсений просто бесился, представляя, как многие годы придется сидеть на жутком кожаном диване (а то, что диван будет именно жутким, сомнений не вызывало). И возмутиться толком не мог потому, что тесть с тещей преподнесли подарок из самых лучших побуждений, а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Это все сидело внутри крепкой занозой и расстраивало еще больше.
Приехав в Польшу, Арсений осознал еще один небезобидный факт: хоть Новицкие и убыли на новое место жительства, но привычка ходить в гости осталась. Один неурочный тещин визит взбесил окончательно, и Арсений с издевательской вежливостью усомнился в целесообразности дверей между квартирами, предложил их снести на хрен, как ненужную преграду в родственном общении, и тут же был громогласно обвинен в черной неблагодарности. Начались скандалы, и отношения с тещей из натянутых моментально превратились в откровенно неприязненные. В ней стало бесить все: худоба, привычка выкуривать в день по две пачки сигарет, безапелляционность во всем, русофобия. Особенно любила она в присутствии зятя смотреть новостные программы, где польские журналисты взахлеб вещали о стрельбе на московских улицах, финансовом коллапсе, о нищете, преступности и о других ужасах российских реалий. Теща глубоко затягивалась, выпускала дым в потолок и поддакивала:
— Какой кошмар! Ну как можно жить в таком государстве?
Жизнь в России и правда была не сахар, но высказывания тещи прямо-таки трансформировали Арсения в выходца из какой-нибудь Эфиопии или Уганды. Ближе к вечеру, опустошив полбутылки джина с тоником, пани начинала вздыхать. Это был целый ритуал. Теща садилась в кресло, фокусировала зрачки в одной точке и тяжело вздыхала. Арсений не выдерживал и спрашивал, по какой причине маме столь горько.
— Да ничего, Арсик. Так. Думаю… Думаю, как у вас все сложится. Как жена живет без мужа, как ребенок без отца растет…
Арсений скрипел зубами и ненавидел тещу Йоланту, в то же время прекрасно понимая и любя ее потому, что сознавал: в своей системе координат она действительно желает ему добра и очень переживает за своего внука и дочь. Впрочем, когда они не ругались, то прекрасно ладили: ходили гулять с маленьким Михалом, готовили, пили пиво и смотрели старое польское кино, которое оба любили.
…Когда ребенку исполнился год, Магда не выдумала ничего лучше, чем давать уроки английского. Нужды в деньгах не было — отец субсидировал ее вполне приличными суммами, но ей, видимо, хотелось ощущать себя при деле. Арсений решительно не понимал, почему выпускница одного из лучших московских вузов, да при неработающей матери, занимается репетиторством, вместо того чтобы найти себе престижную работу. Магда же считала, что сваливать на бабушку материнские обязанности непристойно, а нанимать няню — оставлять малыша без присмотра. Вот так. И не своротишь, ибо железобетонно.
Тем временем в личной московской жизни Арсения произошли изменения: он по уши влюбился в Катю, медсестру из травматологии. Два месяца флирта, неизбежный секс — и совершенно бульдозерная любовь, подмявшая под себя судьбы, надежды и планы. Катя затмила весь белый свет. Ничего иного попросту не существовало.
После полугода такой необузданной романтики Арсений задался вопросом, как же он будет дальше жить с такой любовью. Еженедельно созванивался с Магдой, был в общении с ней сдержан и прохладен. А на хрена все это вообще надо, когда счастье — вот оно, рядом. Идеальный секс, общность профессии, сходное чувство юмора, легкий нрав… А не пошел бы он к чертовой матери, этот невразумительный брак? Зачем терзать себя и загонять в какие-то иллюзорные рамки фактически не существующего союза? Если человек хочет быть счастлив, то зачем гнать от себя то, что его делает счастливым?..
В таком вот свете брак действительно становился формальностью. Как-то летом Арсений решился. Предварительно выпив, он позвонил Магде и как можно более мягко объявил, что разводится с ней.
— Как это?
— Вот так.
— Почему?
