Вдруг затрещали ветки, громыхнула пластмассовая крыша навеса, от резкого толчка вздрогнули створки окна — в комнату со звоном посыпались куски стекла.
Мария испуганно привстала.
— Извини, родная! — Горячий шепот пульсировал, метался по комнате. — Я такой неуклюжий. Как ни стараюсь быть осторожным, обязательно разобью хоть одно стекло.
— Зачем ты ворвался в чужой дом? — сердито спросила Мария. Она встала, накинула халат. — А если бы хозяйка была дома?
— Я не подумал. Ты такая красивая, — задумчиво сказал Смерч. — Твое тело светилось в полумраке, будто оно из янтаря. Я ждал на косе. Тебя все нет и нет… Начал волноваться. Послушай, Мария! Я все время вспоминаю наше путешествие. Ты тогда тоже светилась. Море, звезды… И ты летишь среди звезд… Это было прекрасно. Правда?
— Меня укачало. До сих пор муторно, — сказала Мария, и слова ее были чистейшей правдой.
Она сладко зевнула, потянулась.
— Я принес тебе подарок. Выйди во двор, посмотри.
Мария вышла на веранду и ахнула.
На крыльце, дорожке, ведущей к калитке, под деревьями — всюду лежали охапки незнакомых белых цветов, похожих на лилии.
Цветы ее вовсе не обрадовали. Ахнула Мария потому, что увидела в саду множество поломанных веток, а главное — расщепленный надвое ствол низкорослого старого персика, который рос возле бассейна. В бассейне почему-то не было воды. На дне его валялись вперемешку с песком листья и сорванные вихрем плоды.
Она подняла несколько мокрых больших лотосов, гневно ткнула ими в пространство перед собой:
— Удружил! Мне теперь надо полдня на коленях ползать — собирать этот мусор.
Она отшвырнула цветы. Не скрывая своего раздражения, закричала:
— Что ты натворил в саду?! Ты все здесь поломал. Теперь мне придется платить хозяйке — возмещать убытки. Где я возьму столько денег — ты подумал?!
— Не сердись. Я что-нибудь придумаю, — виновато прошелестел Голос-ветер.
— Что ты придумаешь? — презрительно переспросила Мария. — Что ты вообще можешь? Пугать людей и строить воздушные замки?
Смерч долго молчал.
Мария присела на крыльцо, опустила голову. Все не так, все рушится… Ну и пусть…
— Ты права, Мария, — наконец ответил Смерч. — Но ведь я люблю тебя. Хоть что-нибудь это значит?
Она засмеялась:
— Все это бред! Человек не может жить одним возвышенным и духовным. Мы, люди, состоим прежде всего из плоти. А ты только ветер. Так сказать, в чистом виде. Ты все равно что бог. Ему молятся, но с ним не спят… Пойми наконец. Я обычная земная женщина, и мне нужен муж из плоти и крови. Я хочу рожать ему детей. Хочу иметь свой дом… Пойми: я хочу жить как все люди…
В ней снова заговорила злость, потому что со Смерчем, как ни погляди, были связаны все ее неприятности.
— Оставь ты меня! — грубо сказала Мария. — Чего ты ко мне привязался? Тебе дан весь мир, все доступно… Найди себе другую бабу и не морочь мне голову. Уходи!
Мария вдруг поняла: только что она почти слово в слово повторила то, что говорила во гневе Маленькому Рафаэлю. Там, на косе, когда поймала его на слежке за собой… Поняла — и ужаснулась.
То был Раф, созданный для того, чтобы вить из него веревки. А это — Смерч! Прекрасный могучий торнадо, которому ничего не стоит убить ее за эти слова, разметать в пух и прах домик и сад, пустить все по ветру.
Страх тысячами мурашек разбежался по телу, по Мария упрямо подняла голову, откинула ее назад, устремив в сгущающиеся сумерки презрительный и острый взгляд.
В этот миг она более всего была похожа на змею, которая предупреждает угрожающей позой всякого, даже того, кто сам спешит обойти ее десятой дорогой: «Не тронь меня! Уходи!»
«Нет!.. Нельзя!.. Никогда!.. Невозможно!.. Нет… нет… нет!..»
Он втянул в себя воронку и, бешено вращаясь, ввинчивался в холодную бездну неба.
Выше! Еще выше! Туда, где небосклон залит смородиновым соком, где за пределами атмосферы таится вечная ночь. Лучше задохнуться от нехватки воздуха, взорваться, не имея сил, а главное — не желая больше удерживать свое тело-облако в пределах жизни. В самом деле! Лучше вернуться к первоначальному состоянию, стать безмозглым ветром, чем измельчать, загнать, словно джинна в кувшин, свой вольный дух в крохотный мирок человеческих интересов… Отец предупреждал его, предостерегал. Конечные формы и твердая материя так опасны! Общение с ними грозит остановкой движения, а это хуже смерти. Это предательство всего живого и движущегося…
Смерч яростно стегал себя упреками, заковывал в броню запретов.
«Что толкнуло меня к человеку?» — маялся он безответными вопросами.
…человеку… человеку… человеку…
Тоска и одиночество? Только ли они? Конечно, проявления сознания на уровне неживой природы очень редки, уникальны. За сотни лет скитаний по Земле я, помнится, только раз встретил разумный Смерч. Лучше бы и не встречал… Я тогда был молод и глуп, насвистывал какую-то понравившуюся человеческую мелодию. А этот безумец налетел на меня с бранными словами на всех языках народов мира, стал прижимать к скалам, над которыми я как раз пролетал.
…безумец… безумец… безумец…
Я, помнится, испугался. Скалы — это остановка движения, смерть. Я ударил безумного воронкой — он шарахнулся в сторону и улетел. Почему называю его безумным? Не знаю. Наверное, потому, что не понимаю его. Среди тысяч, десятков тысяч тупых и разрушительных сородичей, чье существование измеряется всего лишь минутами или часами, встретить разумный Смерч — и не обрадоваться, не подружиться, а, наоборот, наброситься как на смертельного врага? Непонятно.
…понятно… понятно… понятно…
Впрочем, кто сказал, что он был разумным? Разноязыкая брань еще не свидетельство ума. Попугаи тоже «говорят» — и что с того?!
Тоска и одиночество. Жажда общения — вот что толкает нас к людям. Меня, отца… Разум тянется к разуму, но чтобы подружиться с человеком, надо стать ему подобным. Невозможно! Немыслимо! И потом — только ли это мучает тебя, мучило отца? Мучило и погубило — по земным понятиям, у него остановилось сердце. То есть угасло движение — и могучего торнадо не стало…
Жажда общения? Но у тебя есть друзья, такие же, как ты, прекрасные аномалии природы, в которых благодаря миллиону удачных совпадений некогда тоже затеплилось самосознание и родило бессмертную силу ума. Вулкан по имени Стромболи, Теплое Течение. Айсберг и, наконец, древний и мудрый Байкал.
