Страница:
В 1972 г., просматривая записи, связанные с о. Арсением, решила немного дописать. С Любой подружилась давно, удивительный она человек, полный доброты, такта, всепрощения! Семья получилась на удивление сплоченная, они часто приезжают к о. Арсению, и я заметила, что он особенно внимательно относится к Любе.
Неисповедимы пути Твои, Господи!
Записала Ксения Галицкая.
Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г.).
ПСИХИАТР
ВСТРЕЧА С ДАНИИЛОМ МАТВЕЕВИЧЕМ
Неисповедимы пути Твои, Господи!
Записала Ксения Галицкая.
Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г.).
ПСИХИАТР
1964 г.
В 1964 г. известный психиатр, профессор, доктор медицины Дмитрий Евгеньевич Мелихов (ученик Ганушкина), с которым я дружил долгие годы, в прошлом духовный сын о. Алексея Мечева, впоследствии – его сына о. Сергия Мечева, обратился ко мне с просьбой отвезти его в Ростов к о. Арсению, с которым он встречался в тридцатые годы. У Мити в это время произошли большие осложнения в личной жизни и на работе. Кроме того, в 1956 или 1957 г. он перенес тяжелую операцию по удалению желудка и имел ряд сопутствующих заболеваний, отчего питание стало для него чрезвычайно сложной проблемой.
Он был высокого роста, красивый и сильный, добрейшей души человек, сверх головы загруженный своей работой, но постоянно оказывавший друзьям, знакомым и тем, кто его просил, медицинскую помощь, а где считал необходимым, – и материальную. Его личная жизнь всегда была полна разных осложнений, и тогда он замыкался в себе. В молодости, в 1924–1930 гг., он был одним из участников и организаторов христианского студенческого кружка; его арестовывали, он сидел в тюрьме, впоследствии его неоднократно вызывали на Лубянку и всю жизнь он находился под негласным надзором «органов».
Что угнетало Дмитрия, не знаю. Но ему требовалась срочная встреча с хорошим священником, и он знал, что я систематически езжу к о. Арсению, вышедшему из лагеря в 1958 г. Дмитрий был глубоко верующим человеком, встречался до 1941 г. со многими выдающимися иереями. В одну из поездок я испросил разрешения приехать с Дмитрием к о. Арсению.
О чем говорили они, мне неведомо, но уехать в тот же день мы с Митей не смогли, поезд был только в 14 часов на следующий день, пришлось остаться. Учитывая сложность питания Мити, Надежда Петровна приготовила для него что-то протертое. Вечером о. Арсений более трех часов беседовал с Дмитрием, утром все приехавшие исповедовались и причащались. В 14 часов выехали в Москву, народу в вагоне было мало, в четырехместном купе ехали только мы с Митей.
Когда мы ехали к о. Арсению, Митя был в угнетенном состоянии, но возвращался уже другим, просветленным, радостным, полным энергии. Почти всю дорогу говорили, в основном он. Я знал Митю, знал его последнюю жену, знал всю его жизнь, но когда мы ехали, он словно старался обнажить себя передо мной, показать негативность своих поступков, говорил о том, что был женат не один раз; и рассказывал это не мне, а самому себе, как бы проводя психоанализ, а я был молчаливым слушателем; возможно, он просто забыл о моем присутствии.
«Я бесконечно рад, – говорил Дмитрий, – что вновь свиделся с о. Арсением; в жизни встречался со многими священниками, благоговел перед ними, старался выполнять их советы и наставления, но вчера и сегодня получил больше, чем получал тогда. Начал рассказывать о. Арсению о своих домашних трудностях, о сложившейся обстановке на работе, упомянул несколько имен людей, непонимающих меня; о. Арсений перекрестился, остановил и тихо стал говорить. Он вошел в мое внутреннее «я», мой духовный мир, и читал скопившиеся во мне за долгие годы наслоения. Я слушал и видел себя, видел бездну совершенных ошибок, не исправленных и пропитавших все мое существо. Он говорил о людях, с которыми не сложилось взаимопонимание, называл их имена, показывал их взгляд на сложившуюся обстановку, говорил от имени этих людей, словно зная их.
«Почему вам всем трудно? Каждый видит только себя и ни на одно мгновение не хочет встать на позицию другого». Он был прав во всем; после долгой очистительной беседы и исповеди тяжелейший груз моих переживаний был снят, я понял, что надо делать, и возвращаюсь домой другим человеком.
Ты пойми, – говорил Митя, – можно было подумать, что его разговор со мной был беседой опытного психолога-аналитика, возможно, психиатра с огромным опытом работы. Он не задал мне ни одного наводящего вопроса; изредка кладя на себя крестное знамение, он раскрывал весь мой внутренний мир, и не только мой, но и тех людей, с которыми складывались мои трудности; и при этом поражало то, что он понимал этих людей и знал, никогда не видя и не слыша о них.
Конечно, не был о. Арсений опытным психологом, психоаналитиком, психиатром – просто у него были всеобъемлющая любовь к человеку, соединенная с любовью к Богу, великий духовный опыт и данный Господом дар проникать в душу человеческую прозорливым взором. Я – профессор, доктор медицины, психиатр, принявший тысячи больных и здоровых людей, с огромным опытом работы, написавший десятки научных работ по психиатрии, – был перед ним как студент, только начинающий изучать заданный курс. Если бы я, психиатр, знал психику и духовный мир больного подобно о. Арсению, то, думаю большинство моих больных давно бы выздоровели. Но чтобы стать человеком, подобным о. Арсению, нужна постоянная молитва, устремленная к Богу, и всепоглощающая любовь к человеку; соединение этих двух начал создает подвижника, молитвенника, старца».
Еще дважды мы приезжали с Дмитрием к о. Арсению, в дальнейшем он приезжал без меня. Во второй приезд состоялся крайне интересный разговор, записанный мною по возвращении в Москву.
Приехали, в доме уже находилось несколько человек из Москвы, Воронежа и Владимира. Мы сидели вечером в столовой; Антонина Сергеевна, зная, что Дмитрий Евгеньевич психиатр, задала вопрос: «Скажите, Господь исцелял бесноватых, это были душевнобольные?»
