Страница:
Открываю глаза.
Я сижу на холодном полу в неизвестном мне онн, пронизанном силой и смертью. В воздухе, в стенах – везде чувствуется знакомое присутствие Хранительницы. Итак, мы выбрались из Ауте.
Шаги совершенно бесшумны, но я, как всегда, замечаю его приближение. Поднимаю глаза, бесстрастно встречая спокойный взгляд темнейшей синевы. Раниэль-Атеро вдруг оказывается не за несколько шагов, а рядом со мной на коленях. Он подносит к моим потрескавшимся губам чашу с водой. Делаю несколько глотков и отклоняюсь, пытаясь разобраться, что же я пропустила.
– Остальные?
– Они не пошли с нами, а прямо из Прохода вернулись в Дернул-онн.
Понимающе склоняю уши. Нечего им тут делать.
Движение отзывается внезапным и оттого еще более мучительным приступом головокружения. На застывшем, почти скульптурном лице Раниэля-Атеро отражается что-то вроде беспокойства.
– Тебе больно?
– Мне тошно.
Он остается недвижим, зная, что если я захочу продолжить, то сделаю это без понуканий.
– Самое мерзкое… Самое мерзкое, что я сделала бы это в любом случае… Понимаешь? Даже не будь он всего лишь личиной, даже не ощущай я за его прикосновениями безумной жажды крови, я бы все равно это сделала. И дело тут не в законах, запрещающих нам быть с умершими, – какие, во имя Ауте, законы для вене? Я поставила политику, какие-то призрачные цели и абстрактные интересы выше любви. И я сделала бы это снова. Бездна милосердная, как я до такого дошла?
Чаша вновь подносится к губам, и я послушно делаю еще один глоток, после чего приходится закрыть глаза и переждать очередной приступ дурноты.
– Давно мы здесь?
– Меньше минуты. Ты поразительно быстро восстанавливаешься.
Пытаюсь встать. Когти бессильно царапают стену, крылья приходится использовать в качестве костылей, но в конце концов мне все-таки удается утвердиться на нижних конечностях. Так, теперь попробуем идти. После первого шага судорожно хватаюсь за злосчастную стену, после второго начинаю сползать вниз, но на третьем удается стоять более-менее прямо. Какой подвиг.
Раниэль-Атеро достаточно долго был рядом с моей мамой, чтобы не предлагать помощь. Умный Древний. Вздумай он играть в галантность, мог бы оказаться с расцарапанным лицом, в результате чего я, скорее всего, была бы размазана по полу. Вот будь тут Аррек, он бы непременно начал изображать из себя благородного рыцаря, протягивать руку, а то и вовсе предлагать себя в качестве средства передвижения. С другой стороны, от Аррека я уже не восприняла бы подобное как оскорбление. Ауте знает почему.
Хочу, чтобы он был здесь. Сейчас. Со мной. Это желание столь неожиданно и нелогично, что на мгновение замираю, пытаясь разобраться, в чем тут дело. Мне ведь вовсе не нравится Аррек, мне в нем не нравится ничего, кроме великолепного тела. И помощи от него в такой ситуации кот наплакал. И совершенно нечего человеку делать у смертного одра той, которую эль-ин приравнивают к богам.
Дивлюсь собственной нерациональности и тут же выбрасываю ее из головы. Раниэль-Атеро откидывает занавес и отступает, придерживая вход открытым для меня. Судорожно сглатываю неизвестно откуда возникший в горле ком и вступаю в комнату.
Мы опоздали.
Полумрак окутывает все милосердной дымкой, дымка похожа на какой-то потусторонний отсвет. Кто-то очень старался очистить ментальное пространство от любого тягостного «мусора», но все-таки что-то такое в воздухе ощущается. Тяжесть. Неизбежность. Недоверие и, как ни странно, облегчение. Хозяйка этого онн рада была расстаться с жизнью, и преданный дом готовится следовать за ней в Вечность. Они оба так устали…
Мои ноги вдруг утратили гибкость, тело движется вперед неравномерными толчками. Видение исказилось. Окружающее кажется каким-то далеким, точно я смотрю на картину, на изображение, не имеющее ничего общего с реальностью. Слышу чуть хриплое, прерывистое дыхание и с удивлением понимаю, что это мои собственные судорожные вдохи.
У дальней стены, окруженная тлеющими палочками изысканных благовоний и призрачным трепетом световых бликов, стоит кровать. Хотя правильнее будет назвать это ложем – слишком оно монументально. Черный шелк покрывал втягивает и без того скудное освещение, заставляя угол казаться черной дырой, поглощающей все, до чего может дотянуться.
Ну и ассоциации мне в голову приходят. Диагностично, правда?
Мы опоздали.
Это стало ясно, едва я ступила в комнату, но лишь сейчас я поняла это со всей отчетливостью.
Запах. Белоснежные цветы горной ночи, обманчивая невзрачность, прячущая пугающие в своей бесконечности глубины.
Чернота ее кожи сливается с угольно-черными простынями, так что не сразу понимаешь, насколько хрупка затерянная в складках шелка фигура, насколько она исхудала, насколько далеко от жизни успела уйти обладательница некогда сильного и лучащегося здоровьем тела. С туауте всегда так: однажды утром, вроде бы ничем не отличающимся от других, ты вдруг чувствуешь – все. Отгорела. Отмучалась. Сил больше нет. После этого близким остается лишь бессильно смотреть, как остывают угли, медленно и мучительно.
На фоне этой полночной темноты особенно ярко полыхает золотое зарево: точно отрицая смерть и слабость, ее волосы непослушным живым каскадом разбегаются по простыням, окутывают тающее болью тело, мерцают собственным, непонятно откуда взявшимся светом. Яростно-золотые волосы, краса и гордость хрупкой, невзрачной Хранительницы, знаменитый на весь Эль-онн Золотой Плащ Эвруору.
Комок в горле становится рельефным и осязаемым, к глазам вдруг подступает что-то подозрительно напоминающее слезы. Сглатываю и то и другое, опускаюсь на колени, прижимаюсь щекой к обтянутой черным пергаментом руке. Когти, когда-то бывшие темными и блестящими, сейчас имеют нездоровый серый оттенок. До боли прикусываю губу. Не заплачу, не заплачу, не унижу ее последние мгновения безобразной истерикой.
Усилием воли стараюсь удержать уши неподвижными. Нуору-тор, как ты могла…
Ее голова медленно поворачивается в мою сторону, пальцы чуть вздрагивают, ласкающим движением скользят по моему лицу. Слаба, так слаба. Но глаза, встречающие мой затравленный взгляд, светятся все той же силой, умом и бездонной синевой. Даже на пороге смерти она – Хранительница, воплощенная богиня, одушевленная мудрость. Даже на пороге смерти она – самое потрясающее создание, с каким мне когда-либо приходилось сталкиваться.
