Страница:
Важным для данного архетипа является то, что элита сообщества социально и символически позиционирует себя именно рядом с центральным местом, чуть в стороне от него. Она выступает всего лишь в качестве служителей богов (а отнюдь не их заместителей, как это станет характерным для европейских сообществ позднее). Служа богам (и обществу), элита осуществляет руководство государством и его имущественным комплексом «по справедливости» в интересах всех членов сообщества.
Данный социальный архетип хорошо виден на примере самых древних государственных образований Востока – городов-государств шумеров, Вавилона и т. д. То есть во всем том, что потом было объединено под общим названием «азиатский способ производства»140. Что нетривиально, но та же структура социума просматривается и вокруг раннесредневековых замков и аббатств Европы. Более того, данный архетип проявляется и в развитых современных государствах. Например, в США роль подобного центрального места играют такие символы, как Америка и/или демократия, во Франции – республика. В СССР таковыми были КПСС и советское государство. И т. д.
В формировании данного архетипа можно предположить участие образов структуры улья или муравейника, впечатливших сознание людей на ранних стадиях его развития и задавших социальные стандарты обустройства стационарных поселений – ведь у стай приматов ничего похожего ни на центральное место, ни на особенности организации взаимодействий особей вокруг него не просматривается.
Интересно отметить, что следующий шаг социальной эволюции, особенно в Европе, был связан с «приватизацией» центрального места общества элитой и соответствующим самоотрывом элиты от общества. Многие государства превратились в корпорации знати, эксплуатировавшие поставленные под контроль территории141. Население, объединенное в местные самоуправляемые сообщества (обычно вокруг неких «клонов»-копий прежних центральных мест – видимо, этим и обусловлено архетипическое желание европейских исследователей отделять местную власть от государственной), обязано было содержать одного из членов управляющей корпорации (сюзерена), который претендовал на то, чтобы быть неотделимым от центрального места управляемого сообщества. Управляя присвоенным себе имущественным комплексом сообщества, локальный сюзерен передавал определенную долю ресурсных поступлений вверх по иерархии и т. д. При этом само население было полностью исключено из государственной политики, и даже вопрос о том, кто будет тем самым благодетелем, которого люди должны будут содержать в своем центральном месте, как правило, решался уже без их участия.
На уровне идентичности знать четко отделяла себя от низов, и часто это отделение поддерживалось специальными мерами: другим языком, другой культурой, специальным мифом о качественном отличии человеческого материала. При этом знать относительно свободно могла мигрировать между разными управляющими корпорациями – государствами, обслуживая династические интересы суверенов территориальных агломераций.
Население было объединено в местные сообщества вокруг своих локальных центральных мест, которые имели свои традиционно сложившиеся права и обычаи, регулировавшие их жизнь. Каждый новый сюзерен при вступлении в права управления территорией обычно подтверждал данные права и обычаи и обязывался следовать им в относящейся к нему части. То есть традиционные государства обычно представляли собой сильно гетерогенные территориальные образования как в правовом, так и культурном смыслах. При этом различия в правовых отношениях наблюдались как территориально, так и в социальном измерении – разные группы населения могли иметь свои привилегии во взаимоотношениях со своими сюзереном и сувереном. В свою очередь отношения территориальных сообществ с центром, который формировался вокруг суверена, могли быть относительно однородными (все провинции королевства примерно равны в правовом отношении) или выстроенными иерархически (некоторые территории находятся в более привилегированном положении, чем другие).
Интересно проявлялось взаимодействие богов центральных мест разных сообществ. При подчинении одного сообщества другому локальные боги первого входили в пантеон второго на подчиненных ролях. Таким образом на объединенной под одним управлением территории возникала иерархия богов с отнесением самого старшего бога к суверену. Данная закономерность сохранилась в Европе и после распространения христианства, когда роль местных богов стали играть локальные святые.
Очевидно, что с ростом численности населения на контролируемых территориях мощь государства тоже росла. И самые мощные государственные образования исторически стали называть себя империями142. В таких государствах примерно одинаково разрешалась проблема введения иерархии территорий, которая возникала при возрастании сложности управляемого социума по мере роста мощи государства. Правители в этом случае обычно переставали удерживать однородность отношений с провинциями и начинали давать различного рода преференции некоторым из них. Так выделялись области, которые со временем становились «ядром» империи (метрополией). Именно метрополия обычно обеспечивала кадры для имперской администрации, она же получала выгоды от администрирования налогов и от установленного властями неэквивалентного экономического обмена.
В западной истории выделяют империи двух типов – морские (Великобритания, Франция, Испания, Голландия, Бельгия) и континентальные (империи Габсбургов и Романовых, Османская империя). В морских империях метрополии были географически отделены от колоний, а континентальные империи образовывали единый территориальный массив143.
Следует отметить, что традиционные государства существенно отличались от современных по своим основным характеристикам, в частности, по обеспечению суверенитета и легитимации верховной власти. Очерк наиболее важных в этом плане характеристик и их изменения во времени представлен в следующем подразделе.
