ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СУДЬБА ОТКРЫТИЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДРАМА НА ОСТРОВЕ КРАСНЫХ КАМНЕЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Три письма. Срочная эвакуация. Трагедия в степи. Ильин сжигает важные материалы
Аркадий Павлович Ильин писал домой, в уральский город Златоуст:
"Война - войной, но мы не можем бросить свою работу. Мой шеф сказал, что институт ни при каких обстоятельствах не прекратит деятельности. Даже если фронт подойдет к самой ограде нашего парка. Когда он узнал о моем заявлении, что я хочу пойти на фронт, то разразился страшной руганью, грозясь превратить меня в пепел. Но потом остыл, стал ворчливо, по-стариковски упрекать: "А я - то надеялся на вас, Ильин..." И горько вздохнул. Я не знал, куда деваться от сознания вины, покраснел и, как провинившийся мальчишка, сказал ему: "Больше не буду. Извините". Сейчас мы вместе о ним работаем не то что прилежно или старательно, а прямо-таки зверски, с тем отчаянным накалом, который появляется, когда видишь конец огромного и трудного задания. И мы его выполним!
Не беспокойтесь обо мне, родные. Что бы ни случилось, я не оставлю своего дела и своих друзей. Вы еще о нас услышите!.."
Ион Петрович Терещенко, сослуживец и друг Ильина, тоже сумел как-то выкроить из своего страшно загруженного времени несколько минут и на ходу, в коридоре института, уселся писать письмо, отрываясь от листка только затем, чтобы прислушаться к смутному и грозному гулу от близкого теперь фронта.
"Милая и дорогая мама, - писал он, и карандаш выводил на бумаге не очень красивые и не очень ровные строчки. - Мы не бросаем работы, не покидаем своего поста, и, хотя все чувствуем огромную тревогу и нервозность, связанные с неминуемыми переменами, никто не поддается страху и панике. Спешу сообщить, что на фронт меня не взяли. Наш директор оформил на всех сотрудников бронь. Я спросил его, будем ли мы эвакуироваться, но он мне не ответил, и я понял, что он и сам не знает. Гнетущая неизвестность. Вокруг нас идут и идут на восток беженцы. Я все же надеюсь, что мы вовремя уедем на новое место. Не волнуйся, дорогая мама, я пока что в безопасности. Может быть, окажусь ближе к тебе. Скорее бы кончалась неопределенность, чтобы можно было засесть за любимое дело и целиком отдаться ему.
Целую тебя. Еще раз прошу, не волнуйся".
И еще одно письмо ушло в этот день из института - тонкий конверт с громадной сургучной печатью. Его повезли в областной город, в дом, охраняемый часовыми. Там его вскрыли, сломав печать, зашифровали, и тотчас же радист отстукал на аппарате ряд совершенно бесстрастных цифр. Они бесконечными точками и тире пронеслись в эфире, были приняты внимательным человеком в столице и затем легли на стол ответственного работника в виде нескольких скупых строк.
Вот эти строчки:
"Институт оказался в опасной близости к линии фронта. Беспокоюсь за участь важных материалов, особенно по шифру ВА-115/Р67. Ожидаю указаний. Академик Максатов".
И мгновенно на юг полетел приказ: "Эвакуироваться за Волгу".
Получив приказ, Максатов дал указание: срочно эвакуироваться.
...Фашистские армии двигались через русские степи широким полукольцом от Курска до низовьев Дона.
Фон Паулюс торопился прорваться к Волге. Он считал, что там его ожидает слава, фельдмаршальский жезл, а солдат его армии - скорый конец этого сущего ада, называемого Восточным фронтом. Немецкие дивизии тяжелой поступью шли вперед, и вряд ли кто из сотен тысяч чужеземцев задумывался над своей судьбой. Они были слишком упоены надеждой на победу.
Маленький городок в степи и здание института рядом с этим городком волею случая оказались в самом русле двигающихся немецких армий.
Люди в городке и окружающих селах бросали свои дома, скот, имущество и бежали с отступающими русскими войсками на Восток. Но институт так просто бросить было нельзя. Он слишком много значил для всех, кто работал в нем, и слишком дорог для страны. Из него нужно было вывезти все, оставив немцам разве только стены.
Десятки людей бережно собирали и укладывали в ящики приборы, книги и бумаги. А в окна уже бил тревожный красный свет. Это горел городок. Фронт подошел так близко, что ухо различало порой отдельные звуки боя. Откуда-то издалека били тяжелые пушки, на окраине города взвизгивали мины, в степи трещали пулеметные очереди. Через парк проходили отряды солдат, до предела уставших, пыльных, заросших щетиной, удручающе молчаливых. Они прятали глаза, но крепко держали в руках винтовки.
Аркадий Павлович Ильин сутки не выходил из кабинета, где работал последние шесть месяцев. Ему выпало наиболее сложное дело - в полном порядке свернуть лабораторию, так, чтобы на новом месте в самый короткий срок наладить ее работу вновь. Только изредка отрывался он от дела и тревожно поглядывал в настежь открытые окна. Руки его были в ссадинах и порезах, с уставшего лица не сходил румянец возбуждения. Он очень спешил. Максатов прислал ему трех помощников и машину. Лаборатория являлась наиболее важной в институте, и оставить что-либо из нее немцам Ильин не имел никакого права. Только бы успеть...
Рывком открылась дверь. Ильин оглянулся. На пороге стоял Терещенко. Он был бледен, дышал открытым ртом, словно от быстрого бега.
- В чем дело? - недовольно спросил Ильин.
- Машину нашу... В общем, подбили. Шальной осколок. Прямо в мотор...
- Где Максатов?
- Прислал к тебе. Давай скорей, сейчас подойдут лошади. Твою лабораторию приказано грузить на первую же подводу. Я помогу.
Несколько минут они работали молча, два молодых научных сотрудника, чем-то похожие друг на друга и в то же время очень разные. Ильин украдкой несколько раз взглянул на товарища. Руки у Терещенко дрожали, на лице замерло испуганное выражение. Он суматошно бегал из угла в угол, помощи от него было мало.
- Слушай, Ион, - раздраженно сказал Ильин. - Ты сядь и посиди спокойно пять минут.
- Почему?
- Приведи в порядок нервы. Ну, чего раскис?
- Страшно. А тебе - нет?
- И мне страшно. Но возьми себя в руки.
Терещенко стоял посреди комнаты, то сжимая, то разжимая кулаки. Он неотрывно смотрел в окно. Там полыхало зарево. Городок...