– Тея.
Официальное обращение подразумевает, что сейчас последует приказ. На ум мгновенно приходят все маленькие несоответствия в поведении родных, все оговорки и странные взгляды, которые на меня бросали. Что-то сейчас будет?
И это что-то мне не понравится.
Склоняю уши в ритуальном знаке подчинения.
– Хранительница Эвруору-тор.
– У меня уже не хватит сил, чтобы привести в исполнение твой план, Антея.
Слегка сжимаю ее ладонь. Зачем утверждать очевидное? У нее не хватит сил, чтобы просто встать, не говоря уже о полноценном танце изменения.
Смотрю в синие-синие глаза. Зрачки, тонкие вертикальные щелки, обычные для всех эль-ин, вдруг вздрагивают, расплываются, закручиваются в спирали.
Меня оттеснили, мягко и безапелляционно отодвинули в сторону от контроля над собственным телом. Смотрю на происходящее, точно издалека, пассивная и равнодушная.
Волю выпили по капле.
Она тянет руку на себя, и я, то, что от меня осталось, послушно подаюсь вперед, ложусь рядом. Осторожно обхватываю ее крыльями, прижимаясь к хрупкому – Ауте, какому хрупкому! – телу, кдаду голову ей на плечо. Тонкий запах цветов становится дурманящим, голова начинает кружиться. Провожу пальцем по тончайшему пергаменту кожи, по живому золоту волос. Это естественный запах ее тела, столь же индивидуальный, как и она сама. Какие гормоны и катализаторы проникают сейчас в мой организм вместе со сложнейшими молекулами этого пьянящего запаха? Какие изменения они вызывают?
Ее вторая рука ложится на мой лоб, и сознание еще глубже проваливается в какой-то полусон-полуявь, наполненный теплом и темнотой. Камень, все еще непривычный и незнакомый, почти вибрирует в глубинах моего тела, странные потоки энергии протекают по нервным волокнам, кожа почти шевелится в очередном изменении. Но на все это я смотрю как бы со стороны, с равнодушным и усталым любопытством. Поток силы проходит насквозь, и я плыву в нем, плыву в запахе диких цветов и холоде ночи, наблюдая, запоминая и не понимая ничего. Затем глаза закрываются, и мир проваливается в бездонную многоцветную тьму.
Просыпаюсь резко, как от толчка. Тело вздрагивает, глаза широко раскрываются, точка между бровей пульсирует в бешеном ритме. С минуту лежу неподвижно под ее руками, пытаясь понять, что же со мной произошло, что изменилось. Постепенно сердце и дыхание успокаиваются, камень ощущаю близким, теплым источником энергии.
Поднимаюсь на локте, склоняюсь к истонченным чертам Эвруору. Смотрю на нее сверху вниз, беззвучно крича о своем непонимании. Гнев, страх, раздражение – под наплывом чувств я забываю, что эта женщина умирает, почти умерла, что она слаба и беспомощна. Ага, как же, беспомощна! Даже сейчас насыщенная синева ее глаз может сломить что угодно. Кого угодно. Хранительница до мозга костей. Хранительница до конца.
Лицом к лицу.
Глаза в глаза.
– Что вы со мной сделали?
Молчание.
– Какие изменения произвели?
Тишина.
– Что вы задумали?
Синие глаза закрываются.
– Вы все поймете в свое время, Тея-тор. А сейчас я устала. Ступайте.
Вот так. Аудиенция окончена, подданные могут удалиться. Аут-те!!!
Слетаю с постели, будто сдутая невидимым ураганом. Бросок к стене, разворот, бросок в другой угол, еще, еще. Мечусь по комнате загнанным зверем, воздух кипит от резких взмахов крыльев. Аут-те!
– Да провалитесь вы все в Бездну со своим временем! Это мое тело! Мое сознание! Моя душа! Сперва новый имплантант, теперь это. Как вы смеете! Как вы смеете изменять меня, даже не удосужившись спросить, хочу ли я этого?!
Она остается все так же неподвижна и все так же хрупка. Лишь сен-образ, которым она отослала меня, продолжает парить над кроватью. Ауте милосердная, как я отвыкла от всего этого за годы среди людей.
Сжимаю кулаки, медитативный вздох. Склонить уши в подчинении, бесшумно развернуться и выйти. Уже в коридоре меня догоняет сен-образ. Прощание, извинение и какое-то послание, с пометкой «открыть через три дня после мой смерти». Стою, беспомощно уставившись на эфирное творение, танцующее на кончиках моих пальцев. Затем вздыхаю, отправляю ее письмо в глубины подсознания и посылаю к ней мой собственный образ. Его содержание можно примерно выразить словами: «Я люблю вас, Хранительница», но лишь примерно.
Поспешно бегу, не дожидаясь ответа. Храбрая, храбрая я. Могу биться с боевой звездой северд-ин, могу вальсировать на дипломатических игрищах дараев или бросать оскорбления в лицо полновластной Хранительнице Эль, но подведите меня к эмоциональному или этическому конфликту и вот – достославный воин постыдно покидает поле битвы.
Выбегаю на открытую террасу, жадно глотаю свежий воздух, пытаясь избавиться от приторного запаха горных цветов. Не получается. Запах здесь, на мне, во мне, в самой ткани моей реальности. Ауте, будь милостива к непутевой дочери твоей…
Ударить. Бить, крушить, ломать… Желание уничтожить что-нибудь, сорвать гнев становится почти невыносимым. Смертные называют это «терапией». Эль-ин – самым глупым из всех возможных оправданий для убийства. Прямо сейчас я готова совместить одно с другим.
К сожалению, предполагаемая жертва, подвернувшаяся под руку, вряд ли возгорит желанием помочь мне выплеснуть напряжение. Раниэль-Атеро, медитирующий под сияющими облаками, одаривает меня спокойным, ну очень внимательным взглядом. Такого ударишь, как же. Потом он меня, конечно, воскресит. И извинится. Мамин консорт всегда потом извиняется перед своими противниками. Потом.
Один вид сухощавой фигуры отчима несколько остужает мой пыл. Этакое чернокрылое напоминание, что самоутверждаться за счет других можно лишь до тех пор, пока тебе не дадут сдачи.
Но вот побыть немножко стервой мне никто не помешает.
Наверное, взгляд многоцветных глаз несколько более устрашающ, чем просто серых. Впервые в моей жизни Учитель уступает первым. Может, потому, что воротник его рубашки начал потихоньку дымиться от моего излишне пристального внимания.
– Если ты сейчас скажешь, что я все узнаю в свое время, это закончится кровопролитием.
Мой голос удивительно спокоен, ни крика, ни придушенного яростью шепота. Сто очков в мою пользу.
