Страница:
Лабораторию заполнила звуковая волна шумного вздоха:
— Младенец ты, Уксус… Ты еще бриться толком не умел, когда мы с Рэндом венерианские скалы бурили. Понял?
Ответа не было. Уксус, должно быть, подавленный мощью неотразимого аргумента, молчал. Разговор, невольным свидетелем которого я оказался, привел меня в состояние полного оцепенения. В другой ситуации мое положение постороннего слушателя в конце концов стало бы для меня нестерпимым, и я просто вышел бы, даже рискуя быть пойманным в круг света от фонаря. Но сейчас я об этом не думал. У меня не только не было возможности достойно выйти вон, но теперь вдобавок я и не имел на это права. Смутные подозрения, что на корабле не все ладно, обещали сложиться в систему…
— То-то, — сказал наконец Бугор. — Полетаешь с мое — уяснишь: Внеземелье.. это… это очень сложная штука. С ним, мой хороший, тягаться в «мельницу» трудно. Иной раз оно так тебя по затылку хватит, что год не очухаешься. А зевать будешь — и в ящик сыграть недолго. Здесь каждая сказочка с натуральным намеком. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а ушки держи на макушке, нос по ветру. Ноздрями не забывай пошевеливать да почаще оглядывайся…
— Уметь шевелить ноздрями, конечно, полезно, — саркастически заметил Уксус, — но иногда полезнее пошевелить мозгами.
— Ведь с Рэндом как было? — продолжал Бугор (ядовитое замечание Уксуса он игнорировал). — Вышел Рэнд из просмотрового зала за полчаса до полуночи, идет себе тихо, мирно…
— Ян говорит, что Рэнд специально приходит дремать на комедийные фильмы.
— Ну и что? Устает человек. На тренажерах он всегда работает честно, не в пример кое-кому из наших знакомых, вот и устает больше других. Ну действительно задремал… Проснулся — фильм закончился, в зале никого нет. Встал он и побрел в свою каюту. Только миновал среднюю шахту, видит — кто-то по коридору навстречу идет. Да быстро так, почти бежит… Ну Рэнд вежливо посторонился, чтоб, значит, дорогу человеку дать, смотрит на этого торопыгу, а узнать не может — совершенно незнакомое лицо!.. Прошагал этот тип мимо Рэнда чуть не вплотную, нахально так локтем не глядя его оттолкнул, с ходу в шахту запрыгнул. А ты говоришь — привидение.
— Да, Ян примерно так и рассказывал. И что же Рэнд?
— Ну что Рэнд?.. Постоял, похлопал глазами…
— …И спокойно отправился спать! — торжествующе заключил Уксус. — Час поздний, решил с нахалом не связываться. Ой, не могу!
— А что ему оставалось делать?
— Как что?! Догнать, задержать, побеседовать! Откуда ты, дескать, хороший такой, на рейдере взялся?! Тоже мне, называется, «дикая кошка»! Слон инкубаторский этот твой Рэнд, и, кроме подушки, ему ничего не интересно.
— Я тебя уважаю, но ты Рэнда не трогай! — сипло предупредил Бугор. — Понял?
— Ладно, извини, — примирительно проговорил Уксус. — Рэнд, конечно, парень толковый, я его однажды в деле видел. Просто меня удивила его реакция на чужака…
— А что реакция? Реакция нормальная. Ты бы, конечно, весь рейдер ночью на ноги поднял — не стал бы такого случая упускать. А Рэнд уравновешенный человек, разумный. Повернулся, да к себе в каюту ушел. И правильно поступил. Ситуация непонятная, странная, и надо было сначала все хорошенько обдумать… По логике, ловля могла и до утра обождать. Чужаку с рейдера куда деваться?
— А может, обознался Рэнд? — высказал предположение Уксус. — Может, это кто-нибудь из корабельной команды на вахту проспал? Подхватился — видит, время ушло, да так, неумытый, опухший со сна, побежал. Рэнд его разглядеть как следует не успел, и было Рэнду видение!..
— Говорит, что успел. И потом, опоздавший на дежурство в шахту прыгать не будет — прямиком сиганет. К тому же корабельная команда носит другую одежду. А «видение», между прочим, было в нашем костюме.
— В нашем?
— Ну да. В голубом полетном, с эмблемой десантника на рукаве. Уж на что у Рэнда глаз верный, а издали он этого типа сначала даже за своего принял. Только вблизи разглядел. Проводил он чужака взглядом — у того на спине белыми буквами: «Лунная радуга. Четвертая эксп.». Все вроде по форме, а человек не наш…
— Костюм — ерунда. Костюм какой угодно напялить можно.
— Можно, кто спорит. Но зачем?.. Вот и Рэнд, совершенно сбитый всем этим с толку, верно решил, что утро вечера мудренее, и спать подался. Лег, ворочается, заснуть не может. Мысленно перебрал команду рейдера, десантников, ученых… — нет никого, кто хоть сколько-нибудь походил бы на этого типа, и баста! Наконец не выдержал он — встал и побрел на разведку. Куда ни заглянет, везде ночное освещение, невесомость. Полный порядок, спит корабль. Только в бане трое ребят галдели — Бака из простыни выпутывали…
При последних словах десантника у меня, признаться, холодок по телу прошел.
Незаметно для себя я поднялся и слушал дальнейшее стоя.
— Утром я Рэнда за завтраком встретил, — продолжал Бугор. — Вижу, он вялый какой-то. Глаза усталые, красные. Спрашиваю: ты случайно на заболел? Он только рукой махнул. Сидит за столиком против двери, не ест ничего, исподлобья каждого входящего разглядывает и пальцами, машинально так, гибкий бокал наизнанку выворачивает. Подсел я к нему, бокал отобрал. «А ну-ка выкладывай, — говорю, — какая муха тебя укусила, не то я сам за это возьмусь и приятную встречу тебе с Молотком живо организую — ты меня знаешь!» Видит он, деваться некуда. Рассказал… Думал я, думал, ничего путного не придумал и посоветовал ему все это Нортону выложить. Рэнд усомнился: «Поверит ли? Я, — говорит, — в этой группе человек новый…» — «Поверит не поверит, — говорю, — а рассказать надо. Все мы тут новые…» На том и порешили. Разошлись по своим тренажерам, и целый день я Рэнда не видел. Вечером встретились, спрашиваю: «Ну как?» Он рукой отмахнулся — дескать, плохо дело. «Нортону рассказал?» — «Рассказал…» — «И что?» — «А ничего. Не поверил, конечно. Выслушал, правда, внимательно, но хмуро так, с неудовольствием. Ну и сам догадаться можешь, что мне посоветовал. «Иди,
— говорит; — к Молотку. Пусть он тебе своим молоточком по коленкам потюкает и под черепную крышку на всякий случай заглянет…» — «Ладно, — говорю я Рэнду, — не расстраивайся. В таком случае плюнь ты на это, забудь. В конце концов не наше дело корабельных „зайцев“ ловить. Если это начальству неинтересно, то нам тем более. Да и не хозяева мы на рейдере, а так — вроде платного приложения. Пусть сами хозяева и разбираются. А когда чужак себя обнаружит, я сам к Нортону пойду и за его недоверие к своим же ребятам… В общем, придется крупно поговорить».