- О, черт! - в сердцах воскликнул он и, сорвавшись с места, начал выносить из комнаты готовые тюки.
Ильин через силу засмеялся. Проняло! Лицо Ильина, худощавое, живое, с уже наметившимися складками у рта и крупной ямочкой на подбородке, приобрело сосредоточенное, даже угрюмое выражение, не свойственное юности. Юность! Какая там, к черту, юность, когда творится такое!.. Он со злостью затянул проволоку на ящике.
Снова влетел Терещенко. Щеки его теперь зарумянились. Ни слова не сказав, он схватил новый тюк и бросился в дверь.
Кто-то крикнул в окно:
- Эй, у Ильина! Подводы прибыли! Давай грузи!
Вбежал Терещенко с двумя рабочими.
- Живо, живо! - торопил Ильин, косясь на красные отсветы близкого пожара.
Он вместе с Терещенко потащил кипу бумаг. Потом они вынесли тяжелый ящик.
- Осторожно, - сказал Ильин. - Здесь готовый препарат.
- Тот самый? - уточнил Терещенко.
- Да.
- Бумаги все забрал? - опять спросил Терещенко.
Ильин кивнул головой.
- Груз важный, как это его раньше не отправили? - заметил Ион Петрович и тщательно уложил ящик среди других вещей.
Из дверей института торопливо вышел Максатов.
- Ну как? - спросил он Ильина.
- Все в порядке, Николай Александрович, - спокойно и даже весело ответил Ильин.
Он знал характер своего шефа. Как и многие из людей, всю свою жизнь отдавших науке, Максатов был очень непрактичен в обыденной жизни, а такой из ряда вон выходящий случай, как эвакуация института, совсем выбил его из колеи. Он нуждался в поддержке.
- Все в порядке, - повторил и Терещенко. - Давайте трогаться, пока не поздно.
- Наши люди здесь? - спросил Максатов.
- Сейчас подойдут, - сказал Ильин. - Не видно только Бегичевой. Она еще у себя.
- Па, па, надо ехать! - с горечью воскликнул Максатов. И вдруг взялся за голову. - Ехать! Бросать свой институт! А куда ехать? В неизвестность.
Но его уже подхватили под руки и повели к рессорной тележке, где сидели с чемоданами на руках две заплаканные женщины.
- Маша, а Маша! - взывала к раскрытым окнам одна аз них.-=Ну, где же ты? Скорее! Не задерживай, ради бога!
- Я сейчас! - раздалось из одного окна. - Иду, иду!..
Все оглянулись на это окно. Ильин побежал к дверям. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с девушкой, которая прижимала к себе клетку с морской свинкой.
- Да брось ты ее! - крикнул женский голос с первой тележки. - Иди скорее сюда!
Маша переглянулась с Ильиным. Он взял у нее клетку, поставил на телегу и легко подсадил туда же девушку. Она благодарно улыбнулась, крикнула: "Я здесь поеду, с Аркадием!.." И лошади тронулись.
Они выехали за черту парка, когда день только что начинался. Солнце еще не взошло, но небосвод над степью светился бледной голубизной, а на востоке ясное, без единого облачка, небо уже окрасилось в чистые оранжевые тона; восход предвещал жаркий и безветренный день. На выжженной солнцем траве блестели росинки, от земли тянуло горечью полыни, суслики стояли, любопытно вытянув головы, около своих холмиков... Раскинувшаяся перед путниками степь была такой мирной, что не верилось ни в войну, ни в их спешный отъезд, ни тем более в смертельную опасность, которая надвигалась со всех сторон.
Оглянувшись назад, Маша вдруг заплакала. Она закрыла лицо ладонями и уронила голову. Ильин растерянно смотрел на нее.
- Чего ты? - спросил он. Боишься?
- Да нет же, - сквозь слезы сказала она. - Жалко... Кого жалко?
- Жизни, чудак ты этакий. Кончилась наша юность. А что впереди - никто не знает.
- Знаем. Все знают. Битва.
Он отвернулся и долго смотрел на дымный горизонт. Там шел бой. Пока что они уходили от этого боя.
Скоро взошло солнце. Близко от дороги проскакал эскадрон. Куда-то протащили две маленькие приземистые пушки. Беженцы, заполнив всю дорогу, растеклись в стороны, пошли прямо по целине. Несчастье случилось у моста.
Возле него сгрудились десятки машин, сотни подвод и большая толпа людей. Когда тележка Максатова и подводы института добрались до этой толпы, немецкая батарея уже нащупала мост. Первый снаряд разорвался чуть ближе моста, второй - за балкой, а третий угодил в самый мост. Все бросились в стороны. Еще один снаряд лег прямо возле тележки академика. Маша увидела, как в разрыве взлетел чей-то яркий платок. Грохот на мгновение оглушил ее. Лошадь вскинулась на дыбы и бросилась в сторону. Больше Маша ничего не видела.
Очнулась она на земле. Ее голова лежала на коленях у Аркадия. Рядом сидел закопченный дымом Терещенко. В тридцати метрах от них горела телега. Бумаги на ней пылали, из огромного костра на колесах высок(R) летели черные хлопья бумажного пепла. А еще дальше, в степи, против телеги стоял маленький, будто игрушечный, танк с крестами на боках и, неторопливо поворачивая во все стороны башенку с пулеметом, валил на землю человеческие фигурки, разбегавшиеся по степи.
- Кто сжег телегу? - тихо спросила она Ильина.
- Я... - так же тихо ответил он. - А Максатов?
- Погиб...
Она помолчала, не в состоянии сразу понять случившегося. Потом все же решилась:
- Мы в плену?
Ильин обреченно нагнул голову.
В глиняном карьере. Что лее делать? Утренняя проверка. Неожиданная свобода. Они идут в городок. Находчивость Маши. Три русских бойца приходят в свою часть
Через час их вели по степи назад. Большая толпа захваченных людей состояла из беженцев и солдат, мужчин и женщин, детей, больных и раненых. Шли медленно. После каждой остановки на месте оставалось несколько человек. Остекленевшими глазами смотрели они на высокое блеклое небо. Солдаты, охранявшие пленных, были неразговорчивы и свирепы. Жара и пыль мучали их так же, как и тех, кого они вели.
