Воспользовавшись военным положением в Польше, 29 декабря 1981 г. Р. Рейган отдал распоряжение о введении против СССР экономических санкций. Еще в ноябре он направил в Ватикан своего эмиссара и начал с ним тайные переговоры об использовании католической церкви против ПОРП. 7 июня 1982 г. американский президент сам посетил римского папу и в ходе шестичасовых переговоров заключил с ним союз, как считают некоторые историки, с целью организации нового «крестового похода» против Москвы[499].
Зарождение «нового класса»
Зарождение «нового класса»
Чем взрывоопаснее становилась международная обстановка, чем тревожнее складывалась ситуация внутри «мировой системы социализма», чем более неблагополучным становилось положение в советской экономике, тем шире распространялось недовольство существующим политическим режимом в советском обществе.
Одним из проявлений этого было возникновение и развитие диссидентского движения. Однако численность его участников была невелика. Даже по мнению В. К. Буковского, она вряд ли превышала 10 тысяч человек[500].
Между тем наряду с активным диссидентством существовало диссидентство пассивное, которое кто-то очень удачно назвал «внутренней эмиграцией».
По сведениям КГБ СССР, «потенциально враждебный контингент» в СССР «составлял 8,5 млн. чел»[501]. Еще более многочисленной была та часть оппозиция, представители которой стремились не к уничтожению существующей политической системы, а ее реформированию. Если мы возьмем ее численность лишь в два раза больше численности «враждебного контингента» и учтем, что приведенные цифры относятся к взрослому населению, получится, что в явной оппозиции к власти находилось не менее пятой части населения.
На самом деле недовольство существующим положением имело еще более массовый характер.
В отличие от активного диссидентства пассивная оппозиция находилась на самых разных этажах советского общества, в том числе, внутри партии, в партийном и государственном аппарате.
«Происходила своеобразная деидеологизация руководства (и кадров в целом), – пишет бывший работник аппарата ЦК КПСС К. Н. Брутенц, – эрозия его «марксистско-ленинской идейности, в верности которой клялись более всего. Причем в этом процессе – как это ни выглядит парадоксально – руководство и аппарат опережали значительную часть общества»[502].
В результате этого «идеология становилась маской, скрывавшей безыдейность вождей»[503].
Вот, например, откровения уже известного нам А. С. Черняева: «У меня не то что принципов, у меня убеждений никогда не было. Да, я был 48 лет членом партии, но никогда – убежденным коммунистом»[504]. И это признание человека, который долгие годы работал в Международном отделе ЦК КПСС и даже был заместителем заведующего отделом, человека, который курировал международное коммунистическое движение.
«Деятели, – утверждал А.Н. Яковлев, проработавший в аппарате ЦК КПСС около двадцати лет, причем не где-нибудь, а главным образом в Отделе агитации и пропаганды – были разные: толковые, глупые, просто дураки. Но все были циники. Все до одного, и я – в том числе. Прилюдно молились лжекумирам, ритуал был святостным, истинные убеждения держали при себе»[505].
Утверждая, что в аппарате КПСС никто не верил в коммунистические идеалы, А.Н. Яковлев, по всей видимости, сгущал краски. Но то, что отмеченное им двоедушие существовало и имело массовый характер, не вызывает сомнения. Существование «двоемыслия», а то и «троемыслия» среди своих коллег по аппарату ЦК КПСС признавал и К.Н. Брутенц[506].
«По моим наблюдениям, – читаем мы в его воспоминаниях, – среди членов руководства второй половины 70-х годов доктринально «заряженными» – конечно, по-разному – оставались лишь Андропов, Суслов, Пономарев и в какой-то мере Громыко»[507].
Таким образом, получается, что из примерно 25 человек, входивших в высшее руководство партии, по мнению К.Н. Брутенца, только четверо сохраняли доктринальную приверженность марксизму. Уже одного этого достаточно, чтобы понять масштабы идейного перерождения руководства партии.
Генри Киссинджер вспоминал, как во время встречи с М.С. Горбачевым, которая состоялась «в начале 1989 года», Михил Сергеевич заявил, что «они с Шеварднадзе» (первый секретарь
ЦК Компартии Грузии) еще «где-то в 70-е годы пришли к выводу, что коммунистическую систему следует изменить с головы до ног»[508]. Более того, по свидетельству Г.Х. Шахназарова, однажды в его присутствии М.С. Горбачев заявил: «Разорили страну, народ держали впроголодь, запороли сельское хозяйство… Какой это к черту социализм]»[509].
Однако и в 70-е, и в 80-е годы Михаил Сергеевич продолжал клясться в верности этому несуществующему социальному строю.
Факт подобного двоедушия нашел отражение в одном из интервью Э.А. Шеварднадзе. Он признался: открыто мы говорили одно, в узком кругу – другое. «На вопрос, когда примерно началось такое неформальное общение», Эдуард Амбросиевич заявил: «Я бы особенно выделил 1975 и 1976 годы и более позднее время. К началу 80-х годов нам уже все было вполне ясно. Первый вывод, к которому мы пришли, заключался в том, что необходим серьезный ремонт»[510].
