- Кто бы вы ни были, спасибо, - прошептала она.
   Лиззи опустила голову девушки и строго глянула на Фихтера.
   - Вам лучше уйти, Фихтер, - сказала она и взглядом показала на девушку.
   Он не понял своей служанки, потоптался и сказал:
   - Но я хотел бы...
   - После, после, герр Фихтер. Я займусь сейчас вой девушкой, переодену ее, уложу, а тогда уже вы можете задать ей свой миллион вопросов.
   Когда Фихтер вошел снова в комнату, Маша лежала на постели переодетая, щеки ее жарко горели. Она тяжело дышала. Было ясно, что она не только голодна, но и больна. Ни о каком миллионе вопросов не могло быть речи. Фихтер понял это прежде, чем Лиззи успела в своей обычной манере отчитать его.
   Он не сказал ни слова. Просто сел около девушки и стал смотреть на нее поверх очков. Лиззи, в свою очередь, смотрела на доктора Фихтера.
   Он был совершенно лыс, этот старый человек. Его лоб, бритая голова и гладко выбритые щеки лоснились, освещенные электрической лампочкой. Прямой длинный нос угрожающе нависал над резко вычерченной линией рта. По-молодому живые глаза светились умом. В уголках подвижных губ таилась добрая усмешка. Узкие белые руки с длинными пальцами и синеватыми венами беспокойно шевелились. Видно, эти руки не привыкли лежать вот так, без дела.
   - Что вы скажете, Лиззи? - спросил Фихтер и перевел взгляд на свою служанку.
   - Бедная девочка, вот что я скажу. И больше ничего, если не считать моего тысячного по счету проклятия войне и тем, кто ее породил, и нашим неразумным вождям, которые подожгли всю Германию, и злым людям, по чьей вине страдают вот такие дети, на каком бы языке они ни говорили и какому бы богу ни поклонялись. А еще, доктор Фихтер, добавлю, что...
   - Лиззи! - укоризненно перебил ее Фихтер. - Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.
   Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.
   - Беглянка из лагеря - вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала - и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам м ведь у каждой есть мать и жених... Иди вы что-то хотите сказать мне?
   - Нет, нет, Лиззи, я просто слушаю вас. Беглянка? Очень может быть. Очень. Только откуда она? Ведь не попадись ей на дороге я, она умерла бы в лесу. Ну, так быть по-вашему, Лиззи. Мы ее поставим на ноги.
   Этот старый немец, в годы разнузданного нацизма удалившийся в такую глушь, как Шварцвальдский заповедник, этот немец, профессор Фихтер, снова задумался над судьбой своей родины. Что-то будет теперь с их великой и древней страной? Кто укажет ей путь в будущее? Она пала в глазах всего мира так низко, она поступила так подло, что захотят ли теперь люди протянуть ей руку помощи и вытянуть из пропасти? Все решится в ближайшие месяцы. Все.
   Он вспомнил своего друга, биолога фон Ботцки, который не сумел сохранить своей совести. Вильгельм отошел от него, ему показался удобнее другой путь. Говорят, он теперь высоко поднялся. Во всяком случае, не прислал ни одного письма, ни одной весточки за семь лет. Это уже кое о чем говорит. А ведь были друзьями, вместе работали, вместе распевали песни Гейне...
   Лиззи незаметно вышла. Больная вдруг заворочалась, тихо застонала и открыла глаза. Она увидела бритое, спокойное лицо Фихтера и тут же испуганно заметалась в постели.
   - Где я? - спросила она по-русски.
   - У друзей, - по-немецки ответил Фихтер.
   Она поняла его. Немного успокоившись, спросила, уже по-немецки:
   - Это правда?
   - О чем вы, дитя мое?
   - Что вы - друг...
   - Клянусь святой Марией, - шутливо сказал Фихтер.
   - Мария - мое имя.
   - Вот как! Но я вас нашел не в раю, а в лесу.
   - А где та женщина... Или мне показалось?