Дмитрий ответил: «Человек может болеть душевной болезнью, но может болеть духовным заболеванием, это совершенно разные заболевания. Люди, больные духовными заболеваниями, – это бесноватые; они одержимы жаждой убийств, непреодолимым желанием совершать зло, пытать, истязать, оскорблять, вся их духовная сущность пропитана злом, они могут поклоняться злу – демоническим силам. Вспомните двух бесноватых, живших во гробах (Мф. 8, 23), их одержимость. Вспомните следователей НКВД, проводивших допросы с применением ужасающих пыток, надругательствами над допрашиваемыми, их превосходящие понимание о человечности издевательства над женщинами. Эти следователи были тяжело духовно больны, силы зла – демонизм захватил их души, но многие из них совершенно не болели душевными заболеваниями, я встречал таких духовно тяжело больных не один раз. Этих людей психиатрия не может лечить, это – одержимость.
Избавление от духовной болезни может быть совершено по милости Божией только духовным подвижником, полностью погруженным в молитву, любовь к Богу, людям, и не всякий пастырь вылечит такого больного, что подтверждают слова Господа нашего Иисуса Христа: «Сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста». (Мк. 9,29).
Душевные заболевания можно лечить в психиатрических больницах и в домашних условиях медикаментами, физиотерапией, трудом, психоанализом. Многие священники считают психоанализ греховным, утверждая, что психоаналитик насильственно вторгается в душу человека, замещая исповедь, потому что только в исповеди можно открывать сокровенное, но я, врач-психиатр, не раз видел, что проведенное опытным психоаналитиком лечение полностью восстанавливало больных. Бывает, человек одновременно болен духовной и душевной болезнью. Таких больных лечить крайне трудно, в моей практике излечений не встречалось. Кроме того, видя духовную болезнь, современный врач не отличит ее от душевной, а если и отличит, то не может сказать: «Идите к священнику». Необходимо заметить и другое: человек, болеющий духовной болезнью – демонизмом, – никогда не захочет исцеления от священника.
Больные душевной болезнью в определенные моменты жизни создавали гениальные произведения (Врубель, Гаршин и др.) или, приходя к Церкви, становились глубоко верующими людьми, выздоравливали, им помогало духовное руководство, молитва и сам православный дух Церкви. В разное время духовные руководители многих общин направляли ко мне на консультацию или лечение своих духовных детей, и многие из них впоследствии стали замечательными иереями, монахами, монахинями, художниками. Болезнь побеждалась верой в Бога».
Был задан вопрос: существуют ли вообще здоровые люди? Дмитрий ответил: «Странный вопрос. Конечно, существуют, и их большинство, но у многих есть свои особенности, может быть и странности; это не душевные заболевания. Иногда это – легкие сдвиги психики, которые можно назвать «психическими насморками», вызванные сильным напряжением, потрясениями, расстройствами. Они могут перейти в серьезные психические заболевания, если заблаговременно не принять необходимых мер. Некоторые странности человека бывают результатом воспитания, влияния окружающей среды, трудного детства, вредного общения с плохими людьми. Влияние веры и Церкви особенно плодотворно для таких людей, они избавляются от своего незначительного недуга или странностей, в запущенных случаях помогает психоанализ, быстро избавляющий пациента от этих несерьезных, но беспокойных для него привычек, странностей, плохих черт характера».
«Со многим я согласен, – произнес о. Арсений, – но к сказанному Вами добавлю: духовная болезнь, в отличие от душевной, страшна тем, что под влиянием темных сил она заразна и распространяется с быстротой эпидемии. Возьмите наших в прошлом «вождей», они были тяжело духовно больны, темные силы завладели полностью их душами, зло заполняло все их существо, и они заражали им души миллионов людей, а результатом явилось создание ГУЛАГа. Знаменитый афоризм, выражающий господство зла: «Здесь власть не советская, а Соловецкая» –символизирует миллионы замученных в лагерях, расстрелянных, умерших от голода, замерзших, и все эти несчастные прошли через зверские пытки и издевательства. Разрушение церквей, массовое уничтожение епископов, священников, диаконов, верующих могло произойти только потому, что «микроб» темной злобы был брошен «вождями» в человеческую массу.
Их вера в демоническое Зло не имела границ, миллионы людей, зараженных злом, поддерживали «культ личности», участвовали в репрессиях, доносах, создавали ГУЛАГ и работали в нем, не понимая, во имя чего поставляли мучения, убивали людей. Вернее, понимали: надо донести, убить, замучить, так требует верховное Зло, значит, это необходимо и полезно; и только когда сами попадали на допросы и пытки в ГУЛАГ, – прозревали, начиная «выздоравливать», но и то не все. Некоторые считали, что, подписывая ранее тысячи приговоров, раскулачивая крестьянство, обрекая на голодную смерть или огульно оговаривая в доносах невинных людей, делали правильно и продолжали бы делать дальше, а в лагерь попали по ошибке. Эти люди были неизлечимо больны Злом – бесноваты.
Мне приходилось в лагере встречаться с заключенными, находившимися прежде на вершинах власти, доносчиками и даже бывшими следователями, зараженными злом. Добротой, ласковым словом, помощью было возможно спасти их души, помочь осознать греховность совершенного ранее и привести к Богу, но это был трудный для них путь и не менее трудный для тех, кто им помогал. Если они порывали со Злом и приходили к Богу, вере, Церкви, то уже ничто не могло заставить их свернуть с избранного пути.
Среди заключенных уголовников была особая прослойка, называемая «лагерной шпаной», вившаяся около крупных рецидивистов, «воров в законе», и жившая за счет мелких краж, подачек с «барского стола» сильных и жестоких преступников, издевательств и ограбления слабых. Заключенные из «лагерной шпаны» не имели ни капли совести, демоническое зло являлось в них основой жизни; вытравить, удалить его не представлялось возможным. Крупный рецидивист, «вор в законе», как правило, был одаренным, умным человеком, пошедшим по дороге зла; с этими людьми можно было говорить, что-то доказать им, и они довольно часто обращались к вере. Мне неоднократно приходилось исповедовать их, причем исповеди носили глубоко проникновенный характер, полный искренности и желания примириться с Богом.
Демоническое зло распространяется подобно эпидемии, и в большой степени этому способствуют книги, газеты, журналы, радио и особенно быстро нарождающееся и распространяющееся телевидение. Все это свободно входит в дом человеческий и отравляет душу ребенка, юноши, взрослого человека».
В третий мой приезд с Дмитрием состоялся интересный разговор о христианском студенческом кружке, членами которого в прошлом были мы оба.