На самом деле, к началу 80-х годов Э.А. Шеварднадзе думал уже не о ремонте советской системы. Когда в 1981 г. историк Г. Шарадзе обратился к нему с предложением о приобретении в США архива грузинского меньшевистского правительства, срок хранения которого истекал в 2000 г., Эдуард Амбросиевич заявил, что он может не беспокоиться, к тому времени Советской власти в Грузии уже не будет[511].
Имеются сведения, что не считал советское общество социалистическим и шеф КГБ. «По крайней мере, дважды в моем присутствии, – вспоминал о Ю.В. Андропове Г. Корниенко, – он говорил примерно так: какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать»[512].
Этому как будто бы противоречит приведенное свидетельство К. Брутенца. А.И. Вольский тоже утверждал, что «Андропов по-настоящему верил в коммунизм». Однако обращая внимание на то, что китайские коммунисты открыли свою партию для «буржуев», Аркадий Иванович отмечал, что даже такие оппортунисты как «лидеры КПРФ» не способны на такой шаг, «а Андропов бы на такое пошел»[513]. Вот и весь «коммунизм» в понимании Ю.В. Андропова.
В заключение можно привести воспоминания племянницы Л.И. Брежнева. Однажды, когда ее отец спросил брата, «будет ли когда-нибудь коммунизм», Леонид Ильич «засмеялся» и сказал: «Ты это о чем, Яша? Какой коммунизм? Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-то идею зацепиться»[514].
На основании этого можно утверждать, что, исповедуя марксизм-ленинизм как религию и требуя от рядовых членов партии, чтобы они ни на йоту не отступали от идеологических догм, сами руководители партии и государства в своем подавляющем большинстве в эти догмы уже не верили.
В связи с этим недалека от истины была одна из поклонниц А.И. Солженицына, которая утверждала в 70-е годы, что «советское правительство за валюту готово продать не только отца родного, но и весь марксизм-ленинизм с его тремя источниками»[515], что, как мы знаем, позднее и произошло.
«В 70 – 80-е годы, – писал К.Н. Брутенц, – самыми «продвинутыми» в смысле деидеологизации и одновременно самыми идеологически крикливыми были комсомольские вожди («комсомолята»), соединяющие горластость, напористость и звучные декларации о «верности» партии с редким цинизмом и голым практицизмом, с безудержным карьеризмом и подхалимством». Отмечая этот факт, К.Н. Брутенц охарактеризовал его как «симптом» «ускорявшегося перерождения и загнивания режима»[516].
Между тем, он свидетельствовал не просто о «загнивании» и «перерождении», а о том, что, имея подобную смену, КПСС не имела будущего.
Одним из важнейших факторов подобного перерождения являлось формирование внутри советского общества того «нового класса», о неизбежном появлении которого предупреждал еще Л. Д. Троцкий[517].
Поскольку эксплуататорский класс – это социальная группа, главным источником существования которой является узаконенное присвоение материальных ценностей, создаваемых другими людьми, процесс формирования такого класса включал в себя: а) создание механизма подобного присвоения, б) придание ему легального или законного характера, в) перераспределение в пользу этой социальной группы большей части так называемой прибавочной стоимости.
Одним из косвенных показателей первоначального накопления в советском обществе может служить реализация ювелирных изделий. В 1960 г. их было продано на 84 млн. руб., в 1965 г. – на 107 млн.[518]. Это означает, что в последние годы правления Н.С. Хрущева в этом вопросе принципиальных изменений не происходило.
Картина резко изменилась, когда началась реформа 1965 г. Уже к 1970 г. стоимость проданных ювелирных изделий увеличилась до 533 млн. руб. Если в дореформенной пятилетке прирост составил 13 %, то за первую пореформенную пятилетку он достиг 500 %. В 1975 г. ювелирных изделий было продано уже на 1637 млн., в 1980 г. – на 4637 млн., прирост соответственно в 3,0 и 2,8 раза. А всего за 15 лет продажа ювелирных изделий увеличилась в 45 раз[519].
Таблица 7. Зарплата и накопления в СССР
Труд в СССР. Стастический сборник. М., 1988. С. 143. Народное хозяйство СССр в 1965. М., 1966. С.602. Торговля СССР. Статистический сборник. М., 1989. С. 130–131. Народное хозяйство СССР в 1985 г. М., 1986. С.448, 471. Зарплата – руб. в месяц, сбережения – млрд. руб., ювелирные изделия – млн. в год.
3 марта 1980 г. А. С. Черняев записал в дневнике: «Фантастические размеры приобрело тезаврирование. Кольца с камнями стоимостью в 15 тыс. рублей идут нарасхват… Хватают все, что идет в качестве предметов роскоши. Вошло в моду покупать картины»[520].
И это при средней месячной заработной плате в 1980 г. менее 170 руб.[521]
Исходя из этого, можно утверждать, что процесс накопления получил толчок главным образом в результате реформы 1965 г., которая таким образом стала важным этапом на пути формирования «нового класса».
Эти накопления можно разделить на два вида: законные и криминальные.
