Парфенова Анастасия. Танцующая с Ауте

   Не знаю почему, но мне понравился Ольгрейн. Он интересная личность, насколько это выражение применимо к человеку, просто бедняге фатально не повезло с любовницей. Но под доброжелательными размышлениями кипит холодный, спокойный гнев. Он пытался меня убить. Более того, он даже не удосужился сделать грязную работу сам, приказал своим прихлебателям, а это уже оскорбление. Такого не спускают. Что ж, человек сам определил свою судьбу.
   Маленький кинжал-аакра, беспощадное оружие вене, вдруг оказывается в правой руке, взметнувшейся в стремительном, каком-то змеином ударе. Все, что я узнала о Лиран-ра, прикасаясь к его коже, наблюдая за его лениво-порывистыми позами, дыша одним с ним воздухом, сейчас со мной. Смертельное движение еще только зародилось, а я уже чувствую, как сталь под пальцами изменяется, принимая внутреннюю сущность ничего не подозревающей жертвы.
   Все щиты, сколь бы совершенны они ни были, сконструированы для одной цели – защищать свое, уничтожать или, в лучшем случае, не пускать чужое. Никакая защитная система не может атаковать или отвергать свой собственный организм. Поэтому, когда металлический всплеск в моей ладони рванулся к золотистому горлу человека, его великолепные, неотразимые, безупречные щиты сами расступились, давая дорогу тому, что стало частью дарай-князя. Сияющая золотом кожа, практически неуязвимая для обычного оружия, разорвана с той же легкостью, что и тонкие слои Вероятности, защищавшие ее. Конец. Как только первая капля крови коснулась голодной стали, изменение завершено, и то, что когда-то было Ольгрейном, теперь осталось лишь тенью воспоминания, запечатленного где-то в непостижимых глубинах аакры. Левой рукой подхватываю обмякшее тело, правой продолжаю сжимать рукоять кинжала, стремительно поворачивая его в ране. Те внутренние связи, те чувства, что соединяли несчастного Лиран-ра с Лаарой, дают достаточно информации для нового изменения. Аакра вновь леденеет, пронзая кожу ладоней тысячью иголочек, принимая в себя новую сущность. Еще один резкий рывок – жизнь Лаары, намертво связанная с полоской стали в моих руках, разлетается на мелкие осколки.
   Тело Высокой леди, так и не успевшей ничего понять, беззвучно падает на оплавленные камни пола.
   Вот поэтому на Эль-онн считают дурным тонам связываться с вене. Себе дороже.
   Для арров все это должно было выглядеть, по меньшей мере, таинственно. Только они собрались устроить небольшой междусобойчик, как вдруг материализуется ниоткуда этакое остроухое нечто, а парочка страшных и ужасных безумцев оказывается подозрительно мертвой. Но, понимали они что-нибудь или нет, защитные механизмы у людей работают безукоризненно Воздух темнеет от поспешно воздвигаемых щитов, некоторые особо нервные исчезают из этой Вероятности от греха подальше. Несколько воинов Вуэйн пытаются атаковать, но их тут же сгребают в телепатический захват другие, в которых легко узнаются люди Танатона. Почему-то я уверена, что сейчас во всем Доме началась настоящая мясорубка между сторонниками законной власти и мятежниками.
   – Оскорбление, нанесенное мне дарай-лордом Ольгрейном, смыто кровью. Вражда между нами закончена. Оскорбление, нанесенное мне дарай-леди Лаарой, смыто кровью. Вражда между нами закончена.
   Ритуальная фраза, показывающая, что я не держу зла на весь Дом из-за глупости его предводителей, еще не успела соскользнуть с губ, а я уже знаю, что это правильный ход. Мысли всех присутствующих мгновенно переключаются с убийства благородного дарай-князя на далеко идущие политические последствия. Люди несколько успокаиваются, хотя кое-кто продолжает сверлить меня многообещающими взглядами. Вообще, все прошло на удивление легко. Арры не признают личной вендетты, у них действует психология стаи. Логично было бы ожидать, что, защищая своих, они бросятся на одинокого противника. Теперь, когда Ллигирллин занята, любой из присутствующих может с легкостью прикончить меня (если догонит, конечно). Тем не менее люди просто настороженно смотрят, ничего не предпринимая. Чувствуется чья-то долгая и тщательная работа. Интересно, как долго Аррек все это планировал?