«Христианские студенческие кружки образовались в 1916–1918 гг., – говорил Митя, – во многих высших учебных заведениях Москвы, Ленинграда, Киева, Самары и в других городах. Первоначальным их организатором был Владимир Марцинковский, отчества не помню. В задачу кружков входило изучение Евангелия и Ветхого Завета. Группы состояли из 15–20 человек, в основном это была студенческая молодежь, но были люди и старшего возраста. Состав был крайне «разношерстный»: православные, католики, баптисты, протестанты, евангелисты. Наличие студентов разных конфессий налагало определенный отпечаток на деятельность кружковцев, но ни в какой мере не сказывалось на дружеских отношениях друг с другом. По моему мнению, – сказал Митя, – кружки приносили большую пользу, вовлекая студентов в христианство, помогая изучать Священное Писание, понимать и толковать его, а свободный обмен мнениями давал возможность глубже усваивать услышанное и прочитанное.
Обыкновенно член кружка брал определенный текст Священных книг, прорабатывал его дома и на следующем собрании делал сообщение и тут же давал свое толкование. Бывало, что руководитель кружка рекомендовал (никаких принуждений не было) двум или трем кружковцам изучить один и тот же текст, дать толкование и на следующем собрании всем трем выступить со своими сообщениями, после чего начиналось общее обсуждение и выяснялось, кто наиболее правильно «раскрыл» отрывок, взятый из Евангелия или Ветхого Завета».
Митя подробно рассказал о работе кружка и привел два–три примера толкования отдельных текстов: притчи о блудном сыне, одной из заповедей блаженства – «Блаженны нищие духом».
«Сейчас мало кто знает о деятельности христианских студенческих кружков, – сказал о. Арсений, – но я знал многих их участников. Московское духовенство негативно относилось к кружковцам, в некоторых церквях священники не всегда допускали их к исповеди, что, конечно, было большой ошибкой, тем более что впоследствии многие участники кружков стали священниками, тайными монахами и монахинями, двое даже епископами. Сотни их пришли в Православную Церковь, стали верными ее чадами и погибли в лагерях и ссылках; однако некоторые православные кружковцы перешли в протестантизм, баптизм, а определенная часть стала активными теософами и антропософами; правда, большинство впоследствии отошло от этих учений и пришло к Церкви. Марцинковского я знал, это был хороший, не фанатичный человек, с совершенно четким мышлением протестанта. Конечно, в свое время христианские студенческие кружки принесли большую пользу молодежи, но их «сборная» конфессиональность вредно отражалась на некоторой части кружковцев.
Вы сказали, что о. Сергий Мечев, духовным сыном которого Вы были, считал, что кружок приносил пользу, привлекая молодежь к Богу, к изучению Библии. Возможно, и так, но мне думается, что в тяжелые 1917–1928 гг. наилучшим духовным прибежищем для студенчества была Русская Православная Церковь, ее храмы, службы, очистительная исповедь, причастие».
По выражению лица Дмитрия я понял, что он не полностью согласен, то же заметил о. Арсений и, помолчав некоторое время, продолжил: «Дмитрий Евгеньевич! У меня было и сейчас еще осталось несколько духовных детей, бывших членов христианского студенческого кружка. Я видел, что они, придя в Церковь, принимали все рассудочно, особенно в первое время, не скажу критически, но настороженно. У большинства из них не было детской веры, воспринимающей Господа Бога, Матерь Божию, святых всем сердцем, всем разумением своим, всею душою своею. Сказанное слово они анализировали, словно фильтруя; потом это проходило. Видимо, самостоятельное изучение духовных писаний и собственное толкование оставило в душах кружковцев необходимость пропускать сказанное через разум. Я был далек от кружка, другое, сложное и трудное, в те тяжелые годы занимало меня. Кстати, Дмитрий Евгеньевич! Среди нас есть бывший участник христианского студенческого кружка». – «Кто же это?» – спросил Митя. Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти пяти, хорошая моя знакомая Анна Владимировна, и сказала: «Дмитрий Евгеньевич! Митя! Забыли? Не узнали?» Митя вскочил, со словами «Аня! Аня!» бросился к ней, и они обнялись. В Москву мы ехали втроем. Митя и Аня говорили всю дорогу, забыли про меня, а я лежал на верхней полке, читая книгу. Больше с Митей я не ездил к о. Арсению, дорогу он уже знал и приезжал без меня.
Последние годы мы виделись с Дмитрием редко, так сложилась жизнь.
Записал Александр В.
Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г. ).
В 1964 г. известный психиатр, профессор, доктор медицины Дмитрий Евгеньевич Мелихов (ученик Ганушкина), с которым я дружил долгие годы, в прошлом духовный сын о. Алексея Мечева, впоследствии – его сына о. Сергия Мечева, обратился ко мне с просьбой отвезти его в Ростов к о. Арсению, с которым он встречался в тридцатые годы. У Мити в это время произошли большие осложнения в личной жизни и на работе. Кроме того, в 1956 или 1957 г. он перенес тяжелую операцию по удалению желудка и имел ряд сопутствующих заболеваний, отчего питание стало для него чрезвычайно сложной проблемой.
Он был высокого роста, красивый и сильный, добрейшей души человек, сверх головы загруженный своей работой, но постоянно оказывавший друзьям, знакомым и тем, кто его просил, медицинскую помощь, а где считал необходимым, – и материальную. Его личная жизнь всегда была полна разных осложнений, и тогда он замыкался в себе. В молодости, в 1924–1930 гг., он был одним из участников и организаторов христианского студенческого кружка; его арестовывали, он сидел в тюрьме, впоследствии его неоднократно вызывали на Лубянку и всю жизнь он находился под негласным надзором «органов».
Что угнетало Дмитрия, не знаю. Но ему требовалась срочная встреча с хорошим священником, и он знал, что я систематически езжу к о. Арсению, вышедшему из лагеря в 1958 г. Дмитрий был глубоко верующим человеком, встречался до 1941 г. со многими выдающимися иереями. В одну из поездок я испросил разрешения приехать с Дмитрием к о. Арсению.
О чем говорили они, мне неведомо, но уехать в тот же день мы с Митей не смогли, поезд был только в 14 часов на следующий день, пришлось остаться. Учитывая сложность питания Мити, Надежда Петровна приготовила для него что-то протертое. Вечером о. Арсений более трех часов беседовал с Дмитрием, утром все приехавшие исповедовались и причащались. В 14 часов выехали в Москву, народу в вагоне было мало, в четырехместном купе ехали только мы с Митей.
