Пелам Гренвилл Вудхаус. Вся правда о Муллинерах (сборник)

   И на обратном пути ему выпало стать свидетелем зрелища, очень редкого для сельской местности в Англии, – зрелища епископа, бегущего во всю прыть. В таких захолустьях, как Нижний Брискетт-на-Мусоре, вообще крайне трудно увидеть епископа во плоти. И в подобных исключительных случаях он либо едет в величественной машине, либо шествует величавой походкой. А этот епископ наддавал, как победитель дерби, и Августин остановился, чтоб упиться нежданным зрелищем сполна.
   Этот епископ был крупным, дородным епископом, созданным более для прочности, чем для скорости, но тем не менее он показывал прекрасное время. И пронесся мимо Августина в вихре мелькающих гетр, а затем, демонстрируя свою разносторонность как атлета, он внезапно свернул к дереву и стремительно взобрался на высокий сук. Как без особого труда отгадал Августин, им руководило желание избежать более близкого знакомства с огромным мохнатым псом, который усердно гнался за ним. Пес достиг дерева через секунду после того, как его добыча скрылась между ветвей, остановился у ствола и залаял.
   Августин неторопливо подошел поближе.
   – Маленькое недоразумение с бессловесным другом? – осведомился он благодушно.
   Епископ посмотрел на него со своей вышки.
   – Молодой человек, – сказал он, – спасите меня!
   – Сей, вне всяких сомнений, момент, – отозвался Августин. – Положитесь на меня!
   До этого дня все собаки внушали ему смертельный ужас, но теперь колебания были чужды Августину. Стремительнее, чем поддается описанию, он схватил с земли камень, метнул его в пса и испустил торжествующий вопль, когда камень с громким хлопком угодил в цель. Пес, знавший свою меру, покинул место действия со скоростью около сорока пяти миль в час, и епископ, опасливо спустившийся на землю, крепко сжал руку Августина.
   – Мой избавитель! – сказал епископ.
   – Забудьте! – бодро отозвался Августин. – Всегда рад выручить товарища. Мы, священнослужители, должны стоять друг за друга.
   – Я думал – еще минута, и он меня растерзает.
   – Не самый приятный собачей. Просто кипел нерастраченным пылом.
   Епископ кивнул.
   – Но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась. Второзаконие, тридцать четыре, семь, – добавил он. – Быть может, вы укажете мне дорогу к церковному дому? Боюсь, я немного заблудился.
   – Я провожу вас туда.
   – Благодарю. Но пожалуй, будет лучше, если внутрь вы заходить не станете. Мне необходимо обсудить серьезнейшие дела со стариной Мордатым, с преподобным Стэнли Брендоном, хотел я сказать.
   – А мне надо обсудить серьезнейшее дело с его дочерью. Я поброжу по саду.
   – Вы превосходный молодой человек, – сказал епископ, когда они направились к деревне. – Младший священник, а?
   – Пока. Но, – добавил Августин, потыкав пальцем в грудь своего спутника, – погодите немного и увидите, как я воспарю. Я только одного прошу: погодите и поглядите.
   – Непременно. Вы, несомненно, подниметесь высоко, на самую вершину дерева.
   – Прямо как только что вы, а? Ха-ха!
   – Ха-ха! – отозвался епископ. – Ах вы, юный плутишка!
   И он ткнул Августина пальцем под ребро.
   – Ха-ха-ха! – ответил Августин.
   Он похлопал епископа по спине.
   – Но шутки в сторону, – сказал епископ, когда они вошли в сад при церковном доме. – Я действительно намерен присмотреть за вами и позабочусь, чтобы вы поскорее получили приход, которого заслуживаете своими талантами и характером. Говорю вам, мой милый юный друг, со всей серьезностью, что я еще не видел ловкости, равной той, с какой вы спровадили камнем эту псину. А я всегда говорю только чистую правду.
   – Велика правда и могущественнее всего сущего. Ездра, четыре, сорок один, – сказал Августин.
   Он повернулся и неторопливо зашагал к лавровым кустам, обычному месту своих свиданий с Джейн. Епископ направился к парадной двери и дернул колокольчик.

