Страница:
– Ну, про Стокхита.
– А, лорд Стокхит! Мало того, я был в суде, все три дня. – Р. Джонс приятно хихикнул. – Ваш приятель? Может, родственник? А, кузен! Видели бы вы его на перекрестном допросе! Ухохочешься. А письма-то, письма! Читали, понимаете, вслух, и это уж…
– Не надо! – вскричал Фредерик. – Дикки, не надо! Я все знаю, я видел газету. Его выставили таким дураком…
– Что поделаешь, он дурак и есть. Да, ощипали голубчика!
Фредди просто дернулся от боли.
– Дикки, не надо! Я не могу!
– Чего он вам дался?
– Не в нем дело. Дикки, я сам влопался.
– Ну! Обещали жениться?
– Не то чтобы обещал… Давайте я по порядку. Помните «Девицу из Дублина» в прошлом году? Там была одна хористка.
– Больше, больше. Целая куча.
– Вообще-то больше, но одна – особенная. Ее зовут Джоан Валентайн. Мы с ней не знакомы.
– Минуточку! Ничего не понимаю.
– Ну как же? Я ходил в театр каждый день, жутко в нее влюбился…
– И не пошли за кулисы?
– Именно. Я был такой кретин…
– Не скромничайте!
– Был, был, а то бы познакомился. Но я ей писал. Объяснялся в любви.
– Предложение делали?
– А?
– Просили выйти за вас замуж?
– Не помню. Наверное, просил. Жутко влюбился.
– Почему вы с ней не встретились?
– Она не хотела. Приглашаю в кафе – не идет. И на письма не отвечала. А потом…
Голос его угас. Он присосался к набалдашнику.
– Да?
Фредди залился алым румянцем и глядел в сторону.
– Стихи!..
Р. Джонс затрясся и засверкал глазками.
– Стихи ей писали?
– Ярдами, Дикки, ярдами! Видите, как я влип? Теперь, после Перси, такие дела вошли в моду. Прочтет объявление о помолвке – и все, конец! Наверное, только того и ждала. У нее все карты. Если в суде прочитают стихи, мне вообще придется уехать. А дома что будет! Отец меня убьет. Влип, ничего не скажешь.
– Что ж я могу сделать?
– Письма от нее получить! Я сижу в деревне. Потом, я вообще бы не справился. Тут нужен умный, бывалый человек.
– Спасибо за комплимент, только этого маловато. Вот вы говорили, пятьсот фунтов?..
– Говорил, говорил. Пожалуйста. Так вы пойдете? Хватит ей этого?
– Посмотрим…
Фредди поднялся со стула почти счастливый. Скотленд-Ярд не доверял Р. Джонсу, а Фредерик Трипвуд – доверял.
– Спасибо, Дикки, спасибо! – сказал он, пылко тряся его руку. – Значит, поручаю все вам. Если что, напишите. Спасибо, до свиданья, пип-пип.
Дверь закрылась. Р. Джонс с удовольствием хрустел купюрами. Он был совершенно счастлив. Удастся его миссия или нет, небеса послали ему целых пятьсот фунтов.
Глава III
1
2
– А, лорд Стокхит! Мало того, я был в суде, все три дня. – Р. Джонс приятно хихикнул. – Ваш приятель? Может, родственник? А, кузен! Видели бы вы его на перекрестном допросе! Ухохочешься. А письма-то, письма! Читали, понимаете, вслух, и это уж…
– Не надо! – вскричал Фредерик. – Дикки, не надо! Я все знаю, я видел газету. Его выставили таким дураком…
– Что поделаешь, он дурак и есть. Да, ощипали голубчика!
Фредди просто дернулся от боли.
– Дикки, не надо! Я не могу!
– Чего он вам дался?
– Не в нем дело. Дикки, я сам влопался.
– Ну! Обещали жениться?
– Не то чтобы обещал… Давайте я по порядку. Помните «Девицу из Дублина» в прошлом году? Там была одна хористка.
– Больше, больше. Целая куча.
– Вообще-то больше, но одна – особенная. Ее зовут Джоан Валентайн. Мы с ней не знакомы.
– Минуточку! Ничего не понимаю.
– Ну как же? Я ходил в театр каждый день, жутко в нее влюбился…
– И не пошли за кулисы?
– Именно. Я был такой кретин…
– Не скромничайте!
– Был, был, а то бы познакомился. Но я ей писал. Объяснялся в любви.
– Предложение делали?
– А?
– Просили выйти за вас замуж?
– Не помню. Наверное, просил. Жутко влюбился.
– Почему вы с ней не встретились?
– Она не хотела. Приглашаю в кафе – не идет. И на письма не отвечала. А потом…
Голос его угас. Он присосался к набалдашнику.
– Да?
Фредди залился алым румянцем и глядел в сторону.
– Стихи!..
Р. Джонс затрясся и засверкал глазками.
– Стихи ей писали?
– Ярдами, Дикки, ярдами! Видите, как я влип? Теперь, после Перси, такие дела вошли в моду. Прочтет объявление о помолвке – и все, конец! Наверное, только того и ждала. У нее все карты. Если в суде прочитают стихи, мне вообще придется уехать. А дома что будет! Отец меня убьет. Влип, ничего не скажешь.
– Что ж я могу сделать?
– Письма от нее получить! Я сижу в деревне. Потом, я вообще бы не справился. Тут нужен умный, бывалый человек.
– Спасибо за комплимент, только этого маловато. Вот вы говорили, пятьсот фунтов?..
– Говорил, говорил. Пожалуйста. Так вы пойдете? Хватит ей этого?
– Посмотрим…
Фредди поднялся со стула почти счастливый. Скотленд-Ярд не доверял Р. Джонсу, а Фредерик Трипвуд – доверял.
– Спасибо, Дикки, спасибо! – сказал он, пылко тряся его руку. – Значит, поручаю все вам. Если что, напишите. Спасибо, до свиданья, пип-пип.
Дверь закрылась. Р. Джонс с удовольствием хрустел купюрами. Он был совершенно счастлив. Удастся его миссия или нет, небеса послали ему целых пятьсот фунтов.
Глава III
1
Граф Эмсворт стоял в дверях столовой и рассеянно, но благосклонно глядел на собратьев по клубу, которые, звеня ножами и вилками, ели второй завтрак. Если бы кто-нибудь оглянулся, ему бы показалось, что новоприбывший позирует для статуи, олицетворяющей Приветливость. Бледно-голубые глаза сияли сквозь очки, улыбка говорила о полном мире, солнечный свет окружал ореолом лысую голову.
По-видимому, графа никто не заметил. Он так редко бывал в Лондоне, что в клубе его не знали, да и вообще старый консерватор[6] не станет замечать за едой того, что не стоит на столе. Чтобы привлечь его внимание, надо быть не графом, а бараньей котлетой.