Когда мы ехали к о. Арсению, Митя был в угнетенном состоянии, но возвращался уже другим, просветленным, радостным, полным энергии. Почти всю дорогу говорили, в основном он. Я знал Митю, знал его последнюю жену, знал всю его жизнь, но когда мы ехали, он словно старался обнажить себя передо мной, показать негативность своих поступков, говорил о том, что был женат не один раз; и рассказывал это не мне, а самому себе, как бы проводя психоанализ, а я был молчаливым слушателем; возможно, он просто забыл о моем присутствии.
«Я бесконечно рад, – говорил Дмитрий, – что вновь свиделся с о. Арсением; в жизни встречался со многими священниками, благоговел перед ними, старался выполнять их советы и наставления, но вчера и сегодня получил больше, чем получал тогда. Начал рассказывать о. Арсению о своих домашних трудностях, о сложившейся обстановке на работе, упомянул несколько имен людей, непонимающих меня; о. Арсений перекрестился, остановил и тихо стал говорить. Он вошел в мое внутреннее «я», мой духовный мир, и читал скопившиеся во мне за долгие годы наслоения. Я слушал и видел себя, видел бездну совершенных ошибок, не исправленных и пропитавших все мое существо. Он говорил о людях, с которыми не сложилось взаимопонимание, называл их имена, показывал их взгляд на сложившуюся обстановку, говорил от имени этих людей, словно зная их.
«Почему вам всем трудно? Каждый видит только себя и ни на одно мгновение не хочет встать на позицию другого». Он был прав во всем; после долгой очистительной беседы и исповеди тяжелейший груз моих переживаний был снят, я понял, что надо делать, и возвращаюсь домой другим человеком.
Ты пойми, – говорил Митя, – можно было подумать, что его разговор со мной был беседой опытного психолога-аналитика, возможно, психиатра с огромным опытом работы. Он не задал мне ни одного наводящего вопроса; изредка кладя на себя крестное знамение, он раскрывал весь мой внутренний мир, и не только мой, но и тех людей, с которыми складывались мои трудности; и при этом поражало то, что он понимал этих людей и знал, никогда не видя и не слыша о них.
Конечно, не был о. Арсений опытным психологом, психоаналитиком, психиатром – просто у него были всеобъемлющая любовь к человеку, соединенная с любовью к Богу, великий духовный опыт и данный Господом дар проникать в душу человеческую прозорливым взором. Я – профессор, доктор медицины, психиатр, принявший тысячи больных и здоровых людей, с огромным опытом работы, написавший десятки научных работ по психиатрии, – был перед ним как студент, только начинающий изучать заданный курс. Если бы я, психиатр, знал психику и духовный мир больного подобно о. Арсению, то, думаю большинство моих больных давно бы выздоровели. Но чтобы стать человеком, подобным о. Арсению, нужна постоянная молитва, устремленная к Богу, и всепоглощающая любовь к человеку; соединение этих двух начал создает подвижника, молитвенника, старца».
Еще дважды мы приезжали с Дмитрием к о. Арсению, в дальнейшем он приезжал без меня. Во второй приезд состоялся крайне интересный разговор, записанный мною по возвращении в Москву.
Приехали, в доме уже находилось несколько человек из Москвы, Воронежа и Владимира. Мы сидели вечером в столовой; Антонина Сергеевна, зная, что Дмитрий Евгеньевич психиатр, задала вопрос: «Скажите, Господь исцелял бесноватых, это были душевнобольные?»
Дмитрий ответил: «Человек может болеть душевной болезнью, но может болеть духовным заболеванием, это совершенно разные заболевания. Люди, больные духовными заболеваниями, – это бесноватые; они одержимы жаждой убийств, непреодолимым желанием совершать зло, пытать, истязать, оскорблять, вся их духовная сущность пропитана злом, они могут поклоняться злу – демоническим силам. Вспомните двух бесноватых, живших во гробах (Мф. 8, 23), их одержимость. Вспомните следователей НКВД, проводивших допросы с применением ужасающих пыток, надругательствами над допрашиваемыми, их превосходящие понимание о человечности издевательства над женщинами. Эти следователи были тяжело духовно больны, силы зла – демонизм захватил их души, но многие из них совершенно не болели душевными заболеваниями, я встречал таких духовно тяжело больных не один раз. Этих людей психиатрия не может лечить, это – одержимость.
Избавление от духовной болезни может быть совершено по милости Божией только духовным подвижником, полностью погруженным в молитву, любовь к Богу, людям, и не всякий пастырь вылечит такого больного, что подтверждают слова Господа нашего Иисуса Христа: «Сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста». (Мк. 9,29).
Душевные заболевания можно лечить в психиатрических больницах и в домашних условиях медикаментами, физиотерапией, трудом, психоанализом. Многие священники считают психоанализ греховным, утверждая, что психоаналитик насильственно вторгается в душу человека, замещая исповедь, потому что только в исповеди можно открывать сокровенное, но я, врач-психиатр, не раз видел, что проведенное опытным психоаналитиком лечение полностью восстанавливало больных. Бывает, человек одновременно болен духовной и душевной болезнью. Таких больных лечить крайне трудно, в моей практике излечений не встречалось. Кроме того, видя духовную болезнь, современный врач не отличит ее от душевной, а если и отличит, то не может сказать: «Идите к священнику». Необходимо заметить и другое: человек, болеющий духовной болезнью – демонизмом, – никогда не захочет исцеления от священника.
Больные душевной болезнью в определенные моменты жизни создавали гениальные произведения (Врубель, Гаршин и др.) или, приходя к Церкви, становились глубоко верующими людьми, выздоравливали, им помогало духовное руководство, молитва и сам православный дух Церкви. В разное время духовные руководители многих общин направляли ко мне на консультацию или лечение своих духовных детей, и многие из них впоследствии стали замечательными иереями, монахами, монахинями, художниками. Болезнь побеждалась верой в Бога».
Был задан вопрос: существуют ли вообще здоровые люди? Дмитрий ответил: «Странный вопрос. Конечно, существуют, и их большинство, но у многих есть свои особенности, может быть и странности; это не душевные заболевания. Иногда это – легкие сдвиги психики, которые можно назвать «психическими насморками», вызванные сильным напряжением, потрясениями, расстройствами. Они могут перейти в серьезные психические заболевания, если заблаговременно не принять необходимых мер. Некоторые странности человека бывают результатом воспитания, влияния окружающей среды, трудного детства, вредного общения с плохими людьми. Влияние веры и Церкви особенно плодотворно для таких людей, они избавляются от своего незначительного недуга или странностей, в запущенных случаях помогает психоанализ, быстро избавляющий пациента от этих несерьезных, но беспокойных для него привычек, странностей, плохих черт характера».