Усложнение социальной жизни по мере развития государств вызвало спрос на образованных людей для низшего управленческого звена, что создало предпосылки для запуска национальных проектов Современности. Замечу144, что нация – это по сути своей политическая метаидентичность социума самого верхнего уровня, или, другими словами, политическая ипостась народа страны, формирование которой сопровождается втягиванием незнатных людей (низовых слоев общества) в государственную политику и государственное управление. Данный процесс обычно сопровождается десакрализацией элиты в сознании общества и разрушением представления о непроходимости элитной границы. Элита в целях своей легитимации на новых началах вынуждается покинуть центральное место государства и «встать» чуть в стороне от него. Сакральные символы государства и общества «очищаются» от их привязок к конкретным людям. В целом же происходит приближение системной структуры государства к описанному выше социальному архетипу.
Понятие нации также тесно связано с концепцией общественного договора и с идеями деконцентрации власти и ее ответственности (см., в частности, следующий подраздел).
Первые проекты формирования современных наций были запущены условиями социальной дискриминации145. Основными вовлеченными акторами были французское третье сословие, которое жестко эксплуатировалось знатью Старого режима, и американские колонии Великобритании и Испании, жители которых сильно дискриминировались метрополиями. Новые мобилизационные возможности соответствующих сообществ, открывшиеся вследствие распространения национальной идентичности среди людей и приведшие к сокрушению армий традиционных государств, привлекли к себе внимание сильных умов того времени. Первая теория наций была построена в рамках интеллектуального течения германского романтизма. Наиболее продвинутые европейские государства начали свои национальные проекты, гомогенизируя подконтрольные территории. Основные структуры по внедрению национальной идентичности в массы представляли собой школы (всеобщее начальное образование), армия (всеобщий воинский призыв) и СМИ. Роль национальной культуры стала играть элитарная культура предшествующего периода, которая сильно потеснила соответствующие народные культуры. Сформированный в рамках данной культуры язык стал доминирующим в жизни населения соответствующего государства.
В европейских империях развитие национальных проектов метрополий отнюдь не приводило к уменьшению дискриминации и эксплуатации колоний. На том этапе социального развития никто не собирался включать жителей колоний в имперскую нацию – им отводилась роль низшего социального слоя империи. Для усиления оппозиции метрополия – имперская периферия в Европе были созданы и получили широкое распространение различного рода расистские концепции, как позитивные (цивилизаторская миссия белого человека), так и негативные (различной степени недочеловеки окраин цивилизованного мира). При этом дискриминация населения окраин порождала новые национальные проекты, приводившие к борьбе людей периферии против имперского гнета, и в конечном итоге рост подобных напряжений привел к распаду империй – деколонизации мира. Так что в настоящее время мировой нормой является именно национальное государство146.
Здесь следует также отметить, что на ранних исторических стадиях развития категориального аппарата обществоведения государство отождествлялось с обществом в целом. И лишь с возникновением Современности произошло вычленение понятия «гражданское общество», отражающего нечто в социуме, связанное с политикой, но не совпадающее с государством147.
Для целей моего исследования можно отвлечься от до-современных фаз развития социумов и опереться на положение о том, что государство в какой-то своей форме является неотъемлемой частью общества.
Суверенитет
Экономика
Коллективные идентичности человека
Данный социальный архетип хорошо виден на примере самых древних государственных образований Востока – городов-государств шумеров, Вавилона и т. д. То есть во всем том, что потом было объединено под общим названием «азиатский способ производства»140. Что нетривиально, но та же структура социума просматривается и вокруг раннесредневековых замков и аббатств Европы. Более того, данный архетип проявляется и в развитых современных государствах. Например, в США роль подобного центрального места играют такие символы, как Америка и/или демократия, во Франции – республика. В СССР таковыми были КПСС и советское государство. И т. д.
В формировании данного архетипа можно предположить участие образов структуры улья или муравейника, впечатливших сознание людей на ранних стадиях его развития и задавших социальные стандарты обустройства стационарных поселений – ведь у стай приматов ничего похожего ни на центральное место, ни на особенности организации взаимодействий особей вокруг него не просматривается.
Интересно отметить, что следующий шаг социальной эволюции, особенно в Европе, был связан с «приватизацией» центрального места общества элитой и соответствующим самоотрывом элиты от общества. Многие государства превратились в корпорации знати, эксплуатировавшие поставленные под контроль территории141. Население, объединенное в местные самоуправляемые сообщества (обычно вокруг неких «клонов»-копий прежних центральных мест – видимо, этим и обусловлено архетипическое желание европейских исследователей отделять местную власть от государственной), обязано было содержать одного из членов управляющей корпорации (сюзерена), который претендовал на то, чтобы быть неотделимым от центрального места управляемого сообщества. Управляя присвоенным себе имущественным комплексом сообщества, локальный сюзерен передавал определенную долю ресурсных поступлений вверх по иерархии и т. д. При этом само население было полностью исключено из государственной политики, и даже вопрос о том, кто будет тем самым благодетелем, которого люди должны будут содержать в своем центральном месте, как правило, решался уже без их участия.
На уровне идентичности знать четко отделяла себя от низов, и часто это отделение поддерживалось специальными мерами: другим языком, другой культурой, специальным мифом о качественном отличии человеческого материала. При этом знать относительно свободно могла мигрировать между разными управляющими корпорациями – государствами, обслуживая династические интересы суверенов территориальных агломераций.