* * *

   Хотя они не договорились встретиться, Августин был удивлен, когда по прошествии нескольких минут Джейн не вышла к нему. Он не знал, что отец велел ей утром развлекать супругу епископа и показать ей все достопримечательности Нижнего Брискетта-на-Мусоре. С возрастающим нетерпением он прождал еще четверть часа и уже собирался уйти, как до его слуха из дома донеслись сердитые голоса.
   Он остановился. Голоса, казалось, исходили из комнаты на первом этаже, обращенной окнами к саду.
   Легкою стопою пробежав по траве, Августин замер под окном и стал слушать. Рама была приподнята на четверть, и он различал каждое слово.
   Говорил священник голосом, сотрясавшим комнату.
   – Значит, так? – сказал священник.
   – Именно так, – сказал епископ.
   – Ха-ха!
   – Да, вот именно, ха-ха! – отпарировал епископ с запальчивостью.
   Августин приблизился еще на шаг. Ясно было, что опасения Джейн оправдались и между былыми школьными товарищами возникла серьезная ссора. Он осторожно заглянул внутрь. Священник, заложив руки за фалды сюртука, расхаживал взад и вперед по ковру, а епископ, стоя спиной к камину, бросал на него вызывающие взгляды с каминного коврика.
   – Кто тебе наговорил, будто ты что-то понимаешь в облачениях? – грозно вопросил преподобный Брендон.
   – Кто надо, тот и наговорил, – отрезал епископ.
   – Да ты даже не знаешь, что такое облачение.
   – Ах так?
   – Ну и что это?
   – Свисающая с плеч пелерина, расшитая золотыми полосами. Можешь спорить, сколько хочешь, Мордатый, но факт остается фактом – на твоем золотых полос слишком много. И заруби себе на носу: либо ты уберешь часть этих полос, либо схлопочешь.
   Глаза священника запылали яростью.
   – Так, значит? – сказал он. – И не подумаю! Понял? У тебя хватило нахальства явиться сюда и начать командовать. В этом ты весь! Ты словно бы забыл, что я тебя знал, когда ты был еще Носатым, весь в чернилах, и если бы я захотел, то мог бы порассказать о тебе кое-что, посмешить газетных читателей.
   – Мое прошлое – открытая книга.
   – Да неужто? – Преподобный Брендон злоехидно засмеялся. – А кто посадил белую мышь в стол француза?
   Епископ вздрогнул.
   – Кто в дортуаре намазал джемом простыню старосты? – отпарировал он.
   – У кого воротничок всегда был грязным?
   – Кто носил пристегнутую манишку? – Великолепный органоподобный голос епископа, чей самый слабый шепот был слышен в дальних приделах собора, загремел на полную мощность. – Кого вывернуло за ужином?
   Преподобный Брендон содрогнулся с головы до ног. Его красное лицо обрело малиновый оттенок.
   – Ты прекрасно знаешь, что индейка была тухлой, – сказал он свистящим шепотом. – Кому угодно могло стать нехорошо.
   – Индейка тут ни при чем! Просто ты обожрался. Если бы ты с таким же старанием возвышал свою душу, как отращивал живот, то мог бы, – сказал епископ, – удостоиться столь же высокого сана, как я.
   – Ах вот как?
   – Впрочем, возможно, я ошибаюсь. На это у тебя ума не хватило бы.
   Преподобный Брендон испустил еще один режущий ухо смех.
   – Ум! Скажите на милость! Мы-то знаем все про этот твой высокий сан и про то, как ты до него поднялся!
   – Что ты имеешь в виду?
   – Что сказал. Докапываться не будем.
   – Почему это вы не будете докапываться?
   – Потому что, – ответил преподобный Брендон, – лучше будет не докапываться!
   Епископ потерял самообладание. Его лицо исказилось от гнева, он шагнул вперед – и в тот же миг Августин непринужденно прыгнул в комнату.
   – Ну-ну-ну! – сказал Августин. – Ну-ну-ну-ну-ну!
   Противники окаменели и немо уставились на пришельца.
   – Будет, будет вам, – сказал Августин.
   Первым опомнился преподобный Брендон и смерил Августина свирепым взглядом.
   – Это с какой стати вы прыгаете в мои окна? – загремел он. – Вы младший священник или Арлекин?
   Августин не дрогнул под его взглядом.
   – Я младший священник, – сообщил он с достоинством, которое так его красило. – И как младший священник я не могу оставаться в стороне и смотреть, до какой степени забываются двое выше меня саном, и уж тем более школьные товарищи. Это нехорошо. Очень нехорошо, высшие саном ребятки!
   Преподобный Брендон закусил губу. Епископ склонил голову.
   – Послушайте, – сказал Августин, кладя ладони на плечи обоих, – мне горько видеть, как такие славные парни ссорятся столь неподобающим образом.
   – Он первый начал, – обиженно сказал священник.
   – Не важно, кто начал, – властным жестом Августин помешал епископу возразить и продолжал: – Будьте разумны, милые мои. Уважайте правила ведения дебатов. Не скупитесь на мягкую уступчивость. Вы утверждаете, – он обернулся к епископу, – что наш добрый друг имеет избыток золотых полос на своем облачении?
   – Вот именно. И я стою на этом.