   - Нет, нет, она есть в самом деле. Сейчас я позову.
   Он вышел и вернулся вместе с Лиззи. Ее лицо сияло.
   - Она звала меня? Меня? - радостно восклицала женщина. - Я здесь, фрейлейн. Что вам угодно?
   Маша улыбнулась ей.
   А Лиззи вдруг повернулась к Фихтеру и строгим голосом сказала:
   - Вам лучше идти, Фихтер. Пора отдыхать. Я побуду с девочкой, не волнуйтесь. Спокойной ночи, герр профессор. Приберегите свои вопросы до утра.
    Беглецы. Встреча с Райнкопфом. О чем думал профессор фон Ботцки. Последнее убежище заключенных
   Беглецы метались по лесу, как затравленные звери. Опомнившись от первого испуга, гитлеровцы бросились в погоню. Лес и горы наполнились солдатами, послышалась трескотня автоматов.
   Майор Габеманн, взбешенный всем случившимся, взял на себя руководство карателями. Он лично просмотрел тела убитых заключенных. Ильина среди них не оказалось. Черт бы его побрал! Уж лучше бы его тут прикончили!..
   Фон Ботцки печально вздохнул, выслушав сообщение майора.
   - Значит, сбежал?
   - Вероятно, так, господин полковник...
   - Что же вы думаете делать, Габеманн?
   - Искать, господин полковник.
   - Так ищите, майор, действуйте, не стойте в моем кабинете, прошу вас... - В голосе фон Ботцки слышалось раздражение.
   - Примем все меры, уверяю...
   Беглецы метались в лесу. Их брали в кольцо. Они слышали выстрелы и справа, и слева, и впереди, и сзади. Что делать дальше? Куда идти?
   Сперва заключенные двигались большой шумной толпой. Потом толпа стала редеть. Отставали слабые. Уходили в стороны группы, надеявшиеся пробиться своими силами. Когда рядом с Кобленцем оставалось человек десять, Ильин вдруг увидел Терещенко.
   - И ты здесь? - с угрозой в голосе спросил он.
   - Я ведь тоже был в лагере. И тоже... Меня посадили в один день с тобой.
   - Дослужился, негодяй!
   Больше Ильин с ним не разговаривал. И тем не менее Ион Петрович старался держаться ближе к своему старому другу, хотя и боялся его. У обоих было по пистолету.
   Им удалось проскочить один заслон и уйти от карателей. Голодные, оборванные, они кружили по лесу всю ночь, а утром увидели перед собой домики какого-то местечка.
   Кобленц подошел к Ильину и сказал:
   - Надо расставаться, Ильин. Мы пойдем на запад. А вы пробирайтесь на юг, к границам Австрии или Швейцарии.
   - Куда вы пойдете?
   - Будем искать своих в городе.
   - Но ваша одежда...
   - Мы найдем другую. Пошли.
   Ильин, Кобленц и еще один товарищ смело вышли из леса и приблизились к крайнему дому. Кобленц постучал.
   Дверь распахнулась. Пожилая немка ахнула и в ужасе отшатнулась.
   - Не бойтесь, - сказал Кобленц. - Ничего плохого мы вам не сделаем.
   - Русиш? - тихо спросила хозяйка.
   - Нет. Немцы. Из лагеря. Мы просим у вас одежду, фрау. Дайте нам что-нибудь.
   Немка залилась слезами, полезла в сундук и, всхлипывая, рассказала о своем горе. У нее убили мужа и братьев. Вот их одежда. Зачем она ей? Пусть берут. И что за проклятая война! Одни гибнут на фронте, другие в. тюрьме. Скорее бы конец этому аду!
   Она накормила нежданных гостей, отдала им всю одежду и, не переставая плакать, осторожно проводила огородами в лес, не забыв рассказать, где опасно и где можно встретить полицию.
   - Немцы стали думать. Они, наконец, начали рассуждать и делать выводы, - задумчиво сказал Кобленц, шагая рядом с Ильиным. - А все вы, русские...