— Потому что я не вижу будущего у нашего брака, мы разные люди с разными судьбами. Я к тебе очень хорошо отношусь, но думаю, что так будет лучше. Мы оба молоды, у нас все впереди, и мы с тобой обязательно будем счастливы, но порознь.
О существовании Кати Арсений благоразумно умолчал.
— Ты это серьезно?
— Абсолютно.
— Ты шутишь?
— Нет.
Она заплакала:
— У тебя кто-то есть?
— Нет у меня никого.
— Ты меня больше не любишь?
— Люблю, но по-другому.
Снова слезы.
— Мы не можем развестись.
— Почему?
— Потому что в моей семье еще никто никогда не разводился.
— Ты будешь первая. Дети и внуки еще скажут тебе спасибо.
— Я не могу. Мы, поляки, не разводимся.
— А мы, русские, разводимся.
— А как же Михал? Ты о сыне подумал?
— С ним все будет в порядке.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, но так будет лучше.
Завершив идиотскую по форме беседу, Арсений положил трубку и вышел на улицу. Солнце медленно сползало за горизонт, лицо обдувал ласковый прохладный ветерок, редкие облака, расплывшиеся по небу замысловатыми розовыми улыбками, словно подтверждали, что все было сделано правильно.
Вскоре в Москву вернулся пан Славек. Арсений долго думал, идти к нему в гости или нет. Но в конце концов, набравшись храбрости, нанес визит. Тесть встретил его, как обычно, по-родственному тепло, без ненужных укоров и воспитательных бесед, усадил за стол, налил виски и лишь мимоходом выразил сожаление о произошедшем. Арсений еще с полгода регулярно навещал пана Славека, пока тому не пришлось распрощаться с Москвой навсегда. Помог собрать и упаковать вещи, проводил тестя на вокзал. Крепко обнялись на прощание. Поезд тронулся, и на глазах Арсения навернулись слезы. Наверно, прослезился и пан Славек…
Вот так оно само собой и сложилось. Пожалуй что к лучшему. У всех установился порядок. Может, и не сразу, но установился. Отношения с Катей достигли пика, после которого неминуемо понеслись под откос. Магда, дабы привести себя в порядок и собраться с мыслями, уехала в тихий городок Миколайки на Мазурских озерах. Пан Славек купил там дом и небольшой швертбот, на котором она столкнулась, в полном смысле этого слова, на озере Щнярдвы со своей судьбой — яхтсменом Матеушем.
Матеуш, сын владельца небольшой гостиницы, невысокий провинциальный парень, видимо, всерьез влюбился в Магду, если решился взять в жены разведенную женщину с ребенком. Об их романе Магда сама рассказала Арсению по телефону. К тому времени обиды уже прошли, и Арсений даже давал ей советы, как правильно себя вести в той или иной ситуации по отношению к Матеушу, испытывая при этом чувство назойливой, непроходящей вины.
Вскоре Магда объявила, что выходит замуж и ей нужен официальный развод. Узнав об этом, Арсений обрадовался, однако для развода нужно было либо нанять адвоката, либо присутствовать на суде лично. Ни то ни другое его не устраивало по причине неизбежных расходов в первом случае и отсутствия времени на поездки в судебное заседание — во втором. Неожиданно, к огромному облегчению Арсения, представлять в суде его интересы вызвалась теща Йоланта.
Судья искренне не мог взять в толк, как может пани выступать в процессе расторжения брака собственной дочери на стороне не оправдавшего надежд зятя.
Сразу после развода сыграли скромную, для самых близких, свадьбу, и Магда с ребенком переехала из Варшавы в Миколайки — парусную Мекку Польши.