Аркадий Ильин шел вместе с Машей и Терещенко. Оба они держали девушку под руки. Маша механически переставляла ноги и безучастно смотрела на землю перед собой. Все произошло так быстро и так страшно, что она еще не вполне осознала случившегося. Эта жаркая, совсем недавно такая спокойная степь выглядела теперь нездешней, населена чужими людьми, которые выкрикивали злые слова команды, неуклюжими машинами, наполнена грохотом моторов и трупами, трупами... В небе, затянувшемся пылью и дымом, парили степные орлы, высматривая жертву. У них вдоволь добычи. Мертвые лежат, живые бредут, подымая тучи пыли. Куда они идут? И что будет с ними, мирными людьми, которые попали в военный водоворот? Или весь этот ад кромешный кончится, как только они придут в свой парк? Маша вдруг отчетливо представила себе, как она откроет ключом свою комнату, стряхнет с себя пыль, умоется, ляжет спать, а, выспавшись, встанет с кровати, посмотрит вокруг - и ничего этого уже не будет, все окажется жутким сном. Если бы так!..
Она освободила одну руку, сунула ее в карман. Здесь... С радостью нащупала заветный ключ, будто все дальнейшее зависело только от него, и удовлетворенно вздохнула. Когда она подняла голову и посмотрела вперед, то не дальше как за километр увидела зеленые акации в парке, их белый двухэтажный дом. Ну вот, они почти пришли...
Неожиданно солдаты стали теснить колонну справа, все сильней и сильней. Когда Маша еще раз подняла глаза, зеленый парк института остался в стороне и медленно заволакивался пылью. Она выпустила из потной ладони ключ, с немым вопросом посмотрела на Аркадия. Что же будет с ними?
Ильин отвел глаза. Ответить ему было нечего.
Между городком и институтом в степи стоял на солнцепеке старый кирпичный завод. Полуразвалившиеся навесы, дырявая крыша над механическим цехом, одинокая труба, горы битого кирпича, заросшие глиняные карьеры.
Это место стало первым лагерем для захваченных немцами людей.
Их заставили сойти в карьер с крутыми глиняными склонами. Над краями огромной ямы возникли фигуры часовых. До самой ночи спускались в карьер все новые и новые партии пленных и беженцев.
Ночь не принесла успокоения, хотя стало прохладнее. Тысячи людей, кто как мог, стали устраиваться на ночлег. Где-то плакали дети, стонали раненые, кто-то просил воды. Изредка ночь прорезала автоматная очередь или сухой винтовочный выстрел. Все понимали: еще кому-то не удалось бежать.
Аркадий присел возле Маши. Он подогнул колени к самому подбородку, охватил ноги руками и широко открытыми глазами смотрел в спину красноармейца, сидящего перед ним. Он думал сразу обо всем. Мысли вертелись вокруг препарата, который ему почти удалось создать, о дальнейшей судьбе открытия, о себе, наконец - о Маше. Та самая Маша, с которой он познакомился год назад, когда она только что пришла к ним в институт, сидит сейчас рядом с ним, молчаливая и замкнутая. Маша была лаборанткой Максатова, она делала подопытным свинкам инъекции, следила за ходом опытов. К концу года их знакомства Аркадий уже не мыслил себе ни лаборатории, ни собственной жизни без Маши, без ее чуть-чуть картавящей скороговорки, без веселого смеха и очень мягких, почти белых волос.
Он сидел на жесткой глине и думал о девушке, а в его юношеские думы все время вплетались мысли о войне, о его собственной роли в ней и о том совершенно неожиданном, что случилось за последние двенадцать часов.
Погиб Николай Александрович Максатов. Какой это был человек! И что он мог сделать в будущем! Его биологическую лабораторию ценили не меньше, чем военные лаборатории. Когда война к осени сорок первого года заставила свернуть многие научные работы, даже тогда их институт продолжал работать. Максатов, лично руководивший работами Ильина, твердо обещал представителю Государственного комитета обороны, что не позже чем через год институт закончит разработку удивительно важной проблемы. Все, что было пока еще тайной для остальных людей, не являлось тайной для руководителя института. Он сам шефствовал над лабораторией Ильина. Именно он предложил Ильину несколько очень важных технологических приемов, когда тот начал работать над своим "веществом Ариль", как неофициально был назван новый препарат. Ильин понимал, каким может стать его открытие. Закрыв глаза, он и сейчас мог представить в уме все детали своих опытов. Молодой ученый первым из всех людей держал в руках свинку необыкновенных биологических качеств, и Маша Бегичева ничего не понимающими, даже испуганными глазами смотрела на него и на подопытное животное, которому влили "вещество Ариль". Они стояли тогда на пороге открытия.
Аркадий Ильин вполне отдавал себе отчет в том, что он делает, когда дрожащими пальцами подносил спичку к кипам бумаг, нагруженным на телегу. И когда драгоценные бумаги вспыхнули, и когда стал тихо постреливать ящик, где лопались от огня первые пробирки с необыкновенным препаратом, Ильин до крови закусил губы и так посмотрел на Терещенко, что у того сразу отпала всякая охота спасти из вороха бумаг хотя бы одну страницу. Нет, врагу такие материалы отдавать нельзя!
Все сгорело. Максатова нет. Конец опытам. На всем его открытии лежит крест. Остался только один человек, который знает детали чудесного открытия и может по памяти восстановить многое из того, что делал в течение полутора лет напряженных опытов, это он - Аркадий Павлович Ильин, человек, сидящий теперь в глиняном карьере.
К его плечу прислонилось плечо Маши. Спит она или просто молчит? Ильин нагнулся, участливо заглянул в лицо. Глаза девушки были открыты и сухи.
- Ты как себя чувствуешь? - шепотом спросил он.
- Очень хочу пить. Как долго может продолжаться этот кошмар?
- Успокойся. Будем терпеливо ждать. Думаю, утром нас отпустят. Зачем мы им? А если не отпустят, убежим. Только бы не разлучили.
Шепот молодых людей отвлек Иона Петровича Терещенко от собственных, тоже далеко не веселых дум. Он обернулся, посмотрел на Ильина, на Машу и подвинулся ближе.
- Что будем делать?
- Ждать, - ответил Ипын - А если что - попытаемся бежать.
Ночь, наполненная шорохом движений тысяч людей, вскриками, стонами, плачем, стрельбой, ракетами и чужой, резкой командой, была жуткой.
Они сидели, прислушиваясь к стрельбе наверху, к крикам людей. Что же делать?.. Только ждать. Слушать и ждать.
Ночь кончалась. Занималось утро. Поблекло черное небо, на востоке потухли звезды. Свет быстро разливался по широкой степи. Но в карьере было еще темно, сумрачно. В этом сумраке копошилась огромная толпа людей.
Раздалась команда, в карьер спустилась цепочка солдат, и люди, повинуясь другим людям в зеленых мундирах, с автоматами в руках, медленно потянулись наверх.