   Беглецы переоделись. Кобленц и еще два товарища пожали Ильину руку и пошли в сторону.
   - Мы еще встретимся, друг, - убежденно сказал Кобленц на прощанье.
   Ильин и семь русских пленных пошли на юг.
   Ночью они натолкнулись на новый заслон, вызвали стрельбу и бросились назад. Шли всю ночь, а утром произошла еще одна встреча, на этот раз с человеком, которого Ильин никак не ожидал больше встретить.
   Старый его знакомый, лейтенант Райнкопф, убежал из лагеря при первом же выстреле. Будучи человеком далеко не храброго десятка, он сразу понял, чем пахнет для него восстание заключенных. Целый день он просидел в густых зарослях можжевельника и тут обнаружил недалеко от своего убежища еще одного охранника. Они стали думать о том, как же им теперь возвратиться на службу, и пришли к выводу, что лучше всего сделать так, будто они бросились в погоню. Но для убедительности им нужно обязательно привести кого-нибудь из беглецов.
   Они подались в лес, долго блуждали и, уже когда совсем отчаялись встретить жертву, оказались лицом к лицу с группой Ильина.
   Первым заметил офицера и охранника Терещенко. Сердце у него испуганно замерло; он хотел крикнуть товарищам, но язык не слушался. Он даже забыл, что у него в руках пистолет, ужас охватил его. Он вдруг страшно закричал и, подняв руки, бросился навстречу Райнкопфу. Охранник дал очередь из автомата. Терещенко свалился, как подрезанный. А сам охранник, увидев группу заключенных, шарахнулся в кусты, предоставив своему офицеру выкручиваться из создавшегося положения.
   Лейтенант какую-нибудь секунду стоял с пистолетом в руке, не решаясь стрелять. Ему тоже было страшно. И вдруг он увидел перед собой знакомое лицо.
   - Ильин! - на весь лес крикнул он и нажал спусковой крючок.
   Пистолет подскочил в его дрогнувшей руке, пуля впилась в ствол дерева рядом с Ильиным. Второго выстрела он сделать не успел. Ильин поднял пистолет. Гестаповец выронил оружие и ничком упал на траву.
   
   - Ну вот, - сказал Ильин. - Я опять начал воевать. Первый выстрел, кажется, удачный.
   Он подошел к Райнкопфу, взял его пистолет, свой отдал товарищу. Потом остановился над телом Терещенки. Аркадий Павлович перевернул его, посмотрел на уже отрешенное лицо и вздохнул. Он не сказал ни слова осуждения, ни слова сочувствия.
   Эта короткая и драматическая встреча в лесу имела свои последствия.
   Сбежавший охранник довольно скоро нашел своих и повел солдат к месту происшествия. Отряд разыскал убитых лейтенанта и заключенного и бросился в погоню.
   С Аркадием Павловичем осталось шесть человек. У них был один автомат, две гранаты и три пистолета. Когда их нагнали, обреченные люди не подняли рук. Они забились между скалами на вершине небольшой горы и решили отдать свою жизнь как можно дороже. У солдат, окруживших беглецов, такой решимости, к счастью, не было. Они не полезли на верную смерть и начали осаду. Связной бросился в ближайший фольварк доложить Габеманну о положении.
   Майор выслушал связного по телефону и приказал:
   - Уничтожить на месте.
   Связной сказал:
   - Отто Кранц, который обнаружил беглецов вместе с покойным лейтенантом, слышал, как бедняга Райнкопф перед смертью выкрикнул фамилию Ильина. Это не тот русский, которого вы искали?
   Майор молчал больше, чем полагалось молчать начальнику перед вынесением серьезного решения. Справившись с волнением, он приказал:
   - Повторите еще раз...
   Связной повторил.
   - Приказываю держать группу до моего приезда. Ясно?
   - Так точно!
   Майор бросился к фон Ботцки.