Население было объединено в местные сообщества вокруг своих локальных центральных мест, которые имели свои традиционно сложившиеся права и обычаи, регулировавшие их жизнь. Каждый новый сюзерен при вступлении в права управления территорией обычно подтверждал данные права и обычаи и обязывался следовать им в относящейся к нему части. То есть традиционные государства обычно представляли собой сильно гетерогенные территориальные образования как в правовом, так и культурном смыслах. При этом различия в правовых отношениях наблюдались как территориально, так и в социальном измерении – разные группы населения могли иметь свои привилегии во взаимоотношениях со своими сюзереном и сувереном. В свою очередь отношения территориальных сообществ с центром, который формировался вокруг суверена, могли быть относительно однородными (все провинции королевства примерно равны в правовом отношении) или выстроенными иерархически (некоторые территории находятся в более привилегированном положении, чем другие).
Интересно проявлялось взаимодействие богов центральных мест разных сообществ. При подчинении одного сообщества другому локальные боги первого входили в пантеон второго на подчиненных ролях. Таким образом на объединенной под одним управлением территории возникала иерархия богов с отнесением самого старшего бога к суверену. Данная закономерность сохранилась в Европе и после распространения христианства, когда роль местных богов стали играть локальные святые.
Очевидно, что с ростом численности населения на контролируемых территориях мощь государства тоже росла. И самые мощные государственные образования исторически стали называть себя империями142. В таких государствах примерно одинаково разрешалась проблема введения иерархии территорий, которая возникала при возрастании сложности управляемого социума по мере роста мощи государства. Правители в этом случае обычно переставали удерживать однородность отношений с провинциями и начинали давать различного рода преференции некоторым из них. Так выделялись области, которые со временем становились «ядром» империи (метрополией). Именно метрополия обычно обеспечивала кадры для имперской администрации, она же получала выгоды от администрирования налогов и от установленного властями неэквивалентного экономического обмена.
В западной истории выделяют империи двух типов – морские (Великобритания, Франция, Испания, Голландия, Бельгия) и континентальные (империи Габсбургов и Романовых, Османская империя). В морских империях метрополии были географически отделены от колоний, а континентальные империи образовывали единый территориальный массив143.
Следует отметить, что традиционные государства существенно отличались от современных по своим основным характеристикам, в частности, по обеспечению суверенитета и легитимации верховной власти. Очерк наиболее важных в этом плане характеристик и их изменения во времени представлен в следующем подразделе.
Усложнение социальной жизни по мере развития государств вызвало спрос на образованных людей для низшего управленческого звена, что создало предпосылки для запуска национальных проектов Современности. Замечу144, что нация – это по сути своей политическая метаидентичность социума самого верхнего уровня, или, другими словами, политическая ипостась народа страны, формирование которой сопровождается втягиванием незнатных людей (низовых слоев общества) в государственную политику и государственное управление. Данный процесс обычно сопровождается десакрализацией элиты в сознании общества и разрушением представления о непроходимости элитной границы. Элита в целях своей легитимации на новых началах вынуждается покинуть центральное место государства и «встать» чуть в стороне от него. Сакральные символы государства и общества «очищаются» от их привязок к конкретным людям. В целом же происходит приближение системной структуры государства к описанному выше социальному архетипу.
Понятие нации также тесно связано с концепцией общественного договора и с идеями деконцентрации власти и ее ответственности (см., в частности, следующий подраздел).
Первые проекты формирования современных наций были запущены условиями социальной дискриминации145. Основными вовлеченными акторами были французское третье сословие, которое жестко эксплуатировалось знатью Старого режима, и американские колонии Великобритании и Испании, жители которых сильно дискриминировались метрополиями. Новые мобилизационные возможности соответствующих сообществ, открывшиеся вследствие распространения национальной идентичности среди людей и приведшие к сокрушению армий традиционных государств, привлекли к себе внимание сильных умов того времени. Первая теория наций была построена в рамках интеллектуального течения германского романтизма. Наиболее продвинутые европейские государства начали свои национальные проекты, гомогенизируя подконтрольные территории. Основные структуры по внедрению национальной идентичности в массы представляли собой школы (всеобщее начальное образование), армия (всеобщий воинский призыв) и СМИ. Роль национальной культуры стала играть элитарная культура предшествующего периода, которая сильно потеснила соответствующие народные культуры. Сформированный в рамках данной культуры язык стал доминирующим в жизни населения соответствующего государства.
В европейских империях развитие национальных проектов метрополий отнюдь не приводило к уменьшению дискриминации и эксплуатации колоний. На том этапе социального развития никто не собирался включать жителей колоний в имперскую нацию – им отводилась роль низшего социального слоя империи. Для усиления оппозиции метрополия – имперская периферия в Европе были созданы и получили широкое распространение различного рода расистские концепции, как позитивные (цивилизаторская миссия белого человека), так и негативные (различной степени недочеловеки окраин цивилизованного мира). При этом дискриминация населения окраин порождала новые национальные проекты, приводившие к борьбе людей периферии против имперского гнета, и в конечном итоге рост подобных напряжений привел к распаду империй – деколонизации мира. Так что в настоящее время мировой нормой является именно национальное государство146.
Здесь следует также отметить, что на ранних исторических стадиях развития категориального аппарата обществоведения государство отождествлялось с обществом в целом. И лишь с возникновением Современности произошло вычленение понятия «гражданское общество», отражающего нечто в социуме, связанное с политикой, но не совпадающее с государством147.