Две шеренги солдат стояли наверху плотно, плечом к плечу. Между ними тонкой ниточкой шли снизу пленные. Фашисты внимательно всматривались в их лица и одежду. Пленных пропускали через "фильтр".
Ильин шел за Машей; Терещенко переступал с ноги на ногу за спиной Ильина, тревожно дыша ему в затылок.
- Юде? - спросил здоровенный солдат у человека впереди Маши и, не дожидаясь ответа, выдернул его в сторону.
Ильин вздрогнул, подался вперед. Маша обернулась, строгие глаза ее глянули на Аркадия. Солдаты пропустили всех трех без расспросов.
- Комиссар?! - заорали на кого-то сзади, и вслед за этим послышались удар и быстрая немецкая речь.
Ильин увидел, как из шеренги выбросили раненого бойца; он упал и вдруг, не поднимаясь с земли, из последних сил ударил ногой ближнего немца. Тот отскочил, ткнул в лежащего автоматом. Терещенко побледнел и закрыл лицо руками. Раздалась короткая очередь.
Часа через два людей рассортировали. Группу обреченных выстроили у края карьера, приказали раздеться. А остальных отвели метров за пятьсот и остановили в степи.
Подъехал автомобиль. Маленький щеголеватый офицер поднялся с сиденья и, задрав лицо к жаркому небу, начал что-то быстро и с пафосом говорить, размахивая рукой.
Переводчик почтительно выслушал его речь и, когда офицер сел, поднялся, спросил у него что-то и сказал в толпу:
- Великая и могущественная Германская империя не воюет с мирными жителями России. Она великодушна и к побежденным солдатам. Она беспощадна только к советским комиссарам, евреям и к тем, кто не сложил оружия. Фюрер желает, чтобы русский народ признал тысячелетнюю Германскую империю, понял непобедимость германской армии и покорно подчинился неизбежному. По великодушному распоряжению фюрера вы свободны. Идите по своим селам и городам, приступайте к работе и выполняйте указания местных властей, назначенных немецким командованием. Хайль!
- Хайль! - закричали конвоиры, солдаты и офицеры.
Толпа молчала, ожидая какого-то подвоха. Но ничего не случилось. Офицер уехал, конвой построился в колонну и пошел прочь.
Некоторое время толпа все еще стояла, не веря в свободу. Когда колонна немцев скрылась за пыльным облаком, люди в одно мгновение бросились в разные стороны с криками и плачем.
Ильин, Маша и Терещенко стояли на месте, ошеломленные не меньше других, и не знали, что делать.
И вдруг Маша засмеялась.
- Ну чего мы стоим? - сказала она весело. - Пошли, ребята.
- Куда? - спросил Терещенко.
- Домой, ясно куда. Во-он наш дом! За парком, тут недалеко.
- Нельзя туда, - сказал Ильин.
Две пары глаз с недоумением уставились на него.
- Нельзя, - повторил он. - Нас там слишком хорошо знают. Кроме того, могут заставить работать. А я совсем не хочу работать на оккупантов. Надо пробраться к своим. Наша бронь кончилась, понятно? Мы бойцы сейчас, хоть и в тылу врага, но бойцы.
Вечером они втроем пришли в соседний городок.
Наглухо закрытые ставни, безлюдье, дымящиеся воронки на улицах и в огородах, поваленные изгороди, обожженные деревья вот что они увидели в городке.
Ильин и его товарищи остановились у крайнего дома. Стало темнеть, звуки из центра города становились глуше, они застревали в теплой темноте, как в вате.
- Куда теперь? - спросил Терещенко.
Никто ему не ответил.
Потом Маша неуверенно сказала:
- Здесь где-то живет тетя Клава. Помните, наша уборщица. Я у нее раз была, вот только плохо запомнила адрес. Кажется, на этой улице.
Маша первой пошла вдоль домов. Никто им не встретился, никто не окликнул. Даже собаки не лаяли. Маша приглядывалась к слепым окнам, с надеждой заглядывала во дворы.
- Кажется, вот тут... - Она остановилась около белого саманного дома, тронула щеколду калитки и очутилась во дворе. - Ну да, здесь. Вот и колодезь.
Маша постучала. Никто не ответил. Незапертая дверь поскрипывала. Девушка с похолодевшим сердцем вошла в сени. Аркадий - за ней. Пусто, тихо. В комнате тоже никого. Мебель, половички, цветы - все на месте, а хозяев нет.
Друзья переночевали в пустом доме. Утром нарыли мелкой картошки, поели. Что теперь делать? Как поступить дальше?
За дверями послышались шаги, уверенный разговор.
- Живые есть? - спросил кто-то из сеней, и тут же в комнату вошел пожилой человек с книгой в руках, а за ним два немецких солдата.
- Кто такие будете? - начальственно спросил человек. - Живете здесь или пришлые?
- Живем, - стараясь быть спокойной, ответила Маша. - А вы кто?
- Из городской управы. - Человек без приглашения уселся, разложил на столе книгу. - Паспорта есть? Нет? Почему? Выбросили? - Он усмехнулся. - Сейчас все выбрасывают. Фамилии?
Маша назвала три фамилии, какие пришли на ум. Ее товарищи молчали. Осмелев, она рассказала, что они студенты, приехали отдыхать и вот...
Чиновник сказал:
- Считайте, что вы теперь прописаны по этому адресу. Без ведома комендатуры покидать пределы города запрещается. За нарушение расстрел. Ждите вызова на работу или определяйтесь сами. Понятно?
Чиновник и солдаты ушли. В доме повисло тягостное молчание.
- Как кур во щи, - сказал Аркадий. - Влипли что называется.
- Ну, это еще посмотрим! - весело отозвалась Маша. Он сказал "определяйтесь сами", да? Вот мы и пойдем определяться. Ройте картошку на дорогу, ребята. Дорога длинная.
Едва стемнело, Ильин, Терещенко и Маша вышли из дома, где были прописаны. Степь поглотила их и укрыла.
Бойцы, у которых кончилась бронь, пошли искать свою воинскую часть. Через заставы и фронты. Через города и села, набитые оккупантами. Через степи и реки, несжатые поля пшеницы и огороды, заросшие бурьяном. На восток, на юг, опять на восток. Потом на север и даже на запад, петляя по великой русской земле, заметая следы, появляясь в совсем неожиданных местах, пока не напали наконец на след партизан где-то в лесах Сумской области, на востоке Украины, и не остались с ними.
В руках бойцов появилось оружие. Хождение кончилось. Они воевали.