Не решаясь пройти меж рядами и найти себе столик, робкий пэр стоял бы до бесконечности, если бы к нему не подскочил метрдотель Адамс, непрестанно сновавший по залу, словно сенбернар в поисках путников.
– Столик, ваша светлость? – спросил он. – Сюда, ваша светлость.
Кто-кто, а метрдотель помнил пэра. Собственно, он помнил всех. Лорд Эмсворт, нежно улыбаясь, последовал за ним к дальнему столику. Адамс вручил ему меню и стал поджидать, заботливо, как Провидение.
– Мы редко вас видим, ваша светлость, – начал он. Ему полагалось по должности знать вкусы всех членов клуба. Одним он вручал меню быстро, молча, деловито, почти резко, словно понимая, что есть минуты, когда не до разговоров. Другие предпочитали беседу, в которой тема еды – на втором плане.
Изучив меню с кротким любопытством, граф положил его на столик и охотно ответил:
– Да, я редко бываю в городе. Я его не люблю. Вот деревня… поля… леса… птицы…
Заглядевшись на что-то, он умолк, потом вопросительно посмотрел на Адамса:
– О чем я говорил, мой дорогой?
– О птицах, ваша светлость.
– О птицах? О каких птицах?
– Вы говорили о прелестях сельской жизни, ваша светлость. Птицы – это пример.
– А! Да, да, да. Да, да, да, конечно. Вы ездите за город?
– Главным образом к морю, ваша светлость. Когда беру отпуск.
Граф снова на что-то загляделся, презрев все земное. Потом вышел из транса.
– О чем мы говорили, мой дорогой?
– Я сказал, ваша светлость, что езжу к морю.
– А? Э? К какому морю?
– На берег Ла-Манша, ваша светлость.
– Почему?
– Отдохнуть, ваша светлость. В отпуск.
– Во что?
– В отпуск, ваша светлость.
– А зачем?
Адамс улыбался на службе только профессиональной улыбкой, которая необходима, если клиент пошутил, и сейчас он отложил реакцию на будущее, чтобы посмеяться вместе с женой. Адамсы ждали гостей, а метрдотель любил публику. Вы бы не догадались по его виду, что в своей среде он слывет блестящим имитатором; но в последнее время ему недоставало достаточно курьезных случаев. Радуясь удаче, он все же горевал о том, что редко встречается с владельцем Бландингского замка.
– Адамс, – спросил тем временем граф, – кто это там, у окна? Ну, в коричневом костюме.
– Это мистер Симмонс, ваша светлость. Присоединился к нам в прошлом году.
– В жизни не видел, чтобы откусывали такие куски! А вы видели?
Адамс воздержался от ответа, но внутри, в душе, просто расцвел. Мистер Симмонс был одной из его лучших моделей. Рассказ о том, как лорд Эмсворт подмечает его недостатки, сулил истинный триумф, хотя жена, видимо, скажет, что эту сцену не стоит разыгрывать при детях.
– Он, – продолжил граф, – роет себе могилу. Да, роет. Зубами. Вы откусываете большие куски?
– Нет, ваша светлость.
– Это хорошо. Это разумно. Очень разумно, Адамс. Очень… О чем я говорил?
– О том, ваша светлость, что я не откусываю больших кусков.
– Правильно. И не откусывайте. У вас есть дети?
– Да, ваша светлость, двое.
– Надеюсь, вы их учите есть медленно. Иначе им придется плохо. Вот американцы едят быстро и портят себе желудок. Мой знакомый американец, мистер Питерc, ужасно страдает.
Адамс понизил голос и доверительно проурчал:
– Не сочтите за дерзость, ваша сссввв… я читал в газете…
– О желудке мистера Питерса?
– Об его дочери, ваша ссссс, и мистере Фредерике. Разрешите принести поздравления?
– Э? Что? Принести? А, да, да, да, принесите. Да, да. Конечно. Оч-чень хорошо. Давно пора угомониться. Я так и сказал. Сиди без денег, в город не езди – да, да, пусть посидит, бездель…
У лорда Эмсворта бывало просветление, и он внезапно понял, что говорит сам с собой. Мгновенно одумавшись, он заказал бульон. Ему было неудобно перед Адамсом, но тут он увидел, как мистер Симмонс ест сыр, и забыл обо всем.
Бульон вернул благодушие. Когда Адамс снова подошел к столику, граф осведомился:
– Значит, вы читали о помолвке?
– Да, ваша светлость, в «Дейли мэйл». А в «Дейли миррор» есть фотографии. Миссис Адамс их вырезала и положила в альбом. Не примите за дерзость, очень красивая молодая леди.
– Очень, Адамс, очень. И богатая. Мистер Питерc – миллионер.
– Так и сказано в газете, ваша светлость.
– Они там все миллионеры. Интересно, как им удается? Надеюсь, он честный человек, а вот желудок – никуда! Ел большими кусками. Вы не едите большими кусками, Адамс?
– Нет, ваша светлость.
– Покойный Гладстон[7] жевал все по тридцать три раза. Очень разумно, если не спешишь. Какой вы порекомендуете сыр?
– Многим, ваша светлость, нравится горгонзола.
– Прекрасно, прекрасно, превосходно. Что в американцах хорошо, это их деловитость. Мистер Питерc в одиннадцать лет зарабатывал двадцать долларов в неделю. Продавал мяту в салуны, это у них такие кафе. Не могу понять, зачем им мята. Видимо, для кошек. Вы подумайте, двадцать долларов! Это четыре фунта. Я в одиннадцать лет столько не зарабатывал. Точнее, я никогда столько не зарабатывал. Поразительно, Адамс! Если бы каждый был таким деловитым… Я сыр съел?
– Еще нет, ваша светлость. Я собирался послать за ним лакея.
– Не надо. Пусть принесет счет. У меня встреча.
– Разрешите взять вилку, ваша светлость?
– Э? Что? Вилку?
– Вы машинально положили вилку в карман.
Лорд Эмсворт вынул вилку, словно неопытный фокусник, чей фокус удался против всех ожиданий, и с удивлением взглянул на Адамса:
– Кажется, я становлюсь рассеянным, мой дорогой. Вы не замечали?
– О нет, ваша светлость!
– Очень странно, очень… Пожалуйста, вызовите такси.
– Швейцар сейчас подзовет, ваша светлость.
– И верно! Швейцар. До свиданья, Адамс.
– До свиданья, ваша светлость.
Лорд Эмсворт благодушно направился к двери. Адамс благоговейно смотрел ему вслед.