Для целей моего исследования можно отвлечься от до-современных фаз развития социумов и опереться на положение о том, что государство в какой-то своей форме является неотъемлемой частью общества.
Суверенитет
Понятие государства неотделимо от понятия государственного суверенитета148 – характеристики полноты верховной власти в государстве, а также способов ее передачи от одних лиц к другим.
Само понятие «суверенитет» возникло в Западной Европе в средние века, характеризуя суть властных отношений в цепочках «вассал – сюзерен», которые в рамках определенной территории замыкались «сверху» на фигуре суверена – верховного властителя. При этом временем возникновения данного понятия следует, по-видимому, считать период «ухода» европейских сообществ в своей самоорганизации от архетипической структуры, описанной в предыдущем подразделе. Данный период был характерен активным захватом и последующей «приватизацией» центральных мест локальных сообществ людей знатью. Так первичным источником суверенитета явилось право завоевания. Если группе вооруженных людей удавалось установить свою власть на какой-то территории, победив других претендентов или просто подчинив мирных тружеников, то право вождя группы на поборы с населения (дань) было неоспоримым. Понятно, что непредсказуемость результатов войны культивировала удачу и основной символ удачи – победу в качестве естественного знака благоволения богов, и таким образом божья воля выступала в качестве единственного источника суверенитета, реализуя себя через успех в завоевании территорий149.
Однако существование таких ранних государственных образований было очень зыбким. Ему угрожали и соседние вожди со своими отрядами, стремившиеся увеличить свои зоны контроля, и восстания жителей-тружеников, не понимавших своего счастья быть в подчинении у завоевателей, и перераспределения ролей в самой вооруженной группе. Последнее, в частности, могло произойти, когда вождь по каким-то причинам терял контроль над ситуацией и допускал появление сильного конкурента, или просто умирал.
Взаимодействие людей в вооруженных отрядах было сильно персонализировано личной преданностью бойцов вождю в качестве основной человеческой благодетели. При этом обычно «кормление» подчиненных в ранних государствах осуществлялось вождями через передачу им захваченных ресурсов (в то время главным образом земель) в ничем не оговоренное распоряжение. Однако скоро стала очевидной непродуктивность такого подхода: некоторые подчиненные умудрялись со временем сконцентрировать в своих руках ресурсы, превышающие ресурсы вождя, что позволяло им устраивать маленькое внутреннее завоевание. К сожалению, в истории не осталось имени того гения, который догадался заменить такое ничем не ограниченное право собственности на землю правом распоряжения землей с отягощением каждого участка определенным перечнем услуг. Так личная уния «вассал – сюзерен» была усилена подведением материальной базы в виде феода – при отсутствии оказания оговоренных при пожаловании феода услуг феод у вассала (или у его наследников) мог быть изъят. Человеческое общество при этом структурировалось в виде пирамиды: каждый человек был обязан иметь сюзерена. Проблема верховного правителя была разрешена в рамках христианской религии – верховный суверенитет жаловался достойному Богом через процедуру помазания150.
Другая проблема – возникновение смут при смене вождя – была разрешена через установление принципа наследования (изначально это были выборы или силовой захват власти внутри группы). Приоритет права наследования над правом завоевания утверждался в течение нескольких столетий, причем для этого сначала активно использовался институт «со-правления»151. То есть ввиду неочевидности права наследования для баронов королевства, которые зачастую отстаивали свое право считать короля лишь «первым среди равных», король делал сына-наследника своим соправителем, проводя его через процедуру помазания будучи еще в силах, т. е. при своей жизни. В подобной борьбе сформировались и закрепились монархические принципы, четко определявшие источник верховного суверенитета в государстве в виде Бога, который наделял суверенитетом монарха при его (монарха) помазании на царство.
Следующий этап развития данной категории явилась конкуренция между универсалистскими и «местечковыми» подходами к определению верховного суверенитета. Универсалистский принцип базировался на монотеизме христианской религии, служившем основой для идеи единственности верховного суверена для всех людей. При этом на роль такого единственного правителя претендовали как церковная власть в лице римского папы, так и светская власть в лице императора. Результатом исторических процессов, закрученных напряжениями в многоугольнике папа – император – европейские короли и прочие акторы, стала Вестфальская система, успешно похоронившая универсализм. Было признано равенство суверенитетов нескольких имевшихся традиционных государственных образований, и вся территория Европы была поделена между ними. При этом государства в лице их верховных правителей получили право полностью определять все вопросы жизни людей на подчиненной территории, включая исповедуемую религию (чья власть – того и вера). Большинство признанных в Европе государств были наследственными монархиями. Однако следует отметить, что в числе европейских государств Вестфальской системы были также другие режимы. Например, были выборные монархии, среди которых особое место занимает Римско-Католическая церковь. Было также несколько республик – сообществ, не допустивших полной приватизации их центрального места и сохранивших верность в своем устройстве изначальному социальному архетипу (см. предыдущий подраздел).