…сила… сила… сила…
А раз есть друзья, то твое безмерное одиночество — не более чем уловка, поэтический образ.
Наберись мужества. Смерч, сказал он сам себе, и признайся, что тебя страшит не просто человек, не абстрактная несовместимость, а конкретная женщина по имени Мария. Это она разрушает твой дух и заставляет твою бестелесную плоть вращаться со сверхзвуковой скоростью, ввинчиваться в глубь неба, где, кроме звезд и смерти, ничего больше нет.
Она прогнала тебя, отвергла. И теперь ты хочешь одного — взорваться в стратосфере.
Зачем тебе Женщина, ветер?
…зачем?.. зачем?.. зачем?..
Смерч задыхался от противоречий и нехватки воздуха.
Вращение его замедлилось — подступившая пустота космоса безжалостно рвала на куски тело-облако.
Он почувствовал: еще немного — и он не сможет больше поддерживать себя как систему. И еще Смерч вдруг понял, что глупо и бессмысленно погибнуть вот так — бесславно, с чувством вины, ничем не облегчив участь возлюбленной. Он в самом деле виноват, он обещал Марии что-нибудь придумать, помочь, он должен сдержать свое слово!
С той же энергией, с какой он ввинчивался в пустоту стратосферы. Смерч ринулся вниз.
Он смертельно устал. Но жаркое солнце и тугие восходящие токи воздуха вскоре вновь влили в его тело волю и силы.
Над землей паслись стада безмозглых кучевых облаков.
Он с яростью набросился на них, перекатывая раскаты грома и грозно посверкивая молниями.
Смерч опустил сразу несколько воронок, стал рвать и разбрасывать во все стороны холодные мертвые клубки конденсированного водяного пара. Часть из них он тут же пожирал, тяжелея и на ходу проливаясь дождем.
Вскоре это бессмысленное занятие ему надоело.
Смерч подобрал воронки, постоял несколько минут на месте, раздумывая, куда бы ему отправиться, и… отдался воле случайных ветров. Пусть несут куда хотят. Ему теперь все равно.
К утру погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, стал срываться мелкий дождик.
Мария надела куртку, вышла в сад.
Большие белые цветы, напоминающие лилии, завяли.
Мария приметила возле гаража грабли, принялась сгребать цветы в кучу.
«Как после пышных похорон…»
Подумала без улыбки, потому что в душе уже жалела, что так повела себя со Смерчем. Рафаэль — другое дело. С ним чем хуже обращаешься, тем лучше он становится. А этот… Он же не человек. И потом… Он прилетел к ней такой восторженный, с какими-то заморскими цветами, а она отхлестала его словами, прогнала… Подумаешь — дерево сломал… Впрочем, никуда он не денется, как и этот глупый Рафаэль…
Мария вздохнула, вернулась в дом.
Делать было нечего. Она обошла все три комнаты, скользя придирчивым взглядом по старой мебели и пыльным выцветшим коврам. Будь этот дом ее, за пару недель его можно было бы преобразить. Все это старье выбросить. Вместо побелки — светлые обои, которые сразу бы согрели комнаты и придали бы им уют. Купить хорошую мягкую мебель. А в прихожую — большой ковер золотисто-охровых тонов…
Мария снова вздохнула и отправилась на кухню.
Несколько дней назад, надумав сварить на зиму варенье, она купила на рынке полведра айвы — зеленой и очень твердой. Теперь она отлежалась, стала мягче. Погоды нет — самое время заняться вареньем.
Она поточила нож и, мурлыча старую мелодию Джо Дассена, стала очищать плоды от кожицы. Затем вырезала сердцевины, нарезала айву дольками, положила их в кастрюлю и залила кипятком, чтобы проварить.
Кожицу, оставшуюся после чистки, сварила отдельно — для сиропа.
Делала все по памяти, полагаясь на интуицию, которая никогда ее не подводила.
Попробовала приготовленный сироп — вкусно! — залила им дольки и пошла переодеваться. Пусть теперь стоит до вечера. А потом варить эту айву не переварить, в несколько приемов, пока дольки не станут прозрачными и медовыми.
«Поеду обедать в ресторан, — подумала Мария, примеряясь, что же ей надеть. — Раз меня все бросили, надо пользоваться свободой».
Он разом отверг все надежды и решил больше к ним не возвращаться. В самом деле: что общего может быть у огня и воды, у ветра и неподвижного камня! Встречаясь, они несут друг другу только смерть и разрушение.
Ему было как никогда плохо.
Казалось, все страсти раз и навсегда раздавлены обстоятельствами и подавлены умом. Он доказал себе неизбежность утраты, уяснил, что стихия и человек только живут рядом, а по сути своей далеки друг от друга, как звезды. И все же боль и тоска не уходили, гнездились в каждом уголке набухшего дождем и электричеством тела.
Смерч был как никогда силен и одновременно чувствовал, что находится на грани гибели. Говоря земными понятиями, он надорвался.
То, что носил Марию в своих объятиях, — только в радость. А вот церковь таскать на себе не стоило (несколько дней назад Мария обмолвилась, что ей нравится обряд венчания, и он, дурачок, той же ночью попытался притащить на косу небольшую деревянную церквушку. Поднять поднял, а унести не смог — силенок не хватило…). И уж тем более нельзя было спасать падающий самолет… Отец знал это. Он недаром предупреждал: «Бойся вещества. Оно нас убивает».
Уже дважды Смерч испытал жуткое ощущение провала о движении. Не том, внешнем, которое носило его вдоль побережья, а том, что составляло основу его жизни — спиральном и неизбывном, которое то тихим воздуховоротом кружилось внутри облака, то, по желанию, вырывалось могучими воронками торнадо. Из рассказов отца Смерч знал: в таких случаях надо немедленно лететь куда-нибудь в Южную Америку, поближе к Андам, где сочетание мощных муссонов, которые несут с океана на сушу влажный и теплый воздух, жаркого солнца и дыхания ледников может вылечить, добавить силы.
Он знал все это, как, впрочем, и то, что отцу Анды не помогли, и все равно третий день летал вдоль побережья и никак не мог распрощаться с этим захудалым уголком суши.
Его оскорбили, отвергли, унизили, а он… Да! Од чувствует себя виноватым! Марии еще труднее, чем ему. Неспроста она с таким отчаянием выкрикнула фразу: «Чем, чем я заплачу хозяйке?!» Ему для жизни нужны ветер и солнце. Для счастья — достаточно улыбки Марии. А людям? Ох, и много же им нужно только для Того, чтобы не умереть. Еда и вода, кров над головой, одежда, тысяча других вещей. Все это покупается за деньги. Их, в свою очередь, надо зарабатывать. Убогий и тоскливый замкнутый круг, в котором и заключена жизнь человека.