Одним из источников законного накопления были гонорары, которые получали писатели, артисты, композиторы, художники и т. д. Получали гонорары партийные и государственные деятели.
8 января 1973 г. А. С. Черняев записал в своем дневнике слух о главном редакторе журнала «Огонек» писателе Анатолии Софронове: «Сафронов выпустил первый том своего собрания и получил за него 75 ООО рублей! Что делается!!!»[522]
Собрание сочинений A.B. Софронова состояло из пяти томов[523]. Следовательно, за все собрание сочинений он мог получить более 300 тыс. рублей. Через десять лет начало выходить второе издание, на этот раз в шести томах[524].
Накопление происходило и незаконным путем.
Вот только некоторые данные, извлеченные из печати и характеризующие стоимость описанного имущества или же обнаруженных при обыске ценностей: директора двух московских магазинов А.М. Кольцов и МЛ. Водовозов – 650 тыс. руб.[525], А. Г. Тарада, заместитель министра СССР, бывший второй секретарь Краснодарского крайкома – 450 тыс. руб.[526], Тодуа, директор фармакологического техникума в Грузии– 765 тыс. руб.[527], Кантор, директор универмага «Сокольники» – около 1 миллиона[528], Сушков, заместитель министра внешней торговли СССР – 1,5 млн. руб.[529], министр рыбной промышленности A.A. Ишков и его заместитель Рыто в – 6 млн. руб. и 1 млн. долларов[530].
Таким образом, в 70 – 80-е годы в Советском Союзе были люди, которые имели состояния в сотни тысяч и даже миллионы рублей. Чтобы получить хотя бы примерное представление о том, какие средства они концентрировали в своих руках, обратимся к статистике сбережений.
В середине 80-х гг. в СССР проживало 280 млн. чел.[531]. По данным 1979 и 1989 гг., средний размер советской семьи составлял 3,5 чел.[532] Это значит, что в стране насчитывалось около 80 млн. семей. К тому времени в сберегательных кассах находилось 198 млн. вкладов на сумму около 300 млрд. руб.[533].
По данным бюджетных обследований, на одну обычную советскую семью (с учетом семей, не имевших сбережений) в среднем приходилось 1,3 денежных вклада[534]. Это значит, что на 1 января 1988 г. в стране должно было быть примерно 104 млн. сберегательных книжек. А было их 198 млн.
Следовательно, почти половина вкладов принадлежали семьям, которые имели трудовые доходы значительно выше среднего уровня или же относились к криминализированной части общества. Так, например, когда был арестован уже упоминавшийся
А. Г. Тарада, у него в двух тайниках нашли «более сотни сберкнижек на предъявителя»[535].
Общее представление о распределение вкладов по их размерам дает таблица 8.
Таблица 8. Распределение вкладов населения СССР в 1988 г.
Источник: Вклады как они есть // Экономическая газета. 1989. № 32. С. 16. Вкладов от 25 до 50 тыс. – 59190, более 50 тыс. – 3946. «Вкладов на сумму более 200 тысяч рублей в ходе обследования вообще не зарегистрировано» (там же). Число вкладов – в миллионах, сумма вкладов – миллиарды рублей.
Подавляющая часть вкладов до 1000 руб. имела трудовой характер и принадлежала семьям, не выходившим за средний уровень. Это 111 млн. сберегательных книжек, на которых лежало 36 млрд. руб. Следовательно, у зажиточной части общества было 87 млн. вкладов на общую сумму более 260 млрд. руб.
Добавьте сюда хотя бы половину ювелирных изделий (а их за 1965–1985 гг. было продано не менее чем на 50 млрд. руб.), а также некоторые другие виды движимого и недвижимого имущества (квартиры, дачи, машины, мебель), и мы получим более 300 млрд. руб. Эти ценности, в значительной степени имевшие криминальное происхождение и игравшие главным образом роль сокровищ, были накоплены примерно за 20 лет.
Велика ли была численность их обладателей?
Когда-то признаком состоятельности являлась легковая машина. Во времена Н.С. Хрущева автомобиль еще являлся редкостью. В 1958 г. было продано всего 60 тыс. автомашин, в 1960 г. – 62 тыс., 1965 г. – 64 тыс.[536], в 1970 г. – уже 123 тыс.[537], в 1975 – 964 тыс., 1980–1193 тыс., 1985–1568 тыс.[538] За 30 лет – около 15 млн.
Если сделать поправку на физический износ, автодорожные происшествия, а также на то, что некоторые семьи имели по две и более автомашин, на основании этого критерия общую численность состоятельных семей к середине 80-х годов можно определить в примерно в 10 млн. Это 10–15 %. Для остальных 85–90 % семей автомобиль по-прежнему оставался недостижимой роскошью.
Большая часть владельцев автомобилей могла приобрести их на законные доходы. Поэтому ядро формировавшегося «нового класса» было значительно уже числа автомобилевладельцев. Одним из косвенных показателей его численности могут служить данные о квартирах, находившихся на сигнализации. К 1990 г. их насчитывалось 700 тыс.[539]. Это, конечно, совпадение, но примерно так – в 750 тыс. – М. Восленский определял численность партийной номенклатуры[540].