Отношения Арсения с тещей к тому времени стали на удивление близкими и теплыми. Он частенько звонил ей так просто, поболтать, она делилась сведениями о новых родственниках, которым он передавал неизменные приветы и наилучшие пожелания, а сам повествовал о своем житье-бытье. Даже рассказал ей про Катю. Теща от нравоучений и выводов скромно воздержалась, даже выразила не совсем искреннюю надежду на то, что все у них сложится прекрасно. Очень переживала за дочь: двести километров от Варшавы до Миколаек — для Польши это словно двести световых лет. С первого дня супружества Матеуш на корню пресек все семейные нежности и ограничил родственников жены лишь вежливым общением, которое также стремился свести к минимуму. Привозя Магду с ребенком в Варшаву, он даже не поднимался в квартиру тестя, лишний раз не звонил, предпочитая никого не баловать своим обществом. В гости тоже не приглашал и вообще стремился оградить частную жизнь своего семейства от посторонних проникновений и излишнего любопытства. Возможно, он испытывал комплекс из-за разницы в социальном статусе — сам-то происходил, как говорится, «из народа», высшего образования не получил, работал поваром в отцовском придорожном ресторане. Магда по сравнению с ним была особой голубых кровей… Такая прохлада в отношениях очень расстраивала тещу с тестем, хотя к новому зятю они относились очень хорошо, поскольку видели, что дочка счастлива, да и к малышу Михалу Матеуш относился с теплотой.
В ту пору Арсений уже занимался перегоном машин. Теперь на обратном пути из Германии домой он часто заезжал к бывшим родственникам. Когда он впервые в новом статусе позвонил им посвятить в курс своих новых занятий и вкратце сообщил, что ночует в придорожном отеле под Познанью, они потребовали, чтобы впредь бывший зять останавливался только у них, иначе родственники смертельно обидятся. Арсений навестил пани Йоланту и пана Славека во время следующей же деловой поездки. Приняли его очень тепло, специально — посмотреть на отца — привезли из Миколаек сына, пришли родственники — тетка, бабушка… Выпили как следует, вспомнили былое, всплакнули…
Теперь Арсений каждый раз заезжал к теще, возвращаясь из германской командировки.
— Я с тобой не разводилась, — шутила та, выкладывая на тарелку бывшего московского родича третий по счету шницель и подливая в бокал пиво.
Михала на свидание с отцом всегда привозил пан Славек. С Магдой Арсений практически не виделся и не созванивался: и говорить особо не о чем, и к тому же она была озабочена грядущим материнством, а спустя полгода родила Матеушу хорошенькую девчонку Юльку.
Однажды в телефонном разговоре Магда вдруг с места в карьер потребовала, чтобы Арсений больше не приезжал к ее родителям и не виделся с сыном, потому что все эти приезды очень раздражают Матеуша. Его раздражает, что первый муж останавливается у родителей Магды, что морочит голову пацану, что ребенку не нужны два отца… Арсений, не особо стесняясь в выражениях, сообщил, что клал с прибором и на раздражительность Матеуша, и на причуды Магды, велел, чтобы ребенок, которого он не видел два месяца, был к его приезду у деда с бабкой, на что бывшая супруга отреагировала не менее резко: мол, в таком случае подаст в суд и лишит его родительских прав. Он положил трубку и выругался:
— Курва!..
Лишить Арсения родительских прав в Польше было делом техники — все средства на содержание ребенка он передавал наличными, а если и переводил через «Вестерн Юнион», то квитанции от переводов не сохранял. Как не сохранились и железнодорожные билеты и квитанции о международных телефонных переговорах. Юридически отец, а если пристально с польским прищуром посмотреть — вовсе и не отец, а так, одно название. К тому же русский. Бросил красавицу жену с ребенком — такого грех родительских прав не лишить. Тем более у ребенка есть такой замечательный отец, во всех отношениях положительный парень Матеуш, прямо-таки жаждущий усыновить брошенного ребенка. В общем, мнение польского судьи из маленького города Миколайки было предрешено — без всяких там «русских» вариантов.
Арсений прекрасно понимал, что толком он парнишке не отец, что нельзя быть отцом, воспитывая сына по телефону из другого государства. Понимал и то, что с отчимом Михалу повезло: не любой мужик будет так замечательно относиться к чужому ребенку, как Матеуш. Это признавали и тесть с тещей. Каждый свой приезд Арсений в разговоре с сыном подчеркивал руководящую роль Матеуша в воспитательном процессе и отзывался о новом муже Магды более чем лояльно. Он прекрасно осознавал, что навсегда останется для сына странноватым, но симпатичным дядькой, по непонятному стечению обстоятельств когда-то приходившимся мужем для мамы и по совместительству отцом для него.