– Я позволю тебе избить себя чуть позже. – Мои уши непроизвольно опускаются в изумлении. Нет, дело даже не в том, что он безошибочно считал мое состояние и побуждения, он это всегда мог. Раниэль-Атеро действительно имел в виду то, что сказал. В самом прямом смысле слова. Бездна Ауте и все ее порождения! Что же они со мной сотворили? Почему я – Я! – до сих пор не смогла определить этого? – Сейчас нам нужно торопиться в Шеррн-онн. Скоро Хранительница уйдет, и тогда начнутся настоящие проблемы.
Это должно означать, что до сих пор мы видели лишь прелюдию. Закрываю рот, беру себя в руки и послушно следую за ним.
Послушная маленькая я.
Холод. Порыв ветра пронзает насквозь, до костей, промораживая, кажется, самую сущность моего естества. Замираю на месте, пытаясь понять, что происходит. Раниэль-Атеро удивленно поворачивается ко мне, наклоном ушей спрашивает, в чем дело. Сканирую окрестности, затем еще раз и еще. Что-то не так, но что?
Отчим принимает оборонительную позицию, его крылья раскидываются защищающим щитом, чувства ищут возможный источник опасности. Но я вижу, что это всего лишь реакция на мою паранойю, сам он ничего опасного не ощущает. Какого…
Еще один порыв ледяного ветра, точно дыхание смерти скользнуло по коже мимолетным таким напоминанием. Ласкающее, с оттенком садизма прикосновение чужой силы. В воздухе звенит глыбами бездонного льда издевательский смех. У меня в глазах темнеет от ужаса.
Он соткался из ниоткуда, фигура сияющей белизны и запредельного холода. Белая-белая кожа, белая одежда. Крылья, начисто лишенные цвета, грива серебристо-белых волос. На этом фоне особенно ярко выделяются глаза – фиалковые, чистые, с серебристыми искорками, танцующими вокруг вертикальных зрачков. Глаза эль-ин – первое, что замечают, когда смотрят на нас. Огромные, миндалевидные, без белков, глаза подчеркиваются геометрическим совершенством имплантанта. Но на этом бледном, аскетическом лице кажутся сгустком безбрежной воли, силы духа. Эссенцией холода, света и гнева. Тяжелого, удушающего, подавляющего гнева.
Этот Древний ни по силе, ни по возрасту не уступает Раниэлю-Атеро. Но если отчим прячет свою сущность, как-то экранируется, не желая ранить других, то о новоприбывшем подобного сказать нельзя. Плотно охватываю себя крыльями, стремясь защититься от пронзительного холода, сжимаюсь в комочек, растворяюсь в окружающем, всеми силами показывая, что меня здесь вовсе нет. Нет и никогда не было.
– Раниэль-Атеро, какая неожиданная… встреча. – Его голос столь же холоден, как и внешний вид. Звуковые волны проходят по моей коже острыми кристалликами льда, нотки сарказма и угроз оставляют длинные кровоточащие порезы. Ауте, он ведь даже не пытается повредить нам, просто острит.
– Мои приветствия тебе, Зимний. – Голос Учителя спокойный, ровный, никакой, уши склоняются в вежливом приветствии. Ни угроз, ни иронии, ни особенной силы. Но именно этот демонстративный отказ бросаться в ответ огненными шарами и молниями и насторожил бы любого понимающего наблюдателя.
Зимний, Мастер оружия клана Атакующих, Первый клинок Эль-онн. До сих пор я лишь издали лицезрела легендарную фигуру. Честно говоря, вполне могла бы обойтись без подобной чести. Мой взгляд невольно скользит по безупречной белизне одежды, останавливается на рукояти меча. Рассекающий, одушевленное оружие, не менее знаменитое, чем его носитель, и, по слухам, не уступающее ему по возрасту. Не ко времени приходит в голову мысль: этот клинок «он» или, как и Ллигирллин, при ближайшем знакомстве окажется Рассекающей? Вглядываюсь чуть пристальней. Не-е, определенно «он». О чем, вообще, я думаю?
– Как благородно, что вы пришли отдать последние почести столь безвременно покидающей нас Хранительнице. – Он подчеркнул слово «благородно», будто это неприличное ругательство.
Нет, то, что Древние умудряются проделывать со своим голосом, все-таки несравнимо с жалкими попытками арров. Зимний еще не сказал ничего особенного, а я уже всей кожей ощущаю опрокинутое на наши головы ведро помоев. Вот что такое «облить презрением».
– Благородно, – Раниэль-Атеро перекатывает звуки на языке, точно пробует их на вкус. – Прекрасное слово. Я слышал, тот, кто однажды был благородным, уже никогда не сможет вытравить из себя привычку быть им до конца жизни.
Пристально смотрю на белоснежного воина. У меня создается четкое впечатление, что я чего-то не понимаю. Сен-образы, которыми эти двое сопровождают свою речь, настолько не похожи ни на что виденное мной раньше, что и попыток не делаю в них разобраться. За словами скрываются слои и слои смысла, совершенно недоступного посторонним. Ясно, что Древние хорошо друг друга знают, так воспоминания и чувства сильны, что почти ощутимы физически.
Улыбку Зимнего нельзя назвать приятной. Хотя клыки у него великолепные.
– Ну, я очень стараюсь, признай.
Раниэль-Атеро как-то невесело шевелит ушами.
– Признаю, – и в голосе его лишь печаль.
– Прибереги свою жалость для тех, кто в ней действительно нуждается, Атеро! Видит Ауте, их много появится в ближайшем будущем!
Ярость, перекатывающаяся за словами, швыряет меня на колени. Но за яростью, за гневом, за силой, за смертью… где-то в глубине ледяных глаз таится надрывная, грызущая, до ужаса знакомая мне боль. Та самая боль, что пожирает твое существо кусок за куском, пока не останется ничего: ни чувства, ни чести, ни воли. Закрываю глаза и обреченно склоняю голову. Ауте, будь милосердна к непутевым детям твоим…
Отчим, должно быть, тоже это услышал.
– Этот путь не приведет тебя никуда, takan moi. Месть сладка, но она не может повернуть ход событий вспять. Лишь увеличивает количество смертей в геометрической прогрессии.
Черты Зимнего искажаются в маске чистейшей ярости, уши откидываются назад. Я вжимаюсь в пол, безуспешно пытаясь прикрыться крыльями.
– Убирайся в Бездну со своей философией, taka mitari, val Atero! Месть ничего не повернет вспять, но она утоляет боль, и этого достаточно!
Раниэль-Атеро просто смотрит на Зимнего, и ярость исчезает, поглощенная неземным спокойствием. Так вода, пролитая в пустыне, втягивается в песок, не оставляя и следа. Но сможет ли песок поглотить океан?