Принимая во внимание, что сигнализация была доступна главным образом в крупных городах, можно с полным основанием утверждать, что ядро формирующегося «нового класса» составляло не менее одного миллиона семей. Причем оно сложилось главным образом в результате экономической реформы 1965 г.
По мере роста накоплений именно эта, наиболее близкая к власти часть общества становится заинтересованной если не в ликвидации существующего режима, то в радикальном его реформировании.
Так объясняя позднее необходимость перестройки, академик А. Аганбегян заявлял: «Почему я, имея деньги, должен стоять в очереди на автомобиль, почему я не могу купить участок земли, построить на нем дом, приобрести еще одну квартиру»?[541]
«Вирус разложения и перерождения, – пишет К.Н. Брутенц, – естественно, не пощадил и аппараты (партийный, государственный, хозяйственный и комсомольский)», «в наибольшей мере это касалось государственного и особенно хозяйственного аппарата. И неудивительно: люди, работавшие там, накопили большую силу, они фактически держали в своих руках огромные материальные ценности и могли ими почти бесконтрольно распоряжаться. Они привыкли к высоким заработкам и обрели вкус к «красивой жизни», а поэтому тяготились партийной опекой». «Она не только мешала расторопным хозяйственникам, но и шла вразрез с их стремлением к обогащению». Отсюда стремление «сбросить, стряхнуть эту опеку, без помех использовать преимущества своего положения»[542].
А что должен был испытывать заместитель министра внешней торговли В.Н. Сушков, у которого было «изъято 1566 золотых брошей, перстней, кулонов с бриллиантами, перстней, колье – на сумму больше миллиона рублей. Да и другого ценного имущества на полмиллиона»[543]?
Очевидно, и он, и другие криминальные элементы желали не только легализовать награбленное, но и иметь возможность превратить свои сокровища в капитал.
Когда в 1983 г. американский президент Р. Рейган пригласил для консультаций бывшего советского ученого И.Г. Земцова, эмигрировавшего в Израиль, и задал ему вопрос, кто мог быть стать социальной опорой либеральных реформ в СССР, И.Г. Земцов, не задумываясь, ответил: «теневики», т. е. криминалитет, что, вероятно, по-английски прозвучало «гангстеры»[544].
Каким образом реформа 1965 г. способствовала обогащению директорского корпуса, понять нетрудно. Нетрудно понять происхождение капиталов «теневой экономики». А как стал миллионером заместитель министра внешней торговли В.Н. Сушков? Следствие, к которому он был привлечен, показало: за счет взяток. Именно во взятки конвертировала свою власть определенная часть бюрократии и партократии.
Одной из самых распространенных форм взятки становятся подарки. Подарки преподносились еще В.И. Ленину и И.В. Сталину. Но тогда они исходили от коллективов и не использовались вождями в личных целях.
При Н.С. Хрущеве подарки начинают преподносить не только главе партии и государства, но и другим представителям власти, причем как в центре, так и на местах[545]. «Визиты в «братские» страны сопровождались щедрыми дарами, – писал А. Бовин, – у меня низший чин – сервиз на 6 кувертов… Андропову должны были дать на 48 кувертов», «Хрущеву, например, преподнесли белую лошадь»[546].
В результате подарки приобретают характер взятки или же своеобразной дани.
Одним из первых крупных уголовных дел, расследование которого привело на вершину власти, было дело Ядгар Насриддиновой. В 1959–1970 гг. она занимала пост председателя Президиума Верховного суда Узбекистана, а с 1970 по 1974 г. была председателем Совета национальностей СССР[547].
28 декабря 1975 г. A.C. Черняев отметил в своем дневнике выступление «секретаря партбюро из КПК», который «давал факты о коррупции на всех уровнях – от облисполкомов и республиканских министерств до журналистов и хозяйственников». В частности, он объяснил, что «Насриддинову, длительные годы бывшую председателем Совета национальностей СССР, сняли, а потом и вывели из ЦК за невероятные аферы с дачами, домами, шубами и машинами. Свадьба ее дочери обошлась государству чуть ли не в миллион рублей»[548].
«Вспомним, сколько говорили и писали об «узбекском деле», всесторонне исследуя этот феномен. – отмечает А. Гуров. – Какой феномен? Это была обычная модель, применимая к любой республике бывшего СССР»[549].
Характеризуя «рыбное дело», начальник Следственной части Прокуратуры СССР А.Бутурлин заявил: «Впервые мы столкнулись с разложением, дошедшим от бригадиров, мастеров до директоров рыбзаводов, от торговых работников фирмы «Океан» до руководителей главков Минрыбхоза, до заместителя министра Рытова»[550]. А. Бутурлин был не совсем точен: выявленная коррупционная цепочка привела следователей не только в кабинет Рытова, но и кабинет министра рыбного хозяйства, члена ЦК КПСС A.A. Ишкова[551].