— Может, Рэнд тебя просто разыгрывал? — высказал новое предположение Уксус.
— Ты слышал, чтобы Рэнд кого-нибудь разыгрывал? — строго и как-то даже торжественно вопросил Бугор. — Хоть один-единственный раз?
— Да, это правда…
— То-то! Рэнд не Весло, шутить не любит…
— Кстати… откуда эту историю знает Весло?
— Я выяснил потом откуда… Рэнд, понятно, хотел побеседовать с Нортоном с глазу на глаз: выбрал момент, когда спортзал опустел, Нортона попросил задержаться. А Весло в тот день попрыгал слегка, закатился на самый верхний батуд и притих. Лежит себе, как на пляже, нос почесывает… Рэнду и Нортону невдомек, что в зале третий присутствует. Поговорили… Весло, конечно, случай не упустил и вечером потешить вас вздумал. Жаль, меня в тот вечер на «мельнице» не было… Потом я прижал его к стенке, да поздно. Ну что с него взять? Ходячий выпуск последних известий…
— А почему ты в тот вечер не пришел? — полюбопытствовал Уксус. — За чужаком, должно быть, охотился?
— Нужен больно!.. Настроения не было — вот и не пришел.
— И Молоток перестал к нам ходить… — сказал Уксус с такой интонацией, словно видел меня в темноте сквозь корпус нейтринного микроскопа. Я медленно сел.
— Молоток «мельницу» за игру не считает, — сказал Бугор.
— В том-то и дело!.. И опять же спортом слишком увлекается…
— А кто здесь спортом не увлекается? Вон даже ученые наши и то занятий не пропускают. Вчера один прыжки с шестом осваивал — бежит сломя голову, и не увернись я вовремя, он бы мне концом шеста в рот попал. Остерегаться нам надо, когда они в зале.
— Ученые в «мельницу» не играют, — гнул свое Уксус, — а Молоток играл. И отважно играл, хотя играть ему было скучно. Должно быть, вынюхивал что-то, не иначе…
— Должно быть, — согласился Бугор. — Я всегда опасался, что, если он узнает про чужака, Рэнду несдобровать. Вызовет к себе, потюкает по коленкам и спишет в резерв. Или еще хуже придумает… Ну теперь, видать, не узнает.
Я сидел на неудобном выступе станины микроскопа, ладонями сжимал горящие щеки и готов был провалиться сквозь палубу. Сейчас, когда со всей очевидностью выяснилось, что самым большим дураком в их веселой компании был я, мое присутствие здесь стало теперь для меня совершенно невыносимым. Разумеется, я понимал, как важно выйти отсюда тихо и незаметно, и, конечно, пытался придумать практический способ исчезновения, но придумать не мог. Все дело портил проклятый фиксатор дверного замка. После беседы о чужаке десантники наверняка насторожены и, чего доброго, могут устроить за мной нелепую гонку по коридорам. Только этого не хватало!..
Я встал, медленно высунулся из-за укрытия и в глубине лаборатории заметил слабое зеленовато-серое свечение. Приглядевшись, увидел на фоне слабого зарева два силуэта — плечи и головы. Один силуэт покачнулся, недовольно проговорил баритон:
— Готово? Сколько еще?
— Что, надоело? — спросил к свою очередь тенорок язвительного Уксуса.
— Три минуты осталось. Да ты сиди, не ерзай. В инструкции сказано: как только камера остановится, будет звонок.
— А мы все правильно делаем? Смесь не испортим?
— Делаем как надо, по рецепту. Ты не волнуйся.
— Время позднее, вот я и волнуюсь. Скоро уже двадцать два, а нам эту пакость еще по батудам размазывать… К утру, думаешь, высохнет?
— К утру?.. Через час высохнет. Когда последние батуды разрисуем, на первых уже можно будет прыгать. Опробуем? Нортон неплохо придумал — в темноте прыжки интереснее.
— Ишь чего захотел! — проворчал Бугор. — Я думаю, как бы нам до невесомости управиться, а он опробуем! Если мы не успеем спортзал подготовить, Нортон нам этой зеленкой физиономии выкрасит…
— Что верно, то верно! — со смехом ответил Уксус. — А знаешь, зеленый цвет тебе, пожалуй, пойдет…
— А тебя и красить не надо. Ты сам по себе зелен кругом — и внутри и снаружи.
Мне стало понятно, чем они занимались. Это была удача! Я осторожно попятился к двери, нашарил ручку и замер в ожидании звонка. Звонок сигнального таймера — я это знал — был достаточно громким, чтобы в трелях его мог утонуть звук щелчков доброй сотни фиксаторов… Угольно-черные силуэты десантников тоже застыли над смотровыми окошечками камеры, в которой, как мне теперь было ясно, Уксус активировал какую-то смесь люминесцентных веществ для светящейся краски. Химики-десантники… И рецепт ведь где-то раздобыли, кустари-самородки, и, наверное, половину запаса люминофоров из хранилища уволокли.
Затрещал звонок. Я вышел в темный кабинет. Задвинул за собой дверь, включил освещение. Взял со стола пакет и удалился восвояси.
Я был совершенно измучен. Кое-как распихал содержимое пакета по фармацевтическим ящикам, ушел к себе в каюту я рано лег в постель. Размышлять о результатах своего детективного приключения не хотелось — по-видимому, сказывалось напряжение последних дней. В голове царила глухая, тревожная пустота, логически оформленных мыслей не было; я незаметно уснул, и мне приснился звонок лабораторного таймера. Я звал, что обязан этим пренепременно воспользоваться, чтобы куда-то уйти, но не мог заставить себя шевельнуться… Звонок трещал, и наконец я понял, что это зуммер внутренней связи. Не открывая глаз, я нашарил ручку афтера — переносного экрана, который всегда засовывал под подушку на случай экстренного вызова, — поднес афтер к лицу, как подносят зеркало, и только теперь поднял тяжелые веки. На экране светилась физиономия инженера-хозяйственника. Утопив пальцем кнопку приема, чтобы умолк надоедливый зуммер, я с трудом промычал:
— М-м-да… слушаю!
— Кажется, я разбудил вас? — неуверенно проговорил Бак — Извините…
— М-да… то есть нет, ничего. Говорите.
Бак несколько мгновений молчал.