Оставим друзей на время и пожелаем им удачи в суровой и опасной боевой жизни.
Аркадий Павлович Ильин писал домой, в уральский город Златоуст:
"Война - войной, но мы не можем бросить свою работу. Мой шеф сказал, что институт ни при каких обстоятельствах не прекратит деятельности. Даже если фронт подойдет к самой ограде нашего парка. Когда он узнал о моем заявлении, что я хочу пойти на фронт, то разразился страшной руганью, грозясь превратить меня в пепел. Но потом остыл, стал ворчливо, по-стариковски упрекать: "А я - то надеялся на вас, Ильин..." И горько вздохнул. Я не знал, куда деваться от сознания вины, покраснел и, как провинившийся мальчишка, сказал ему: "Больше не буду. Извините". Сейчас мы вместе о ним работаем не то что прилежно или старательно, а прямо-таки зверски, с тем отчаянным накалом, который появляется, когда видишь конец огромного и трудного задания. И мы его выполним!
Не беспокойтесь обо мне, родные. Что бы ни случилось, я не оставлю своего дела и своих друзей. Вы еще о нас услышите!.."
Ион Петрович Терещенко, сослуживец и друг Ильина, тоже сумел как-то выкроить из своего страшно загруженного времени несколько минут и на ходу, в коридоре института, уселся писать письмо, отрываясь от листка только затем, чтобы прислушаться к смутному и грозному гулу от близкого теперь фронта.
"Милая и дорогая мама, - писал он, и карандаш выводил на бумаге не очень красивые и не очень ровные строчки. - Мы не бросаем работы, не покидаем своего поста, и, хотя все чувствуем огромную тревогу и нервозность, связанные с неминуемыми переменами, никто не поддается страху и панике. Спешу сообщить, что на фронт меня не взяли. Наш директор оформил на всех сотрудников бронь. Я спросил его, будем ли мы эвакуироваться, но он мне не ответил, и я понял, что он и сам не знает. Гнетущая неизвестность. Вокруг нас идут и идут на восток беженцы. Я все же надеюсь, что мы вовремя уедем на новое место. Не волнуйся, дорогая мама, я пока что в безопасности. Может быть, окажусь ближе к тебе. Скорее бы кончалась неопределенность, чтобы можно было засесть за любимое дело и целиком отдаться ему.
Целую тебя. Еще раз прошу, не волнуйся".
И еще одно письмо ушло в этот день из института - тонкий конверт с громадной сургучной печатью. Его повезли в областной город, в дом, охраняемый часовыми. Там его вскрыли, сломав печать, зашифровали, и тотчас же радист отстукал на аппарате ряд совершенно бесстрастных цифр. Они бесконечными точками и тире пронеслись в эфире, были приняты внимательным человеком в столице и затем легли на стол ответственного работника в виде нескольких скупых строк.
Вот эти строчки:
"Институт оказался в опасной близости к линии фронта. Беспокоюсь за участь важных материалов, особенно по шифру ВА-115/Р67. Ожидаю указаний. Академик Максатов".
И мгновенно на юг полетел приказ: "Эвакуироваться за Волгу".
Получив приказ, Максатов дал указание: срочно эвакуироваться.
...Фашистские армии двигались через русские степи широким полукольцом от Курска до низовьев Дона.
Фон Паулюс торопился прорваться к Волге. Он считал, что там его ожидает слава, фельдмаршальский жезл, а солдат его армии - скорый конец этого сущего ада, называемого Восточным фронтом. Немецкие дивизии тяжелой поступью шли вперед, и вряд ли кто из сотен тысяч чужеземцев задумывался над своей судьбой. Они были слишком упоены надеждой на победу.
Маленький городок в степи и здание института рядом с этим городком волею случая оказались в самом русле двигающихся немецких армий.
Люди в городке и окружающих селах бросали свои дома, скот, имущество и бежали с отступающими русскими войсками на Восток. Но институт так просто бросить было нельзя. Он слишком много значил для всех, кто работал в нем, и слишком дорог для страны. Из него нужно было вывезти все, оставив немцам разве только стены.
Десятки людей бережно собирали и укладывали в ящики приборы, книги и бумаги. А в окна уже бил тревожный красный свет. Это горел городок. Фронт подошел так близко, что ухо различало порой отдельные звуки боя. Откуда-то издалека били тяжелые пушки, на окраине города взвизгивали мины, в степи трещали пулеметные очереди. Через парк проходили отряды солдат, до предела уставших, пыльных, заросших щетиной, удручающе молчаливых. Они прятали глаза, но крепко держали в руках винтовки.
Аркадий Павлович Ильин сутки не выходил из кабинета, где работал последние шесть месяцев. Ему выпало наиболее сложное дело - в полном порядке свернуть лабораторию, так, чтобы на новом месте в самый короткий срок наладить ее работу вновь. Только изредка отрывался он от дела и тревожно поглядывал в настежь открытые окна. Руки его были в ссадинах и порезах, с уставшего лица не сходил румянец возбуждения. Он очень спешил. Максатов прислал ему трех помощников и машину. Лаборатория являлась наиболее важной в институте, и оставить что-либо из нее немцам Ильин не имел никакого права. Только бы успеть...
Рывком открылась дверь. Ильин оглянулся. На пороге стоял Терещенко. Он был бледен, дышал открытым ртом, словно от быстрого бега.
- В чем дело? - недовольно спросил Ильин.
- Машину нашу... В общем, подбили. Шальной осколок. Прямо в мотор...
- Где Максатов?
- Прислал к тебе. Давай скорей, сейчас подойдут лошади. Твою лабораторию приказано грузить на первую же подводу. Я помогу.
Несколько минут они работали молча, два молодых научных сотрудника, чем-то похожие друг на друга и в то же время очень разные. Ильин украдкой несколько раз взглянул на товарища. Руки у Терещенко дрожали, на лице замерло испуганное выражение. Он суматошно бегал из угла в угол, помощи от него было мало.
- Слушай, Ион, - раздраженно сказал Ильин. - Ты сядь и посиди спокойно пять минут.
- Почему?
- Приведи в порядок нервы. Ну, чего раскис?
- Страшно. А тебе - нет?
- И мне страшно. Но возьми себя в руки.
Терещенко стоял посреди комнаты, то сжимая, то разжимая кулаки. Он неотрывно смотрел в окно. Там полыхало зарево. Городок...
- О, черт! - в сердцах воскликнул он и, сорвавшись с места, начал выносить из комнаты готовые тюки.