   - Нашли! - сказал он с такой радостью, будто разыскал самого близкого человека. - Взяли вашего Ильина, профессор! Вот здесь. - Палец Габеманна показал в зеленый угол на карте.
   Фон Ботцки прочитал надпись "Заповедник". Он тут же вспомнил Фихтера. Ну да, именно здесь живет старик Фихтер. Боже мой, как это он совсем забыл о нем! Добряга Фихтер, жив ли ты?
   В голове герра профессора поднялась целая волна" воспоминаний, а вместе с ними и тревог за собственное будущее. Он подумал, что его кумир, на которого он ставил, вот-вот будет бит, а ему самому надо еще жить да жить. Он вдруг понял, что, для того чтобы жить, ему необходимо плюнуть на всех и вся и заблаговременно отвести от себя крупные неприятности, какие могут возникнуть в связи с лабораторией и вот с такими друзьями, как этот долговязый Габеманн. И фон Ботцки поймал себя на мысли, что хорошо бы податься к Фихтеру, переждать у него в блаженной тишине лесов катастрофу и хорошенько обдумать будущее. Но тут же он вспомнил об Ильине, участь которого должна быть решена сейчас, сию минуту, и о своей лаборатории, которую пора бы перевести в другое, более покойное место, если вообще в Германии найдется сейчас такое место. Ему страшно захотелось владеть секретом Ильина, теперь, быть может, уже не для величия тысячелетней империи, а для себя лично, чтобы иметь что-то выдающееся на руках, когда придется явиться в иное общество, где не будет ни Гитлера, ни вот этого черномундирного Габеманна. В самом деле, не он ли, фон Ботцки, любил говаривать, что хозяева могут меняться, а наука вечна. Человечество, конечно же, не погибнет вместе с нацистами. И Германия останется. Значит, и он, Вильгельм фон Ботцки, останется. Надо только умно и быстро смыть с себя коричневую краску, которая не пользуется больше популярностью даже в Мюнхене, и позаботиться о собственной безопасности. Что же касается господина Ильина...
   Он посмотрел на Габеманна. Майор явно ждал его слова и с жадным нетерпением следил за лицом профессора. Уж не читает ли он его мысли?
   Фон Ботцки выпрямился, свел на лбу глубокие складки и сказал:
   - Ильина надо сохранить. Мы все-таки возьмем у него тайну вещества. Дайте ему возможность выйти вот в этот район. - Палец профессора ткнулся в поляну с надписью "Заповедник". - Пусть он придет сюда. Можно не сомневаться, его там встретят сердечные и добрые люди. А вы блокируйте этот район, чтобы он не ушел. Запрем здесь. Я все устрою так, что Ильин сам выложит нам свое изобретение. Лично я еду в заповедник сегодня же.
   Майор не все понял. Собственно, оп даже ничего не понял. Но расспрашивать полковника счел неудобным, сказал: "Есть", - и вышел.
   ...На восходе солнца Ильин поднялся на самый верх скалы, у подножия которой засели его товарищи, и осторожно огляделся вокруг.
   Лес, лес и лес. Вершины невысоких гор. Скалистые останцы. Далеко внизу виднелись красные крыши каких-то селений, сверкало озеро.
   Километрах в трех, на кромке леса, он увидел большое здание служебного типа, рядом несколько домиков поменьше. Из трубы одного дома шел дымок...
    Фон Ботцки плетет хитрый план. Посещение старого друга. Ганс Фихтер - простофиля. Лаборатория заповедника под охраной высокого
   Вильгельм фон Ботцки решил пройти до заповедника пешком. Каких-нибудь четыре километра, да тем более лесом.
   Профессор сменил военную форму на штатский костюм, вооружился толстой палкой и не торопясь пошел в гору, по пути обдумывая, как ему вести себя со старым товарищем.