Катясь по солнечным улицам, граф нежно улыбался бесчисленным жителям Лондона. Все беспокоились; он был счастлив. Беспокоиться, в сущности, – специальность двадцатого века, но лорд Эмсворт ее не ведал. Быть может, в его жизни не было тех, высших, чувств, которые уподобляют нас богам. Он не знал того трепета, какой вызывает в нас победа; зато не знал и стыда, связанного с поражением. Имя его после смерти не войдет в анналы истории, но он к тому и не стремился. Он был счастлив, как только может быть счастлив кто-то в наш тревожный век.
Автомобиль остановился у дома с веселыми цветами на окнах. Лорд Эмсворт заплатил шоферу и посмотрел на дом, гадая, зачем он сюда приехал.
Несколько минут напряженной мысли решили проблему. Здесь жил мистер Питерc, а он, то есть граф, должен посмотреть его скарабеев.
Именно, скарабеев.
Ска-ра-бей. Скоро-бей… Может быть, воробей? Нет, тогда – воробьев, и вообще их не собирают. Кто же это такие?
Скорее всего рыбы.
Пять лет назад расшатавшиеся нервы привели его к нью-йоркскому врачу, который сказал, что надо заиметь хобби.
– Какое? – раздраженно спросил мистер Питерc, у которого уже пошаливали и желудок и характер. Самое слово «хобби» не понравилось ему. Он занимался делом, а не всякой чушью – но врач заметил, что именно поэтому сейчас приходится выписывать чек на сто долларов. Это подействовало. Мистер Питерc совсем не любил выписывать чеки.
– Любое, – продолжал врач. – Чем вы интересуетесь?
Мистер Питерc подумал, но ничего не вспомнил. Даже еда почти перестала его интересовать.
– Вот я, например, – сообщил все тот же врач, – собираю скарабеев. Почему бы и вам этим не заняться?
– Потому, – отвечал мистер Питерc, – что я ничего о них не знаю. Кто они такие?
– Слово «скарабей», – с удовольствием начал врач, – происходит от латинского «scarabeus», то есть жук.
– Жуков я собирать не буду, – сказал мистер Питерc. – Еще чего! Жуков!
Врач подумал, не лучше ли обратить пациента к почтовым маркам, но все же пояснил:
– Скарабей – египетский символ в виде жука. Использовались они как печати, обычно – вправленные в кольца. Есть и простые украшения, скажем – из них низали ожерелья. На многих скарабеях мы видим надписи, к примеру: «Мемфис велик вовеки».
Мистер Питерc мгновенно перешел от брезгливости к приветливому любопытству.
– У вас такой есть?
– Простите?
– Этот, с Мемфисом. Я там родился.
– Вероятно, речь идет о другом Мемфисе.
– Ну, прямо! Другого нет. Мемфис – в Теннесси.
Врач был врачом, а не пациентом именно потому, что избегал споров.
– Посмотрим мою коллекцию, – предложил он, – тут, рядом.
Так мистер Питерc помешался на скарабеях.
– За сколько времени, – спросил он, – можно вот это собрать?
Врач своей коллекцией гордился.
– За сколько? – переспросил он. – Такую коллекцию? За много лет, мистер Питерc.
– Ну, прямо! – вскричал пациент. – Соберу за полгода. Спорим на сто долларов.
С этой секунды мистер Питерc вложил в скарабеев ту неудержимую энергию, которая принесла ему и миллионы, и гастрит. Он вынюхивал их, как собака – добычу. Он вытягивал их из всех уголков света и к должному сроку обладал огромной коллекцией.
На этом кончилась первая фаза его отношений со скарабеями. Он вызвал эксперта и попросил выполоть плевелы. Эксперт не сплоховал. Когда он закончил работу, жуков осталось не более дюжины.
– Остальное, – пояснил он, – практически мусор. Рекомендую выбросить. А эти хорошие.
– В каком смысле? – спросил мистер Питерc. – Почему одни годятся, другие – нет? По-моему, они все одинаковые.
Эксперт часа два говорил о Новом царстве, Среднем царстве, Осирисе, Амоне, Нут и Бает, Хеопсе, династиях и гиксосах, царевне Гилухипе, царице Тиц, озере Зарухи и Книге мертвых. Говорил он со вкусом. Ему все это нравилось.
Выслушав его, мистер Питерc сказал: «Спасибо», пошел в ванную и вытер одеколоном виски. Так он стал истинным коллекционером. Важно ли, в конце концов, что ты собираешь? Раньше он собирал доллары, теперь – скарабеев, как собирал бы бабочек, старый фарфор или что еще, если бы они ему выпали. Годы шли, он любил жуков той любовью, которая сильнее влюбленности; любовью, ведомой только маньякам-собирателям. Отойдя от дел, он предался ей всем сердцем, лелея каждого жука, как лелеет золото скупец. Коллекционирование подобно пьянству. Оно начинается с развлечения и кончается неволей.
И вот, он любовался своими сокровищами, когда горничная доложила, что пришел лорд Эмсворт. Они хорошо относились друг к другу. Американская прыть зачаровывала кроткого графа. Он был рад, что не обладает этим свойством, но как зрелище его одобрял; так человек не хочет стать пурпурной коровой, но с удовольствием на нее посмотрит. Что же до миллионера, он не видел таких людей за всю свою долгую жизнь. Однако была у них и общая черта – они собирали коллекцию.
Конечно, различались они и в этом. Мистер Питерc, как мы говорили, собирал яростно и упорно, лорд Эмсворт – благодушно и рассеянно. Музей в Бландингском замке был похож на лавку старьевщика-любителя. Рядом с Гуттенберговской Библией лежала пуля из-под Ватерлоо, изготовленная для туристов одной бирмингемской фирмой.
– Мой дорогой, – сказал граф, радостно входя в комнату, – надеюсь, я не опоздал? Зашел поесть в клуб.
– Я бы угостил вас, – сказал мистер Питерc, – но, сами знаете, я обещал врачу соблюдать диету. Один с Эйлин я как-то ем, а вот смотреть на человеческие блюда… нет, не могу.
Лорд Эмсворт сочувственно покурлыкал, сам он очень любил есть, мистер же Питерc перевел беседу в другое русло.
– Вот мои скарабеи, – сказал он.
Лорд Эмсворт надел пенсне, и кроткая улыбка сменилась тем, что кинорежиссер мгновенно опознал бы. Несчастный граф пытался «выразить интерес», хотя чутье подсказывало ему, что такой скуки он еще не испытывал.
Мы можем ругать нашу аристократию, можем ходить на митинги, но, ничего не попишешь, кровь – это кровь. Английский пэр, умирая со скуки, этого не покажет. Сызмальства привык он, гостя в замках, осматривать конюшни, выражая поддельную радость, и спартанские навыки держат его всю жизнь.
Мистер Питерc тем временем говорил о разных царствах, об Осирисе, об Амоне, о Нут и Бает, Хеопсе, гиксосах и совсем уж распелся, перейдя к царевне Гилухипе, озеру Зарухи и Книге мертвых. Время бежало…
– Посмотрите на этого, лорд Эмсворт.