«Со многим я согласен, – произнес о. Арсений, – но к сказанному Вами добавлю: духовная болезнь, в отличие от душевной, страшна тем, что под влиянием темных сил она заразна и распространяется с быстротой эпидемии. Возьмите наших в прошлом «вождей», они были тяжело духовно больны, темные силы завладели полностью их душами, зло заполняло все их существо, и они заражали им души миллионов людей, а результатом явилось создание ГУЛАГа. Знаменитый афоризм, выражающий господство зла: «Здесь власть не советская, а Соловецкая» –символизирует миллионы замученных в лагерях, расстрелянных, умерших от голода, замерзших, и все эти несчастные прошли через зверские пытки и издевательства. Разрушение церквей, массовое уничтожение епископов, священников, диаконов, верующих могло произойти только потому, что «микроб» темной злобы был брошен «вождями» в человеческую массу.
Их вера в демоническое Зло не имела границ, миллионы людей, зараженных злом, поддерживали «культ личности», участвовали в репрессиях, доносах, создавали ГУЛАГ и работали в нем, не понимая, во имя чего поставляли мучения, убивали людей. Вернее, понимали: надо донести, убить, замучить, так требует верховное Зло, значит, это необходимо и полезно; и только когда сами попадали на допросы и пытки в ГУЛАГ, – прозревали, начиная «выздоравливать», но и то не все. Некоторые считали, что, подписывая ранее тысячи приговоров, раскулачивая крестьянство, обрекая на голодную смерть или огульно оговаривая в доносах невинных людей, делали правильно и продолжали бы делать дальше, а в лагерь попали по ошибке. Эти люди были неизлечимо больны Злом – бесноваты.
Мне приходилось в лагере встречаться с заключенными, находившимися прежде на вершинах власти, доносчиками и даже бывшими следователями, зараженными злом. Добротой, ласковым словом, помощью было возможно спасти их души, помочь осознать греховность совершенного ранее и привести к Богу, но это был трудный для них путь и не менее трудный для тех, кто им помогал. Если они порывали со Злом и приходили к Богу, вере, Церкви, то уже ничто не могло заставить их свернуть с избранного пути.
Среди заключенных уголовников была особая прослойка, называемая «лагерной шпаной», вившаяся около крупных рецидивистов, «воров в законе», и жившая за счет мелких краж, подачек с «барского стола» сильных и жестоких преступников, издевательств и ограбления слабых. Заключенные из «лагерной шпаны» не имели ни капли совести, демоническое зло являлось в них основой жизни; вытравить, удалить его не представлялось возможным. Крупный рецидивист, «вор в законе», как правило, был одаренным, умным человеком, пошедшим по дороге зла; с этими людьми можно было говорить, что-то доказать им, и они довольно часто обращались к вере. Мне неоднократно приходилось исповедовать их, причем исповеди носили глубоко проникновенный характер, полный искренности и желания примириться с Богом.
Демоническое зло распространяется подобно эпидемии, и в большой степени этому способствуют книги, газеты, журналы, радио и особенно быстро нарождающееся и распространяющееся телевидение. Все это свободно входит в дом человеческий и отравляет душу ребенка, юноши, взрослого человека».
В третий мой приезд с Дмитрием состоялся интересный разговор о христианском студенческом кружке, членами которого в прошлом были мы оба.
«Христианские студенческие кружки образовались в 1916–1918 гг., – говорил Митя, – во многих высших учебных заведениях Москвы, Ленинграда, Киева, Самары и в других городах. Первоначальным их организатором был Владимир Марцинковский, отчества не помню. В задачу кружков входило изучение Евангелия и Ветхого Завета. Группы состояли из 15–20 человек, в основном это была студенческая молодежь, но были люди и старшего возраста. Состав был крайне «разношерстный»: православные, католики, баптисты, протестанты, евангелисты. Наличие студентов разных конфессий налагало определенный отпечаток на деятельность кружковцев, но ни в какой мере не сказывалось на дружеских отношениях друг с другом. По моему мнению, – сказал Митя, – кружки приносили большую пользу, вовлекая студентов в христианство, помогая изучать Священное Писание, понимать и толковать его, а свободный обмен мнениями давал возможность глубже усваивать услышанное и прочитанное.
Обыкновенно член кружка брал определенный текст Священных книг, прорабатывал его дома и на следующем собрании делал сообщение и тут же давал свое толкование. Бывало, что руководитель кружка рекомендовал (никаких принуждений не было) двум или трем кружковцам изучить один и тот же текст, дать толкование и на следующем собрании всем трем выступить со своими сообщениями, после чего начиналось общее обсуждение и выяснялось, кто наиболее правильно «раскрыл» отрывок, взятый из Евангелия или Ветхого Завета».
Митя подробно рассказал о работе кружка и привел два–три примера толкования отдельных текстов: притчи о блудном сыне, одной из заповедей блаженства – «Блаженны нищие духом».
«Сейчас мало кто знает о деятельности христианских студенческих кружков, – сказал о. Арсений, – но я знал многих их участников. Московское духовенство негативно относилось к кружковцам, в некоторых церквях священники не всегда допускали их к исповеди, что, конечно, было большой ошибкой, тем более что впоследствии многие участники кружков стали священниками, тайными монахами и монахинями, двое даже епископами. Сотни их пришли в Православную Церковь, стали верными ее чадами и погибли в лагерях и ссылках; однако некоторые православные кружковцы перешли в протестантизм, баптизм, а определенная часть стала активными теософами и антропософами; правда, большинство впоследствии отошло от этих учений и пришло к Церкви. Марцинковского я знал, это был хороший, не фанатичный человек, с совершенно четким мышлением протестанта. Конечно, в свое время христианские студенческие кружки принесли большую пользу молодежи, но их «сборная» конфессиональность вредно отражалась на некоторой части кружковцев.
Вы сказали, что о. Сергий Мечев, духовным сыном которого Вы были, считал, что кружок приносил пользу, привлекая молодежь к Богу, к изучению Библии. Возможно, и так, но мне думается, что в тяжелые 1917–1928 гг. наилучшим духовным прибежищем для студенчества была Русская Православная Церковь, ее храмы, службы, очистительная исповедь, причастие».