   Расслабляю крылья, плавно опускаясь на пол, бережно укладываю безжизненное тело Ольгрейна. Кончиками пальцев прикасаюсь к золотистому лбу. «Простите». Аакру вынуть из раны (кровь на глазах впитывается в металл клинка), вложить в ножны. Снова вверх, резких и угрожающих движений не делать, к людям ближе, чем необходимо, не приближаться.
   Продолжаем разговор.
   – Прошу прощения, нас не представили друг другу. Я – эль-э-ин вене Антея тор Дернул, полномочный посол народа эль-ин в Эйхарроне. – Поклон равного. – Не могли бы вы прояснить для меня ситуацию? Признаюсь, происходящее здесь ставит меня в тупик.
   Нет, мне определенно нравится видеть этих людей шокированными. Ведь арры так гордятся своим самообладанием. Это Я прошу у НИХ прояснить обстановку. Ха! Жизнь чудесна.
   – Эль-леди, рад видеть вас в добром здравии. – Это не ложь, он действительно обрадован. Как мило. Конечно, тут не расположение ко мне лично, но все равно приятно. – Я – дарай-лорд Доррин, сын Дома Эйтон, представитель Конклава Глав Домов Эйхаррона. Боюсь, Дом Вуэйн доказал свою неспособность должным образом представлять народ арров. Слова не могут передать, как я сожалею о случившемся. Вы имеете право затребовать любую компенсацию. И если вы будете столь любезны последовать за мной, Дом Эйтон или даже Конклав почтут величайшей честью предоставить вам резиденцию для пребывания в Эйхарроне.
   Двадцать фигур замирают в ставшем вдруг вязким и тяжелым воздухе, словно утратив признаки жизни. Такую неподвижность я часто видела у Аррека, когда тот пытался скрыть сильные эмоции. Замечаю, как отчаяние и безнадежность искажают черты молодой девушки с серебристыми косами. Что бы ни означала фраза «не способны должным образом представлять народ арров», Дому Вуэйн она не сулит ничего хорошего. Если не хуже.
   – Благодарю за предложение, лорд Доррин, но я приняла приглашение не от Дома Вуэйн и не от Лиран-ра Ольгрейна, а от младшего дарай-князя Аррека, не заслуживающего такого оскорбления, как отказ от его гостеприимства. – «С этим змеем я разберусь позже, да поможет ему Ауте!» – Надеюсь, вы не обидитесь, если я останусь в тех апартаментах, которые мне предоставили. Что касается компенсации, все, что нужно, я уже взяла. – Киваю на неподвижные тела на полу.
   Легкое, почти недоступное моему восприятию шелестение щитов является, наверное, дарайским эквивалентом облегченного вздоха. Что это они вдруг все так резко преисполнились дружелюбия? Что я на этот раз сделала? Кто-то ослабляет свой контроль настолько, что удается поймать ментальную картинку самой себя, неподвижно парящей над руинами тронного зала. Странная, точно алебастровая фигура, окруженная волнами трепещущих крыльев. Золотые тени бегут по стенам, отражаясь в прозрачной бесконечности огромных миндалевидных глаз. Черты лица, изгибы тела, резкость движений – все это настолько чуждо и непривычно, что с трудом заставляешь себя не отводить взгляда. Беспорядочная грива торчащих во все стороны волос, смертельные острия когтей, сверкающие клыки… Все кажется слишком острым и слишком опасным, но соединенное вместе создает впечатление невероятной, противоестественной дикости. Почти красоты. Испуганно отшатываюсь от чужих мыслей.
   – Тем не менее я с большим нетерпением жду возможности говорить перед Конклавом.