Граф заморгал и очнулся, перескочив из приятных теплиц и тенистых садов в Лондон, где мистер Питерc почтительно и гордо держал на ладони какую-то пакость.
Пришлось ее взять. Судя по всему, хозяин ждал именно этого. Ну что ж…
– Ах! – сказал лорд.
– Хеопс четвертой династии, – сказал мистер Питерc.
– Простите?
– Хеопс! Четвертой династии!
Лорд Эмсворт растерялся. Нельзя же, в конце концов, все время твердить «ах».
– Ой, Господи! – воскликнул он. – Хеопс!
– Четвертой династии.
– Боже ты мой!
– Каково, а?
Именно здесь беседу прервало Провидение, которое не даст в обиду хорошего человека.
– Простите, – сказала, входя, горничная, – вас к телефону.
– Я сейчас, – сказал гостю мистер Питерc.
– Пожалуйста, – заверил его благодарный лорд Эмсворт. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу. Не беспокойтесь.
Хозяин вышел. Он остался один. Солнце сияло за окном, на тихой улице. Были там и деревья. Граф любил их и одобрительно на них взглянул. Потом из-за угла вышел человек с тачкой, полной цветов.
Цветы! Несчастный граф, словно голубь, перенесся в свой замок. Цветы… Сказал он садовнику, что делать с гортензиями? А вдруг забыл? Тот в жизни сам не догадается!
Думая о садовнике, лорд Эмсворт заметил, что в руке у него что-то есть. И, положив загадочную штуку в карман, вернулся к размышлениям.
По-видимому, графа никто не заметил. Он так редко бывал в Лондоне, что в клубе его не знали, да и вообще старый консерватор[6] не станет замечать за едой того, что не стоит на столе. Чтобы привлечь его внимание, надо быть не графом, а бараньей котлетой.
Не решаясь пройти меж рядами и найти себе столик, робкий пэр стоял бы до бесконечности, если бы к нему не подскочил метрдотель Адамс, непрестанно сновавший по залу, словно сенбернар в поисках путников.
– Столик, ваша светлость? – спросил он. – Сюда, ваша светлость.
Кто-кто, а метрдотель помнил пэра. Собственно, он помнил всех. Лорд Эмсворт, нежно улыбаясь, последовал за ним к дальнему столику. Адамс вручил ему меню и стал поджидать, заботливо, как Провидение.
– Мы редко вас видим, ваша светлость, – начал он. Ему полагалось по должности знать вкусы всех членов клуба. Одним он вручал меню быстро, молча, деловито, почти резко, словно понимая, что есть минуты, когда не до разговоров. Другие предпочитали беседу, в которой тема еды – на втором плане.
Изучив меню с кротким любопытством, граф положил его на столик и охотно ответил:
– Да, я редко бываю в городе. Я его не люблю. Вот деревня… поля… леса… птицы…
Заглядевшись на что-то, он умолк, потом вопросительно посмотрел на Адамса:
– О чем я говорил, мой дорогой?
– О птицах, ваша светлость.
– О птицах? О каких птицах?
– Вы говорили о прелестях сельской жизни, ваша светлость. Птицы – это пример.
– А! Да, да, да. Да, да, да, конечно. Вы ездите за город?
– Главным образом к морю, ваша светлость. Когда беру отпуск.
Граф снова на что-то загляделся, презрев все земное. Потом вышел из транса.
– О чем мы говорили, мой дорогой?
– Я сказал, ваша светлость, что езжу к морю.
– А? Э? К какому морю?
– На берег Ла-Манша, ваша светлость.
– Почему?
– Отдохнуть, ваша светлость. В отпуск.
– Во что?
– В отпуск, ваша светлость.
– А зачем?
Адамс улыбался на службе только профессиональной улыбкой, которая необходима, если клиент пошутил, и сейчас он отложил реакцию на будущее, чтобы посмеяться вместе с женой. Адамсы ждали гостей, а метрдотель любил публику. Вы бы не догадались по его виду, что в своей среде он слывет блестящим имитатором; но в последнее время ему недоставало достаточно курьезных случаев. Радуясь удаче, он все же горевал о том, что редко встречается с владельцем Бландингского замка.
– Адамс, – спросил тем временем граф, – кто это там, у окна? Ну, в коричневом костюме.
– Это мистер Симмонс, ваша светлость. Присоединился к нам в прошлом году.
– В жизни не видел, чтобы откусывали такие куски! А вы видели?
Адамс воздержался от ответа, но внутри, в душе, просто расцвел. Мистер Симмонс был одной из его лучших моделей. Рассказ о том, как лорд Эмсворт подмечает его недостатки, сулил истинный триумф, хотя жена, видимо, скажет, что эту сцену не стоит разыгрывать при детях.
– Он, – продолжил граф, – роет себе могилу. Да, роет. Зубами. Вы откусываете большие куски?
– Нет, ваша светлость.
– Это хорошо. Это разумно. Очень разумно, Адамс. Очень… О чем я говорил?
– О том, ваша светлость, что я не откусываю больших кусков.
– Правильно. И не откусывайте. У вас есть дети?
– Да, ваша светлость, двое.
– Надеюсь, вы их учите есть медленно. Иначе им придется плохо. Вот американцы едят быстро и портят себе желудок. Мой знакомый американец, мистер Питерc, ужасно страдает.
Адамс понизил голос и доверительно проурчал:
– Не сочтите за дерзость, ваша сссввв… я читал в газете…
– О желудке мистера Питерса?
– Об его дочери, ваша ссссс, и мистере Фредерике. Разрешите принести поздравления?
– Э? Что? Принести? А, да, да, да, принесите. Да, да. Конечно. Оч-чень хорошо. Давно пора угомониться. Я так и сказал. Сиди без денег, в город не езди – да, да, пусть посидит, бездель…
У лорда Эмсворта бывало просветление, и он внезапно понял, что говорит сам с собой. Мгновенно одумавшись, он заказал бульон. Ему было неудобно перед Адамсом, но тут он увидел, как мистер Симмонс ест сыр, и забыл обо всем.
Бульон вернул благодушие. Когда Адамс снова подошел к столику, граф осведомился:
– Значит, вы читали о помолвке?
– Да, ваша светлость, в «Дейли мэйл». А в «Дейли миррор» есть фотографии. Миссис Адамс их вырезала и положила в альбом. Не примите за дерзость, очень красивая молодая леди.
– Очень, Адамс, очень. И богатая. Мистер Питерc – миллионер.
– Так и сказано в газете, ваша светлость.
– Они там все миллионеры. Интересно, как им удается? Надеюсь, он честный человек, а вот желудок – никуда! Ел большими кусками. Вы не едите большими кусками, Адамс?
– Нет, ваша светлость.