По выражению лица Дмитрия я понял, что он не полностью согласен, то же заметил о. Арсений и, помолчав некоторое время, продолжил: «Дмитрий Евгеньевич! У меня было и сейчас еще осталось несколько духовных детей, бывших членов христианского студенческого кружка. Я видел, что они, придя в Церковь, принимали все рассудочно, особенно в первое время, не скажу критически, но настороженно. У большинства из них не было детской веры, воспринимающей Господа Бога, Матерь Божию, святых всем сердцем, всем разумением своим, всею душою своею. Сказанное слово они анализировали, словно фильтруя; потом это проходило. Видимо, самостоятельное изучение духовных писаний и собственное толкование оставило в душах кружковцев необходимость пропускать сказанное через разум. Я был далек от кружка, другое, сложное и трудное, в те тяжелые годы занимало меня. Кстати, Дмитрий Евгеньевич! Среди нас есть бывший участник христианского студенческого кружка». – «Кто же это?» – спросил Митя. Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти пяти, хорошая моя знакомая Анна Владимировна, и сказала: «Дмитрий Евгеньевич! Митя! Забыли? Не узнали?» Митя вскочил, со словами «Аня! Аня!» бросился к ней, и они обнялись. В Москву мы ехали втроем. Митя и Аня говорили всю дорогу, забыли про меня, а я лежал на верхней полке, читая книгу. Больше с Митей я не ездил к о. Арсению, дорогу он уже знал и приезжал без меня.
Последние годы мы виделись с Дмитрием редко, так сложилась жизнь.
Записал Александр В.
Из архива В. В. Быкова (получено в 1999 г. ).
ВСТРЕЧА С ДАНИИЛОМ МАТВЕЕВИЧЕМ
23 июня 1963 г. произошло ужасное несчастье. Дочь Аня, сын Игорь, мама и я ехали в дачный поселок, расположенный за г. Пушкино. Машину вел муж Николай, опытный водитель, три года возивший нас на дачу и обратно в Москву. Проехали г. Пушкино, встречных машин было мало, ехали не быстро, но внезапно со встречной полосы вылетел огромный грузовик, который пытался обогнать впереди идущий автомобиль. Шофер не справился с управлением и врезался в нашу машину. Последовал удар, наш автомобиль несколько раз перевернулся.
Я очнулась лежащей на асфальте, соображала плохо, помню, закричала: «Аня, Игорь!» Никто не ответил. Попыталась подняться, но от боли упала. Подъехали машины «скорой помощи», кого-то клали в них, втащили меня. При аварии погибли сын Игорь и муж Николай, в живых остались дочь Аня десяти лет и изуродованная моя мама. Пролежала я в больнице Склифосовского три месяца, перенесла ряд операций и вышла почти совершенно здоровой, долечивалась дома и в санаториях.
Говорить, а тем более писать о моем горе и душевном состоянии бессмысленно, три месяца после лечения работать не могла и, вероятно, многим виделась ненормальной, плакала, проклинала жизнь, судьбу и всех, кто пытался утешить меня. Даже не была на похоронах Игоря и Николая, лежала в больнице после самой первой и тяжелой операции, мама также лежала в больнице г. Пушкино. Окружающие родные, знакомые и сослуживцы относились ко мне удивительно внимательно и участливо, но смягчить мое горе это не помогало. Я ожесточилась против всех и вся, мне думалось, что все счастливы, а мне Бог, в Которого верила, зачем-то послал неистребимое горе. Ожесточилась на Бога: зачем, зачем послал такое несчастье? Зачем? Словно одержимая, задавала этот вопрос всем. Зачем? Чем провинился Николай, маленький Игорь, ставшая инвалидом мать – Наталия и я? Чем? И не получала ответа от самой себя и окружающих.
Моя самая близкая подруга, настоящий друг – Лена, с которой мы вместе росли и учились, была человеком большой веры и доброты, молитвенница. Мы очень любили друг друга, мой покойный муж Николай относился к нашей дружбе даже ревниво. Знала, что Лена вместе с мужем Юрием ездила куда-то далеко за город к священнику, который до войны руководил христианской общиной, а с 1958 г., пробыв в лагерях целую жизнь, сейчас жил в городе Р. (потом узнала, Ростов Северный). У Лены с Юрием было двое детей [4].
Почти каждый день я приходила к ним, но в основном разговаривала с Юрием, вероятно, ежедневно повторяя одно и то же. Он молча слушал, обнимал за плечи и ласковыми и добрыми словами снимал, хотя и на один вечер, малую часть моего горя. Лена говорила о Боге, Его милости, воле Господней и звала в церковь. От этих разговоров меня трясло: как Бог, церковь могли успокоить, если на меня брошено такое горе? Разговоры с Леной раздражали, и я избегала их, повторяя одно и то же в разных вариациях: «Зачем? Зачем?»
Однажды Лена сказала, что едет к священнику о. Арсению, это имя я и ранее слышала от нее. Перед этим я устроила Лене неприятный скандал в присутствии ее детей и Юрия, повторяя: «Тебе легко говорить, твои все живы-живехоньки, а мне только горе досталось». На другой день было стыдно за шумный разговор, и чтобы сгладить свое поведение, согласилась поехать, хотя понимала бесцельность поездки. Это было уже в 1964 г.
Поезд шел медленно, погода стояла дождливая, день сумрачный, под стать моему настроению. Ехали молча, бездумно смотрела в окно, за которым проплывали оголенные деревья, кусты, телеграфные столбы. Лена читала книгу. Я перестала смотреть в окно, озлобленно уставилась взглядом в угол купе, ругая себя и проклиная за малодушие, бесхарактерность, что согласилась поехать к неизвестному попу. Чем он может помочь? Вернет потерянное? Какая глупость, слов утешения я слышала уже много.
Поезд пришел в город, дошли до дома, дернули ручку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, приветливо встретила и сказала: «Как раз к обеду, входите. Отец Арсений сказал, что приедете». Что за чушь, откуда он мог знать о нашем приезде? Я еще более озлобилась, а под ногами назойливо путался большой кот, что еще более раздражало. Разделись, вымыли руки, вошли в столовую. Большая комната, длинный стол и стулья вокруг стола и около стен, в ней никого не было. Лена расцеловалась со встречавшей нас женщиной, назвав ее Надеждой Петровной, и куда-то вышла. В столовую стали заходить незнакомые люди, пришла Лена, представив меня вошедшим. Во мне все клокотало от злости, возмущения на Лену и себя. Зачем я здесь? Обедать в чужом доме? Увидеть неизвестного попа, о чем-то поговорить с ним, для чего это надо? Мое огромное горе все равно останется со мной.