   – Разумеется, эль-леди, Главы Домов уже наслышаны о вас. – Ну еще бы им не быть наслышанными. После того что я сотворила с оливулцами, вряд ли в Ойкумене осталось много тех, кто никогда не слышал имени Антеи тор Дернул. – Конклав собирается сегодня же, чтобы встретиться с вами.
   Какая оперативность! Обычно требуется не меньше недели, чтобы собрать Лиран-ра всех Домов, и еще столько же, чтобы убедить отвлечься от внутренних склок и выслушать кого бы то ни было. Аррек, я вновь недооценила тебя. В который раз.
   Только Доррин открывает рот, чтобы задать наконец свои вопросы, как Вероятности в зале вновь пошли резкими волнами. Вспышка абсолютной темноты, пронзенной стальными молниями: распахнув стальные крылья, с потолка резко планирует Ллигирллин. В нескольких сантиметрах над полом вдруг изгибается, взмывая вверх, и замирает передо мной в воздушном эквиваленте коленопреклоненной позы. Серебристо-белые волосы падают на лицо, пряча усталое, опустошенное выражение серых глаз. Люди вряд ли что-нибудь заметили, но мне ясно видно, чего папиному мечу стоила эта битва. После танца с боевой звездой северд-ин я была в лучшем состоянии, чем она сейчас. Резкий, очень сложный и очень четкий сен-образ вспыхивает на мгновение, вмещая в себя длинный и страшный рассказ о смерти двенадцати дарай-воинов. Великая Ауте! Это уже не просто воинское искусство, не просто мастерство, это что-то запредельное. Еще несколько дней назад скажи мне кто, что подобное возможно, я бы рассмеялась ему в лицо. Северд-ин рядом с этой маленькой усталой женщиной выглядят неумелыми подростками, впервые взявшими в руки деревянный меч.
   Как?
   Разделяй и властвуй, девочка, разделяй и властвуй. Если не можешь справиться с дюжиной одновременно, разбросай их по разным Вероятностям и добей по одному.
   Аа-а…
   Протягиваю руку, касаясь белоснежных волос. Тут же начинаю перекачивать ей свою энергию. Может, в Целительстве я мало что понимаю, но на банальное «переливание крови» этих познаний хватит. Облегченная улыбка на сером от изнеможения лице, и в следующее мгновение мои пальцы смыкаются на белоснежной рукояти изящного меча. Подхватываю узел, который она с собой притащила, и аккуратно пристраиваю отцовское оружие у себя за спиной. На поясе ощущаю тяжесть какого-то прибора. А, один из тех ключей, которыми арры открывают проходы в своем дворце. Так вот как Ллигирллин вернулась сюда. Что ж, лишним не будет.
   Только теперь замечаю ошеломленную тишину в зале. Что на этот раз?
   Доррин мужественно прочистил горло:
   – Антея-эль, вы не представите нам свою… э-ээ… спутницу?
   Возмущенно фыркаю в ответ:
   – Это не спутница, это мой меч и мой друг! Для чужих она известна как Поющая.
   Пока люди переваривают это заявление, резким толчком отправляю к ним сверток, оказавшийся при ближайшем рассмотрении окровавленным дарайским плащом, в который завернуты двенадцать мечей.
   – Возвращаю принадлежащее вам. И примите мои соболезнования. Эти двенадцать не должны были умирать по приказу того, кто поклялся их защищать.
   Доррин сначала кажется встревоженным этим неожиданным жестом, затем успокаивается. Все присутствующие наконец соображают, что у народа, чье оружие имеет привычку время от времени превращаться в очаровательных женщин, должно быть особое отношение с орудиям убийства. А еще через секунду до них доходит смысл моих слов. Двенадцати дарай-воинам было приказано убить меня, и теперь они мертвы, а на мне нет даже царапины. Страх, до этого лишь ненавязчиво напоминавший о себе, охватывает здешних жителей. Морщусь от накатившего вдруг эмпатического шторма. Что ж, по крайней мере, теперь мои слова воспримут всерьез.
   Чувствую, как знакомая слабость начинает вновь накатывать. Ллигирллин. Сколько еще силы я смогу ей дать? Упрямо сжимаю зубы. Столько, сколько нужно.