Ильин через силу засмеялся. Проняло! Лицо Ильина, худощавое, живое, с уже наметившимися складками у рта и крупной ямочкой на подбородке, приобрело сосредоточенное, даже угрюмое выражение, не свойственное юности. Юность! Какая там, к черту, юность, когда творится такое!.. Он со злостью затянул проволоку на ящике.
Снова влетел Терещенко. Щеки его теперь зарумянились. Ни слова не сказав, он схватил новый тюк и бросился в дверь.
Кто-то крикнул в окно:
- Эй, у Ильина! Подводы прибыли! Давай грузи!
Вбежал Терещенко с двумя рабочими.
- Живо, живо! - торопил Ильин, косясь на красные отсветы близкого пожара.
Он вместе с Терещенко потащил кипу бумаг. Потом они вынесли тяжелый ящик.
- Осторожно, - сказал Ильин. - Здесь готовый препарат.
- Тот самый? - уточнил Терещенко.
- Да.
- Бумаги все забрал? - опять спросил Терещенко.
Ильин кивнул головой.
- Груз важный, как это его раньше не отправили? - заметил Ион Петрович и тщательно уложил ящик среди других вещей.
Из дверей института торопливо вышел Максатов.
- Ну как? - спросил он Ильина.
- Все в порядке, Николай Александрович, - спокойно и даже весело ответил Ильин.
Он знал характер своего шефа. Как и многие из людей, всю свою жизнь отдавших науке, Максатов был очень непрактичен в обыденной жизни, а такой из ряда вон выходящий случай, как эвакуация института, совсем выбил его из колеи. Он нуждался в поддержке.
- Все в порядке, - повторил и Терещенко. - Давайте трогаться, пока не поздно.
- Наши люди здесь? - спросил Максатов.
- Сейчас подойдут, - сказал Ильин. - Не видно только Бегичевой. Она еще у себя.
- Па, па, надо ехать! - с горечью воскликнул Максатов. И вдруг взялся за голову. - Ехать! Бросать свой институт! А куда ехать? В неизвестность.
Но его уже подхватили под руки и повели к рессорной тележке, где сидели с чемоданами на руках две заплаканные женщины.
- Маша, а Маша! - взывала к раскрытым окнам одна аз них.-=Ну, где же ты? Скорее! Не задерживай, ради бога!
- Я сейчас! - раздалось из одного окна. - Иду, иду!..
Все оглянулись на это окно. Ильин побежал к дверям. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с девушкой, которая прижимала к себе клетку с морской свинкой.
- Да брось ты ее! - крикнул женский голос с первой тележки. - Иди скорее сюда!
Маша переглянулась с Ильиным. Он взял у нее клетку, поставил на телегу и легко подсадил туда же девушку. Она благодарно улыбнулась, крикнула: "Я здесь поеду, с Аркадием!.." И лошади тронулись.
Они выехали за черту парка, когда день только что начинался. Солнце еще не взошло, но небосвод над степью светился бледной голубизной, а на востоке ясное, без единого облачка, небо уже окрасилось в чистые оранжевые тона; восход предвещал жаркий и безветренный день. На выжженной солнцем траве блестели росинки, от земли тянуло горечью полыни, суслики стояли, любопытно вытянув головы, около своих холмиков... Раскинувшаяся перед путниками степь была такой мирной, что не верилось ни в войну, ни в их спешный отъезд, ни тем более в смертельную опасность, которая надвигалась со всех сторон.
Оглянувшись назад, Маша вдруг заплакала. Она закрыла лицо ладонями и уронила голову. Ильин растерянно смотрел на нее.
- Чего ты? - спросил он. Боишься?
- Да нет же, - сквозь слезы сказала она. - Жалко... Кого жалко?
- Жизни, чудак ты этакий. Кончилась наша юность. А что впереди - никто не знает.
- Знаем. Все знают. Битва.
Он отвернулся и долго смотрел на дымный горизонт. Там шел бой. Пока что они уходили от этого боя.
Скоро взошло солнце. Близко от дороги проскакал эскадрон. Куда-то протащили две маленькие приземистые пушки. Беженцы, заполнив всю дорогу, растеклись в стороны, пошли прямо по целине. Несчастье случилось у моста.
Возле него сгрудились десятки машин, сотни подвод и большая толпа людей. Когда тележка Максатова и подводы института добрались до этой толпы, немецкая батарея уже нащупала мост. Первый снаряд разорвался чуть ближе моста, второй - за балкой, а третий угодил в самый мост. Все бросились в стороны. Еще один снаряд лег прямо возле тележки академика. Маша увидела, как в разрыве взлетел чей-то яркий платок. Грохот на мгновение оглушил ее. Лошадь вскинулась на дыбы и бросилась в сторону. Больше Маша ничего не видела.
Очнулась она на земле. Ее голова лежала на коленях у Аркадия. Рядом сидел закопченный дымом Терещенко. В тридцати метрах от них горела телега. Бумаги на ней пылали, из огромного костра на колесах высок(R) летели черные хлопья бумажного пепла. А еще дальше, в степи, против телеги стоял маленький, будто игрушечный, танк с крестами на боках и, неторопливо поворачивая во все стороны башенку с пулеметом, валил на землю человеческие фигурки, разбегавшиеся по степи.
- Кто сжег телегу? - тихо спросила она Ильина.
- Я... - так же тихо ответил он. - А Максатов?
- Погиб...
Она помолчала, не в состоянии сразу понять случившегося. Потом все же решилась:
- Мы в плену?
Ильин обреченно нагнул голову.
В глиняном карьере. Что лее делать? Утренняя проверка. Неожиданная свобода. Они идут в городок. Находчивость Маши. Три русских бойца приходят в свою часть
Через час их вели по степи назад. Большая толпа захваченных людей состояла из беженцев и солдат, мужчин и женщин, детей, больных и раненых. Шли медленно. После каждой остановки на месте оставалось несколько человек. Остекленевшими глазами смотрели они на высокое блеклое небо. Солдаты, охранявшие пленных, были неразговорчивы и свирепы. Жара и пыль мучали их так же, как и тех, кого они вели.