«Дело Трегубова» в Москве показало, что в преступлениях участвовали по существу все 300 тысяч торговых работников столицы»[552]. «В Москве, – пишет А. Гуров, – каждый магазин района централизованно выплачивал дань районному торгу, торг в свою очередь отстегивал Мосторгу, Мосторг распределял деньги по аппаратам разных министерств и ведомств. Получалась замкнутая цепочка, в которой каждое звено играло свою роль»[553].
Такую же картину рисуют и сведения, опубликованные в 1995 г. бывшим начальником Ленинградского ОБХСС Г.С. Водолеевым по Ленинграду на 1987 г. Из этих данных явствует, что в сфере торговли в подобную деятельность были вовлечены 95 % работников, начиная от продавцов и кончая директорами[554].
«А как же другие отрасли? К примеру, мясомолочная, деревообрабатывающая, хлопковая, зерновая или системы бытового обслуживания и общественного питания? Там было почти то же самое»[555].
Одним из проявлений этого было возникновение и развитие диссидентского движения. Однако численность его участников была невелика. Даже по мнению В. К. Буковского, она вряд ли превышала 10 тысяч человек[500].
Между тем наряду с активным диссидентством существовало диссидентство пассивное, которое кто-то очень удачно назвал «внутренней эмиграцией».
По сведениям КГБ СССР, «потенциально враждебный контингент» в СССР «составлял 8,5 млн. чел»[501]. Еще более многочисленной была та часть оппозиция, представители которой стремились не к уничтожению существующей политической системы, а ее реформированию. Если мы возьмем ее численность лишь в два раза больше численности «враждебного контингента» и учтем, что приведенные цифры относятся к взрослому населению, получится, что в явной оппозиции к власти находилось не менее пятой части населения.
На самом деле недовольство существующим положением имело еще более массовый характер.
В отличие от активного диссидентства пассивная оппозиция находилась на самых разных этажах советского общества, в том числе, внутри партии, в партийном и государственном аппарате.
«Происходила своеобразная деидеологизация руководства (и кадров в целом), – пишет бывший работник аппарата ЦК КПСС К. Н. Брутенц, – эрозия его «марксистско-ленинской идейности, в верности которой клялись более всего. Причем в этом процессе – как это ни выглядит парадоксально – руководство и аппарат опережали значительную часть общества»[502].
В результате этого «идеология становилась маской, скрывавшей безыдейность вождей»[503].
Вот, например, откровения уже известного нам А. С. Черняева: «У меня не то что принципов, у меня убеждений никогда не было. Да, я был 48 лет членом партии, но никогда – убежденным коммунистом»[504]. И это признание человека, который долгие годы работал в Международном отделе ЦК КПСС и даже был заместителем заведующего отделом, человека, который курировал международное коммунистическое движение.
«Деятели, – утверждал А.Н. Яковлев, проработавший в аппарате ЦК КПСС около двадцати лет, причем не где-нибудь, а главным образом в Отделе агитации и пропаганды – были разные: толковые, глупые, просто дураки. Но все были циники. Все до одного, и я – в том числе. Прилюдно молились лжекумирам, ритуал был святостным, истинные убеждения держали при себе»[505].
Утверждая, что в аппарате КПСС никто не верил в коммунистические идеалы, А.Н. Яковлев, по всей видимости, сгущал краски. Но то, что отмеченное им двоедушие существовало и имело массовый характер, не вызывает сомнения. Существование «двоемыслия», а то и «троемыслия» среди своих коллег по аппарату ЦК КПСС признавал и К.Н. Брутенц[506].
«По моим наблюдениям, – читаем мы в его воспоминаниях, – среди членов руководства второй половины 70-х годов доктринально «заряженными» – конечно, по-разному – оставались лишь Андропов, Суслов, Пономарев и в какой-то мере Громыко»[507].
Таким образом, получается, что из примерно 25 человек, входивших в высшее руководство партии, по мнению К.Н. Брутенца, только четверо сохраняли доктринальную приверженность марксизму. Уже одного этого достаточно, чтобы понять масштабы идейного перерождения руководства партии.
Генри Киссинджер вспоминал, как во время встречи с М.С. Горбачевым, которая состоялась «в начале 1989 года», Михил Сергеевич заявил, что «они с Шеварднадзе» (первый секретарь
ЦК Компартии Грузии) еще «где-то в 70-е годы пришли к выводу, что коммунистическую систему следует изменить с головы до ног»[508]. Более того, по свидетельству Г.Х. Шахназарова, однажды в его присутствии М.С. Горбачев заявил: «Разорили страну, народ держали впроголодь, запороли сельское хозяйство… Какой это к черту социализм]»[509].
Однако и в 70-е, и в 80-е годы Михаил Сергеевич продолжал клясться в верности этому несуществующему социальному строю.
Факт подобного двоедушия нашел отражение в одном из интервью Э.А. Шеварднадзе. Он признался: открыто мы говорили одно, в узком кругу – другое. «На вопрос, когда примерно началось такое неформальное общение», Эдуард Амбросиевич заявил: «Я бы особенно выделил 1975 и 1976 годы и более позднее время. К началу 80-х годов нам уже все было вполне ясно. Первый вывод, к которому мы пришли, заключался в том, что необходим серьезный ремонт»[510].