Сели за стол, меня посадили рядом с мужчиной примерно моих лет, сказав, что его зовут Георгий.
Вошел священник выше среднего роста, худощавый, с добрым, но усталым лицом. Поздоровался, прочел молитву перед трапезой (обедом), благословил, я не перекрестилась. О чем велся разговор за обедом, забылось, противный кот терся о ноги и раздражал, хотелось отшвырнуть его ногой. Обед кончился, прочли молитву, все стали расходиться, остались в столовой только я и о. Арсений. Встав с кресла и подойдя ко мне, он сказал: «Пойдемте».
Словно в полусне пошла, он посадил на диван сказал: «Расскажите, зачем приехали к неизвестном попу». Вот здесь-то меня прорвало, почти с криком, злобой, ненавистью и даже оскорблениями стала говорить. Он молча сидел, я все говорила, вероятно, повторяясь, и все время твердила: «Зачем?» Устала, выговорилась и с удивлением взглянула на священника. Где же слова утешения, успокоения, где же обещанная Леной духовная помощь?
Отец Арсений встал, молча поправил лампадки, зажег несколько свечей и, подойдя ко мне, произнес: «Встаньте на колени». Я безропотно встала и опустилась на колени. Положив руку мне на голову, он стал читать молитвы, много раз называя мое имя, дочери Анны и мамы Наталии, потом сам опустился на колени и стал читать молитву Пресвятой Богородице [5]: «Царице моя Преблагая, надежда моя Богородице, защитнице сирым и странным, обидимым покровительница, погибающим спасение, всем скорбящим утешение, видишь мою беду, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне немощной, укрепи меня страждущую. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их, простри руку надо мною, ибо не на кого мне надеяться, только Ты одна защитница у меня и предстательница перед Господом, ибо согрешила я безмерно и грешна перед Тобою и людьми. Будь же, Матерь моя, утешительницей и помощницей и спаси мя, отгони от меня скорбь, тоску и уныние. Помоги, Матерь Господа моего». И прочел: «Днесь верные людие, духовно торжествуем, прославляюще Заступницу усердную рода христианского и притекающе к пречистому Ее образу взываем сице: О Премилостивая Владычице Богородице, подаждь нам нечаянную радость, обремененным грехми и скорбьми многими, и избави нас от всякого зла, моляще сына Твоего Христа Бога нашего спасти души наша» (тропарь иконе Божией Матери «Нечаянная Радость»).
Ясно, отчетливо были прочитаны слова молитв, теплота и необыкновенная проникновенность голоса о. Арсения первый раз в жизни довели до самой глубины моей души сокровенность, горячее дыхание моления к Пресвятой Богородице, защитнице и покровительнице нас, грешных. «Утром, днем и вечером выберите время, будь то дома, на работе, в дороге, и читайте эти молитвы, и Она, Матерь Божия, обязательно поможет Вам. Ходите чаще в церковь, где есть чудотворная икона «Нечаянной Радости», читайте акафист. Никаких слов утешения, рассуждений о Вашем горе говорить не нужно, в этих молитвах вмещается вся Ваша земная скорбь, молитесь. Приезжайте ко мне с Леной», – и, осторожно взяв за плечи, предварительно благословив, повел к двери.
Утром рано исповедовалась и причащалась, на исповеди о. Арсений сказал: «Горе Ваше огромно, ему нет измерения и сравнения, Вы – мать и жена погибших, но ни Вы, ни я не знаем волю Господа. Боль огромна, и я, иерей Арсений, понимаю это, но склоняюсь перед волей Божией. Только Он, да, да, только Ему открыты пути жизни человека. Отцы Церкви говорили, что Господь призывает к Себе человека в лучшие мгновения жизни. Молитесь об ушедших, читайте молитвы Пресвятой Богородице и помните две главнейшие заповеди Господни: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22, 37–40). Войдя в столовую, посмотрите на лица сидящих. Многие из них несут в себе тяжесть большого горя, но они спокойны, ибо верят в Бога. Вечером за столом Вы сидели рядом с Георгием Алексеевичем, он перенес огромное горе. У него убили дочь и жену, предварительно надругавшись над ними, но посмотрите, как он это переносит, он в глубокой скорби, но весь в молитве».
Я очнулась лежащей на асфальте, соображала плохо, помню, закричала: «Аня, Игорь!» Никто не ответил. Попыталась подняться, но от боли упала. Подъехали машины «скорой помощи», кого-то клали в них, втащили меня. При аварии погибли сын Игорь и муж Николай, в живых остались дочь Аня десяти лет и изуродованная моя мама. Пролежала я в больнице Склифосовского три месяца, перенесла ряд операций и вышла почти совершенно здоровой, долечивалась дома и в санаториях.
Говорить, а тем более писать о моем горе и душевном состоянии бессмысленно, три месяца после лечения работать не могла и, вероятно, многим виделась ненормальной, плакала, проклинала жизнь, судьбу и всех, кто пытался утешить меня. Даже не была на похоронах Игоря и Николая, лежала в больнице после самой первой и тяжелой операции, мама также лежала в больнице г. Пушкино. Окружающие родные, знакомые и сослуживцы относились ко мне удивительно внимательно и участливо, но смягчить мое горе это не помогало. Я ожесточилась против всех и вся, мне думалось, что все счастливы, а мне Бог, в Которого верила, зачем-то послал неистребимое горе. Ожесточилась на Бога: зачем, зачем послал такое несчастье? Зачем? Словно одержимая, задавала этот вопрос всем. Зачем? Чем провинился Николай, маленький Игорь, ставшая инвалидом мать – Наталия и я? Чем? И не получала ответа от самой себя и окружающих.
Моя самая близкая подруга, настоящий друг – Лена, с которой мы вместе росли и учились, была человеком большой веры и доброты, молитвенница. Мы очень любили друг друга, мой покойный муж Николай относился к нашей дружбе даже ревниво. Знала, что Лена вместе с мужем Юрием ездила куда-то далеко за город к священнику, который до войны руководил христианской общиной, а с 1958 г., пробыв в лагерях целую жизнь, сейчас жил в городе Р. (потом узнала, Ростов Северный). У Лены с Юрием было двое детей [4].