   – Да-да-да. Но что такое, – успокоил его Августин, – что такое парочка лишних полос между друзьями? Подумайте! Вы и наш достойнейший приходской священник учились вместе в школе. Вас связывают священные узы вашей старенькой альма-матер. С ним вы резвились на площадке для игр. С ним вы делили одну шпаргалку и швырялись смоченными чернилами шариками в час, отведенный для занятий французским языком. Неужели все это ничего не значит для вас? Неужели эти воспоминания не задевают струны ваших сердец? – Он умоляюще перевел взгляд с одного на другого. – Ваше преподобие!
   Преподобный Брендон, отвернувшись, утирал глаза. Епископ нашаривал в кармане носовой платок. Воцарилось молчание.
   – Извини, Мордатый, – сказал епископ прерывающимся голосом.
   – Я наговорил лишнего, Носатый, – промямлил священник.
   – Если хочешь знать, что я думаю, – сказал епископ, – то ты совершенно прав, объясняя свое легкое недомогание за ужином недоброкачественностью индейки. Помнится, я тогда же сказал, что эту птицу в подобном состоянии не следовало подавать на стол.
   – А ты, посадив белую мышь в стол учителя французского, – сказал священник, – оказал человечеству одну из величайших услуг за все время его истории. Тебя следовало бы рукоположить в епископы прямо на месте!
   – Мордатый!
   – Носатый!
   Они обменялись сердечным рукопожатием.
   – Чудесно! – сказал Августин. – Значит, все тип-топ?
   – Вполне, – ответил преподобный Брендон.
   – Что до меня, то тип-топее не бывает, – отозвался епископ и нежно обратился к своему старому другу. – А ты будешь и дальше носить столько золотых полос на своем облачении, сколько тебе хочется, ведь правда, Мордатый?
   – Нет-нет. Теперь я вижу, что заблуждался. С этих пор, Носатый, ни единой золотой полосы!
   – Но, Мордатый…
   – Ничего, – заверил его священник. – Есть они, нет их, мне все равно.
   – Чудо-человек! – восхищенно сказал епископ и кашлянул, чтобы скрыть свои чувства. Снова воцарилась тишина. – Пожалуй, – продолжал он после паузы, – я расстанусь с вами, мой дорогой, и отправлюсь на поиски жены. Она, если не ошибаюсь, где-то в деревне вместе с вашей дочерью.
   – Они как раз направляются сюда.
   – А, да! Вижу. Ваша дочь очаровательна.
   Августин хлопнул его по плечу.
   – Ай да епискуля! – воскликнул он. – Этим все сказано. Она самая прелестная, самая милая девушка в мире. И я был бы рад, ваше преподобие, – он повернулся к священнику, – если бы вы дали согласие на наше незамедлительное бракосочетание. Я люблю Джейн со всем пылом порядочного человека и счастлив поставить вас в известность, что она отвечает мне взаимностью. Заверьте же нас в вашем согласии, и я тотчас отправлюсь распорядиться об оглашении.
   Преподобный Брендон подпрыгнул, как укушенный. Подобно многим приходским священникам, он придерживался самого низкого мнения о младших священниках без прихода, а Августина всегда ставил несколько ниже среднего уровня этого презираемого сословия.
   – Что?! – вскричал он.
   – Счастливейшая мысль, – объявил епископ, просияв. – Потрясающая перспектива, скажу я.
   – Моя дочь! – Преподобный Брендон был совсем ошарашен. – Моя дочь – замужем за младшим священником?!
   – Ты сам был когда-то младшим священником, Мордатый.
   – Да, но не таким, как этот.
   – Да! – сказал епископ. – Таким ты не был. И я не был. И нас обоих можно только пожалеть. Узнай же! Этот молодой человек неизмеримо превосходит всех молодых людей, каких я только встречал. Известно ли тебе, что не далее как час тому назад он с несравненной находчивостью спас меня от огромного мохнатого пса с черными пятнами и перебитым хвостом? Мне угрожала неминуемая гибель, Мордатый, когда вдруг появился этот молодой человек и с удивительным присутствием духа, а также меткостью превыше всех похвал вмазал псу увесистым камнем в ребра и обратил его в паническое бегство.
   Преподобный Брендон, казалось, боролся с сильнейшими эмоциями. Глаза у него выпучились.
   – Пес с черными пятнами?
   – Очень черными, но, боюсь, не чернее сердца, которое они прячут!
   – И он действительно вмазал ему камнем в ребра?
   – Насколько я мог судить, именно в ребра.
   Священник протянул руку.
   – Муллинер, – сказал он. – Этого я не знал. В свете фактов, на которые только что было обращено мое внимание, я без колебаний снимаю свои возражения. У меня с этим псом счеты со второго воскресенья перед третьим воскресеньем до Великого поста, когда он вцепился мне в лодыжку, пока я прогуливался по берегу реки, сочиняя проповедь «О некоторых тревожных проявлениях так называемого современного духа». Берите Джейн. Я охотно даю согласие. И пусть она будет счастлива, как должна быть счастлива любая девушка с подобным мужем!
   После обмена еще несколькими трогательными фразами епископ с Августином покинули церковный дом. Епископ пребывал в раздумье и долго молчал.
   – Я обязан вам очень многим, Муллинер, – наконец сказал он.
   – Право, не знаю, – сказал Августин. – Разве?
   – Очень, очень многим. Вы спасли меня от большой беды. Не прыгни вы в окно именно в ту секунду, не вмешайся – и я почти уверен, что мой дорогой старинный друг Брендон получил бы в глаз. Мое терпение подверглось жесточайшему испытанию!
