Казалось бы, дело сдвинулось в мертвой точки, и можно было надеяться, что следующая пятилетка станет пятилеткой научно-технической революции в СССР.
Однако, как вспоминал Н.П. Федоренко «эта работа, едва начавшись, постепенно захирела». Вместо того, чтобы положить КП НТП в основу плана развития народного хозяйства нашей страны на 1976–1980 г., Госплан ограничился использованием только некоторые его «рекомендаций»[317].
«Отмечу, – писал Н.П. Федоренко, – что работа над КП НТП впоследствии была продолжена, но создание следующей ее «модификации» из сопровождавшегося энтузиазмом поиска превратилась в постепенно угасающее занятие, к которому заметно снизился интерес со стороны руководства страны и со стороны ученых»[318].
Почему КП НТП утонула в рутине Госплана, остается пока неясно. Но если учесть, что в 1967 г. Н.К. Байбаков как руководитель этого учреждения нейтрализовал попытку ЦЭМИ открыть глаза руководству страны на опасные тенденции в развитии советской экономики, если вспомнить, что он принял участие в торпедировании ОГАС, если принять во внимание, что в 1973 г. с его ведома была сделана попытка заблокировать разработку ГП НТП, следует признать, что это не было случайным стечением обстоятельств.
Получается, что Госплан, который был создан сначала для форсированного восстановления экономики после окончания гражданской войны, а затем для завершения индустриализации, который сыграл важнейшую роль в мобилизации материальных ресурсов в годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные годы, в 60 – 70-е годы стал бастионом консерватизма.
Вопрос о том, почему наша страна проспала НТР, еще ждет своего исследователя.
По мнению Г.А. Арбатова, в октябре 1973 г. начался так называемый «энергетический кризис», быстро поползли вверх цены на нефть, появились нефтедоллары и вопрос о научно-техническом прогрессе начал терять свою остроту[319].
Не отрицая того, что «энергетический кризис» 1973 г. оказал для нашей страны «медвежью услугу», было бы ошибкой объяснять торпедирование пленума по научно-техническому прогрессу только влиянием этого «кризиса». Не следует забывать, что вопрос о подготовке пленума по НТП возник еще в 1967 г., а вопрос о необходимости ускорения научно-технического прогресса был поставлен в повестку дня еще раньше – в 1955 г.
По-иному объяснял причины произошедшего В.Г. Афанасьев, бывший в рассматриваемое время сначала заместителем главного редактора, а затем главным редактором «Правды»: «Хорошо известно, – писал он, – что для эффективного использования электроники нужны: парк ЭВМ, масса специалистов, умеющих работать на электронной технике, а главное адекватная новейшей технике экономическая наука. Ни того, ни другого, ни третьего у нас не было»[320].
Соглашаясь с тем, что ускорение НТП требовало и новой техники, и новых специалистов, и новой науки, трудно назвать их отсутствие главной причиной, сорвавшей проведение пленума по НТП. Все эти проблемы можно было бы решить, если бы была политическая воля. Вспомним годы первых пятилеток, когда тоже отсутствовала новая техника, не хватало образованных кадров и денег.
По мнению В.И. Долгих, существовали еще две причины, которые парализовали деятельность в этом направлении: одна – объективная, другая – субъективная. Объективная заключалась в ведомственной борьбе, которая в частности не позволила мобилизовать необходимые для реализации КП НТП средства (каждый – и прежде всего военное ведомство – тянул одеяло на себя), субъективная была связана с болезнью Л.И. Брежнева[321].
Глава 2
История одной болезни
Однако, как вспоминал Н.П. Федоренко «эта работа, едва начавшись, постепенно захирела». Вместо того, чтобы положить КП НТП в основу плана развития народного хозяйства нашей страны на 1976–1980 г., Госплан ограничился использованием только некоторые его «рекомендаций»[317].
«Отмечу, – писал Н.П. Федоренко, – что работа над КП НТП впоследствии была продолжена, но создание следующей ее «модификации» из сопровождавшегося энтузиазмом поиска превратилась в постепенно угасающее занятие, к которому заметно снизился интерес со стороны руководства страны и со стороны ученых»[318].
Почему КП НТП утонула в рутине Госплана, остается пока неясно. Но если учесть, что в 1967 г. Н.К. Байбаков как руководитель этого учреждения нейтрализовал попытку ЦЭМИ открыть глаза руководству страны на опасные тенденции в развитии советской экономики, если вспомнить, что он принял участие в торпедировании ОГАС, если принять во внимание, что в 1973 г. с его ведома была сделана попытка заблокировать разработку ГП НТП, следует признать, что это не было случайным стечением обстоятельств.
Получается, что Госплан, который был создан сначала для форсированного восстановления экономики после окончания гражданской войны, а затем для завершения индустриализации, который сыграл важнейшую роль в мобилизации материальных ресурсов в годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные годы, в 60 – 70-е годы стал бастионом консерватизма.
Вопрос о том, почему наша страна проспала НТР, еще ждет своего исследователя.