— Собственно, говорить-то… Ну, в общем, двенадцатый.
— Где?
— В аккумуляторном отделении. Малый отсек, где заправляют скафандровые аккумуляторы.
— Нижний ярус? Что-то новое… Когда?
— Около получаса назад.
— Ушел, конечно?
— Ушел.
— Гонялись за ним?
— Н-нет…
— Хорошо. И не надо. Вполне может быть, что это опасно… Оставьте все как есть до утра, и… приятных вам сновидений. Отныне наша «патрульная служба» по вечерам отменяется. Утром поговорим.
Я сунул афтер под подушку и тут же уснул. Мне снился темный холодный спортзал, фосфоресцирующие полосы на расцвеченных светящейся краской батудах. В зале я был не один, хотя того, второго, не видел. Он был здесь
— я это чувствовал, — чуть дальше вытянутой руки, но, когда я окликнул его, он промолчал, и мне стало жутко. «Не притворяйтесь, — сказал я ему. — Вы здесь, рядом, я знаю…» Он рассмеялся, и это меня озадачило. «Великолепно придумано, — внезапно обрывая смех; сказал он голосом Нортона. — В темноте прыгать лучше… Опробуем?» — «Не притворяйтесь, — повторил я. — Вы не Нортон. Вы… вы чужак! Зачем вы разрушаете экраны?» — «Затем. Когда разрушаешь экраны, нас, чужаков, становится больше. — Он свистнул и выкрикнул: — Эй, чужаки!..» И с батудов, пересекая светящиеся полосы, один за другим стали спрыгивать черные призраки… Я проснулся в холодном поту.
Утром я попытался припомнить, точно ли разговаривал ночью с механиком, и вынужден был признаться себе, что твердо ответить на этот вопрос не могу — настолько неясной мне представлялась граница между сном и реальностью.
Такого со мной еще не бывало!
С приходом Бака все вроде бы стало на свои места. Но поведение самого Бака… Оно меня поразило, таким я Бака не знал. Он был молчалив, застенчив я робок, как девушка. Выглядел он свежо и очень опрятно, был чисто выбрит и распространял вокруг себя приторный запах земляничного лосьона. Было совершенно очевидно, что мое светское ему пожелание приятных сновидений странным образом успешно осуществилось на практике, и это необъяснимо меня раздражало. Обмениваясь с Баком односложными вопросами и ответами, я шагал по кабинету из угла в угол, не зная, как приступить к изложению главного.
— Послушайте, Феликс… — начал я неуверенно. — Вы, разумеется, хорошо знаете в лицо всех членов нашей экспедиции…
— Как свои пять. — Для вящей убедительности Бак показал мне растопыренные пальцы. — Да как же их не знать?! Тут все друг друга знают.
— Так вот… Один десантник уверяет, что видел у нас на борту чужака.
Бак вытаращил глаза. Спросил ошарашенно:
— Чужа… Что? Кто уверяет? Кого уверяет? Вас уверяет? И вы ему верите?
— Не беспокойтесь, — остановил я его. — Вас он уверять не будет, меня тем более. Я слышал случайно. И пропустил бы все это мимо ушей, если б здесь не было одного странного совпадения…
— Совпадения?
— Да. Десантник, имени которого я называть вам не буду, встретил чужака возле атриума минут за десять до того, как вы сцепились с неизвестным в кухонном отсеке.
— Что же нам делать?.. — хрипло спросил Бак.
— Вам — ничего. Это главное, о чем мне нужно было вас предупредить. А я сейчас иду к капитану… Не знаю, что из этого выйдет, но независимо от результата нашего с ним разговора патрулирование коридоров прекратить, в ночные схватки не ввязываться. Никакой самодеятельности! Если заметите что-нибудь подозрительное, поднимайте тревогу, соблюдая при этом меры предосторожности. Ясно?
— Ясно… — Бак поморгал.
— Вы ничего не трогали в аккумуляторном отсеке?
— Нет. Оставил как было.
— Перед тем как идти к капитану, мне нужно на это взглянуть.
— Понятно. Только вряд ли у вас с кэпом что-нибудь выйдет.
— Я тоще не думаю, что мой визит ему придется по вкусу, но иного выхода нет. Проинформировать капитана мы просто обязаны. Все остальное зависит…
— Я о другом, — печально перебил Бак. — Вряд ли кэп сегодня вас примет.
— Это еще почему?
— Через час на борту объявят аврал. Ровно в двадцать ноль-ноль рейдер войдет в режим глубокого торможения, и сегодня у кэпа не будет свободной минуты. Считай, прилетели…
Я подошел к пульту видеотектора, набрал индекс командной рубки, попросил старшего инженера вахты связать меня с капитаном.
— Одну минуту, — ответил мне старший, и, действительно, ровно через минуту голос капитана произнес но всей форме устава внутренней связи: — Капитан рейдера Молчанов на приеме.
— Медиколог рейдера Грижас, — тоже по форме представился я, поскольку экран мой был пуст. Не знаю, чем объяснить, но командная рубка почти никогда не давала видеосвязь абоненту, если в данный момент он не имел отношения к вахтам. — Игорь Михайлович, по некоторым причинам довольно странного свойства я вынужден просить у вас аудиенции. Желательно без свидетелей.
— Сколько времени должен я буду вам уделить?
— На изложение — десять минут. Сколько потребуется на обсуждение, я сказать не могу. Это будет зависеть от вас.
— Хорошо… — Молчанов помедлил с ответом. — Вы придете в командную рубку за тридцать минут до начала дневного перерыва на отдых. Заодно сдадите мне рапорт о готовности вашего сектора принять режим глубокого торможения. До встречи. Пропуск в ходовой сектор специально не запрашивайте, я позабочусь. Конец связи.
Я обернулся к Баку:
— Вот видите, Феликс, пока все идет хорошо. Нас пока уважают.
Мы посмотрели друг на друга с задумчивым интересом, как будто в последний раз виделись перед тем, как нас уважать перестанут.
…Я сделал все, что полагалось мне сделать согласно авральному расписанию (проверил все системы индивидуальных противоперегрузочных средств, запрограммировал работу комплекса биофизической защиты), и ровно в двенадцать тридцать бортового времени был в носовом секторе корабля. Не знаю, какого рода «сезам» функционировал в этом всегда закрытом для посторонних секторе, но при моем приближении овальные щиты дверей со сказочной любезностью сдвигались в сторону и, дав пройти, немедленно закрывались, таинственно и бесшумно, — срабатывал обещанный капитаном пропуск.