После этого разговора с Магдой Арсений набрал номер тещи Йоланты и в сдержанных красках описал сложившуюся ситуацию.
— Сынок, приезжай, как планировал. Мы разберемся. Ждем, — ни секунды не раздумывая, ответила она.
О чем и как Йоланта побеседовала с дочерью и новым зятем — неизвестно, но с тех пор вопрос о лишении родительских прав больше не возникал.
пропела на следующее утро Джулия. — Эй, пора подниматься! Пойдем чай пить.
— «В лунном сиянии снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится,
Динь-динь-динь, динь-динь-динь,
Колокольчик звенит…» —
Напоследок они еще раз покормили утят, сели в машину и отправились в Москву.
— Ну, так чем все закончилось с Магдой? Ага? — спросила по дороге Джулия.
— Закончилось все как нельзя лучше. Она вышла замуж и живет с новым мужем и детьми в красивом польском городке у большого озера, у берегов которого швартуются красивые яхты с алыми парусами. Ты лучше про себя расскажи, — попросил Арсений, хотя ему было не очень-то и интересно. — Почему, например, тебя тоже зовут отнюдь не русским именем, да вообще…
— Вообще-то я Юлия. Это в детдоме так повелось — Джулия. Мне понравилось. С тех пор так и представляюсь.
— Ты детдомовская? А родители где? Отказались?
— Погибли в авиакатастрофе, ага, когда мне было три месяца.
— А ты где была? Они тебя бабушке с дедушкой подкинули в таком возрасте?
— Нет, я с ними была, просто они погибли, а я нет… На Ил-18. Сама удивляюсь. У меня после того волосы плохо растут — вот и стригусь под мальчишку. Родственники родителей от меня отказались, вот и определили в детдом.
— Ничего себе! — удивился Арсений. — А еще кто-нибудь выжил?
Он внимательно посмотрел на собеседницу, будто хотел увидеть в ней что-то для себя новое. Странной красоты женщина. Есть такой тип: не сразу поймешь, красавица перед тобой или мымра. Таких женщин можно и нужно оценивать лишь в совокупности с душевными качествами, а не только по внешним показателям. Справедливости ради следует отметить, что подобных женщин не так уж и много. В пьяном состоянии таких вопросов, конечно же, не возникало, но ведь не всю жизнь под балдой ходишь. Но как бы там ни было, при всех ее положительных достоинствах от Джулии едва слышно веяло тихим горем и неустроенностью, что очень явно ощущалось и не очень Арсению нравилось. Сам такой.
— Не знаю, да не это главное.
— Ну и дальше что? — заинтересовался он, хотя с самого начала был готов слушать историю Джулии вполуха, делая при этом снисходительно-заинтригованный вид. — И что же все-таки главней?
— Не знаю. Наверно, то, что я жива осталась… Когда пошла в первый класс, подружилась с Ваней. Вернее, он со мной. Он учился в десятом классе. Не знаю почему, но он очень привязался ко мне. Наверно, родственную душу почуял… Мне вот это до сих пор кажется странным. Я где-то читала, что у души нет возраста. Зачем ему был нужен маленький ребенок, когда все старшеклассники только и делали, что за своими сверстницами бегали. Все свободное время мы проводили вместе. Он — твердая, целеустремленная натура, и я — ангел без косичек. Смешно. Он был для меня всем: старшим братом, добрым рыцарем из сказки, учителем, другом, — всем на свете.
Я очень хорошо помню, когда я заканчивала первый класс, он, выпускник, пришел к нам на урок и вежливо попросил нашу учительницу Валентину Леонтьевну предоставить ему слово. А потом так же вежливо и уверенно он попросил ее позвать в класс всех педагогов нашей школы. Ваню уважали и побаивались все, начиная от одноклассников, заканчивая учителями, поэтому учительница оставила нас и пошла за своими коллегами…
Джулия замолчала. Наверно, мстила Арсению за его вчерашний сарказм.