– Утоляет боль? Вот как? – Теперь уже в голосе отчима позванивают далекие нотки гнева. – И что, много боли ты утолил, глядя на ее смерть? – Отчим кивает туда, где среди черных простыней и запаха цветов угасает золотоволосая жрица. – Доставляет ли это тебе удовольствие? Наслаждение достаточное, что стоило являться сюда смотреть на дело своих рук?
Я удивленно поднимаю голову. Дело его рук? Разве убийца – не Нуору-тор?
Зимний отводит глаза.
– Ответь на вопрос, traidos valma! – Незнакомые слова давно забытого языка хлещут спокойной властностью. – Исцеляют ли ее страдания твою боль?
– Нет.
Фиалковые глаза вновь встречаются с темно-синими, но в них нет ни сомнения, ни стыда.
– Но страдания людей исцелят.
– Ты уверен?
Голос Раниэля-Атеро тих и глух. Из них обоих будто выпустили весь гнев, все чувства. Осталась лишь усталость. Древние смотрят друг на друга, и я понимаю, что когда-то эти двое были очень близки. Только настоящая любовь может превратиться в такое горькое сожаление. Печаль, сожаление, нежность… Что Учитель имел в виду, когда говорил, что Зимний ответствен за смерть Эвруору?
– Да, я уверен.
Раниэль-Атеро безнадежно качает ушами. Зимний говорит тихо, страстно, будто для него очень важно быть понятым:
– Драйоне была всем для меня, всем, понимаешь? Впервые за тысячелетия встретить женщину и не бояться ее потерять. Не просто еще одна ученица, еще одна бабочка-однодневка из бесконечного ряда ей подобных, мимолетно пригревшаяся на твоей груди, чтобы назавтра исчезнуть навсегда. Жена. Спутница жизни. Друг до скончания Вечности. А они отобрали ее. Убили. Уничтожили ее и даже не поняли этого, походя, случайно, бездумно. Они должны ответить, должны заплатить. Я прослежу за этим.
– И попутно уничтожишь… сколько еще ты уничтожишь таких, как она? Единственных? Особенных? Бесконечно дорогих для кого-то? Скольких ты затопчешь походя, случайно и бездумно?
Молчание длится бесконечно долго. Затем:
– Скажите, val Atero, takari Raniel, только скажите честно. Если бы тогда, во время Эпидемии, ваша ученица немного опоздала… Если бы она совсем чуть-чуть опоздала и не успела спасти Даратею, если бы вы потеряли вашу жену… Вам бы было дело до того, кого вы уничтожите, стремясь отомстить?
И снова молчание. Вязкое, плотное, тягучее. Молчание нависает над нами неподъемными глыбами, давит на грудь, не дает вздохнуть.
Ответ Раниэля-Атеро столь тих, что его почти невозможно услышать:
– Нет.
Затем громче:
– Нет. Но если ты получишь то, что хочешь, я рано или поздно потеряю Даратею. Сам ведь знаешь, что такое практика эль-э-ин. Обязательно возникнет ситуация, когда ей придется пожертвовать собой. Пожертвовать ребенком, который, возможно, будет моим. И даю тебе свое слово, я ни перед чем не остановлюсь, чтобы не допустить этого.
И в том, как это было произнесено, слышалась пугающая, нет, ужасающая решимость. Он придавал значение каждому слову. Ни перед чем. Для существа такого возраста и такой силы это могло означать… Скажите лучше, чего это НЕ могло бы означать?
Белоснежный воин чуть склоняет уши в понимании.
– Я не позволю так просто убить себя, val. И даже если вы сумеете убрать меня, остается Нуору. Ее не остановить.
Лицо Раниэля-Атеро вдруг становится пустым. Страшным.
– Нуору, Пламенеющее Крыло… Зимний, как ты мог…
Шипение, сорвавшееся с бледных губ, скорее напоминает змеиное. Клыки сверкают даже на фоне абсолютной белизны его лица.
– Не говори мне о том, что я смог и смел! Кто ты такой, чтобы судить? Сколько твоих детей погибло на алтаре туауте?
Они еще о чем-то говорят, но я уже не слышу.
Меня точно ударили по голове, жестко и больно. Понимание пришло резко, грубо, все детали головоломки совместились в единое целое. Калейдоскоп изменил рисунок, и мир окрасился новыми цветами.
Чтобы атаковать Хранительницу, леди Нуору-тор должна сама ожидать ребенка. Девочку. Ребенка, которого она, без сомнения, сожжет в туауте, как только займет освободившееся после матери место. Этакая первая ласточка грядущей кровавой бани. Но сама бы она до такого не додумалась, Ауте, ни одна дочь до такого не додумается. Кто-то же должен был аккуратно заронить идею, проработать все детали исполнения. Кто-то должен был стать отцом в конце концов. Кто-то, достаточно древний, чтобы не обращать внимания на мелочи, вроде обязательных, закрепленный в генофонде моральных установок. Кто-то, настолько погруженный в собственную боль, что проклясть весь остальной мир и приложить усилия, дабы проклятие сбылось, для него лишь облегчение и боль.
…в мудрости твоей, защити неразумных детей твоих от самих себя…
В глазах темнеет, мир погружается в неразборчивый, фоновый шум. Точка обозрения медленно перемещается вверх – должно быть, я поднимаюсь на ноги. Рывок – я приблизилась к ним на шаг. Еще рывок – окружающий мир вновь меняется, перспектива чуть искажается, две фигуры оказываются еще на шаг ближе.
…в милосердии твоем, прими их, какие есть, и не дай им сотворить ужас больший, нежели способны они выдержать, не допусти…
Я оказываюсь между ними, спиной к Раниэлю-Атеро, глаза впились в несколько озадаченного этим вмешательством Ледяного лорда. Учитель испускает сен-образ, нечто среднее между «О, я безмозглый идиот!!!» и «Антея, девочка, пожалуйста, успокойся». Его рука замирает над моим плечом, не решаясь прикоснуться. Игнорирую. Сейчас для меня есть только Зимний, синева его силы, серебро его крыльев.
Тень изумления сменяется яростью. Бледные пальцы сжимаются на рукояти меча, губы напрягаются, готовясь произнести ритуальный вызов на дуэль. Отчетливо понимаю, что никогда еще не была так близка к смерти, как в этот момент. Причем в его ненависти нет ничего личного, ничего, направленного против Антеи Дернул. Гнев Древнего вызван моими глазами, многоцветием камня, сияющего во лбу, запахом ночи и гор в моих волосах. Что бы там ни сотворили со мной мама и Эвруору, Зимний вычислил это мгновенно и его реакция однозначна: «Убить!»
Я сижу на холодном полу в неизвестном мне онн, пронизанном силой и смертью. В воздухе, в стенах – везде чувствуется знакомое присутствие Хранительницы. Итак, мы выбрались из Ауте.