По мнению Г.А. Арбатова, в октябре 1973 г. начался так называемый «энергетический кризис», быстро поползли вверх цены на нефть, появились нефтедоллары и вопрос о научно-техническом прогрессе начал терять свою остроту[319].
Не отрицая того, что «энергетический кризис» 1973 г. оказал для нашей страны «медвежью услугу», было бы ошибкой объяснять торпедирование пленума по научно-техническому прогрессу только влиянием этого «кризиса». Не следует забывать, что вопрос о подготовке пленума по НТП возник еще в 1967 г., а вопрос о необходимости ускорения научно-технического прогресса был поставлен в повестку дня еще раньше – в 1955 г.
По-иному объяснял причины произошедшего В.Г. Афанасьев, бывший в рассматриваемое время сначала заместителем главного редактора, а затем главным редактором «Правды»: «Хорошо известно, – писал он, – что для эффективного использования электроники нужны: парк ЭВМ, масса специалистов, умеющих работать на электронной технике, а главное адекватная новейшей технике экономическая наука. Ни того, ни другого, ни третьего у нас не было»[320].
Соглашаясь с тем, что ускорение НТП требовало и новой техники, и новых специалистов, и новой науки, трудно назвать их отсутствие главной причиной, сорвавшей проведение пленума по НТП. Все эти проблемы можно было бы решить, если бы была политическая воля. Вспомним годы первых пятилеток, когда тоже отсутствовала новая техника, не хватало образованных кадров и денег.
По мнению В.И. Долгих, существовали еще две причины, которые парализовали деятельность в этом направлении: одна – объективная, другая – субъективная. Объективная заключалась в ведомственной борьбе, которая в частности не позволила мобилизовать необходимые для реализации КП НТП средства (каждый – и прежде всего военное ведомство – тянул одеяло на себя), субъективная была связана с болезнью Л.И. Брежнева[321].
Глава 2
На путях к «коммунизму»
История одной болезни
Через десять лет после того, как был взят курс на строительство «коммунизма», в возможность решения этой задачи к 1981 г. перестали верить даже самые наивные люди. Идея, с помощью которой руководство КПСС пыталось увлечь советских людей на «штурм небес», стала средством дискредитации партии. И уже в 70-е годы в советском обществе появились симптомы той болезни, которая затем привела к его гибели. Как это ни пародоксально, одним из этих симптомов стала болезнь первого лица в государстве.
Л.И. Брежнев отличался довольно крепким здоровьем. Правда, еще в 1952 г. он перенес инфаркт[322]. Летом 1957 г. у него произошел сердечный приступ[323]. В 1968 г. случился новый приступ[324]. Несмотря на это, до начала 70-х годов он держался достаточно бодро.
«Первые серьезные проблемы со здоровьем», утверждал бывший руководитель КГБ Украины В.В. Федорчук, появились у Леонида Ильича в 1972 г.[325]. Это свидетельство подтверждает дневник бывшего первого секретаря ЦК КП Украины П.Е. Шелеста. 11 ноября 1972 г. он записал разговор с начальником 4-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР Евгением Ивановичем Чазовым, который сообщил ему, что «состояние здоровья Брежнева неважное» и «что ему сделана операция»[326].
Если верить В.В. Федорчуку, именно тогда, в 1972 г., у Л.И. Брежнева появилось желание уйти с занимаемого им поста и он рекомендовал на это место первого секретаря ЦК Компартии Украины В.В. Щербицкого. Однако Ю. В. Андропов «через своего доверенного человека академика Чазова» якобы «уговорил Владимира Щербицкого отказаться от предложения Брежнева»[327].
Не ставя под сомнение сам этот факт, есть основания думать, что в данном случае В.В. Федорчук или же бравший у него интервью журналист сдвинули этот эпизод с более позднего времени.
Из воспоминаний Е.И. Чазова явствует, что состояние здоровья Леонида Ильича действительно стало вызывать у него тревогу с 1972 г.[328]. По одним данным, тогда же[329], по другим – весной 1973 г. он счел необходимым поставить в известность об этом председателя КГБ Ю.В. Андропова[330].
Советской дипломат Г.М. Корниенко тоже обратил внимание на здоровье Л.И. Брежнева в 1973 г., когда тот опоздал сначала на встречу с Г. Киссинджером в Москве[331], затем на встречу с Р. Никсоном в Вашингтоне[332]. В том же 1973 г., видимо, после консультации с Ю.В. Андроповым, Е.И. Чазов имел с Л.И. Брежневым разговор о его здоровье[333]. Тогда же, в 1973 г., при Л.И. Брежневе появилась медсестра Н. А. Коровякова[334], которая начала снабжать его сильнодействующим снотворным, имевшим наркотическое влияние[335].
Если в 1972–1973 гг. состояние Леонида Ильича стало ухудшаться, «с 1974 г.» он «начал болеть»[336]. Летом 1974 г. «за два дня до отъезда» в Польшу «личный врач Брежнева» «с тревогой сообщил» Е.И. Чазову, «что, приехав на дачу, застал Брежнева в астеническом состоянии». «С большим трудом» его удалось вывести из него, и «19 июля восторженная Варшава встречала руководителя братского Советского Союза»[337].
«В декабре 1974 года, – вспоминал Г. Арбатов, – на военном аэродроме близ Владивостока, едва успев проводить президента Форда, Брежнев почувствовал себя плохо. Дело… было настолько серьезным, что отменили посещение города, где уже вышли на улицы люди для торжественной встречи… На следующий день Брежнев, несмотря на состояние здоровья, отправился в Монголию… А вернувшись оттуда, долго и тяжело болел, настолько долго, что это дало толчок первой волне слухов о его близящемся уходе с политической сцены»[338].
30 декабря 1974 г. в связи с назначением на пост начальника Первого главного управления КГБ (внешняя разведка) Владимир Александрович Крючков был представлен Л.И. Брежневу: «За столом, – вспоминал он, – сидел совершенно больной человек, который с большим трудом поднялся, чтобы поздороваться со мной и долго не мог отдышаться, когда после этого буквально рухнул опять в кресло»[339].
В тот же день, в кабинете Ю.В. Андропова В.А. Крючков стал свидетелем следующего разговора руководителя КГБ с секретарем ЦК КПСС Д.Ф. Устиновым: «Пора, наверное, найти какой-то мягкий и безболезненный вариант постепенного отхода Брежнева от дел. Продолжать и дальше управлять страной в таком состоянии он уже не может физически». «Устинов ответил, что придерживается такого же мнения», но «постепенный отход» затянулся на целых восемь лет»[340].
После встречи нового года Л.И. Брежнев на некоторое время исчез с экранов, со страниц газет и журналов. Бывший сотрудник аппарата ЦК КПСС Виктор Прибытков утверждал, что в 1975 г. Леонид Ильич перенес «обширнейший инфаркт» и только «чудом [его] вернули с того света»[341]. 1975 г. как год инфаркта называет бывший генерал КГБ Н. С. Леонов[342]. По словам, Н. А. Коровяковой, Л.И. Брежнев перенес инсульт[343]. Е. И. Чазов отрицает факт инсульта и пишет, что в 1975 г. у Леонида Ильича произошел новый срыв[344].
«В 1974 или в 1975 году, – вспоминал В.В. Гришин, имея в виду Л.И. Брежнева, – он месяца три не работал, находясь в загородной больнице, перенес какое-то заболевание. Официально об этом ничего не говорилось. Даже большинство членов Политбюро ЦК не были поставлены в известность, что же с ним было»[345].
9 февраля 1975 г. сотрудник аппарата ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев отметил в своем дневнике: «Болезнь Брежнева. Слухи о необратимости, о преемниках, по «голосам» и в народе»[346].
Болезнь Л.И. Брежнева, по всей видимости, продолжалась до конца февраля 1975 г. 2 марта A.C. Черняев записал: «На последнее заседание Политбюро неожиданно пришел Брежнев. Не ждали»[347]. Поскольку заседания Политбюро проходили по четвергам, в данном случае речь идет о заседании 27 февраля. Это дает основание предполагать, что Л.И. Брежнев болел около двух месяцев.
Не исключено, что именно к этому времени относится эпизод, о котором поведал в своих мемуарах A.A. Громыко. По его словам, однажды он с Ю.В. Андроповым «договорились намекнуть Брежневу» на желательность его ухода с поста генсека. Однако Леонид Ильич никак не отреагировал на этот намек[348].
Между тем именно тогда впервые в обществе почти открыто заговорили о возможных переменах на вершине власти, в связи с чем в качестве его преемника молва стала называть Григория Васильевича Романова. В это время ему было 52 года, он уже пятый год руководил Ленинградским обкомом КПСС, с 1973 г. был кандидатом в члены Политбюро[349].
И почти сразу же появились слухи, будто бы Г.В. Романов живет как барин и свадьбу дочери устроил не где – нибудь, а в Таврическом дворце, причем для этого использовал царскую посуду чуть ли не времен Екатерины II[350]. Как потом выяснилось, эти слухи не имели под собой никакого основания. От кого они исходили, можно только предполагать.
К весне 1975 г. Л.И. Брежнева поставили на ноги. Но когда 28 июля того же года он отправился в Хельсинки[351], его сопровождала специальная «реанимационная бригада»[352].1 августа состоялось подписание Заключительного акта Хельсинкского совещания[353], после чего уже 2-го числа советская делегация вернулась в Москву[354], «…на международном совещании в Хельсинки, – вспоминал фотограф Л.И. Брежнева, – ему стало плохо. После этого приступа он болел чуть ли не до начала зимы"[355].
«В Москве, – пишет Е.И. Чазов, – Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореадну. Все встало на «круги своя». Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим»[356].
«При встрече я сказал Андропову, – читаем мы в воспоминаниях Е.И. Чазова, – что больше мы не имеем права скрывать от Политбюро ситуацию, связанную со здоровьем Брежнева и его возможностью работать. Андропов явно растерялся… Чтобы не принимать опрометчивого решения, он сам вылетел в Крым, к Брежневу. Что было в Крыму, в каком виде Андропов застал Брежнева, о чем шел разговор между ними, я не знаю, но вернулся он из поездки удрученным и сказал, что согласен с моим мнением о необходимости более широкой информации Политбюро о состоянии здоровья Брежнева»[357].
Однако когда в известность об этом был поставлен М.А. Суслов, они вместе с Ю.В. Андроповым решили, «что пока расширять круг лиц, знакомых с истинным положением дел, не следует, ибо может начаться политическая борьба, которая нарушит сложившийся статус-кво в руководстве и спокойствие в стране»[358].
11 сентября A.C. Черняев отметил в своем дневнике: «Все заметнее недееспособность Брежнева. Вернулся из отпуска…
29 августа, но нигде еще не появился, и в ЦК его не чувствуется. А поскольку все сколько-нибудь существенное замкнуто на него, дела стоят»[359].
Между тем его ждал целый ряд уже давно намеченных мероприятий. Характеризуя его график, A.C. Черняев пишет: «Кошта Гомеш, Жискар д’Эстен, съезды в Польше и на Кубе, какой-никакой пленум ЦК…и все на оставшиеся три месяца»[360].
Французский президент Жискар Д'Эстен находился в Москве 15–18 октября. К этому времени Л.И. Брежнева привели в форму, и он более или менее успешно провел с ним переговоры[361]. Затем мы видим Л.И. Брежнева 7 ноября на трибуне Мавзолея[362], после чего он снова заболел.
«Вернувшийся из Крыма Брежнев, – констатировал Е.И. Чазов, – ни на йоту не изменил ни своего режима, ни своих привычек. И, естественно, вскоре оказался в больнице, на сей раз на улице Грановского. Состояние было не из легких – нарастала мышечная слабость и астения, потеря работоспособности и конкретного аналитического мышления»[363].
Едва только Леонида Ильича положили в больницу, как к нему явился председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный. Однако Е.И. Чазов категорически запретил пускать его к генсеку, заявив, что сейчас Леониду Ильичу нужен покой: «Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов представить соответствующее заключение консилиума профессоров». Н.В. Подгорный вынужден был удалиться[364].
Этот визит был неслучайным.
«Подгорный, – вспоминал позднее Г.И. Воронов, – мне говорил: «Мы пытались Брежнева убрать» и «поставить официально вопрос на пленуме»[365].
Мы не знаем, называл ли Н.В. Подгорный Г.И. Воронову, кто именно пытался убрать Л.И. Брежнева. Единственно, что следует отметить, подготовка отставки генсека была невозможна, если в ней не участвовали спецслужбы.
Из интервью Г.И. Воронова явствует, что Ю.В. Андропов (который, как мы знаем, накануне считал необходимым смещение Л.И. Брежнева с поста генсека) прямо или через посредников был посвящен Н.В. Подгорным в его намерения. Причем на эту тему с ним разговаривали «несколько раз»[366]. Это дает основание утверждать, что Ю.В. Андропов не отверг сделанное ему предложение и не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева, хотя по долгу службы обязан был это сделать.
Как явствует из интервью Г.И. Воронова, Н. В. Подгорный и его соратники посвятили в свой замысел и первого секретаря МГК В.В. Гришина. Причем поскольку с ним тоже разговаривали «несколько раз»[367], это означает, что он тоже не отверг сделанного ему предложения и тоже не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева.
До сих пор это свидетельство Г.И. Воронова не привлекало к себе внимания. Между тем оно перекликается с воспоминаниями Е.И. Чазова.
Отметив факт появления Н. В. Подгорного в ЦКБ, Е.И. Чазов пишет: «Я тут же сообщил о неожиданном визите Андропову, а тот Суслову. Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК»[368].
И далее: «При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. «Хорошо бы, – заметил он, – если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву»[369].
Спрашивается, в каком же качестве член Политбюро, первый секретарь крупнейшей республиканской партии В.В. Щербицкий мог согласиться на переезд в Москву? Только в качестве премьера или генсека. Бывший его помощник В.Врублевский подтверждал факт подобного обращения к В.В. Щербицкому и уточнял, что речь шла не о замене H.A. Косыгина на посту премьера, а о замене Л.И. Брежнева на посту генсека[370].
Таким образом, Е.И. Чазов фактически признает, что получил от Ю.В. Андропова предложение прощупать возможность привлечения В. В. Щербицкого к «заговору».
Через некоторое время Е.И. Чазов был в Киеве. После того, как он осмотрел В. В. Щербицкого, тот пригласил его к себе на дачу. «Был теплый день, – пишет Евгений Иванович, – и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, переживая услышанное, и лишь затем сказал: «Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу»[371].
Когда Е.И. Чазов вернулся в Москву и проинформировал Юрия Владимировича о результатах своей поездки, «тот бурно переживал и возмущался отказом Щербицкого. «Что же делать? – не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. – Подгорный может рваться к власти»[372].
Если учесть, что, согласно воспоминаниям Г.И. Воронина, Н.В. Подгорный сам или же через кого-то уже имел разговор с Ю.В. Андроповым на тему об отстранении Л.И. Брежнева от власти, то приведенные слова («Подгорный может рваться к власти») явно были дымовой завесой.
Почему же так сокрушался Ю.В. Андропов? А потому, что достаточно было В.В. Щербицкому сообщить Л.И. Брежневу о разговоре с Е.И. Чазовым, и на этом карьера Ю.В. Андропова могла завершиться.
«Остается одно, – заявил он Е.И. Чазову, – собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть»[373].
Спрашивается: а разве Юрий Владимирович приглашал В.В. Щербицкого в Москву для того, чтобы повысить жизнеспособность генсека? Какая же тогда могла быть связь между неудачным обращением к В.В. Щербицкому и подобной запиской?
Напрашивается предположение, что записка должна была не повысить жизнеспособность Леонида Ильича, а отвести подозрения о возможной причастности Юрия Владимировича к подготовке «заговора» против него. Но тогда получается, что, оказавшись перед угрозой разоблачения, Ю.В. Андропов решил «сдать» Л. И. Брежневу некоторых лиц из партийной верхушки, находившихся в оппозиции к генсеку.
Основанием для такого предположения служат следующие слова Николая Викторовича, сказанные им Г.И. Воронову по поводу Л.И. Брежнева:
«Последний раз перед одним из пленумов мы…решили официально поставить вопрос о его уходе. Вдруг мне звонит Брежнев и говорит: «Что ты там затеваешь, я здоров!» Кто-то ему из этой компании докладывал или слушали нас спецслужбы»[374].
В связи с этим привлекает внимание Пленум ЦК КПСС, который состоялся 1 декабря 1975 г. Созванный для утверждения плана развития народного хозяйства и государственного бюджета на 1976 г.[375], он на самом деле был не рядовым. Дело в том, что на нем из ЦК были выведены Г.И. Воронов, А.Е. Кочинян, Я. Насриддинова, В.П. Мжаванадзе, А.Н. Шелепин и П.Е. Шелест[376].
Факт этот известен. Однако до сих пор никто не обращал на него должного внимания. Между тем избрание в состав ЦК КПСС – это прерогатива съезда. Следовательно, от съезда до съезда члены ЦК КПСС имели своеобразную неприкосновенность. Правда, еще в 1921 г. в партийный устав был внесен пункт, который при определенных обстоятельствах позволял ЦК исключать из своих рядов некоторых его членов.
Что же такого совершили названные члены ЦК КПСС? До сих пор ответа на этот вопрос мы не имеем. Не исключено, что именно их фамилии фигурировали в упоминавшейся записке Ю.В. Андропова.
Вскоре после декабрьского пленума Л.И. Брежнев во главе советской делегации отправился в Варшаву на VII съезд ПОРП. Возглавляемая им делегация выехала из Москвы 6 декабря 1975 г.[377]. На следующий день она прибыла в столицу Польши[378].
«Я, – рассказывал позднее лечащий врач Л.И. Брежнева Михаил Титович Косарев, – вспоминаю мою с ним первую зарубежную поездку – на съезд Польской объединенной рабочей партии… Мы настолько стали следить за Леонидом Ильичом, чтобы он не злоупотреблял таблетками и был в форме, что он даже дежурному охраннику сделал запись в журнале красным карандашом: «Если Чазов с Косаревым придут меня будить, применить табельное оружие». А ведь на следующее утро надо было идти на съезд»[379].
Л.И. Брежнев отличался довольно крепким здоровьем. Правда, еще в 1952 г. он перенес инфаркт[322]. Летом 1957 г. у него произошел сердечный приступ[323]. В 1968 г. случился новый приступ[324]. Несмотря на это, до начала 70-х годов он держался достаточно бодро.
«Первые серьезные проблемы со здоровьем», утверждал бывший руководитель КГБ Украины В.В. Федорчук, появились у Леонида Ильича в 1972 г.[325]. Это свидетельство подтверждает дневник бывшего первого секретаря ЦК КП Украины П.Е. Шелеста. 11 ноября 1972 г. он записал разговор с начальником 4-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР Евгением Ивановичем Чазовым, который сообщил ему, что «состояние здоровья Брежнева неважное» и «что ему сделана операция»[326].
Если верить В.В. Федорчуку, именно тогда, в 1972 г., у Л.И. Брежнева появилось желание уйти с занимаемого им поста и он рекомендовал на это место первого секретаря ЦК Компартии Украины В.В. Щербицкого. Однако Ю. В. Андропов «через своего доверенного человека академика Чазова» якобы «уговорил Владимира Щербицкого отказаться от предложения Брежнева»[327].
Не ставя под сомнение сам этот факт, есть основания думать, что в данном случае В.В. Федорчук или же бравший у него интервью журналист сдвинули этот эпизод с более позднего времени.
Из воспоминаний Е.И. Чазова явствует, что состояние здоровья Леонида Ильича действительно стало вызывать у него тревогу с 1972 г.[328]. По одним данным, тогда же[329], по другим – весной 1973 г. он счел необходимым поставить в известность об этом председателя КГБ Ю.В. Андропова[330].
Советской дипломат Г.М. Корниенко тоже обратил внимание на здоровье Л.И. Брежнева в 1973 г., когда тот опоздал сначала на встречу с Г. Киссинджером в Москве[331], затем на встречу с Р. Никсоном в Вашингтоне[332]. В том же 1973 г., видимо, после консультации с Ю.В. Андроповым, Е.И. Чазов имел с Л.И. Брежневым разговор о его здоровье[333]. Тогда же, в 1973 г., при Л.И. Брежневе появилась медсестра Н. А. Коровякова[334], которая начала снабжать его сильнодействующим снотворным, имевшим наркотическое влияние[335].
Если в 1972–1973 гг. состояние Леонида Ильича стало ухудшаться, «с 1974 г.» он «начал болеть»[336]. Летом 1974 г. «за два дня до отъезда» в Польшу «личный врач Брежнева» «с тревогой сообщил» Е.И. Чазову, «что, приехав на дачу, застал Брежнева в астеническом состоянии». «С большим трудом» его удалось вывести из него, и «19 июля восторженная Варшава встречала руководителя братского Советского Союза»[337].
«В декабре 1974 года, – вспоминал Г. Арбатов, – на военном аэродроме близ Владивостока, едва успев проводить президента Форда, Брежнев почувствовал себя плохо. Дело… было настолько серьезным, что отменили посещение города, где уже вышли на улицы люди для торжественной встречи… На следующий день Брежнев, несмотря на состояние здоровья, отправился в Монголию… А вернувшись оттуда, долго и тяжело болел, настолько долго, что это дало толчок первой волне слухов о его близящемся уходе с политической сцены»[338].
30 декабря 1974 г. в связи с назначением на пост начальника Первого главного управления КГБ (внешняя разведка) Владимир Александрович Крючков был представлен Л.И. Брежневу: «За столом, – вспоминал он, – сидел совершенно больной человек, который с большим трудом поднялся, чтобы поздороваться со мной и долго не мог отдышаться, когда после этого буквально рухнул опять в кресло»[339].
В тот же день, в кабинете Ю.В. Андропова В.А. Крючков стал свидетелем следующего разговора руководителя КГБ с секретарем ЦК КПСС Д.Ф. Устиновым: «Пора, наверное, найти какой-то мягкий и безболезненный вариант постепенного отхода Брежнева от дел. Продолжать и дальше управлять страной в таком состоянии он уже не может физически». «Устинов ответил, что придерживается такого же мнения», но «постепенный отход» затянулся на целых восемь лет»[340].
После встречи нового года Л.И. Брежнев на некоторое время исчез с экранов, со страниц газет и журналов. Бывший сотрудник аппарата ЦК КПСС Виктор Прибытков утверждал, что в 1975 г. Леонид Ильич перенес «обширнейший инфаркт» и только «чудом [его] вернули с того света»[341]. 1975 г. как год инфаркта называет бывший генерал КГБ Н. С. Леонов[342]. По словам, Н. А. Коровяковой, Л.И. Брежнев перенес инсульт[343]. Е. И. Чазов отрицает факт инсульта и пишет, что в 1975 г. у Леонида Ильича произошел новый срыв[344].
«В 1974 или в 1975 году, – вспоминал В.В. Гришин, имея в виду Л.И. Брежнева, – он месяца три не работал, находясь в загородной больнице, перенес какое-то заболевание. Официально об этом ничего не говорилось. Даже большинство членов Политбюро ЦК не были поставлены в известность, что же с ним было»[345].
9 февраля 1975 г. сотрудник аппарата ЦК КПСС Анатолий Сергеевич Черняев отметил в своем дневнике: «Болезнь Брежнева. Слухи о необратимости, о преемниках, по «голосам» и в народе»[346].
Болезнь Л.И. Брежнева, по всей видимости, продолжалась до конца февраля 1975 г. 2 марта A.C. Черняев записал: «На последнее заседание Политбюро неожиданно пришел Брежнев. Не ждали»[347]. Поскольку заседания Политбюро проходили по четвергам, в данном случае речь идет о заседании 27 февраля. Это дает основание предполагать, что Л.И. Брежнев болел около двух месяцев.
Не исключено, что именно к этому времени относится эпизод, о котором поведал в своих мемуарах A.A. Громыко. По его словам, однажды он с Ю.В. Андроповым «договорились намекнуть Брежневу» на желательность его ухода с поста генсека. Однако Леонид Ильич никак не отреагировал на этот намек[348].
Между тем именно тогда впервые в обществе почти открыто заговорили о возможных переменах на вершине власти, в связи с чем в качестве его преемника молва стала называть Григория Васильевича Романова. В это время ему было 52 года, он уже пятый год руководил Ленинградским обкомом КПСС, с 1973 г. был кандидатом в члены Политбюро[349].
И почти сразу же появились слухи, будто бы Г.В. Романов живет как барин и свадьбу дочери устроил не где – нибудь, а в Таврическом дворце, причем для этого использовал царскую посуду чуть ли не времен Екатерины II[350]. Как потом выяснилось, эти слухи не имели под собой никакого основания. От кого они исходили, можно только предполагать.
К весне 1975 г. Л.И. Брежнева поставили на ноги. Но когда 28 июля того же года он отправился в Хельсинки[351], его сопровождала специальная «реанимационная бригада»[352].1 августа состоялось подписание Заключительного акта Хельсинкского совещания[353], после чего уже 2-го числа советская делегация вернулась в Москву[354], «…на международном совещании в Хельсинки, – вспоминал фотограф Л.И. Брежнева, – ему стало плохо. После этого приступа он болел чуть ли не до начала зимы"[355].
«В Москве, – пишет Е.И. Чазов, – Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореадну. Все встало на «круги своя». Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим»[356].
«При встрече я сказал Андропову, – читаем мы в воспоминаниях Е.И. Чазова, – что больше мы не имеем права скрывать от Политбюро ситуацию, связанную со здоровьем Брежнева и его возможностью работать. Андропов явно растерялся… Чтобы не принимать опрометчивого решения, он сам вылетел в Крым, к Брежневу. Что было в Крыму, в каком виде Андропов застал Брежнева, о чем шел разговор между ними, я не знаю, но вернулся он из поездки удрученным и сказал, что согласен с моим мнением о необходимости более широкой информации Политбюро о состоянии здоровья Брежнева»[357].
Однако когда в известность об этом был поставлен М.А. Суслов, они вместе с Ю.В. Андроповым решили, «что пока расширять круг лиц, знакомых с истинным положением дел, не следует, ибо может начаться политическая борьба, которая нарушит сложившийся статус-кво в руководстве и спокойствие в стране»[358].
11 сентября A.C. Черняев отметил в своем дневнике: «Все заметнее недееспособность Брежнева. Вернулся из отпуска…
29 августа, но нигде еще не появился, и в ЦК его не чувствуется. А поскольку все сколько-нибудь существенное замкнуто на него, дела стоят»[359].
Между тем его ждал целый ряд уже давно намеченных мероприятий. Характеризуя его график, A.C. Черняев пишет: «Кошта Гомеш, Жискар д’Эстен, съезды в Польше и на Кубе, какой-никакой пленум ЦК…и все на оставшиеся три месяца»[360].
Французский президент Жискар Д'Эстен находился в Москве 15–18 октября. К этому времени Л.И. Брежнева привели в форму, и он более или менее успешно провел с ним переговоры[361]. Затем мы видим Л.И. Брежнева 7 ноября на трибуне Мавзолея[362], после чего он снова заболел.
«Вернувшийся из Крыма Брежнев, – констатировал Е.И. Чазов, – ни на йоту не изменил ни своего режима, ни своих привычек. И, естественно, вскоре оказался в больнице, на сей раз на улице Грановского. Состояние было не из легких – нарастала мышечная слабость и астения, потеря работоспособности и конкретного аналитического мышления»[363].
Едва только Леонида Ильича положили в больницу, как к нему явился председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный. Однако Е.И. Чазов категорически запретил пускать его к генсеку, заявив, что сейчас Леониду Ильичу нужен покой: «Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов представить соответствующее заключение консилиума профессоров». Н.В. Подгорный вынужден был удалиться[364].
Этот визит был неслучайным.
«Подгорный, – вспоминал позднее Г.И. Воронов, – мне говорил: «Мы пытались Брежнева убрать» и «поставить официально вопрос на пленуме»[365].
Мы не знаем, называл ли Н.В. Подгорный Г.И. Воронову, кто именно пытался убрать Л.И. Брежнева. Единственно, что следует отметить, подготовка отставки генсека была невозможна, если в ней не участвовали спецслужбы.
Из интервью Г.И. Воронова явствует, что Ю.В. Андропов (который, как мы знаем, накануне считал необходимым смещение Л.И. Брежнева с поста генсека) прямо или через посредников был посвящен Н.В. Подгорным в его намерения. Причем на эту тему с ним разговаривали «несколько раз»[366]. Это дает основание утверждать, что Ю.В. Андропов не отверг сделанное ему предложение и не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева, хотя по долгу службы обязан был это сделать.
Как явствует из интервью Г.И. Воронова, Н. В. Подгорный и его соратники посвятили в свой замысел и первого секретаря МГК В.В. Гришина. Причем поскольку с ним тоже разговаривали «несколько раз»[367], это означает, что он тоже не отверг сделанного ему предложения и тоже не поставил о нем в известность Л.И. Брежнева.
До сих пор это свидетельство Г.И. Воронова не привлекало к себе внимания. Между тем оно перекликается с воспоминаниями Е.И. Чазова.
Отметив факт появления Н. В. Подгорного в ЦКБ, Е.И. Чазов пишет: «Я тут же сообщил о неожиданном визите Андропову, а тот Суслову. Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК»[368].
И далее: «При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. «Хорошо бы, – заметил он, – если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву»[369].
Спрашивается, в каком же качестве член Политбюро, первый секретарь крупнейшей республиканской партии В.В. Щербицкий мог согласиться на переезд в Москву? Только в качестве премьера или генсека. Бывший его помощник В.Врублевский подтверждал факт подобного обращения к В.В. Щербицкому и уточнял, что речь шла не о замене H.A. Косыгина на посту премьера, а о замене Л.И. Брежнева на посту генсека[370].
Таким образом, Е.И. Чазов фактически признает, что получил от Ю.В. Андропова предложение прощупать возможность привлечения В. В. Щербицкого к «заговору».
Через некоторое время Е.И. Чазов был в Киеве. После того, как он осмотрел В. В. Щербицкого, тот пригласил его к себе на дачу. «Был теплый день, – пишет Евгений Иванович, – и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, переживая услышанное, и лишь затем сказал: «Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу»[371].
Когда Е.И. Чазов вернулся в Москву и проинформировал Юрия Владимировича о результатах своей поездки, «тот бурно переживал и возмущался отказом Щербицкого. «Что же делать? – не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. – Подгорный может рваться к власти»[372].
Если учесть, что, согласно воспоминаниям Г.И. Воронина, Н.В. Подгорный сам или же через кого-то уже имел разговор с Ю.В. Андроповым на тему об отстранении Л.И. Брежнева от власти, то приведенные слова («Подгорный может рваться к власти») явно были дымовой завесой.
Почему же так сокрушался Ю.В. Андропов? А потому, что достаточно было В.В. Щербицкому сообщить Л.И. Брежневу о разговоре с Е.И. Чазовым, и на этом карьера Ю.В. Андропова могла завершиться.
«Остается одно, – заявил он Е.И. Чазову, – собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть»[373].
Спрашивается: а разве Юрий Владимирович приглашал В.В. Щербицкого в Москву для того, чтобы повысить жизнеспособность генсека? Какая же тогда могла быть связь между неудачным обращением к В.В. Щербицкому и подобной запиской?
Напрашивается предположение, что записка должна была не повысить жизнеспособность Леонида Ильича, а отвести подозрения о возможной причастности Юрия Владимировича к подготовке «заговора» против него. Но тогда получается, что, оказавшись перед угрозой разоблачения, Ю.В. Андропов решил «сдать» Л. И. Брежневу некоторых лиц из партийной верхушки, находившихся в оппозиции к генсеку.
Основанием для такого предположения служат следующие слова Николая Викторовича, сказанные им Г.И. Воронову по поводу Л.И. Брежнева:
«Последний раз перед одним из пленумов мы…решили официально поставить вопрос о его уходе. Вдруг мне звонит Брежнев и говорит: «Что ты там затеваешь, я здоров!» Кто-то ему из этой компании докладывал или слушали нас спецслужбы»[374].
В связи с этим привлекает внимание Пленум ЦК КПСС, который состоялся 1 декабря 1975 г. Созванный для утверждения плана развития народного хозяйства и государственного бюджета на 1976 г.[375], он на самом деле был не рядовым. Дело в том, что на нем из ЦК были выведены Г.И. Воронов, А.Е. Кочинян, Я. Насриддинова, В.П. Мжаванадзе, А.Н. Шелепин и П.Е. Шелест[376].
Факт этот известен. Однако до сих пор никто не обращал на него должного внимания. Между тем избрание в состав ЦК КПСС – это прерогатива съезда. Следовательно, от съезда до съезда члены ЦК КПСС имели своеобразную неприкосновенность. Правда, еще в 1921 г. в партийный устав был внесен пункт, который при определенных обстоятельствах позволял ЦК исключать из своих рядов некоторых его членов.
Что же такого совершили названные члены ЦК КПСС? До сих пор ответа на этот вопрос мы не имеем. Не исключено, что именно их фамилии фигурировали в упоминавшейся записке Ю.В. Андропова.
Вскоре после декабрьского пленума Л.И. Брежнев во главе советской делегации отправился в Варшаву на VII съезд ПОРП. Возглавляемая им делегация выехала из Москвы 6 декабря 1975 г.[377]. На следующий день она прибыла в столицу Польши[378].
«Я, – рассказывал позднее лечащий врач Л.И. Брежнева Михаил Титович Косарев, – вспоминаю мою с ним первую зарубежную поездку – на съезд Польской объединенной рабочей партии… Мы настолько стали следить за Леонидом Ильичом, чтобы он не злоупотреблял таблетками и был в форме, что он даже дежурному охраннику сделал запись в журнале красным карандашом: «Если Чазов с Косаревым придут меня будить, применить табельное оружие». А ведь на следующее утро надо было идти на съезд»[379].