   – Не будет ли кто-нибудь так добр проводить меня в мои покои?
   Вперед вылетает темнокожая женщина с медового цвета волосами и ярко-зелеными глазами. Черный перламутр. Красиво. Позволяю Вероятности поглотить себя и в следующий момент оказываюсь в уже почти родной мне красно-черной комнате. Дарай-леди отвешивает низкий поклон и спешит удалиться от греха подальше. Не могу сказать, что особенно виню ее.
   Итак, раунд первый я, кажется, пережила. Что дальше?
   За спиной чувствуется полусонное шевеление.
   Бережно расстегиваю ремень и снимаю ножны. Укладываю меч на небольшой, но выглядящий удобным диванчик, делаю шаг назад.
   Плавный изгиб меча затуманивается, теряет очертания. Под черным покровом ножен что-то дрогнуло, изменилось, и миниатюрная женщина сонно вытягивается на диване. Удивительно, как такое коренное изменение может быть одновременно настолько узнаваемым. Даже человек, не умеющий видеть внутреннюю сущность, без труда отметит идентичность серебристого клинка и изящной воительницы. Тому же, кто может пользоваться не только глазами, вообще трудно заметить разницу.
   Ее кожа чуть отливает металлом, остро отточенные когти сверкают светлым серебром. Узкий черный костюм кажется мягким и удобным, но я знаю, что это скорее доспехи, чем одежда. Как, впрочем, и любое платье эль-ин. Короткие прямые волосы, безупречно белые, с серебряными прядями. Лицо… лицо, в котором нет ничего детского, узкое, хищное, с острыми скулами, тонким ртом и глазами цвета чистейшей стали. На лбу, между тонкими бровями вразлет, горит внутренним светом небольшой камень, того же светло-серого, почти белого цвета, что и глаза. Точеная линия подбородка подчеркивает безупречность шеи и тонкое изящество рук. Очень маленькая для эль-ин, почти на две головы ниже меня, но, несмотря на кажущуюся хрупкость, язык не поворачивается назвать это тело слабым.
   Мои глаза отдыхают, скользя по отточенным тысячелетиями чертам. В Ллигирллин нет правильности и совершенства, которые поражают в дараях, но она излучает такую внутреннюю силу и цельность, что понятие «красота», кажется, переходит на новый, недоступный осознанию уровень. Ее красоте присуща та завораживающая и тревожащая дисгармония, которая присуща всем эль-ин и по которой я так истосковалась. А вообще-то чуть тронутая чернью завершенность древнего клинка – вот и все, что можно сказать о ее внешности.
   Обрамленные белоснежными ресницами глаза наконец приобретают осмысленное выражение, фокусируясь на моем лице. Зрачки сужаются, взгляд становится серьезным. Она поразительно быстро восстанавливается. Вспоминаю, чего мне стоило прийти в себя после подобного потрясения, и зябко ежусь.
   Серебристые губы трогает улыбка:
   – Я гораздо старше вас обоих, девочка, и запас прочности у меня побольше. Трудно протянуть несколько тысячелетий, ведя подобный образ жизни, если не умеешь быстро самоисцеляться.
   Пытается сесть, опираясь на все еще чуть подрагивающую руку, затем без сил откидывается на подушки.
   Я осторожно опускаюсь рядом с ней на колени, касаясь лба кончиками пальцев. Кожа рядом с кристаллом имплантанта горячая и чуть воспаленная. Плохо, очень плохо. Это на каком же пределе работает иммунная система, если начала отвергать даже камень, являющийся частью ее разума, ее сущности? Обеспокоенно прикусываю нижнюю губу. Все это время я сознательно не позволяла себе волноваться, запретив даже тени беспокойства за Ллигирллин появляться рядом. Но теперь, когда все худшее позади, можно дать волю небольшой истерике.
   Воительница снова слабо улыбается. За годы, проведенные вместе со мной, она успела узнать меня так хорошо, что теперь без труда читает все сен-образы, точно открытую книгу. Не могу сказать то же о себе. Для меня ее сознание – бескрайняя темнота, озаренная редкими вспышками серой стали. Все мысли, которые она пытается донести до меня, ей приходится формулировать, в специально упрошенных образах.