Шаги совершенно бесшумны, но я, как всегда, замечаю его приближение. Поднимаю глаза, бесстрастно встречая спокойный взгляд темнейшей синевы. Раниэль-Атеро вдруг оказывается не за несколько шагов, а рядом со мной на коленях. Он подносит к моим потрескавшимся губам чашу с водой. Делаю несколько глотков и отклоняюсь, пытаясь разобраться, что же я пропустила.
– Остальные?
– Они не пошли с нами, а прямо из Прохода вернулись в Дернул-онн.
Понимающе склоняю уши. Нечего им тут делать.
Движение отзывается внезапным и оттого еще более мучительным приступом головокружения. На застывшем, почти скульптурном лице Раниэля-Атеро отражается что-то вроде беспокойства.
– Тебе больно?
– Мне тошно.
Он остается недвижим, зная, что если я захочу продолжить, то сделаю это без понуканий.
– Самое мерзкое… Самое мерзкое, что я сделала бы это в любом случае… Понимаешь? Даже не будь он всего лишь личиной, даже не ощущай я за его прикосновениями безумной жажды крови, я бы все равно это сделала. И дело тут не в законах, запрещающих нам быть с умершими, – какие, во имя Ауте, законы для вене? Я поставила политику, какие-то призрачные цели и абстрактные интересы выше любви. И я сделала бы это снова. Бездна милосердная, как я до такого дошла?
Чаша вновь подносится к губам, и я послушно делаю еще один глоток, после чего приходится закрыть глаза и переждать очередной приступ дурноты.
– Давно мы здесь?
– Меньше минуты. Ты поразительно быстро восстанавливаешься.
Пытаюсь встать. Когти бессильно царапают стену, крылья приходится использовать в качестве костылей, но в конце концов мне все-таки удается утвердиться на нижних конечностях. Так, теперь попробуем идти. После первого шага судорожно хватаюсь за злосчастную стену, после второго начинаю сползать вниз, но на третьем удается стоять более-менее прямо. Какой подвиг.
Раниэль-Атеро достаточно долго был рядом с моей мамой, чтобы не предлагать помощь. Умный Древний. Вздумай он играть в галантность, мог бы оказаться с расцарапанным лицом, в результате чего я, скорее всего, была бы размазана по полу. Вот будь тут Аррек, он бы непременно начал изображать из себя благородного рыцаря, протягивать руку, а то и вовсе предлагать себя в качестве средства передвижения. С другой стороны, от Аррека я уже не восприняла бы подобное как оскорбление. Ауте знает почему.
Хочу, чтобы он был здесь. Сейчас. Со мной. Это желание столь неожиданно и нелогично, что на мгновение замираю, пытаясь разобраться, в чем тут дело. Мне ведь вовсе не нравится Аррек, мне в нем не нравится ничего, кроме великолепного тела. И помощи от него в такой ситуации кот наплакал. И совершенно нечего человеку делать у смертного одра той, которую эль-ин приравнивают к богам.
Дивлюсь собственной нерациональности и тут же выбрасываю ее из головы. Раниэль-Атеро откидывает занавес и отступает, придерживая вход открытым для меня. Судорожно сглатываю неизвестно откуда возникший в горле ком и вступаю в комнату.
Мы опоздали.
Полумрак окутывает все милосердной дымкой, дымка похожа на какой-то потусторонний отсвет. Кто-то очень старался очистить ментальное пространство от любого тягостного «мусора», но все-таки что-то такое в воздухе ощущается. Тяжесть. Неизбежность. Недоверие и, как ни странно, облегчение. Хозяйка этого онн рада была расстаться с жизнью, и преданный дом готовится следовать за ней в Вечность. Они оба так устали…
Мои ноги вдруг утратили гибкость, тело движется вперед неравномерными толчками. Видение исказилось. Окружающее кажется каким-то далеким, точно я смотрю на картину, на изображение, не имеющее ничего общего с реальностью. Слышу чуть хриплое, прерывистое дыхание и с удивлением понимаю, что это мои собственные судорожные вдохи.
У дальней стены, окруженная тлеющими палочками изысканных благовоний и призрачным трепетом световых бликов, стоит кровать. Хотя правильнее будет назвать это ложем – слишком оно монументально. Черный шелк покрывал втягивает и без того скудное освещение, заставляя угол казаться черной дырой, поглощающей все, до чего может дотянуться.
Ну и ассоциации мне в голову приходят. Диагностично, правда?
Мы опоздали.
Это стало ясно, едва я ступила в комнату, но лишь сейчас я поняла это со всей отчетливостью.
* * *
Медитативный вздох. На негнущихся ногах приближаюсь к ложу.Запах. Белоснежные цветы горной ночи, обманчивая невзрачность, прячущая пугающие в своей бесконечности глубины.
Чернота ее кожи сливается с угольно-черными простынями, так что не сразу понимаешь, насколько хрупка затерянная в складках шелка фигура, насколько она исхудала, насколько далеко от жизни успела уйти обладательница некогда сильного и лучащегося здоровьем тела. С туауте всегда так: однажды утром, вроде бы ничем не отличающимся от других, ты вдруг чувствуешь – все. Отгорела. Отмучалась. Сил больше нет. После этого близким остается лишь бессильно смотреть, как остывают угли, медленно и мучительно.
На фоне этой полночной темноты особенно ярко полыхает золотое зарево: точно отрицая смерть и слабость, ее волосы непослушным живым каскадом разбегаются по простыням, окутывают тающее болью тело, мерцают собственным, непонятно откуда взявшимся светом. Яростно-золотые волосы, краса и гордость хрупкой, невзрачной Хранительницы, знаменитый на весь Эль-онн Золотой Плащ Эвруору.
Комок в горле становится рельефным и осязаемым, к глазам вдруг подступает что-то подозрительно напоминающее слезы. Сглатываю и то и другое, опускаюсь на колени, прижимаюсь щекой к обтянутой черным пергаментом руке. Когти, когда-то бывшие темными и блестящими, сейчас имеют нездоровый серый оттенок. До боли прикусываю губу. Не заплачу, не заплачу, не унижу ее последние мгновения безобразной истерикой.
Усилием воли стараюсь удержать уши неподвижными. Нуору-тор, как ты могла…
Ее голова медленно поворачивается в мою сторону, пальцы чуть вздрагивают, ласкающим движением скользят по моему лицу. Слаба, так слаба. Но глаза, встречающие мой затравленный взгляд, светятся все той же силой, умом и бездонной синевой. Даже на пороге смерти она – Хранительница, воплощенная богиня, одушевленная мудрость. Даже на пороге смерти она – самое потрясающее создание, с каким мне когда-либо приходилось сталкиваться.
– Тея.
