Пиво употреблялось лишь в некоторых областях: Фландрии, Артуа, Шампани, Северной и Центральной Англии. Там же, где его не производили, оно мало ценилось. В Анжу, Сентонже, Бургундии и даже в Париже пить пиво значило то же, что приносить покаяние. Поскольку пиво плохо сохранялось и не выдерживало перевозок, его старались выпивать сразу же после приготовления. Впрочем, пиво воспринималось скорее как женский напиток, мужчины пили его лишь в том случае, когда не хватало вина. Для получения пива в солод превращали не только ячмень, но и пшеницу, овес и полбу. Вплоть до XV века пиво не ароматизировали хмелем, и оно больше напоминало ячменное пиво, производившееся в античности (его название не сохранилось), а не тот напиток, который мы пьем сейчас. Пиво варили разных сортов: слабое, крепкое, подслащенное медом, пряное и даже мятное.
Сидр считался недостойным напитком в доме человека с нормальным достатком, он оставался уделом самых бедных крестьян Западной Франции. Более распространена была грушовка, менее кислая по вкусу; в большинстве деревень ее разбавляли водой и называли детским напитком. До семи-восьми лет дети также пили молоко, употребление которого взрослыми людьми воспринималось как признак крайнего ослабления или же безрассудства. Гораздо большее распространение получил мед, подававшийся в конце трапезы; его пили чистым или смешивали с вином, а также активно использовали на кухне для приготовления многочисленных приправ. Из некоторых дикорастущих плодов (тутовой ягоды, терна, орехов) готовили некрепкие, сильно ароматизированные вина, занимавшие, особенно у крестьян, место современных ликеров. Фруктовая водка была еще не известна, знали лишь зерновой спирт (в основном ячменный), но он чаще служил лекарством, нежели сопровождением трапезы. Наконец, перед сном пили настой из трав (вербены, мяты, розмарина) с добавлением пряностей или меда.
Но лучший напиток для всех случаев и для любого времени суток – это, конечно, вино. Считали, что оно является источником здоровья, приносит пользу для жизни человека и представляет собой дар природы, заслуживающий чуть ли не религиозного уважения. Поэтому виноград выращивали повсюду. Начиная с 1000 года виноградники появляются вдоль рек, в окрестностях городов, вокруг монастырей и замков. Часто этот процесс вызывал определенные проблемы, потому что происходил в ущерб пахотной земле, а не той, что оставалась под паром; ведь все, от самых богатых до самых бедных, стремились иметь собственный виноградник, и каждый считал свое вино лучшим. Тогда виноградники существовали далеко за пределами современных климатических границ, вплоть до Фрисландии и Скандинавии.
В Англии основными виноградарскими районами являлись Кент, Суффолк и графство Глостер. Однако на всей ее территории, вплоть до Линкольна и даже Йорка, не существовало собора или аббатства, где бы в культовых целях не производили своего вина. Во Франции виноградники располагались более беспорядочно. Три большие виноградные области, снабжавшие основную часть парижских потребителей, это Оксеруа-Тоннеруа, Онис и Сентонж, поставлявшие вино через Ла-Рошель в Англию, и, наконец, Бон, развитие которого началось в период правления Людовика Святого. Впрочем, славились и другие, не такие крупные, но тоже достаточно известные и экономически важные районы. На севере это Лаонне, Шампань, нижняя долина Сены, окрестности Парижа и Бовэ. По берегам Луары – Невер, Сансерр, Орлеан, Тур и особенно Анжер; на юге – Иссуден, Сен-Пурсен, Клермон, Кагор. Развитие бордоских виноградников началось несколько позднее. Оно относится в основном ко времени правления Генриха III, когда его материковые владения свелись к одному герцогству Гиень, что, в свою очередь, привело к исчезновению английских вин.
Большинство территорий имело свою особую специализацию. На севере производились легкие белые вина, в Бургундии – красные, густые и крепкие. Вплоть до середины XII века за аристократическим столом предпочтение отдавалось белому вину. Позднее, возможно под влиянием пристрастий мещан, вкусы изменились, и стали больше ценить столовые вина из Бона и сладкие – из Лангедока, Каталонии или с Востока. К географической разнице добавлялась социальная. Церковь, князья и богатые горожане уделяли внимание качеству разводимого винограда, а крестьяне – его количеству.
Вино, как и пиво, сохранялось плохо. Его следовало употребить в течение одного или, самое большее, двух лет. Техника виноделия еще долго оставалась на довольно низком уровне, а методы виноградарства уже тогда были весьма совершенными (без изменений они сохранились вплоть до XIX века). Хотя старое вино порой превращалось буквально в сусло, пили его много, как и вина, настоянные на травах, приправленные перцем, медом и ароматическими веществами. Видимо, вкус натурального вина считался неудовлетворительным. Водой вино разбавляли только женщины, больные и дети. Выздоравливающему Эреку его друг Гилберт предлагает:
«Я дам вам выпить вина, разбавленного водой. У меня есть и превосходные вина, семь полных бочонков, но от чистого вина вам будет плохо, у вас еще слишком много ран» [48]. И герой благоразумно следует этому совету.