Еще одно направление политической мысли Европы возникло из борьбы подчиненных социальных слоев государства против произвола власть имущих. В этой борьбе возникли и/ или укрепились такие важные политические идеи, как законодательство, независимое судопроизводство, представительская власть. Важным этапом данной струи политической мысли стало возникновение концепции общественного договора152, которая по сути своей представляла обоснование «освобождения» центрального места государства от суверена. В рамках данной концепции властные институты государства объявлялись результатом божьей воли, являвшей себя в виде компромисса основных политических акторов. Дальнейшее развитие данной концепции, естественно, ввело в оборот понятие нации – сообщества тех самых политических акторов государства, определяющих параметры общественного договора на контролируемой территории. При этом появилась новая трактовка источника суверенитета – источником суверенитета государства продолжал оставаться Бог, но действовал он уже не напрямую через монарха, а являл свою волю подданным государства через его, государства, нацию. Так появился и оформился тренд на возврат центрального места государства и общества народу, что и определило последующую историю Европы и мира.
И действительно, обозначенные выше две идеи об источнике суверенитета в государствах не могли не схлестнуться между собой, что и определило последующее развитие данного понятия. При этом основное направление такого развития определялось переходом доминирования в умах людей от монархического принципа к национальному. Успех Голландии (закрепленный, кстати, Вестфальским договором), проба пера в Англии, образование США и, наконец, Великая французская революция четко показали главный тренд эпохи. Нация окончательно становилась основным источником легитимности государственного суверенитета, оставляя чисто монархический принцип историческим динозаврам. При этом монархи поумнее также оседлали национальный принцип и поставили его себе на службу. На национальной основе произошло объединение Германии (вокруг Пруссии) и Италии (вокруг Савойи) с созданием вполне современных монархий, на национальной основе развивались монархии и республики Франции, монархия Великобритании, скандинавские монархии.
Таким образом, период Современности характеризуется становлением национального принципа суверенитета в качестве общепринятого. Связанное с этим принципом понятие нации будет рассмотрено более подробно в следующей главе (см. раздел «Национальная модель государства» главы 3).
Само понятие «суверенитет» возникло в Западной Европе в средние века, характеризуя суть властных отношений в цепочках «вассал – сюзерен», которые в рамках определенной территории замыкались «сверху» на фигуре суверена – верховного властителя. При этом временем возникновения данного понятия следует, по-видимому, считать период «ухода» европейских сообществ в своей самоорганизации от архетипической структуры, описанной в предыдущем подразделе. Данный период был характерен активным захватом и последующей «приватизацией» центральных мест локальных сообществ людей знатью. Так первичным источником суверенитета явилось право завоевания. Если группе вооруженных людей удавалось установить свою власть на какой-то территории, победив других претендентов или просто подчинив мирных тружеников, то право вождя группы на поборы с населения (дань) было неоспоримым. Понятно, что непредсказуемость результатов войны культивировала удачу и основной символ удачи – победу в качестве естественного знака благоволения богов, и таким образом божья воля выступала в качестве единственного источника суверенитета, реализуя себя через успех в завоевании территорий149.
Однако существование таких ранних государственных образований было очень зыбким. Ему угрожали и соседние вожди со своими отрядами, стремившиеся увеличить свои зоны контроля, и восстания жителей-тружеников, не понимавших своего счастья быть в подчинении у завоевателей, и перераспределения ролей в самой вооруженной группе. Последнее, в частности, могло произойти, когда вождь по каким-то причинам терял контроль над ситуацией и допускал появление сильного конкурента, или просто умирал.
Взаимодействие людей в вооруженных отрядах было сильно персонализировано личной преданностью бойцов вождю в качестве основной человеческой благодетели. При этом обычно «кормление» подчиненных в ранних государствах осуществлялось вождями через передачу им захваченных ресурсов (в то время главным образом земель) в ничем не оговоренное распоряжение. Однако скоро стала очевидной непродуктивность такого подхода: некоторые подчиненные умудрялись со временем сконцентрировать в своих руках ресурсы, превышающие ресурсы вождя, что позволяло им устраивать маленькое внутреннее завоевание. К сожалению, в истории не осталось имени того гения, который догадался заменить такое ничем не ограниченное право собственности на землю правом распоряжения землей с отягощением каждого участка определенным перечнем услуг. Так личная уния «вассал – сюзерен» была усилена подведением материальной базы в виде феода – при отсутствии оказания оговоренных при пожаловании феода услуг феод у вассала (или у его наследников) мог быть изъят. Человеческое общество при этом структурировалось в виде пирамиды: каждый человек был обязан иметь сюзерена. Проблема верховного правителя была разрешена в рамках христианской религии – верховный суверенитет жаловался достойному Богом через процедуру помазания150.
Другая проблема – возникновение смут при смене вождя – была разрешена через установление принципа наследования (изначально это были выборы или силовой захват власти внутри группы). Приоритет права наследования над правом завоевания утверждался в течение нескольких столетий, причем для этого сначала активно использовался институт «со-правления»151. То есть ввиду неочевидности права наследования для баронов королевства, которые зачастую отстаивали свое право считать короля лишь «первым среди равных», король делал сына-наследника своим соправителем, проводя его через процедуру помазания будучи еще в силах, т. е. при своей жизни. В подобной борьбе сформировались и закрепились монархические принципы, четко определявшие источник верховного суверенитета в государстве в виде Бога, который наделял суверенитетом монарха при его (монарха) помазании на царство.