Я вошел в командную рубку. Мне редко доводилось в ней бывать, однако сожалений по этому поводу я не испытывал, потому что чувствовал здесь себя до странности неуверенно и неуютно, хотя в иной ситуации необычно подсвеченное, яйцеобразной формы помещение могло бы показаться привлекательным. Стоило мне переступить порог, как я мгновенно подпадал под власть ужасно правдоподобной иллюзии, будто излучающие внутренний свет стены рубки по толщине и прочности своей не отличались от естественной яичной скорлупы и будто за хрупкими стенами не было других отсеков, не было надежной тверди корабля, не было ничего… Ну, словом, будто бы рубка-яйцо висела сама по себе, наедине со звездными далями. Эту иллюзию создавал, конечно, большой панорамный экран, охвативший добрую треть помещения — половину вогнутого потолка, почти половину стен боковых и всю переднюю часть.
По той же причине две соседние рубки — ходовая и пилотажная — вызывали во мне сложные ощущения. Особенно пилотажная. Если командную рубку мощно сравнить с открытым сверху и спереди яйцеобразным кузовом типа «кабриолет», то с пилотажной дело обстоит иначе. Белое пятно задней стенки и две выходящие из нее матово-белые длинные полосы… Вот и все. Две широкие «лыжи», просто выдвинутые из носового конца корабля наружу, в звездный простор. В пилотажную рубку я трижды заглядывал через дверь, но войти не решился ни разу, настолько был подавлен правдоподобием иллюзии, будто дверь распахнута в открытый космос. Нет, уж лучше фарфорово-хрупкий на вид космический «кабриолет», чем эта пара светящихся «лыж» над глубинами звездного океана… В командной рубке была хоть какая-то мебель: мягкие кресла, стол, похожий на большой прозрачный торшер с подставкой-столешницей, в толще которой переливались световые сигналы; на уровне груди охватывал стены полуовал приборных панелей успокоительно знакомой расцветки. В пилотажной ничего такого не было. Единственное, на чем здесь мог остановиться подавленный звездной безбрежностью взгляд, — это два спаренных ложемента для первого и второго пилотов — два металлических паука, словно застывших перед прыжком в бездну на самых кончиках «лыж», поджав под себя телескопические лапы амортизаторов. Во время хода крейсерской скоростью ложементы пустуют — все управление полетом сосредоточено в командной, ходовой к навигационной рубках, но во время маневров сюда приходят работать пилоты, и подлокотники ложементов ощетиниваются рукоятками маневровочной тяги. И хотя существенная часть работы доверяется приборам, эти вахты бывают порой затяжными и напряженными… Впрочем, я слегка уклонился от темы и решительно к ней возвращаюсь.
Капитан, как мы и условились, ждал меня в своей роскошной рубке типа «космический кабриолет». Он был один, что совершенно похвально соответствовало этикету конфиденциального разговора. Правда, понятия «ждал» и «один» нуждались в некотором уточнении смыслового оттенка, поскольку Молчанов был поглощен распорядительной беседой с тремя абонентами сразу. Речь шла о фокусировке какой-то «короны» какого-то «камер-инжектора» где-то в недрах главного реактора корабля. Наконец, заметив меня, Молчанов взглянул на часы, сделал жест извинения и объявил абонентам отбой. Я остро ощутил несвоевременность визита, но что было делать. Капитан выжидательно смотрел мне в глаза. Рапорт сдан, рапорт принят. Краткий обмен деловой информацией, предложение сесть, которым я не воспользовался.
— Мне… — начал я неуверенно, — мне трудно было решиться…
— Без вступлений, — тихо сказал капитан.
Я торопливо, в безобразно скомканном виде выложил Молчанову то, с чем пришел. Слушал он меня с бесстрастным выражением липа, спокойно, словно не ощущая ни малейшего различия между информацией о подготовке сектора к режиму торможения и информацией о чуваке. Под конек я выдал ему сообщение, на эффект которого очень рассчитывал, — сообщение о разбитом экране аккумуляторного отсека. Дескать, вот вам вещественное доказательство очередной «диверсии», и делайте с ним что хотите. Молчанов не знал, что с ним делать. Спросил:
— Как, по-вашему, я обязан поступить?
— Вы власть. А власть принимает решения.
— Власть не всегда принимает решения единолично. Иногда ей нужен совет. Представьте себе на минуту, что подобную информацию получил не я, а получили вы. Как бы вы поступили на моем месте?
— Ну… прежде всего я, видимо, счел бы целесообразным вызвать к себе инженера-хозяйственника и десантника Рэнда…
— Час, — сказал капитан. — Переговоры с инженером-хозяйственником и Рэндом Палмером займут как минимум час. Не говоря уж обо всем остальном. Сегодня я не могу позволить себе такую роскошь. Но дело даже не в этом…
— Понимаю. Вы не верите мне.
— Вам я верю, — спокойно сказал он. — Но почему я должен уверовать в ситуацию, не подкрепленную точными фактами?
Как правило, по внешнему виду и манерам поведения современного человека довольно трудно угадать, какое место на иерархической лестнице в той или иной сфере общественной деятельности он занимает. Но встречаются прелюбопытнейшие индивидуумы, на которых это правило не распространяется. Сразу можно понять, где он стоит: «над» или «под». Знаете, есть такие очень яркие «под»: «Не уполномочен… Не имею права брать на себя ответственность… Сочувствую, рад бы, но от меня, к сожалению, не зависит…» Наш капитан — индивидуум противоположного полюса. Прямо посаженная голова, прямые плечи, идеально, будто нарочно, выпрямленный торс. Но за этой кажущейся почти неестественной вертикально-прямолинейной осанкой угадывалась скрытая гибкость. Гибкость спокойная, взятая, я бы сказал, в жесткий корсет силовой выправки… Нет, наш капитан не страдает высокомерием, в его поведении, манерах вряд ли мощно заметить что-нибудь необычное. Но две-три минуты общения с ним — и вы проникаетесь абсолютной уверенностью, что человек этот «над». Он ответствен за все, что может, и может все, за что ответствен. Выше его головы только совесть и долг. Разумеется, вы сознаете, что есть немало категорий реальности, «всевластие» над которыми выглядит эфемерно. Однако, общаясь с Молчановым, вы начинаете верить — верить! — что в любой непредвиденной ситуации он примет нужное, действительно правильное решение. А если не примет, то обстоятельства того, очевидно, не стоят. А отсюда следует… Я обескураженно смотрел на Молчанова, пытаясь себе уяснить, что же именно отсюда следует в теперешний момент.
— Так по каким же, на ваш взгляд, причинам мне следует верить в то, чему нет проверенных доказательств? — повторил вопрос капитан.
— Я не вижу причин, по которым верить не следует.
— Это не ответ.
— Согласен. Но о каких еще причинах может идти речь, если на корабле происходит нечто из ряда вон…
— На борту рейдера ничего особенного не происходит, — возразил капитан: — Полет протекает в строгом соответствии с разработанным планом. Ни одного серьезного отступления от полетного режима нет.