   Придерживаясь заросшей лесной дороги, профессор шел все выше и выше. В его руках подымалась и твердо стукалась о землю палка. Фон Ботцки часто останавливался и осматривался. В такой глухомани нетрудно и заблудиться.
   Никто ему не встретился, никто не потревожил. Здесь было очень тихо и очень спокойно.
   Он опять подумал об Ильине. Все-таки он его перехитрит, выманит у этого русского секрет открытия, заставит работать на него, на фон Ботцки. Если бы удался его тонко задуманный план!..
   Все зависит сейчас от старого Фихтера. Попадется он на удочку или нет.
   Лес стал редеть. Фон Ботцки поднялся на пологую гору. Под ногами хрустели осколки скальных пород, чуть покрытые мхом и травой, деревья цеплялись за камни узловатыми корнями.
   Полковник шел уверенно. Он уже не боялся заблудиться.
   Скоро он вышел из леса. Здесь начинались альпийские луга. А дальше и впереди по склону возвышались вершины гор.
   Вильгельм фон Ботцки с любопытством осматривал горы, лес и луга. Давно он не был в таких местах. Городской житель. Глаза его приятно отдыхали на нежной зелени, наслаждались игрой света и тени в скалах, уши улавливали блаженную тишину первозданной природы. Какое-то давно не испытанное чувство покоя охватило его. Хотелось лечь на траву, закрыть глаза и лежать так долго-долго, забыв о человеческой суете.
   Полковник нахмурился. Что это его тянет на сантименты? Впереди серьезные дела, а он расчувствовался. И вдруг он понял: дело не в Фихтере и не в этом пейзаже. Дело даже не в Ильине. Все это частности. Дело в войне. Если говорить честно, она проиграна. Может быть, вот сейчас, сию минуту, русские уже пошли через Одер на Берлин. И нет больше Гитлера, нет нацистов, а он - большой, уверенный в себе, сильный фон Ботцки, как сирота, без папы и мамы. И кто знает, что ждет его завтра? Не потянут ли его, полковника нацистской армии, к ответу вместе с Габеманном и другими воинами Гиммлера?
   Скверно чувствовать себя покинутым. Очень скверно. Надо искать выход. Не пора ли подобрать нового хозяина взамен тонувшего. Но ведь к новому хозяину, кто бы он ни был, с пустыми руками приходить не следует. Разве это не ясно?
   И он снова вспомнил Ильина.
   Надо, чтобы получилось с зеленым препаратом!
   Вильгельм фон Ботцки вышел на территорию заповедника. Это был небольшой благоустроенный поселок на семь или восемь семейств, расположившийся на большой высоте над уровнем моря в зоне лесов и субальпийской растительности. Добротное здание, выстроенное в виде буквы "П", с удобством объединяло на своих полутора этажах служебные помещения, кабинеты и библиотеку. Средняя часть дома с надстроенным вторым этажом являлась в то же время квартирой директора заповедника. Окна гостиной выходили во внутреннюю сторону буквы "П", из них хорошо были видны оба крыла дома и чудесный пейзаж близких и дальних лесистых гор, на многие десятки километров уходящих к глубокой долине большой европейской реки.
   Между крыльями дома, чуть выдаваясь вперед, стоял одноэтажный особняк. Это была лаборатория, гордость Фихтера. Когда-то профессор проводил в особняке долгие часы, занимаясь биохимическими исследованиями. В последние годы лаборатория, по существу, пустовала. Два химика-биолога ушли на фронт. Сам Фихтер был слишком загружен директорскими обязанностями; он с трудом преодолевал трудности военного времени, когда штат стал вдвое меньше, а работы в заповеднике вдвое больше. Где уж там заниматься химическими исследованиями! Лабораторные окна не светились по ночам; Лиззи раз в месяц заходила в особняк, чтобы смахнуть со столов пыль да вытереть пол. Кроме нее, там никто не бывал.
   По сторонам служебного здания стояли четыре жилых коттеджа.
   Вильгельм фон Ботцки одним взглядом охватил мирный пейзаж заповедника и уверенно направился к служебному помещению.