Следующий этап развития данной категории явилась конкуренция между универсалистскими и «местечковыми» подходами к определению верховного суверенитета. Универсалистский принцип базировался на монотеизме христианской религии, служившем основой для идеи единственности верховного суверена для всех людей. При этом на роль такого единственного правителя претендовали как церковная власть в лице римского папы, так и светская власть в лице императора. Результатом исторических процессов, закрученных напряжениями в многоугольнике папа – император – европейские короли и прочие акторы, стала Вестфальская система, успешно похоронившая универсализм. Было признано равенство суверенитетов нескольких имевшихся традиционных государственных образований, и вся территория Европы была поделена между ними. При этом государства в лице их верховных правителей получили право полностью определять все вопросы жизни людей на подчиненной территории, включая исповедуемую религию (чья власть – того и вера). Большинство признанных в Европе государств были наследственными монархиями. Однако следует отметить, что в числе европейских государств Вестфальской системы были также другие режимы. Например, были выборные монархии, среди которых особое место занимает Римско-Католическая церковь. Было также несколько республик – сообществ, не допустивших полной приватизации их центрального места и сохранивших верность в своем устройстве изначальному социальному архетипу (см. предыдущий подраздел).
Еще одно направление политической мысли Европы возникло из борьбы подчиненных социальных слоев государства против произвола власть имущих. В этой борьбе возникли и/ или укрепились такие важные политические идеи, как законодательство, независимое судопроизводство, представительская власть. Важным этапом данной струи политической мысли стало возникновение концепции общественного договора152, которая по сути своей представляла обоснование «освобождения» центрального места государства от суверена. В рамках данной концепции властные институты государства объявлялись результатом божьей воли, являвшей себя в виде компромисса основных политических акторов. Дальнейшее развитие данной концепции, естественно, ввело в оборот понятие нации – сообщества тех самых политических акторов государства, определяющих параметры общественного договора на контролируемой территории. При этом появилась новая трактовка источника суверенитета – источником суверенитета государства продолжал оставаться Бог, но действовал он уже не напрямую через монарха, а являл свою волю подданным государства через его, государства, нацию. Так появился и оформился тренд на возврат центрального места государства и общества народу, что и определило последующую историю Европы и мира.
И действительно, обозначенные выше две идеи об источнике суверенитета в государствах не могли не схлестнуться между собой, что и определило последующее развитие данного понятия. При этом основное направление такого развития определялось переходом доминирования в умах людей от монархического принципа к национальному. Успех Голландии (закрепленный, кстати, Вестфальским договором), проба пера в Англии, образование США и, наконец, Великая французская революция четко показали главный тренд эпохи. Нация окончательно становилась основным источником легитимности государственного суверенитета, оставляя чисто монархический принцип историческим динозаврам. При этом монархи поумнее также оседлали национальный принцип и поставили его себе на службу. На национальной основе произошло объединение Германии (вокруг Пруссии) и Италии (вокруг Савойи) с созданием вполне современных монархий, на национальной основе развивались монархии и республики Франции, монархия Великобритании, скандинавские монархии.
Таким образом, период Современности характеризуется становлением национального принципа суверенитета в качестве общепринятого. Связанное с этим принципом понятие нации будет рассмотрено более подробно в следующей главе (см. раздел «Национальная модель государства» главы 3).
Экономика
Еще одна важная общественная подсистема связана с ресурсообеспечением социума. Это экономика153. Экономические структуры не только обеспечивают жизнедеятельность общества, но и являются основным потребителем активности его членов. При этом даже не занятые непосредственно в экономике люди все равно вовлечены в экономический оборот: они покупают продукты, одежду, другие предметы и услуги, в которых имеют нужду. Они платят налоги.
Для целей данной книги имеет смысл не выводить за скобку аспект «включенности» экономики в более широкий социальный контекст общества, как это обычно принято при презентации экономических теорий. Действительно, экономическая деятельность осуществляется людьми, поведение которых определяется их воспитанием, обучением и другими видами социализации. Правила ведения сделок регламентируются социальными институтами, произрастающими из культуры общества. Соблюдение данных правил обеспечивается государством, структуры которого в настоящее время общепринято держать в стороне от экономической деятельности. Если взять экономические структуры, то они обычно представляют собой иерархически структурированные группы людей со строгой регламентацией каждого, несущие в себе все особенности поведения людей в таких группах. И т. д. и т. п.
Одним из подходов к организации общественного устройства, который по разным причинам находится в центре общественного внимания, является случай, когда экономическая сфера общества делается несколько автономной по отношению к его государственной сфере. При этом постулируется, что государство должно являться внешним структурообразующим фактором для экономики, ответственным за установление/ поддержание правил игры, за разрешение споров, за развитие общественной инфраструктуры и далее по списку. Список же относимых к ведению государства в том числе и экономических дел обычно существенно различается при переходе от страны к стране даже в случае стран, исповедующих данный подход. А в более общем случае такой автономией пренебрегают, и очень часто общество основывается именно на сильном переплетении государственных и экономических структур и функций между собой.