«Я улечу, — подумал Смерч. — Но у Марии из-за меня будут неприятности. У людей все покупается за деньги. Значит, надо достать для нее денег».
Он перебрал несколько вариантов: ворваться через окно в какой-нибудь банк и вымести оттуда все ассигнации, напасть на какого-нибудь богача? Нет, не то. Разумная стихия не должна и не может причинять вред человеку. Да и выглядит все это чисто по-людски: ворваться, напасть, ограбить.
И тут Смерч вспомнил историю, свидетелем которой он случайно оказался то ли в конце шестнадцатого, то ли в самом начале семнадцатого века у северо-восточного побережья Флориды.
Несколько лет подряд он наблюдал тогда забавы ради за промыслом флибустьеров и, конечно же, не мог не обратить внимания на крохотный островок Амелия.
В то время там хозяйничал знаменитый пират Эдвард Тич, известный больше по кличке Черная борода.
Как-то его бриг в очередной раз бросил якорь в бухте Фернандина. Смерч завис над ним, притворившись тихим мирным облаком, смотрел, как веселятся на палубе пираты. Больше всех в тот день пили и гуляли братья Вильям и Давид — коренастые, необыкновенно волосатые насмешники, которые могли пройтись соленым словцом даже в адрес капитана.
На берегу Эдвард Тич собственноручно ссыпал драгоценные камни в две переметные сумы — он любил камни и никогда никому их не доверял. Из матросов Черная борода в тот раз взял в помощники Давида. Остальным велел готовить бриг к выходу в море.
Они ушли в глубь острова, чтобы спрятать сокровища. Смерч видел все с высоты как на ладони и чувствовал: что-то должно произойти.
Было жарко. Давид нес мешок с золотыми монетами, еду и лопату. Поначалу матрос балагурил и шутил, но вскоре выдохся — устал.
Эдвард Тич шел молча, изредка поглядывая — высоко ли солнце. Затем, покружив среди скал, резко свернул к берегу.
— Кэп! — взмолился Давид. — Я уже валюсь с ног.
— Скоро отдохнешь, — сказал Черная борода, и глаза его недобро сузились.
Они вышли на берег.
Эдвард Тич осмотрелся, указал на землю возле одной из пяти пальм, росших как бы кружком:
— Копай здесь.
Матрос взялся за дело. Через час яма была готова.
Черная борода бросил туда переметные сумы с драгоценными камнями, положил мешок с золотом.
— Давай теперь подкрепимся, — предложил он Давиду.
Они съели вяленое мясо и сыр, выпили бутылку рома. Каждый кусок капитан разделил поровну, по справедливости.
Затем Эдвард Тич закурил свою любимую трубку, а когда матрос наклонился, чтобы взять лопату, выстрелил ему в затылок.
Докурив трубку, пират бросил тело несчастного в яму, приказал, пряча в бороде улыбку:
— Сторожи мой клад, Давид. Я запомню твой веселый смех.
Закидав яму песком и тщательно замаскировав ее, Эдвард Тич выпрямился, поглядел в сторону пустынного океана.
— Пусть тот, кто дотронется до моего золота, спрятанного здесь, — начал он традиционное заклятие, и правая рука его с растопыренными пальцами протянулась вперед, как бы накрывая и оберегая клад. — Пусть помнит он, что обратный путь его будет не длиннее лезвия ножа! А ты, Давид, не обижайся. Если нам в следующий раз улыбнется удача, я определю твоего братца Вильяма где-нибудь тут, по соседству…
Смерч, помнится, тогда спешил.
Накануне он открыл, что Теплое Течение тоже разумно, и ему очень хотелось пообщаться с себе подобным. Улетая, он решил при первой же встрече в открытом море перевернуть бриг коварного пирата. Но замысел свой осуществить не успел. Возвращаясь, он встретил близ мыса Гаттерас английский королевский фрегат. Под его бушпритом болталась знакомая черноволосая голова…
«Амелия… Это не так и далеко, — раздумывал Смерч, разглядывая отражение своего тела-тучи в полуденной глади моря. — К утру я вернусь. И тогда уж насовсем улечу
…совсем… совсем… совсем… из этих краев».
— Какой еще ветер — возмутилась хозяйка. — О чем вы говорите, милочка. Это у вас в голове ветер. Погубить такое дерево!
Она была еще не старая, лет сорока пяти, не более, но злоба резко состарила ее, исказила черты лица.
— Меня не касается ваша личная жизнь, — продолжила хозяйка, напирая на слово «личная», — но вы арендуете мой дом и, стало быть, берете на себя определенные обязательства. Любовники носят вам цветы корзинами? Прекрасно. Однако потрудитесь потом убрать эти приношения, а не сваливать их в кучу у ворот. Любовники ваши молоды и полны сил? Великолепно! Но ломать ветки и деревья во время ваших игрищ вовсе не обязательно. Наконец, бассейн. Не знаю, что вы в нем делали, но куда девалась вода? Вот этого я уж никак не пойму…
— Любовник выпил! — ядовито ответила Мария и села в шезлонг. Ерунду говорят, что в разговоре превосходство принадлежит тому, кто выше собеседника. Если хорошо сидишь… — Вам этого в самом деле не понять… Страсть иссушает людей. Вот он и выпил всю воду…
Взглядом она «передавала» дополнительную информацию:
«Ты — старая зануда. Если какой-нибудь полоумный дегенерат купит тебе когда-нибудь три цветка, он обязательно выберет самые дешевые. Будь у меня деньги, я бы сто раз заставила тебя унизиться».
— Сколько я вам должна? — Мария резко встала, показывая, что вести душеспасительные беседы она больше не намерена. — Учтите, у меня уплачено еще за два дня и я уеду только послезавтра, и не раньше вечера.
Старая зануда тоже подобралась для ответного выпада, но первая фраза Марии несколько обезоружила ее.
— Да уж, послезавтра вечером… Сколько стоит большое плодоносящее персиковое дерево, я сообщу вам завтра после полудня. Надеюсь, вы не захотите, чтобы дело получило огласку и дошло до суда?
— Не беспокойтесь, — отрезала Мария и с тоской подумала, что с вокзала, после приезда в ее большой и шумный город, придется добираться, по-видимому, пешком. — Узнайте цену… Только ради бога — не спутайте эту маленькую и почти усохшую смоковницу с большим плодоносящим персиковым деревом.
Она кивнула старой зануде и с видом победителя ушла в дом.
Возле Флориды Смерч наткнулся на обширный свирепый циклон и, то и дело сбиваясь с курса, несколько часов пробивался к берегам Амелии.
Его раздражала эта бессмысленная немеренная сила, как и другие глобальные проявления неодушевленных стихий. На это же как-то сетовал и его друг Байкал. Он говорил о том, насколько целесообразной и гармоничной стала бы природа, имей она сознание. Впрочем, может, они — Байкал, Теплое Течение, Вулкан, Айсберг, наконец, он сам и его отец — может, они и есть первые проблески планетарного разума? Кто знает, что будет через сотню-другую лет?
Но сейчас было не до мечтаний.
Берета Амелии трепал жестокий шторм. Они разительно изменились за эти без малого три сотни лет. Где теперь те пальмы, что осталось от них?
Из разговоров матросов Смерч знал, что остров считают буквально нашпигованным кладами. Одному Черной бороде их приписывали более тридцати. Они, конечно, есть. Но где, где их искать?
Поживившись немного штормовым ветром, Смерч занялся поисками.
— Он опустил сразу три воронки и послал их в разные концы крохотного островка.
Они, невидимые во мраке ночи, мгновенно забирались в пещеры и гроты, вспарывали верхний слой песка, камней и разного мусора, проникали даже в самые узкие щели.
Тщетно!
Ни золота, ни драгоценностей не было и в помине.
Вскоре одна из воронок засосала из неглубокой расщелины у подножия скалы несколько дублонов.
Смерч перерыл вокруг этой скалы горы песка и камня, но больше ничего не нашел.
«Марии нужны деньги! — с ожесточением подумал он. — Много денег… И я их найду! Она купит себе все, что нужно для жизни, и будет хоть немного счастлива.
…много… много… много…
Это последнее, что я могу и должен сделать для нее».
Смерч напряженно вспоминал тогдашние очертания берега и ориентиры, путь Черной бороды.
Кажется, здесь. Пальм, конечно, нет. Океан отступил — это уже не берег. Но все подсказывает, что именно здесь бедный Давид выпил последний в своей жизни глоток рома.
Смерч ввинтился в песок.
Нет! Ничего нет. Опять пусто.
Он выкопал другую яму, третью… седьмую.
Клада не было.
Проклятый безумец, Эдвард Тич, и тебе подобные! Сколько лет вы болтались в морях и океанах, пировали, подыхали с голоду и все время убивали, убивали, убивали… Ради чего? Чтобы передать несметные сокровища земле, навеки похоронить их? Безмозглые алчные безумцы, вот кто вы!
На перетаскивание тонн песка уходили силы. Но Смерч все кружил и кружил во мраке, яростно вгрызался в окаменевшую землю.
«Глупая Черная борода — куриные мозги! Твой собственный обратный путь и оказался короче лезвия ножа. Где те рыбы, которые съели тебя?»
В тридцать седьмой по счету яме он наткнулся на какие-то гладкие палочки и, ощупав их, понял: человеческие кости.
Чуть глубже, как он и предполагал, оказались полуистлевшие знакомые переметные сумы и остатки мешка, из которого высыпались и перемешались с землей золотые монеты и украшения.
Смерч подобрал все до последнего камешка, зачем-то поднял в воздух и череп Давида — что ж, он хорошо сторожил клад — и помчался от берегов Амелии.
Циклон простирался миль на шестьсот, и он из последних сил таранил этот необъятный омут, затягивающий и его в свое могучее и бессмысленное кружение.
Над Атлантикой, уже после Азорских островов, чуть было не случилось непоправимое.
Снова неизвестно откуда пришли слабость и оцепенение. Мир, который Смерч обычно чувствовал неделимым, единым с собой, вдруг сжался до размеров тучи, вихрь, живущий в нем, затрепетал, рванулся сразу во все стороны, превращаясь в хаос.
Драгоценные камни и золото полетели вниз.
«Все пропало! — ужаснулся Смерч. — Каких-нибудь тридцать секунд — и клад Черной бороды пойдет на дно океана… Мария, помоги мне!»
Упоминание о Марии как бы разбудило его.
Неимоверным усилием воли Смерч остановил хаос, который разрастался в его воздушном организме, в одно мгновение собрал и снова закрутил в тугую пружину все свое существо, бросил вниз стремительную узкую воронку.
Золото и драгоценности он поймал уже у самой воды и, счастливый, отягченный желанной добычей, поспешил вдоль берега к заветной косе, откуда уже совсем недалеко до маленького дома, где спит Мария, до знакомого сада, где растут орехи и персики, а под окнами толпится сирень.
Вместе со Смерчем в Бискайский залив вступил рассвет. Ранний-ранний, еще полусонный и нерешительный.
Это было некстати: вдруг кто увидит его возле домика Марии?.. Впрочем, ей теперь все равно. Через несколько дней она уезжает… И ничего не останется от их свиданий, от их полетов, ослепительной, как солнце, нежности — всего того, что можно назвать одним словом — безумие. Мария выздоровела. Он отвергнут. Все возвратилось на круги своя.
Стараясь не шуметь, Смерч опустил воронку во двор дома, высыпал золото и драгоценности под дверь.
Через минуту он уже летел к морю.
«Все! Я расплатился! Я ничего больше не должен людям!» — подумал Смерч.
Только, теперь он, полумертвый от усталости, понял мысль древнего философа о том, что смерть может быть избавлением от мук и страданий. Сотни лет он был молодым и сильным, практически бессмертным и смеялся над этой глупой выдумкой людей. Оказывается, напрасно смеялся…
Он и не заметил, как оказался над косой, где на ощупь знал каждую песчинку, каждый прихотливый узор следов. Вот они! Следы Марии, которые не успел растворить влажный песок. Они — везде! Как неотступность памяти, как проклятие…
То ли сырой ветер с моря нагнал сюда туч, то ли он, когда спешил к дому Марии, перепутал сполохи призрачных надежд с рассветом, но над их косой было все еще темно.
Его больное громадное тело тяжело ворочалось среди глупых и мертвых туч. Смерча переполняла вода — сотни, тысячи тонн. Она была безмерна, как и его тоска. Еще в нем жили огромные электрические силы, в общем-то бесполезные и даже вредные для дальнего пути. Ему нестерпимо захотелось разразиться адской грозой, очиститься в ее сухом жаре и блеске, пролиться дождем, нет, ливнем, новым всемирным потопом.
Черная воронка несколько раз пронеслась над едва белеющей в предрассветных сумерках косой, поднимая тучи песка, сметая с нее все следы.
Затем небо раскололось от яростного удара грома, и на косу упали первые молнии.
Сначала Смерч вонзал их по одной, как стрелы. Затем стал бросать пучками, целыми кустами.
Хлынул дождь.
В голубовато-металлическом свете молний казалось, что море вокруг косы кипит и из него, спасаясь, выползают на берег сотни сверкающих, светящихся медуз. Это светились в местах ударов небесных бичей стеклянные озерца расплавленного песка.
Мария испуганно привстала.
— Извини, родная! — Горячий шепот пульсировал, метался по комнате. — Я такой неуклюжий. Как ни стараюсь быть осторожным, обязательно разобью хоть одно стекло.
— Зачем ты ворвался в чужой дом? — сердито спросила Мария. Она встала, накинула халат. — А если бы хозяйка была дома?
— Я не подумал. Ты такая красивая, — задумчиво сказал Смерч. — Твое тело светилось в полумраке, будто оно из янтаря. Я ждал на косе. Тебя все нет и нет… Начал волноваться. Послушай, Мария! Я все время вспоминаю наше путешествие. Ты тогда тоже светилась. Море, звезды… И ты летишь среди звезд… Это было прекрасно. Правда?
— Меня укачало. До сих пор муторно, — сказала Мария, и слова ее были чистейшей правдой.
Она сладко зевнула, потянулась.
— Я принес тебе подарок. Выйди во двор, посмотри.
Мария вышла на веранду и ахнула.
На крыльце, дорожке, ведущей к калитке, под деревьями — всюду лежали охапки незнакомых белых цветов, похожих на лилии.
Цветы ее вовсе не обрадовали. Ахнула Мария потому, что увидела в саду множество поломанных веток, а главное — расщепленный надвое ствол низкорослого старого персика, который рос возле бассейна. В бассейне почему-то не было воды. На дне его валялись вперемешку с песком листья и сорванные вихрем плоды.
Она подняла несколько мокрых больших лотосов, гневно ткнула ими в пространство перед собой:
— Удружил! Мне теперь надо полдня на коленях ползать — собирать этот мусор.
Она отшвырнула цветы. Не скрывая своего раздражения, закричала:
— Что ты натворил в саду?! Ты все здесь поломал. Теперь мне придется платить хозяйке — возмещать убытки. Где я возьму столько денег — ты подумал?!
— Не сердись. Я что-нибудь придумаю, — виновато прошелестел Голос-ветер.
— Что ты придумаешь? — презрительно переспросила Мария. — Что ты вообще можешь? Пугать людей и строить воздушные замки?
Смерч долго молчал.
Мария присела на крыльцо, опустила голову. Все не так, все рушится… Ну и пусть…
— Ты права, Мария, — наконец ответил Смерч. — Но ведь я люблю тебя. Хоть что-нибудь это значит?
Она засмеялась:
— Все это бред! Человек не может жить одним возвышенным и духовным. Мы, люди, состоим прежде всего из плоти. А ты только ветер. Так сказать, в чистом виде. Ты все равно что бог. Ему молятся, но с ним не спят… Пойми наконец. Я обычная земная женщина, и мне нужен муж из плоти и крови. Я хочу рожать ему детей. Хочу иметь свой дом… Пойми: я хочу жить как все люди…
В ней снова заговорила злость, потому что со Смерчем, как ни погляди, были связаны все ее неприятности.
— Оставь ты меня! — грубо сказала Мария. — Чего ты ко мне привязался? Тебе дан весь мир, все доступно… Найди себе другую бабу и не морочь мне голову. Уходи!
Мария вдруг поняла: только что она почти слово в слово повторила то, что говорила во гневе Маленькому Рафаэлю. Там, на косе, когда поймала его на слежке за собой… Поняла — и ужаснулась.
То был Раф, созданный для того, чтобы вить из него веревки. А это — Смерч! Прекрасный могучий торнадо, которому ничего не стоит убить ее за эти слова, разметать в пух и прах домик и сад, пустить все по ветру.
Страх тысячами мурашек разбежался по телу, по Мария упрямо подняла голову, откинула ее назад, устремив в сгущающиеся сумерки презрительный и острый взгляд.
В этот миг она более всего была похожа на змею, которая предупреждает угрожающей позой всякого, даже того, кто сам спешит обойти ее десятой дорогой: «Не тронь меня! Уходи!»
«Нет!.. Нельзя!.. Никогда!.. Невозможно!.. Нет… нет… нет!..»
Он втянул в себя воронку и, бешено вращаясь, ввинчивался в холодную бездну неба.
Выше! Еще выше! Туда, где небосклон залит смородиновым соком, где за пределами атмосферы таится вечная ночь. Лучше задохнуться от нехватки воздуха, взорваться, не имея сил, а главное — не желая больше удерживать свое тело-облако в пределах жизни. В самом деле! Лучше вернуться к первоначальному состоянию, стать безмозглым ветром, чем измельчать, загнать, словно джинна в кувшин, свой вольный дух в крохотный мирок человеческих интересов… Отец предупреждал его, предостерегал. Конечные формы и твердая материя так опасны! Общение с ними грозит остановкой движения, а это хуже смерти. Это предательство всего живого и движущегося…
Смерч яростно стегал себя упреками, заковывал в броню запретов.
«Что толкнуло меня к человеку?» — маялся он безответными вопросами.
…человеку… человеку… человеку…
Тоска и одиночество? Только ли они? Конечно, проявления сознания на уровне неживой природы очень редки, уникальны. За сотни лет скитаний по Земле я, помнится, только раз встретил разумный Смерч. Лучше бы и не встречал… Я тогда был молод и глуп, насвистывал какую-то понравившуюся человеческую мелодию. А этот безумец налетел на меня с бранными словами на всех языках народов мира, стал прижимать к скалам, над которыми я как раз пролетал.
…безумец… безумец… безумец…
Я, помнится, испугался. Скалы — это остановка движения, смерть. Я ударил безумного воронкой — он шарахнулся в сторону и улетел. Почему называю его безумным? Не знаю. Наверное, потому, что не понимаю его. Среди тысяч, десятков тысяч тупых и разрушительных сородичей, чье существование измеряется всего лишь минутами или часами, встретить разумный Смерч — и не обрадоваться, не подружиться, а, наоборот, наброситься как на смертельного врага? Непонятно.
…понятно… понятно… понятно…
Впрочем, кто сказал, что он был разумным? Разноязыкая брань еще не свидетельство ума. Попугаи тоже «говорят» — и что с того?!
Тоска и одиночество. Жажда общения — вот что толкает нас к людям. Меня, отца… Разум тянется к разуму, но чтобы подружиться с человеком, надо стать ему подобным. Невозможно! Немыслимо! И потом — только ли это мучает тебя, мучило отца? Мучило и погубило — по земным понятиям, у него остановилось сердце. То есть угасло движение — и могучего торнадо не стало…
Жажда общения? Но у тебя есть друзья, такие же, как ты, прекрасные аномалии природы, в которых благодаря миллиону удачных совпадений некогда тоже затеплилось самосознание и родило бессмертную силу ума. Вулкан по имени Стромболи, Теплое Течение. Айсберг и, наконец, древний и мудрый Байкал.
…сила… сила… сила…
А раз есть друзья, то твое безмерное одиночество — не более чем уловка, поэтический образ.
Наберись мужества. Смерч, сказал он сам себе, и признайся, что тебя страшит не просто человек, не абстрактная несовместимость, а конкретная женщина по имени Мария. Это она разрушает твой дух и заставляет твою бестелесную плоть вращаться со сверхзвуковой скоростью, ввинчиваться в глубь неба, где, кроме звезд и смерти, ничего больше нет.
Она прогнала тебя, отвергла. И теперь ты хочешь одного — взорваться в стратосфере.
Зачем тебе Женщина, ветер?
…зачем?.. зачем?.. зачем?..
Смерч задыхался от противоречий и нехватки воздуха.
Вращение его замедлилось — подступившая пустота космоса безжалостно рвала на куски тело-облако.
Он почувствовал: еще немного — и он не сможет больше поддерживать себя как систему. И еще Смерч вдруг понял, что глупо и бессмысленно погибнуть вот так — бесславно, с чувством вины, ничем не облегчив участь возлюбленной. Он в самом деле виноват, он обещал Марии что-нибудь придумать, помочь, он должен сдержать свое слово!
С той же энергией, с какой он ввинчивался в пустоту стратосферы. Смерч ринулся вниз.
Он смертельно устал. Но жаркое солнце и тугие восходящие токи воздуха вскоре вновь влили в его тело волю и силы.
Над землей паслись стада безмозглых кучевых облаков.
Он с яростью набросился на них, перекатывая раскаты грома и грозно посверкивая молниями.
Смерч опустил сразу несколько воронок, стал рвать и разбрасывать во все стороны холодные мертвые клубки конденсированного водяного пара. Часть из них он тут же пожирал, тяжелея и на ходу проливаясь дождем.
Вскоре это бессмысленное занятие ему надоело.
Смерч подобрал воронки, постоял несколько минут на месте, раздумывая, куда бы ему отправиться, и… отдался воле случайных ветров. Пусть несут куда хотят. Ему теперь все равно.
К утру погода опять испортилась. Небо затянуло тучами, стал срываться мелкий дождик.
Мария надела куртку, вышла в сад.
Большие белые цветы, напоминающие лилии, завяли.
Мария приметила возле гаража грабли, принялась сгребать цветы в кучу.
«Как после пышных похорон…»
Подумала без улыбки, потому что в душе уже жалела, что так повела себя со Смерчем. Рафаэль — другое дело. С ним чем хуже обращаешься, тем лучше он становится. А этот… Он же не человек. И потом… Он прилетел к ней такой восторженный, с какими-то заморскими цветами, а она отхлестала его словами, прогнала… Подумаешь — дерево сломал… Впрочем, никуда он не денется, как и этот глупый Рафаэль…
Мария вздохнула, вернулась в дом.
Делать было нечего. Она обошла все три комнаты, скользя придирчивым взглядом по старой мебели и пыльным выцветшим коврам. Будь этот дом ее, за пару недель его можно было бы преобразить. Все это старье выбросить. Вместо побелки — светлые обои, которые сразу бы согрели комнаты и придали бы им уют. Купить хорошую мягкую мебель. А в прихожую — большой ковер золотисто-охровых тонов…
Мария снова вздохнула и отправилась на кухню.
Несколько дней назад, надумав сварить на зиму варенье, она купила на рынке полведра айвы — зеленой и очень твердой. Теперь она отлежалась, стала мягче. Погоды нет — самое время заняться вареньем.
Она поточила нож и, мурлыча старую мелодию Джо Дассена, стала очищать плоды от кожицы. Затем вырезала сердцевины, нарезала айву дольками, положила их в кастрюлю и залила кипятком, чтобы проварить.
Кожицу, оставшуюся после чистки, сварила отдельно — для сиропа.
Делала все по памяти, полагаясь на интуицию, которая никогда ее не подводила.
Попробовала приготовленный сироп — вкусно! — залила им дольки и пошла переодеваться. Пусть теперь стоит до вечера. А потом варить эту айву не переварить, в несколько приемов, пока дольки не станут прозрачными и медовыми.
«Поеду обедать в ресторан, — подумала Мария, примеряясь, что же ей надеть. — Раз меня все бросили, надо пользоваться свободой».
Он разом отверг все надежды и решил больше к ним не возвращаться. В самом деле: что общего может быть у огня и воды, у ветра и неподвижного камня! Встречаясь, они несут друг другу только смерть и разрушение.
Ему было как никогда плохо.
Казалось, все страсти раз и навсегда раздавлены обстоятельствами и подавлены умом. Он доказал себе неизбежность утраты, уяснил, что стихия и человек только живут рядом, а по сути своей далеки друг от друга, как звезды. И все же боль и тоска не уходили, гнездились в каждом уголке набухшего дождем и электричеством тела.
Смерч был как никогда силен и одновременно чувствовал, что находится на грани гибели. Говоря земными понятиями, он надорвался.
То, что носил Марию в своих объятиях, — только в радость. А вот церковь таскать на себе не стоило (несколько дней назад Мария обмолвилась, что ей нравится обряд венчания, и он, дурачок, той же ночью попытался притащить на косу небольшую деревянную церквушку. Поднять поднял, а унести не смог — силенок не хватило…). И уж тем более нельзя было спасать падающий самолет… Отец знал это. Он недаром предупреждал: «Бойся вещества. Оно нас убивает».
Уже дважды Смерч испытал жуткое ощущение провала о движении. Не том, внешнем, которое носило его вдоль побережья, а том, что составляло основу его жизни — спиральном и неизбывном, которое то тихим воздуховоротом кружилось внутри облака, то, по желанию, вырывалось могучими воронками торнадо. Из рассказов отца Смерч знал: в таких случаях надо немедленно лететь куда-нибудь в Южную Америку, поближе к Андам, где сочетание мощных муссонов, которые несут с океана на сушу влажный и теплый воздух, жаркого солнца и дыхания ледников может вылечить, добавить силы.
Он знал все это, как, впрочем, и то, что отцу Анды не помогли, и все равно третий день летал вдоль побережья и никак не мог распрощаться с этим захудалым уголком суши.
Его оскорбили, отвергли, унизили, а он… Да! Од чувствует себя виноватым! Марии еще труднее, чем ему. Неспроста она с таким отчаянием выкрикнула фразу: «Чем, чем я заплачу хозяйке?!» Ему для жизни нужны ветер и солнце. Для счастья — достаточно улыбки Марии. А людям? Ох, и много же им нужно только для Того, чтобы не умереть. Еда и вода, кров над головой, одежда, тысяча других вещей. Все это покупается за деньги. Их, в свою очередь, надо зарабатывать. Убогий и тоскливый замкнутый круг, в котором и заключена жизнь человека.
«Я улечу, — подумал Смерч. — Но у Марии из-за меня будут неприятности. У людей все покупается за деньги. Значит, надо достать для нее денег».
Он перебрал несколько вариантов: ворваться через окно в какой-нибудь банк и вымести оттуда все ассигнации, напасть на какого-нибудь богача? Нет, не то. Разумная стихия не должна и не может причинять вред человеку. Да и выглядит все это чисто по-людски: ворваться, напасть, ограбить.
И тут Смерч вспомнил историю, свидетелем которой он случайно оказался то ли в конце шестнадцатого, то ли в самом начале семнадцатого века у северо-восточного побережья Флориды.
Несколько лет подряд он наблюдал тогда забавы ради за промыслом флибустьеров и, конечно же, не мог не обратить внимания на крохотный островок Амелия.
В то время там хозяйничал знаменитый пират Эдвард Тич, известный больше по кличке Черная борода.
Как-то его бриг в очередной раз бросил якорь в бухте Фернандина. Смерч завис над ним, притворившись тихим мирным облаком, смотрел, как веселятся на палубе пираты. Больше всех в тот день пили и гуляли братья Вильям и Давид — коренастые, необыкновенно волосатые насмешники, которые могли пройтись соленым словцом даже в адрес капитана.
На берегу Эдвард Тич собственноручно ссыпал драгоценные камни в две переметные сумы — он любил камни и никогда никому их не доверял. Из матросов Черная борода в тот раз взял в помощники Давида. Остальным велел готовить бриг к выходу в море.
Они ушли в глубь острова, чтобы спрятать сокровища. Смерч видел все с высоты как на ладони и чувствовал: что-то должно произойти.
Было жарко. Давид нес мешок с золотыми монетами, еду и лопату. Поначалу матрос балагурил и шутил, но вскоре выдохся — устал.
Эдвард Тич шел молча, изредка поглядывая — высоко ли солнце. Затем, покружив среди скал, резко свернул к берегу.
— Кэп! — взмолился Давид. — Я уже валюсь с ног.
— Скоро отдохнешь, — сказал Черная борода, и глаза его недобро сузились.
Они вышли на берег.
Эдвард Тич осмотрелся, указал на землю возле одной из пяти пальм, росших как бы кружком:
— Копай здесь.
Матрос взялся за дело. Через час яма была готова.
Черная борода бросил туда переметные сумы с драгоценными камнями, положил мешок с золотом.
— Давай теперь подкрепимся, — предложил он Давиду.
Они съели вяленое мясо и сыр, выпили бутылку рома. Каждый кусок капитан разделил поровну, по справедливости.
Затем Эдвард Тич закурил свою любимую трубку, а когда матрос наклонился, чтобы взять лопату, выстрелил ему в затылок.
Докурив трубку, пират бросил тело несчастного в яму, приказал, пряча в бороде улыбку:
— Сторожи мой клад, Давид. Я запомню твой веселый смех.
Закидав яму песком и тщательно замаскировав ее, Эдвард Тич выпрямился, поглядел в сторону пустынного океана.
— Пусть тот, кто дотронется до моего золота, спрятанного здесь, — начал он традиционное заклятие, и правая рука его с растопыренными пальцами протянулась вперед, как бы накрывая и оберегая клад. — Пусть помнит он, что обратный путь его будет не длиннее лезвия ножа! А ты, Давид, не обижайся. Если нам в следующий раз улыбнется удача, я определю твоего братца Вильяма где-нибудь тут, по соседству…
Смерч, помнится, тогда спешил.
Накануне он открыл, что Теплое Течение тоже разумно, и ему очень хотелось пообщаться с себе подобным. Улетая, он решил при первой же встрече в открытом море перевернуть бриг коварного пирата. Но замысел свой осуществить не успел. Возвращаясь, он встретил близ мыса Гаттерас английский королевский фрегат. Под его бушпритом болталась знакомая черноволосая голова…
«Амелия… Это не так и далеко, — раздумывал Смерч, разглядывая отражение своего тела-тучи в полуденной глади моря. — К утру я вернусь. И тогда уж насовсем улечу
…совсем… совсем… совсем… из этих краев».
— Какой еще ветер — возмутилась хозяйка. — О чем вы говорите, милочка. Это у вас в голове ветер. Погубить такое дерево!
Она была еще не старая, лет сорока пяти, не более, но злоба резко состарила ее, исказила черты лица.
— Меня не касается ваша личная жизнь, — продолжила хозяйка, напирая на слово «личная», — но вы арендуете мой дом и, стало быть, берете на себя определенные обязательства. Любовники носят вам цветы корзинами? Прекрасно. Однако потрудитесь потом убрать эти приношения, а не сваливать их в кучу у ворот. Любовники ваши молоды и полны сил? Великолепно! Но ломать ветки и деревья во время ваших игрищ вовсе не обязательно. Наконец, бассейн. Не знаю, что вы в нем делали, но куда девалась вода? Вот этого я уж никак не пойму…
— Любовник выпил! — ядовито ответила Мария и села в шезлонг. Ерунду говорят, что в разговоре превосходство принадлежит тому, кто выше собеседника. Если хорошо сидишь… — Вам этого в самом деле не понять… Страсть иссушает людей. Вот он и выпил всю воду…
Взглядом она «передавала» дополнительную информацию:
«Ты — старая зануда. Если какой-нибудь полоумный дегенерат купит тебе когда-нибудь три цветка, он обязательно выберет самые дешевые. Будь у меня деньги, я бы сто раз заставила тебя унизиться».
— Сколько я вам должна? — Мария резко встала, показывая, что вести душеспасительные беседы она больше не намерена. — Учтите, у меня уплачено еще за два дня и я уеду только послезавтра, и не раньше вечера.
Старая зануда тоже подобралась для ответного выпада, но первая фраза Марии несколько обезоружила ее.
— Да уж, послезавтра вечером… Сколько стоит большое плодоносящее персиковое дерево, я сообщу вам завтра после полудня. Надеюсь, вы не захотите, чтобы дело получило огласку и дошло до суда?
— Не беспокойтесь, — отрезала Мария и с тоской подумала, что с вокзала, после приезда в ее большой и шумный город, придется добираться, по-видимому, пешком. — Узнайте цену… Только ради бога — не спутайте эту маленькую и почти усохшую смоковницу с большим плодоносящим персиковым деревом.
Она кивнула старой зануде и с видом победителя ушла в дом.
Возле Флориды Смерч наткнулся на обширный свирепый циклон и, то и дело сбиваясь с курса, несколько часов пробивался к берегам Амелии.
Его раздражала эта бессмысленная немеренная сила, как и другие глобальные проявления неодушевленных стихий. На это же как-то сетовал и его друг Байкал. Он говорил о том, насколько целесообразной и гармоничной стала бы природа, имей она сознание. Впрочем, может, они — Байкал, Теплое Течение, Вулкан, Айсберг, наконец, он сам и его отец — может, они и есть первые проблески планетарного разума? Кто знает, что будет через сотню-другую лет?
Но сейчас было не до мечтаний.
Берета Амелии трепал жестокий шторм. Они разительно изменились за эти без малого три сотни лет. Где теперь те пальмы, что осталось от них?
Из разговоров матросов Смерч знал, что остров считают буквально нашпигованным кладами. Одному Черной бороде их приписывали более тридцати. Они, конечно, есть. Но где, где их искать?
Поживившись немного штормовым ветром, Смерч занялся поисками.
— Он опустил сразу три воронки и послал их в разные концы крохотного островка.
Они, невидимые во мраке ночи, мгновенно забирались в пещеры и гроты, вспарывали верхний слой песка, камней и разного мусора, проникали даже в самые узкие щели.
Тщетно!
Ни золота, ни драгоценностей не было и в помине.
Вскоре одна из воронок засосала из неглубокой расщелины у подножия скалы несколько дублонов.
Смерч перерыл вокруг этой скалы горы песка и камня, но больше ничего не нашел.
«Марии нужны деньги! — с ожесточением подумал он. — Много денег… И я их найду! Она купит себе все, что нужно для жизни, и будет хоть немного счастлива.
…много… много… много…
Это последнее, что я могу и должен сделать для нее».
Смерч напряженно вспоминал тогдашние очертания берега и ориентиры, путь Черной бороды.
Кажется, здесь. Пальм, конечно, нет. Океан отступил — это уже не берег. Но все подсказывает, что именно здесь бедный Давид выпил последний в своей жизни глоток рома.
Смерч ввинтился в песок.
Нет! Ничего нет. Опять пусто.
Он выкопал другую яму, третью… седьмую.
Клада не было.
Проклятый безумец, Эдвард Тич, и тебе подобные! Сколько лет вы болтались в морях и океанах, пировали, подыхали с голоду и все время убивали, убивали, убивали… Ради чего? Чтобы передать несметные сокровища земле, навеки похоронить их? Безмозглые алчные безумцы, вот кто вы!
На перетаскивание тонн песка уходили силы. Но Смерч все кружил и кружил во мраке, яростно вгрызался в окаменевшую землю.
«Глупая Черная борода — куриные мозги! Твой собственный обратный путь и оказался короче лезвия ножа. Где те рыбы, которые съели тебя?»
В тридцать седьмой по счету яме он наткнулся на какие-то гладкие палочки и, ощупав их, понял: человеческие кости.
Чуть глубже, как он и предполагал, оказались полуистлевшие знакомые переметные сумы и остатки мешка, из которого высыпались и перемешались с землей золотые монеты и украшения.
Смерч подобрал все до последнего камешка, зачем-то поднял в воздух и череп Давида — что ж, он хорошо сторожил клад — и помчался от берегов Амелии.
Циклон простирался миль на шестьсот, и он из последних сил таранил этот необъятный омут, затягивающий и его в свое могучее и бессмысленное кружение.
Над Атлантикой, уже после Азорских островов, чуть было не случилось непоправимое.
Снова неизвестно откуда пришли слабость и оцепенение. Мир, который Смерч обычно чувствовал неделимым, единым с собой, вдруг сжался до размеров тучи, вихрь, живущий в нем, затрепетал, рванулся сразу во все стороны, превращаясь в хаос.
Драгоценные камни и золото полетели вниз.
«Все пропало! — ужаснулся Смерч. — Каких-нибудь тридцать секунд — и клад Черной бороды пойдет на дно океана… Мария, помоги мне!»
Упоминание о Марии как бы разбудило его.
Неимоверным усилием воли Смерч остановил хаос, который разрастался в его воздушном организме, в одно мгновение собрал и снова закрутил в тугую пружину все свое существо, бросил вниз стремительную узкую воронку.
Золото и драгоценности он поймал уже у самой воды и, счастливый, отягченный желанной добычей, поспешил вдоль берега к заветной косе, откуда уже совсем недалеко до маленького дома, где спит Мария, до знакомого сада, где растут орехи и персики, а под окнами толпится сирень.
Вместе со Смерчем в Бискайский залив вступил рассвет. Ранний-ранний, еще полусонный и нерешительный.
Это было некстати: вдруг кто увидит его возле домика Марии?.. Впрочем, ей теперь все равно. Через несколько дней она уезжает… И ничего не останется от их свиданий, от их полетов, ослепительной, как солнце, нежности — всего того, что можно назвать одним словом — безумие. Мария выздоровела. Он отвергнут. Все возвратилось на круги своя.
Стараясь не шуметь, Смерч опустил воронку во двор дома, высыпал золото и драгоценности под дверь.
Через минуту он уже летел к морю.
«Все! Я расплатился! Я ничего больше не должен людям!» — подумал Смерч.
Только, теперь он, полумертвый от усталости, понял мысль древнего философа о том, что смерть может быть избавлением от мук и страданий. Сотни лет он был молодым и сильным, практически бессмертным и смеялся над этой глупой выдумкой людей. Оказывается, напрасно смеялся…
Он и не заметил, как оказался над косой, где на ощупь знал каждую песчинку, каждый прихотливый узор следов. Вот они! Следы Марии, которые не успел растворить влажный песок. Они — везде! Как неотступность памяти, как проклятие…
То ли сырой ветер с моря нагнал сюда туч, то ли он, когда спешил к дому Марии, перепутал сполохи призрачных надежд с рассветом, но над их косой было все еще темно.
Его больное громадное тело тяжело ворочалось среди глупых и мертвых туч. Смерча переполняла вода — сотни, тысячи тонн. Она была безмерна, как и его тоска. Еще в нем жили огромные электрические силы, в общем-то бесполезные и даже вредные для дальнего пути. Ему нестерпимо захотелось разразиться адской грозой, очиститься в ее сухом жаре и блеске, пролиться дождем, нет, ливнем, новым всемирным потопом.
Черная воронка несколько раз пронеслась над едва белеющей в предрассветных сумерках косой, поднимая тучи песка, сметая с нее все следы.
Затем небо раскололось от яростного удара грома, и на косу упали первые молнии.
Сначала Смерч вонзал их по одной, как стрелы. Затем стал бросать пучками, целыми кустами.
Хлынул дождь.
В голубовато-металлическом свете молний казалось, что море вокруг косы кипит и из него, спасаясь, выползают на берег сотни сверкающих, светящихся медуз. Это светились в местах ударов небесных бичей стеклянные озерца расплавленного песка.