   – С нашим добрым священником иной раз бывает трудновато, – согласился Августин.
   – Мой кулак уже сжался, и я как раз отводил плечо для размаха, когда вы остановили меня. Мне страшно подумать, к чему все это могло привести, если бы не ваши зрелые не по годам тактичность и деликатность. Меня могли бы лишить сана! – При этой мысли он задрожал, хотя день был очень теплый. – Я больше никогда не посмел бы показаться в «Атенеуме». Но тсс! – продолжал епископ, похлопав Августина по плечу. – Не будем задерживаться на том, что быть могло бы. Расскажите мне про себя. Очаровательная дочь преподобного Брендона – вы действительно ее любите?
   – О да, да!
   Лицо епископа посуровело.
   – Подумайте хорошенько, Муллинер, – сказал он. – Женитьба – это не шутка. Не спешите, очертя голову, но прежде взвесьте все. Я сам супруг, и, хотя мне выпало великое счастье найти преданную подругу жизни, тем не менее порой мне кажется, что мужчине лучше оставаться холостяком. Женщины, Муллинер, непостижимы.
   – Справедливо, – согласился Августин.
   – Моя дорогая супруга – лучшая из женщин. И, как я не устаю повторять, хорошая женщина – это дивное творение, прилежащее добру, и она остается таковой при всех изменениях. Прелестна в своей юной красе и прелестна всю жизнь в красе сердца. И все же…
   – И все же? – сказал Августин.
   Епископ на мгновение задумался. Он слегка поизвивался с болезненным выражением на лице и почесал себя между лопаток.
   – Хорошо, я откроюсь вам, – начал епископ. – Сегодня теплый ясный день, не так ли?
   – Исключительно превосходная погода, – сказал Августин.
   – Ясный солнечный денек, веет умеренный западный бриз. И все же, Муллинер, если вы способны поверить этому, моя супруга настояла, чтобы утром я надел толстое зимнее шерстяное белье. Поистине, – вздохнул епископ, – что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина, красивая и безрассудная. Притчи, одиннадцать, двадцать один.
   – Двадцать два, – поправил Августин.
   – Я и хотел сказать двадцать два. Оно из толстой фланели, а у меня очень чувствительная кожа. Будьте так любезны, милый, почешите меня пониже лопаток кончиком вашей трости. Мне кажется, это утишит раздражение.
   – Но, мой милый несчастный старина епископ, – сочувственно сказал Августин. – Это недопустимо!
   – Вы не говорили бы столь категорично, Муллинер, если бы знали мою жену. Ее решения бесповоротны.
   – Вздор! – весело вскричал Августин. Он посмотрел между стволами деревьев туда, где леди епископша в сопровождении Джейн с безупречным сочетанием сердечности и снисходительности рассматривала сквозь лорнет лобелию. – Я в один момент все для вас устрою.
   Епископ вцепился ему в локоть.
   – Мой мальчик! Что вы задумали?
   – Я просто намерен поговорить с вашей супругой, изложить ей суть дела как разумной женщине. Зимнее белье из толстой фланели в такой день! Нелепо! – сказал Августин. – Возмутительно! Никогда не слышал подобной чуши!
   Епископ смотрел ему вслед, а его сердце наливалось свинцом. Он уже успел полюбить этого молодого человека, словно родного сына. И при виде того, как он столь беспечно устремляется прямо в пасть погибели, им овладела глубокая печаль. Епископ знал, какой становится его благоверная, если ей пытаются перечить даже самые высокопоставленные особы в стране – а этот доблестный юноша был всего лишь младшим священником. Еще несколько секунд – и она поглядит на него сквозь лорнет, а Англия усеяна сморщенными останками младших священников, на которых леди епископша поглядела сквозь свой лорнет. Он не раз видел, как они, удостоившись чести завтракать за епископским столом, съеживались, будто присыпанные солью слизни.
   Епископ затаил дыхание. Августин приблизился к леди епископше, и леди епископша уже поднимала свой лорнет.
   Епископ зажмурил глаза и отвернулся. А затем – годы и годы спустя, как ему почудилось, – его окликнул веселый голос, и, обернувшись, он увидел, что Августин бежит вприпрыжку между деревьями.
   – Все в порядке, – доложил Августин.
   – Все в-в порядке? – запинаясь, повторил епископ.
   – Да. Она говорит, что вы можете пойти переодеться в тонкое кашемировое.
   Епископ пошатнулся.
   – Но… но что вы ей сказали? Какие доводы привели?
   – Да просто заметил, что день такой теплый, и немножко пошутил по ее адресу.
   – Пошутили по ее адресу?
   – И она согласилась со мной очень по-дружески и сердечно. И пригласила меня как-нибудь на днях заглянуть к вам во дворец.
   Епископ сжал руку Августина, как тисками.
   – Мой мальчик, – сказал он надломленным голосом, – вы не просто на днях заглянете во дворец. Вы поселитесь во дворце. Будьте моим секретарем, Муллинер! И сами назначьте себе жалованье. Если вы намерены жениться, вам следует получать больше. Станьте моим секретарем, мальчик мой, и всегда оставайтесь при мне. Я много лет нуждался в ком-то вроде вас.
 
   Уже близился вечер, когда Августин вернулся к себе – его пригласили ко второму завтраку в церковном доме, и он был душой небольшого веселого общества, собравшегося за столом.
   – Вам письмо, сэр, – заискивающе сообщила миссис Уордл.
   Августин взял письмо.
   – С сожалением должен сказать, что скоро покину вас, миссис Уордл.
   – Ах, сэр! Если я могу чем-нибудь…
   – Не в том дело. Просто епископ сделал меня своим секретарем, и мне придется перевезти свою зубную щетку и штиблеты во дворец. Понимаете?
   – Только подумать, сэр! Да вы и сами скоро будете епископом!
   – Не исключено, – сказал Августин. – Отнюдь. А теперь разрешите мне прочитать его. – И он вскрыл конверт. По мере чтения его брови сходились на переносице во все большей задумчивости.

   «Дорогой Августин.
   Пишу в некоторой спешке, торопясь сообщить, что импульсивность твоей тетушки заставила ее совершить серьезную ошибку.
   По ее словам, она отправила тебе вчера по почте флакон с образчиком моего нового «Взбодрителя», который изъяла без моего ведома из лаборатории. Упомяни она о своем намерении, я предотвратил бы большую неприятность.
   Муллинеровский «Взбодритель» существует в двух формах – форма А и форма Б. Форма А – мягкое, но укрепляющее средство, предназначенное для людей, страдающих теми или иными недугами. Форма же Б, напротив, должна применяться исключительно в животном царстве и была создана для удовлетворения спроса, давно существующего в наших индийских владениях.
   Как тебе, несомненно, известно, любимое времяпрепровождение магараджей – охота на тигров из беседки на спине слона. И в прошлом нередко случалось, что магараджу поджидало разочарование из-за расхождения во взглядах слона и его владельца на охоту как приятный досуг.
   Чересчур часто слоны, завидев тигра, поворачивались и галопом отправлялись домой. Для борьбы с этой их повадкой я и создал муллинеровский «Взбодритель-Б». Одна столовая ложка «Взбодрителя-Б», подмешанная к утренней порции отрубей, понудит боязливейшего слона громко затрубить и, глазом не моргнув, ринуться на свирепейшего тигра.
   А потому воздержись от употребления содержимого флакона, сейчас у тебя находящегося.
   Остаюсь
   Твой любящий дядя

Уилфред Муллинер».