Экономика может обеспечить альтернативный рост общественной влиятельности человека, никак не связанный с государственной сферой, поэтому экономическая деятельность всегда привлекала активных людей, по разным причинам отлученных от участия в большой политике. Меньшая же степень сакрализации экономической сферы общества (по сравнению с его политической сферой) при одновременной концентрации в ней продвинутых людей обеспечила условия для ее рационализации и развития соответствующей теоретической мысли. Экономика в настоящее время является самой обустроенной в плане рациональности частью социального бытия, а экономическая теория представляет собой одну из наиболее развитых частей гуманитарного знания вообще и обществоведения в частности. Начало современной экономической теории положили так называемые классики А. Смит, Т. Мальтус, Д. Рикардо, Ж.-Б. Сэй, Дж. С. Милль и др., которым во 2-й половине XIX века наследовали и основатель научного социализма К. Маркс, и создатели неоклассической теории – так называемые марджиналисты (К. Менгер, С. Джевонс, Л. Вальрас и др.). Им оппонировали представители исторической школы политэкономии (Ф. Лист, В. Рошер, К. Книс и др.). При этом можно отметить интересный факт: до маржиналистской революции (последняя треть XIX века) теоретические работы, касавшиеся осмысления экономических сторон деятельности, не рассматривались отдельно от вопросов политики, и это отражалось даже в названии научной дисциплины – политическая экономия. И лишь в начале XX века по результатам работы А. Маршалла, завершившем проработку основ неоклассической экономической теории, экономическую науку стали называть просто экономикой.
Впоследствии недостатки неоклассической теории критиковались как институционалистами (Т. Веблен, Дж. Коммонс, У. Митчел и др.), так и Дж. Кейнсом, заложившим основы под второй по важности экономический мэйнстрим XX века – кейнсианство. Эту же линию критики неоклассической теории продолжил Дж. Гэлбрейт, в то время как дополнительными к неоклассической теории себя спозиционировали неоинституционалисты (Р. Коуз, Д. Норт, К. Эрроу и др.).
В понимание более широкого социального плана у экономической сферы свой вклад внесли последователи К. Маркса (марксисты), а также М. Вебер, В. Зомбарт, Й. Шумпетер, К. Поланьи и др.
Несмотря на достигнутые успехи по многим направлениям экономической мысли, в плане общего понимания экономических процессов существует мнение, что «интегральная экономическая наука об обществе только начинает складываться»154. Более подробно социальная точка зрения на основания экономической теории рассмотрена ниже в приложении 2.5: «Основания экономической теории в социальном контексте».
Для целей данной книги имеет смысл не выводить за скобку аспект «включенности» экономики в более широкий социальный контекст общества, как это обычно принято при презентации экономических теорий. Действительно, экономическая деятельность осуществляется людьми, поведение которых определяется их воспитанием, обучением и другими видами социализации. Правила ведения сделок регламентируются социальными институтами, произрастающими из культуры общества. Соблюдение данных правил обеспечивается государством, структуры которого в настоящее время общепринято держать в стороне от экономической деятельности. Если взять экономические структуры, то они обычно представляют собой иерархически структурированные группы людей со строгой регламентацией каждого, несущие в себе все особенности поведения людей в таких группах. И т. д. и т. п.
Одним из подходов к организации общественного устройства, который по разным причинам находится в центре общественного внимания, является случай, когда экономическая сфера общества делается несколько автономной по отношению к его государственной сфере. При этом постулируется, что государство должно являться внешним структурообразующим фактором для экономики, ответственным за установление/ поддержание правил игры, за разрешение споров, за развитие общественной инфраструктуры и далее по списку. Список же относимых к ведению государства в том числе и экономических дел обычно существенно различается при переходе от страны к стране даже в случае стран, исповедующих данный подход. А в более общем случае такой автономией пренебрегают, и очень часто общество основывается именно на сильном переплетении государственных и экономических структур и функций между собой.
Экономика может обеспечить альтернативный рост общественной влиятельности человека, никак не связанный с государственной сферой, поэтому экономическая деятельность всегда привлекала активных людей, по разным причинам отлученных от участия в большой политике. Меньшая же степень сакрализации экономической сферы общества (по сравнению с его политической сферой) при одновременной концентрации в ней продвинутых людей обеспечила условия для ее рационализации и развития соответствующей теоретической мысли. Экономика в настоящее время является самой обустроенной в плане рациональности частью социального бытия, а экономическая теория представляет собой одну из наиболее развитых частей гуманитарного знания вообще и обществоведения в частности. Начало современной экономической теории положили так называемые классики А. Смит, Т. Мальтус, Д. Рикардо, Ж.-Б. Сэй, Дж. С. Милль и др., которым во 2-й половине XIX века наследовали и основатель научного социализма К. Маркс, и создатели неоклассической теории – так называемые марджиналисты (К. Менгер, С. Джевонс, Л. Вальрас и др.). Им оппонировали представители исторической школы политэкономии (Ф. Лист, В. Рошер, К. Книс и др.). При этом можно отметить интересный факт: до маржиналистской революции (последняя треть XIX века) теоретические работы, касавшиеся осмысления экономических сторон деятельности, не рассматривались отдельно от вопросов политики, и это отражалось даже в названии научной дисциплины – политическая экономия. И лишь в начале XX века по результатам работы А. Маршалла, завершившем проработку основ неоклассической экономической теории, экономическую науку стали называть просто экономикой.