На самом деле, к началу 80-х годов Э.А. Шеварднадзе думал уже не о ремонте советской системы. Когда в 1981 г. историк Г. Шарадзе обратился к нему с предложением о приобретении в США архива грузинского меньшевистского правительства, срок хранения которого истекал в 2000 г., Эдуард Амбросиевич заявил, что он может не беспокоиться, к тому времени Советской власти в Грузии уже не будет[511].
Имеются сведения, что не считал советское общество социалистическим и шеф КГБ. «По крайней мере, дважды в моем присутствии, – вспоминал о Ю.В. Андропове Г. Корниенко, – он говорил примерно так: какой там, к черту, развитой социализм, нам до простого социализма еще пахать и пахать»[512].
Этому как будто бы противоречит приведенное свидетельство К. Брутенца. А.И. Вольский тоже утверждал, что «Андропов по-настоящему верил в коммунизм». Однако обращая внимание на то, что китайские коммунисты открыли свою партию для «буржуев», Аркадий Иванович отмечал, что даже такие оппортунисты как «лидеры КПРФ» не способны на такой шаг, «а Андропов бы на такое пошел»[513]. Вот и весь «коммунизм» в понимании Ю.В. Андропова.
В заключение можно привести воспоминания племянницы Л.И. Брежнева. Однажды, когда ее отец спросил брата, «будет ли когда-нибудь коммунизм», Леонид Ильич «засмеялся» и сказал: «Ты это о чем, Яша? Какой коммунизм? Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-то идею зацепиться»[514].
На основании этого можно утверждать, что, исповедуя марксизм-ленинизм как религию и требуя от рядовых членов партии, чтобы они ни на йоту не отступали от идеологических догм, сами руководители партии и государства в своем подавляющем большинстве в эти догмы уже не верили.
В связи с этим недалека от истины была одна из поклонниц А.И. Солженицына, которая утверждала в 70-е годы, что «советское правительство за валюту готово продать не только отца родного, но и весь марксизм-ленинизм с его тремя источниками»[515], что, как мы знаем, позднее и произошло.
«В 70 – 80-е годы, – писал К.Н. Брутенц, – самыми «продвинутыми» в смысле деидеологизации и одновременно самыми идеологически крикливыми были комсомольские вожди («комсомолята»), соединяющие горластость, напористость и звучные декларации о «верности» партии с редким цинизмом и голым практицизмом, с безудержным карьеризмом и подхалимством». Отмечая этот факт, К.Н. Брутенц охарактеризовал его как «симптом» «ускорявшегося перерождения и загнивания режима»[516].
Между тем, он свидетельствовал не просто о «загнивании» и «перерождении», а о том, что, имея подобную смену, КПСС не имела будущего.
Одним из важнейших факторов подобного перерождения являлось формирование внутри советского общества того «нового класса», о неизбежном появлении которого предупреждал еще Л. Д. Троцкий[517].
Поскольку эксплуататорский класс – это социальная группа, главным источником существования которой является узаконенное присвоение материальных ценностей, создаваемых другими людьми, процесс формирования такого класса включал в себя: а) создание механизма подобного присвоения, б) придание ему легального или законного характера, в) перераспределение в пользу этой социальной группы большей части так называемой прибавочной стоимости.
Одним из косвенных показателей первоначального накопления в советском обществе может служить реализация ювелирных изделий. В 1960 г. их было продано на 84 млн. руб., в 1965 г. – на 107 млн.[518]. Это означает, что в последние годы правления Н.С. Хрущева в этом вопросе принципиальных изменений не происходило.
Картина резко изменилась, когда началась реформа 1965 г. Уже к 1970 г. стоимость проданных ювелирных изделий увеличилась до 533 млн. руб. Если в дореформенной пятилетке прирост составил 13 %, то за первую пореформенную пятилетку он достиг 500 %. В 1975 г. ювелирных изделий было продано уже на 1637 млн., в 1980 г. – на 4637 млн., прирост соответственно в 3,0 и 2,8 раза. А всего за 15 лет продажа ювелирных изделий увеличилась в 45 раз[519].
Таблица 7. Зарплата и накопления в СССР
3 марта 1980 г. А. С. Черняев записал в дневнике: «Фантастические размеры приобрело тезаврирование. Кольца с камнями стоимостью в 15 тыс. рублей идут нарасхват… Хватают все, что идет в качестве предметов роскоши. Вошло в моду покупать картины»[520].
И это при средней месячной заработной плате в 1980 г. менее 170 руб.[521]
Исходя из этого, можно утверждать, что процесс накопления получил толчок главным образом в результате реформы 1965 г., которая таким образом стала важным этапом на пути формирования «нового класса».
Эти накопления можно разделить на два вида: законные и криминальные.
Одним из источников законного накопления были гонорары, которые получали писатели, артисты, композиторы, художники и т. д. Получали гонорары партийные и государственные деятели.
8 января 1973 г. А. С. Черняев записал в своем дневнике слух о главном редакторе журнала «Огонек» писателе Анатолии Софронове: «Сафронов выпустил первый том своего собрания и получил за него 75 ООО рублей! Что делается!!!»[522]
Собрание сочинений A.B. Софронова состояло из пяти томов[523]. Следовательно, за все собрание сочинений он мог получить более 300 тыс. рублей. Через десять лет начало выходить второе издание, на этот раз в шести томах[524].