   Вопросительно приподнимаю уши.
   – Они пытались убить меня, отправляя в места… неблагоприятные для живого организма, а я далеко не так изменчива, как ты, Анитти. Приходится обходиться старыми добрыми средствами. Не беспокойся. Через пару часов буду как новенькая.
   Беспомощно смотрю на нее, нервно выпуская и втягивая когти. Что тут можно сделать? Еще энергию давать бесполезно, она и так уже взяла сколько нужно. Исцелять, по крайней мере, на таком уровне, я не умею. Разве только…
   Поспешно встаю, иду к бассейну с ледяной водой. За то время, пока я обреталась среди людей, мне приходилось сталкиваться с самыми удивительными способами лечения, в том числе с теми, которые никогда бы не пришли в голову эль-ин. Например, что бороться можно не только с причиной болезни, но и с ее следствиями, если не помогая, то, по крайней мере, облегчая страдания. Организм Ллигирллин сам отлично справится с повреждениями, мне же остается только попытаться как-то сбить температуру в районе имплантанта.
   Так. Ткань, мне нужна ткань, желательно мягкая и тонкая. И промокаемая. Раздраженно дергаю портьеру, затем проверяю обивку на кресле. Слишком жесткая и тяжелая, к тому же с рельефной вышивкой. Не то. Бешено мечусь из одного угла в другой, наконец врываюсь в спальню, кровожадно набрасываясь на несчастную простыню. Влетаю назад, победно размахивая добытым лоскутком. Фонтан, где этот дурацкий фонтан?
   Опускаю руки в пронизывающе холодную воду, выжимаю ткань, вновь подлетаю к Ллигирллин. Она чуть вздрагивает, когда ледяной компресс ложится на лоб, затем блаженно расслабляется. Из-под неуклюжего мокрого сооружения видна медленно расползающаяся ухмылка и умиротворенно шевелящиеся уши. Невольно улыбаюсь в ответ. Конечно, это – не настоящее лечение, но мне хочется сделать хоть что-нибудь. Даже такая мелочь приносит облегчение.
   – Спасибо, Анитти.
   Ошарашенно опускаю уши.
   Анитти. Детское имя. Только сейчас понимаю, насколько близка мне эта миниатюрная женщина. Сотни лет Ллигирллин была спутницей и самым близким другом отца и, судя по тому, что ее отправили присматривать за мной, доверенным лицом отчима и матери. Еще один член семьи, переполненный материнскими инстинктами, и никому даже в голову не пришло, что нас можно бы и познакомить. Потрясающе. Иногда мне хочется вызвать на дуэль всех своих дражайших родственничков разом и покончить с постоянным безумием, носящим гордое название клан Дернул. Самое смешное, что они и не пытаются, подобно людям, играть в конспирацию. Я вообще понятия не имею, чем руководствуются эти непредсказуемые существа.
   Здорово.
   – Анитти?
   – Да?
   – Как ты?
   Хороший вопрос.
   – Жива.
   Еще одна бледная улыбка из-под съехавшего на нос компресса.
   Хороший ответ.
   Заново смачиваю тряпку и вновь укладываю ее на пылающий лоб. Побитая валькирия издает какой-то звук, отдаленно напоминающий благодарное мычание.
   – Почему ты полезла в драку одна, Ллигирллин?
   – Не задавай глупых вопросов. Даже запредельная пластичность здесь бы не помогла. Ты просто слишком молода и недостаточно вынослива для подобных приключений. И вообще, ты должна была позаботиться о Лиран-ра, а не бегать по Вероятностям, спасаясь от кучки воинственных молокососов. – Я поперхнулась от такого определения дюжины дарай-воинов в ранге Мастеров. Хм, ну, с точки зрения легендарной Поющей, они действительно должны выглядеть кучкой молокососов.