— Младенец ты, Уксус… Ты еще бриться толком не умел, когда мы с Рэндом венерианские скалы бурили. Понял?
Ответа не было. Уксус, должно быть, подавленный мощью неотразимого аргумента, молчал. Разговор, невольным свидетелем которого я оказался, привел меня в состояние полного оцепенения. В другой ситуации мое положение постороннего слушателя в конце концов стало бы для меня нестерпимым, и я просто вышел бы, даже рискуя быть пойманным в круг света от фонаря. Но сейчас я об этом не думал. У меня не только не было возможности достойно выйти вон, но теперь вдобавок я и не имел на это права. Смутные подозрения, что на корабле не все ладно, обещали сложиться в систему…
— То-то, — сказал наконец Бугор. — Полетаешь с мое — уяснишь: Внеземелье.. это… это очень сложная штука. С ним, мой хороший, тягаться в «мельницу» трудно. Иной раз оно так тебя по затылку хватит, что год не очухаешься. А зевать будешь — и в ящик сыграть недолго. Здесь каждая сказочка с натуральным намеком. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а ушки держи на макушке, нос по ветру. Ноздрями не забывай пошевеливать да почаще оглядывайся…
— Уметь шевелить ноздрями, конечно, полезно, — саркастически заметил Уксус, — но иногда полезнее пошевелить мозгами.
— Ведь с Рэндом как было? — продолжал Бугор (ядовитое замечание Уксуса он игнорировал). — Вышел Рэнд из просмотрового зала за полчаса до полуночи, идет себе тихо, мирно…
— Ян говорит, что Рэнд специально приходит дремать на комедийные фильмы.
— Ну и что? Устает человек. На тренажерах он всегда работает честно, не в пример кое-кому из наших знакомых, вот и устает больше других. Ну действительно задремал… Проснулся — фильм закончился, в зале никого нет. Встал он и побрел в свою каюту. Только миновал среднюю шахту, видит — кто-то по коридору навстречу идет. Да быстро так, почти бежит… Ну Рэнд вежливо посторонился, чтоб, значит, дорогу человеку дать, смотрит на этого торопыгу, а узнать не может — совершенно незнакомое лицо!.. Прошагал этот тип мимо Рэнда чуть не вплотную, нахально так локтем не глядя его оттолкнул, с ходу в шахту запрыгнул. А ты говоришь — привидение.
— Да, Ян примерно так и рассказывал. И что же Рэнд?
— Ну что Рэнд?.. Постоял, похлопал глазами…
— …И спокойно отправился спать! — торжествующе заключил Уксус. — Час поздний, решил с нахалом не связываться. Ой, не могу!
— А что ему оставалось делать?
— Как что?! Догнать, задержать, побеседовать! Откуда ты, дескать, хороший такой, на рейдере взялся?! Тоже мне, называется, «дикая кошка»! Слон инкубаторский этот твой Рэнд, и, кроме подушки, ему ничего не интересно.
— Я тебя уважаю, но ты Рэнда не трогай! — сипло предупредил Бугор. — Понял?
— Ладно, извини, — примирительно проговорил Уксус. — Рэнд, конечно, парень толковый, я его однажды в деле видел. Просто меня удивила его реакция на чужака…
— А что реакция? Реакция нормальная. Ты бы, конечно, весь рейдер ночью на ноги поднял — не стал бы такого случая упускать. А Рэнд уравновешенный человек, разумный. Повернулся, да к себе в каюту ушел. И правильно поступил. Ситуация непонятная, странная, и надо было сначала все хорошенько обдумать… По логике, ловля могла и до утра обождать. Чужаку с рейдера куда деваться?
— А может, обознался Рэнд? — высказал предположение Уксус. — Может, это кто-нибудь из корабельной команды на вахту проспал? Подхватился — видит, время ушло, да так, неумытый, опухший со сна, побежал. Рэнд его разглядеть как следует не успел, и было Рэнду видение!..
— Говорит, что успел. И потом, опоздавший на дежурство в шахту прыгать не будет — прямиком сиганет. К тому же корабельная команда носит другую одежду. А «видение», между прочим, было в нашем костюме.
— В нашем?
— Ну да. В голубом полетном, с эмблемой десантника на рукаве. Уж на что у Рэнда глаз верный, а издали он этого типа сначала даже за своего принял. Только вблизи разглядел. Проводил он чужака взглядом — у того на спине белыми буквами: «Лунная радуга. Четвертая эксп.». Все вроде по форме, а человек не наш…
— Костюм — ерунда. Костюм какой угодно напялить можно.
— Можно, кто спорит. Но зачем?.. Вот и Рэнд, совершенно сбитый всем этим с толку, верно решил, что утро вечера мудренее, и спать подался. Лег, ворочается, заснуть не может. Мысленно перебрал команду рейдера, десантников, ученых… — нет никого, кто хоть сколько-нибудь походил бы на этого типа, и баста! Наконец не выдержал он — встал и побрел на разведку. Куда ни заглянет, везде ночное освещение, невесомость. Полный порядок, спит корабль. Только в бане трое ребят галдели — Бака из простыни выпутывали…
При последних словах десантника у меня, признаться, холодок по телу прошел.
Незаметно для себя я поднялся и слушал дальнейшее стоя.
— Утром я Рэнда за завтраком встретил, — продолжал Бугор. — Вижу, он вялый какой-то. Глаза усталые, красные. Спрашиваю: ты случайно на заболел? Он только рукой махнул. Сидит за столиком против двери, не ест ничего, исподлобья каждого входящего разглядывает и пальцами, машинально так, гибкий бокал наизнанку выворачивает. Подсел я к нему, бокал отобрал. «А ну-ка выкладывай, — говорю, — какая муха тебя укусила, не то я сам за это возьмусь и приятную встречу тебе с Молотком живо организую — ты меня знаешь!» Видит он, деваться некуда. Рассказал… Думал я, думал, ничего путного не придумал и посоветовал ему все это Нортону выложить. Рэнд усомнился: «Поверит ли? Я, — говорит, — в этой группе человек новый…» — «Поверит не поверит, — говорю, — а рассказать надо. Все мы тут новые…» На том и порешили. Разошлись по своим тренажерам, и целый день я Рэнда не видел. Вечером встретились, спрашиваю: «Ну как?» Он рукой отмахнулся — дескать, плохо дело. «Нортону рассказал?» — «Рассказал…» — «И что?» — «А ничего. Не поверил, конечно. Выслушал, правда, внимательно, но хмуро так, с неудовольствием. Ну и сам догадаться можешь, что мне посоветовал. «Иди,
— говорит; — к Молотку. Пусть он тебе своим молоточком по коленкам потюкает и под черепную крышку на всякий случай заглянет…» — «Ладно, — говорю я Рэнду, — не расстраивайся. В таком случае плюнь ты на это, забудь. В конце концов не наше дело корабельных „зайцев“ ловить. Если это начальству неинтересно, то нам тем более. Да и не хозяева мы на рейдере, а так — вроде платного приложения. Пусть сами хозяева и разбираются. А когда чужак себя обнаружит, я сам к Нортону пойду и за его недоверие к своим же ребятам… В общем, придется крупно поговорить».
— Может, Рэнд тебя просто разыгрывал? — высказал новое предположение Уксус.
— Ты слышал, чтобы Рэнд кого-нибудь разыгрывал? — строго и как-то даже торжественно вопросил Бугор. — Хоть один-единственный раз?
— Да, это правда…
— То-то! Рэнд не Весло, шутить не любит…
— Кстати… откуда эту историю знает Весло?
— Я выяснил потом откуда… Рэнд, понятно, хотел побеседовать с Нортоном с глазу на глаз: выбрал момент, когда спортзал опустел, Нортона попросил задержаться. А Весло в тот день попрыгал слегка, закатился на самый верхний батуд и притих. Лежит себе, как на пляже, нос почесывает… Рэнду и Нортону невдомек, что в зале третий присутствует. Поговорили… Весло, конечно, случай не упустил и вечером потешить вас вздумал. Жаль, меня в тот вечер на «мельнице» не было… Потом я прижал его к стенке, да поздно. Ну что с него взять? Ходячий выпуск последних известий…
— А почему ты в тот вечер не пришел? — полюбопытствовал Уксус. — За чужаком, должно быть, охотился?
— Нужен больно!.. Настроения не было — вот и не пришел.
— И Молоток перестал к нам ходить… — сказал Уксус с такой интонацией, словно видел меня в темноте сквозь корпус нейтринного микроскопа. Я медленно сел.
— Молоток «мельницу» за игру не считает, — сказал Бугор.
— В том-то и дело!.. И опять же спортом слишком увлекается…
— А кто здесь спортом не увлекается? Вон даже ученые наши и то занятий не пропускают. Вчера один прыжки с шестом осваивал — бежит сломя голову, и не увернись я вовремя, он бы мне концом шеста в рот попал. Остерегаться нам надо, когда они в зале.
— Ученые в «мельницу» не играют, — гнул свое Уксус, — а Молоток играл. И отважно играл, хотя играть ему было скучно. Должно быть, вынюхивал что-то, не иначе…
— Должно быть, — согласился Бугор. — Я всегда опасался, что, если он узнает про чужака, Рэнду несдобровать. Вызовет к себе, потюкает по коленкам и спишет в резерв. Или еще хуже придумает… Ну теперь, видать, не узнает.
Я сидел на неудобном выступе станины микроскопа, ладонями сжимал горящие щеки и готов был провалиться сквозь палубу. Сейчас, когда со всей очевидностью выяснилось, что самым большим дураком в их веселой компании был я, мое присутствие здесь стало теперь для меня совершенно невыносимым. Разумеется, я понимал, как важно выйти отсюда тихо и незаметно, и, конечно, пытался придумать практический способ исчезновения, но придумать не мог. Все дело портил проклятый фиксатор дверного замка. После беседы о чужаке десантники наверняка насторожены и, чего доброго, могут устроить за мной нелепую гонку по коридорам. Только этого не хватало!..
Я встал, медленно высунулся из-за укрытия и в глубине лаборатории заметил слабое зеленовато-серое свечение. Приглядевшись, увидел на фоне слабого зарева два силуэта — плечи и головы. Один силуэт покачнулся, недовольно проговорил баритон:
— Готово? Сколько еще?
— Что, надоело? — спросил к свою очередь тенорок язвительного Уксуса.
— Три минуты осталось. Да ты сиди, не ерзай. В инструкции сказано: как только камера остановится, будет звонок.
— А мы все правильно делаем? Смесь не испортим?
— Делаем как надо, по рецепту. Ты не волнуйся.
— Время позднее, вот я и волнуюсь. Скоро уже двадцать два, а нам эту пакость еще по батудам размазывать… К утру, думаешь, высохнет?
— К утру?.. Через час высохнет. Когда последние батуды разрисуем, на первых уже можно будет прыгать. Опробуем? Нортон неплохо придумал — в темноте прыжки интереснее.
— Ишь чего захотел! — проворчал Бугор. — Я думаю, как бы нам до невесомости управиться, а он опробуем! Если мы не успеем спортзал подготовить, Нортон нам этой зеленкой физиономии выкрасит…
— Что верно, то верно! — со смехом ответил Уксус. — А знаешь, зеленый цвет тебе, пожалуй, пойдет…
— А тебя и красить не надо. Ты сам по себе зелен кругом — и внутри и снаружи.
Мне стало понятно, чем они занимались. Это была удача! Я осторожно попятился к двери, нашарил ручку и замер в ожидании звонка. Звонок сигнального таймера — я это знал — был достаточно громким, чтобы в трелях его мог утонуть звук щелчков доброй сотни фиксаторов… Угольно-черные силуэты десантников тоже застыли над смотровыми окошечками камеры, в которой, как мне теперь было ясно, Уксус активировал какую-то смесь люминесцентных веществ для светящейся краски. Химики-десантники… И рецепт ведь где-то раздобыли, кустари-самородки, и, наверное, половину запаса люминофоров из хранилища уволокли.
Затрещал звонок. Я вышел в темный кабинет. Задвинул за собой дверь, включил освещение. Взял со стола пакет и удалился восвояси.
Я был совершенно измучен. Кое-как распихал содержимое пакета по фармацевтическим ящикам, ушел к себе в каюту я рано лег в постель. Размышлять о результатах своего детективного приключения не хотелось — по-видимому, сказывалось напряжение последних дней. В голове царила глухая, тревожная пустота, логически оформленных мыслей не было; я незаметно уснул, и мне приснился звонок лабораторного таймера. Я звал, что обязан этим пренепременно воспользоваться, чтобы куда-то уйти, но не мог заставить себя шевельнуться… Звонок трещал, и наконец я понял, что это зуммер внутренней связи. Не открывая глаз, я нашарил ручку афтера — переносного экрана, который всегда засовывал под подушку на случай экстренного вызова, — поднес афтер к лицу, как подносят зеркало, и только теперь поднял тяжелые веки. На экране светилась физиономия инженера-хозяйственника. Утопив пальцем кнопку приема, чтобы умолк надоедливый зуммер, я с трудом промычал:
— М-м-да… слушаю!
— Кажется, я разбудил вас? — неуверенно проговорил Бак — Извините…
— М-да… то есть нет, ничего. Говорите.
Бак несколько мгновений молчал.
— Собственно, говорить-то… Ну, в общем, двенадцатый.
— Где?
— В аккумуляторном отделении. Малый отсек, где заправляют скафандровые аккумуляторы.
— Нижний ярус? Что-то новое… Когда?
— Около получаса назад.
— Ушел, конечно?
— Ушел.
— Гонялись за ним?
— Н-нет…
— Хорошо. И не надо. Вполне может быть, что это опасно… Оставьте все как есть до утра, и… приятных вам сновидений. Отныне наша «патрульная служба» по вечерам отменяется. Утром поговорим.
Я сунул афтер под подушку и тут же уснул. Мне снился темный холодный спортзал, фосфоресцирующие полосы на расцвеченных светящейся краской батудах. В зале я был не один, хотя того, второго, не видел. Он был здесь
— я это чувствовал, — чуть дальше вытянутой руки, но, когда я окликнул его, он промолчал, и мне стало жутко. «Не притворяйтесь, — сказал я ему. — Вы здесь, рядом, я знаю…» Он рассмеялся, и это меня озадачило. «Великолепно придумано, — внезапно обрывая смех; сказал он голосом Нортона. — В темноте прыгать лучше… Опробуем?» — «Не притворяйтесь, — повторил я. — Вы не Нортон. Вы… вы чужак! Зачем вы разрушаете экраны?» — «Затем. Когда разрушаешь экраны, нас, чужаков, становится больше. — Он свистнул и выкрикнул: — Эй, чужаки!..» И с батудов, пересекая светящиеся полосы, один за другим стали спрыгивать черные призраки… Я проснулся в холодном поту.
Утром я попытался припомнить, точно ли разговаривал ночью с механиком, и вынужден был признаться себе, что твердо ответить на этот вопрос не могу — настолько неясной мне представлялась граница между сном и реальностью.
Такого со мной еще не бывало!
С приходом Бака все вроде бы стало на свои места. Но поведение самого Бака… Оно меня поразило, таким я Бака не знал. Он был молчалив, застенчив я робок, как девушка. Выглядел он свежо и очень опрятно, был чисто выбрит и распространял вокруг себя приторный запах земляничного лосьона. Было совершенно очевидно, что мое светское ему пожелание приятных сновидений странным образом успешно осуществилось на практике, и это необъяснимо меня раздражало. Обмениваясь с Баком односложными вопросами и ответами, я шагал по кабинету из угла в угол, не зная, как приступить к изложению главного.
— Послушайте, Феликс… — начал я неуверенно. — Вы, разумеется, хорошо знаете в лицо всех членов нашей экспедиции…
— Как свои пять. — Для вящей убедительности Бак показал мне растопыренные пальцы. — Да как же их не знать?! Тут все друг друга знают.
— Так вот… Один десантник уверяет, что видел у нас на борту чужака.
Бак вытаращил глаза. Спросил ошарашенно:
— Чужа… Что? Кто уверяет? Кого уверяет? Вас уверяет? И вы ему верите?
— Не беспокойтесь, — остановил я его. — Вас он уверять не будет, меня тем более. Я слышал случайно. И пропустил бы все это мимо ушей, если б здесь не было одного странного совпадения…
— Совпадения?
— Да. Десантник, имени которого я называть вам не буду, встретил чужака возле атриума минут за десять до того, как вы сцепились с неизвестным в кухонном отсеке.
— Что же нам делать?.. — хрипло спросил Бак.
— Вам — ничего. Это главное, о чем мне нужно было вас предупредить. А я сейчас иду к капитану… Не знаю, что из этого выйдет, но независимо от результата нашего с ним разговора патрулирование коридоров прекратить, в ночные схватки не ввязываться. Никакой самодеятельности! Если заметите что-нибудь подозрительное, поднимайте тревогу, соблюдая при этом меры предосторожности. Ясно?
— Ясно… — Бак поморгал.
— Вы ничего не трогали в аккумуляторном отсеке?
— Нет. Оставил как было.
— Перед тем как идти к капитану, мне нужно на это взглянуть.
— Понятно. Только вряд ли у вас с кэпом что-нибудь выйдет.
— Я тоще не думаю, что мой визит ему придется по вкусу, но иного выхода нет. Проинформировать капитана мы просто обязаны. Все остальное зависит…
— Я о другом, — печально перебил Бак. — Вряд ли кэп сегодня вас примет.
— Это еще почему?
— Через час на борту объявят аврал. Ровно в двадцать ноль-ноль рейдер войдет в режим глубокого торможения, и сегодня у кэпа не будет свободной минуты. Считай, прилетели…
Я подошел к пульту видеотектора, набрал индекс командной рубки, попросил старшего инженера вахты связать меня с капитаном.
— Одну минуту, — ответил мне старший, и, действительно, ровно через минуту голос капитана произнес но всей форме устава внутренней связи: — Капитан рейдера Молчанов на приеме.
— Медиколог рейдера Грижас, — тоже по форме представился я, поскольку экран мой был пуст. Не знаю, чем объяснить, но командная рубка почти никогда не давала видеосвязь абоненту, если в данный момент он не имел отношения к вахтам. — Игорь Михайлович, по некоторым причинам довольно странного свойства я вынужден просить у вас аудиенции. Желательно без свидетелей.
— Сколько времени должен я буду вам уделить?
— На изложение — десять минут. Сколько потребуется на обсуждение, я сказать не могу. Это будет зависеть от вас.
— Хорошо… — Молчанов помедлил с ответом. — Вы придете в командную рубку за тридцать минут до начала дневного перерыва на отдых. Заодно сдадите мне рапорт о готовности вашего сектора принять режим глубокого торможения. До встречи. Пропуск в ходовой сектор специально не запрашивайте, я позабочусь. Конец связи.
Я обернулся к Баку:
— Вот видите, Феликс, пока все идет хорошо. Нас пока уважают.
Мы посмотрели друг на друга с задумчивым интересом, как будто в последний раз виделись перед тем, как нас уважать перестанут.
…Я сделал все, что полагалось мне сделать согласно авральному расписанию (проверил все системы индивидуальных противоперегрузочных средств, запрограммировал работу комплекса биофизической защиты), и ровно в двенадцать тридцать бортового времени был в носовом секторе корабля. Не знаю, какого рода «сезам» функционировал в этом всегда закрытом для посторонних секторе, но при моем приближении овальные щиты дверей со сказочной любезностью сдвигались в сторону и, дав пройти, немедленно закрывались, таинственно и бесшумно, — срабатывал обещанный капитаном пропуск.