Официальное обращение подразумевает, что сейчас последует приказ. На ум мгновенно приходят все маленькие несоответствия в поведении родных, все оговорки и странные взгляды, которые на меня бросали. Что-то сейчас будет?
И это что-то мне не понравится.
Склоняю уши в ритуальном знаке подчинения.
– Хранительница Эвруору-тор.
– У меня уже не хватит сил, чтобы привести в исполнение твой план, Антея.
Слегка сжимаю ее ладонь. Зачем утверждать очевидное? У нее не хватит сил, чтобы просто встать, не говоря уже о полноценном танце изменения.
Смотрю в синие-синие глаза. Зрачки, тонкие вертикальные щелки, обычные для всех эль-ин, вдруг вздрагивают, расплываются, закручиваются в спирали.
Меня оттеснили, мягко и безапелляционно отодвинули в сторону от контроля над собственным телом. Смотрю на происходящее, точно издалека, пассивная и равнодушная.
Волю выпили по капле.
Она тянет руку на себя, и я, то, что от меня осталось, послушно подаюсь вперед, ложусь рядом. Осторожно обхватываю ее крыльями, прижимаясь к хрупкому – Ауте, какому хрупкому! – телу, кдаду голову ей на плечо. Тонкий запах цветов становится дурманящим, голова начинает кружиться. Провожу пальцем по тончайшему пергаменту кожи, по живому золоту волос. Это естественный запах ее тела, столь же индивидуальный, как и она сама. Какие гормоны и катализаторы проникают сейчас в мой организм вместе со сложнейшими молекулами этого пьянящего запаха? Какие изменения они вызывают?
Ее вторая рука ложится на мой лоб, и сознание еще глубже проваливается в какой-то полусон-полуявь, наполненный теплом и темнотой. Камень, все еще непривычный и незнакомый, почти вибрирует в глубинах моего тела, странные потоки энергии протекают по нервным волокнам, кожа почти шевелится в очередном изменении. Но на все это я смотрю как бы со стороны, с равнодушным и усталым любопытством. Поток силы проходит насквозь, и я плыву в нем, плыву в запахе диких цветов и холоде ночи, наблюдая, запоминая и не понимая ничего. Затем глаза закрываются, и мир проваливается в бездонную многоцветную тьму.
Просыпаюсь резко, как от толчка. Тело вздрагивает, глаза широко раскрываются, точка между бровей пульсирует в бешеном ритме. С минуту лежу неподвижно под ее руками, пытаясь понять, что же со мной произошло, что изменилось. Постепенно сердце и дыхание успокаиваются, камень ощущаю близким, теплым источником энергии.
Поднимаюсь на локте, склоняюсь к истонченным чертам Эвруору. Смотрю на нее сверху вниз, беззвучно крича о своем непонимании. Гнев, страх, раздражение – под наплывом чувств я забываю, что эта женщина умирает, почти умерла, что она слаба и беспомощна. Ага, как же, беспомощна! Даже сейчас насыщенная синева ее глаз может сломить что угодно. Кого угодно. Хранительница до мозга костей. Хранительница до конца.
Лицом к лицу.
Глаза в глаза.
– Что вы со мной сделали?
Молчание.
– Какие изменения произвели?
Тишина.
– Что вы задумали?
Синие глаза закрываются.
– Вы все поймете в свое время, Тея-тор. А сейчас я устала. Ступайте.
Вот так. Аудиенция окончена, подданные могут удалиться. Аут-те!!!
Слетаю с постели, будто сдутая невидимым ураганом. Бросок к стене, разворот, бросок в другой угол, еще, еще. Мечусь по комнате загнанным зверем, воздух кипит от резких взмахов крыльев. Аут-те!
– Да провалитесь вы все в Бездну со своим временем! Это мое тело! Мое сознание! Моя душа! Сперва новый имплантант, теперь это. Как вы смеете! Как вы смеете изменять меня, даже не удосужившись спросить, хочу ли я этого?!
Она остается все так же неподвижна и все так же хрупка. Лишь сен-образ, которым она отослала меня, продолжает парить над кроватью. Ауте милосердная, как я отвыкла от всего этого за годы среди людей.
Сжимаю кулаки, медитативный вздох. Склонить уши в подчинении, бесшумно развернуться и выйти. Уже в коридоре меня догоняет сен-образ. Прощание, извинение и какое-то послание, с пометкой «открыть через три дня после мой смерти». Стою, беспомощно уставившись на эфирное творение, танцующее на кончиках моих пальцев. Затем вздыхаю, отправляю ее письмо в глубины подсознания и посылаю к ней мой собственный образ. Его содержание можно примерно выразить словами: «Я люблю вас, Хранительница», но лишь примерно.
Поспешно бегу, не дожидаясь ответа. Храбрая, храбрая я. Могу биться с боевой звездой северд-ин, могу вальсировать на дипломатических игрищах дараев или бросать оскорбления в лицо полновластной Хранительнице Эль, но подведите меня к эмоциональному или этическому конфликту и вот – достославный воин постыдно покидает поле битвы.
Выбегаю на открытую террасу, жадно глотаю свежий воздух, пытаясь избавиться от приторного запаха горных цветов. Не получается. Запах здесь, на мне, во мне, в самой ткани моей реальности. Ауте, будь милостива к непутевой дочери твоей…
Ударить. Бить, крушить, ломать… Желание уничтожить что-нибудь, сорвать гнев становится почти невыносимым. Смертные называют это «терапией». Эль-ин – самым глупым из всех возможных оправданий для убийства. Прямо сейчас я готова совместить одно с другим.
К сожалению, предполагаемая жертва, подвернувшаяся под руку, вряд ли возгорит желанием помочь мне выплеснуть напряжение. Раниэль-Атеро, медитирующий под сияющими облаками, одаривает меня спокойным, ну очень внимательным взглядом. Такого ударишь, как же. Потом он меня, конечно, воскресит. И извинится. Мамин консорт всегда потом извиняется перед своими противниками. Потом.
Один вид сухощавой фигуры отчима несколько остужает мой пыл. Этакое чернокрылое напоминание, что самоутверждаться за счет других можно лишь до тех пор, пока тебе не дадут сдачи.
Но вот побыть немножко стервой мне никто не помешает.
Наверное, взгляд многоцветных глаз несколько более устрашающ, чем просто серых. Впервые в моей жизни Учитель уступает первым. Может, потому, что воротник его рубашки начал потихоньку дымиться от моего излишне пристального внимания.
– Если ты сейчас скажешь, что я все узнаю в свое время, это закончится кровопролитием.
Мой голос удивительно спокоен, ни крика, ни придушенного яростью шепота. Сто очков в мою пользу.