Впоследствии недостатки неоклассической теории критиковались как институционалистами (Т. Веблен, Дж. Коммонс, У. Митчел и др.), так и Дж. Кейнсом, заложившим основы под второй по важности экономический мэйнстрим XX века – кейнсианство. Эту же линию критики неоклассической теории продолжил Дж. Гэлбрейт, в то время как дополнительными к неоклассической теории себя спозиционировали неоинституционалисты (Р. Коуз, Д. Норт, К. Эрроу и др.).
В понимание более широкого социального плана у экономической сферы свой вклад внесли последователи К. Маркса (марксисты), а также М. Вебер, В. Зомбарт, Й. Шумпетер, К. Поланьи и др.
Несмотря на достигнутые успехи по многим направлениям экономической мысли, в плане общего понимания экономических процессов существует мнение, что «интегральная экономическая наука об обществе только начинает складываться»154. Более подробно социальная точка зрения на основания экономической теории рассмотрена ниже в приложении 2.5: «Основания экономической теории в социальном контексте».
Коллективные идентичности человека
Самоотнесение человека к какой-то группе порождает в его сознании границу, которая отделяет членов данной группы от остальных. Возникает понятие коллективной идентичности, частью которой является различение людей индивидом по принципу «Свой – иной». Понятием «идентичность» обычно обозначают наличие некоторого подобия психосоциальных установок и поведенческих паттернов людей, по которым «свои», принадлежащие группе, узнают друг друга. При этом таковое отличение «своих» порождает у человека чувство эмпатии, что влияет на его социальное поведение. Вспоминая теорию структуры сознания, развитую выше (см. подраздел «Структура сознания» раздела «Эпистема и индивиды – особенности взаимодействия» главы 1), мы можем соотнести каждую коллективную идентичность соответствующей области НашМир индивидуального МойМира, которая была им согласована с другими членами группы в процессе групповой коммуникации.
Традиционно идентичность определялась местом жительства, а также клановыми и этническими факторами. Но если для землячеств и кланов было характерно явное знакомство человека со всеми представителями своего сообщества, то этническая идентичность уже является «воображаемой» (Б. Андерсон)155. То есть человек себя относит к сообществу, четкие границы которого ему неизвестны, и при оценке другого на принадлежность к «своим» он вынужден опираться лишь на самоназвание, а также на ряд других характеристик (язык, поведенческие стереотипы и паттерны, культура). Интересно также отметить имеющиеся в литературе трудности с формированием определения этнической группы. Известные определения обычно охватывают и другие коллективные идентичности, что заставляет задуматься о выявлении того самого качества, которое является специфичным в сознании человека именно для его этничности156. Этносы являются самыми древними «воображаемыми» сообществами, сформировавшимися еще в процессе антропогенеза, поэтому с очевидностью значительное внимание в рамках этнической части человеческой культуры посвящено чисто биологическому выживанию людей соответствующей группы и их воспроизводству В соответствии с этим этнически специфичными обычно являются вопросы брачных традиций, традиций ведения семьи, воспитания детей, вопросы межгендерных, трудовых и социальных отношений. Этническая идентичность – это, пожалуй, единственная коллективная идентичность, которая включает в себя детей в том же объеме, что и взрослых. И дополнительная ссылка в определении на культурную регламентацию вопросов биологического выживания людей данной группы и их воспроизводства немедленно исключает из рассмотрения все другие коллективные идентичности кроме этнических157. Этническая идентичность тесно связана с биопсихической природой человеческой личности, поэтому она во многом определяет и так называемые архетипы158 группы, и коллективное бессознательное159 соответствующих сообществ в целом.
Традиционно идентичность определялась местом жительства, а также клановыми и этническими факторами. Но если для землячеств и кланов было характерно явное знакомство человека со всеми представителями своего сообщества, то этническая идентичность уже является «воображаемой» (Б. Андерсон)155. То есть человек себя относит к сообществу, четкие границы которого ему неизвестны, и при оценке другого на принадлежность к «своим» он вынужден опираться лишь на самоназвание, а также на ряд других характеристик (язык, поведенческие стереотипы и паттерны, культура). Интересно также отметить имеющиеся в литературе трудности с формированием определения этнической группы. Известные определения обычно охватывают и другие коллективные идентичности, что заставляет задуматься о выявлении того самого качества, которое является специфичным в сознании человека именно для его этничности156. Этносы являются самыми древними «воображаемыми» сообществами, сформировавшимися еще в процессе антропогенеза, поэтому с очевидностью значительное внимание в рамках этнической части человеческой культуры посвящено чисто биологическому выживанию людей соответствующей группы и их воспроизводству В соответствии с этим этнически специфичными обычно являются вопросы брачных традиций, традиций ведения семьи, воспитания детей, вопросы межгендерных, трудовых и социальных отношений. Этническая идентичность – это, пожалуй, единственная коллективная идентичность, которая включает в себя детей в том же объеме, что и взрослых. И дополнительная ссылка в определении на культурную регламентацию вопросов биологического выживания людей данной группы и их воспроизводства немедленно исключает из рассмотрения все другие коллективные идентичности кроме этнических157. Этническая идентичность тесно связана с биопсихической природой человеческой личности, поэтому она во многом определяет и так называемые архетипы158 группы, и коллективное бессознательное159 соответствующих сообществ в целом.