– Покойный Гладстон[7] жевал все по тридцать три раза. Очень разумно, если не спешишь. Какой вы порекомендуете сыр?
– Многим, ваша светлость, нравится горгонзола.
– Прекрасно, прекрасно, превосходно. Что в американцах хорошо, это их деловитость. Мистер Питерc в одиннадцать лет зарабатывал двадцать долларов в неделю. Продавал мяту в салуны, это у них такие кафе. Не могу понять, зачем им мята. Видимо, для кошек. Вы подумайте, двадцать долларов! Это четыре фунта. Я в одиннадцать лет столько не зарабатывал. Точнее, я никогда столько не зарабатывал. Поразительно, Адамс! Если бы каждый был таким деловитым… Я сыр съел?
– Еще нет, ваша светлость. Я собирался послать за ним лакея.
– Не надо. Пусть принесет счет. У меня встреча.
– Разрешите взять вилку, ваша светлость?
– Э? Что? Вилку?
– Вы машинально положили вилку в карман.
Лорд Эмсворт вынул вилку, словно неопытный фокусник, чей фокус удался против всех ожиданий, и с удивлением взглянул на Адамса:
– Кажется, я становлюсь рассеянным, мой дорогой. Вы не замечали?
– О нет, ваша светлость!
– Очень странно, очень… Пожалуйста, вызовите такси.
– Швейцар сейчас подзовет, ваша светлость.
– И верно! Швейцар. До свиданья, Адамс.
– До свиданья, ваша светлость.
Лорд Эмсворт благодушно направился к двери. Адамс благоговейно смотрел ему вслед.
Катясь по солнечным улицам, граф нежно улыбался бесчисленным жителям Лондона. Все беспокоились; он был счастлив. Беспокоиться, в сущности, – специальность двадцатого века, но лорд Эмсворт ее не ведал. Быть может, в его жизни не было тех, высших, чувств, которые уподобляют нас богам. Он не знал того трепета, какой вызывает в нас победа; зато не знал и стыда, связанного с поражением. Имя его после смерти не войдет в анналы истории, но он к тому и не стремился. Он был счастлив, как только может быть счастлив кто-то в наш тревожный век.
Автомобиль остановился у дома с веселыми цветами на окнах. Лорд Эмсворт заплатил шоферу и посмотрел на дом, гадая, зачем он сюда приехал.
Несколько минут напряженной мысли решили проблему. Здесь жил мистер Питерc, а он, то есть граф, должен посмотреть его скарабеев.
Именно, скарабеев.
Ска-ра-бей. Скоро-бей… Может быть, воробей? Нет, тогда – воробьев, и вообще их не собирают. Кто же это такие?
Скорее всего рыбы.
* * *
В нашем мире есть люди, которые просто не умеют отдыхать; отдыхом они называют перемену работы. К этому многочисленному классу принадлежал Дж. Престон Питерc, отец известной нам Эйлин, буквально помешавшийся на достаточно неприятных с виду египетских скарабеях.Пять лет назад расшатавшиеся нервы привели его к нью-йоркскому врачу, который сказал, что надо заиметь хобби.
– Какое? – раздраженно спросил мистер Питерc, у которого уже пошаливали и желудок и характер. Самое слово «хобби» не понравилось ему. Он занимался делом, а не всякой чушью – но врач заметил, что именно поэтому сейчас приходится выписывать чек на сто долларов. Это подействовало. Мистер Питерc совсем не любил выписывать чеки.
– Любое, – продолжал врач. – Чем вы интересуетесь?
Мистер Питерc подумал, но ничего не вспомнил. Даже еда почти перестала его интересовать.
– Вот я, например, – сообщил все тот же врач, – собираю скарабеев. Почему бы и вам этим не заняться?
– Потому, – отвечал мистер Питерc, – что я ничего о них не знаю. Кто они такие?
– Слово «скарабей», – с удовольствием начал врач, – происходит от латинского «scarabeus», то есть жук.
– Жуков я собирать не буду, – сказал мистер Питерc. – Еще чего! Жуков!
Врач подумал, не лучше ли обратить пациента к почтовым маркам, но все же пояснил:
– Скарабей – египетский символ в виде жука. Использовались они как печати, обычно – вправленные в кольца. Есть и простые украшения, скажем – из них низали ожерелья. На многих скарабеях мы видим надписи, к примеру: «Мемфис велик вовеки».
Мистер Питерc мгновенно перешел от брезгливости к приветливому любопытству.
– У вас такой есть?
– Простите?
– Этот, с Мемфисом. Я там родился.
– Вероятно, речь идет о другом Мемфисе.
– Ну, прямо! Другого нет. Мемфис – в Теннесси.
Врач был врачом, а не пациентом именно потому, что избегал споров.
– Посмотрим мою коллекцию, – предложил он, – тут, рядом.
Так мистер Питерc помешался на скарабеях.
– За сколько времени, – спросил он, – можно вот это собрать?
Врач своей коллекцией гордился.
– За сколько? – переспросил он. – Такую коллекцию? За много лет, мистер Питерc.
– Ну, прямо! – вскричал пациент. – Соберу за полгода. Спорим на сто долларов.
С этой секунды мистер Питерc вложил в скарабеев ту неудержимую энергию, которая принесла ему и миллионы, и гастрит. Он вынюхивал их, как собака – добычу. Он вытягивал их из всех уголков света и к должному сроку обладал огромной коллекцией.
На этом кончилась первая фаза его отношений со скарабеями. Он вызвал эксперта и попросил выполоть плевелы. Эксперт не сплоховал. Когда он закончил работу, жуков осталось не более дюжины.
– Остальное, – пояснил он, – практически мусор. Рекомендую выбросить. А эти хорошие.
– В каком смысле? – спросил мистер Питерc. – Почему одни годятся, другие – нет? По-моему, они все одинаковые.
Эксперт часа два говорил о Новом царстве, Среднем царстве, Осирисе, Амоне, Нут и Бает, Хеопсе, династиях и гиксосах, царевне Гилухипе, царице Тиц, озере Зарухи и Книге мертвых. Говорил он со вкусом. Ему все это нравилось.
Выслушав его, мистер Питерc сказал: «Спасибо», пошел в ванную и вытер одеколоном виски. Так он стал истинным коллекционером. Важно ли, в конце концов, что ты собираешь? Раньше он собирал доллары, теперь – скарабеев, как собирал бы бабочек, старый фарфор или что еще, если бы они ему выпали. Годы шли, он любил жуков той любовью, которая сильнее влюбленности; любовью, ведомой только маньякам-собирателям. Отойдя от дел, он предался ей всем сердцем, лелея каждого жука, как лелеет золото скупец. Коллекционирование подобно пьянству. Оно начинается с развлечения и кончается неволей.