Я вошел в командную рубку. Мне редко доводилось в ней бывать, однако сожалений по этому поводу я не испытывал, потому что чувствовал здесь себя до странности неуверенно и неуютно, хотя в иной ситуации необычно подсвеченное, яйцеобразной формы помещение могло бы показаться привлекательным. Стоило мне переступить порог, как я мгновенно подпадал под власть ужасно правдоподобной иллюзии, будто излучающие внутренний свет стены рубки по толщине и прочности своей не отличались от естественной яичной скорлупы и будто за хрупкими стенами не было других отсеков, не было надежной тверди корабля, не было ничего… Ну, словом, будто бы рубка-яйцо висела сама по себе, наедине со звездными далями. Эту иллюзию создавал, конечно, большой панорамный экран, охвативший добрую треть помещения — половину вогнутого потолка, почти половину стен боковых и всю переднюю часть.
По той же причине две соседние рубки — ходовая и пилотажная — вызывали во мне сложные ощущения. Особенно пилотажная. Если командную рубку мощно сравнить с открытым сверху и спереди яйцеобразным кузовом типа «кабриолет», то с пилотажной дело обстоит иначе. Белое пятно задней стенки и две выходящие из нее матово-белые длинные полосы… Вот и все. Две широкие «лыжи», просто выдвинутые из носового конца корабля наружу, в звездный простор. В пилотажную рубку я трижды заглядывал через дверь, но войти не решился ни разу, настолько был подавлен правдоподобием иллюзии, будто дверь распахнута в открытый космос. Нет, уж лучше фарфорово-хрупкий на вид космический «кабриолет», чем эта пара светящихся «лыж» над глубинами звездного океана… В командной рубке была хоть какая-то мебель: мягкие кресла, стол, похожий на большой прозрачный торшер с подставкой-столешницей, в толще которой переливались световые сигналы; на уровне груди охватывал стены полуовал приборных панелей успокоительно знакомой расцветки. В пилотажной ничего такого не было. Единственное, на чем здесь мог остановиться подавленный звездной безбрежностью взгляд, — это два спаренных ложемента для первого и второго пилотов — два металлических паука, словно застывших перед прыжком в бездну на самых кончиках «лыж», поджав под себя телескопические лапы амортизаторов. Во время хода крейсерской скоростью ложементы пустуют — все управление полетом сосредоточено в командной, ходовой к навигационной рубках, но во время маневров сюда приходят работать пилоты, и подлокотники ложементов ощетиниваются рукоятками маневровочной тяги. И хотя существенная часть работы доверяется приборам, эти вахты бывают порой затяжными и напряженными… Впрочем, я слегка уклонился от темы и решительно к ней возвращаюсь.
Капитан, как мы и условились, ждал меня в своей роскошной рубке типа «космический кабриолет». Он был один, что совершенно похвально соответствовало этикету конфиденциального разговора. Правда, понятия «ждал» и «один» нуждались в некотором уточнении смыслового оттенка, поскольку Молчанов был поглощен распорядительной беседой с тремя абонентами сразу. Речь шла о фокусировке какой-то «короны» какого-то «камер-инжектора» где-то в недрах главного реактора корабля. Наконец, заметив меня, Молчанов взглянул на часы, сделал жест извинения и объявил абонентам отбой. Я остро ощутил несвоевременность визита, но что было делать. Капитан выжидательно смотрел мне в глаза. Рапорт сдан, рапорт принят. Краткий обмен деловой информацией, предложение сесть, которым я не воспользовался.
— Мне… — начал я неуверенно, — мне трудно было решиться…
— Без вступлений, — тихо сказал капитан.
Я торопливо, в безобразно скомканном виде выложил Молчанову то, с чем пришел. Слушал он меня с бесстрастным выражением липа, спокойно, словно не ощущая ни малейшего различия между информацией о подготовке сектора к режиму торможения и информацией о чуваке. Под конек я выдал ему сообщение, на эффект которого очень рассчитывал, — сообщение о разбитом экране аккумуляторного отсека. Дескать, вот вам вещественное доказательство очередной «диверсии», и делайте с ним что хотите. Молчанов не знал, что с ним делать. Спросил:
— Как, по-вашему, я обязан поступить?
— Вы власть. А власть принимает решения.
— Власть не всегда принимает решения единолично. Иногда ей нужен совет. Представьте себе на минуту, что подобную информацию получил не я, а получили вы. Как бы вы поступили на моем месте?
— Ну… прежде всего я, видимо, счел бы целесообразным вызвать к себе инженера-хозяйственника и десантника Рэнда…
— Час, — сказал капитан. — Переговоры с инженером-хозяйственником и Рэндом Палмером займут как минимум час. Не говоря уж обо всем остальном. Сегодня я не могу позволить себе такую роскошь. Но дело даже не в этом…
— Понимаю. Вы не верите мне.
— Вам я верю, — спокойно сказал он. — Но почему я должен уверовать в ситуацию, не подкрепленную точными фактами?
Как правило, по внешнему виду и манерам поведения современного человека довольно трудно угадать, какое место на иерархической лестнице в той или иной сфере общественной деятельности он занимает. Но встречаются прелюбопытнейшие индивидуумы, на которых это правило не распространяется. Сразу можно понять, где он стоит: «над» или «под». Знаете, есть такие очень яркие «под»: «Не уполномочен… Не имею права брать на себя ответственность… Сочувствую, рад бы, но от меня, к сожалению, не зависит…» Наш капитан — индивидуум противоположного полюса. Прямо посаженная голова, прямые плечи, идеально, будто нарочно, выпрямленный торс. Но за этой кажущейся почти неестественной вертикально-прямолинейной осанкой угадывалась скрытая гибкость. Гибкость спокойная, взятая, я бы сказал, в жесткий корсет силовой выправки… Нет, наш капитан не страдает высокомерием, в его поведении, манерах вряд ли мощно заметить что-нибудь необычное. Но две-три минуты общения с ним — и вы проникаетесь абсолютной уверенностью, что человек этот «над». Он ответствен за все, что может, и может все, за что ответствен. Выше его головы только совесть и долг. Разумеется, вы сознаете, что есть немало категорий реальности, «всевластие» над которыми выглядит эфемерно. Однако, общаясь с Молчановым, вы начинаете верить — верить! — что в любой непредвиденной ситуации он примет нужное, действительно правильное решение. А если не примет, то обстоятельства того, очевидно, не стоят. А отсюда следует… Я обескураженно смотрел на Молчанова, пытаясь себе уяснить, что же именно отсюда следует в теперешний момент.
— Так по каким же, на ваш взгляд, причинам мне следует верить в то, чему нет проверенных доказательств? — повторил вопрос капитан.
— Я не вижу причин, по которым верить не следует.
— Это не ответ.
— Согласен. Но о каких еще причинах может идти речь, если на корабле происходит нечто из ряда вон…
— На борту рейдера ничего особенного не происходит, — возразил капитан: — Полет протекает в строгом соответствии с разработанным планом. Ни одного серьезного отступления от полетного режима нет.