   Его встретил, сам Фихтер.
   Он долго смотрел на улыбающегося, полного господина, обратил внимание, как оп вежливо снял шляпу, как дрогнул его круглый подбородок и поплыли в сторону толстые складки на щеках, как протянулись к нему, к Фихтеру, руки, и только тогда узнал старого товарища.
   - Вилли, разве это ты? - сказал он, досадуя на непрошеные слезы и на дрожь в пальцах рук, которые уже сжимал его гость.
   - Ганс, как я рад!.. - пробормотал искренне взволнованный фон Ботцки. Он хлопал легонько по тощей спине Фихтера и прижимался щекой к его острому плечу.
   - Ну подожди, дай я посмотрю на тебя, - говорил Фихтер, вытирая глаза. Потом, отойдя на два шага, стал снова удивленно осматривать гостя. - На чем ты добрался?
   - Пешком. Вспомнил наши прогулки, взял палку и...
   - Пойдем же, пойдем, я усажу тебя, накормлю и с удовольствием буду слушать, что привело тебя в нашу глушь. Лиззи! Милая Лиззи, где вы там?
   - О, ты зовешь фрау Фихтер?
   - Нет, друг мой, только служанку. Всего только служанку. Фрау Фихтер давно уже в лучшем из миров.
   Пока фон Ботцки молчал, отдавая дань памяти покойной Фихтер, добрая Лиззи металась по соседним комнатам, схватив за руку Машу, и никак не могла придумать, куда бы скрыть девушку подальше от глаз постороннего. Бог его знает, кто он такой. Наконец она бросилась в спасительную кухню, оттуда проникла к черному ходу. Отомкнув чулан, Лиззи запрятала туда девушку и строго наказала сидеть тихо, пока она сама не откроет дверь. Маша покорно кивнула головой, услышала, как щелкнул замок, поморгала глазами в темноте и свернулась калачиком на старой лавке. Страха она не испытывала: рядом с Лиззи она чувствовала себя спокойно.
   Лиззи вошла в комнату, когда Фихтер и фон Ботцки уже сидели друг против друга, хлопали один другого по коленкам и говорили наперебой, через каждые десять слов по-молодому выкрикивая: "А помнишь?", "А это помнишь?.."
   Лиззи отметила про себя, что гость, должно быть, живет неплохо, коли весь лоснится от жира. Она быстро принесла закуску и, так как была тактичной женщиной, вышла, оставив мужчин одних предаваться воспоминаниям.
   Когда первые расспросы кончились и старые друзья немного успокоились, Фихтер проговорил:
   - Я встречал твое имя в газетах. Ходишь в больших чиновниках?
   Фон Ботцки досадливо махнул рукой:
   - Это как напасть. Заставили служить, осыпали почестями. Вот уже несколько лет мне действительно приходится тянуть лямку. Но я остался верен только одному кумиру - науке, нашей славной и вечной науке.
   Фихтер промолчал. Не особенно верил. Тогда фон Ботцки сказал:
   - Милый Ганс, я всегда завидовал твоей способности находить себе место по душе. Хорошо тебе, уединился вот здесь и избавился... А я остался рядом с нацистами. Надо же было как-то жить. Хочешь не хочешь - пришлось идти на уступки и чем-то пожертвовать. Я думаю, ты поймешь меня, друг, и не очень строго осудишь.
   - Но твое продвижение...
   - Воля случая.
   Фихтер задумчиво почесал голый подбородок:
   - Ну, а теперь?
   - Все то же. Видно, придется до конца оставаться с ними.
   - До конца?
   - Ты же не ребенок, Ганс. Все понимают, что конец скоро.
   - Хорошо, хоть вспомнил обо мне.
   - Честно тебе признаюсь, с корыстью, друг мой. У меня к тебе дело...
   Фихтер озабоченно посмотрел на фон Ботцки:
   - Говори.