И вот, он любовался своими сокровищами, когда горничная доложила, что пришел лорд Эмсворт. Они хорошо относились друг к другу. Американская прыть зачаровывала кроткого графа. Он был рад, что не обладает этим свойством, но как зрелище его одобрял; так человек не хочет стать пурпурной коровой, но с удовольствием на нее посмотрит. Что же до миллионера, он не видел таких людей за всю свою долгую жизнь. Однако была у них и общая черта – они собирали коллекцию.
Конечно, различались они и в этом. Мистер Питерc, как мы говорили, собирал яростно и упорно, лорд Эмсворт – благодушно и рассеянно. Музей в Бландингском замке был похож на лавку старьевщика-любителя. Рядом с Гуттенберговской Библией лежала пуля из-под Ватерлоо, изготовленная для туристов одной бирмингемской фирмой.
– Мой дорогой, – сказал граф, радостно входя в комнату, – надеюсь, я не опоздал? Зашел поесть в клуб.
– Я бы угостил вас, – сказал мистер Питерc, – но, сами знаете, я обещал врачу соблюдать диету. Один с Эйлин я как-то ем, а вот смотреть на человеческие блюда… нет, не могу.
Лорд Эмсворт сочувственно покурлыкал, сам он очень любил есть, мистер же Питерc перевел беседу в другое русло.
– Вот мои скарабеи, – сказал он.
Лорд Эмсворт надел пенсне, и кроткая улыбка сменилась тем, что кинорежиссер мгновенно опознал бы. Несчастный граф пытался «выразить интерес», хотя чутье подсказывало ему, что такой скуки он еще не испытывал.
Мы можем ругать нашу аристократию, можем ходить на митинги, но, ничего не попишешь, кровь – это кровь. Английский пэр, умирая со скуки, этого не покажет. Сызмальства привык он, гостя в замках, осматривать конюшни, выражая поддельную радость, и спартанские навыки держат его всю жизнь.
Мистер Питерc тем временем говорил о разных царствах, об Осирисе, об Амоне, о Нут и Бает, Хеопсе, гиксосах и совсем уж распелся, перейдя к царевне Гилухипе, озеру Зарухи и Книге мертвых. Время бежало…
– Посмотрите на этого, лорд Эмсворт.
Граф заморгал и очнулся, перескочив из приятных теплиц и тенистых садов в Лондон, где мистер Питерc почтительно и гордо держал на ладони какую-то пакость.
Пришлось ее взять. Судя по всему, хозяин ждал именно этого. Ну что ж…
– Ах! – сказал лорд.
– Хеопс четвертой династии, – сказал мистер Питерc.
– Простите?
– Хеопс! Четвертой династии!
Лорд Эмсворт растерялся. Нельзя же, в конце концов, все время твердить «ах».
– Ой, Господи! – воскликнул он. – Хеопс!
– Четвертой династии.
– Боже ты мой!
– Каково, а?
Именно здесь беседу прервало Провидение, которое не даст в обиду хорошего человека.
– Простите, – сказала, входя, горничная, – вас к телефону.
– Я сейчас, – сказал гостю мистер Питерc.
– Пожалуйста, – заверил его благодарный лорд Эмсворт. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу. Не беспокойтесь.
Хозяин вышел. Он остался один. Солнце сияло за окном, на тихой улице. Были там и деревья. Граф любил их и одобрительно на них взглянул. Потом из-за угла вышел человек с тачкой, полной цветов.
Цветы! Несчастный граф, словно голубь, перенесся в свой замок. Цветы… Сказал он садовнику, что делать с гортензиями? А вдруг забыл? Тот в жизни сам не догадается!
Думая о садовнике, лорд Эмсворт заметил, что в руке у него что-то есть. И, положив загадочную штуку в карман, вернулся к размышлениям.
2
Примерно в то время, когда граф Эмсворт направлялся к мистеру Питерсу, на Стрэнде, в ресторане «Симеон», сидели двое. Она была миниатюрной и приветливой девушкой лет двадцати, он – крепким молодым человеком с рыжевато-каштановыми волосами и усиками, благоговейно и решительно глядевшим на нее. Девушку звали Эйлин Питерc, молодого человека – Джордж Эмерсон. Вообще он служил в Гонконге заместителем начальника полиции, сейчас – приехал в отпуск. Лицо у него было смелое, честное, подбородок – упрямый.
В Лондоне много ресторанов: от тех, где вам кажется, что вы – в Париже, до тех, откуда вам хотелось бы туда перенестись. Есть чертоги на Пиккадилли, есть тихие места в Сохо, есть фабрики пищи на Оксфорд-стрит и на Тоттэнхем-корт-роуд. Есть мрачные заведения, где подают только овощи. Но «Симеон» – один.
Только здесь англичанин за полфунта буквально фарширует себя. Только здесь весомый уют сочетается с изяществом. Сюда приходят делегаты клерикального конгресса, чтобы съесть обед, которого хватит до следующего приезда. Сюда спешат отцы и дяди с детьми и племянниками, благословляя «Симеона», ибо только он накормит юного удава за человеческую цену. Сюда несутся суфражистки, чтобы разговеться после голодовки.
Хорошее место, спокойное, сердечное, истинный храм еды. Нет музыки, столь вредной для пищеварения, нет и широкого прохода, на который так тянет смотреть. Сидишь себе наедине с обедом, жрецы в белом тихо катят тележки, от которых поднимается пар, а по всему залу за столиками едят прихожане с тем сосредоточенным, решительным видом, который отличает питающегося англичанина, хищную рыбу, Теодора Рузвельта[8] и гусеницу Pseudaletia unipuncta.
Говорят здесь мало, а сейчас говорили только двое.
– Вам надо, – сказала она, – жениться на Джоан Валентайн.
– Мне надо, – отвечал он, – жениться на Эйлин Питерc.
Она подняла упавшую на пол газету и развернула ее на столике. Он презрительно взглянул на фотографии Эйлин и объемистого хмурого юноши с тем напряженно-остекленелым взглядом, с каким смотрят в аппарат наши молодые люди.
Под одной фотографией было написано: «Мисс Эйлин Питерc, которая выходит замуж в июне за Фредерика Трипвуда», под другой – «Фредерик Трипвуд, который женится в июне на мисс Эйлин Питерc». Заголовок в центре полосы гласил: «Международная свадьба. Сын графа Эмсворта сочетается браком с наследницей американского миллионера». Купидон в звездах и полосах целился в молодого человека, купидон на нашем флаге – в девушку.
Журналист постарался. Без обиняков и оговорок он сообщал рядовому читателю, что Эйлин выходит за Фредди. Но Джордж Эмерсон рядовым читателем не был.
– Не верьте газетам, – сказал он. – Что это за жирные младенцы в купальных костюмах?
– Купидоны, Джордж.
– Почему?
– Они божества любви.
– При чем тут любовь?