   Досконально изучив дядину эпистолу, Августин некоторое время пребывал в глубоком раздумье. Потом поднялся на ноги, насвистел несколько тактов псалма, исполняемого во время службы двадцать шестого июня, и вышел из комнаты.
   Полчаса спустя по проводам летела следующая телеграмма:

   «Уилфреду Муллинеру
   «Башенки», Малый Лоссингем, Сейлоп.
   Письмо получено. Вышлите незамедлительно наложенным платежом три ящика «Б». Благословенны житницы твои и кладовые твои. Второзаконие, двадцать восемь, пять.

Августин».

Епископ на высоте

   Близился вечер очередного воскресенья, и в залу «Отдыха удильщика» вошел мистер Муллинер, на чьей голове, вместо обычно украшавшей ее старенькой видавшей виды фетровой широкополой шляпы, на этот раз красовался блестящий цилиндр. Цилиндр этот вкупе с солидной чернотой его костюма и елеем в голосе, каким он заказал горячее шотландское виски с лимоном, натолкнули меня на заключение, что он почтил своим присутствием вечернюю службу в нашей церкви.
   – Хорошая была проповедь? – осведомился я.
   – Очень недурная. Читал ее новый младший священник, как будто бы приятный молодой человек.
   – Кстати, о младших священниках, – сказал я. – Мне хотелось бы узнать, что сталось с вашим племянником. С тем, о котором вы рассказали мне на днях.
   – С Августином?
   – Тем, который принимал «Взбодритель».
   – Да, это Августин. И я польщен и очень тронут, – продолжал мистер Муллинер, просияв, – что вы не забыли тривиальную историйку, которую я вам поведал. В нынешнем эгоцентричном мире далеко не всегда можно найти столь отзывчивого слушателя. Дайте вспомнить, на чем мы расстались с Августином?
   – Он только что стал секретарем епископа и поселился в епископском дворце.
   – А, да! В таком случае мы вернемся к нему примерно через полгода после указанной вами даты.
 
   В обычае доброго епископа Стортфордского было – ибо, подобно всем прелатам нашей церкви, он любил труды свои – приступать к своим дневным обязанностям (начал мистер Муллинер) в бодром и веселом расположении духа. И когда он входил в свой кабинет, чтобы заняться делами, которых могли потребовать письма, достигшие дворца с утренней почтой, на его губах играла улыбка, и они, возможно, напевали строки какого-нибудь забористого псалма. Однако сторонний наблюдатель не преминул бы заметить, что в то утро, с которого начинается наша история, вид у епископа был сосредоточенный, если не сказать озабоченный. У двери кабинета он остановился, словно не желая войти в нее, но затем с видимым усилием воли повернул ручку.
   – Доброе утро, Муллинер, мой мальчик, – сказал он со странной неловкостью.
   Августин бодро оторвался от писем, которые вскрывал.
   – Привет, епискуля. Как поживает нынче наш прострел?
   – Боли, благодарю вас, Муллинер, заметно уменьшились. Собственно говоря, почти исчезли. Прекрасная погода, видимо, идет мне на пользу. Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей. Песнь Песней, два, одиннадцать и двенадцать.
   – Отлично сказано, – похвалил Августин. – Ну-с, в письмах ничего особо интересного не наблюдается. Священник прихода святого Беофульфа-на-Западе интересуется насчет ладана.
   – Напишите, что ни в коем случае.
   – Бу сделано.
   Епископ тоскливо погладил подбородок. Казалось, он собирался с духом для решения неприятной задачи.
   – Муллинер, – сказал он.
   – А?
   – Слово «священник» послужило напоминанием, которое я не могу проигнорировать, – напоминанием о вакантном приходе Стипл-Маммари. Вчера мы с вами коснулись этого вопроса.
   – И что? – живо спросил Августин. – Я на коне?
   Судорога боли пробежала по лицу епископа. Он грустно покачал головой.
   – Муллинер, мальчик мой, – сказал он. – Вы знаете, я смотрю на вас, как на сына, и будь это предоставлено целиком на мое усмотрение, я препоручил бы вам указанный приход без малейших колебаний. Но возникло непредвиденное осложнение. Знай, о злополучный юноша, моя супруга повелела отдать его одному ее родственнику. Субъекту, – продолжал епископ с горечью, – который блеет, как овца, и не отличит стихарь от алтарной преграды.