Пост
Манеры аристократического застолья
Глава 6. Одежда, цвета, эмблемы
Рождение моды
Ткани и цвета
Сидр считался недостойным напитком в доме человека с нормальным достатком, он оставался уделом самых бедных крестьян Западной Франции. Более распространена была грушовка, менее кислая по вкусу; в большинстве деревень ее разбавляли водой и называли детским напитком. До семи-восьми лет дети также пили молоко, употребление которого взрослыми людьми воспринималось как признак крайнего ослабления или же безрассудства. Гораздо большее распространение получил мед, подававшийся в конце трапезы; его пили чистым или смешивали с вином, а также активно использовали на кухне для приготовления многочисленных приправ. Из некоторых дикорастущих плодов (тутовой ягоды, терна, орехов) готовили некрепкие, сильно ароматизированные вина, занимавшие, особенно у крестьян, место современных ликеров. Фруктовая водка была еще не известна, знали лишь зерновой спирт (в основном ячменный), но он чаще служил лекарством, нежели сопровождением трапезы. Наконец, перед сном пили настой из трав (вербены, мяты, розмарина) с добавлением пряностей или меда.
Но лучший напиток для всех случаев и для любого времени суток – это, конечно, вино. Считали, что оно является источником здоровья, приносит пользу для жизни человека и представляет собой дар природы, заслуживающий чуть ли не религиозного уважения. Поэтому виноград выращивали повсюду. Начиная с 1000 года виноградники появляются вдоль рек, в окрестностях городов, вокруг монастырей и замков. Часто этот процесс вызывал определенные проблемы, потому что происходил в ущерб пахотной земле, а не той, что оставалась под паром; ведь все, от самых богатых до самых бедных, стремились иметь собственный виноградник, и каждый считал свое вино лучшим. Тогда виноградники существовали далеко за пределами современных климатических границ, вплоть до Фрисландии и Скандинавии.
В Англии основными виноградарскими районами являлись Кент, Суффолк и графство Глостер. Однако на всей ее территории, вплоть до Линкольна и даже Йорка, не существовало собора или аббатства, где бы в культовых целях не производили своего вина. Во Франции виноградники располагались более беспорядочно. Три большие виноградные области, снабжавшие основную часть парижских потребителей, это Оксеруа-Тоннеруа, Онис и Сентонж, поставлявшие вино через Ла-Рошель в Англию, и, наконец, Бон, развитие которого началось в период правления Людовика Святого. Впрочем, славились и другие, не такие крупные, но тоже достаточно известные и экономически важные районы. На севере это Лаонне, Шампань, нижняя долина Сены, окрестности Парижа и Бовэ. По берегам Луары – Невер, Сансерр, Орлеан, Тур и особенно Анжер; на юге – Иссуден, Сен-Пурсен, Клермон, Кагор. Развитие бордоских виноградников началось несколько позднее. Оно относится в основном ко времени правления Генриха III, когда его материковые владения свелись к одному герцогству Гиень, что, в свою очередь, привело к исчезновению английских вин.
Большинство территорий имело свою особую специализацию. На севере производились легкие белые вина, в Бургундии – красные, густые и крепкие. Вплоть до середины XII века за аристократическим столом предпочтение отдавалось белому вину. Позднее, возможно под влиянием пристрастий мещан, вкусы изменились, и стали больше ценить столовые вина из Бона и сладкие – из Лангедока, Каталонии или с Востока. К географической разнице добавлялась социальная. Церковь, князья и богатые горожане уделяли внимание качеству разводимого винограда, а крестьяне – его количеству.
Вино, как и пиво, сохранялось плохо. Его следовало употребить в течение одного или, самое большее, двух лет. Техника виноделия еще долго оставалась на довольно низком уровне, а методы виноградарства уже тогда были весьма совершенными (без изменений они сохранились вплоть до XIX века). Хотя старое вино порой превращалось буквально в сусло, пили его много, как и вина, настоянные на травах, приправленные перцем, медом и ароматическими веществами. Видимо, вкус натурального вина считался неудовлетворительным. Водой вино разбавляли только женщины, больные и дети. Выздоравливающему Эреку его друг Гилберт предлагает:
«Я дам вам выпить вина, разбавленного водой. У меня есть и превосходные вина, семь полных бочонков, но от чистого вина вам будет плохо, у вас еще слишком много ран» [48]. И герой благоразумно следует этому совету.
Пост
Несмотря на периодические неурожаи и голод, люди XII—XIII веков ели не столько мало, сколько плохо: в крестьянской пище отмечался недостаток протеинов и избыток мучнистых продуктов, а на аристократический стол подавалась слишком обильная и чересчур пряная еда. Поэтому практика воздержания (сознательного или нет) выполняла неоспоримую диетическую функцию.