Эйлин отрешенно съела жареную картошку.
– Джордж, – сказала она, – вы стараетесь меня рассердить. Вы не знаете, как вредно сердиться за едой! Папа именно так испортил себе желудок. Пожалуйста, кликните официанта, пусть принесет еще баранины.
Джордж сурово оглядел зал.
– Почему, – спросил он, – в Лондоне все одинаковые? Мне говорили, что китайцев не отличишь друг от друга, но это ложь. А здесь… – Взгляд его скользнул по толстому джентльмену за соседним столиком, который тихо ел пирог с рыбой. – Видите этого типа в сером костюме? Если бы он стукнул вашего Фредди, связал и пришел вместо него в церковь, вы бы не заметили.
– Они совсем не похожи, – возразила Эйлин. – И какой он вам Фредди? Вы с ним не знакомы.
– Знаком. Мало того, он просил меня называть его по имени. «Да ладно, старик, какие Трипвуды? Для друзей я Фредди».
– Джордж, вы это выдумали!
– Ничего подобного. Мы познакомились вчера на боксерском матче. Он перехватил у меня пятерку.
– Вы просто хотите меня с ним поссорить. Это нехорошо, Джордж.
– То есть как «поссорить»? Я говорю чистую правду. Вы сами знаете, что не любите его, и выйдете замуж за меня.
– Откуда вы взяли, что я его не люблю?
– Если вы, глядя мне в глаза, скажете: «Я его люблю», – все. Откажусь от своих притязаний и буду нести ваш шлейф.
– Официант уходит, – сказала Эйлин.
Джордж подозвал жреца и заказал еще баранины.
– Прошу, – холодно заметил он. – Наслаждайтесь.
– Да, Джордж! – воскликнула она. – Тут такое вкусное мясо!
– Станьте немного духовней. Я не хочу говорить о еде.
– На моем месте, Джордж, вы бы ни о чем другом не говорили. Я понимаю, у отца диета, но мне очень трудно есть одни орехи и травки.
– Так не ешьте. Вы просто помешались на своем отце! Не хотел бы его ругать…
– Ладно, Джордж, говорите прямо.
– И скажу. Вы его распустили. Нет, я никого не виню. Видимо, дело в характере. Он сердитый, вы уступчивая. Возьмем эту диету. Хорошо, ему нельзя ничего есть, кроме всяких бананов. А при чем тут вы? Почему он вас заставляет…
– Он не заставляет, я сама, чтобы ему было легче. Если я сдамся, он закажет pate de fois gras[9]. Или омара. Какой это ужас, Джордж! Аппетит десятилетнего мальчика, а желудок – Рокфеллера. По отдельности еще ничего, но вместе…
– Что ж, – сказал Джордж, – если вы морите себя голодом, говорить не о чем.
– Но вы все равно будете говорить?
– Конечно, буду. Возьмем этот идиотский брак. Кто его подстроил? Ваш папа. Почему вы не протестуете? Не хотите его обидеть. Ладно, сделаю все за вас. Поеду в Бландинг.
– В Бландинг?
– Фредди меня пригласил.
– Джордж, дорогой, разве вы не читали книг по этикету? Разве вы не знаете, что нельзя гостить у кого-то и ухаживать за его невестой? Так никто не делает!
– Никто? Взгляните на меня.
Эйлин мечтательно глядела вдаль.
– Интересно, – вымолвила она, – как это – быть графиней?
– Ответа вы не узнаете, – заверил Джордж. – Этот ваш кретин графом не станет. Старший брат, лорд Бошем, здоров как бык, и у него три здоровых сына. У Фредди столько же шансов на титул, как у меня.
– Джордж, вы мало читаете. Старшие сыновья беспрерывно ходят на яхтах со всей семьей. И тонут.
– Эйлин, хватит шутить. Я полюбил вас на «Олимпике», объяснился два раза там же и один раз в поезде. С тех пор восемь месяцев подряд я прошу вашей руки и устно, и письменно. Теперь я поехал домой, в Шотландию, вернулся – и что же? Вы собираетесь замуж за этого оболтуса.
– Вы – истинный рыцарь, Джордж. Другой бы на вашем месте ругал моего жениха.
– Зачем? Он кретин и пугало, но вообще я против него ничего не имею. Это вам он не подходит. Какой бы вы были женой серьезному рабочему человеку!
– Разве Фредди работает?
– Я не о нем, а о себе. Прихожу домой, устал, на службе бог знает что делается. Тут подходите вы, кладете мне на лоб прохладную руку…
Эйлин покачала головой:
– Не надо, Джордж. Вы мне очень нравитесь, но мы друг другу не подходим.
– Почему?
– Вы слишком сильный, слишком властный. Наверное, вы сверхчеловек, о которых так много пишут. А я слишком мягкая. Вам нужен кто-то вроде Джоан.
– Опять эта Джоан! Кто это?
– Моя школьная подруга, я ведь училась тут, в Англии. Потом я уехала, а вчера встретила ее на улице. Отец у нее разорился и умер, она очень много перенесла. Где она только не служила! В театре, в магазине, всюду. Какой ужас, да?
– Кошмар, – без особого пыла откликнулся Джордж.
– Она такая сильная, – продолжала Эйлин, – вы бы прекрасно ужились.
– Спасибо. Брак не бокс. Мне нужна кроткая, уютная, жалостливая жена. Поэтому я люблю вас.
Эйлин засмеялась:
– Ну, Джордж! Пойдемте, у меня масса дел. Если Фредди в городе, он захочет со мной повидаться.
Эмерсон покачал головой:
В Лондоне много ресторанов: от тех, где вам кажется, что вы – в Париже, до тех, откуда вам хотелось бы туда перенестись. Есть чертоги на Пиккадилли, есть тихие места в Сохо, есть фабрики пищи на Оксфорд-стрит и на Тоттэнхем-корт-роуд. Есть мрачные заведения, где подают только овощи. Но «Симеон» – один.
Только здесь англичанин за полфунта буквально фарширует себя. Только здесь весомый уют сочетается с изяществом. Сюда приходят делегаты клерикального конгресса, чтобы съесть обед, которого хватит до следующего приезда. Сюда спешат отцы и дяди с детьми и племянниками, благословляя «Симеона», ибо только он накормит юного удава за человеческую цену. Сюда несутся суфражистки, чтобы разговеться после голодовки.
Хорошее место, спокойное, сердечное, истинный храм еды. Нет музыки, столь вредной для пищеварения, нет и широкого прохода, на который так тянет смотреть. Сидишь себе наедине с обедом, жрецы в белом тихо катят тележки, от которых поднимается пар, а по всему залу за столиками едят прихожане с тем сосредоточенным, решительным видом, который отличает питающегося англичанина, хищную рыбу, Теодора Рузвельта[8] и гусеницу Pseudaletia unipuncta.