– Я позволю тебе избить себя чуть позже. – Мои уши непроизвольно опускаются в изумлении. Нет, дело даже не в том, что он безошибочно считал мое состояние и побуждения, он это всегда мог. Раниэль-Атеро действительно имел в виду то, что сказал. В самом прямом смысле слова. Бездна Ауте и все ее порождения! Что же они со мной сотворили? Почему я – Я! – до сих пор не смогла определить этого? – Сейчас нам нужно торопиться в Шеррн-онн. Скоро Хранительница уйдет, и тогда начнутся настоящие проблемы.
Это должно означать, что до сих пор мы видели лишь прелюдию. Закрываю рот, беру себя в руки и послушно следую за ним.
Послушная маленькая я.
Холод. Порыв ветра пронзает насквозь, до костей, промораживая, кажется, самую сущность моего естества. Замираю на месте, пытаясь понять, что происходит. Раниэль-Атеро удивленно поворачивается ко мне, наклоном ушей спрашивает, в чем дело. Сканирую окрестности, затем еще раз и еще. Что-то не так, но что?
Отчим принимает оборонительную позицию, его крылья раскидываются защищающим щитом, чувства ищут возможный источник опасности. Но я вижу, что это всего лишь реакция на мою паранойю, сам он ничего опасного не ощущает. Какого…
Еще один порыв ледяного ветра, точно дыхание смерти скользнуло по коже мимолетным таким напоминанием. Ласкающее, с оттенком садизма прикосновение чужой силы. В воздухе звенит глыбами бездонного льда издевательский смех. У меня в глазах темнеет от ужаса.
Он соткался из ниоткуда, фигура сияющей белизны и запредельного холода. Белая-белая кожа, белая одежда. Крылья, начисто лишенные цвета, грива серебристо-белых волос. На этом фоне особенно ярко выделяются глаза – фиалковые, чистые, с серебристыми искорками, танцующими вокруг вертикальных зрачков. Глаза эль-ин – первое, что замечают, когда смотрят на нас. Огромные, миндалевидные, без белков, глаза подчеркиваются геометрическим совершенством имплантанта. Но на этом бледном, аскетическом лице кажутся сгустком безбрежной воли, силы духа. Эссенцией холода, света и гнева. Тяжелого, удушающего, подавляющего гнева.
Этот Древний ни по силе, ни по возрасту не уступает Раниэлю-Атеро. Но если отчим прячет свою сущность, как-то экранируется, не желая ранить других, то о новоприбывшем подобного сказать нельзя. Плотно охватываю себя крыльями, стремясь защититься от пронзительного холода, сжимаюсь в комочек, растворяюсь в окружающем, всеми силами показывая, что меня здесь вовсе нет. Нет и никогда не было.
– Раниэль-Атеро, какая неожиданная… встреча. – Его голос столь же холоден, как и внешний вид. Звуковые волны проходят по моей коже острыми кристалликами льда, нотки сарказма и угроз оставляют длинные кровоточащие порезы. Ауте, он ведь даже не пытается повредить нам, просто острит.
– Мои приветствия тебе, Зимний. – Голос Учителя спокойный, ровный, никакой, уши склоняются в вежливом приветствии. Ни угроз, ни иронии, ни особенной силы. Но именно этот демонстративный отказ бросаться в ответ огненными шарами и молниями и насторожил бы любого понимающего наблюдателя.
Зимний, Мастер оружия клана Атакующих, Первый клинок Эль-онн. До сих пор я лишь издали лицезрела легендарную фигуру. Честно говоря, вполне могла бы обойтись без подобной чести. Мой взгляд невольно скользит по безупречной белизне одежды, останавливается на рукояти меча. Рассекающий, одушевленное оружие, не менее знаменитое, чем его носитель, и, по слухам, не уступающее ему по возрасту. Не ко времени приходит в голову мысль: этот клинок «он» или, как и Ллигирллин, при ближайшем знакомстве окажется Рассекающей? Вглядываюсь чуть пристальней. Не-е, определенно «он». О чем, вообще, я думаю?
– Как благородно, что вы пришли отдать последние почести столь безвременно покидающей нас Хранительнице. – Он подчеркнул слово «благородно», будто это неприличное ругательство.
Нет, то, что Древние умудряются проделывать со своим голосом, все-таки несравнимо с жалкими попытками арров. Зимний еще не сказал ничего особенного, а я уже всей кожей ощущаю опрокинутое на наши головы ведро помоев. Вот что такое «облить презрением».
– Благородно, – Раниэль-Атеро перекатывает звуки на языке, точно пробует их на вкус. – Прекрасное слово. Я слышал, тот, кто однажды был благородным, уже никогда не сможет вытравить из себя привычку быть им до конца жизни.
Пристально смотрю на белоснежного воина. У меня создается четкое впечатление, что я чего-то не понимаю. Сен-образы, которыми эти двое сопровождают свою речь, настолько не похожи ни на что виденное мной раньше, что и попыток не делаю в них разобраться. За словами скрываются слои и слои смысла, совершенно недоступного посторонним. Ясно, что Древние хорошо друг друга знают, так воспоминания и чувства сильны, что почти ощутимы физически.
Улыбку Зимнего нельзя назвать приятной. Хотя клыки у него великолепные.
– Ну, я очень стараюсь, признай.
Раниэль-Атеро как-то невесело шевелит ушами.
– Признаю, – и в голосе его лишь печаль.
– Прибереги свою жалость для тех, кто в ней действительно нуждается, Атеро! Видит Ауте, их много появится в ближайшем будущем!
Ярость, перекатывающаяся за словами, швыряет меня на колени. Но за яростью, за гневом, за силой, за смертью… где-то в глубине ледяных глаз таится надрывная, грызущая, до ужаса знакомая мне боль. Та самая боль, что пожирает твое существо кусок за куском, пока не останется ничего: ни чувства, ни чести, ни воли. Закрываю глаза и обреченно склоняю голову. Ауте, будь милосердна к непутевым детям твоим…
Отчим, должно быть, тоже это услышал.
– Этот путь не приведет тебя никуда, takan moi. Месть сладка, но она не может повернуть ход событий вспять. Лишь увеличивает количество смертей в геометрической прогрессии.
Черты Зимнего искажаются в маске чистейшей ярости, уши откидываются назад. Я вжимаюсь в пол, безуспешно пытаясь прикрыться крыльями.
– Убирайся в Бездну со своей философией, taka mitari, val Atero! Месть ничего не повернет вспять, но она утоляет боль, и этого достаточно!
Раниэль-Атеро просто смотрит на Зимнего, и ярость исчезает, поглощенная неземным спокойствием. Так вода, пролитая в пустыне, втягивается в песок, не оставляя и следа. Но сможет ли песок поглотить океан?
– Утоляет боль? Вот как? – Теперь уже в голосе отчима позванивают далекие нотки гнева. – И что, много боли ты утолил, глядя на ее смерть? – Отчим кивает туда, где среди черных простыней и запаха цветов угасает золотоволосая жрица. – Доставляет ли это тебе удовольствие? Наслаждение достаточное, что стоило являться сюда смотреть на дело своих рук?
