Страница:
И если под "мечтателем" рассказчик имеет в виду автора, прошедшего опыт карепинского опекунства, под его собеседницей, названной сестрой, он может подразумевать собственную сестру, соблазненную Карепиным. Их родственность проигрывается на разных уровнях.
"Постойте, я догадываюсь: у вас верно есть бабушка, как и у меня. Она слепая и вот уже целую жизнь меня никуда не пускает, так что я почти разучилась совсем говорить. А когда я нашалила тому назад года два, так она ... взяла, призвала меня, да и пришпилила булавкой мое платье к своему".
Заметим, что мера наказания "пришпилила булавкой" вполне соответствует ритуальному наказанию, совершаемому, по свидетельству дочери писателя, отцом Достоевского.
"... Мой дед никогда не отпускал своих красивых дочерей одних и сопровождал их в те немногие разы, когда они наносили визит к сельским соседям.
Усердная бдительность отца задевала моих деликатных тетушек. С ужасом вспоминали они потом, как отец по вечерам заглядывал под кровати, проверяя, не спрятались ли там их любовники" - вспоминает дочь Достоевского (55).
Существуют и другие параллели, указывающие на наличие биографических мотивов автора. Настенька получала образование в отсутствие родителей от соседа, снабжавшего ее французскими романами, в то время как Варенькой после смерти родителей руководил сосед Ф.А. Маркус, поставлявший ей немецкие романы. И если о Настеньке известно, что она бросилась в объятья к своему соседу-учителю, возможно, заразившись романтическими фантазиями авторов, то не исключено, что с Варенькой, сестрой писателя, тоже связана романтическая история, предшествовавшая ее браку с Карепиным - предположение, к которому вернусь в комментариях к "Преступлению и наказанию"
Конечно, имя "Настя"-"Надя" могло быть заимствовано Достоевским из другого источника, связанного с мужским миром, в котором он сам, по свидетельству А.И. Савельева, "настолько был непохожим на других его товарищей во всех поступках, наклонностях и привычках и так оригинальным и своеобычным, что сначала все это казалось странным, ненатуральным и загадочным ..." (56). В том, мужском мире, за автором "Белых ночей", по свидетельству другого мемуариста, С.Д. Яновского, не было замечено ни одной женской привязанности". Припомним, что "Белые ночи", где впервые появляется имя "Настенька", посвящены А.Н. Плещееву, в письмах которого, адресованных Достоевскому и найденных при его аресте, имеется упоминание о таинственной "Ваньке (Насте, Типке тож)". С учетом этого упоминания, имя Настя может быть рассмотрено в другом контексте, тоже не лишенном автобиографических корней.
Допуская возможность заимствования имени "Настя" из плещеевского арсенала с последующим использованием его в ряде повестей от "Белых ночей" до "Записок из подполья", И.Л. Волгин делает предположение о существовании реальной страсти к падшей женщине (Насте) у самого Плещеева, "озаботившегося" вывести ее "из мрака заблужденья". По мысли Волгина, к осуществлению своей задачи А.Н. Плещеев мог привлечь, в числе прочих, А.И. Пальма и Достоевского, обратившись к последнему с просьбой достать денег, необходимых для содержания Насти. Конечно, в письме Плещеева есть все компоненты для такого мифа ("Как мне будет больно, - писал он Достоевскому, - если она опять вернется к прежнему"). Но такая трактовка предполагает дословное понимание текста, который вполне мог быть шифрованным, особенно если учесть подпольное положение корреспондентов, как участников антиправительственного заговора. Конечно, и сам Волгин, проведя аналогию между плещеевской Настей и Настенькой "Белых ночей", оговаривается, что полного соответствия там быть не могло. Но что же могло быть?
Учитывая конспиративный характер письма Плещеева к Достоевскому, допустимо предположить, что имена "Ваньки (Насти, Типки тож)" могли быть придуманы Достоевским и Плещеевым в ходе соревновательного опыта, каким явилось параллельное сочинения Плещеевым "Дружеских советов", а Достоевским - "Белых ночей". Вполне возможно, что имя "Насти" оказалось шифрованным знаком для обозначения лиц(а), причем, вовсе не обязательно лиц(а) женского пола. Нестабильность пола поддержана такими деталями, как наименование рассказчика "мечтателем", то есть носителем мужского имени, о котором сказано, что он "не человек, а знаете какое-то существо среднего пола". Если припомнить, психологический акцент "Белых ночей" был сделан на наличии любовного треугольника, в котором рассказчик тайно влюбляется в барышню (другого мечтателя), уже отдавшую кому-то сердце. Получается, что мужчина, увлекшийся женщиной, испытывает безответное чувство, выбрав в качестве объекта страсти женщину, полюбившую другого мужчину. Но не напоминает ли этот любовный треугольник вариацию рекуррентного мотива самого Достоевского, по его собственному признанию, тайно влюбившегося в мужчину, сердце которого уже принадлежало (другой) женщине?
"Взглянуть на него: это мученик! - пишет Достоевский брату Михаилу о И.Н. Шидловском, о котором много лет спустя он вспомнит при знакомстве с В.С. Соловьевым. - Он иссох; щеки впали; влажные глаза его были сухи и пламенны; духовная красота его лица возвысилась с упадком физической. Он страдал! Тяжко страдал! Боже мой, как любит он какую-то девушку (Marie, кажется). Она вышла за кого-то замуж. Без этой любви он не был бы чистым, возвышенным, бескорыстным жрецом поэзии... Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя бог знает о чем! О, какая откровенная, чистая душа! У меня льются теперь слезы, как вспомню прошедшее!" (57)
О тайном увлечения Достоевского другим товарищем по фамилии Бережицкий вспоминает А.И. Савельев, разумеется, оставив вопрос о возможных гомосексуальных мотивах за пределами своего рассказа, в связи с чем позволю себе оговорку, что термин этот будет употребляться мною условно за исключением тех случаев, когда эротические мотивы Достоевского будут обсуждаться в контексте теорий Фрейда (глава 9). С Бережицким, вспоминает А.И. Савельев, делился досуг, совместные чтения, уединенные часы и робкая страсть вперемешку со страхом подпасть под чужое влияние. На стороне Бережицкого было то, чего Достоевский был от рождения лишен - "Бережицкого считали за человека состоятельного, он любил щеголять своими богатыми средствами (носил часы, бриллиантовые кольца, имел деньги) и отличался светским образованием, щеголял своею одеждою, туалетом и особенно мягкостью в обращении".
"Я имел у себя товарища, - читаем мы о Бережицком в письме Достоевского к брату от 1 января 1840 года, - одно созданье, которое так любил я! Ты писал ко мне, брат, что я не читал Шиллера. Ошибаешься, брат! Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. Читал с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного дон Карлоса, и маркизу Позу, и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения! Теперь я вечно буду молчать об этом" (58).
Не исключено, что в списке лиц неженского пола, так или иначе покоривших сердце Достоевского, мог оказаться и сам Плещеев, тем более, что список этот, вероятно, мог бы быть пополнен еще и такими именами как Д.В. Григорович, А.И. Пальм и, наконец, Н.А. Спешнев, которому, со слов Л.И. Сараскиной, автора книги "Одоление демонов", к которой мы еще вернемся, Достоевский отдал "всю страсть благоговейного ученичества, всю муку преданного обожания, доходящего до идолопоклонства, всю боль духовного подчинения". Наличие гомосексуальных влечений у Достоевского было оспорено Игорем Волгиным, построившим свой аргумент против теории Л.И. Сараскиной и находящегося на ее позиции Бориса Парамонова на базе наблюдений за характером писателя. Указав на тенденцию Достоевского не подчиняться, а подчинять и отсутствие у него "женственности и пассивного ожидания" Волгин настаивает на необоснованности мысли о гомосексуальных мотивах, хотя и указывает на наличие лесбийских (уже не в характере, а в сочинениях). Надо думать, вопрос этот требует иного фокуса.
"Заметим попутно, - пишет И.Л. Волгин, - что лесбийские мотивы (коль скоро о них зашла речь) неизменно сопряжены у Достоевского с именем Катя. Стоит вспомнить юную княжну, носящую это имя в "Неточке Незвановой" - ее нежную дружбу с главной героиней романа. О Катерине Ивановне в "Братьях Карамазовых" было говорено выше. Эти "Катерины" всегда "аристократичнее" тех, кто служит объектом их чувственных изъяснений. Такой иерархический акцент, по-видимому, не случаен. Не связан ли выбор "лесбийского" имени с императрицей Екатериной II?" (59).
3. "Она впадала в болезненный кризис".
Но если допустить, как, кажется, все же допускает Волгин, наличие лесбийских мотивов в сочинениях Достоевского, разве так уж невероятно предположить, что за женскими именами, вовлеченными в лесбийские фантазии, могли стоять мужские прототипы, заимствованные автором из собственного опыта. Почему Петрашевский мог пожелать отправиться в церковь, переодевшись женщиной, а Достоевский не мог пожелать стать рассказчиком от лица женщины? Припомним гипотезу Антония Храповицкого о том, что Карамазов-отец, по первоначальному замыслу автора, от которого он впоследствии отказался, должен был подвергнуть Смердякова "Содомскому осквернению". Учитывая, что в окончательной версии жертвой карамазовского сладострастия становится не мальчик, а девочка, Достоевский мог тем не менее иметь в виду мальчика. Короче, не исключено, что в эротических мечтаниях Неточки Незвановой, сироты, воспылавшей страстью к княжне Кате, возможны отголоски гомосексуальных увлечений самого автора, тоже вступившего в новый мир сиротой, посягнувшей в своих увлечениях на интимный контакт с лицами из недосягаемого для него социального круга. Заметим, что в любви Неточки Незвановой к Кате, представленной рассказчиком как первый эстетический опыт, повторяется литературный подтекст истории увлечения Достоевского Бережицким.
"Да, это была любовь, настоящая любовь со слезами и радостями, любовь страстная. Что влекло меня к ней? Отчего родилась такая любовь? Она началась с первого взгляда на нее, когда все чувства мои были сладко поражены видом прелестного, как ангел, ребенка. Все в ней было прекрасно; ни один из пороков ее не родился вместе с нею ... Все любовались ею, все любили ее, не я одна ... Может быть, во мне первый раз поражено было эстетическое чувство, чувство изящного, первый раз сказалось оно, пробужденное красотой, и вот - вся причина зарождения любви моей" (60).
Как и сам Достоевский, Неточка Незванова оказалась в чужом и непонятном ей мире представителей родовой знати. Оба отличались болезненностью и нелюдимостью. Подобно Неточке, подпавшей под очарование резвой, красивой и своевольной Кати, Достоевский был покорен аналогичными чертами Бережицкого, Шидловского, Григоровича и пр. В арсенале средств обольщения Неточки Незвановой, равно как и Достоевского, оказались лишь усидчивость, наблюдательность и страсть к чтению. История влечения этих двух существ, Неточки, и Кати, изложена в терминах борьбы за подчинение, как и история всех увлечений реального Достоевского.
"Катя выдумала, что мы будем так жить: она мне будет один день приказывать, а я все исполнять, а другой день наоборот - я приказывать, а она беспрекословно слушаться; а потом мы обе будем поровну друг другу приказывать; а там кто-нибудь нарочно не послушается, так мы сначала поссоримся, так, для виду, а потом поскорее помиримся" (61).
В историю любви вплетается фетишистский мотив, к которому нам еще предстоит вернуться в другом контексте, ставший сигналом а, возможно, и символическим воплощением эротической энергии.
"Тихонько, дрожа от страха, целовала я ей ручки, плечики, волосы, ножку, если ножка выглядывала из-под одеяла. Мало-по-малу я заметила, так как я не спускала с нее глаз целый месяц, - что Катя становится со дня на день все задумчивее ... Она стала раздражительна...", - рассказывает Неточка Незванова (62).
"У вас башмак развязался, сказала она мне - давайте я завяжу, - читаем мы дальше.
Я было нагнулась сама, покраснев, как вишня, от того, что, наконец-то, Катя заговорила со мной.
- Давай! сказала она мне нетерпеливо и засмеявшись. Тут она нагнулась, взяла насильно мою ногу, поставила к себе на колено и завязала. Я задыхалась. Я не знала, что делать от какого-то сладостного испуга. Кончив завязывать башмак, она оглядела меня с ног до головы" (63).
Не исключено, что мотив укрощения свирепого бульдога влюбленной Катей мог перекочевать в романтическую повесть Достоевского из мужского мира, повторяя жест Петрашевского, который вызвался "выпить целую бутылку шампанского с единственной целью, чтобы Толль после ужина остался дома, а не ехал куда-нибудь кутить". "Княжна с торжеством стала на завоеванном месте и бросила на меня неизъяснимый взгляд, взгляд пресыщенный, упоенный победою". Возможно, по модели Ф.Н. Львова, взявшего на следствии вину Н.А. Момбелли на себя, строится мотив выгораживания. Взяв на себя вину Кати, впустившей бульдога в покои старухи-княжны, Неточка тешит себя мыслью, что несет наказание за нее. Конечно, Достоевский, как и его героини, сам мог оказаться под влиянием романтических авторов. В перечисленных произведениях есть не только косвенные, но и прямые ссылки на Вальтер Скотта и героиню "Сен-Ронанских вод", Клару Мовбрай, которая могла послужить прототипом всех трех женских персонажей романтических повестей. Однако, если понятие "мечтателя" действительно было сформулировано Достоевским с оглядкой на "соблазнителя" Вареньки Карепина-Быкова, что представляется мне очевидным, то трудно представить себе, что Достоевский отказался от мысли продолжить автобиографическую линию. Имя красавицы Кати в "Неточке Незвановой" могло быть заимствовано Достоевским из того же автобиографического материала, из которого была взята тема Карепина-Вареньки. Катей была единокровная сестра матери Достоевского от второго брака их деда.
"Я помню ее девочкой, почти товаркой мне по летам, - пишет
о ней Андрей Достоевский. - До самого ее замужества я называл ее просто Катенькой, а она меня - Андрюшенькой. В детстве она была очень красивенькой девочкой, а когда подросла, стала просто красавицей. Не помаю греха, что в юности я был влюблен в нее без памяти" (64).
Но какую роль могла реальная "Катенька" сыграть в возможных гомосексуальных фантазиях Достоевского? Припомним, что она воспитывалась, как и сестра Достоевского, Варя, в одном и том же доме, у родственников Куманиных и, как Катя в "Неточке Незвановой", была красавицей и потенциальной соперницей сестры Вари, в вопросах брака.
"Она, бедная, целый вечер просидела у себя наверху, не показываясь вниз, - пишет Андрей Достоевский о вечере, в продолжение которого ожидалось карепинское предложение о браке. - а как уж ей хотелось посмотреть на жениха. Но это было ей не дозволено, это было не в правилах... Ну, а как в самом деле, жених, увидевши другую взрослую девушку, пленится ею больше, нежели своею невестою, и сделает предложение не нареченной невесте, а другой личности..." (65).
Заметим, что хронология "Неточки Незвановой" нарушена с самого начала. Рассказ о смерти отчима предшествует рассказу о детстве, после чего "вспоминаются" события после его смерти, в частности, вступление автора в мужской мир и "лесбийский" роман с Катей, вслед за которым возникает коллизия треугольника между Неточкой и супружеской парой, Петра Александровича и Александры Михайловны, в судьбе которой находит отражение авторское восприятие судьбы матери. В известном смысле, в "Неточке Незвановой" завершен цикл, начавшийся с обстоятельств, связываемых автором с тайной смерти отца, и кончившийся подробностями смерти матери, тоже окруженными таинственными обстоятельствами, к которым вернемся в третьей главе. Роль мужа, хранящего тайну романтического увлечения жены и подвергающего ее изощренному наказанию под видом любви, отведена в "Неточке Незвановой" прототипу П.А. Карепина. Супруги представлены лишь по имени и отчеству, то есть, как Петр Александрович и Александра Михайловна (заметим частичное именное сходство с Петром Андреевичем и Варварой Михайловной Карепиными), причем у Петра Александровича намечается близкое портретное сходство с Карепиным. "С виду это был человек высокий, худой и как будто с намерением скрывавший свой взгляд под большими зелеными очками", - читаем мы в "Неточке Незвановой. Как и Карепин, Петр Александрович является управителем имений князя. Как, возможно, и в случае Карепиных, непроизносимая тайна, тяготеющая над супругами, остается не раскрытой до того момента, пока в супружеские отношения не вмешивается рассказчик, читай, сам Достоевский. Повествование ведется от лица Неточки Незвановой, пытающейся, как, возможно, и Достоевский, разгадать механизм брачных отношений супружеской четы, любимой Александры Михайловны (сестры Вари) и нелюбимого Петра Александровича (опекуна Карепина)..
"Меня поражало ее необыкновенное внимание к нему, к каждому его слову, к каждому движению; как будто бы ей хотелось всеми силами в чем-то угодить ему.... Она как будто вымаливала у него одобрения: малейшая улыбка на его лице, полслова ласкового - и она была счастлива; точно как будто это были первые минуты еще робкой, еще безнадежной любви", - читаем мы в "Неточке Незвановой (66).
За подчиненностью Александры Михайловны своему мужу, в подтексте, подчиненностью Вареньки Карепину, стоит идея неравного брака, в котором каждый играет отведенную ему роль. Петр Александрович (Карепин) притворяется благодетелем, Александра Михайловна (Варенька) притворяется облагодетельствованной. Заметим, что даже в мемуарах Андрея Достоевского, в которых отражаются лишь поверхностные стороны жизни, эта игра отведенных каждому ролей прослеживается с момента сватовства Карепина к Вареньке.
"Сестру Вареньку одели чуть ли не по бальному, даже и мне велели надеть новый сюртучок ... Бабушка разнесла карты и начали игру в преферанс ... По правую сторону жениха усадили в стороне сестру Вареньку. После второй сдачи жених распустил карты, показывая их сбоку сидевшей невесте. Но ей, бедной, вероятно, было не до карт; она и действительно не знала никакой игры, но в настоящую минуту, я думаю, короля от валета едва ли бы отличила!.. В самом деле... видеть человека в первый раз в жизни и сознавать, что этот человек есть ее жених, ее будущий муж... Но при всяком развертывании веером карт сестра радушно улыбалась и показывала вид, что ее интересует игра, - описывает Андрей Достоевский вечер сватовства Карепина к сестре Варе (67).
Дважды в рассказе описывается срыв таинственных отношений, выразившийся истерикой Александры Михайловны. Судя по тому, что вторая истерика, возникшая в преддверии смерти, в супружеской тайне персонажей прослеживаются элементы родительской тайны в семье доктора Достоевского, о которой в следующей главе.
"Но не могу забыть нескольких вечеров в нашем доме (в целые восемь лет, двух-трех, не более), когда Александра Михайловна как-будто вдруг вся переменялась. Какой-то гнев, какое-то негодование отражались на обыкновенно тихом лице ее, вместо всегдашнего самоуничижения и благоговения к мужу. Иногда целый час приготовлялась гроза; муж становился молчаливее, суровее и угрюмее обыкновенного. Наконец больное сердце бедной женщины как-будто не выносило. Она начинала прерывающимся от волнения голосом разговор, сначала отрывистый, бессвязный, полный каких-то намеков и горьких недомолвок; потом, как будто не вынося тоски своей, вдруг разрешалась слезами, рыданиями, а затем следовал взрыв негодования, укоров, жалоб, отчаяния, словно она впадала в болезненный кризис" (68).
Выяснение тайны связано в повести с прочтением Неточкой (в подтексте самим Достоевским) письма, оставленного в романе Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды". Знакомство с документом, адресованным к Александре Михайловне молодым любовником, именующим себя "неровней", наводит юную Неточку на мысль о погубленной репутации Александры Михайловны как основании ее союза с нелюбимым мужем. В реальной жизни тайна сестры Вари, вероятно, по мысли Достоевского, имитирующей счастливый брак с Карепиным, остается неразгаданной автором "Неточки Незвановой". Судя по некоторым деталям повести, Достоевский мог размышлять о тайне брачного контракта Карепиных по аналогии с тайной родительского брака. Как и в реальной истории родителей, брачная тайна которых приоткрывается незадолго до смерти матери, развязка событий в "Неточке Незвановой" наступает в преддверии смерти Александры Михайловны. Не исключено, что разрешению родительской тайны посвящены зрелые романы Достоевского. Однако, если тайна союза Карепиных действительно была вплетена в контекст "Неточки Незвановой, что представляется мне несомненным, то Достоевскому принадлежит заслуга частичного ее разглашения.
Заметим, что судьба Вари Достоевской весьма таинственна. На ее долю почему-то выпало уединенное детство вдали от братьев и сестер. 10-ти лет отроду ее одну отправляют "погостить" к тетке Куманиной. А между тем в письме доктора Достоевского к жене, датированном августом 1833 года, имеется таинственное упоминание ("жаль мне дочки, она бедная душою тоскует"). Если учесть, что в 1833 году дочь Вера была еще младенцем, а Саше еще предстояло родиться, то речь без сомнения должна была идти о "дочке" Варе. "Не могу разьяснить, про какую дочку здесь упоминается, вероятно, это какое-нибудь иносказание", - делает примечание к слову "дочка" Андрей Достоевский, опубликовавший это письмо в мемуарном тексте. Однако, уже само признание эзоповского слоя в переписке родителей ("иносказание") говорит о наличии в ней неразглашенной тайны. И если продолжить мысль Андрея Достоевского об иносказании, то оно должно было, скорее всего, относиться не к слову "дочка", а к определению "бедная" и "душой тоскует". Но о чем могла тосковать душой Варвара Достоевская в возрасте 13 лет? И тут достойно внимания то обстоятельство, что возраст Вари Достоевской близок и к возрасту таинственно изнасилованной девочки, упомянутой в салоне Философовой и в гостиной Корвин-Круковских, а также описанной в цензурированной М.П. Катковым главе "Бесов".
В спектакле жизни Карепиных, как и в спектакле жизни персонажей "Неточки Незвановой", лидируюшая "роль" была сыграна мужем, вовлеченным в акт надевания масок.
"Точно так же, как теперь, он остановился перед зеркалом, и я вздрогнула от какого-то неопределенного, недетского чувства, - рассказывает Неточка. - Мне показалось, что он как-будто переделывает свое лицо. По крайней мере, я видела ясно улыбку на лице его перед тем, как он подходил к зеркалу; я видела смех, чего прежде никогда от него не видела, потому что (помню, это всего более поразило меня) он никогда не смеялся перед Александрой Михайловной ... Посмотревшись с минуту в зеркало, он понурил голову, сгорбился, как обыкновенно являлся перед Александрой Михайловной, и на зыпочках пошел в ее кабинет" (69).
Но и о самом Достоевском известны эксперименты с собственным отражением в зеркале, о которых сообщает нам мемуарист Риезенкампф. Но как объяснить тот факт, что ненавистному опекуну Достоевский пожелал подарить привычки, интимно знакомые ему самому? Конечно, вполне можно допустить, что инициатором в подделывании собственного облика был Карепин, в каковом случае Достоевский лишь вернул ему заслуженное авторство. Как бы то ни было, но если наблюдения Неточки Незвановой за мужем Александры Михайловны представлены как навязчивая идея, то эмоции самого Достоевского, создававшего один за другим карепинских двойников, могут подпадать под ту же категорию. Обратим внимание, что в кульминационный момент читатель узнает, что Александра Михайловна подозревает Петра Александровича в тайной страсти к Неточке Незвановой. Не исключено, что в подсознательном своем желании Достоевский видел в Карепине мужа Вареньки, воспылавшего гомосексуальной страстью (ненавистью) к нему самому.
В "Преступлении и наказании" роль соблазнителя (спасителя) девушки, запятнавшей себя в глазах общества нарушением нравственного табу, отводится персонажу, повторяющему карепинский стандарт. К 1865-1866 г.г., то есть когда Достоевский работал над "Преступлением и наказанием", в его жизни произошли два события, скорее всего возродившие в нем память о Карепине, получившим свой титул опекуна родительского наследства кв результате смерти отца и матери. Внезапная кончина двух близких людей, брата Михаила и жены, Марии Димитриевны, могли вернуть Достоевского к мысли о повторении судьбы. Возвращались долги и "безнадежность расплаты в будущем", то есть страх голода, выселения из квартиры, долговой ямы, тюрьмы и необходимости отказаться от сочинительства. К марту 1866 года долги Достоевского по векселям составляли сумму в 13.636. К этому времени относится принятие Достоевским убийственных обязательств, предложенных издателем Стелловским, конец любовного романа с Аполлинарией Сусловой, предложение руки и сердца Анне Корвин-Круковской - темы, к которым нам еще предстоит вернуться.
Однако, в "Преступлении и наказании", как и в "Бедных людях", карепинская тема, то есть тема раскаявшегося волокиты, сначала соблазнившего, а затем женившегося на "сестре Вареньке", повторяется как эквивалент темы нищеты при всех имеющихся разночтениях. Петр Андреевич Карепин, как и Петр Петрович Лужин (заметом все то же частичное именное сходство) оказался женихом Дуни стараниями покровителей, которым он приходится дальним родственником. Снова повторено портретное сходство.
"Постойте, я догадываюсь: у вас верно есть бабушка, как и у меня. Она слепая и вот уже целую жизнь меня никуда не пускает, так что я почти разучилась совсем говорить. А когда я нашалила тому назад года два, так она ... взяла, призвала меня, да и пришпилила булавкой мое платье к своему".
Заметим, что мера наказания "пришпилила булавкой" вполне соответствует ритуальному наказанию, совершаемому, по свидетельству дочери писателя, отцом Достоевского.
"... Мой дед никогда не отпускал своих красивых дочерей одних и сопровождал их в те немногие разы, когда они наносили визит к сельским соседям.
Усердная бдительность отца задевала моих деликатных тетушек. С ужасом вспоминали они потом, как отец по вечерам заглядывал под кровати, проверяя, не спрятались ли там их любовники" - вспоминает дочь Достоевского (55).
Существуют и другие параллели, указывающие на наличие биографических мотивов автора. Настенька получала образование в отсутствие родителей от соседа, снабжавшего ее французскими романами, в то время как Варенькой после смерти родителей руководил сосед Ф.А. Маркус, поставлявший ей немецкие романы. И если о Настеньке известно, что она бросилась в объятья к своему соседу-учителю, возможно, заразившись романтическими фантазиями авторов, то не исключено, что с Варенькой, сестрой писателя, тоже связана романтическая история, предшествовавшая ее браку с Карепиным - предположение, к которому вернусь в комментариях к "Преступлению и наказанию"
Конечно, имя "Настя"-"Надя" могло быть заимствовано Достоевским из другого источника, связанного с мужским миром, в котором он сам, по свидетельству А.И. Савельева, "настолько был непохожим на других его товарищей во всех поступках, наклонностях и привычках и так оригинальным и своеобычным, что сначала все это казалось странным, ненатуральным и загадочным ..." (56). В том, мужском мире, за автором "Белых ночей", по свидетельству другого мемуариста, С.Д. Яновского, не было замечено ни одной женской привязанности". Припомним, что "Белые ночи", где впервые появляется имя "Настенька", посвящены А.Н. Плещееву, в письмах которого, адресованных Достоевскому и найденных при его аресте, имеется упоминание о таинственной "Ваньке (Насте, Типке тож)". С учетом этого упоминания, имя Настя может быть рассмотрено в другом контексте, тоже не лишенном автобиографических корней.
Допуская возможность заимствования имени "Настя" из плещеевского арсенала с последующим использованием его в ряде повестей от "Белых ночей" до "Записок из подполья", И.Л. Волгин делает предположение о существовании реальной страсти к падшей женщине (Насте) у самого Плещеева, "озаботившегося" вывести ее "из мрака заблужденья". По мысли Волгина, к осуществлению своей задачи А.Н. Плещеев мог привлечь, в числе прочих, А.И. Пальма и Достоевского, обратившись к последнему с просьбой достать денег, необходимых для содержания Насти. Конечно, в письме Плещеева есть все компоненты для такого мифа ("Как мне будет больно, - писал он Достоевскому, - если она опять вернется к прежнему"). Но такая трактовка предполагает дословное понимание текста, который вполне мог быть шифрованным, особенно если учесть подпольное положение корреспондентов, как участников антиправительственного заговора. Конечно, и сам Волгин, проведя аналогию между плещеевской Настей и Настенькой "Белых ночей", оговаривается, что полного соответствия там быть не могло. Но что же могло быть?
Учитывая конспиративный характер письма Плещеева к Достоевскому, допустимо предположить, что имена "Ваньки (Насти, Типки тож)" могли быть придуманы Достоевским и Плещеевым в ходе соревновательного опыта, каким явилось параллельное сочинения Плещеевым "Дружеских советов", а Достоевским - "Белых ночей". Вполне возможно, что имя "Насти" оказалось шифрованным знаком для обозначения лиц(а), причем, вовсе не обязательно лиц(а) женского пола. Нестабильность пола поддержана такими деталями, как наименование рассказчика "мечтателем", то есть носителем мужского имени, о котором сказано, что он "не человек, а знаете какое-то существо среднего пола". Если припомнить, психологический акцент "Белых ночей" был сделан на наличии любовного треугольника, в котором рассказчик тайно влюбляется в барышню (другого мечтателя), уже отдавшую кому-то сердце. Получается, что мужчина, увлекшийся женщиной, испытывает безответное чувство, выбрав в качестве объекта страсти женщину, полюбившую другого мужчину. Но не напоминает ли этот любовный треугольник вариацию рекуррентного мотива самого Достоевского, по его собственному признанию, тайно влюбившегося в мужчину, сердце которого уже принадлежало (другой) женщине?
"Взглянуть на него: это мученик! - пишет Достоевский брату Михаилу о И.Н. Шидловском, о котором много лет спустя он вспомнит при знакомстве с В.С. Соловьевым. - Он иссох; щеки впали; влажные глаза его были сухи и пламенны; духовная красота его лица возвысилась с упадком физической. Он страдал! Тяжко страдал! Боже мой, как любит он какую-то девушку (Marie, кажется). Она вышла за кого-то замуж. Без этой любви он не был бы чистым, возвышенным, бескорыстным жрецом поэзии... Часто мы с ним просиживали целые вечера, толкуя бог знает о чем! О, какая откровенная, чистая душа! У меня льются теперь слезы, как вспомню прошедшее!" (57)
О тайном увлечения Достоевского другим товарищем по фамилии Бережицкий вспоминает А.И. Савельев, разумеется, оставив вопрос о возможных гомосексуальных мотивах за пределами своего рассказа, в связи с чем позволю себе оговорку, что термин этот будет употребляться мною условно за исключением тех случаев, когда эротические мотивы Достоевского будут обсуждаться в контексте теорий Фрейда (глава 9). С Бережицким, вспоминает А.И. Савельев, делился досуг, совместные чтения, уединенные часы и робкая страсть вперемешку со страхом подпасть под чужое влияние. На стороне Бережицкого было то, чего Достоевский был от рождения лишен - "Бережицкого считали за человека состоятельного, он любил щеголять своими богатыми средствами (носил часы, бриллиантовые кольца, имел деньги) и отличался светским образованием, щеголял своею одеждою, туалетом и особенно мягкостью в обращении".
"Я имел у себя товарища, - читаем мы о Бережицком в письме Достоевского к брату от 1 января 1840 года, - одно созданье, которое так любил я! Ты писал ко мне, брат, что я не читал Шиллера. Ошибаешься, брат! Я вызубрил Шиллера, говорил им, бредил им; и я думаю, что ничего более кстати не сделала судьба в моей жизни, как дала мне узнать великого поэта в такую эпоху моей жизни; никогда бы я не мог узнать его так, как тогда. Читал с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного, пламенного дон Карлоса, и маркизу Позу, и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения! Теперь я вечно буду молчать об этом" (58).
Не исключено, что в списке лиц неженского пола, так или иначе покоривших сердце Достоевского, мог оказаться и сам Плещеев, тем более, что список этот, вероятно, мог бы быть пополнен еще и такими именами как Д.В. Григорович, А.И. Пальм и, наконец, Н.А. Спешнев, которому, со слов Л.И. Сараскиной, автора книги "Одоление демонов", к которой мы еще вернемся, Достоевский отдал "всю страсть благоговейного ученичества, всю муку преданного обожания, доходящего до идолопоклонства, всю боль духовного подчинения". Наличие гомосексуальных влечений у Достоевского было оспорено Игорем Волгиным, построившим свой аргумент против теории Л.И. Сараскиной и находящегося на ее позиции Бориса Парамонова на базе наблюдений за характером писателя. Указав на тенденцию Достоевского не подчиняться, а подчинять и отсутствие у него "женственности и пассивного ожидания" Волгин настаивает на необоснованности мысли о гомосексуальных мотивах, хотя и указывает на наличие лесбийских (уже не в характере, а в сочинениях). Надо думать, вопрос этот требует иного фокуса.
"Заметим попутно, - пишет И.Л. Волгин, - что лесбийские мотивы (коль скоро о них зашла речь) неизменно сопряжены у Достоевского с именем Катя. Стоит вспомнить юную княжну, носящую это имя в "Неточке Незвановой" - ее нежную дружбу с главной героиней романа. О Катерине Ивановне в "Братьях Карамазовых" было говорено выше. Эти "Катерины" всегда "аристократичнее" тех, кто служит объектом их чувственных изъяснений. Такой иерархический акцент, по-видимому, не случаен. Не связан ли выбор "лесбийского" имени с императрицей Екатериной II?" (59).
3. "Она впадала в болезненный кризис".
Но если допустить, как, кажется, все же допускает Волгин, наличие лесбийских мотивов в сочинениях Достоевского, разве так уж невероятно предположить, что за женскими именами, вовлеченными в лесбийские фантазии, могли стоять мужские прототипы, заимствованные автором из собственного опыта. Почему Петрашевский мог пожелать отправиться в церковь, переодевшись женщиной, а Достоевский не мог пожелать стать рассказчиком от лица женщины? Припомним гипотезу Антония Храповицкого о том, что Карамазов-отец, по первоначальному замыслу автора, от которого он впоследствии отказался, должен был подвергнуть Смердякова "Содомскому осквернению". Учитывая, что в окончательной версии жертвой карамазовского сладострастия становится не мальчик, а девочка, Достоевский мог тем не менее иметь в виду мальчика. Короче, не исключено, что в эротических мечтаниях Неточки Незвановой, сироты, воспылавшей страстью к княжне Кате, возможны отголоски гомосексуальных увлечений самого автора, тоже вступившего в новый мир сиротой, посягнувшей в своих увлечениях на интимный контакт с лицами из недосягаемого для него социального круга. Заметим, что в любви Неточки Незвановой к Кате, представленной рассказчиком как первый эстетический опыт, повторяется литературный подтекст истории увлечения Достоевского Бережицким.
"Да, это была любовь, настоящая любовь со слезами и радостями, любовь страстная. Что влекло меня к ней? Отчего родилась такая любовь? Она началась с первого взгляда на нее, когда все чувства мои были сладко поражены видом прелестного, как ангел, ребенка. Все в ней было прекрасно; ни один из пороков ее не родился вместе с нею ... Все любовались ею, все любили ее, не я одна ... Может быть, во мне первый раз поражено было эстетическое чувство, чувство изящного, первый раз сказалось оно, пробужденное красотой, и вот - вся причина зарождения любви моей" (60).
Как и сам Достоевский, Неточка Незванова оказалась в чужом и непонятном ей мире представителей родовой знати. Оба отличались болезненностью и нелюдимостью. Подобно Неточке, подпавшей под очарование резвой, красивой и своевольной Кати, Достоевский был покорен аналогичными чертами Бережицкого, Шидловского, Григоровича и пр. В арсенале средств обольщения Неточки Незвановой, равно как и Достоевского, оказались лишь усидчивость, наблюдательность и страсть к чтению. История влечения этих двух существ, Неточки, и Кати, изложена в терминах борьбы за подчинение, как и история всех увлечений реального Достоевского.
"Катя выдумала, что мы будем так жить: она мне будет один день приказывать, а я все исполнять, а другой день наоборот - я приказывать, а она беспрекословно слушаться; а потом мы обе будем поровну друг другу приказывать; а там кто-нибудь нарочно не послушается, так мы сначала поссоримся, так, для виду, а потом поскорее помиримся" (61).
В историю любви вплетается фетишистский мотив, к которому нам еще предстоит вернуться в другом контексте, ставший сигналом а, возможно, и символическим воплощением эротической энергии.
"Тихонько, дрожа от страха, целовала я ей ручки, плечики, волосы, ножку, если ножка выглядывала из-под одеяла. Мало-по-малу я заметила, так как я не спускала с нее глаз целый месяц, - что Катя становится со дня на день все задумчивее ... Она стала раздражительна...", - рассказывает Неточка Незванова (62).
"У вас башмак развязался, сказала она мне - давайте я завяжу, - читаем мы дальше.
Я было нагнулась сама, покраснев, как вишня, от того, что, наконец-то, Катя заговорила со мной.
- Давай! сказала она мне нетерпеливо и засмеявшись. Тут она нагнулась, взяла насильно мою ногу, поставила к себе на колено и завязала. Я задыхалась. Я не знала, что делать от какого-то сладостного испуга. Кончив завязывать башмак, она оглядела меня с ног до головы" (63).
Не исключено, что мотив укрощения свирепого бульдога влюбленной Катей мог перекочевать в романтическую повесть Достоевского из мужского мира, повторяя жест Петрашевского, который вызвался "выпить целую бутылку шампанского с единственной целью, чтобы Толль после ужина остался дома, а не ехал куда-нибудь кутить". "Княжна с торжеством стала на завоеванном месте и бросила на меня неизъяснимый взгляд, взгляд пресыщенный, упоенный победою". Возможно, по модели Ф.Н. Львова, взявшего на следствии вину Н.А. Момбелли на себя, строится мотив выгораживания. Взяв на себя вину Кати, впустившей бульдога в покои старухи-княжны, Неточка тешит себя мыслью, что несет наказание за нее. Конечно, Достоевский, как и его героини, сам мог оказаться под влиянием романтических авторов. В перечисленных произведениях есть не только косвенные, но и прямые ссылки на Вальтер Скотта и героиню "Сен-Ронанских вод", Клару Мовбрай, которая могла послужить прототипом всех трех женских персонажей романтических повестей. Однако, если понятие "мечтателя" действительно было сформулировано Достоевским с оглядкой на "соблазнителя" Вареньки Карепина-Быкова, что представляется мне очевидным, то трудно представить себе, что Достоевский отказался от мысли продолжить автобиографическую линию. Имя красавицы Кати в "Неточке Незвановой" могло быть заимствовано Достоевским из того же автобиографического материала, из которого была взята тема Карепина-Вареньки. Катей была единокровная сестра матери Достоевского от второго брака их деда.
"Я помню ее девочкой, почти товаркой мне по летам, - пишет
о ней Андрей Достоевский. - До самого ее замужества я называл ее просто Катенькой, а она меня - Андрюшенькой. В детстве она была очень красивенькой девочкой, а когда подросла, стала просто красавицей. Не помаю греха, что в юности я был влюблен в нее без памяти" (64).
Но какую роль могла реальная "Катенька" сыграть в возможных гомосексуальных фантазиях Достоевского? Припомним, что она воспитывалась, как и сестра Достоевского, Варя, в одном и том же доме, у родственников Куманиных и, как Катя в "Неточке Незвановой", была красавицей и потенциальной соперницей сестры Вари, в вопросах брака.
"Она, бедная, целый вечер просидела у себя наверху, не показываясь вниз, - пишет Андрей Достоевский о вечере, в продолжение которого ожидалось карепинское предложение о браке. - а как уж ей хотелось посмотреть на жениха. Но это было ей не дозволено, это было не в правилах... Ну, а как в самом деле, жених, увидевши другую взрослую девушку, пленится ею больше, нежели своею невестою, и сделает предложение не нареченной невесте, а другой личности..." (65).
Заметим, что хронология "Неточки Незвановой" нарушена с самого начала. Рассказ о смерти отчима предшествует рассказу о детстве, после чего "вспоминаются" события после его смерти, в частности, вступление автора в мужской мир и "лесбийский" роман с Катей, вслед за которым возникает коллизия треугольника между Неточкой и супружеской парой, Петра Александровича и Александры Михайловны, в судьбе которой находит отражение авторское восприятие судьбы матери. В известном смысле, в "Неточке Незвановой" завершен цикл, начавшийся с обстоятельств, связываемых автором с тайной смерти отца, и кончившийся подробностями смерти матери, тоже окруженными таинственными обстоятельствами, к которым вернемся в третьей главе. Роль мужа, хранящего тайну романтического увлечения жены и подвергающего ее изощренному наказанию под видом любви, отведена в "Неточке Незвановой" прототипу П.А. Карепина. Супруги представлены лишь по имени и отчеству, то есть, как Петр Александрович и Александра Михайловна (заметим частичное именное сходство с Петром Андреевичем и Варварой Михайловной Карепиными), причем у Петра Александровича намечается близкое портретное сходство с Карепиным. "С виду это был человек высокий, худой и как будто с намерением скрывавший свой взгляд под большими зелеными очками", - читаем мы в "Неточке Незвановой. Как и Карепин, Петр Александрович является управителем имений князя. Как, возможно, и в случае Карепиных, непроизносимая тайна, тяготеющая над супругами, остается не раскрытой до того момента, пока в супружеские отношения не вмешивается рассказчик, читай, сам Достоевский. Повествование ведется от лица Неточки Незвановой, пытающейся, как, возможно, и Достоевский, разгадать механизм брачных отношений супружеской четы, любимой Александры Михайловны (сестры Вари) и нелюбимого Петра Александровича (опекуна Карепина)..
"Меня поражало ее необыкновенное внимание к нему, к каждому его слову, к каждому движению; как будто бы ей хотелось всеми силами в чем-то угодить ему.... Она как будто вымаливала у него одобрения: малейшая улыбка на его лице, полслова ласкового - и она была счастлива; точно как будто это были первые минуты еще робкой, еще безнадежной любви", - читаем мы в "Неточке Незвановой (66).
За подчиненностью Александры Михайловны своему мужу, в подтексте, подчиненностью Вареньки Карепину, стоит идея неравного брака, в котором каждый играет отведенную ему роль. Петр Александрович (Карепин) притворяется благодетелем, Александра Михайловна (Варенька) притворяется облагодетельствованной. Заметим, что даже в мемуарах Андрея Достоевского, в которых отражаются лишь поверхностные стороны жизни, эта игра отведенных каждому ролей прослеживается с момента сватовства Карепина к Вареньке.
"Сестру Вареньку одели чуть ли не по бальному, даже и мне велели надеть новый сюртучок ... Бабушка разнесла карты и начали игру в преферанс ... По правую сторону жениха усадили в стороне сестру Вареньку. После второй сдачи жених распустил карты, показывая их сбоку сидевшей невесте. Но ей, бедной, вероятно, было не до карт; она и действительно не знала никакой игры, но в настоящую минуту, я думаю, короля от валета едва ли бы отличила!.. В самом деле... видеть человека в первый раз в жизни и сознавать, что этот человек есть ее жених, ее будущий муж... Но при всяком развертывании веером карт сестра радушно улыбалась и показывала вид, что ее интересует игра, - описывает Андрей Достоевский вечер сватовства Карепина к сестре Варе (67).
Дважды в рассказе описывается срыв таинственных отношений, выразившийся истерикой Александры Михайловны. Судя по тому, что вторая истерика, возникшая в преддверии смерти, в супружеской тайне персонажей прослеживаются элементы родительской тайны в семье доктора Достоевского, о которой в следующей главе.
"Но не могу забыть нескольких вечеров в нашем доме (в целые восемь лет, двух-трех, не более), когда Александра Михайловна как-будто вдруг вся переменялась. Какой-то гнев, какое-то негодование отражались на обыкновенно тихом лице ее, вместо всегдашнего самоуничижения и благоговения к мужу. Иногда целый час приготовлялась гроза; муж становился молчаливее, суровее и угрюмее обыкновенного. Наконец больное сердце бедной женщины как-будто не выносило. Она начинала прерывающимся от волнения голосом разговор, сначала отрывистый, бессвязный, полный каких-то намеков и горьких недомолвок; потом, как будто не вынося тоски своей, вдруг разрешалась слезами, рыданиями, а затем следовал взрыв негодования, укоров, жалоб, отчаяния, словно она впадала в болезненный кризис" (68).
Выяснение тайны связано в повести с прочтением Неточкой (в подтексте самим Достоевским) письма, оставленного в романе Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды". Знакомство с документом, адресованным к Александре Михайловне молодым любовником, именующим себя "неровней", наводит юную Неточку на мысль о погубленной репутации Александры Михайловны как основании ее союза с нелюбимым мужем. В реальной жизни тайна сестры Вари, вероятно, по мысли Достоевского, имитирующей счастливый брак с Карепиным, остается неразгаданной автором "Неточки Незвановой". Судя по некоторым деталям повести, Достоевский мог размышлять о тайне брачного контракта Карепиных по аналогии с тайной родительского брака. Как и в реальной истории родителей, брачная тайна которых приоткрывается незадолго до смерти матери, развязка событий в "Неточке Незвановой" наступает в преддверии смерти Александры Михайловны. Не исключено, что разрешению родительской тайны посвящены зрелые романы Достоевского. Однако, если тайна союза Карепиных действительно была вплетена в контекст "Неточки Незвановой, что представляется мне несомненным, то Достоевскому принадлежит заслуга частичного ее разглашения.
Заметим, что судьба Вари Достоевской весьма таинственна. На ее долю почему-то выпало уединенное детство вдали от братьев и сестер. 10-ти лет отроду ее одну отправляют "погостить" к тетке Куманиной. А между тем в письме доктора Достоевского к жене, датированном августом 1833 года, имеется таинственное упоминание ("жаль мне дочки, она бедная душою тоскует"). Если учесть, что в 1833 году дочь Вера была еще младенцем, а Саше еще предстояло родиться, то речь без сомнения должна была идти о "дочке" Варе. "Не могу разьяснить, про какую дочку здесь упоминается, вероятно, это какое-нибудь иносказание", - делает примечание к слову "дочка" Андрей Достоевский, опубликовавший это письмо в мемуарном тексте. Однако, уже само признание эзоповского слоя в переписке родителей ("иносказание") говорит о наличии в ней неразглашенной тайны. И если продолжить мысль Андрея Достоевского об иносказании, то оно должно было, скорее всего, относиться не к слову "дочка", а к определению "бедная" и "душой тоскует". Но о чем могла тосковать душой Варвара Достоевская в возрасте 13 лет? И тут достойно внимания то обстоятельство, что возраст Вари Достоевской близок и к возрасту таинственно изнасилованной девочки, упомянутой в салоне Философовой и в гостиной Корвин-Круковских, а также описанной в цензурированной М.П. Катковым главе "Бесов".
В спектакле жизни Карепиных, как и в спектакле жизни персонажей "Неточки Незвановой", лидируюшая "роль" была сыграна мужем, вовлеченным в акт надевания масок.
"Точно так же, как теперь, он остановился перед зеркалом, и я вздрогнула от какого-то неопределенного, недетского чувства, - рассказывает Неточка. - Мне показалось, что он как-будто переделывает свое лицо. По крайней мере, я видела ясно улыбку на лице его перед тем, как он подходил к зеркалу; я видела смех, чего прежде никогда от него не видела, потому что (помню, это всего более поразило меня) он никогда не смеялся перед Александрой Михайловной ... Посмотревшись с минуту в зеркало, он понурил голову, сгорбился, как обыкновенно являлся перед Александрой Михайловной, и на зыпочках пошел в ее кабинет" (69).
Но и о самом Достоевском известны эксперименты с собственным отражением в зеркале, о которых сообщает нам мемуарист Риезенкампф. Но как объяснить тот факт, что ненавистному опекуну Достоевский пожелал подарить привычки, интимно знакомые ему самому? Конечно, вполне можно допустить, что инициатором в подделывании собственного облика был Карепин, в каковом случае Достоевский лишь вернул ему заслуженное авторство. Как бы то ни было, но если наблюдения Неточки Незвановой за мужем Александры Михайловны представлены как навязчивая идея, то эмоции самого Достоевского, создававшего один за другим карепинских двойников, могут подпадать под ту же категорию. Обратим внимание, что в кульминационный момент читатель узнает, что Александра Михайловна подозревает Петра Александровича в тайной страсти к Неточке Незвановой. Не исключено, что в подсознательном своем желании Достоевский видел в Карепине мужа Вареньки, воспылавшего гомосексуальной страстью (ненавистью) к нему самому.
В "Преступлении и наказании" роль соблазнителя (спасителя) девушки, запятнавшей себя в глазах общества нарушением нравственного табу, отводится персонажу, повторяющему карепинский стандарт. К 1865-1866 г.г., то есть когда Достоевский работал над "Преступлением и наказанием", в его жизни произошли два события, скорее всего возродившие в нем память о Карепине, получившим свой титул опекуна родительского наследства кв результате смерти отца и матери. Внезапная кончина двух близких людей, брата Михаила и жены, Марии Димитриевны, могли вернуть Достоевского к мысли о повторении судьбы. Возвращались долги и "безнадежность расплаты в будущем", то есть страх голода, выселения из квартиры, долговой ямы, тюрьмы и необходимости отказаться от сочинительства. К марту 1866 года долги Достоевского по векселям составляли сумму в 13.636. К этому времени относится принятие Достоевским убийственных обязательств, предложенных издателем Стелловским, конец любовного романа с Аполлинарией Сусловой, предложение руки и сердца Анне Корвин-Круковской - темы, к которым нам еще предстоит вернуться.
Однако, в "Преступлении и наказании", как и в "Бедных людях", карепинская тема, то есть тема раскаявшегося волокиты, сначала соблазнившего, а затем женившегося на "сестре Вареньке", повторяется как эквивалент темы нищеты при всех имеющихся разночтениях. Петр Андреевич Карепин, как и Петр Петрович Лужин (заметом все то же частичное именное сходство) оказался женихом Дуни стараниями покровителей, которым он приходится дальним родственником. Снова повторено портретное сходство.