— Не тяни резину, Джулия, — попросил он, обгоняя наконец-таки ушедшую вправо фуру, долго волочившуюся впереди.
— Сказал он, — продолжила после недолгой паузы Джулия — примерно так: «Запомните, детишки. Если хоть кто-нибудь когда-нибудь сделает Джулии что-нибудь плохое, я его просто убью. И еще: через десять лет я на ней женюсь». Потом пришли учителя, и директор тоже пришел. Стали возле доски в недоумении, а Ваня им сообщил, что все, что он сказал детям, в полной мере относится и к педагогическому коллективу. И ушел. Знал, что дети передадут. Стукачей хватало.
— А что, — спросил Арсений, — и с преподами, то есть с педагогами, проблемы были?
— Братко ты мой, — усмехнулась Джулия, — ты фильмы по видику про Шаолинь смотрел, ага?
— Смотрел.
— Так вот то, что ты там видел, полная ересь по сравнению с тем, что творится в наших инкубаторах. Как только месячные начались — можешь считать, что ты уже девственности лишилась. Ты уже женщина, и благодарить за «труды» надо завхоза или директора — если он мужского пола, конечно… Да вообще много всяких нюансов, о которых вспоминать не хочется. После школы Ваня поступил в военное училище и каждые каникулы приезжал ко мне в детдом. Приезжал, щеголял аксельбантами, через пять лет училище с отличием закончил, на вертолетах летал. Потом с медалями приехал — тут учителя вообще хвост поджали. Капитаном уже был, когда я десятилетку заканчивала…
Арсений молчал.
— А потом все случилось, как и обещал: женился. Забрал к себе в Нерчинск, а потом его часть, не помню в какой раз, в Афганистан в командировку отправили. Сын родился — тоже Ваня… — Замолчала опять.
— Джулия, ты зла не держи… — понимая, что ему отвечают за вчерашнюю чванливость, попросил Арсений. — Забудь, ага?..
— Ага, — ответила Джулия своим любимым словом-паразитом. — А потом перестройка, еще одна командировка, гроб цинковый, залп в небо — и сплошное мамбо итальяно с пенсией по утрате кормильца…
Арсений закурил. Если принимать близко к сердцу истории о женской судьбе, то можно умом тронуться, — это он уже проходил, не вчерашний. Настолько одинаково трагично все они звучат из женских уст, особенно сдобренные легким алкоголем во время случайных коротких встреч. Москва слезам не верит, бэйба, хотя, черт возьми, какая красивая, грустная сказка! А может, и не сказка…
— Ну?
— Гну, — парировала Джулия. — Все, собственно, ага.
— А эта, как ее, глухонемая сестра… Вы же вроде родственники Артемову? Чего к нам пожаловали вдруг?
— Нет, не родственники. Артемов с мужем в том МИ-8 горел, которым муж командовал. Только ему, в отличие от Вани, повезло. Артемов его и привез, кстати. Я не плакала. Быстро как-то все прошло. Привезли, на табуретки поставили, похоронили, потом напились все — танцы учудили, веселились… Артемов тогда пообещал, что в беде не бросит. Темный он товарищ, Артемов. Фиг его знает, но сдается мне, что Ваня ему тогда жизнь спас, — иначе с чего бы благодетельствовать? Потом, сам знаешь, смутные времена наступили. Я со своим музыкальным образованием, что в детдоме получила, никому не нужна стала. Сам посуди: город маленький, дай бог детишек прокормить, — кому там музыка нужна?.. Вот и устроилась в бригаду по ремонту квартир и офисов — там хоть кое-что платили. Научилась отделочному мастерству… Жить-то надо… А Вика — это подруга моя… из соседнего детдома. Ты не поверишь, но я там как мама родная им была. Как Ваня — мне… Язык выучила их, бесшумный, и привязалась к Вике… Как сестра она мне, одним словом. А когда Артемов приехал и стал нашу судьбу устраивать, так я сказала, что без нее никуда не поеду… Темный он, ой темный. Такие вот дела, заяц, — сказала Джулия и отвернулась, уставившись в окно.