Накопление происходило и незаконным путем.
Вот только некоторые данные, извлеченные из печати и характеризующие стоимость описанного имущества или же обнаруженных при обыске ценностей: директора двух московских магазинов А.М. Кольцов и МЛ. Водовозов – 650 тыс. руб.[525], А. Г. Тарада, заместитель министра СССР, бывший второй секретарь Краснодарского крайкома – 450 тыс. руб.[526], Тодуа, директор фармакологического техникума в Грузии– 765 тыс. руб.[527], Кантор, директор универмага «Сокольники» – около 1 миллиона[528], Сушков, заместитель министра внешней торговли СССР – 1,5 млн. руб.[529], министр рыбной промышленности A.A. Ишков и его заместитель Рыто в – 6 млн. руб. и 1 млн. долларов[530].
Таким образом, в 70 – 80-е годы в Советском Союзе были люди, которые имели состояния в сотни тысяч и даже миллионы рублей. Чтобы получить хотя бы примерное представление о том, какие средства они концентрировали в своих руках, обратимся к статистике сбережений.
В середине 80-х гг. в СССР проживало 280 млн. чел.[531]. По данным 1979 и 1989 гг., средний размер советской семьи составлял 3,5 чел.[532] Это значит, что в стране насчитывалось около 80 млн. семей. К тому времени в сберегательных кассах находилось 198 млн. вкладов на сумму около 300 млрд. руб.[533].
По данным бюджетных обследований, на одну обычную советскую семью (с учетом семей, не имевших сбережений) в среднем приходилось 1,3 денежных вклада[534]. Это значит, что на 1 января 1988 г. в стране должно было быть примерно 104 млн. сберегательных книжек. А было их 198 млн.
Следовательно, почти половина вкладов принадлежали семьям, которые имели трудовые доходы значительно выше среднего уровня или же относились к криминализированной части общества. Так, например, когда был арестован уже упоминавшийся
А. Г. Тарада, у него в двух тайниках нашли «более сотни сберкнижек на предъявителя»[535].
Общее представление о распределение вкладов по их размерам дает таблица 8.
Таблица 8. Распределение вкладов населения СССР в 1988 г.
Подавляющая часть вкладов до 1000 руб. имела трудовой характер и принадлежала семьям, не выходившим за средний уровень. Это 111 млн. сберегательных книжек, на которых лежало 36 млрд. руб. Следовательно, у зажиточной части общества было 87 млн. вкладов на общую сумму более 260 млрд. руб.
Добавьте сюда хотя бы половину ювелирных изделий (а их за 1965–1985 гг. было продано не менее чем на 50 млрд. руб.), а также некоторые другие виды движимого и недвижимого имущества (квартиры, дачи, машины, мебель), и мы получим более 300 млрд. руб. Эти ценности, в значительной степени имевшие криминальное происхождение и игравшие главным образом роль сокровищ, были накоплены примерно за 20 лет.
Велика ли была численность их обладателей?
Когда-то признаком состоятельности являлась легковая машина. Во времена Н.С. Хрущева автомобиль еще являлся редкостью. В 1958 г. было продано всего 60 тыс. автомашин, в 1960 г. – 62 тыс., 1965 г. – 64 тыс.[536], в 1970 г. – уже 123 тыс.[537], в 1975 – 964 тыс., 1980–1193 тыс., 1985–1568 тыс.[538] За 30 лет – около 15 млн.
Если сделать поправку на физический износ, автодорожные происшествия, а также на то, что некоторые семьи имели по две и более автомашин, на основании этого критерия общую численность состоятельных семей к середине 80-х годов можно определить в примерно в 10 млн. Это 10–15 %. Для остальных 85–90 % семей автомобиль по-прежнему оставался недостижимой роскошью.
Большая часть владельцев автомобилей могла приобрести их на законные доходы. Поэтому ядро формировавшегося «нового класса» было значительно уже числа автомобилевладельцев. Одним из косвенных показателей его численности могут служить данные о квартирах, находившихся на сигнализации. К 1990 г. их насчитывалось 700 тыс.[539]. Это, конечно, совпадение, но примерно так – в 750 тыс. – М. Восленский определял численность партийной номенклатуры[540].
Принимая во внимание, что сигнализация была доступна главным образом в крупных городах, можно с полным основанием утверждать, что ядро формирующегося «нового класса» составляло не менее одного миллиона семей. Причем оно сложилось главным образом в результате экономической реформы 1965 г.
По мере роста накоплений именно эта, наиболее близкая к власти часть общества становится заинтересованной если не в ликвидации существующего режима, то в радикальном его реформировании.