Говорят здесь мало, а сейчас говорили только двое.
– Вам надо, – сказала она, – жениться на Джоан Валентайн.
– Мне надо, – отвечал он, – жениться на Эйлин Питерc.
Она подняла упавшую на пол газету и развернула ее на столике. Он презрительно взглянул на фотографии Эйлин и объемистого хмурого юноши с тем напряженно-остекленелым взглядом, с каким смотрят в аппарат наши молодые люди.
Под одной фотографией было написано: «Мисс Эйлин Питерc, которая выходит замуж в июне за Фредерика Трипвуда», под другой – «Фредерик Трипвуд, который женится в июне на мисс Эйлин Питерc». Заголовок в центре полосы гласил: «Международная свадьба. Сын графа Эмсворта сочетается браком с наследницей американского миллионера». Купидон в звездах и полосах целился в молодого человека, купидон на нашем флаге – в девушку.
Журналист постарался. Без обиняков и оговорок он сообщал рядовому читателю, что Эйлин выходит за Фредди. Но Джордж Эмерсон рядовым читателем не был.
– Не верьте газетам, – сказал он. – Что это за жирные младенцы в купальных костюмах?
– Купидоны, Джордж.
– Почему?
– Они божества любви.
– При чем тут любовь?
Эйлин отрешенно съела жареную картошку.
– Джордж, – сказала она, – вы стараетесь меня рассердить. Вы не знаете, как вредно сердиться за едой! Папа именно так испортил себе желудок. Пожалуйста, кликните официанта, пусть принесет еще баранины.
Джордж сурово оглядел зал.
– Почему, – спросил он, – в Лондоне все одинаковые? Мне говорили, что китайцев не отличишь друг от друга, но это ложь. А здесь… – Взгляд его скользнул по толстому джентльмену за соседним столиком, который тихо ел пирог с рыбой. – Видите этого типа в сером костюме? Если бы он стукнул вашего Фредди, связал и пришел вместо него в церковь, вы бы не заметили.
– Они совсем не похожи, – возразила Эйлин. – И какой он вам Фредди? Вы с ним не знакомы.
– Знаком. Мало того, он просил меня называть его по имени. «Да ладно, старик, какие Трипвуды? Для друзей я Фредди».
– Джордж, вы это выдумали!
– Ничего подобного. Мы познакомились вчера на боксерском матче. Он перехватил у меня пятерку.
– Вы просто хотите меня с ним поссорить. Это нехорошо, Джордж.
– То есть как «поссорить»? Я говорю чистую правду. Вы сами знаете, что не любите его, и выйдете замуж за меня.
– Откуда вы взяли, что я его не люблю?
– Если вы, глядя мне в глаза, скажете: «Я его люблю», – все. Откажусь от своих притязаний и буду нести ваш шлейф.
– Официант уходит, – сказала Эйлин.
Джордж подозвал жреца и заказал еще баранины.
– Прошу, – холодно заметил он. – Наслаждайтесь.
– Да, Джордж! – воскликнула она. – Тут такое вкусное мясо!
– Станьте немного духовней. Я не хочу говорить о еде.
– На моем месте, Джордж, вы бы ни о чем другом не говорили. Я понимаю, у отца диета, но мне очень трудно есть одни орехи и травки.
– Так не ешьте. Вы просто помешались на своем отце! Не хотел бы его ругать…
– Ладно, Джордж, говорите прямо.
– И скажу. Вы его распустили. Нет, я никого не виню. Видимо, дело в характере. Он сердитый, вы уступчивая. Возьмем эту диету. Хорошо, ему нельзя ничего есть, кроме всяких бананов. А при чем тут вы? Почему он вас заставляет…
– Он не заставляет, я сама, чтобы ему было легче. Если я сдамся, он закажет pate de fois gras[9]. Или омара. Какой это ужас, Джордж! Аппетит десятилетнего мальчика, а желудок – Рокфеллера. По отдельности еще ничего, но вместе…
– Что ж, – сказал Джордж, – если вы морите себя голодом, говорить не о чем.
– Но вы все равно будете говорить?
– Конечно, буду. Возьмем этот идиотский брак. Кто его подстроил? Ваш папа. Почему вы не протестуете? Не хотите его обидеть. Ладно, сделаю все за вас. Поеду в Бландинг.
– В Бландинг?
– Фредди меня пригласил.
– Джордж, дорогой, разве вы не читали книг по этикету? Разве вы не знаете, что нельзя гостить у кого-то и ухаживать за его невестой? Так никто не делает!
– Никто? Взгляните на меня.
Эйлин мечтательно глядела вдаль.
– Интересно, – вымолвила она, – как это – быть графиней?
– Ответа вы не узнаете, – заверил Джордж. – Этот ваш кретин графом не станет. Старший брат, лорд Бошем, здоров как бык, и у него три здоровых сына. У Фредди столько же шансов на титул, как у меня.
– Джордж, вы мало читаете. Старшие сыновья беспрерывно ходят на яхтах со всей семьей. И тонут.
– Эйлин, хватит шутить. Я полюбил вас на «Олимпике», объяснился два раза там же и один раз в поезде. С тех пор восемь месяцев подряд я прошу вашей руки и устно, и письменно. Теперь я поехал домой, в Шотландию, вернулся – и что же? Вы собираетесь замуж за этого оболтуса.
– Вы – истинный рыцарь, Джордж. Другой бы на вашем месте ругал моего жениха.
– Зачем? Он кретин и пугало, но вообще я против него ничего не имею. Это вам он не подходит. Какой бы вы были женой серьезному рабочему человеку!
– Разве Фредди работает?
– Я не о нем, а о себе. Прихожу домой, устал, на службе бог знает что делается. Тут подходите вы, кладете мне на лоб прохладную руку…
Эйлин покачала головой:
– Не надо, Джордж. Вы мне очень нравитесь, но мы друг другу не подходим.
– Почему?
– Вы слишком сильный, слишком властный. Наверное, вы сверхчеловек, о которых так много пишут. А я слишком мягкая. Вам нужен кто-то вроде Джоан.
– Опять эта Джоан! Кто это?
– Моя школьная подруга, я ведь училась тут, в Англии. Потом я уехала, а вчера встретила ее на улице. Отец у нее разорился и умер, она очень много перенесла. Где она только не служила! В театре, в магазине, всюду. Какой ужас, да?
– Кошмар, – без особого пыла откликнулся Джордж.
– Она такая сильная, – продолжала Эйлин, – вы бы прекрасно ужились.
– Спасибо. Брак не бокс. Мне нужна кроткая, уютная, жалостливая жена. Поэтому я люблю вас.
Эйлин засмеялась:
– Ну, Джордж! Пойдемте, у меня масса дел. Если Фредди в городе, он захочет со мной повидаться.
Эмерсон покачал головой: