Страница:
А потом все кончилось. Реальность затихла. И мир, основательно потрясенный, но тем не менее целый, остался на месте.
Мой риани тихо и успокаивающие улыбнулся своей вене и рассыпался пеплом, как рассыпается выдержавший слишком сильный удар талисман.
Я, наверно, упала, но не помню этого. Я кричала, но не слышала своих криков. Я металась, пытаясь зацелиться, зафиксироваться, хоть как-то удержаться на поверхности, но мой собственный вес затягивал в холодные и темные глубины. Я потянулась к последнему огоньку, полыхающему где-то далеко-далеко, с размаху врезалась в его щиты и была жестко, болезненно отброшена назад.
«Впусти ее, Сергей!» – Крик Нефрит все еще звенел в ушах, но хрупкая сеть разума уже разбилась сверкающими осколками, и волны сомкнулись над головой. Я безвольно и равнодушно погружалась в темноту глубин.
Я потерялась в изменении.
ГЛАВА 10
Мой риани тихо и успокаивающие улыбнулся своей вене и рассыпался пеплом, как рассыпается выдержавший слишком сильный удар талисман.
Я, наверно, упала, но не помню этого. Я кричала, но не слышала своих криков. Я металась, пытаясь зацелиться, зафиксироваться, хоть как-то удержаться на поверхности, но мой собственный вес затягивал в холодные и темные глубины. Я потянулась к последнему огоньку, полыхающему где-то далеко-далеко, с размаху врезалась в его щиты и была жестко, болезненно отброшена назад.
«Впусти ее, Сергей!» – Крик Нефрит все еще звенел в ушах, но хрупкая сеть разума уже разбилась сверкающими осколками, и волны сомкнулись над головой. Я безвольно и равнодушно погружалась в темноту глубин.
Я потерялась в изменении.
ГЛАВА 10
Открываю глаза. Оглядываюсь. Потягиваюсь.
Не знаю, как меня зовут. Не знаю, кто я и что я. Но твердо знаю, что никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо! И этого более чем достаточно.
Я лежу в вытравленном в камне небольшом круге, и три черные фигуры стоят, не переступая тонкую черту. То есть они, кажется, пытались переступить, но оплавленный меч, валяющийся тут же, и обожженная рука одного из мужчин яснее ясного говорят, что ничего хорошего из этой затеи не вышло. Рядом – еще один меч, по самую рукоятку вогнанный в камень, и, глядя на него, чему-то внутри меня хочется выть. Я легко заставляю этот странный голосок замолкнуть и плавным, многообещающим движением поднимаюсь на колени.
Один из мужчин, не тот, что с раненой рукой, а другой, с белыми волосами, потрясающей красоты дымчато-зелеными глазами, вдруг отшатывается от меня, запах его кричит о чистом ужасе. Умный, умный. Я улыбаюсь и чувствую, как из-под губ выглядывают длинные и острые клыки. Пальцы мои заканчиваются золотистыми когтями, тело наполнено силой. Хорошо. Это будет удобно для охоты. А я очень голодна.
Встаю на ноги, весело повожу ушами из стороны в сторону. Люди, наверно, все умные. Потому что двое оставшихся, мужчина и женщина, тоже начинают пятиться. И я выхожу из круга. Странная линия защищала меня от тех, кто был снаружи, а не наоборот.
Я делаю один шаг, но вдруг оказываюсь в другой части пещеры, прямо за спиной женщины. Улыбаюсь ей, когда она резко оборачивается и отшатывается назад, судорожно, неожиданно ставшими неуклюжими пальцами стискивая оружие. А когда, встретившись со мной глазами, она начинает кричать, прижимаю уши к черепу и шиплю, блистая жуткой своей ухмылкой. А затем движением недостаточно быстрым, чтобы не быть болезненным, вонзаю клыки в ее шею. Одновременно пытаюсь метнуть материализовавшийся вдруг в пальцах кинжал («Аакру!», – шипит голос) в зеленоглазого. И хотя я полностью поглощена женщиной, откуда-то знаю, что изящное оружие безошибочно нашло цель, взрезав все щиты и все защиты и пригвоздил Криита (откуда знаю имя? Да какая разница!), надежно его обездвижив. А женщина уже умирала. Кровь меня, в принципе, совершенно не интересовала, но вот страх и боль…
Второй мужчина тем временем стреляет в меня чем-то плавящим, но я успеваю уклониться. Допиваю последний глоток смерти первой своей жертвы и направляюсь к этому приятно активному экземпляру. Тот трясущимися пальцами вновь пытается направить бластер, мажет, кидает в меня самим оружием. Пытается звать на помощь, сплести какое-то сжигающее заклинание, затем что-то из защиты, но собственный ужас полностью парализует разум сильного и опытного, в принципе, колдуна. Уже когда я беру его лицо в свои ладони и поворачиваю голову в сторону, бедняга пытается ударить чем-то специально созданным, чтобы отгонять существ, питающихся страхом.
Смеюсь.
– Глупый. – Целую, царапая клыками. – Ты не можешь не бояться. Не можешь заставить меня принять истинный вид. Не можешь не верить. Ты – часть той силы, что вызвала меня к жизни. И ты – мой.
Пальцы пробежали по груди, точечными уколами когтей напоминая о сути. Вновь поднялись, сомкнулись на горле. Сжались. Он так дрожал, бедняга. Он поверил. И, кажется, даже не заметил, как умер.
Остался последний. Я подошла к нему, парализованному, не способному даже послать ментальный призыв о помощи. Несмотря на то что аакра вонзилась в человеческую грудь по самую рукоять, крови не было. Я небрежно откинула коротко остриженную седую прядь с узкого лица.
– Ах, арр, я же говорила, я просила: не загоняйте нас в угол. Смотрите, что вы наделали! – Не знаю, откуда приходят слова, но это неважно.
Человек пытается что-то сказать. Он полностью в сознании, я даже притупила немного боль, чтобы смертный имел возможность по достоинству оценить всю прелесть ситуации. Коротким прикосновением к рукояти торчащего из него кинжала ослабляю контроль над скованными голосовыми связками.
В глазах смертного ужасное запоздалое осознание, душа его кричит, надрываясь: «Что я сотворил?!» – но губы лишь шепчут:
– Тебя остановят…
У-уу, а я-то надеялась услышать что-нибудь интересное.
– Хотите поспорить?
Вновь губа поднимается, из горла вырывается первобытное, до костей проникающее рычание. Наклоняюсь к нему, не без удивления понимая, что странный голос на дне сознания ярится вместе со мной. И вместе со мной жаждет мести.
– Для тебя, красавчик, я придумаю нечто особенное! – Вцепилась в кинжал, медленно поворачивая рукоять. – Ты познаешь боль. Боль изменения, красавчик, смертным такое и не снилось! Боль, когда твои клетки раз за разом перемалываются в нечто совершенно иное! Начнем с едва заметного зуда, постепенно будем наращивать, подготавливая твои рецепторы к большему. Потом немного отпустим, заставляя тебя гадать, когда же начнется снова. Еще добавим. И так – пока не умрешь от болевого шока. Но это будет еще через целую вечность времени – через несколько часов. Приятно отдохнуть!
«Он же Целитель», – вяло и неубедительно скулит голосок. Ничего, с такой игрушкой в груди даже Целитель не сможет остановить резвящихся внутри собственного тела демонов. Правда, голос имел в виду что-то другое… Но это не важно.
Вскакиваю, оставляя неподвижную, неспособную даже пальцем пошевелить фигуру. Любуюсь на дело своих рук и счастливо смеюсь. В пальцах вновь формируется тяжесть аакры – точно такой же, как та, что держит смертного.
В волосах вдруг, пьяно и горько, расцветает прекрасный синий цветок, его аромат щекочет ноздри, туманит голову.
Овеваемая безумным смехом и золотым туманом крыльев, вылетаю из пещеры, взвиваюсь в просторное ночное небо. Слезы, почему-то появившиеся на глазах, на зимнем ветру мгновенно превращаются в холодные ранящие льдинки. Трясу головой, и маленькие острые кристаллы падают в подсвеченную далекими звездами пустоту.
Сижу на высоком, кряжистом дереве, являющемся, кажется, прапра-дедушкой всех деревьев в округе, и задумчиво наблюдаю за раскинувшимся у моих ног городом. Собрание разномастных, не раз перестраивавшихся сооружений, но, оценивая их с точки зрения возможности незаметного проникновения внутрь, я вынуждена признать, что местные архитекторы отнюдь не так безумны, как может показаться на первый взгляд. Даже если они сочетают античные узорчато-безвкусные балконы с толстенными стенами и хищного вида бойницами.
Что, впрочем, не имеет ни малейшего значения.
Так с кого же из этих восхитительно живых существ начать? Откидываюсь назад, рассеянно, расслабленно, ищуще. Мир, кажущийся в самый глухой час холодной зимней ночи тусклым и темным, вовсе не так прост. Реальность расцветает огнями и цветами, призрачные туманы фантастических видений колышутся вокруг излучающих тепло фигурок. Океаны, звездные дали, чудесные мистерии света и звука.
«Сны людей».
Нет. Мои сны.
Подаюсь вперед. Там! Не замечаю, как оказываюсь в воздухе. Не замечаю ни времени, ни направления, ничего, кроме завораживающего, порабощающего сияния. Я, наверно, не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Косая тень падает в отблесках редких, полуразбитых магических фонарей, крылья клубятся изменчивым дымом, босые ноги оставляют цепочку следов на снегу, тут же заметаемую послушным ветром. Я скольжу между уродливых каменных развалюх, ведомая лишь одной мне слышимой музыкой. Вдруг оказываюсь перед дверью и долго, наверно целую секунду, пытаюсь понять, как обойти ее, не снеся до основания весь дом. В конце концов растворяюсь в облачко чуть золотистого тумана и вновь конденсируюсь у изголовья того, кто видит эти невероятные сны. И почему-то удивляюсь этому.
Не знаю, сколько я сидела, упиваясь удивительными видениями. Расчесывала осторожными золотистыми когтями сбившиеся во сне тонкие волосы. Вглядывалась в расслабленное во сне лицо. «Мальчишка», – шепчет кто-то во мне. «Он никогда не был юным», – отвечаю почти вслух. «Тот, кто видит такие сны, не может не быть юным», – упрямо спорит та, другая.
Лет двадцать, но в волосах – проблески серебра. Тело сильное и жилистое, иссечено старыми шрамами, но не такими, что приобретаются в благородных схватках с равными, а, скорее, теми, что приобретает ребенок, всю жизнь упрямо пытающийся выжить в жестоком мире взрослых. Следы хлыста, следы давних побоев. Рваные шрамы уличных потасовок, когда нет ни правил, ни честных приемов. И парочка глубоких, но не обширных ожогов, таких, которые остаются после близкого столкновения с некоторыми видами охранных заклинаний. Похоже, мой маленький сновидец оказался вором. Причем отменным, если судить по роскошной обстановке его спальни.
Чуть изогнутые когти скользят по скуле, по тонкому старому шраму. Магия, но не совсем. Смертный, оказывается, обладает даром, редким и прекрасным, как еще не ограненный алмаз. Он не только видит дивные миры, но и, сам не зная об этом, может воплощать их в жизнь. Или просто слегка подправлять реальность усилием воли. Только никто никогда не учил мальчишку этому высочайшему из искусств, и потому максимум, на что он способен, – сотворить перепуганную кошку прямо под ногами у догоняющего его стражника. Да и то неосознанно. Я вглядываюсь, вглядываюсь в затейливые видения, пока их резкая фантасмагория не начинает казаться более реальной, нежели освещенные потусторонним сиянием моих крыльев стены комнаты.
Он приподнимается, удивленно, но без страха встречает склонившееся над ним причудливое существо. Глаза вспыхивают потрясенным восхищением, руки тянутся ко мне. Со смехом уклоняюсь, ловя ладони, помогаю встать. И тут он вновь замирает, пораженный, трепещущий, потому что узнал простирающуюся вокруг страну. Грустнеет.
– Так это только сон…
– Нет. Это сон, ставший реальностью. – Я не говорю вслух, но думаю, что такие сны имеют привычку оборачиваться кошмарами. Смеюсь.
Вдруг налетают тучи, яростно грохочет, земля шатается у нас под ногами. Я хохочу так отчаянно, что приходится обхватить себя руками в отчаянной попытке унять разболевшиеся от перенапряжения ребра. Он кричит. Мир вокруг нас сходит с ума, как умеют лишь миры сновидений. Все меняется, вытягивается, все оборачивается обратной своей стороной. Налетают образы и видения из прошлого мальчика, люди и создания, которых он боялся больше всего, перед глазами развертываются события, которые он отчаянно желал забыть. Да, за короткие двадцать лет этот человечек действительно многое вынес. Только существо с поистине богатым опытом может так ярко представлять такие гротескные видения. Переступаю через чью-то отрубленную голову, ногой отшвыриваю богатую жвалами тварь… и пью, пью, пью разлитую кругом сырую силу.
Он стоит на коленях, скорчившись, зажав уши и зажмурив глаза. Не обращая внимания на разверзшийся прямо перед носом апокалипсис, твердит, что это всего лишь сон, еще один дурацкий сон, просто очередной кошмар… Я с удивлениям и яростью обнаруживаю, что ловушка рассыпается под силой неверия чужого разума. Ах так? Ну, будет тебе сон, еда!
Он вскидывается, затравленно оглядываясь, и видит, что стоит на коленях на собственной кровати все в той же комнате, мокрый, взъерошенный, но живой и бодрствующий. С протяжно-облегченным вздохом смертный падает на простыни, судорожно рыдая. Не так быстро, дружок, не так быстро…
Я заставляю круглые шары светильников яростно вспыхнуть и выступаю вперед, купаясь в их отблесках. Имитируя восторженные аплодисменты, хлопаю несколько раз: медленно, вальяжно и насмешливо.
– Впечатляюще. Очень впечатляюще. Повторишь на бис?
Он отшатывается назад в животном ужасе.
– Ты сон! Сон! Сон! Сгинь, нечистая!
Хохочу. Ага. Уже сгинула. Если у того мага, из пещеры, жесткого, умелого и выдрессированного атаковать при малейшей угрозе, не получилось от меня избавиться, то что уж говорить об этом жалком подобии волшебника.
– Не так быстро, еда. То действительно был сон. Посмотрим, сможешь ли ты так же быстро разобраться с реальностью?
На этот раз я не стала проникать в его творения, чтобы подчинить их своей воле. Я начала плести свое: медленно и не слишком уверенно, но я ведь только училась. Кровать под человеком взбрыкивает, одеяло с этакой небрежной ленцой ползет вверх с самыми недвусмысленно гастрономическими намерениями. От моего вопля звенит в ушах, мальчишка слетает с предательского ложа, стрелой кидается к двери. Выдающимся прыжком дистанцировавшись в коридор, бедняга затравленно оглядывается. Это явно не те помещения, которые он ожидал увидеть за дверью собственной спальни. В обе стороны, насколько хватает глаз, уходит длинный и прямой зеркальный зал, со строгими темными стенами, красивыми арками дверей, призрачно развевающимися белыми шелковыми занавесками. Где-то играет причудливо-томная музыка, слышатся смех и звон бокалов. Потом раздается дикий крик умирающей в ужасных муках женщины, и снова смех. Я горда собой: кажется, удалось достаточно точно воспроизвести угрожающе-готическую обстановку, которой подсознательно и ожидал этот парень.
На мальчика жалко смотреть: бледный, как мел, трясущийся с ног до головы. Страх его – как хорошо выдержанное вино. Как удачно, что человечек такой молодой, иначе я бы уже потеряла его из-за какого-нибудь глупого инфаркта…
С отчаянным стоном вор бросается назад, к своей комнате, но в проходе, через который он только что прошел, лишь клубящаяся тьма, испускающая приторный запах крови. Я добавляю чавкающие и хлюпающие звуки, мальчик в ужасе отшатывается, прижавшись к стене.
– Ну что же ты? – Он резко оглядывается, и вот она я: лежу на стене, как можно было бы лежать на полу. Затем чуть приподнимаюсь на руках, приближая свое лицо к его. Блеснули дивными драгоценностями клыки. – Где же твоя смелость?
– Изыди-и-и… – Он отшатывается и бросается бежать так быстро, как позволяют длинные ноги и немалый опыт.
Проходы, проходы, повороты и лестницы. Я сотворила настоящий лабиринт, витающий где-то на грани сна и яви. Развертываю перед бестолково мечущимся человеком все новые и новые причудливые детали обстановки. Летающие сами по себе люстры, портреты с плачущими кровью клыкастыми девами, ярящиеся в клетках леопарды в серебряных ошейниках. Он наконец останавливается, впившись пальцами в тяжелую темно-красную ткань портьеры и судорожно оглядываясь. Дыхание у человека вырывается быстрыми, короткими вздохами, глаза слишком велики для бледного лица.
Какой-то звук – он резко оборачивается и оказывается глаза в глаза со мной (пришлось чуть присесть, чтобы достичь нужного эффекта). Дав смертному долю мгновения на осознание, подаюсь вперед, впиваясь губами в его губы. Он замирает, ошеломленный небывалостью нахлынувших впечатлений, затем отшатывается с великолепнейшим воплем. И – а вот это уже что-то новенькое – подло, жестко и умело бьет с нижней позиции криво изогнутым ножом. Я, конечно, перехватываю руку и вырываю оружие, но откуда оно могло взяться? Неужели сотворил собственной волей? Точно. И это в состоянии непробиваемой паники. Силен, малыш.
Отбрасываю и нож, и его несчастливого создателя. Мальчишка отлетает метров на десять и, быстро придя в себя, следит за мной затравленными глазами. Наступаю на него, медленно, плавно, наслаждаясь каждым шагом, а тот отползает, все еще лежа на спине и забавно так отталкиваясь от пола ногами…
…тревога, тревога, тревога…
Я застываю на середине движения, напряженно прислушиваясь. Как не вовремя! Только я собралась перейти к настоящим развлечениям!
Бросаю на него полный сожаления взгляд, отворачиваюсь, стремительно заплетая в косы простирающуюся кругом реальность. Заколдованный лабиринт продержит пленника столько, сколько нужно, не слишком его пугая, но не позволяя и окончательно расслабиться. А у меня, похоже, появилось срочное дело.
Она метнулась лунным бликом, прорвавшимся сквозь щели в вековечной кладке. Тенью, скользнувшей по паутине. Пригоршней снега, чертящей на полу затейливые узоры. Я стою ни жива ни мертва, следя, как она приближается, зябко кутаясь в черные крылья. Не бывает, не может быть в мире такой красоты! Миндалевидные глаза и треугольный камень меж бровей пылают темными изумрудами, черные с зеленью волосы спускаются роскошным блестящим плащом, из-под которого безупречной белизной светится молодая матовая кожи. Сила и храбрость, интеллект и душа: кажется, самое лучшее, что копилось долгими тысячелетиями, было запаяно в это хрупкое, грациозно скользящее тело.
Диво мягко и бескостно огибает меня, продолжая двигаться все той же парящей походкой. Напряженный блеск висящей на узких бедрах шпаги. Внимательный, пристально следящий, явно недовольный происходящим клинок.
– Тетя Антея. – Она говорит мягким, чуть рассеянным и чуть отстраненным голосом, будто каждый звук, срывающийся с губ, вызывает у нее удивление, как, впрочем, и весь остальной мир. – Вы меня сейчас, наверно, не помните, но это не важно. Вы потерялись в танце, но должны вернуться. Пожалуйста, вы сможете это, надо лишь попытаться. Я помогу вам.
Глубоко внутри в такт ее словам трепещет огоньком затухающей свечи голос, и он же скулит от ужаса. Это не важно. Такой еды, как это чудо, мне еще не попадалось! Но и заполучить ее будет сложнее. Черноволосая в чем-то сходна со мной, и той власти над ней, что помогала с людьми, у меня нет. Она воин, сражается она лучше меня. Это будет интересно.
Она еще что-то говорила, а я уже скользнула вперед, с пальцев сорвалось что-то слитное, мощное, разрушающее. И запредельно быстрое. Но Противница оказалась быстрее: сверкнула шпага, и заряд, который должен был расплавить саму реальность, оказался отбит и отброшен куда-то в низшие слои бытия. Губы, ее идеально очерченные, припухшие, темные губы, приподнялись, обнажая белоснежный жемчуг клыков, остроконечные уши прижались к черепу, придавая прекраснейшему из лиц поистине демонический вид.
– Так или иначе, но я тебя вытащу!
Свист шпаги, звон столкнувшейся стали: я успела принять удар на аакру. Противница взрывается вихрем ударов и контрударов, коротких, хлестких, потрясающе красивых в своей совершенной стремительности. Крылья и волосы вдруг перестают быть мягким темным водопадом, расщепляются тысячами гибких, смертельных хлыстов, бьют, ранят, мелькают тонкими змеями, защита от которых – лишь в бешеной по напряженности магической контратаке. Еще до ее материального появления ясно было, что в поединке я и в подметки не гожусь этой гостье. Да и во многих других отношениях – тоже. Зато я, подобно зеркалу, мгновенно, автоматически и безошибочно улавливаю саму суть ее искусства, в движении изменяя себя, уподобляясь Противнице в той мере, в какой необходимо, чтобы выжить в таком противостоянии. И, к своему же удивлению, обнаруживаю, что спокойно встречаю все удары глухими блоками, почти зеркально отражающими ее атаки. Самое интересное – она считает, что только так и должно быть. Более того, с расчетливым и спокойным профессионализмом направляет весь ход схватки так, чтобы максимально раскрыться, предоставить мне как можно больше информации для танца. Противница хладнокровно пытается затащить меня как можно дальше в изменение. Такая же, как я, такая же… «вене», приходит правильное слово. Так или иначе, она решила меня вытащить.
Ну а я вытаскиваться не хочу!
Мгновенная, неощутимая, наверно, даже для нее пляска стали. И стороны меняются местами. Теперь я не просто танцую продиктованные ею изменения. Теперь, познав ее в достаточной степени, я пытаюсь заставить ее стать такой, какой мне угодно видеть свою Противницу. Схватка воинов стремительно превращается в дуэль танцовщиц, и теперь в воздухе чаще сталкиваются уже не кинжал и шпага, а две сжимаемые в когтистых пальцах аакры.
И она проигрывает. Наслаждаюсь каждым мгновением, когда она осознает, что тело и разум ее стали глиной, послушной кончикам моих пальцев. Легко отбиваю попытки перевести схватку в другие плоскости: свести все к искусству владения мечом или к ловкости в плетении магических заклинаний. Нет, нет, спасибо, меня вполне устраивает роль Победительницы! Даже если она еще сопротивляется. Даже если убить или хотя бы просто ранить ее я пока не могу, я знаю, что итог предрешен.
Звонкий, полный боли и ярости крик: шпага ломается под ударом аакры. Понимаю, что убила живое существо, существо мыслящее, чувствующее, страдающее, и рада этому. Я выпиваю смерть одушевленного клинка до дна, по достоинству ценя редчайший вкус этого диковинного напитка. Обломки некогда великого оружия с жалобным звоном падают на пол. И ледяная броня аналитика впервые дает трещину. Тонкая-тонкая струйка отчаяния, легчайшее зерно неуверенности, но этого оказывается достаточно. Стремительная атака, и Противница падает с моим кинжалом в груди. Умерла она мгновенно: я все-таки не настолько уверена в себе, чтобы дать столь сильному врагу еще несколько минут на обдумывание ответного удара. И тем не менее смерть ее оказывается потрясающе вкусна.
Если бы еще стих этот отвратительный траурный вой в моей голове!
– Виор, убирайся отсюда неме… – Он запнулся на середине фразы, застыв посреди движения, точно нарвавшись на нож. Фиалковые глаза лишь коротко скользнули по женской фигуре, сломанной и опустошенной, застывшей в луже собственной крови. Центром его внимания была я и только я.
Белая кожа, белые крылья, белые волосы – и сила такая, что хотелось опуститься на колени перед его ледяным великолепием. Да, он красив, как может быть красиво совершенное, остро отточенное оружие. И еще он стар. У меня просто слюни текут от предвкушения.
А противный голос затихает, заинтересованно и вроде как поощрительно наблюдая за развитием событий.
Медленно, танцевальными шагами направляюсь к новой жертве. Жертва, все так же не отрывая от меня фиалкового взгляда, начинает отходить назад. Меч, столь же древний и столь же многообещающий, как и сам воин, покачивается на перевязи, судя по всему, отнюдь не стремясь в схватку. Эта парочка явно гораздо опытнее первой.
Они выбрали, пожалуй, самый верный путь – бегство. Внезапно, без всякого предупреждения воздух вокруг меня вскипает чудовищной энергией и запредельным холодом – и это всего лишь отвлекающий маневр! Сам Противник в то же время совершает потрясающий по красоте и четкости рывок прочь.
Я выстояла. Я выиграла. Меж бровей вспыхивает силой и яростью многоцветная точка – и мощным, не вполне понятным мне сконцентрированным импульсом гасит бушующее вокруг ледяное пламя. Разум же тем временем делает единственное, что способно удержать здесь Противника: быстро и не задумываясь я меняю реальность, как научил меня мальчик-вор. Координаты, которые беглец желал использовать для межпространственного броска, уже не совпадают. Я всего-то поменяла север и юг, сделав так, что белый воин оказался в другом конце зала, у сияющей магическим светом двери, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы выбросить того из межреальности, в которую крылатый уже начал уходить. Одновременно как-то (сама не знаю как) перекрываю Вероятности. Улыбаюсь.
Не знаю, как меня зовут. Не знаю, кто я и что я. Но твердо знаю, что никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо! И этого более чем достаточно.
Я лежу в вытравленном в камне небольшом круге, и три черные фигуры стоят, не переступая тонкую черту. То есть они, кажется, пытались переступить, но оплавленный меч, валяющийся тут же, и обожженная рука одного из мужчин яснее ясного говорят, что ничего хорошего из этой затеи не вышло. Рядом – еще один меч, по самую рукоятку вогнанный в камень, и, глядя на него, чему-то внутри меня хочется выть. Я легко заставляю этот странный голосок замолкнуть и плавным, многообещающим движением поднимаюсь на колени.
Один из мужчин, не тот, что с раненой рукой, а другой, с белыми волосами, потрясающей красоты дымчато-зелеными глазами, вдруг отшатывается от меня, запах его кричит о чистом ужасе. Умный, умный. Я улыбаюсь и чувствую, как из-под губ выглядывают длинные и острые клыки. Пальцы мои заканчиваются золотистыми когтями, тело наполнено силой. Хорошо. Это будет удобно для охоты. А я очень голодна.
Встаю на ноги, весело повожу ушами из стороны в сторону. Люди, наверно, все умные. Потому что двое оставшихся, мужчина и женщина, тоже начинают пятиться. И я выхожу из круга. Странная линия защищала меня от тех, кто был снаружи, а не наоборот.
Я делаю один шаг, но вдруг оказываюсь в другой части пещеры, прямо за спиной женщины. Улыбаюсь ей, когда она резко оборачивается и отшатывается назад, судорожно, неожиданно ставшими неуклюжими пальцами стискивая оружие. А когда, встретившись со мной глазами, она начинает кричать, прижимаю уши к черепу и шиплю, блистая жуткой своей ухмылкой. А затем движением недостаточно быстрым, чтобы не быть болезненным, вонзаю клыки в ее шею. Одновременно пытаюсь метнуть материализовавшийся вдруг в пальцах кинжал («Аакру!», – шипит голос) в зеленоглазого. И хотя я полностью поглощена женщиной, откуда-то знаю, что изящное оружие безошибочно нашло цель, взрезав все щиты и все защиты и пригвоздил Криита (откуда знаю имя? Да какая разница!), надежно его обездвижив. А женщина уже умирала. Кровь меня, в принципе, совершенно не интересовала, но вот страх и боль…
Второй мужчина тем временем стреляет в меня чем-то плавящим, но я успеваю уклониться. Допиваю последний глоток смерти первой своей жертвы и направляюсь к этому приятно активному экземпляру. Тот трясущимися пальцами вновь пытается направить бластер, мажет, кидает в меня самим оружием. Пытается звать на помощь, сплести какое-то сжигающее заклинание, затем что-то из защиты, но собственный ужас полностью парализует разум сильного и опытного, в принципе, колдуна. Уже когда я беру его лицо в свои ладони и поворачиваю голову в сторону, бедняга пытается ударить чем-то специально созданным, чтобы отгонять существ, питающихся страхом.
Смеюсь.
– Глупый. – Целую, царапая клыками. – Ты не можешь не бояться. Не можешь заставить меня принять истинный вид. Не можешь не верить. Ты – часть той силы, что вызвала меня к жизни. И ты – мой.
Пальцы пробежали по груди, точечными уколами когтей напоминая о сути. Вновь поднялись, сомкнулись на горле. Сжались. Он так дрожал, бедняга. Он поверил. И, кажется, даже не заметил, как умер.
Остался последний. Я подошла к нему, парализованному, не способному даже послать ментальный призыв о помощи. Несмотря на то что аакра вонзилась в человеческую грудь по самую рукоять, крови не было. Я небрежно откинула коротко остриженную седую прядь с узкого лица.
– Ах, арр, я же говорила, я просила: не загоняйте нас в угол. Смотрите, что вы наделали! – Не знаю, откуда приходят слова, но это неважно.
Человек пытается что-то сказать. Он полностью в сознании, я даже притупила немного боль, чтобы смертный имел возможность по достоинству оценить всю прелесть ситуации. Коротким прикосновением к рукояти торчащего из него кинжала ослабляю контроль над скованными голосовыми связками.
В глазах смертного ужасное запоздалое осознание, душа его кричит, надрываясь: «Что я сотворил?!» – но губы лишь шепчут:
– Тебя остановят…
У-уу, а я-то надеялась услышать что-нибудь интересное.
– Хотите поспорить?
Вновь губа поднимается, из горла вырывается первобытное, до костей проникающее рычание. Наклоняюсь к нему, не без удивления понимая, что странный голос на дне сознания ярится вместе со мной. И вместе со мной жаждет мести.
– Для тебя, красавчик, я придумаю нечто особенное! – Вцепилась в кинжал, медленно поворачивая рукоять. – Ты познаешь боль. Боль изменения, красавчик, смертным такое и не снилось! Боль, когда твои клетки раз за разом перемалываются в нечто совершенно иное! Начнем с едва заметного зуда, постепенно будем наращивать, подготавливая твои рецепторы к большему. Потом немного отпустим, заставляя тебя гадать, когда же начнется снова. Еще добавим. И так – пока не умрешь от болевого шока. Но это будет еще через целую вечность времени – через несколько часов. Приятно отдохнуть!
«Он же Целитель», – вяло и неубедительно скулит голосок. Ничего, с такой игрушкой в груди даже Целитель не сможет остановить резвящихся внутри собственного тела демонов. Правда, голос имел в виду что-то другое… Но это не важно.
Вскакиваю, оставляя неподвижную, неспособную даже пальцем пошевелить фигуру. Любуюсь на дело своих рук и счастливо смеюсь. В пальцах вновь формируется тяжесть аакры – точно такой же, как та, что держит смертного.
В волосах вдруг, пьяно и горько, расцветает прекрасный синий цветок, его аромат щекочет ноздри, туманит голову.
Овеваемая безумным смехом и золотым туманом крыльев, вылетаю из пещеры, взвиваюсь в просторное ночное небо. Слезы, почему-то появившиеся на глазах, на зимнем ветру мгновенно превращаются в холодные ранящие льдинки. Трясу головой, и маленькие острые кристаллы падают в подсвеченную далекими звездами пустоту.
Инстинкт, это ровное и нерушимое знание, находящееся глубоко внутри, безошибочно привел меня к месту обитания смертных. Большое скопление тел и душ, что очень хорошо, ведь я все еще голодна, а гоняться по горам за отдельными особями пока нет настроения.
Крик среди моря!
Чье сердце, ставши волной – о волны грусти! —
В море кричало? Голос, откуда голос?
Какие крылья тебя занесли в пучину?
Сижу на высоком, кряжистом дереве, являющемся, кажется, прапра-дедушкой всех деревьев в округе, и задумчиво наблюдаю за раскинувшимся у моих ног городом. Собрание разномастных, не раз перестраивавшихся сооружений, но, оценивая их с точки зрения возможности незаметного проникновения внутрь, я вынуждена признать, что местные архитекторы отнюдь не так безумны, как может показаться на первый взгляд. Даже если они сочетают античные узорчато-безвкусные балконы с толстенными стенами и хищного вида бойницами.
Что, впрочем, не имеет ни малейшего значения.
Так с кого же из этих восхитительно живых существ начать? Откидываюсь назад, рассеянно, расслабленно, ищуще. Мир, кажущийся в самый глухой час холодной зимней ночи тусклым и темным, вовсе не так прост. Реальность расцветает огнями и цветами, призрачные туманы фантастических видений колышутся вокруг излучающих тепло фигурок. Океаны, звездные дали, чудесные мистерии света и звука.
«Сны людей».
Нет. Мои сны.
Подаюсь вперед. Там! Не замечаю, как оказываюсь в воздухе. Не замечаю ни времени, ни направления, ничего, кроме завораживающего, порабощающего сияния. Я, наверно, не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Косая тень падает в отблесках редких, полуразбитых магических фонарей, крылья клубятся изменчивым дымом, босые ноги оставляют цепочку следов на снегу, тут же заметаемую послушным ветром. Я скольжу между уродливых каменных развалюх, ведомая лишь одной мне слышимой музыкой. Вдруг оказываюсь перед дверью и долго, наверно целую секунду, пытаюсь понять, как обойти ее, не снеся до основания весь дом. В конце концов растворяюсь в облачко чуть золотистого тумана и вновь конденсируюсь у изголовья того, кто видит эти невероятные сны. И почему-то удивляюсь этому.
Не знаю, сколько я сидела, упиваясь удивительными видениями. Расчесывала осторожными золотистыми когтями сбившиеся во сне тонкие волосы. Вглядывалась в расслабленное во сне лицо. «Мальчишка», – шепчет кто-то во мне. «Он никогда не был юным», – отвечаю почти вслух. «Тот, кто видит такие сны, не может не быть юным», – упрямо спорит та, другая.
Лет двадцать, но в волосах – проблески серебра. Тело сильное и жилистое, иссечено старыми шрамами, но не такими, что приобретаются в благородных схватках с равными, а, скорее, теми, что приобретает ребенок, всю жизнь упрямо пытающийся выжить в жестоком мире взрослых. Следы хлыста, следы давних побоев. Рваные шрамы уличных потасовок, когда нет ни правил, ни честных приемов. И парочка глубоких, но не обширных ожогов, таких, которые остаются после близкого столкновения с некоторыми видами охранных заклинаний. Похоже, мой маленький сновидец оказался вором. Причем отменным, если судить по роскошной обстановке его спальни.
Чуть изогнутые когти скользят по скуле, по тонкому старому шраму. Магия, но не совсем. Смертный, оказывается, обладает даром, редким и прекрасным, как еще не ограненный алмаз. Он не только видит дивные миры, но и, сам не зная об этом, может воплощать их в жизнь. Или просто слегка подправлять реальность усилием воли. Только никто никогда не учил мальчишку этому высочайшему из искусств, и потому максимум, на что он способен, – сотворить перепуганную кошку прямо под ногами у догоняющего его стражника. Да и то неосознанно. Я вглядываюсь, вглядываюсь в затейливые видения, пока их резкая фантасмагория не начинает казаться более реальной, нежели освещенные потусторонним сиянием моих крыльев стены комнаты.
Он приподнимается, удивленно, но без страха встречает склонившееся над ним причудливое существо. Глаза вспыхивают потрясенным восхищением, руки тянутся ко мне. Со смехом уклоняюсь, ловя ладони, помогаю встать. И тут он вновь замирает, пораженный, трепещущий, потому что узнал простирающуюся вокруг страну. Грустнеет.
– Так это только сон…
– Нет. Это сон, ставший реальностью. – Я не говорю вслух, но думаю, что такие сны имеют привычку оборачиваться кошмарами. Смеюсь.
Вдруг налетают тучи, яростно грохочет, земля шатается у нас под ногами. Я хохочу так отчаянно, что приходится обхватить себя руками в отчаянной попытке унять разболевшиеся от перенапряжения ребра. Он кричит. Мир вокруг нас сходит с ума, как умеют лишь миры сновидений. Все меняется, вытягивается, все оборачивается обратной своей стороной. Налетают образы и видения из прошлого мальчика, люди и создания, которых он боялся больше всего, перед глазами развертываются события, которые он отчаянно желал забыть. Да, за короткие двадцать лет этот человечек действительно многое вынес. Только существо с поистине богатым опытом может так ярко представлять такие гротескные видения. Переступаю через чью-то отрубленную голову, ногой отшвыриваю богатую жвалами тварь… и пью, пью, пью разлитую кругом сырую силу.
Он стоит на коленях, скорчившись, зажав уши и зажмурив глаза. Не обращая внимания на разверзшийся прямо перед носом апокалипсис, твердит, что это всего лишь сон, еще один дурацкий сон, просто очередной кошмар… Я с удивлениям и яростью обнаруживаю, что ловушка рассыпается под силой неверия чужого разума. Ах так? Ну, будет тебе сон, еда!
Он вскидывается, затравленно оглядываясь, и видит, что стоит на коленях на собственной кровати все в той же комнате, мокрый, взъерошенный, но живой и бодрствующий. С протяжно-облегченным вздохом смертный падает на простыни, судорожно рыдая. Не так быстро, дружок, не так быстро…
Я заставляю круглые шары светильников яростно вспыхнуть и выступаю вперед, купаясь в их отблесках. Имитируя восторженные аплодисменты, хлопаю несколько раз: медленно, вальяжно и насмешливо.
– Впечатляюще. Очень впечатляюще. Повторишь на бис?
Он отшатывается назад в животном ужасе.
– Ты сон! Сон! Сон! Сгинь, нечистая!
Хохочу. Ага. Уже сгинула. Если у того мага, из пещеры, жесткого, умелого и выдрессированного атаковать при малейшей угрозе, не получилось от меня избавиться, то что уж говорить об этом жалком подобии волшебника.
– Не так быстро, еда. То действительно был сон. Посмотрим, сможешь ли ты так же быстро разобраться с реальностью?
На этот раз я не стала проникать в его творения, чтобы подчинить их своей воле. Я начала плести свое: медленно и не слишком уверенно, но я ведь только училась. Кровать под человеком взбрыкивает, одеяло с этакой небрежной ленцой ползет вверх с самыми недвусмысленно гастрономическими намерениями. От моего вопля звенит в ушах, мальчишка слетает с предательского ложа, стрелой кидается к двери. Выдающимся прыжком дистанцировавшись в коридор, бедняга затравленно оглядывается. Это явно не те помещения, которые он ожидал увидеть за дверью собственной спальни. В обе стороны, насколько хватает глаз, уходит длинный и прямой зеркальный зал, со строгими темными стенами, красивыми арками дверей, призрачно развевающимися белыми шелковыми занавесками. Где-то играет причудливо-томная музыка, слышатся смех и звон бокалов. Потом раздается дикий крик умирающей в ужасных муках женщины, и снова смех. Я горда собой: кажется, удалось достаточно точно воспроизвести угрожающе-готическую обстановку, которой подсознательно и ожидал этот парень.
На мальчика жалко смотреть: бледный, как мел, трясущийся с ног до головы. Страх его – как хорошо выдержанное вино. Как удачно, что человечек такой молодой, иначе я бы уже потеряла его из-за какого-нибудь глупого инфаркта…
С отчаянным стоном вор бросается назад, к своей комнате, но в проходе, через который он только что прошел, лишь клубящаяся тьма, испускающая приторный запах крови. Я добавляю чавкающие и хлюпающие звуки, мальчик в ужасе отшатывается, прижавшись к стене.
– Ну что же ты? – Он резко оглядывается, и вот она я: лежу на стене, как можно было бы лежать на полу. Затем чуть приподнимаюсь на руках, приближая свое лицо к его. Блеснули дивными драгоценностями клыки. – Где же твоя смелость?
– Изыди-и-и… – Он отшатывается и бросается бежать так быстро, как позволяют длинные ноги и немалый опыт.
Проходы, проходы, повороты и лестницы. Я сотворила настоящий лабиринт, витающий где-то на грани сна и яви. Развертываю перед бестолково мечущимся человеком все новые и новые причудливые детали обстановки. Летающие сами по себе люстры, портреты с плачущими кровью клыкастыми девами, ярящиеся в клетках леопарды в серебряных ошейниках. Он наконец останавливается, впившись пальцами в тяжелую темно-красную ткань портьеры и судорожно оглядываясь. Дыхание у человека вырывается быстрыми, короткими вздохами, глаза слишком велики для бледного лица.
Какой-то звук – он резко оборачивается и оказывается глаза в глаза со мной (пришлось чуть присесть, чтобы достичь нужного эффекта). Дав смертному долю мгновения на осознание, подаюсь вперед, впиваясь губами в его губы. Он замирает, ошеломленный небывалостью нахлынувших впечатлений, затем отшатывается с великолепнейшим воплем. И – а вот это уже что-то новенькое – подло, жестко и умело бьет с нижней позиции криво изогнутым ножом. Я, конечно, перехватываю руку и вырываю оружие, но откуда оно могло взяться? Неужели сотворил собственной волей? Точно. И это в состоянии непробиваемой паники. Силен, малыш.
Отбрасываю и нож, и его несчастливого создателя. Мальчишка отлетает метров на десять и, быстро придя в себя, следит за мной затравленными глазами. Наступаю на него, медленно, плавно, наслаждаясь каждым шагом, а тот отползает, все еще лежа на спине и забавно так отталкиваясь от пола ногами…
…тревога, тревога, тревога…
Я застываю на середине движения, напряженно прислушиваясь. Как не вовремя! Только я собралась перейти к настоящим развлечениям!
Бросаю на него полный сожаления взгляд, отворачиваюсь, стремительно заплетая в косы простирающуюся кругом реальность. Заколдованный лабиринт продержит пленника столько, сколько нужно, не слишком его пугая, но не позволяя и окончательно расслабиться. А у меня, похоже, появилось срочное дело.
* * *
Я выскальзываю в пространство, называемое Халиссой, в той же комнате, из которой совсем недавно умыкнула своего маленького вора. Что бы ни вызвало тревогу, сюда оно еще не добралось. Зажигаю магические светильники, открываю дверь и застываю на пороге, ожидая развития событий. Комната вора спрятана на совесть: островок роскоши и безопасности в каких-то совершенно заброшенных, темных и жутковатых руинах. Я выхожу, все еще освещенная падающими сзади лучами, задумчиво останавливаюсь посредине пустого каменного зала.Она метнулась лунным бликом, прорвавшимся сквозь щели в вековечной кладке. Тенью, скользнувшей по паутине. Пригоршней снега, чертящей на полу затейливые узоры. Я стою ни жива ни мертва, следя, как она приближается, зябко кутаясь в черные крылья. Не бывает, не может быть в мире такой красоты! Миндалевидные глаза и треугольный камень меж бровей пылают темными изумрудами, черные с зеленью волосы спускаются роскошным блестящим плащом, из-под которого безупречной белизной светится молодая матовая кожи. Сила и храбрость, интеллект и душа: кажется, самое лучшее, что копилось долгими тысячелетиями, было запаяно в это хрупкое, грациозно скользящее тело.
Диво мягко и бескостно огибает меня, продолжая двигаться все той же парящей походкой. Напряженный блеск висящей на узких бедрах шпаги. Внимательный, пристально следящий, явно недовольный происходящим клинок.
– Тетя Антея. – Она говорит мягким, чуть рассеянным и чуть отстраненным голосом, будто каждый звук, срывающийся с губ, вызывает у нее удивление, как, впрочем, и весь остальной мир. – Вы меня сейчас, наверно, не помните, но это не важно. Вы потерялись в танце, но должны вернуться. Пожалуйста, вы сможете это, надо лишь попытаться. Я помогу вам.
Глубоко внутри в такт ее словам трепещет огоньком затухающей свечи голос, и он же скулит от ужаса. Это не важно. Такой еды, как это чудо, мне еще не попадалось! Но и заполучить ее будет сложнее. Черноволосая в чем-то сходна со мной, и той власти над ней, что помогала с людьми, у меня нет. Она воин, сражается она лучше меня. Это будет интересно.
Она еще что-то говорила, а я уже скользнула вперед, с пальцев сорвалось что-то слитное, мощное, разрушающее. И запредельно быстрое. Но Противница оказалась быстрее: сверкнула шпага, и заряд, который должен был расплавить саму реальность, оказался отбит и отброшен куда-то в низшие слои бытия. Губы, ее идеально очерченные, припухшие, темные губы, приподнялись, обнажая белоснежный жемчуг клыков, остроконечные уши прижались к черепу, придавая прекраснейшему из лиц поистине демонический вид.
– Так или иначе, но я тебя вытащу!
Свист шпаги, звон столкнувшейся стали: я успела принять удар на аакру. Противница взрывается вихрем ударов и контрударов, коротких, хлестких, потрясающе красивых в своей совершенной стремительности. Крылья и волосы вдруг перестают быть мягким темным водопадом, расщепляются тысячами гибких, смертельных хлыстов, бьют, ранят, мелькают тонкими змеями, защита от которых – лишь в бешеной по напряженности магической контратаке. Еще до ее материального появления ясно было, что в поединке я и в подметки не гожусь этой гостье. Да и во многих других отношениях – тоже. Зато я, подобно зеркалу, мгновенно, автоматически и безошибочно улавливаю саму суть ее искусства, в движении изменяя себя, уподобляясь Противнице в той мере, в какой необходимо, чтобы выжить в таком противостоянии. И, к своему же удивлению, обнаруживаю, что спокойно встречаю все удары глухими блоками, почти зеркально отражающими ее атаки. Самое интересное – она считает, что только так и должно быть. Более того, с расчетливым и спокойным профессионализмом направляет весь ход схватки так, чтобы максимально раскрыться, предоставить мне как можно больше информации для танца. Противница хладнокровно пытается затащить меня как можно дальше в изменение. Такая же, как я, такая же… «вене», приходит правильное слово. Так или иначе, она решила меня вытащить.
Ну а я вытаскиваться не хочу!
Мгновенная, неощутимая, наверно, даже для нее пляска стали. И стороны меняются местами. Теперь я не просто танцую продиктованные ею изменения. Теперь, познав ее в достаточной степени, я пытаюсь заставить ее стать такой, какой мне угодно видеть свою Противницу. Схватка воинов стремительно превращается в дуэль танцовщиц, и теперь в воздухе чаще сталкиваются уже не кинжал и шпага, а две сжимаемые в когтистых пальцах аакры.
И она проигрывает. Наслаждаюсь каждым мгновением, когда она осознает, что тело и разум ее стали глиной, послушной кончикам моих пальцев. Легко отбиваю попытки перевести схватку в другие плоскости: свести все к искусству владения мечом или к ловкости в плетении магических заклинаний. Нет, нет, спасибо, меня вполне устраивает роль Победительницы! Даже если она еще сопротивляется. Даже если убить или хотя бы просто ранить ее я пока не могу, я знаю, что итог предрешен.
Звонкий, полный боли и ярости крик: шпага ломается под ударом аакры. Понимаю, что убила живое существо, существо мыслящее, чувствующее, страдающее, и рада этому. Я выпиваю смерть одушевленного клинка до дна, по достоинству ценя редчайший вкус этого диковинного напитка. Обломки некогда великого оружия с жалобным звоном падают на пол. И ледяная броня аналитика впервые дает трещину. Тонкая-тонкая струйка отчаяния, легчайшее зерно неуверенности, но этого оказывается достаточно. Стремительная атака, и Противница падает с моим кинжалом в груди. Умерла она мгновенно: я все-таки не настолько уверена в себе, чтобы дать столь сильному врагу еще несколько минут на обдумывание ответного удара. И тем не менее смерть ее оказывается потрясающе вкусна.
Если бы еще стих этот отвратительный траурный вой в моей голове!
Некоторое время сижу над телом, когтями чертя на полу кровавые узоры. Она прекрасна даже в смерти – юная богиня, такая бледная и уязвимая в свете узких лунных лучей. И тут – будто ледники стронулись с мест, а горы сбросили свои вековечные шапки. Сам космос дохнул холодом вечности. Присутствие! И какое! Я задрожала всем телом в лихорадочном ожидании.
…Каждый вал тебя увлекает,
и, вал рассекая грудью,
острей, чем плавник дельфина,
ты снова исходишь криком:
хрипом, хрипом, хрипом…
– Виор, убирайся отсюда неме… – Он запнулся на середине фразы, застыв посреди движения, точно нарвавшись на нож. Фиалковые глаза лишь коротко скользнули по женской фигуре, сломанной и опустошенной, застывшей в луже собственной крови. Центром его внимания была я и только я.
Белая кожа, белые крылья, белые волосы – и сила такая, что хотелось опуститься на колени перед его ледяным великолепием. Да, он красив, как может быть красиво совершенное, остро отточенное оружие. И еще он стар. У меня просто слюни текут от предвкушения.
А противный голос затихает, заинтересованно и вроде как поощрительно наблюдая за развитием событий.
Медленно, танцевальными шагами направляюсь к новой жертве. Жертва, все так же не отрывая от меня фиалкового взгляда, начинает отходить назад. Меч, столь же древний и столь же многообещающий, как и сам воин, покачивается на перевязи, судя по всему, отнюдь не стремясь в схватку. Эта парочка явно гораздо опытнее первой.
Они выбрали, пожалуй, самый верный путь – бегство. Внезапно, без всякого предупреждения воздух вокруг меня вскипает чудовищной энергией и запредельным холодом – и это всего лишь отвлекающий маневр! Сам Противник в то же время совершает потрясающий по красоте и четкости рывок прочь.
Я выстояла. Я выиграла. Меж бровей вспыхивает силой и яростью многоцветная точка – и мощным, не вполне понятным мне сконцентрированным импульсом гасит бушующее вокруг ледяное пламя. Разум же тем временем делает единственное, что способно удержать здесь Противника: быстро и не задумываясь я меняю реальность, как научил меня мальчик-вор. Координаты, которые беглец желал использовать для межпространственного броска, уже не совпадают. Я всего-то поменяла север и юг, сделав так, что белый воин оказался в другом конце зала, у сияющей магическим светом двери, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы выбросить того из межреальности, в которую крылатый уже начал уходить. Одновременно как-то (сама не знаю как) перекрываю Вероятности. Улыбаюсь.