Действительно, церковь предписывала верующим соблюдение многочисленных постных дней. После григорианской реформы их количество даже возросло: в обычное время постились два дня в неделю (среду и пятницу), во время Рождественского поста – три (иногда четыре) дня в неделю; в Великий пост – все дни, кроме воскресенья; также пост соблюдался накануне всех больших праздников. К каноническим постам добавлялось полное или частичное воздержание, накладываемое в исключительных случаях епископом. На практике дело зачастую обстояло иначе, тем более что частое повторение постов сопровождалось слишком большими требованиями. Ведь пост тогда заключался в том, чтобы есть только один раз в сутки, после вечерней службы, а также воздерживаться от вина, мяса, сала, дичи, яиц, сладкого и всех животных продуктов, кроме рыбных.
Каждый соблюдал пост сообразно своим средствам: самые бедные питались водой, хлебом и овощами; самые богатые пользовались этим временем, чтобы вволю насладиться лососем, угрем, щукой, сыром (единственным допустимым молочным продуктом), а изредка – фруктами. Однако одного воздержания в еде считалось недостаточно. К нему добавлялись отказ от развлечений и охоты; необходимость сохранять целомудрие; сосредоточение в размышлении и молитве; милостыня из средств, сэкономленных на пирах и удовольствиях.
Естественно, эти ограничения чаще всего оставались только в теории. Чтобы скрупулезно выполнять предписания церкви, нужно было обладать добродетелями Людовика Святого. На самом деле каждый постился по-своему. В основном старались избегать излишеств. Среди людей, находившихся в стесненных условиях, пост был весьма непопулярен и переносился ими с трудом:
«Все те, кто имеет опыт в данной области, прекрасно знают, что пост, этот изменник, приносит одни страдания и печаль. Бедняки ненавидят его. Простые люди соблюдают его с отвращением…» Так писал в первой половине XIII века анонимный автор одной довольно любопытной поэмы «Война Поста и Масленицы». Этот стихотворный сатирический текст в эпической манере представляет борьбу двух аллегорических персонажей: Поста и Масленицы. Первый является олицетворением аскетической жизни и воздержания, его солдатами представлены овощи, рыба и фрукты. Второй воплощает изобилие и удовольствия жизни; в рядах его войска – дичь, домашняя птица, сладкие пироги и различные скоромные блюда. После гомеровских сражений и решающей битвы – «и жестокой, и ужасной, и коварной», Пост побежден и изгнан, ему позволено возвращаться на срок не более шести недель – с первого дня Великого поста до Святой субботы.
Действительно, церковь предписывала верующим соблюдение многочисленных постных дней. После григорианской реформы их количество даже возросло: в обычное время постились два дня в неделю (среду и пятницу), во время Рождественского поста – три (иногда четыре) дня в неделю; в Великий пост – все дни, кроме воскресенья; также пост соблюдался накануне всех больших праздников. К каноническим постам добавлялось полное или частичное воздержание, накладываемое в исключительных случаях епископом. На практике дело зачастую обстояло иначе, тем более что частое повторение постов сопровождалось слишком большими требованиями. Ведь пост тогда заключался в том, чтобы есть только один раз в сутки, после вечерней службы, а также воздерживаться от вина, мяса, сала, дичи, яиц, сладкого и всех животных продуктов, кроме рыбных.
Каждый соблюдал пост сообразно своим средствам: самые бедные питались водой, хлебом и овощами; самые богатые пользовались этим временем, чтобы вволю насладиться лососем, угрем, щукой, сыром (единственным допустимым молочным продуктом), а изредка – фруктами. Однако одного воздержания в еде считалось недостаточно. К нему добавлялись отказ от развлечений и охоты; необходимость сохранять целомудрие; сосредоточение в размышлении и молитве; милостыня из средств, сэкономленных на пирах и удовольствиях.
Естественно, эти ограничения чаще всего оставались только в теории. Чтобы скрупулезно выполнять предписания церкви, нужно было обладать добродетелями Людовика Святого. На самом деле каждый постился по-своему. В основном старались избегать излишеств. Среди людей, находившихся в стесненных условиях, пост был весьма непопулярен и переносился ими с трудом:
«Все те, кто имеет опыт в данной области, прекрасно знают, что пост, этот изменник, приносит одни страдания и печаль. Бедняки ненавидят его. Простые люди соблюдают его с отвращением…» Так писал в первой половине XIII века анонимный автор одной довольно любопытной поэмы «Война Поста и Масленицы». Этот стихотворный сатирический текст в эпической манере представляет борьбу двух аллегорических персонажей: Поста и Масленицы. Первый является олицетворением аскетической жизни и воздержания, его солдатами представлены овощи, рыба и фрукты. Второй воплощает изобилие и удовольствия жизни; в рядах его войска – дичь, домашняя птица, сладкие пироги и различные скоромные блюда. После гомеровских сражений и решающей битвы – «и жестокой, и ужасной, и коварной», Пост побежден и изгнан, ему позволено возвращаться на срок не более шести недель – с первого дня Великого поста до Святой субботы.
Манеры аристократического застолья
Нравы и обычаи трапезы известны лучше, чем собственно меню, хотя тоже недостаточно. Однако, хотя литература не скупится на подробные описания, они зачастую стереотипны и больше соответствуют манере автора, нежели реальности. К тому же речь в них идет только об аристократии. Иллюстративный материал не позволяет восполнить пробел в отношении других социальных категорий. Во всех изображениях застолья, что у художников, что у писателей, обычно фигурируют сеньоры и очень редко упоминаются крестьяне.