Я удивленно поднимаю голову. Дело его рук? Разве убийца – не Нуору-тор?
Зимний отводит глаза.
– Ответь на вопрос, traidos valma! – Незнакомые слова давно забытого языка хлещут спокойной властностью. – Исцеляют ли ее страдания твою боль?
– Нет.
Фиалковые глаза вновь встречаются с темно-синими, но в них нет ни сомнения, ни стыда.
– Но страдания людей исцелят.
– Ты уверен?
Голос Раниэля-Атеро тих и глух. Из них обоих будто выпустили весь гнев, все чувства. Осталась лишь усталость. Древние смотрят друг на друга, и я понимаю, что когда-то эти двое были очень близки. Только настоящая любовь может превратиться в такое горькое сожаление. Печаль, сожаление, нежность… Что Учитель имел в виду, когда говорил, что Зимний ответствен за смерть Эвруору?
– Да, я уверен.
Раниэль-Атеро безнадежно качает ушами. Зимний говорит тихо, страстно, будто для него очень важно быть понятым:
– Драйоне была всем для меня, всем, понимаешь? Впервые за тысячелетия встретить женщину и не бояться ее потерять. Не просто еще одна ученица, еще одна бабочка-однодневка из бесконечного ряда ей подобных, мимолетно пригревшаяся на твоей груди, чтобы назавтра исчезнуть навсегда. Жена. Спутница жизни. Друг до скончания Вечности. А они отобрали ее. Убили. Уничтожили ее и даже не поняли этого, походя, случайно, бездумно. Они должны ответить, должны заплатить. Я прослежу за этим.
– И попутно уничтожишь… сколько еще ты уничтожишь таких, как она? Единственных? Особенных? Бесконечно дорогих для кого-то? Скольких ты затопчешь походя, случайно и бездумно?
Молчание длится бесконечно долго. Затем:
– Скажите, val Atero, takari Raniel, только скажите честно. Если бы тогда, во время Эпидемии, ваша ученица немного опоздала… Если бы она совсем чуть-чуть опоздала и не успела спасти Даратею, если бы вы потеряли вашу жену… Вам бы было дело до того, кого вы уничтожите, стремясь отомстить?
И снова молчание. Вязкое, плотное, тягучее. Молчание нависает над нами неподъемными глыбами, давит на грудь, не дает вздохнуть.
Ответ Раниэля-Атеро столь тих, что его почти невозможно услышать:
– Нет.
Затем громче:
– Нет. Но если ты получишь то, что хочешь, я рано или поздно потеряю Даратею. Сам ведь знаешь, что такое практика эль-э-ин. Обязательно возникнет ситуация, когда ей придется пожертвовать собой. Пожертвовать ребенком, который, возможно, будет моим. И даю тебе свое слово, я ни перед чем не остановлюсь, чтобы не допустить этого.
И в том, как это было произнесено, слышалась пугающая, нет, ужасающая решимость. Он придавал значение каждому слову. Ни перед чем. Для существа такого возраста и такой силы это могло означать… Скажите лучше, чего это НЕ могло бы означать?
Белоснежный воин чуть склоняет уши в понимании.
– Я не позволю так просто убить себя, val. И даже если вы сумеете убрать меня, остается Нуору. Ее не остановить.
Лицо Раниэля-Атеро вдруг становится пустым. Страшным.
– Нуору, Пламенеющее Крыло… Зимний, как ты мог…
Шипение, сорвавшееся с бледных губ, скорее напоминает змеиное. Клыки сверкают даже на фоне абсолютной белизны его лица.
– Не говори мне о том, что я смог и смел! Кто ты такой, чтобы судить? Сколько твоих детей погибло на алтаре туауте?
Они еще о чем-то говорят, но я уже не слышу.
Меня точно ударили по голове, жестко и больно. Понимание пришло резко, грубо, все детали головоломки совместились в единое целое. Калейдоскоп изменил рисунок, и мир окрасился новыми цветами.
* * *
«За каждым женским решением стоит не утруждающий себя маскировкой мужчина».* * *
«… Кое-кто воспользовался ее болью, чтобы достичь своих собственных целей, умело подталкивая к последнему краю…»* * *
«Единственное состояние, в котором можно спровоцировать Ту-Истощение – последняя стадия беременности».* * *
Ауте Многоликая, леди Бесконечности…Чтобы атаковать Хранительницу, леди Нуору-тор должна сама ожидать ребенка. Девочку. Ребенка, которого она, без сомнения, сожжет в туауте, как только займет освободившееся после матери место. Этакая первая ласточка грядущей кровавой бани. Но сама бы она до такого не додумалась, Ауте, ни одна дочь до такого не додумается. Кто-то же должен был аккуратно заронить идею, проработать все детали исполнения. Кто-то должен был стать отцом в конце концов. Кто-то, достаточно древний, чтобы не обращать внимания на мелочи, вроде обязательных, закрепленный в генофонде моральных установок. Кто-то, настолько погруженный в собственную боль, что проклясть весь остальной мир и приложить усилия, дабы проклятие сбылось, для него лишь облегчение и боль.
…в мудрости твоей, защити неразумных детей твоих от самих себя…
В глазах темнеет, мир погружается в неразборчивый, фоновый шум. Точка обозрения медленно перемещается вверх – должно быть, я поднимаюсь на ноги. Рывок – я приблизилась к ним на шаг. Еще рывок – окружающий мир вновь меняется, перспектива чуть искажается, две фигуры оказываются еще на шаг ближе.
…в милосердии твоем, прими их, какие есть, и не дай им сотворить ужас больший, нежели способны они выдержать, не допусти…
Я оказываюсь между ними, спиной к Раниэлю-Атеро, глаза впились в несколько озадаченного этим вмешательством Ледяного лорда. Учитель испускает сен-образ, нечто среднее между «О, я безмозглый идиот!!!» и «Антея, девочка, пожалуйста, успокойся». Его рука замирает над моим плечом, не решаясь прикоснуться. Игнорирую. Сейчас для меня есть только Зимний, синева его силы, серебро его крыльев.
Тень изумления сменяется яростью. Бледные пальцы сжимаются на рукояти меча, губы напрягаются, готовясь произнести ритуальный вызов на дуэль. Отчетливо понимаю, что никогда еще не была так близка к смерти, как в этот момент. Причем в его ненависти нет ничего личного, ничего, направленного против Антеи Дернул. Гнев Древнего вызван моими глазами, многоцветием камня, сияющего во лбу, запахом ночи и гор в моих волосах. Что бы там ни сотворили со мной мама и Эвруору, Зимний вычислил это мгновенно и его реакция однозначна: «Убить!»