   Через пару секунд Ллигирллин добавляет, уже гораздо тише:
   – Кроме того, ты бы ничем там не помогла. Я в любом случае была бы повреждена, даже будучи мечом. Такое излучение…
   В запоздалом испуге прижимаю к черепу уши. Она не ожидала, что выживет, она просто хотела отвести опасность, ценой жизни купив для меня несколько дополнительных минут. Ауте. Чувствую непреодолимое желание провести ритуал оживления Ольгрейна, благо его личность записана у меня в аакре. Просто для того, чтобы подонка можно было еще раз убить.
   Ллигирллин импульсивно протягивает руку, накрывая мои впившиеся в мягкую обивку кресла пальцы.
   – Тише, тише. Ничего бы со мной не случилось. Бывали переделки и похуже.
   Глубокий медитативный вздох.
   – Бывало и похуже. Гораздо хуже, и не только с тобой. Все. Попсиховала и хватит. Истерика закончена.
   – Да нет, продолжай. У тебя неплохо получается.
   Пока я обдумываю, являлось это оскорблением или комплиментом, воздух вдруг наполняется тихим, очень мелодичным звоном. Отсмеявшись, валькирия тихонько начинает напевать короткую музыкальную фразу. Даже вновь съехавшая на нос мокрая тряпка не может заглушить чарующей чистоты ее голоса. Что-то внутри меня обрывается, заставляя ставшее вдруг чужим тело неподвижно замереть на месте. Ллигирллин вдруг оказывается рядом, протягивая руки, но не решаясь без позволения коснуться. Холодно смотрю на нее, заставляя поспешно отпрянуть и бессильно поникнуть на диване. Ничье утешение мне не нужно. И ничья жалость.
   – Ллигирллин. Иннеллин. Я должна была догадаться раньше. Вы из одной генетической линии.
   Она осторожно кивает. Жду продолжения.
   – Иннеллин был моим пра-, пра-, пра-, не помню, в каком поколении, правнуком. Это одна из особенностей нашей линии – музыкальность, прекрасный голос и запредельные способности к Чародейству. Вене линии Ллин изменяются не в танце, а в песне. А мужчины Ллин были одними из величайших бардов, каких видели Небеса Эль-онн. Иннеллин – он выделялся даже среди лучших. Такой талантливый, такой молодой…
   Машинально встаю, иду к бассейну, смачиваю компресс. Руки сами укладывают совсем ослабевшую женщину обратно на диван, аккуратно расправляют холодную тряпицу у нее на лбу.
   – Лежи. Тебе надо отдыхать.
   Ничего не вижу. Перед глазами – тонкие сильные пальцы, перебирающие воздушные струны, до боли любимый голос, с легкостью взлетающий к налитым грозой облакам. Сила, древняя, как сама Ауте, отвечает на зов юного барда радостным хором. Я танцую, ведомая музыкой, силой, голосом, полностью отдавшись его пьянящим чарам. Танцую, счастливая и беспечная. Иннеллин…
   Серебристые пальцы сочувствующе сжимают мои руки, глаза затуманенного льда полны боли и понимания.
   – Антея…
   Ни одной ночи я не проведу, жалея бедную себя. И никому другому не позволю.
   – Анитти…
   Если она еще раз скажет это имя таким тоном, я ее ударю.
   – Ты не должна проходить через это одна.
   – Прошу вас, Поющая, не двигайтесь. Вы еще не оправились полностью.
   Аккуратно, педантично поправляю компресс. Совсем высох. Кожа так накалилась, что я не могу прикасаться к ней, не адаптируя рецепторы. И не рискуя заработать ожог. Это уже не просто жар, ее тело в буквальном смысле переваривает само себя, пытаясь избавиться от злокачественной гадости, проникшей внутрь организма. Плохо, плохо.
   Размышляю. Был бы здесь Аррек… Но Аррек где-то там, борется за свою жизнь и за жизнь своего Дома, вряд ли до него сейчас можно докричаться. Да и не исцеление нужно, а скорее противоядие. Вакцина. Этакие костыли для иммунной системы. Будь оно все проклято.
   От свернувшегося невдалеке тела веет жаром. Бредовым, нездоровым жаром, хочется отодвинуться подальше.
   Решусь ли я? После Эпидемии, после моего фиаско, гибели Иннеллина? Провожу рукой по ее бледной щеке, идеальной линии шеи, расстегиваю воротник. Сейчас нарушить хрупкий гомеостаз ее организма – значит обрубить последнюю ниточку, связывающую воительницу с жизнью. После этого пути назад не будет: или я добьюсь успеха, или…
   Ее жар я уже ощущаю всем телом, каждым сантиметром кожи. Чем бы ни была убивающая ее гадость, прогрессирует эта дрянь просто с фантастической скоростью.
   Мои пальцы твердеют, мертвой хваткой впиваясь в серебристый подбородок. Даже в полубессознательном состоянии Ллигирллин чувствует опасность, но слабые попытки защититься разбиваются о холод моей решимости. Запрокидываю светловолосую голову, прижимаю к дивану извивающееся тело. Последний момент колебания, еще не поздно остановиться…
   На серебристой шее чуть трепещет тонкая жилка, горящее жаром тело сотрясается дрожью, не столько от лихорадки, сколько от животного, подсознательного страха.
   Змеиный удар: стремительный, жесткий и почти безболезненный. Тонкие клыки впиваются в шею, вкус солоноватой, невероятно горячей крови наполняет все мое существо, унося разумные мысли в невозвратную даль. Музыка. Тихий шепот тысячи тысяч голосов, тысяч лет и поколений – генетическая память Ллигирллин врывается в меня. Биение ее сердца громовыми барабанами звучит в ушах. Песня. Звон атомов в кристаллических решетках, четкая структура меча, личность и воспоминания, слишком великие, чтобы я могла хотя бы приблизиться к ним. Серое на черном, сталь в темноте. Жадная гнилостность боли. Вот оно.
   Невероятным усилием вынимаю клыки из раны, отталкиваю себя от ее тела, откатываюсь, почти минуту лежу на полу, свернувшись жалким калачиком. Ауте. Ллигирллин кажется почти прозрачной от потери крови, в ней вдруг появляется уязвимость, которой раньше и в помине не было.
   Так. Взять себя в руки. Времени мало, времени, считай, что нет. Если она умрет, пока я тут рефлексирую над собственными ощущениями…
   Встать. Выпрямиться. Нет, не шататься, не падать, выпрямиться. Стой прямо, Антея, мать твою! Так. Теперь танцевать. И поскорее, пока вся эта гадость не свалила меня замертво.
   Медитативный вздох. Крылья расправить, расслабиться. Слушай.
   Музыка приходит тенью воспоминания, дрожью на кончиках пальцев, запахом грозового неба в волосах. Ин-неллин, даже в смерти ты со мной… ты жив… пока я живу и помню.
   Тело начинает двигаться само собой, в такт древнему гимну, звучащему в глубинах моего подсознания. Время исчезает, комната исчезает в резких, отчаянных движениях, во всепоглощающем изменении. Танец – это… это слишком сложно, чтобы передать даже сен-образом. Танец – это я.
   Вряд ли прошло больше минуты, когда я останавливаюсь. По моим внутренним ощущениям это мог быть и год, но в теле Ллигирллин все еще бьется жизнь, значит, не больше минуты.
   Подхожу к ней, опускаюсь на колени, откидываю волосы с неподвижного лица. Успела. Достаю аакру, аккуратно взрезаю себе запястье. Приходится взять под контроль мышцы ее горла, чтобы сделать первую пару глотков, но затем валькирия сама впивается клыками в мою руку, жадно глотая исцеленную кровь. Когда она наконец приходит в себя и начинает замечать окружающее, я беспомощно лежу на полу, подмятая более сильной противницей и лишенная возможности пошевелить даже пальцем. Кто бы мог подумать, что в постоянно изменяющемся теле вене можно найти точки, так эффективно парализующие зазевавшуюся жертву. Век живи, век учись. Меланхолично размышляю над перспективой быть выпитой досуха и над биологическим значением инстинкта самосохранения. В смысле о значении этого самого инстинкта для окружающих, имевших несчастье околачиваться поблизости от желающей выжить особи. Печальные получаются выводы.