   - Надо спасти мою личную лабораторию. Что бы ни случилось, я не могу подвергать опасности разрушения такую ценность. Созданная годами труда... Ты понимаешь меня?
   - На это я согласен. Но чтобы твои соратники...
   - Ни один! Просто привезу к тебе ценные приборы, реактивы. Кончится весь этот ад, останемся мы живы, и я приеду пожать тебе руку, Ганс, и отдамся любимому делу.
   - Не забывай, что и здесь не так уж безопасно.
   - Ты получишь охранный документ. Никто не рискнет даже близко подойти к твоей лаборатории.
   Фихтер наклонил голову и улыбнулся. Он подумал о беглянке. Не так уж плохо заполучить подобный документ. Им всем будет спокойней.
   - А сам ты? - спросил Фихтер.
   - Останусь на службе. А после войны я снова займусь своей темой, Ганс. Мечтаю о спокойной работе в лаборатории где-нибудь в тихом, уютном городке. Какое счастье!..
   - Чем ты хочешь заниматься?
   - Исследование хлорофилла. Майер, Тимирязев...
   Фихтер расчувствовался. В такое время Вилли не забывает о мирной физиологии! Он положил руку на колено друга:
   - Мой дом и моя лаборатория всегда открыты для тебя, Вилли. Благородная цель науки - мое божество. Кончится твоя страшная служба, пощадит судьба - приезжай и трудись.
   - Спасибо, старый товарищ.
   Когда Вильгельм фон Ботцки, сославшись на занятость, расцеловался с Фихтером и ушел по дороге в Рейнбург, Лиззи спросила:
   - Кто это был у вас, Фихтер, если не секрет?
   - Мой старый товарищ,. Вилли.
   - Я так испугалась за Марию!
   - О, она теперь в безопасности. Мой друг обещал прислать документ, по которому нас не могут даже обыскать. Табу для нацистов.
   - Он высокий чин?
   - О да. Но он все-таки несчастный человек, Лиззи.
   Фихтер не кривил душой, когда говорил так. Он действительно верил, что фон Ботцки несчастен и раскаивается теперь в ошибках, которые совершил по нестойкости характера.
   А Вильгельм фон Ботцки шел в это время вниз по лесной дороге, насвистывал, играя палкой, и улыбался. Как просто было провести Фихтера и поймать на крючок! Расплылся от доброты, даже всплакнул и на все согласился. Спасибо тебе, старый друг! Выручил. Спасибо, хоть и жаль тебя. Теперь-то ты поработаешь на нас. Поздно? Лучше поздно, чем никогда.
   План удался.
   В тот же день автомобиль доставил в лабораторию Фихтера несколько ящиков с приборами и реактивами. Молчаливые техники собрали приборы, поставили современный холодильный шкаф, виварий и, раскланявшись с Фихтером, уехали.
   А ночью явился специальный курьер и под расписку вручил директору заповедника конверт. В нем лежало охранное свидетельство, подписанное начальником войск безопасности (СД) в Мюнхене. В нем говорилось:
   "Предписывается местным органам власти и начальникам войсковых частей СА, СС, СД и гестапо во время операций в районе заповедника Шварцвальд обеспечить безопасность и неприкосновенность научной лаборатории профессора Фихтера на территории заповедника".
   - Ого! - сказала Лиззи, заглянув в бумагу с внушительной печатью.
   - Вот видите! - удовлетворенно произнес Фихтер, бережно складывая бумагу. - Теперь мы можем спокойно поселить фрейлейн Марию в особняке. Там есть хорошая внутренняя комната. Вы, конечно, ее знаете, Лиззи?
   - Я бываю там два раза в месяц, герр профессор, вот уже восемь лет подряд, - с чувством достоинства ответила служанка, оскорбившись вопросом Фихтера. Как будто она не знала своих прямых обязанностей!
    Беглецы в осаде. Туманный день. Бегство и гибель товарищей. Странный коридор в лесу. Последнее прибежище