Аркадий Ильин шел вместе с Машей и Терещенко. Оба они держали девушку под руки. Маша механически переставляла ноги и безучастно смотрела на землю перед собой. Все произошло так быстро и так страшно, что она еще не вполне осознала случившегося. Эта жаркая, совсем недавно такая спокойная степь выглядела теперь нездешней, населена чужими людьми, которые выкрикивали злые слова команды, неуклюжими машинами, наполнена грохотом моторов и трупами, трупами... В небе, затянувшемся пылью и дымом, парили степные орлы, высматривая жертву. У них вдоволь добычи. Мертвые лежат, живые бредут, подымая тучи пыли. Куда они идут? И что будет с ними, мирными людьми, которые попали в военный водоворот? Или весь этот ад кромешный кончится, как только они придут в свой парк? Маша вдруг отчетливо представила себе, как она откроет ключом свою комнату, стряхнет с себя пыль, умоется, ляжет спать, а, выспавшись, встанет с кровати, посмотрит вокруг - и ничего этого уже не будет, все окажется жутким сном. Если бы так!..
Она освободила одну руку, сунула ее в карман. Здесь... С радостью нащупала заветный ключ, будто все дальнейшее зависело только от него, и удовлетворенно вздохнула. Когда она подняла голову и посмотрела вперед, то не дальше как за километр увидела зеленые акации в парке, их белый двухэтажный дом. Ну вот, они почти пришли...
Неожиданно солдаты стали теснить колонну справа, все сильней и сильней. Когда Маша еще раз подняла глаза, зеленый парк института остался в стороне и медленно заволакивался пылью. Она выпустила из потной ладони ключ, с немым вопросом посмотрела на Аркадия. Что же будет с ними?
Ильин отвел глаза. Ответить ему было нечего.
Между городком и институтом в степи стоял на солнцепеке старый кирпичный завод. Полуразвалившиеся навесы, дырявая крыша над механическим цехом, одинокая труба, горы битого кирпича, заросшие глиняные карьеры.
Это место стало первым лагерем для захваченных немцами людей.
Их заставили сойти в карьер с крутыми глиняными склонами. Над краями огромной ямы возникли фигуры часовых. До самой ночи спускались в карьер все новые и новые партии пленных и беженцев.
Ночь не принесла успокоения, хотя стало прохладнее. Тысячи людей, кто как мог, стали устраиваться на ночлег. Где-то плакали дети, стонали раненые, кто-то просил воды. Изредка ночь прорезала автоматная очередь или сухой винтовочный выстрел. Все понимали: еще кому-то не удалось бежать.
Аркадий присел возле Маши. Он подогнул колени к самому подбородку, охватил ноги руками и широко открытыми глазами смотрел в спину красноармейца, сидящего перед ним. Он думал сразу обо всем. Мысли вертелись вокруг препарата, который ему почти удалось создать, о дальнейшей судьбе открытия, о себе, наконец - о Маше. Та самая Маша, с которой он познакомился год назад, когда она только что пришла к ним в институт, сидит сейчас рядом с ним, молчаливая и замкнутая. Маша была лаборанткой Максатова, она делала подопытным свинкам инъекции, следила за ходом опытов. К концу года их знакомства Аркадий уже не мыслил себе ни лаборатории, ни собственной жизни без Маши, без ее чуть-чуть картавящей скороговорки, без веселого смеха и очень мягких, почти белых волос.
Он сидел на жесткой глине и думал о девушке, а в его юношеские думы все время вплетались мысли о войне, о его собственной роли в ней и о том совершенно неожиданном, что случилось за последние двенадцать часов.
Погиб Николай Александрович Максатов. Какой это был человек! И что он мог сделать в будущем! Его биологическую лабораторию ценили не меньше, чем военные лаборатории. Когда война к осени сорок первого года заставила свернуть многие научные работы, даже тогда их институт продолжал работать. Максатов, лично руководивший работами Ильина, твердо обещал представителю Государственного комитета обороны, что не позже чем через год институт закончит разработку удивительно важной проблемы. Все, что было пока еще тайной для остальных людей, не являлось тайной для руководителя института. Он сам шефствовал над лабораторией Ильина. Именно он предложил Ильину несколько очень важных технологических приемов, когда тот начал работать над своим "веществом Ариль", как неофициально был назван новый препарат. Ильин понимал, каким может стать его открытие. Закрыв глаза, он и сейчас мог представить в уме все детали своих опытов. Молодой ученый первым из всех людей держал в руках свинку необыкновенных биологических качеств, и Маша Бегичева ничего не понимающими, даже испуганными глазами смотрела на него и на подопытное животное, которому влили "вещество Ариль". Они стояли тогда на пороге открытия.
Аркадий Ильин вполне отдавал себе отчет в том, что он делает, когда дрожащими пальцами подносил спичку к кипам бумаг, нагруженным на телегу. И когда драгоценные бумаги вспыхнули, и когда стал тихо постреливать ящик, где лопались от огня первые пробирки с необыкновенным препаратом, Ильин до крови закусил губы и так посмотрел на Терещенко, что у того сразу отпала всякая охота спасти из вороха бумаг хотя бы одну страницу. Нет, врагу такие материалы отдавать нельзя!
Все сгорело. Максатова нет. Конец опытам. На всем его открытии лежит крест. Остался только один человек, который знает детали чудесного открытия и может по памяти восстановить многое из того, что делал в течение полутора лет напряженных опытов, это он - Аркадий Павлович Ильин, человек, сидящий теперь в глиняном карьере.
К его плечу прислонилось плечо Маши. Спит она или просто молчит? Ильин нагнулся, участливо заглянул в лицо. Глаза девушки были открыты и сухи.
- Ты как себя чувствуешь? - шепотом спросил он.
- Очень хочу пить. Как долго может продолжаться этот кошмар?
- Успокойся. Будем терпеливо ждать. Думаю, утром нас отпустят. Зачем мы им? А если не отпустят, убежим. Только бы не разлучили.
Шепот молодых людей отвлек Иона Петровича Терещенко от собственных, тоже далеко не веселых дум. Он обернулся, посмотрел на Ильина, на Машу и подвинулся ближе.
- Что будем делать?
- Ждать, - ответил Ипын - А если что - попытаемся бежать.
Ночь, наполненная шорохом движений тысяч людей, вскриками, стонами, плачем, стрельбой, ракетами и чужой, резкой командой, была жуткой.
Они сидели, прислушиваясь к стрельбе наверху, к крикам людей. Что же делать?.. Только ждать. Слушать и ждать.
Ночь кончалась. Занималось утро. Поблекло черное небо, на востоке потухли звезды. Свет быстро разливался по широкой степи. Но в карьере было еще темно, сумрачно. В этом сумраке копошилась огромная толпа людей.
Раздалась команда, в карьер спустилась цепочка солдат, и люди, повинуясь другим людям в зеленых мундирах, с автоматами в руках, медленно потянулись наверх.