Последние десятилетия XII и первые десятилетия XIII века нельзя назвать ни временем изысканной кухни, ни временем настоящего этикета. Во Франции изменения в этой области, так же как и в моде на одежду, произошли только в годы правления Филиппа II (1270—1280). Однако это уже совсем не та грубая эпоха начала феодализма; куртуазные романы показывают значительно большую вежливость в манерах, хотя, возможно, несколько опережая действительность.
Прием гостя всегда проходил в соответствии с одним и тем же церемониалом: хозяин замка ждал гостя у въезда в свое владение, помогал ему спешиться, приказывал принять его оружие и позаботиться о лошади; одна из дочерей накидывала плащ на его плечи. Затем слуга трубил в рог, созывая сотрапезников; гостя приглашали вымыть руки под умывальником или в красивом тазу, приносимом в большой зал; протягивали полотенце, чтобы он мог вытереть руки. Все садились за стол, покрытый ослепительно белой скатертью и уставленный посудой из золота и серебра; хозяин приглашал гостя сесть рядом с ним, есть из одного блюда и пить из одного кубка. Подавались многочисленные кушанья, богатые и изысканные, и превосходные вина. Чтение, зрелища и песни помогали забыть о длительности трапезы. Наконец, с полными желудками и в веселом расположении духа все поднимались из-за стола; слуги убирали и снимали скатерти, затем господа снова мыли руки и расходились по комнатам или направлялись на прогулку по саду.
Подобные описания так часто встречаются и так мало отличаются друг от друга, что их стремление к реализму начинает казаться неправдоподобным. Но где у поэта заканчиваются общие места? Где начинается свидетельство наблюдателя?
Однако гостеприимство – совсем не литературный штамп. Средневековое общество постоянно находилось в движении, и те, кто временно сидел дома, всегда старались как можно радушнее принять путешественника. У богатых хлебосольство считалось обычаем. Ритуальное мытье рук перед тем, как сесть за стол, и после еды тоже не выдумка писателя. Из убеждения или по необходимости аристократия следила за чистотой вплоть до XVI века. Наши авторы преувеличили не столько действия, сколько обстановку. Мы уже видели, как устраивался стол в большом зале донжона: несколько досок клали на козлы, и на самом деле ни для какой пышности просто не оставалось места. Скатерть, белизна которой свидетельствовала о степени изысканности, – большая редкость, предназначенная только для праздничных дней, а о столовых полотенцах тем более никто не подозревал. Золотая и серебряная посуда, если и существовала, стояла в серванте, а не на столе. Даже князья ели из оловянной и глиняной посуды.
Не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих. Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно рассчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди. Рыбу, мясо и твердую пищу подавали на широких кусках хлеба, пропитанных соусом или соком. Ножом их разделывали на куски, а затем руками отправляли себе в рот. Вино пили из чаши, она наливалась перед едой из расчета на несколько соседей, или из индивидуальных кубков, по первому требованию наполняемых виночерпием. Блюда с кухни приносили накрытыми полотенцем, а снимали его только в момент подачи. Этот обычай литературные тексты расценивают не только как способ сохранить пищу горячей, но и как средство предотвратить любую попытку отравления. В романах рассказывается также о специальных слугах, пробовавших пишу, а также описывается чудесный профилактический способ обнаружения яда посредством рога единорога или зуба змеи.
Нам мало известно о том, как протекало пиршество и в каком порядке ели блюда; тексты не согласуются в этом отношении. Обед мог начинаться с супа, пирогов, сыра или даже фруктов. Наши представления о том, что фрукты, сладости и конфеты должны завершать обед или ужин, не всегда соответствуют тогдашним обычаям. В некоторых случаях заключительным блюдом могли стать пироги. На миниатюрах обычно изображаются столы со всеми видами кушаний сразу: горячими и холодными, жидкими и твердыми, солеными и сладкими. Вполне возможно, что ели несколько блюд одновременно. В отношении мяса и рыбы точно можно сказать только одно: сначала подавали крупную дичь, потом домашнюю птицу, затем различную рыбу. В конце обычно приносили ликеры, то есть сладкие вина (не те, что пили в течение всей трапезы), например, особую настойку, обильно сдобренную пряностями.
Сколько времени длились застолья, также почти неизвестно. Они на самом деле бывали длинными, однако с уверенностью можно сказать, что тем не менее они не продолжались по пять, шесть или даже восемь часов, как повествуют о том эпические сказания. Вероятнее всего, обед в среднем длился около полутора часов, а ужин – около двух с половиной. Вечерняя трапеза действительно затягивалась дольше, чем дневная; в это время ели более основательно, и именно по вечерам жонглеры представляли фокусы, труверы читали стихи, паломники рассказывали о дальних странствиях.
Последние десятилетия XII и первые десятилетия XIII века нельзя назвать ни временем изысканной кухни, ни временем настоящего этикета. Во Франции изменения в этой области, так же как и в моде на одежду, произошли только в годы правления Филиппа II (1270—1280). Однако это уже совсем не та грубая эпоха начала феодализма; куртуазные романы показывают значительно большую вежливость в манерах, хотя, возможно, несколько опережая действительность.
Прием гостя всегда проходил в соответствии с одним и тем же церемониалом: хозяин замка ждал гостя у въезда в свое владение, помогал ему спешиться, приказывал принять его оружие и позаботиться о лошади; одна из дочерей накидывала плащ на его плечи. Затем слуга трубил в рог, созывая сотрапезников; гостя приглашали вымыть руки под умывальником или в красивом тазу, приносимом в большой зал; протягивали полотенце, чтобы он мог вытереть руки. Все садились за стол, покрытый ослепительно белой скатертью и уставленный посудой из золота и серебра; хозяин приглашал гостя сесть рядом с ним, есть из одного блюда и пить из одного кубка. Подавались многочисленные кушанья, богатые и изысканные, и превосходные вина. Чтение, зрелища и песни помогали забыть о длительности трапезы. Наконец, с полными желудками и в веселом расположении духа все поднимались из-за стола; слуги убирали и снимали скатерти, затем господа снова мыли руки и расходились по комнатам или направлялись на прогулку по саду.
Подобные описания так часто встречаются и так мало отличаются друг от друга, что их стремление к реализму начинает казаться неправдоподобным. Но где у поэта заканчиваются общие места? Где начинается свидетельство наблюдателя?
Однако гостеприимство – совсем не литературный штамп. Средневековое общество постоянно находилось в движении, и те, кто временно сидел дома, всегда старались как можно радушнее принять путешественника. У богатых хлебосольство считалось обычаем. Ритуальное мытье рук перед тем, как сесть за стол, и после еды тоже не выдумка писателя. Из убеждения или по необходимости аристократия следила за чистотой вплоть до XVI века. Наши авторы преувеличили не столько действия, сколько обстановку. Мы уже видели, как устраивался стол в большом зале донжона: несколько досок клали на козлы, и на самом деле ни для какой пышности просто не оставалось места. Скатерть, белизна которой свидетельствовала о степени изысканности, – большая редкость, предназначенная только для праздничных дней, а о столовых полотенцах тем более никто не подозревал. Золотая и серебряная посуда, если и существовала, стояла в серванте, а не на столе. Даже князья ели из оловянной и глиняной посуды.
Не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих. Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно рассчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди. Рыбу, мясо и твердую пищу подавали на широких кусках хлеба, пропитанных соусом или соком. Ножом их разделывали на куски, а затем руками отправляли себе в рот. Вино пили из чаши, она наливалась перед едой из расчета на несколько соседей, или из индивидуальных кубков, по первому требованию наполняемых виночерпием. Блюда с кухни приносили накрытыми полотенцем, а снимали его только в момент подачи. Этот обычай литературные тексты расценивают не только как способ сохранить пищу горячей, но и как средство предотвратить любую попытку отравления. В романах рассказывается также о специальных слугах, пробовавших пишу, а также описывается чудесный профилактический способ обнаружения яда посредством рога единорога или зуба змеи.
Нам мало известно о том, как протекало пиршество и в каком порядке ели блюда; тексты не согласуются в этом отношении. Обед мог начинаться с супа, пирогов, сыра или даже фруктов. Наши представления о том, что фрукты, сладости и конфеты должны завершать обед или ужин, не всегда соответствуют тогдашним обычаям. В некоторых случаях заключительным блюдом могли стать пироги. На миниатюрах обычно изображаются столы со всеми видами кушаний сразу: горячими и холодными, жидкими и твердыми, солеными и сладкими. Вполне возможно, что ели несколько блюд одновременно. В отношении мяса и рыбы точно можно сказать только одно: сначала подавали крупную дичь, потом домашнюю птицу, затем различную рыбу. В конце обычно приносили ликеры, то есть сладкие вина (не те, что пили в течение всей трапезы), например, особую настойку, обильно сдобренную пряностями.
Сколько времени длились застолья, также почти неизвестно. Они на самом деле бывали длинными, однако с уверенностью можно сказать, что тем не менее они не продолжались по пять, шесть или даже восемь часов, как повествуют о том эпические сказания. Вероятнее всего, обед в среднем длился около полутора часов, а ужин – около двух с половиной. Вечерняя трапеза действительно затягивалась дольше, чем дневная; в это время ели более основательно, и именно по вечерам жонглеры представляли фокусы, труверы читали стихи, паломники рассказывали о дальних странствиях.
Глава 6. Одежда, цвета, эмблемы
Средневековая цивилизация – цивилизация символов. Слова, жесты, привычки – все имело как явный, так и скрытый смысл. Одежде, так же как еде и жилищу – а может, и в большей степени, – придавалось социальное значение. Обычно одевались в соответствии со своим положением или сословием. Вид и объем ткани, расцветка, разнообразие узоров и аксессуаров, количество деталей костюма – все свидетельствовало о положении личности внутри определенной группы и о месте этой группы в обществе. Одеваться богаче, чем принято в данной социальной категории, считалось проявлением гордости или признаком упадка [49]. Для аристократии особенно важно было одеваться так, чтобы подчеркнуть сословную разницу и привилегии, полученные от рождения или связанные с принадлежностью к дворянству.
Однако такой иерархический характер костюма со всеми эмблемами и знаками отличия не мешал ни постоянным изменениям в манере одеваться, ни даже появлению моды, благонравной или эксцентричной, мимолетной или устойчивой.
Однако такой иерархический характер костюма со всеми эмблемами и знаками отличия не мешал ни постоянным изменениям в манере одеваться, ни даже появлению моды, благонравной или эксцентричной, мимолетной или устойчивой.
Рождение моды
Действительно, в XII веке произошло то, что можно назвать рождением моды. Естественно, со времен варварских нашествий западный костюм изменился, но, скорее, путем медленной эволюции, а не ряда резких метаморфоз. Если иногда и возникали мимолетные увлечения тем или иным фасоном, это происходило от случая к случаю и не так уж часто, как с середины XII века. Распространение куртуазного идеала породило в куртуазных же кругах необычайную заботу о внешнем облике: внешность манер следовало обязательно соединять с элегантностью костюма. Как предмет роскоши одежда играла все более важную роль в экономических и социальных отношениях; ее привозили издалека, дарили в знак расположения или использовали в качестве уплаты. О людях теперь все чаще судили по их одежде; об этом свидетельствует куртуазная литература – большое место в произведениях занимают описания различных одеяний и нарядов, а персонажи разодеты иногда настолько пышно, что теряют свое правдоподобие. Так, королева Геньевра дарит Эниде, дочери бедного вассала, плащ «великолепный и превосходного качества. Воротник его украшал соболий мех. Каждая пряжка – по унции золота: с одной ее стороны блестел гиацинт, с другой – рубин, сиявший ярче карбункула. Подкладка его из белого горностая, красивее и тоньше которого никто прежде не видывал. По краю ткань была богато и чудно вышита крестом нитями всевозможных цветов: голубого, красного, фиолетового, белого, зеленого, бирюзового, желтого.. .» [50]
Изучаемый нами период приходится на время между сороковыми годами XII века и двадцатыми XIII века, коренным образом изменившими костюм. Первая дата символизирует своего рода революцию в манере одеваться. Действительно, к 1140 году исчезли последние черты германского костюма, принесенного в V веке варварами-завоевателями и просуществовавшего без особых изменений во времена правления Меровингов и Каролингов. Мужчины, так же как и женщины, стали носить длинное платье, вызывая возмущение со стороны церкви, видевшей в этом неуместную и женоподобную моду. Вдобавок, вместо того чтобы стричь волосы и бриться, они стали отращивать бороду и локоны и завивать их щипцами. И у мужчин, и у женщин блио [51] и плащи спадали чуть ли не до земли; рукава сделались шире и длиннее, закрывая иногда даже кисти рук; на ногах носили экстравагантные туфли из мягкой кожи с огромными загнутыми носками, набитыми конским волосом, – пигаш, остававшиеся в моде вплоть до последних лет правления Людовика VII. Широко распространилось пристрастие к аксессуарам, мягким, шелковистым тканям, ярким цветам и покрою, подчеркивавшему формы тела. Дворяне начали постоянно заботиться об изысканности одежды, несмотря на осуждение священников, видевших в этом, как, например, святой Бернар, сугубую привязанность к мирским вещам и легкомыслие, подобное распутству. В 1220 году, а в южных областях даже несколько раньше, произошло другое важное изменение: исчезло блио и появилось сюрко, похожее на тунику без рукавов, одевавшееся поверх платья, или котт [52]. Единообразие сменила одежда более индивидуальная, однако к этому мы вернемся несколько позже. Такое изменение сопровождалось и возникновением новой моды: у женщин в моду вошли плотно облегающая одежда, высокая и небольшая грудь, спрятанные под головной убор волосы; у мужчин модным считалось брить лицо и носить короткие волосы, начесанные вперед, искусно завитые на висках и собранные шнуром на затылке. Уменьшение длины волос на голове и лице связано с использованием воинами большого закрытого шлема, получившего особое распространение после битвы при Бувине [53].
Таким образом, в XII и XIII веках, как и в наши дни, одежда изменялась под веянием моды и больше зависела от времени, чем от географии. Если не принимать в расчет климатических условий, манера одеваться была практически одинаковой в Лондоне и Париже, в Йорке и Бордо. Местные особенности, если они и существовали, выражались прежде всего в цвете и качестве тканей, а не в покрое и характере костюма. Правда, одежда не имела и возрастных ограничений: все дети одевались точно так же, как и взрослые, кроме грудных младенцев, тщательно завертываемых в пеленки, откуда выглядывала одна лишь головка. Разница заметна только в половой принадлежности костюма, однако и она тоже не очень резко бросалась в глаза.
Впрочем, здесь мы намерены исследовать мужской и женский костюм отдельно. Но нам придется ограничиться лишь одеждой аристократии: одежда крестьян не представляет достаточного материала для детального изучения не только из-за неполноты документальных источников, но еще и потому, что костюм виллана зачастую представлял грубую и упрощенную копию костюма его сеньора.
Изучаемый нами период приходится на время между сороковыми годами XII века и двадцатыми XIII века, коренным образом изменившими костюм. Первая дата символизирует своего рода революцию в манере одеваться. Действительно, к 1140 году исчезли последние черты германского костюма, принесенного в V веке варварами-завоевателями и просуществовавшего без особых изменений во времена правления Меровингов и Каролингов. Мужчины, так же как и женщины, стали носить длинное платье, вызывая возмущение со стороны церкви, видевшей в этом неуместную и женоподобную моду. Вдобавок, вместо того чтобы стричь волосы и бриться, они стали отращивать бороду и локоны и завивать их щипцами. И у мужчин, и у женщин блио [51] и плащи спадали чуть ли не до земли; рукава сделались шире и длиннее, закрывая иногда даже кисти рук; на ногах носили экстравагантные туфли из мягкой кожи с огромными загнутыми носками, набитыми конским волосом, – пигаш, остававшиеся в моде вплоть до последних лет правления Людовика VII. Широко распространилось пристрастие к аксессуарам, мягким, шелковистым тканям, ярким цветам и покрою, подчеркивавшему формы тела. Дворяне начали постоянно заботиться об изысканности одежды, несмотря на осуждение священников, видевших в этом, как, например, святой Бернар, сугубую привязанность к мирским вещам и легкомыслие, подобное распутству. В 1220 году, а в южных областях даже несколько раньше, произошло другое важное изменение: исчезло блио и появилось сюрко, похожее на тунику без рукавов, одевавшееся поверх платья, или котт [52]. Единообразие сменила одежда более индивидуальная, однако к этому мы вернемся несколько позже. Такое изменение сопровождалось и возникновением новой моды: у женщин в моду вошли плотно облегающая одежда, высокая и небольшая грудь, спрятанные под головной убор волосы; у мужчин модным считалось брить лицо и носить короткие волосы, начесанные вперед, искусно завитые на висках и собранные шнуром на затылке. Уменьшение длины волос на голове и лице связано с использованием воинами большого закрытого шлема, получившего особое распространение после битвы при Бувине [53].
Таким образом, в XII и XIII веках, как и в наши дни, одежда изменялась под веянием моды и больше зависела от времени, чем от географии. Если не принимать в расчет климатических условий, манера одеваться была практически одинаковой в Лондоне и Париже, в Йорке и Бордо. Местные особенности, если они и существовали, выражались прежде всего в цвете и качестве тканей, а не в покрое и характере костюма. Правда, одежда не имела и возрастных ограничений: все дети одевались точно так же, как и взрослые, кроме грудных младенцев, тщательно завертываемых в пеленки, откуда выглядывала одна лишь головка. Разница заметна только в половой принадлежности костюма, однако и она тоже не очень резко бросалась в глаза.
Впрочем, здесь мы намерены исследовать мужской и женский костюм отдельно. Но нам придется ограничиться лишь одеждой аристократии: одежда крестьян не представляет достаточного материала для детального изучения не только из-за неполноты документальных источников, но еще и потому, что костюм виллана зачастую представлял грубую и упрощенную копию костюма его сеньора.
Ткани и цвета
Социальную значимость одежды подчеркивало необычайное множество «ритуальных» действий, связанных с процессом одевания, а также огромный ассортимент тканей. Их производством занимались в основном женщины: крестьянки убирали лен, стригли овец, чесали и красили шерсть; хозяйки замков проводили свободное время за прялкой, ткацким станком или вышивкой.
Самыми распространенными были полотняные ткани местного производства: кэнсил [54] – тонкое льняное полотно, из которого шили рубашки и простыни; тик – плотный материал из конопли, используемый для подкладки и рабочей одежды; бумазея – полотняная ткань с добавлением хлопка (привозимого из Египта и Италии), она равным образом подходила и для шитья одежды, и для убранства помещения. Шерстяные ткани производились только в отдельных областях (во Фландрии, Шампани, Нормандии, в Центральной и Восточной Англии). Их качество не оставило бы равнодушным и современного кутюрье: это и обычные простыни из саржи, и тирлен, и знаменитый станфорт – плотная шерстяная ткань, производимая в Стамфорде, и превосходный камлот, мягкий, легкий, напоминавший верблюжью шерсть. В каждом городе имелись свои особенности в отношении качества, цвета и узоров. Существовали ткани гладкие (то есть одноцветные), пестрые (узорчатые), камчатные (с каймой из цветочных мотивов или вязью), в горошек или полоску.
Самые разные шелковые ткани, так полюбившиеся на Западе, привозили с Востока, из Египта и из Сицилии. Дамаст переливался несколькими оттенками, остерлен славился глубоким фиолетовым цветом. Сиглатон везли с Кикладских островов, бофю – из Византии, бодкен – из Багдада. Наиболее изысканными считались парча – плотная роскошная ткань, пэль – затканное полотно из Александрии и муслин – мягкий материал, напоминавший современную тафту.
Появление моды на меха, так же как на шелковые ткани, связано с развитием торговли. Из Сибири, Армении, Норвегии и Германии экспортировали самые роскошные меха: куницу, бобра, соболей, медведя, горностая и белку. Особенно ценились последние два. На белый горностаевый мех мастера набирали крапинки из черных кончиков хвоста, а беличий мех сшивали, чередуя шкурки так называемой «сибирской белки» с белым животиком и серо-голубой спинкой. Такой мех шел на воротники и подкладку парадных одежд. Мех местных животных (выдры, барсука, каменной куницы, лисы, зайца, кролика, барана) ценился намного меньше; его обычно вшивали внутрь рукавов или в пелиссон [55]. Самые простые меха, например, кролика, красили в красный цвет и использовали для отделки рукавов и внутреннего края блио.
Мода диктовала и свои требования в отношении цвета. Его выбор определялся иерархическими соображениями. Больше всего ценился красный – «цвет цвета». В те времена умели находить множество оттенков этого совершенного цвета, используя красящие растения (например, марену) и животные вещества (кошениль). Помимо красного в одежде предпочитали белый и зеленый цвета. Желтый не отличали от золотого и употребляли очень умеренно. Голубой стал восприниматься как изысканный цвет только во времена правления Людовика Святого, а до этого он обычно предназначался для будничной одежды, так же как серый, черный, коричневый.
Вообще-то, в Средние века в цветах разбирались гораздо лучше, нежели в античную эпоху или в наше время. Каждый цвет оценивался по степени яркости. Красный, белый, желтый «излучали больше света» и поэтому считались самыми изысканными, а те краски, которые отсутствие технических знаний не позволяло сделать «светящимися», оставались в забвении. Это подтверждается семантическим исследованием, наглядно показывающем, что люди средневековья в голубом цвете видели безвкусную бледность, в сером – нечто грязное или неопределенное, в коричневом – слишком темный тон, в черном – мертвое, тяжелое отсутствие цвета как такового.
Самыми распространенными были полотняные ткани местного производства: кэнсил [54] – тонкое льняное полотно, из которого шили рубашки и простыни; тик – плотный материал из конопли, используемый для подкладки и рабочей одежды; бумазея – полотняная ткань с добавлением хлопка (привозимого из Египта и Италии), она равным образом подходила и для шитья одежды, и для убранства помещения. Шерстяные ткани производились только в отдельных областях (во Фландрии, Шампани, Нормандии, в Центральной и Восточной Англии). Их качество не оставило бы равнодушным и современного кутюрье: это и обычные простыни из саржи, и тирлен, и знаменитый станфорт – плотная шерстяная ткань, производимая в Стамфорде, и превосходный камлот, мягкий, легкий, напоминавший верблюжью шерсть. В каждом городе имелись свои особенности в отношении качества, цвета и узоров. Существовали ткани гладкие (то есть одноцветные), пестрые (узорчатые), камчатные (с каймой из цветочных мотивов или вязью), в горошек или полоску.
Самые разные шелковые ткани, так полюбившиеся на Западе, привозили с Востока, из Египта и из Сицилии. Дамаст переливался несколькими оттенками, остерлен славился глубоким фиолетовым цветом. Сиглатон везли с Кикладских островов, бофю – из Византии, бодкен – из Багдада. Наиболее изысканными считались парча – плотная роскошная ткань, пэль – затканное полотно из Александрии и муслин – мягкий материал, напоминавший современную тафту.
Появление моды на меха, так же как на шелковые ткани, связано с развитием торговли. Из Сибири, Армении, Норвегии и Германии экспортировали самые роскошные меха: куницу, бобра, соболей, медведя, горностая и белку. Особенно ценились последние два. На белый горностаевый мех мастера набирали крапинки из черных кончиков хвоста, а беличий мех сшивали, чередуя шкурки так называемой «сибирской белки» с белым животиком и серо-голубой спинкой. Такой мех шел на воротники и подкладку парадных одежд. Мех местных животных (выдры, барсука, каменной куницы, лисы, зайца, кролика, барана) ценился намного меньше; его обычно вшивали внутрь рукавов или в пелиссон [55]. Самые простые меха, например, кролика, красили в красный цвет и использовали для отделки рукавов и внутреннего края блио.
Мода диктовала и свои требования в отношении цвета. Его выбор определялся иерархическими соображениями. Больше всего ценился красный – «цвет цвета». В те времена умели находить множество оттенков этого совершенного цвета, используя красящие растения (например, марену) и животные вещества (кошениль). Помимо красного в одежде предпочитали белый и зеленый цвета. Желтый не отличали от золотого и употребляли очень умеренно. Голубой стал восприниматься как изысканный цвет только во времена правления Людовика Святого, а до этого он обычно предназначался для будничной одежды, так же как серый, черный, коричневый.
Вообще-то, в Средние века в цветах разбирались гораздо лучше, нежели в античную эпоху или в наше время. Каждый цвет оценивался по степени яркости. Красный, белый, желтый «излучали больше света» и поэтому считались самыми изысканными, а те краски, которые отсутствие технических знаний не позволяло сделать «светящимися», оставались в забвении. Это подтверждается семантическим исследованием, наглядно показывающем, что люди средневековья в голубом цвете видели безвкусную бледность, в сером – нечто грязное или неопределенное, в коричневом – слишком темный тон, в черном – мертвое, тяжелое отсутствие цвета как такового.