Так объясняя позднее необходимость перестройки, академик А. Аганбегян заявлял: «Почему я, имея деньги, должен стоять в очереди на автомобиль, почему я не могу купить участок земли, построить на нем дом, приобрести еще одну квартиру»?[541]
«Вирус разложения и перерождения, – пишет К.Н. Брутенц, – естественно, не пощадил и аппараты (партийный, государственный, хозяйственный и комсомольский)», «в наибольшей мере это касалось государственного и особенно хозяйственного аппарата. И неудивительно: люди, работавшие там, накопили большую силу, они фактически держали в своих руках огромные материальные ценности и могли ими почти бесконтрольно распоряжаться. Они привыкли к высоким заработкам и обрели вкус к «красивой жизни», а поэтому тяготились партийной опекой». «Она не только мешала расторопным хозяйственникам, но и шла вразрез с их стремлением к обогащению». Отсюда стремление «сбросить, стряхнуть эту опеку, без помех использовать преимущества своего положения»[542].
А что должен был испытывать заместитель министра внешней торговли В.Н. Сушков, у которого было «изъято 1566 золотых брошей, перстней, кулонов с бриллиантами, перстней, колье – на сумму больше миллиона рублей. Да и другого ценного имущества на полмиллиона»[543]?
Очевидно, и он, и другие криминальные элементы желали не только легализовать награбленное, но и иметь возможность превратить свои сокровища в капитал.
Когда в 1983 г. американский президент Р. Рейган пригласил для консультаций бывшего советского ученого И.Г. Земцова, эмигрировавшего в Израиль, и задал ему вопрос, кто мог быть стать социальной опорой либеральных реформ в СССР, И.Г. Земцов, не задумываясь, ответил: «теневики», т. е. криминалитет, что, вероятно, по-английски прозвучало «гангстеры»[544].
Каким образом реформа 1965 г. способствовала обогащению директорского корпуса, понять нетрудно. Нетрудно понять происхождение капиталов «теневой экономики». А как стал миллионером заместитель министра внешней торговли В.Н. Сушков? Следствие, к которому он был привлечен, показало: за счет взяток. Именно во взятки конвертировала свою власть определенная часть бюрократии и партократии.
Одной из самых распространенных форм взятки становятся подарки. Подарки преподносились еще В.И. Ленину и И.В. Сталину. Но тогда они исходили от коллективов и не использовались вождями в личных целях.
При Н.С. Хрущеве подарки начинают преподносить не только главе партии и государства, но и другим представителям власти, причем как в центре, так и на местах[545]. «Визиты в «братские» страны сопровождались щедрыми дарами, – писал А. Бовин, – у меня низший чин – сервиз на 6 кувертов… Андропову должны были дать на 48 кувертов», «Хрущеву, например, преподнесли белую лошадь»[546].
В результате подарки приобретают характер взятки или же своеобразной дани.
Одним из первых крупных уголовных дел, расследование которого привело на вершину власти, было дело Ядгар Насриддиновой. В 1959–1970 гг. она занимала пост председателя Президиума Верховного суда Узбекистана, а с 1970 по 1974 г. была председателем Совета национальностей СССР[547].
28 декабря 1975 г. A.C. Черняев отметил в своем дневнике выступление «секретаря партбюро из КПК», который «давал факты о коррупции на всех уровнях – от облисполкомов и республиканских министерств до журналистов и хозяйственников». В частности, он объяснил, что «Насриддинову, длительные годы бывшую председателем Совета национальностей СССР, сняли, а потом и вывели из ЦК за невероятные аферы с дачами, домами, шубами и машинами. Свадьба ее дочери обошлась государству чуть ли не в миллион рублей»[548].
«Вспомним, сколько говорили и писали об «узбекском деле», всесторонне исследуя этот феномен. – отмечает А. Гуров. – Какой феномен? Это была обычная модель, применимая к любой республике бывшего СССР»[549].
Характеризуя «рыбное дело», начальник Следственной части Прокуратуры СССР А.Бутурлин заявил: «Впервые мы столкнулись с разложением, дошедшим от бригадиров, мастеров до директоров рыбзаводов, от торговых работников фирмы «Океан» до руководителей главков Минрыбхоза, до заместителя министра Рытова»[550]. А. Бутурлин был не совсем точен: выявленная коррупционная цепочка привела следователей не только в кабинет Рытова, но и кабинет министра рыбного хозяйства, члена ЦК КПСС A.A. Ишкова[551].
«Дело Трегубова» в Москве показало, что в преступлениях участвовали по существу все 300 тысяч торговых работников столицы»[552]. «В Москве, – пишет А. Гуров, – каждый магазин района централизованно выплачивал дань районному торгу, торг в свою очередь отстегивал Мосторгу, Мосторг распределял деньги по аппаратам разных министерств и ведомств. Получалась замкнутая цепочка, в которой каждое звено играло свою роль»[553].
Такую же картину рисуют и сведения, опубликованные в 1995 г. бывшим начальником Ленинградского ОБХСС Г.С. Водолеевым по Ленинграду на 1987 г. Из этих данных явствует, что в сфере торговли в подобную деятельность были вовлечены 95 % работников, начиная от продавцов и кончая директорами[554].
«А как же другие отрасли? К примеру, мясомолочная, деревообрабатывающая, хлопковая, зерновая или системы бытового обслуживания и общественного питания? Там было почти то же самое»[555].