Две шеренги солдат стояли наверху плотно, плечом к плечу. Между ними тонкой ниточкой шли снизу пленные. Фашисты внимательно всматривались в их лица и одежду. Пленных пропускали через "фильтр".
Ильин шел за Машей; Терещенко переступал с ноги на ногу за спиной Ильина, тревожно дыша ему в затылок.
- Юде? - спросил здоровенный солдат у человека впереди Маши и, не дожидаясь ответа, выдернул его в сторону.
Ильин вздрогнул, подался вперед. Маша обернулась, строгие глаза ее глянули на Аркадия. Солдаты пропустили всех трех без расспросов.
- Комиссар?! - заорали на кого-то сзади, и вслед за этим послышались удар и быстрая немецкая речь.
Ильин увидел, как из шеренги выбросили раненого бойца; он упал и вдруг, не поднимаясь с земли, из последних сил ударил ногой ближнего немца. Тот отскочил, ткнул в лежащего автоматом. Терещенко побледнел и закрыл лицо руками. Раздалась короткая очередь.
Часа через два людей рассортировали. Группу обреченных выстроили у края карьера, приказали раздеться. А остальных отвели метров за пятьсот и остановили в степи.
Подъехал автомобиль. Маленький щеголеватый офицер поднялся с сиденья и, задрав лицо к жаркому небу, начал что-то быстро и с пафосом говорить, размахивая рукой.
Переводчик почтительно выслушал его речь и, когда офицер сел, поднялся, спросил у него что-то и сказал в толпу:
- Великая и могущественная Германская империя не воюет с мирными жителями России. Она великодушна и к побежденным солдатам. Она беспощадна только к советским комиссарам, евреям и к тем, кто не сложил оружия. Фюрер желает, чтобы русский народ признал тысячелетнюю Германскую империю, понял непобедимость германской армии и покорно подчинился неизбежному. По великодушному распоряжению фюрера вы свободны. Идите по своим селам и городам, приступайте к работе и выполняйте указания местных властей, назначенных немецким командованием. Хайль!
- Хайль! - закричали конвоиры, солдаты и офицеры.
Толпа молчала, ожидая какого-то подвоха. Но ничего не случилось. Офицер уехал, конвой построился в колонну и пошел прочь.
Некоторое время толпа все еще стояла, не веря в свободу. Когда колонна немцев скрылась за пыльным облаком, люди в одно мгновение бросились в разные стороны с криками и плачем.
Ильин, Маша и Терещенко стояли на месте, ошеломленные не меньше других, и не знали, что делать.
И вдруг Маша засмеялась.
- Ну чего мы стоим? - сказала она весело. - Пошли, ребята.
- Куда? - спросил Терещенко.
- Домой, ясно куда. Во-он наш дом! За парком, тут недалеко.
- Нельзя туда, - сказал Ильин.
Две пары глаз с недоумением уставились на него.
- Нельзя, - повторил он. - Нас там слишком хорошо знают. Кроме того, могут заставить работать. А я совсем не хочу работать на оккупантов. Надо пробраться к своим. Наша бронь кончилась, понятно? Мы бойцы сейчас, хоть и в тылу врага, но бойцы.
Вечером они втроем пришли в соседний городок.
Наглухо закрытые ставни, безлюдье, дымящиеся воронки на улицах и в огородах, поваленные изгороди, обожженные деревья вот что они увидели в городке.
Ильин и его товарищи остановились у крайнего дома. Стало темнеть, звуки из центра города становились глуше, они застревали в теплой темноте, как в вате.
- Куда теперь? - спросил Терещенко.
Никто ему не ответил.
Потом Маша неуверенно сказала:
- Здесь где-то живет тетя Клава. Помните, наша уборщица. Я у нее раз была, вот только плохо запомнила адрес. Кажется, на этой улице.
Маша первой пошла вдоль домов. Никто им не встретился, никто не окликнул. Даже собаки не лаяли. Маша приглядывалась к слепым окнам, с надеждой заглядывала во дворы.
- Кажется, вот тут... - Она остановилась около белого саманного дома, тронула щеколду калитки и очутилась во дворе. - Ну да, здесь. Вот и колодезь.
Маша постучала. Никто не ответил. Незапертая дверь поскрипывала. Девушка с похолодевшим сердцем вошла в сени. Аркадий - за ней. Пусто, тихо. В комнате тоже никого. Мебель, половички, цветы - все на месте, а хозяев нет.
Друзья переночевали в пустом доме. Утром нарыли мелкой картошки, поели. Что теперь делать? Как поступить дальше?
За дверями послышались шаги, уверенный разговор.
- Живые есть? - спросил кто-то из сеней, и тут же в комнату вошел пожилой человек с книгой в руках, а за ним два немецких солдата.
- Кто такие будете? - начальственно спросил человек. - Живете здесь или пришлые?
- Живем, - стараясь быть спокойной, ответила Маша. - А вы кто?
- Из городской управы. - Человек без приглашения уселся, разложил на столе книгу. - Паспорта есть? Нет? Почему? Выбросили? - Он усмехнулся. - Сейчас все выбрасывают. Фамилии?
Маша назвала три фамилии, какие пришли на ум. Ее товарищи молчали. Осмелев, она рассказала, что они студенты, приехали отдыхать и вот...
Чиновник сказал:
- Считайте, что вы теперь прописаны по этому адресу. Без ведома комендатуры покидать пределы города запрещается. За нарушение расстрел. Ждите вызова на работу или определяйтесь сами. Понятно?
Чиновник и солдаты ушли. В доме повисло тягостное молчание.
- Как кур во щи, - сказал Аркадий. - Влипли что называется.
- Ну, это еще посмотрим! - весело отозвалась Маша. Он сказал "определяйтесь сами", да? Вот мы и пойдем определяться. Ройте картошку на дорогу, ребята. Дорога длинная.
Едва стемнело, Ильин, Терещенко и Маша вышли из дома, где были прописаны. Степь поглотила их и укрыла.
Бойцы, у которых кончилась бронь, пошли искать свою воинскую часть. Через заставы и фронты. Через города и села, набитые оккупантами. Через степи и реки, несжатые поля пшеницы и огороды, заросшие бурьяном. На восток, на юг, опять на восток. Потом на север и даже на запад, петляя по великой русской земле, заметая следы, появляясь в совсем неожиданных местах, пока не напали наконец на след партизан где-то в лесах Сумской области, на востоке Украины, и не остались с ними.
В руках бойцов появилось оружие. Хождение кончилось. Они воевали.
Оставим друзей на время и пожелаем им удачи в суровой и опасной боевой жизни.