Почти каждый день я приходила к ним, но в основном разговаривала с Юрием, вероятно, ежедневно повторяя одно и то же. Он молча слушал, обнимал за плечи и ласковыми и добрыми словами снимал, хотя и на один вечер, малую часть моего горя. Лена говорила о Боге, Его милости, воле Господней и звала в церковь. От этих разговоров меня трясло: как Бог, церковь могли успокоить, если на меня брошено такое горе? Разговоры с Леной раздражали, и я избегала их, повторяя одно и то же в разных вариациях: «Зачем? Зачем?»
Однажды Лена сказала, что едет к священнику о. Арсению, это имя я и ранее слышала от нее. Перед этим я устроила Лене неприятный скандал в присутствии ее детей и Юрия, повторяя: «Тебе легко говорить, твои все живы-живехоньки, а мне только горе досталось». На другой день было стыдно за шумный разговор, и чтобы сгладить свое поведение, согласилась поехать, хотя понимала бесцельность поездки. Это было уже в 1964 г.
Поезд шел медленно, погода стояла дождливая, день сумрачный, под стать моему настроению. Ехали молча, бездумно смотрела в окно, за которым проплывали оголенные деревья, кусты, телеграфные столбы. Лена читала книгу. Я перестала смотреть в окно, озлобленно уставилась взглядом в угол купе, ругая себя и проклиная за малодушие, бесхарактерность, что согласилась поехать к неизвестному попу. Чем он может помочь? Вернет потерянное? Какая глупость, слов утешения я слышала уже много.
Поезд пришел в город, дошли до дома, дернули ручку звонка. Дверь открыла пожилая женщина, приветливо встретила и сказала: «Как раз к обеду, входите. Отец Арсений сказал, что приедете». Что за чушь, откуда он мог знать о нашем приезде? Я еще более озлобилась, а под ногами назойливо путался большой кот, что еще более раздражало. Разделись, вымыли руки, вошли в столовую. Большая комната, длинный стол и стулья вокруг стола и около стен, в ней никого не было. Лена расцеловалась со встречавшей нас женщиной, назвав ее Надеждой Петровной, и куда-то вышла. В столовую стали заходить незнакомые люди, пришла Лена, представив меня вошедшим. Во мне все клокотало от злости, возмущения на Лену и себя. Зачем я здесь? Обедать в чужом доме? Увидеть неизвестного попа, о чем-то поговорить с ним, для чего это надо? Мое огромное горе все равно останется со мной.
Сели за стол, меня посадили рядом с мужчиной примерно моих лет, сказав, что его зовут Георгий.
Вошел священник выше среднего роста, худощавый, с добрым, но усталым лицом. Поздоровался, прочел молитву перед трапезой (обедом), благословил, я не перекрестилась. О чем велся разговор за обедом, забылось, противный кот терся о ноги и раздражал, хотелось отшвырнуть его ногой. Обед кончился, прочли молитву, все стали расходиться, остались в столовой только я и о. Арсений. Встав с кресла и подойдя ко мне, он сказал: «Пойдемте».
Словно в полусне пошла, он посадил на диван сказал: «Расскажите, зачем приехали к неизвестном попу». Вот здесь-то меня прорвало, почти с криком, злобой, ненавистью и даже оскорблениями стала говорить. Он молча сидел, я все говорила, вероятно, повторяясь, и все время твердила: «Зачем?» Устала, выговорилась и с удивлением взглянула на священника. Где же слова утешения, успокоения, где же обещанная Леной духовная помощь?
Отец Арсений встал, молча поправил лампадки, зажег несколько свечей и, подойдя ко мне, произнес: «Встаньте на колени». Я безропотно встала и опустилась на колени. Положив руку мне на голову, он стал читать молитвы, много раз называя мое имя, дочери Анны и мамы Наталии, потом сам опустился на колени и стал читать молитву Пресвятой Богородице [5]: «Царице моя Преблагая, надежда моя Богородице, защитнице сирым и странным, обидимым покровительница, погибающим спасение, всем скорбящим утешение, видишь мою беду, видишь мою скорбь и тоску. Помоги мне немощной, укрепи меня страждущую. Обиды и горести знаешь Ты мои, разреши их, простри руку надо мною, ибо не на кого мне надеяться, только Ты одна защитница у меня и предстательница перед Господом, ибо согрешила я безмерно и грешна перед Тобою и людьми. Будь же, Матерь моя, утешительницей и помощницей и спаси мя, отгони от меня скорбь, тоску и уныние. Помоги, Матерь Господа моего». И прочел: «Днесь верные людие, духовно торжествуем, прославляюще Заступницу усердную рода христианского и притекающе к пречистому Ее образу взываем сице: О Премилостивая Владычице Богородице, подаждь нам нечаянную радость, обремененным грехми и скорбьми многими, и избави нас от всякого зла, моляще сына Твоего Христа Бога нашего спасти души наша» (тропарь иконе Божией Матери «Нечаянная Радость»).
Ясно, отчетливо были прочитаны слова молитв, теплота и необыкновенная проникновенность голоса о. Арсения первый раз в жизни довели до самой глубины моей души сокровенность, горячее дыхание моления к Пресвятой Богородице, защитнице и покровительнице нас, грешных. «Утром, днем и вечером выберите время, будь то дома, на работе, в дороге, и читайте эти молитвы, и Она, Матерь Божия, обязательно поможет Вам. Ходите чаще в церковь, где есть чудотворная икона «Нечаянной Радости», читайте акафист. Никаких слов утешения, рассуждений о Вашем горе говорить не нужно, в этих молитвах вмещается вся Ваша земная скорбь, молитесь. Приезжайте ко мне с Леной», – и, осторожно взяв за плечи, предварительно благословив, повел к двери.
Утром рано исповедовалась и причащалась, на исповеди о. Арсений сказал: «Горе Ваше огромно, ему нет измерения и сравнения, Вы – мать и жена погибших, но ни Вы, ни я не знаем волю Господа. Боль огромна, и я, иерей Арсений, понимаю это, но склоняюсь перед волей Божией. Только Он, да, да, только Ему открыты пути жизни человека. Отцы Церкви говорили, что Господь призывает к Себе человека в лучшие мгновения жизни. Молитесь об ушедших, читайте молитвы Пресвятой Богородице и помните две главнейшие заповеди Господни: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22, 37–40). Войдя в столовую, посмотрите на лица сидящих. Многие из них несут в себе тяжесть большого горя, но они спокойны, ибо верят в Бога. Вечером за столом Вы сидели рядом с Георгием Алексеевичем, он перенес огромное горе. У него убили дочь и жену, предварительно надругавшись над ними, но посмотрите, как он это переносит, он в глубокой скорби, но весь в молитве».